Петербургская жизнь, Панаев Иван Иванович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.

ЗАМТКИ НОВАГО ПОЭТА.

Александръ Дюма-отецъ въ Петербург.— Нсколько словъ Жюль-Жанена по случаю отъзда Дюма въ Россію.— Мое знакомство съ Дюма и проч.— Пріздъ въ Петербургъ знаменитаго Юма.— Новый увеселительныя загородныя увеселенія.— Еще о Излер.— Слухъ о Петергофскихъ праздникахъ.

Авторъ ‘Антони’, ‘Монте-кристо’, ‘Трехъ-мускетеровъ’ и другихъ неисчислимыхъ романовъ и драмъ, извстный всему читающему міру — и по своимъ произведеніямъ и по свомъ литературнымъ процессамъ — Александръ Дюма уже около мсяца въ Петербург. Это самая замчательная Петербургская новость юня мсяца. Вотъ какъ напутствовалъ его одинъ изъ его литературныхъ собратовъ Жюль-Жанень:

…’Александръ Дюма отправляется въ долгій путь. Онъ детъ въ Россію, и везетъ съ собой большую неизданную драму. Мы хотли бы подписать здсь паспортъ этому блестящему и остроумному человку, который былъ такъ долго балованнымъ дитей Парижской праздности. Обнаружьте ему свою заботливость, примите въ немъ участіе, милостивыя государыни и милостивые государи тхъ странъ, черезъ которыя онъ прозжаетъ въ сію минуту!… Онъ былъ вашею радостію, вашимъ праздникомъ. Выслушайте его разсказы и похожденія! Дайте полную волю его рчамъ… Онъ восхититъ васъ. Онъ настоящій чародй съ палочкой Феи въ рук, онъ сынъ европейской Шехеразады, у него неистощимый запасъ сказокъ, разсказовъ, повстей, драмъ, романовъ, воспоминаній, приключеній, путешествій, онъ будетъ разсказывать вамъ о магнетизм, о разныхъ рдкостяхъ, о зданіяхъ, о кухн., обо всемъ на свт — и всегда съ полною добродушною веселостію. У него такая свтлая голова, такой находчивый умъ, такое удивительное воображеніе! Онъ какъ щедрый баринъ горстями бросаетъ серебро, которое у него въ карман сегодня, золото, которое онъ будетъ имть завтра и мастерскія характеристики и черты, которыя у него постоянно въ запас. Въ счастливые годы онъ былъ любимымъ поэтомъ Франціи и даже Парижа: онъ былъ сотоварищемъ во всхъ путешествіяхъ, другомъ всхъ пиршествъ, гостемъ всхъ замковъ, сверхъ-комплектнымъ членомъ всевозможныхъ увеселеній. Онъ былъ плотникомъ, садовникоінъ, философомъ, историкомъ, журналистомъ… онъ даже былъ журналистомъ!.. и онъ теперь еще журналистъ… Онъ общалъ намъ въ своемъ объявленіи совершить поздку по блистательному Средиземному морю и взять насъ съ собою. Вс острова съ нетерпніемъ ожидали его, вс берега призывали его къ себ: вся Греція (за исключеніемъ Віотіи) готова была встртить этого новаго Антенора самыми нжными привтствіями. Прекрасно!.. Но когда его воображаютъ на Юг, онъ вдругъ очутится на Свер, когда думаютъ, что онъ въ пескахъ, — онъ въ снг!..

‘Потеря его для насъ велика. Въ этомъ человк столько жизни и въ ней столько граціи и изобртательности! Мы поручаемъ его гостепріимству Россіи и искренно желаемъ, чтобы онъ удостоился лучшаго пріема, чмъ Бальзакъ, — Бальзакъ наставникъ Россіи (?)! Онъ явился въ Россію не вовремя — тотчасъ посл г. Кюстина — и потому, какъ это часто случается, невинный пострадалъ за виновнаго. Что же касается до невинности… невинне г. Александра Дюма ничего быть не можетъ. Поврьте, милостивые государи, что онъ станетъ разсказывать обо всемъ, что увидитъ и услышитъ такъ мило, такъ безобидно, съ такимъ тактомъ, съ такими похвалами и съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа! Онъ будетъ такъ доволенъ самимъ собою и въ тоже время всми вами, господа! Онъ навезетъ вамъ съ собою столько прехитрыхъ мыслей, столько дозволенныхъ переворотовъ, столько веселости и живости, что съ вашей стороны было бы преступленьемъ, еслибы вы непротянули ему дружескую руку, еслибы вы не были любезны съ этимъ исполиномъ драмы и романа, повсти и разсказа.

‘Вспомните петербугскіе милостивые государи и московскія милостивыя государыни, что мы васъ на время ссужаемъ Александромъ Дюма! Мы его ни за какія блага въ мір не отдадимъ вамъ совсмъ… Онъ нашъ… мы такъ привыкли его видть, онъ доставляетъ намъ столько удовольствія своими разсказами изустными и печатными… и кром того онъ принадлежитъ намъ по праву рожденія и по праву своихъ побдъ и мы иначе не хотли съ нимъ проститься, какъ до свиданія.

‘Прощай же неистощимый и вчно веселый изобртатель, неимющій соперниковъ, съ постоянно бодрствующимъ воображеніемъ и съ умомъ одинаково блестящимъ вчера и сегодня и который наврно будетъ также блестть завтра! Прощай — само движеніе, сама шутка, самъ энтузіазмъ, прощай милый забавникъ человчества, избалованное дитя, на котораго часто сердишься, но котораго всегда любишь!… Ненавидть этого человка невозможно, какъ бы вы не сердились на него, когда онъ проходитъ мимо васъ — нельзя удержаться, чтобы не взглянуть на него, когда онъ заговариваетъ съ вами нельзя не поклониться ему, когда онъ улыбнется — нельзя не простить ему все!.. Въ немъ бездна злой хитрости и ни малйшей злобы, въ немъ бездна тщеславія и ни на копейку гордости, онъ падокъ къ отчаянію и исполненъ безконечными надеждами! Онъ нищъ, какъ Иръ… и не знаетъ числа своимъ дворцамъ въ воздушныхъ пространствахъ. Дайте во владніе его цлый міръ — онъ промотаетъ его. Дайте ему кусокъ ржанаго хлба — онъ будетъ доволенъ и имъ!.. Онъ вообразилъ себя однажды лакомкой (gourmand)… о, фантазръ! но онъ не съуметъ отличить тюрбо отъ конченой сельди и Бордосскаго отъ Макона!

‘Мы вамъ ссужаемъ его такимъ, каковъ онъ есть и предупреждаемъ васъ, что онъ человкъ неутомимый и счастливый и что на него угодить не трудно…’

Г. Жюль-Жанень можетъ быть совершенно покоенъ. Городъ Петербургъ принялъ г. Дюма съ полнымъ русскимъ радушіемъ и гостепріимствомъ.. да и какъ же могло быть иначе? г. Дюма пользуется въ Рсссіи почти такою же популярностію, какъ во Франціи, какъ и во всемъ мір… между любителями легкаго чтенія, а легкіе чтецы составляютъ большинство въ человчеств. Г. Моне — живописецъ, путешествующій вмст съ г. Дюма, замтилъ мн, говоря о популярности Дюма повсюду, что въ этомъ факт нтъ ничего удивительнаго, потому что никто такъ легко не читается, какъ г. Дюма, дйствительно тайна его успха заключается въ этихъ двухъ словахъ, но какъ будто такъ легко добиться до того, чтобы легко читаться? Для этого все таки надобно имть… прежде всего талантъ, потомъ неистоищимый запасъ воображенія, веселость, смлость, (ею г. Дюма владетъ въ высшей степени!) бойкость въ разсказ, умнье расположить интригу и мало-ли что еще!…

Здсь не мсто разсуждать о литературномъ значеніи г. Дюма и критически разсматривать его произведенія… да и не время. Какъ образованные и любезные хозяева мы не должны позволить себ произнести въ присутствіи его что нибудь такое, что могло бы возбудить въ немъ хоть тнь неудовольствія…. да и къ чему послужили бы эти критики? Что сказали бы они новаго? Кто же наконецъ не знаетъ, къ какому роду талантовъ принадлежитъ талантъ г. Дюма?… Но всему этому, намъ очень стыдно за нкоторыхъ русскихъ Фельетонистовъ, позволившихъ себ неприличныя шутки и выходки противъ знаменитаго Французскаго автора, въ минуту., когда онъ гоститъ у насъ. Пробгая эти неприличныя шутки, невольно намъ пришелъ на память знаменитый мизинчикъ г. Булгарина, пущенный нкогда въ ходъ его сорока-пяти лтнимъ (я полагаю, что теперь это можно сказать?) другомъ г. Гречемъ противъ критиковъ его друга. Теперь бы очень кстати, противъ этихъ шутниковъ Фельетонистовъ, въ подражаніе заслуженному литератору (пережившему уже свой литературный юбилей) употребить въ дло мизинецъ г. Дюма, который ужь во всякомъ случа несравненно значительне мизинчиковъ гг. Греча и Булгарина въ совокупности.

Несмотря на этихъ шутниковъ весь Петербургъ въ теченіи іюня мсяца только и занимался г. Дюма. Объ немъ ходили различные толки и анекдоты, во всхъ слояхъ петербургскаго общества, ни одинъ разговоръ не обходился безъ его имени, его отъискивали на всхъ гуляньяхъ, на всхъ публичныхъ сборищахъ, за него принимали Богъ знаетъ какихъ господъ. Стоило шутя крикнуть: Бонъ, Дюма! и толпа начинала волноваться и бросалась въ ту сторону, на которую вы указывали. Словомъ, г. Дюма — львомъ настоящей минуты…

Въ павловскомъ воксал,— одинъ изъ русскихъ литераторовъ сопровождавшихъ его, представилъ его одной дам и произнесъ громко его имя. При этомъ имени сейчасъ же все заволновалось кругомъ, многіе вскочили на скамейки и на стулы, чтобы лучше его видть…— Что такое?— Что тамъ? спрашивали другъ у друга гуляющіе, бросившись туда, гд стоялъ г. Дюма.

— Что случилось? спросилъ какой-то господинъ у проходившаго мимо мщанина.

— Ничего-съ, отвчалъ онъ, французскаго Дюму показываютъ-съ.

На г. Дюма даже спекулируютъ.

Къ нашему литературному другу, которой взялъ на себя роль чичеропе г. Дюма по Петербургу, явился сынъ одного извстнаго умершаго русскаго художника. Отецъ оставилъ ему въ наслдство нсколько несбытыхъ имъ картинъ.

— У меня до васъ большая просьба,— сказалъ сынъ умершаго художника литератору,— зная ваши отношенія къ хозяину дома, въ которомъ остановился г. Дюма (надобно замтить, что этотъ хозяинъ дома человкъ очень извстный и владющій огромнымъ состояніемъ),— я ршился побезпокоить васъ. Не возмете-ли вы на себя трудъ… такъ сторонкой заговорить сохозяиномъ дома… до меня дошли слухи, что онъ хочетъ сдлать подарокъ г. Дюма… ну что же онъ можетъ подарить ему? Какія нибудь брилліянты! сибирскія мха!… для г. Дюма было бы гораздо интересне что нибудь такое, чтобы напоминало ему объ Россіи — Помилуйте, чего же лучше ему имть русскіе виды, ктому же написанные русскимъ художникомъ?.. Если вы мн это устроите, прибавилъ сынъ умершаго художника, мигая своими черными, хитрыми взглядами, — мы съ вами, почтеннйшій другъ, славно пообдаемъ…

— Нтъ-съ покорно васъ благодарю, сказалъ литераторъ, — зачмъ же?…

— Въ такомъ случа,— подхватилъ сынъ умершаго художника, я вамъ подарю одну изъ батюшкиныхъ картинъ —

— Помилуйте! возразилъ боле и боле смущаемый литераторъ..

— Ну такъ что нибудь деньгами — перебилъ бойко сынъ умершаго художника,— я съ удовольствіемъ подлился бы съ вами, если бы вы мн устроили это дльцо… Тысячки бы три что такое такому богачу три тысячи?…

Посл этого литераторъ счелъ уже необходимымъ дать почувствовать сыну умершаго художника, что онъ вовсе не желаетъ вмшиваться въ такого рода сдлки, но сынъ умершаго художника не унялся: въ какое бы не время не приходилъ литераторъ къ г. Дюма, онъ постоянно заставалъ у него сына умершаго художника, владлецъ русскихъ картинъ егозилъ передъ французскимъ романистомъ, выпрашивалъ у него его автографъ, осыпалъ его пустыми вопросами и пошлыми комплиментами.— Онъ, повидимому, еще не теряетъ надежды сбыть свои русскія виды…

Къ г. Дюма являются ежедневно какія-то неслыханныя имъ соотечественницы, единственно для того, чтобы съ чувствомъ пожать руку такому знаменитому человку. Онъ получаетъ безпрестанно изъ отечества самыя нелпыя просьбы: одинъ проситъ опредлить его жену и его самого къ петербургскому французскому театру, на томъ основаніи, будто бы онъ вызванъ въ Петербургъ для устройства нашихъ театровъ, другой, вообразивъ, что г. Дюма путешествуетъ по Россіи для какихъ-го важныхъ цлей и по порученію русскаго правительства, проситъ принять его секретаремъ, третій — отыскать ему богатую невсту въ Россіи — и такъ дале.

Чичероне г. Дюма но Петербургу, о которомъ я упомянулъ выше — одинъ изъ самыхъ извстныхъ нашихъ литераторовъ по таланту, по живости, по остроумію. Онъ съ свойственною ему любезностью и горячностью, принялъ на себя эту роль. Онъ показывалъ своему знаменитому собрату по искусству вс замчательности Петербурга и его окрестностей. И лучшаго путеводителя по Петсрбургу г. Дюма не могъ бы найти! Его любезный чичероне въ Петербург, какъ у себя дома: ему знакомъ Петербургъ во всхъ его подробностяхъ, начиная отъ аристократическихъ салоновъ до самыхъ послднихъ и темныхъ закоулковъ Толкучаго рынка, онъ изучилъ Петербургъ со всхъ сторонъ, какъ наблюдательный литераторъ и артистъ въ особенности, какъ артистъ… Всякая малйшая артистическая рдкость и драгоцнность въ Петербург, у кого бы она не находилась, ему извстна, никто лучше его не знаетъ Императорскаго Эрмитажа и всхъ замчательныхъ частныхъ галлерей въ Петербург, онъ въ полномъ прав faire les honneurs… При всемъ томъ онъ обладаетъ неистощимымъ запасомъ веселости и изобртательности, и въ этомъ случа не уступитъ самому г. Дюма. Слова г. Жюль-Жанена о г. Дюма, вышеприведенныя нами: ‘его невозможно не любить и нтъ никакихъ средствъ на него сердиться: когда онъ проходитъ мимо васъ’ и прочее — могутъ быть совершенно приложены и къ нашему живому и остроумному соотечественнику. Между русскими литераторами — онъ рдкость…. Сравнительно съ нимъ мы вс тяжелы, скучны, мрачны, неуклюжи, неповоротливы, и надобно приписать счастливой звзд, сопутствующей, вроятно, повсюду г. Дюма, что онъ прежде всего въ Петербург сошелся съ нимъ…

Ему-то я обязанъ двумя пріятнйшими днями, которые я провелъ въ обществ автора ‘Монте-кристо’…

Счастливый г. Дюма!… Ему все… даже и петербургская суровая природа благопріятствуетъ. Втеченіи всего пребыванія его въ Петербург стоитъ теплая — мало этого — жаркая, ясная, чудная погода. Небо сине, какъ въ Италіи, и на немъ ни одного облачка. Окрестности петербургскія развертываются передъ г. Дюма во всей своей красот при яркомъ, солнечномъ освщеніи, петербургскіе фонтаны бьютъ и плещутъ для него, играя на солнц и разсыпаясь радужными брызгами, море разстилается передъ нимъ гладкое, какъ стекло, солнечный закатъ разбрасываетъ, какъ будто нарочно для него, южные, эффектные тоны по небу, даже для прохлажденія его (въ этомъ нельзя сомнваться) дуютъ — не втры… а что-то въ род зефировъ Зефиры въ Петербург! Это забавно….

И если самая непривтливая въ мір петербургская природа улыбается г. Дюма, какъ же намъ не встртить его съ улыбками и восторгомъ!…

Первая встрча моя съ г. Дюма была подъ тнію кленовъ, ясеней и дубовъ въ одномъ изъ загородныхъ парковъ. Я еще не видлъ его, но ужь издали слышалъ его звучный, веселы и голосъ, его громкій и добродушный смхъ.

Въ эту минуту мы оканчивали нашъ обдъ на широкой, зеленой (немного впрочемъ спаленной солнцемъ) площадк сада, и когда Дюма (хавшій изъ Петергофа, гд онъ обдалъ, въ Ораніенбаумъ) показался изъ за деревьевъ высокій, полный, дышащій силой, весельемъ и здоровьемъ, съ шляпою въ рук (онъ надваетъ шляпу только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ) съ поднятыми, вверхъ густыми и курчавыми волосами, съ сильною уже просдью, — мы (три или четыре литератора тутъ бывшіе) отправились къ нему навстрчу.

Г* Дюма всмъ намъ крпко и дружески пожалъ руки своей широкой и мощной рукой и началъ тмъ тономъ добродушія (bonhomie), который прежде всего поражаетъ въ немъ:

— Господа, я къ вамъ являюсь запросто, безъ церемоніи. Мы люди свои, — артисты… Я очень радъ съ вами познакомиться….

Но ему не дали продолжать, раздались крики:

— Здоровье г. Дюма!

И бокалы запнились.

Съ г. Дюма былъ г. Моне — очень талантливый живописецъ, который сопровождаетъ его повсюду и нашъ другъ и собратъ — его петербургскій путеводитель.

Г. Дюма, несмотря на то, что долженъ былъ чувствовать нкоторую усталость, посл осмотра Петергофа, былъ очень веселъ, любезенъ и говорилъ безъ умолку, повидтюму, въ самомъ довольномъ расположеніи духа (это впрочемъ, кажется, его нормальное j состояніе), онъ подслъ къ нашему столу и пробовалъ нашъ національный ликеръ — т. е. наливку, которая ему очень понравилась.

Рчь зашла о Французскихъ Revues вообще и объ Revue des deux mondes въ особенности. Я спросилъ его, между прочимъ, читалъ ли онъ статью г. Монтегю (привилигированнаго критика этого Revue въ настоящую минуту, о послдней драм его сына Le Fils naturel (Побочный Сынъ), которая, какъ извстно, имла огромный успхъ въ Париж въ послднюю зиму. Г. Монтегю не слишкомъ благосклоненъ къ г. Дгома-сьніу и въ заключеніе своей статьи объ его комедіи восклицаетъ: ‘И вотъ чмъ угощаютъ публику подъ именемъ комедіи въ отечеств Рабле и Мольера, Волтера и Бомарше! Бдный французскій умъ — этотъ промотавшійся вельможа поневол говетъ въ настоящую минуту….’

— Чью статью? спросилъ меня г. Дюма.

— Монтегю въ Revue des deux mondes….

Г. Дюма улыбнулся и положилъ мн руку на плечо.

— Поврьте мн, mon cher monsieur, что я въ глаза никогда не видалъ этого господина и не имю объ немъ никакого понятія и я увренъ, что сынъ мой также не знаетъ его. Мы этихъ господъ не читаемъ и мало заботимся объ ихъ критикахъ. Мы вс — я, Ламартинъ, Викторъ Гюго заране знаемъ, что будутъ говорить объ насъ въ такомъ, или въ другомъ журнал. Все это духъ партій, cauterics — Revue cls deux mondes — это журналъ Орлеанистскій.

— Однако Монтегю — человкъ извстный, замтилъ съ важностію петербургскій Французъ, находившійся въ нашемъ обществ,— онъ замнилъ Густава Планша…

— Allons donc! вскрикнулъ горячо г. Дюма, махнувъ рукою на воздухъ: — какая извстность! кто знаетъ всхъ этихъ господъ! У насъ на нихъ порядочные люди не обращаютъ вниманія. Этотъ господинъ какъ вы его называете Монтегю что ли?… онъ да!… это онъ, если я не ошибаюсь, осмлился нападать на нашу національную славу — на кого же? на Беранже {Вотъ между прочимъ фраза изъ статьи Монтегю о Беранже:

— Le bonhome (такъ безцеремонно г. Монтегю называетъ Беранже) est plus changeant que le camlon, et il chappe facilement alors q’on croit fermemeut le tenir…’ — ‘(Un dernier mot sur Branger. R. des deux mondes. 1 janvier 1858, стр. 81).}!… Вотъ каковы эти господа! какъ же принимать ихъ серьзно?..

Г. Дюма остановился на минуту и прибавилъ:

— Конечно, Беранже еще не Богъ знаетъ какой поэтъ сравнительно, напримръ, съ Викторомъ Гюго, или Алфредомъ Мюссе!… но читали ли вы, что осмливались писать эти господа о Гюго?..

— Кстати о Гюго, спросилъ я: — въ какомъ положеніи теперь его дла? сохранилъ ли онъ свое состояніе?

— Онъ не нуждается, отвчалъ г. Дюма:— у него есть покрайней мр 400,000 франковъ…. А! вотъ человкъ-то! прибавилъ онъ, — это и талантъ великій и характеръ такой же. Это мой лучшій другъ…

Паркъ, въ которомъ мы обдали, сельскій домикъ, построенный въ швейцарскомъ вкус въ этомъ парк, и вообще окрестности петергофскія, очень понравились г. Дюма. Его и г-на Моне смущаютъ только наши зеленыя крыши, они равнодушно не могутъ видть этихъ зеленыхъ крышъ.

— Вотъ эта дача, очень мило и со вкусомъ выстроена, сказалъ г. Моне, указывая на одну изъ дачъ на гор, на такъ называемыхъ новыхъ мстахъ, — но зеленая крыша все испортила!

— О! ваши зеленыя крыши, это ужасная вещь! воскликнулъ г. Дюма…

Петергофъ и Ораніенбаумъ — очень заинтересовали г. Дюма по своимъ историческимъ воспоминаніямъ, и онъ осматривалъ дворцы и парки съ величайшимъ любопытствомъ и входилъ въ мльчайшія подробности.

Ночь провелъ г. Дюма въ Ораніенбаум въ трактир подъ вывскою: Francfort sur l‘Oder. Это прибавка sur l’Oder очень понравилась ему и сдлалась для него неистощимымъ предметомъ шутокъ.

— Какъ вы провели ночь во Франкфурт на Одер? спросилъ я его на другой день….

— Отлично! отвчалъ онъ: — а я вамъ скажу, что съ этимъ

Франкфуртомъ на Одер шутить нельзя…. Нтъ! это удивительное заведеніе…. здсь все чисто и очень порядочно…

Честь и слава содержателю Ораніенбаумскаго Франкфурта на Одер, который, къ сожалньи, оказался нмцомъ!

Онъ легко пріобртетъ теперь — и притомъ во все неожиданно, европейскую извстность, если попадетъ въ путевыя впечатлнія г. Дюма, что очень легко можетъ случиться.

Здсь кстати можно пожелать, чтобы вс загородныя гостинницы около Петербурга, не отличающіяся ни чистотою, ни удобствомъ, правда, съ цвтами на окнахъ и съ занавсами, но съ грязными скатертями, съ оборванной и полупьяной прислугой и съ различными наскомыми, взяли бы себ въ примръ, этотъ Франкфуртъ на Одер, замчательный простотою и чистотой, но неиміощій на окнахъ ни цвтовъ, ни занавсокъ и никакихъ безполезныхъ для путешественниковъ украшеній…

Обратимся къ нашему путешественнику. Дятельность, подвижность и энергія г. Дюма изумительны. Въ этомъ случа онъ не уступитъ никакому молодому человку, несмотря на то, что ему 58 лтъ (по его словамъ). Мы пріхали въ Ораніенбаумъ въ 11 часовъ вечера — и въ 12 часовъ онъ уже былъ съ перомъ въ рукахъ за работой и писалъ до 2 часовъ, отъ 7 до 11 утра онъ также работалъ, потомъ осматривалъ Ораніенбауме кія дворцы, посл осмотра ихъ, онъ снова принялся за перо и писалъ до половины шестаго, т. е. до самого обда. Г. Дюма хочетъ передать своимъ соотечественникамъ романъ г. Лажечникова ‘Ледяной домъ’, съ помощію одного изъ извстныхъ нашихъ литераторовъ и уже я видлъ первыя полчасти этого романа, переведенныя и написанныя собственною его рукой.

— Нравится ли вамъ этотъ романъ? спросилъ я его.

— Очень, отвчалъ онъ:— это замчательное произведеніе, этотъ романъ замчателенъ по развитію и но мастерству концепціи.

— Какъ было бы пріятно слышать это отъ васъ его автору, замтилъ я,— жаль, что его нтъ теперь въ Петербург.

— А разв онъ живъ? спросилъ Дюма: — о я былъ бы очень радъ пожать ему руку за то удовольствіе, которое онъ мн доставляетъ!

При конц обда… за шампанскимъ — надобно замтить, что г. Дюма кушаетъ съ аппетитомъ и большой охотникъ до пива….

Провозглашено было снова его здоровье и при этомъ обращено было къ нему нсколько словъ однимъ изъ нашихъ литераторовъ.

Г. Дюма, обдавшій въ бломъ пикейномъ сюртук, безъ жилета, съ открытою грудью, запросто, — такъ какъ онъ работалъ, вскочилъ съ своего стула, и обнялъ литератора…

— А! право, господа, вы меня конфузите, сказалъ онъ: — вашъ искренній и простой пріемъ меня тронулъ. Я полюбилъ васъ всхъ отъ души…

Тотчасъ посл обда онъ снова принялся за работу и работалъ до чая.

Въ это время я оставался съ г. Моне.

— Что похожъ ли его сынъ на него? спросилъ я у г. Моне.

— Нисколько, отвчалъ г. Моне: — между ними нтъ ничего общаго. Г. Дюма, какъ вы его видите, человкъ простодушный, добросердечный, открытый, щедрый, имвшій огромныя суммы и все проживавшій, а тотъ — человкъ положительный, разсчетливый, дорожащій каждой копйкой, составляющій себ состояніе, Онъ понялъ, что въ сію минуту въ Париж — деньги, биржа, ажіотажъ — составляютъ вс насущные интересы и онъ бьется изъ того, чтобы сдлаться богатымъ и уже почти достигъ этого…

— А г. Дюма иметъ ли теперь какое нибудь состояніе?

— Г. Дюма, сказалъ онъ: — всегда можетъ достать своими трудами большія деньги…

Чай былъ поданъ и г. Дюма долженъ былъ прекратить свою работу. Онъ явился къ намъ живой, веселый и разговорчивый по-прежнему.

— Скажите, Дюма, что вы были въ молодости, спросилъ его одинъ изъ нашихъ собесдниковъ: — если вы теперь такъ здоровы, дятельны и энергичны?

— Но, mon cher, отвчалъ онъ:— я въ молодости былъ тоже самое, что теперь! Я не чувствую никакой перемны.

Передъ чаемъ ему предложили простоквашу. Онъ замтилъ, что это молоко иметъ видъ очень привлекательный, взялъ однако первую ложку съ нкоторою недоврчивостію, но когда проглотилъ ее, вдругъ пришелъ въ восторгъ.

— Mais c’est magnifique a! повторялъ онъ посл каждой ложки, попросилъ еще и распрашивалъ какимъ образомъ приготовляется это молоко. Потомъ онъ принялся за чай, попросивъ, чтобы его налили для него въ чашку.

— Изъ стакановъ я пить не умю, замтилъ онъ: — я обжигаю руки.

Кто-то спросилъ о томъ, какъ идетъ подписка Ламартина?

— Очень плохо, сказалъ онъ: — но дло въ томъ, что у него состояніе, правда, въ долгахъ, но все таки хорошее состояніе, притомъ онъ торгуетъ виномъ и получаетъ большія деньги за свой журналъ. Онъ иметъ 20,000 подписчиковъ, жизнь ведетъ онъ теперь очень скромную и я совершенно не понимаю, отчего дла его въ такомъ разстройств!…

Разговоръ былъ живой и одушевленный. Г. Дюма разсказывалъ намъ обо всемъ: о Людовик-Филипи, о герцог Орлеанскомъ, о его жен, о Кавеньяк, о принцесс Матильд, которую онъ очень хвалилъ, и о господин Бонапарт (такъ называетъ онъ Наполеона III), къ которому не питаетъ невидимому особеннаго расположенія.

— Господа! произнесъ онъ въ заключеніе:— я на своемъ вку пережилъ 18 переворотовъ (и онъ началъ перечислять ихъ). Довольно съ меня, не правда ли?

Время бжало незамтно. Намъ всмъ казалось, что мы ужь Богъ знаетъ сколько лтъ знакомы съ этимъ человкомъ, хотя мы въ первый разъ въ жизни увидли его только наканун. Такое впечатлніе онъ производитъ на всхъ. Къ кому бы ни явился онъ, онъ сейчасъ располагается безцеремонно, какъ у себя дома, говоритъ безъ умолку, кушаетъ, пьетъ въ большомъ количеств пиво, идетъ работать въ кабинетъ хозяина, сбрасывая съ себя верхнее платье и надвая туф.ш, потомъ снова возвращается, кажется еще любезне и веселе прежняго и все общество воскресаетъ и оживляется при его появленіи, а между тмъ, какъ онъ работаетъ въ кабинет хозяина, г. Моне берется за свой портфль, чинитъ карандашъ и рисуетъ мстность, если она нравится г. Дюма и ему. Г. Моне владетъ и карандашомъ и кистью.

Глядя на г. Дюма и слушая его, убждаешься, что г. Жюль-Жанень характеризировалъ его въ немногихъ словахъ чрезвычайно врно и что къ этой характеристик трудно что нибудь прибавить.

Въ половин десятаго часа вечера мы сли съ Дюма въ коляску и отправились въ Петергофъ къ пароходной пристани. Въ это время начиналъ накрапывать дождь? Дюма былъ въ одномъ сюртук.

— Смотрите не простудитесь, сказалъ я ему: — нашъ климатъ очень коваренъ.

— Не бойтесь, я никогда не простужаюсь, отвчалъ онъ,— и при этомъ еще снялъ шляпу и всю дорогу, несмотря на дождь, прохалъ съ открытой головой.

— Это освжаетъ! говорилъ онъ.

Мы разстались на пристани, совершенно уже какъ старые знакомые. Г. Дюма крпко пожалъ мн руку, заключилъ меня въ свои объятія и произнесъ:

— Sans adieu!…

Черезъ пять минутъ пароходъ отчалилъ отъ пристани.

Мы воображали по слухамъ, что г. Дюма, заведя фабрику романовъ, сложилъ спокойно руки и безпечно наслаждается жизнію…. Какой вздоръ! Трудно представить себ человка дятельне и трудолюбиве его, и въ этомъ случа онъ можетъ для насъ русскихъ литераторовъ, людей вообще нсколько лнивыхъ (надо быть откровеннымъ) служить поучительнымъ примромъ.

Г. Дюма пробудетъ въ Петербург еще нсколько дней и потомъ отправится въ Москву, Нижній Новгородъ (на ярмарку), изъ Нижняго на пароход по Волг до Астрахани, а оттуда на Кавказъ.

Я совсмъ было забылъ сказать еще одно. Мы перевели г. Дюма вступленіе къ ‘Мдному Всаднику’ Пушкина, первыя строфы, начинающіяся:

На берегу пустынныхъ волнъ

Стоялъ Онъ думъ великихъ полнъ… и проч.

Г. Дюма черезъ нсколько минутъ передалъ намъ эти строфы въ прекрасныхъ и звучныхъ стихахъ…

И г. Юмъ, знаменитый Юмъ, о которомъ столько толковали французскія и англійскія газеты, въ настоящую минуту находится въ Петербург. Я не видлъ г. Юма, но много слышалъ объ немъ. Говорятъ, это человкъ тщедушный, больной, тихій, мало интересный въ обыкновенномъ состояніи, а въ состояніи экзальтаціи еще никто не видлъ его въ Петербург, потому что, по его собственному сознанію и выраженію, духи оставили его…

Загородныя гулянья идутъ своимъ чередомъ, и между прочимъ открылись два новыя загородныя увеселительныя заведенія: Monde Brillant — на мст прошлогодней виллы Боргезе и на Петровскомъ острову — заведеніе, имени котораго мы не знаемъ — Люди, считающіе долгомъ слдить за карьерой г. Излера, съ упрекомъ замтили намъ, что мы жестоко ошиблись, сказавъ въ прошломъ мсяц, что г. Излеръ находится буфетчикомъ при Минеральныхъ Водахъ. По ихъ словамъ, г. Излеръ самъ содержитъ заведеніе на Петровскомъ острову. Это насъ утшило и мы желаемъ ему полнаго успха.

Носятся слухи, что 11 іюля въ одномъ изъ загородныхъ Петербургскихъ дворцовъ будетъ балъ и что къ 22 іюню готовится праздникъ съ великолпной иллюминаціей.

‘Современникъ’, No 7, 1858

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.

ЗАМТКИ НОВАГО ПОЭТА.

Читайте также: