ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.
ЗАМТКИ НОВАГО ПОЭТА.
——
‘Современникъ’, No 4, 1858
Петербургская жизнь, Панаев Иван Иванович, Год: 1858
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Нсколько словъ о моемъ почтенномъ наставник, по поводу весьма замчательнаго ‘Дневника’ случайно попавшагося мн.— Воспоминанія объ автор этого весьма замчательнаго ‘Дневника’.— Отрывки изъ него и черты изъ жизни его автора.— Любопытное дло производившееся нкогда въ бывшей П* Межевой Контор.— О русскихъ художникахъ въ Рим (отрывокъ изъ письма).— Петербургъ передъ свтлымъ праздникомъ.— Святая недля.— Балаганы.— Каррикатурный листокъ г. Данилова.— Сверный Цвтокъ — журналъ модъ.— Еще новые журналы.— Смхъ — листокъ безъ подписчиковъ и безъ сотрудниковъ!
‘Главное — благонравіе и благомысліе. Эти добродтели есть основа всего. Что въ томъ, что человкъ съ неба звзды хватаетъ? Безъ благонравія и благомыслія человкъ ничто…’ Такъ говаривалъ обыкновенно одинъ изъ моихъ почтенныхъ наставниковъ, учитель логики Иванъ Акимовичъ Колпаковъ шестидесяти-пяти лтній старецъ въ гусарскихъ сапожкахъ, съ длинными отъ затылка волосами, крестообразно зачесанными на лысин и напомаженными клейкой помадой изъ калины — его собственнаго издлія, про котораго одинъ мой школьный товарищъ сочинилъ псенку, начинавшуюся такъ,
‘Нашъ учитель Колпаковъ
Умножаетъ дураковъ.
Онъ жилетъ свой поправляетъ
И глазами все моргаетъ….
Его уже нтъ давно на свт, этого благомыслящаго и благонравнаго старичка — вчная ему память!… Но я какъ будто въ сію минуту вижу его передъ собою’.
— Что же должно разумть, Иванъ Акимычъ, подъ благонравіемъ и благомысліемъ? спрашивалъ я его.
— Разумй…. отвчалъ Иванъ Акимычъ, моргая и подергивая свой жилетъ съ полосками, боле приличный для подрясника, чмъ для жилета,— разумй такъ:— повинуйся безпрекословно старшему, не резонируй, заискивай въ начальств, чти заповдь, неувлекайся веди себя аккуратно, не дйствуй опрометчиво, пословица говоритъ: ‘семь разъ примрь одинъ отржь, говори передъ нисшими, молчи передъ высшими, — записывай ежедневно приходъ и расходъ и что длалъ въ теченіи дня, не пренебрегай снами, отмчай ихъ въ записной книжк, ибо Привидніе не рдко предостерегаетъ человка черезъ посредство сновъ, безпрекословно повинуйся старшимъ, не спорь съ ними, ибо яйца курицу пеучатъ и благо будетъ теб на земл и высшихъ чиновъ достигнешь…
Высокія, превосходныя правила, составлявшіе жизненный кодексъ не одного Ивана Акимыча и дйствительно способствовавшіе нкогда къ возвышенію человка…. то есть къ доставленію человку титла превосходительнаго, вмст съ которымъ уже безспорно и неотъемлемо пріобртались имъ вс нравственныя, благонамренныя качества!…
Но отчего же, о мой добрый наставникъ, о благонравнйшій изъ людей, ты, для котораго чинъ дйствительнаго статскаго совтника казался высочайшею земною наградою — отчего неуклонно исполняя въ теченіи семидесятилтней жизни своей вс эти превосходныя правила, ты, сошелъ въ могилу только съ чиномъ титулярнаго совтника, и передъ гробомъ твоимъ несли только одну подушку, на которой скромно покоился орденъ Св. Анны 3 степени?… Съ твоими превосходными правилами, ты могъ бы по служб уйдти далекой достигнуть, не только столь вожделеннаго для тебя чина дйствительнаго статскаго совтника, а даже перешагнуть за ту черту, о которой теб и во сн не снилось: сдлаться сановникомъ (т. е. получить 3 классъ) и украсить грудь тми украшеніями, при одномъ взгляд на которые, сердце твое бывало мучительно билось, какъ въ аневризм, а краснорчивое слово прилипало къ гортани вмст съ языкомъ!
Отчего ты, преподававшій намъ науку здраваго смысла (по твоему опредленію логика — наука здраваго смысла, хотя, правду сказать, логика, которую ты преподавалъ намъ, не имла ни капли здраваго смысла) отчего ты, мудрецъ, повергавшій всхъ, благонамренныхъ, но мало ученыхъ, въ изумлніе своею ученостію, своими латинскими цитатами изъ Корнелія-Непота, Саллюстія и Цицерона…. отчего ты не умлъ примнять своихъ правилъ и знаній къ жизни и весь вкъ прожилъ темнымъ человкомъ на 1200-хъ р. ассигнаціями?
Чмъ ты былъ хуже, напримръ, Максима Иваныча Фаворскаго, достигшаго именно съ помощію твоего нравственнаго кодекса до большихъ чиновъ и до большихъ орденовъ и оставившаго посл себя значительный капиталецъ, накопившійся незамтно вслдствіе аккуратной и экономной 50-лтней его жизни, изъ одного только жалованья? Отчего ты, подобно ему, не попалъ въ сановники, въ государственные люди, не составилъ себ капитальца?.. Оба вы благонравіе и благочестіе ставили выше всего, оба вы руководились совершенно одинаковой логикой, смотрли на міръ почти съ одной точки зрнія, оба любили древніе языки, въ особенности латинскій и славянскій, оба въ разговор любили приводить тексты — ты, мой почтенный и вчно незабвенный наставникъ, латинскіе, а Максимъ Иванычъ — славянскіе, оба вы даже и по рожденію вышли изъ одного сословія!… Нтъ, видно ты родился не подъ счастливою звздою….
Вс эти мысли пришли мн въ голову, когда я перелистывалъ случайно доставшійся мн любопытнйшій Дневникъ его превосходительства Максима Иваныча, найденный въ бумагахъ его послф смерти. Въ теченіе 50 лтъ Максимъ Иванычъ велъ акуратно этотъ дневникъ, передъ которымъ, блднютъ вс мемуары и записки — заграничныя и отечественныя.
Но прежде чмъ я представлю отрывки изъ этого драгоцннаго дневника, я слегка познакомлю читателя съ личностію его автора. Максимъ Иванычъ пользовался нкогда значительною извстностію въ Петербургскомъ… особенно чиновничьемъ мір, какъ человкъ высоконравственный, благонамренный и даже умный. Безукоризненно-нравственное воззрніе его приводило въ умиленіе. Будучи еще не въ большихъ чинахъ, и имя отъ роду не боле 30 лтъ, Максимъ Иванычъ въ одномъ дом выслушавъ однажды не большое стихотвореніе, оканчивавшееся такъ:
Сей жизни краткой вс мгновенья
Теб я тщуся посвятить,
Съ тобою жажду съединенья
И буду вкъ тебя любить!
которымъ не благоразумно восхищался при немъ какой-то легкомысленный молодой человкъ, находившійся въ гостяхъ въ томъ дом, — обратился къ молодому человку и произнесъ:
— Позвольте-съ замтить вамъ, что стихотвореніе это вовсе не заслуживаетъ похвалы и не длаетъ чести автору, потому что оно безнравственно-съ.— Разбрите хорошенько-съ: авторъ хочетъ посвятить вс мгновенія своей жизни существу имъ любимому — положимъ-съ очень достойной и прекрасной особ, но если онъ вс Минуты посвятитъ ей, то ему не останется ни одной минуты — Ни для исполненія обязанностей своихъ, какъ истинному христіанину относительно Бога, ни для его служебныхъ обязанностей, ибо предполагать должно, что авторъ не одними стихотвореніями занимается, а находится, какъ вс благонамренные люди въ государственной служб.
Такимъ строго нравственнымъ воззрніемъ Максимъ Иванычъ руководился съ юныхъ лтъ… Когда обстриженный подъ гребенку съ полными и румяными щеками, съ тихими и сдержанными манерами, съ благоговйно потупленнымъ взоромъ стоялъ онъ въ вицъ-мундир передъ своимъ начальникомъ, руки по швамъ, и только поводилъ бровями,— на него нельзя было смотрть безъ умиленія и, не только самому начальнику, но даже лицу совершенно постороннему такъ и хотлось невольно погладить его по головк, потрепать по щек и произнести: ‘Умница!’ Эти сдержанныя манеры и эти благоговйно-потупленные взоры онъ ‘охранилъ до преклонной старости въ обращеніи не только съ старшими, но и съ равными себ, съ господами до 4 класса включительно. Разговаривая съ таковыми, онъ долгомъ считалъ повторять черезъ слово — ‘Ваше Превосходительство’ и отъ поры до времени кивать головою въ вид поклоновъ, произнося: ‘такъ-съ’. И если бы не украшенія на его груди, всякій счелъ-бы его за подчиненнаго того генерала, съ которымъ онъ разговаривалъ, или просто за его домашняго служителя… Стригся онъ также до конца жизни подъ гребенку и полныя щеки его, одрябнувъ отъ старости, не потеряли однакоже румянца, что должно было, безъ сомннія, приписать его регулярной и строго-нравственной жизни.
Максиму Иванычу было лтъ 40, когда я въ первый разъ увидлъ его въ нашемъ дом. Мн тогда было не боле 10….
Я помню, что онъ являлся къ намъ раза два въ мсяцъ, подходилъ къ ручк бабушки и потомъ къ маменькиной ручк, потомъ низко кланялся имъ и по приглашенію бабушки садился. Если бабушка или маменька не заговаривали съ нимъ, то онъ, промолчавъ съ минуты дв, вынималъ обыкновенно изъ кармана тоненькія нравственныя брошюрки (вс карманы его были постоянно набиты нравственными брошюрками) и, осклабя свой ротъ пріятною улыбкою, говорилъ, обращаясь къ бабушк и къ маменьк:
— Вотъ-съ прекрасныя нравственныя сочиненія-съ, вышедшія недавно изъ печати-съ. Неугодно ли будетъ послушать одно изъ нихъ?
И не дожидая отвта, приступалъ къ чтенію.
Бабушка, слушая его со вниманіемъ, отъ времени до времени тихо позвывала и прикрывала ротъ рукой, а маменька представлялась внимательною въ ту минуту, когда онъ или бабушка на нее взглядывали, но изъ подтишка длала гримасы и пожимала плечами, взглядывая на сидвшую по одаль проживалку.
По окончаніи чтенія, Максимъ Иванычъ клалъ брошюрку въ карманъ и спрашивалъ, обращаясь къ бабушки:
— Понравилось ли вамъ это сочиненіе-съ?
— Прекрасное сочиненіе, отвчала обыкновенно бабушка: — я заслушалась васъ… Какъ вы безподобно читаете.
— Покорно васъ благодарю-съ… Максимъ Иванычъ привставалъ на стул, кланялся бабушк и прибавлялъ:
— Если вамъ такъ понравилось это сочиненіе, — то позвольте мн поднести его вашему превосходительству.
Бабушка благодарила и принимала съ удовольствіемъ брошюрку, а Максимъ Иванычъ, посидвь немного, вставаль, кланялся и снова подходилъ къ ручкамъ бабушки и маменьки.
— Куда же вы такъ торопитесь, Максимъ Иванычъ? спрашивала его обыкновенно бабушка: — посидли бы еще. Мн всегда пріятно васъ видть.
— Очень благодаренъ-съ, отвчалъ онъ, — за вниманіе ко мн, но я обремененъ занятіями и потому не могу воспользоваться вашимъ любезнымъ предложеніемъ-съ.
Когда онъ уходилъ, бабушка обыкновенно вздыхала и произносила: — Ахъ, какой прекрасный человкъ, истинно добродтельный! и какой умница!… Вотъ съ такимъ человкомъ пріятно и полезно проводить время!
Маменька обыкновенно поддакивала ей, а потомъ говорила потихоньку проживалк, или какой нибудь родственниц, присутствовавшей во время чтенія:
— Ну слава Богу, ушолъ!… какъ онъ надодаетъ съ своими чтеніями! Кажется нтъ на свт скучне человка!
Я внутренно соглашался съ маменькой и меня нисколько неудивляло, что она поддакиваетъ бабушк и соглашается съ нею противъ себя, потому что это повторялось безпрестанно.
Я помню, что Максимъ Иванычъ производилъ на всхъ какое-то непріятное, стсняющее, тяжелое впчатлніе, хотя никто не ршался сознаться въ этомъ, я даже почему-то немножко боялся его, не смотря на то, что онъ очень ласкалъ меня. Въ лице его было что-то неподвижное, мертвое, какъ будто это было не лицо, а маска, когда онъ улыбался, рогъ его растягивался до ушей, и вмсто одушевленія, улыбка придавала ему выраженіе еще боле неестественное. Меня особенно смущали его огромныя, торчавшія уши. При его появленіи веселость исчезала на лицахъ, смолкалъ добродушный смхъ, вс какъ-то сжимались неловко и принимали постный видъ. А когда онъ уходилъ вс снова оживлялись и начинали дышать свободне. Мой инстинктъ говорилъ мн, что Максимъ Иванычъ не то чтобы вполн образцовый и безукоризненный человкъ, но я старался заглушить въ себ этотъ инстинктъ, потому что вс кругомъ меня твердили, что онъ примрный, благочестивый, благонравный, добродтельный и проч. и что онъ ведетъ жизнь образцовую и безукоризненную. Позже я осмлился усомниться въ его ум, но не ршался никому высказать этого, потому что вс кругомъ меня твердили, что онъ умнйшій человкъ.
Старшій братъ мой, который былъ по смле меня и вполн раздлялъ мой образъ мыслей касательно Максима Иваныча, спросилъ однажды у одной изъ нашихъ родственницъ — дам имвшей авторитетъ въ нашемъ семейств по уму и начитанности, говорившей всегда сухими моральными афоризмами:
— Неужели вы считаете Максима Иваныча умнымъ человкомъ?
— А неужели же можно сомнваться въ этомъ? отвчала она.
— Да чмъ-же обнаруживается его умъ?.. возразилъ мой братъ:— говоритъ онъ мало — а если и говоритъ, то обыкновенно о вседневныхъ, самыхъ обиходныхъ вещахъ: о томъ, кого произвели въ чинъ, кому дали орденъ, что ему сказала графиня такая-то, у которой онъ имлъ счастіе быть сегодня, или какъ изволилъ принять его ласково такой-то князь, А я того же, чтобы читать во всхъ домахъ, моральныя брошюрки — также не нужно большаго ума: нужно только умть читать складно и не имть никакого такта. Къ тому же, кром своихъ моральныхъ брошюрокъ, онъ врядъ ли что нибудь читывалъ.
— Ты еще слишкомъ, молодъ, чтобы критиковать такихъ людей, какъ онъ, — сказала тетушка нахмуривъ брови: — это недлаетъ чести твоей нравственности, дай Богъ, чтобы вс имли такія правила и такой образъ мыслей, какіе иметъ Максимъ Иванычъ. Его уважаютъ люди, которые имютъ значеніе побольше чмъ мы съ тобой. Если бы онъ не имлъ ума, — онъ не могъ бы занимать такого значительнаго мста какое онъ занимаетъ и дослужиться до такого чина.
Братъ мой, въ которомъ отрицательный элементъ началъ проявляться очень рано, улыбнулся, выслушавъ тетушку, и не сталъ возражать ей.
Послдній аргументъ тетушки — именно тотъ, что не имя ума нельзя достигнуть значительнаго чина, сильно подйствовалъ на меня…. Я поколебался.
— Нтъ, должно быть онъ въ самомъ дл уменъ, подумалъ я, только скрываетъ свой умъ…. Какъ же безъ ума достигнуть до такого чина!
Впослдствіи, въ лтахъ зрлыхъ, я однако убдился, что можно и безъ обширнаго ума и безъ особенно-глубокихъ свдній, добиться до лестнаго и почетнаго титла превосходительства.
Когда я окончилъ курсъ, матушка послала меня съ визитомъ къ Максиму Иванычу.
— Създи къ нему, дружочекъ, говорила она,— онъ идетъ въ гору, надо всегда заискивать въ такого рода людяхъ. (Маменька также держалась нравственныхъ правилъ Ивана Акимыча и Максима Иваныча). Онъ можетъ теб быть очень полезенъ.
Максимъ Иванычъ занималъ небольшую квартиру, которая содержалась въ баснословной чистот, хотя на прислугахъ у него была одна только пожилая женщина, въ крайнемъ случа исправлявшая также должность кухарки. Но эта женщина была Нмка….
— Дома его превосходительство Максимъ Иванычъ? спросилъ я у нее, когда она отворила мн дверь.
Нмка внимательно осмотрла меня съ ногъ до головы и сказала:
— А какъ объ васъ доложить?
Я назвалъ свою фамилію.
— Пожалуйте, сказала она, возвратясь черезъ минуту — и ввела меня въ комнату, которая была вся въ шкафахъ съ книгами: — они сейчасъ выйдутъ.
— Боже мой! подумалъ я, можно ли хотя одно мгновеніе сомнваться въ ум и учености человка, у котораго такая чудесная библіотека!
Для меня до сихъ поръ однако загадка, къ чему служила библіотека Максиму Иванычу, никогда не читавшему добровольно ничего, кром нравственныхъ брошюрокъ?…
Я всегда былъ робокъ по натур и всякій авторитетъ невольно подавлялъ меня, эта робость осталась во мн и до сихъ поръ… Человкъ пользующійся репутаціею необыкновеннаго ума, или таланта, или учености производитъ на меня такое впчатлніе, что въ его присутствіи я невольно теряюсь, взвшиваю каждое слово, боюсь провраться и потому становлюсь натянутъ, скученъ и глупъ, сознаю это внутренно и отъ этого длаюсь еще смшне и скучне. При этомъ съ дтства мн внушено, по нравственному кодексу Ивана Акимыча, глубочайшее уваженіе къ чиновнымъ авторитетамъ и вообще къ чинамъ, титламъ, званіямъ и украшеніямъ, что осталось во мн до нкоторой степени и досел, несмотря на вс мои разочарованія. Въ присутствіи генерала я еще до сихъ поръ ни какъ не могу быть вполн самимъ собою: свободно сидть на стул, свободно высказывать свой образъ мыслей, оспоривать свободно его мннія, генералу я какъ-то невольно поддакиваю, передъ генераломъ я какъ-то невольно держусь, но старой привычк, пряме, ему я какъ-то, также по старой привычк, улыбаюсь слаще…. Я понимаю, что его превосходительство изволить говорить совсмъ не то, я вижу ясно, что его превосходительство изволилъ отстать, что онъ не понимаетъ самыхъ простыхъ вещей, что его взглядъ смшонъ и жалокъ а свднія очень бдны, я чувствую, что не нужно большой храбрости и большихъ знаній для того, чтобы вступить въ борьбу съ его превосходительствомъ и побдить его,— но какъ-то недостаетъ духу… и еще еслибъ я въ немъ-искалъ чего нибудь, еслибъ я нуждался въ немъ! Привычки дтства сильны. Что длать! титулъ превосходительства иметъ на меня какое-то магическое вліяніе… Съ статскимъ совтникомъ я уже несравненно свободне, и еслибъ я былъ столь же робокъ въ печати относительно ихъ превосходительствъ, то наврное пользовался бы величайшею ихъ благосклонностію и заслужилъ бы отъ нихъ наименованіе благонамреннаго и нравственнаго молодаго человка, несмотря на то, что я вовсе не молодъ, но въ глазахъ ихъ превосходительствъ я, разумется, все еще мальчишка, особенно при моемъ жалкомъ чин!
Если я теперь такъ робокъ передъ Генералами, то читатель можетъ вообразить до чего ороблъ я тогда войдя къ Максиму Иванычу, ктому же его библіотека окончательно уничтожила меня… Передо мною разомъ были два авторитета: генералъ и ученый!
Въ ту минуту, когда я разсматривалъ книги, по большей части все назидлательнаго содержанія, сзади меня раздался тонкій, нсколько дребезжащій и мало симпатичный голосъ:
— Мое почтеніе-съ
Я вздрогнулъ и обернулся.
Передо мною стоялъ самъ Максимъ Иванычъ въ вице-мундир застегнутомъ на вс пуговицы и съ украшеніемъ на лвой груди.
Я смшался и произнесъ нескладно:
— Я долгомъ счелъ явиться къ вашему превосходительству, потому что (почему я не понималъ самъ и заикнулся)…. потому что маменька поручила мн засвидтельствовать вамъ свое почтеніе…
— Благодарю васъ, отвчалъ Максимъ Иванычъ, наклонивъ свою обстриженною голову съ значительною просдью: — милости прошу сюда-съ.
И онъ ввелъ меня въ гостинную, самъ слъ на диванъ передъ круглымъ столомъ, а мн указалъ на кресло.
Я слъ, поклонившись молча.
Минуты дв было молчаніе.
Его превосходительство крякнулъ. Затмъ опять съ минуту продолжалось молчаніе. Его превосходительство еще разъ крякнулъ и произнесъ:
— Вы, я слышалъ, очень успшно окончили курсъ наукъ-съ? Я съ вашимъ начальникомъ знакомъ-съ. Начальство вообще очень хорошо отзывается объ васъ и объ вашей нравственности-съ…
Я поклонился, внутренно спрашивая себя: зачмъ же я ему кланяюсь: вдь не онъ, а начальство хвалитъ меня?
— Такіе отзывы объ васъ начальства длаютъ вамъ честь, продолжалъ Максимъ Иванычъ,— съ хорошею нравственностью и благонравнымъ поведеніемъ вы можете-съ до всего дойти….
За тмъ снова послдовало молчаніе.
— Я, началъ Максимъ Иванычъ черезъ минуту:— имю счастіе пользоваться благосклонностію вашего министра-съ, онъ человкъ рдкій, высокихъ, прекрасныхъ правилъ-съ и непосредственнаго вашего начальника знаю-съ: во всхъ отношеніяхъ человкъ достойный съ. А чтеніе вы любите-съ?…
— Да-съ, я читаю много.
— Это прекрасно-съ, возразилъ Максимъ Иванычъ,— только надо читать съ большимъ выборомъ, только такія сочиненія-съ, которые питаютъ въ одно время умъ и сердце, назидательныя, нравственныя сочиненія-съ… Вотъ-съ я вамъ рекомендую, вышла недавно одна весьма назидательная брошюрка-съ…. Она небольшая-съ. Я вамъ ее прочту-съ. Послушайте.
И Максимъ Иванычъ началъ читать брошюрку, въ которой доказывалось, что надобно идти по пути добродтели, избгая всякихъ соблазновъ и всякаго зла, на которые наталкиваетъ насъ врагъ человческаго рода.
— Не правда ли какое прекрасное сочиненіе? произнесъ онъ кончивъ: — какія высокія мысли и краснорчіе!
Да кто же не знаетъ этого? вертлось у меня на язык,— еслибъ это высказано было по крайней мр не такъ пошло!
— Превосходно, ваше превосходительство! произнесъ я въ отвтъ и при этомъ еще для выраженія большаго восторга поднялъ глаза къ потолку.
Максимъ Иванычъ былъ по видимому очень доволенъ мною, пожалъ мн руку, проводилъ меня до передней и, кланяясь, мн сказалъ: — желаю вамъ всякаго успха-съ. Я увренъ, что вы далеко пойдете по служб… Матушк мое глубокое почтеніе-съ.
Когда я сходилъ съ лстницы, я однако почувствовалъ себя какъ-то нехорошо, и какой-то, какъ будто внутренній голосъ, (вроятно тотъ, который мы зовемъ совстью) шепталъ мн:
— Жалкій ты человкъ! ты еще только начинаешь свое поприще, а ужь безпрестанно путаешься во лжи, въ лести и въ лицемріи…. Ну зачмъ ты такъ сладко смотрлъ на этого застарлаго ханжу и лицемра? За чмъ ты прикинулся восхищеннымъ отъ его брошюрки?
Я красня, отвчалъ на это:
— Но мн съ дтства внушали заискивать въ значительныхъ людяхъ, во всемъ соглашаться съ старшими и вести себя относительно ихъ какъ можно осторожне и скромне… Мн безпрестанно твердили, что въ этомъ заключаются вс правила нравственности!
— Хороша нравственность, основанная на лжи, съ упрекомъ шепталъ мн внутренній голосъ, — на уничтоженіи своего человческаго достоинства!… Искательство, ложь и лицемріе — правила холопства, а не нравственности….
На это я немогъ ничего возразить моему внутреннему голосу…. Я чувствовалъ, что онъ иметъ нкоторое основаніе, и посл его замчаній мн стало на минуту еще тяжеле… Слова Максима Иваныча: ‘я увренъ, что вы далеко пойдете по служб-съ’ камнемъ легли мн на сердце.
Но все это касается лично до меня и нейдетъ къ длу. Обратимся къ нравственному Максиму Иванычу.
Если еще въ чиновныхъ сферахъ, между людьми почтенными находились люди, сомнвавшіеся въ ум Максима Иваныча, то уже относительно его нравственности и добродтели никто не имлъ малйшаго сомннія. Съ моимъ внутреннимъ голосомъ, касательно того, что будто бы онъ тупой лицемръ и ханжа, соглашались только молодые люди, замченные вообще въ неблагонамеренномъ и либеральномъ образ мыслей — И что они могли сказать противъ безукоризненнаго образа его жизни?
Максимъ Иванычъ съ примрною точностію и неуклонностію исполнялъ вс служебныя и общественныя обязанности, по общепринятымъ правиламъ. Вставалъ онъ ежедневно зимой въ 8 часовъ, а лтомъ въ семь, умывшись и одвшись и выкушавъ чаю, занимался бумагами до 12 часовъ, а въ 12 часовъ отправлялся пшкомъ въ должность… Максимъ Иванычъ, съ первыхъ дней своей служебной дятельности, до послднихъ минутъ своей жизни, никогда неразвлекаясь и неувлекаясь ни нмъ, не позволялъ себ истратить лишней копйки, еще съ самыхъ малыхъ чиновъ и окладовъ онъ началъ ежегодно откладывать въ ломбардъ маленькую сумму отъ экономіи, постепенно возвышая ее при своемъ возвышеніи. ‘Это копйка на черный день’ благоразумно думалъ онъ, не подозрвая, что для такого рода людей какъ онъ не бываетъ чернаго дня… Въ значительныхъ чинахъ и при значительныхъ окладахъ, онъ продолжалъ все скромно ходить пшкомъ, не дерзая и подумать о заведеніи экипажа, какъ объ излишней роскоши. Мысль о жен, какъ и объ экипаж, почиталъ онъ равно дерзкою, и хотя съ молоду чувствовалъ поползновеніе къ прекрасному полу, но благоразумно сдерживая свои страсти, дошелъ до того, что уже въ преклонныхъ лтахъ — это было высшее торжество нравственности! разсматривалъ женщину, какъ порожденіе нечистой силы, какъ первую причину всего зла… Въ большихъ чинахъ онъ позволилъ себ нанять только квартиру побольше, по не измнилъ почти ни въ чемъ своихъ прежнихъ привычекъ мелкаго чиновника и по прежнему оставался только съ своей Нмкой, замнявшей ему всю прислугу… Возвратясь изъ должности, онъ кушалъ два блюда и въ такомъ случа посл обда засыпалъ на часокъ-другой, но обдалъ дома рдко, въ видахъ экономіи, что ему было не трудно при его многочисленныхъ и разнообразныхъ знакомствахъ и при значительной смертности въ Петербург. Максимъ Иванычъ больше обдалъ на похоронныхъ обдахъ, ибо считалъ непремннымъ долгомъ провожать всхъ своихъ знакомыхъ до послдняго жилища и потомъ помянуть ихъ за трапезой. Въ такихъ случаяхъ онъ возвращался съ кладбища домой, чтобы отдохнуть и потомъ отправлялся въ гости, начинивъ широкіе карманы своего вице-мундира и своей шинели нравственными брошюрками. Онъ былъ вхожъ между прочимъ, во многіе знатные дома, гд его терпли, какъ терпятъ вообще старую прислугу…. по необходимости. Максимъ Иванычъ какъ человкъ добросовстный и аккуратный былъ рекомендованъ еще въ молодости нкоторымъ именитымъ особамъ и исполнялъ ихъ разныя порученія и приказанія, за что и былъ награждаемъ вниманіемъ, ласковымъ обращеніемъ, дозволеніемъ иногда приходитъ обдать…. и небольшими суммами. Изрдко именитые особы, въ знакъ своего особеннаго благоволенія къ нему, дозволяли ему даже прочитывать имъ нравственныя брошюрки и потомъ, улыбаясь, говорили между собою ‘добрый человкъ, но ужасный чудакъ!’ Часамъ къ двнадцати Максимъ Иванычъ обыкновенно возвращался домой и, вписавъ въ свой дневникъ нсколько строчекъ, (какое сходство съ моимъ почтеннымъ наставникомъ!) ложился почивать, помолившись Богу. У него были записаны рожденья и именины всхъ важныхъ особъ и значительныхъ лицъ, и въ такіе дни, передъ должностію, онъ обыкновенно пешечкомъ отправлялся къ нимъ съ поздравленіями, былъ принимаемъ нкоторыми, а у другихъ записывался въ швейцарской — и все это исполнялъ постоянно втеченіи всей своей высоконравственной жизни… О праздник Рождества, Новаго Года и Свтлаго Воскресенія говорить нечего… Вънервый день каждаго изъ высокоторжественныхъ праздниковъ онъ объзжалъ на скромномъ извощик всхъ знатныхъ особъ и лицъ, на другой мене значительныхъ, а на третій день — знакомыхъ по проще. Въ недлю Пасхи онъ уже непремнно останавливалъ всхъ встрчавшихся ему на улиц своихъ знакомыхъ, какого бы они ни были малаго чина, по христіанскому обычаю цаловалъ ихъ трижды въ губы, произнося: ‘Христосъ воскресе’ и потомъ кланялся, прибавляя:— желаю-съ, чтобы Господь сподобилъ насъ встртиться и въ слдующемъ году въ этотъ день-съ’…
Максимъ Иванычъ съ генеральскаго чина считалъ также своею непремнною обязанностію, неизвстно почему, появляться на всхъ публичныхъ экзаменахъ, актахъ и торжественныхъ засданіяхъ въ полномъ мундир и во всхъ украшеніяхъ. Онъ внимательно выслушивалъ вс рчи, или отвты учениковъ, самъ никогда не предлагалъ ни какихъ вопросовъ и, слушая, только отъ времени до времени поводилъ бровями.
Посл же публичнаго экзамена подходилъ обыкновенно къ выпускнымъ воспитанникамъ съ родителями которыхъ онъ былъ знакомъ и говорилъ имъ постоянно одну и ту же фразу:
— Поздравляю васъ. Желаю-съ, чтобы вы были утшеніемъ вашихъ почтенныхъ родителей и достигли бы большихъ чиновъ-съ.
Трудолюбіе и усердіе къ служб Максима Иваныча были неподвержены никакому сомннію и нельзя было не удивляться, какъ у него стаетъ времени при его служебныхъ занятіяхъ исполнять вс мелочныя общепринятыя и даже совсмъ никмъ непринятыя обязанности. О служебныхъ способностяхъ его были различные толки: пожилые служаки-рутинеры, искушенные многолтнимъ опытомъ, отзывались о немъ, какъ о замчательномъ чиновник, люди же молодые, неопытные, съ либеральнымъ взглядомъ, имвшіе случай узнать его поближе, увряли, что все выходившее изъ рутины или изъ обычной формы, ставило его въ тупикъ и потребны были необыкновенныя усилія для объясненія ему какой-нибудь новой, хотя и простой мысли, и что онъ никакъ не могъ освоится и примириться съ таковою мыслію до тхъ поръ, покуда она не была одобрена высшимъ начальствомъ и непризнана имъ необходимою. Кому въ этомъ случа врить, я предоставляю ршить читателю, я знаю только то, что Максимъ Иванычъ дйствительно оказывалъ свое покровительство тмъ изъ своихъ подчиненныхъ, которые были самыми закоренлыми представителями формы и рутины, какъ съ точки зрнія служебной, такъ и съ точки зрнія общественной, которые наиболе обнаруживали преданности и подчиненности, были слпыми и безотвтными исполнителями всякихъ приказаній, имли видъ скромный и благонравный и поздравляли начальство съ праздниками аккуратно.
Такихъ нравственныхъ пуристовъ, какимъ былъ Максимъ Иванычъ въ сію минуту уже не отыщешь.
Онъ заботился не только о нравственности своихъ подчиненныхъ-чиновниковъ и сторожей, но простиралъ эту заботливость даже на ихъ жонъ, дочерей и прочее.
Если кто нибудь изъ его подчиненныхъ приходилъ къ нему просить разршенія о вступленіи въ законный бракъ, его превосходительство при этомъ обыкновенно хмурился и, по нкоторомъ размышленіи, спрашивалъ:
— Очень хорошо-съ, но я прежде желалъ бы знать, хорошаго ли поведенія ваша невста-съ, честныхъ ли она родителей, и къ какому они званію принадлежатъ?
Женихъ отвчалъ обыкновенно, что невста дочь статскаго или коллежскаго, или надворнаго совтника, что будущій тесть, кром того, иметъ знакъ отличія безпорочной службы и при томъ кавалеръ, и что поэтому онъ, женихъ, не иметъ не только права сомнваться въ поведеніи невсты, но почитаетъ даже мысль о сомнніи предосудительною.
Это нсколько, повидимому, успокоивало его превосходительство, однако онъ возражалъ:
— Все это такъ-съ, ну, а можетъ быть вы меня обманываете-съ?
Подчиненный, разумется, уврялъ, что онъ не осмлился бы обмануть его превосходительство, и клялся, что его невста иметъ весьма нравственныя правила Но, не смотря на все это, Максимъ Иванычъ никогда не давалъ разршенія прежде личнаго объясненія съ будущимъ тестемъ своего подчиненнаго.
Нравственная точка зрнія его превосходительства на литературу и на жизнь нердко поставляла иныхъ въ весьма щекотливое и непріятное положеніе.
Говорятъ какой-то издатель, высоко дорожившій мнніями Максима Иваныча и не ршавшійся ничего печатать безъ его совта принесъ однажды на его одобреніе стишки, пріобртенные имъ у какого-то поэта. Стишки были большею частію содержанія благочестнаго,— и Максимъ Иванычъ одобрилъ ихъ, но между ними попалось одно стихотвореніе къ двиц имя и фамилія которой были выставлены вполн. Поэтъ восхищался красотой ея и говорилъ ей между прочимъ:
Природы — чудо, совершенство
Васъ невозможно не любить,
Любимымъ вами быть блаженство…. и прочее.
Максимъ Иванычъ очень призадумался надъ этимъ стихотвореніемъ, сначала вовсе не хотлъ его одобрить, а потомъ ршился одобрить не иначе, какъ съ слдующимъ примчаніемъ, которое онъ сдлалъ въ выноск: ‘Авторъ не ршился бы написать и напечатать это стихотвореніе къ двиц такой-то (имя и фамилія ее были здсь снова повторены вполн), если бы онъ не имлъ намренія вступить съ нею въ законный бракъ.’ Все это происходило въ отсутствіи поэта. Издатель напечаталъ стихотвореніе съ примчаніемъ. Влюбленный поэтъ, ничего не подозрвая и даже не зная, вышла или нтъ его книжка, въ день возвращенія своего въ Петербургъ, черезъ часъ отправился въ домъ родителей двицы. Двица не показывалась, а родители ея приняли его очень сухо. Смущенный молодой человкъ, всегда пользовавшійся особенною любовію и вниманіемъ ихъ, ршился спросить у нихъ: ‘за что они на него сердятся?…’
— И вы, милостивый государь, отвчалъ родитель двицы: — имете еще дерзость предлагать мн такой вопросъ?…
— Клянусь, нескладно заговорилъ молодой человкъ чуть не сквозь слезы:— я васъ такъ уважаю…. мн это такъ больно…. я не понимаю, что все это значитъ…. чмъ я могъ заслужить такое обращеніе —
— А это, сударь, что? воскликнулъ родитель двицы съ сверкающими глазами, указывая ему на его стихотвореніе съ нравственнымъ примчаніемъ Максима Иваныча.
Поэтъ прочелъ примчаніе и чуть не упалъ въ обморокъ и хотя дло объяснилось потомъ, но ему все-таки деликатно отказали отъ дома.
Когда Максиму Иванычу передали это печальное событіе съ поэтомъ, онъ хладнокровно выслушалъ и также хладнокровно произнесъ:
— По моему-съ, безъ примчанія стихотвореніе это было бы еще неприличне, и родители двицы могли бы тогда еще боле оскорбиться. Во всякомъ случа-съ, это можетъ послужить урокомъ молодому человку быть впередъ осторожне-съ и выбирать предметы боле нравственные и серьзные для своихъ стихотвореній.
Максимъ Иванычъ сошелъ въ могилу также скромно, какъ онъ жилъ, оставивъ какому-то отдаленному родственнику, о которомъ онъ никогда не думалъ и котораго никогда не видалъ въ глаза, довольно значительный капиталецъ. Никто не присутствовалъ въ минуту его кончины, кром его аккуратной и чистоплотной нмки, которая аккуратно закрыла ему глаза, аккуратно дала знать о его смерти кому слдуетъ, и потомъ, по обыкновенію, принялась вязать свой чулокъ, какъ ни въ чемъ но бывало…. Самое драгоцнное наслдіе, оставшееся намъ посл покойнаго и принадлежащее всмъ намъ его соотечественникамъ, — это, безъ сомннія, ‘Дневникъ’, найденный посл смерти въ его бумагахъ, веденный имъ въ теченіе сорока лтъ, — удивительный матеріалъ для изученія человка, слывшаго нкогда полезнымъ, нравственнымъ, умнымъ, примрнымъ членомъ общества….
Вотъ отрывки изъ этого несравненнаго дневника. Я возьму только за годъ одинъ день изъ каждаго мсяца на выдержку:
Января 2 18**. Благодареніе Богу, сонь былъ хорошъ отъ 12 до 7. Во сн видлся мальчикъ въ красной рубашк, желавшій напесть мн смертельный ударъ. Вс жизненныя исправленія были какъ слдуетъ. Обдалъ у его превосходительства едора Мартыновича Зарубина, потомъ прошелся немного, вечеромъ былъ дома и легъ на ночь въ 12 часовъ.
Февраля 10.— Помяни Господи душу усопшія рабы твоей моей бабки, скончавшейся въ этотъ день въ 1792 г. Благодареніе Создателю, сонъ былъ хорошъ отъі до 8 ч. Все было какъ слдуетъ. Во сн видлъ, что кто-то противъ воли моей берется докладывать мои бумаги и потомъ, что я на Охтенскомъ кладбищ занимаюсь чьими-то поминками.
Марта 26.— Благодареніе Промыслителю, сонъ былъ хорошъ отъ 1 до 7 ч. Чувствовалось нкоторое разстройство желудка. Во сн видлъ дв могилы — и одну весьма-глубокую, выложенную кирпичемъ, потомъ очутился въ Москв и вижу Наполеона, занимающагося писаніемъ бумагъ, которыя я осмлился у него взять и читать кому-то, но опасался за эту смлость его мщенія. Обдалъ дома, посл обда уснулъ часа 2, потомъ не спалъ, а на ночь легъ спать въ 12 часу.
Апрля 17.— Помяни Господи душу раба твоего, добраго начальника моего, его сіятельство князя И*, скончавшагося въ этотъ день шесть лтъ назадъ тому. Благодареніе Богу, сонъ былъ хорошъ. Во сн видлись Александръ Николаичъ Борисовцовъ и молодой Радоминскій, которому я длалъ замчаніе за его невниманіе къ старшимъ.— Желудокъ все разстроенъ и пищевареніе неправильное, оттого врно, что дважды употреблялъ черносливъ и сълъ два моченыхъ яблока. Однако обдалъ у графини Р*. Посл небольшой прогулки, возвратился домой и легъ на ночь въ 12 ч.
Мая 6. Благодареніе Создателю, сонъ былъ хорошъ отъ 2 до 5 и отъ половины 6-го до 8 ч. Во сн видлись какіе-то молодые чиновники,— трое сидятъ и занимаются въ холодной комнат, которую топить не велитъ начальство. Жизненныя исправленія какъ слдуетъ. Обдалъ на кладбище на поминкахъ его превосходительства Василья Ивановича.— Домой возвратился пшкомъ — Вечеромъ занимался, ужиналъ въ 9 ч., легъ спать на ночь въ 11 ч.
юня 11. Благодареніе Богу, сонъ былъ хорошъ. Видлось во сн, что ворона два раза садилась мн наголову, когда я стоялъ у какого-то забора. Жизненныя исправленія какъ слдуетъ. Обдалъ дома. Посл обда, уснулъ часа три, въ которые много кое-чего видлось, а на ночь легъ спать въ 11.
юля 18. Рожденіе сиротющей дочери княгини Аглаиды Васильевны С*.— Благодареніе Богу, сонъ былъ хорошъ отъ половины перваго до половины пятаго.— Во сн видлъ — искушеніе духа тьмы — балаганы, прекрасно устроенные на площади, и въ нихъ въ бломъ плать кавалера и пвицу итальянскую, съ большими глазами.— Обдалъ на Волковомъ, по случаю похоронъ статскаго совтника Перемыкина. Посл зазжалъ къ вдов Александра Петровича (напрасно), потомъ возвратился домой и легъ на ночь въ 12 ч.
Августа 3. Благодареніе Всемогущему, сонъ былъ хорошъ, хотя въ начал испыталъ покушенія врага душъ на злыя мысли. Видлъ потомъ Петра Великаго, новый академическій русскій словарь и его сіятельство графа **, выслушивающаго мои объ ономъ словар отзывы и еще выпавшій у меня зубъ, съ ровнымъ, съ гладкимъ, какъ будто подпиленнымъ корнемъ.— Посл обда дома уснулъ и видлъ по сн тетушку въ странномъ вид.— На ночь легъ въ 12 ч.
Сентября 16.— Благодареніе Многомилостивому сонъ былъ хорошъ. Во сн видлись мн, фельдмаршалъ Радецкій, обласкавшій меня, съ которымъ я разговаривалъ о разныхъ нравственныхъ предметахъ, а потомъ родитель мой, идущій со мною въ нагольномъ тулуп въ Лтнемъ саду, кажется зимой, которому я раскрываю разныя служебные планы мои.— Посл обда уснулъ часа 3, и на ночь легъ въ 12 ч.
Октября 9.— Благодареніе Вседержителю, сонъ былъ хорошъ. Видлъ во сн какого-то значительнаго англичанина, который говорилъ мн лестныя для самолюбія моего похвалы за мое усердіе къ служб, и проч. Обдалъ у его превосходительства Г. И. Т. и проч.
Ноября 4.— Благодареніе Создателю, сонъ былъ хорошъ. Во сн видлось много кое-чего: женскій полъ, профессоръ, объясняющій свою науку, еще какое-то общество, въ которомъ я кого-то оскорбилъ и потерялъ свое нижнее платье, еще какое-то странное явленіе на неб грозномъ и летающія блыя птицы, обратившее на себя вниманіе многихъ зрителей, въ числ коихъ находился покойный фельдмаршалъ графъ И. И. Дибичь-Забалканскій. Обдалъ у добраго моего бывшаго сослуживца, нын занимающаго важное мсто у его высокопревосходительства Д. K. Т….
Декабря 18.— Благодареніе Промыслителю, сонъ былъ хорошъ отъ 1 до 6. Во сн видлось, что я въ плну у Наполеона и считаю серебряныя деньги, а потомъ христосуюсь съ Наполеономъ, который очень ласкалъ меня. Обдалъ дома, — соснулъ посл обда часа 2, а на ночь легъ спать въ 12 ч.
О добродушнйшій и нравственнйшій изъ чиновныхъ старцевъ,— миръ праху твоему! Мой внутренній голосъ упрекалъ тебя нкогда во лжи, въ лицемріи и въ ханжеств, но онъ былъ несправедливъ къ теб…. Онъ горячился по молодости. Теперь онъ возмужалъ вмст со мною и пріобрлъ боле опытности во взгляд на людей и судитъ о нихъ уже не такъ горячо и опрометчиво. Ктомуже въ твоемъ драгоцнномъ дневник — ты весь передъ нами. Нтъ, ты не ханжилъ, не лгалъ и не лицемрилъ, ты былъ искрененъ, всю жизнь свою ты добродушно принималъ ложь за правду, ханжество и лицемріе за благочестіе, холопство за благонравіе и нравственность! Въ теб, какъ въ кривомъ зеркал, отражались въ преувеличенномъ безобразіи вс общественный и оффиціальныя понятія, взгляды, условія и принципы среды, тебя окружавшей, которые ты принималъ безъ поврки и изъ ту на то усердія еще преувеличивалъ и доводилъ до каррикатуры. И твои покровители и милостивцы, друзья, сослуживцы и сверстники, — люди боле тебя тонкіе, иногда въ тайн позволявшіе себ, можетъ быть подсмиваться надъ тобою, не подозрвали, что они смются надъ самими собою, надъ своею собственною злою и безпощадною каррикатурою въ лиц твоемъ!… Ты совершилъ, по понятіямъ среды тебя окружавшей, свое земное поприще съ честію, какъ подобаетъ всякому добропорядочному человку, то есть, достигъ генеральскаго чина и разныхъ отличій и оставилъ себ капиталецъ, хотя неизвстно для кого,— но все равно безъ капитальца жизненный подвигь твой былъ бы не полонъ! Скромно и незамтно тихими шажками шелъ ты но избитой коле, почтительно сторонясь и преклонясь передъ всякою силою, въ полномъ и добродушномъ убжденіи, что эта узкая, истрепанная и избитая колея — широкій ровный путь, ведущій къ спасенію. Если ты длалъ зло, если теб приходилось на пути твоемъ душить въ зародыш всякое человческое проявленіе, поражавшее тебя, всякое свободное слово и всякую свободную мысль, попадавшуюся теб, то — какъ это ни дурно, у меня не поднимется языкъ на твое осужденіе, ибо ты руководимый тупыми принципами, проникшими твою плоть и кровь, — полагалъ, что творишь добро.
Какъ бы то ни было, въ минуты бодрствованія: за своимъ почетнымъ кресломъ въ мст твоего служенія, за нравственною брошюркою въ гостяхъ, за кутьею на похоронномь обд, за обсужденіемъ поэтическаго творенія — и въ часы сна, когда ты парилъ въ высшихъ сферахъ, соприсутствовалъ Петру Великому и Наполеону, бесдовалъ съ Радецкими и съ Дибичами-Забалканскими…. ты представлялъ явленіе любопытное. Одинъ изъ самыхъ добродушныхъ сподвижниковъ отжившей эпохи, ты можешь служить намъ отчасти ея характеристикой… И я знаю, что еще и теперь есть люди, душою и лтами, принадлежащіе твоей несравненной эпох, которые ставятъ тебя по уму и по нравственности, въ примръ новому поколнію!…
Вотъ почему я бросаю цвтокъ воспоминанія на твою еще свжую могилу. Еще разъ миръ праху твоему и той эпох, въ которую ты жилъ, дйствовалъ, имлъ значеніе, почитался серьзно полезнымъ членомъ общества и получалъ награжденія за отличія и усердіе!
Кстати о прошедшемъ. Мн недавно попался очень любопытный документъ, относящійся къ прошедшему — дло, производившееся въ бывшей П* Межевой Контор, любопытный отрывокъ изъ котораго съ сохраненіемъ правописанія подлинника, слово въ слово я представляю читателямъ:
‘Яковлевъ, обще съ Мельниковымъ, землемромъ Ивановымъ и дневальнымъ Михайловымъ подошли къ столу директорскому и при томъ усмотрли на стел лежащіе, на двухъ листахъ написанные собственною землемра Кудрявцева рукою какіе-то стихи, но какъ но содержанію ихъ можно почесть даже и за пасквили, а если и не таковыми, то по крайней мр сіи партикулярныя и безполезныя бумаги при должности писать или ихъ въ присутственномъ мст оставлять — законами воспрещено, вслдствіе онаго означенныя бумаги давъ подписать дежурному и дневальному, нын въ оригинал контор представилъ и просилъ взять какъ поступокъ землемра Кудрявцева, равно и смыслъ сочиненныхъ имъ стиховъ, въ разсмотрніе, ибо они, по мннію его землемра Мельникова, въ законопротивномъ дух писаны на нкоторыя Государственныя Заведенія и составляютъ упрекъ Педагогическому Институту, изъ листовъ же, взятыхъ имъ Мельниковымъ въ чертежной на директорскомъ стол, писанныхъ рукою Кудрявцева, видно: Фамусовъ — ну вотъ великая бда, что выпьетъ лишнее мущина, ученье вотъ чума, ученность вотъ причина, — что нынче пуще, чмъ когда, безумныхъ развелось людей и длъ и мнній.— Хлестова:— и впрямь съ ума сойдешь отъ этихъ-однихъ пансіоновъ, школъ, лицеевъ бишь, да отъ ландкарточныхъ взаимныхъ обученій. Княгини-.— нтъ, въ Петербург Институтъ, Педагогическимъ такъ кажется зовутъ, тамъ упражняются въ расколахъ и безврь, въ профессора — у нихъ учился нашъ родня и вышелъ хоть сейчасъ въ аптеку, въ подмастерье, отъ женщинъ бгаетъ и даже отъ меня, чиновъ не хочетъ знать, онъ химикъ, онъ ботаникъ, князь Федоръ мой племянникъ, Скалозубъ — я васъ обрадую: всеобщая молва, что есть проэктъ насчетъ лицеевъ, школъ, гимназій, тамъ будутъ лишь учить понашему разъ, два, а книги сохранятъ такъ, для большихъ оказій, Фамусовъ — Сергй Сергевичъ, нтъ, ужь коли зло пресчь, забрать вс книги бы, да сжечь. Загорцкій — нтъ-съ, книги книгамъ рознь. Хлестова — отцы мои! ужь кто въ ум разстроенъ, такъ все равно, отъ книгъ ли, отъ питья ль, а Чацкаго мн жаль, по христіански такъонь жалости достоинъ, былъ острый человкъ, имлъ душъ сотни три. Фамусовъ — четыре, Хлестова — три сударь, Фамусовъ — четыреста. Хлестова — нтъ, триста, Фамусовъ — въ моемъ календар… Хлестова — вс врутъ календари!.. и проч. На что контора резолюціею своею того жь числа заключила: предписать землемру Кудрявцеву указомъ и велть подать въ сію контору, не продолжая боле одного дня, объясненіе, въ томъ 1) въ какомъ смысл опредляетъ онъ будто бы ученье есть чума и причину что нынче пуще, чмъ когда, безумныхъ развелось людей и длъ и мнній и изъ какихъ именно событій, длъ и мнній онъ-то заключаетъ 2) почему онъ себ дозволилъ, вопреки мудрому распоряженію правительства и всхъ здравомыслящихъ людей уврять, яко бы и впрямь съ ума сойдешь отъ этихъ, отъ однихъ пансіоновъ, школъ и лицеевъ, ибо весьма благонамренными людьми утверждено, что они есть разсадникъ образованія ума и нравственности, обученіе и благодтельное занятіе упражняющихся въ географіи и прочихъ теоретическихъ наукахъ, служащихъ къ счастію благоустроеннаго государства, 3) кто его уврилъ, или съ какого повода онъ дерзнулъ написать, что въ Педагогическомъ С.-Петербургскомъ Институт упражняются въ расколахъ и безврьи профессора и говорить это, когда не безъизвстно ему, что въ Педагогическомъ Институт воспитывались начальники его: 1) членъ Прутковскій и 2) Корбелецкій и на какую онъ родню указываетъ, что будто бы, вывелъ изъ оного, можетъ быть подмастерьемъ въ аптек, ибо въ оный Институтъ поступаютъ только для окончанія высшихъ наукъ, и слдовательно таковымъ его выраженіемъ на чье лицо длаетъ пасквильное порицаніе, 4) Въ семъ смысл наводитъ сомнніе и дальнйшее его описаніе, чего ради обязанъ онъ неоспоримымъ объяснить доводами: А, гд и какъ дошла до него всеобщая молва о таковомъ всеобщемъ разрушеніи учебныхъ Заведеній, какъ онъ пишетъ: что есть проэктъ на счетъ лицеевъ, школъ, гимназій, тамъ будутъ лишь учиться по нашему, разъ, два, а книги сохранять такъ, для большихъ оказіи, при томъ объяснить, какой въ себ заключаетъ смыслъ — выраженіе по нашему разъ, два. В., Какое онъ разуметъ зло, для пресченія коего потребно забрать вс книги бы, да сжечь. С., Чмъ онъ руководствовался при должности писать стихи, что доказывается тмъ, ибо они еще не окончены, и для чего онъ-то, свое сочиненіе оставилъ при должности, не съ тмъ ли намреніемъ, дабы внушить прочимъ его сослуживцамъ, о чемъ ему Кудрявцеву отъ 6-го числа Октября за No 1651 предписано указомъ. Въ слдствіе каковаго предписанія Землемръ Кудрявцевъ рапортомъ, Ноября въ 7-е число Контор объяснилъ, что стихи, такъ называемые Г. Землемромъ Мельниковымъ и предъявленные Присутствію сей Конторы, въ Законопротивномъ дух имъ понятые, суть: Копія съ выписки, сочиненной Г. Грибодовымъ, оригиналъ таковыхъ былъ найденъ имъ Кудрявцевымъ на дорог, а какъ бумага была запачкана,— такъ что, кое-какъ можно было разбирать, то въ свободныя минуты, въ квартир онъ ихъ переписалъ и они въ бумагахъ нечаянно занесены въ Чертежную и были отложены, и здсь забыты, смыслъ стиховъ онъ оправдываетъ, говоря, что они представляютъ пасквиль на законопротивный и вольный духъ и изображаютъ характеры непросвщенныхъ, для которыхъ кажется ученье чумою….’
Драгоцнный документъ! Передъ нимъ даже блднетъ несравненный дневникъ его превосходительства Максима Иваныча!
…. Прежде нежели мы перейдемъ къ петербургскимъ новостямъ (а ихъ на этотъ разъ очень мало), мы сообщимъ нашимъ читателямъ еще отрывокъ изъ письма, полученнаго нами изъ Рима отъ одного любителя искусствъ, о дятельности нашихъ художниковъ въ Рим. Хотя предметъ этотъ и не относится къ нашимъ замткамъ, но читатели, врно, не постуютъ на насъ за это.
‘Начнемъ съ римскихъ старожиловъ, пишетъ г. Ж*,— г. Ивановъ (Александръ) и братъ его (Сергй) давно основались въ Рим и пустили, можно сказать, корни въ его археологическую и художественную жизнь.
(Затмъ идетъ рчь о картин Иванова сужденіе о которой мы представили нашимъ читателямъ, въ прошломъ нумер и потому мы это мсто пропускаемъ.)
‘Сергй Ивановъ (архитекторъ), составившій себ большую извстность въ Рим реставраціями Термовъ Каракаллы и нсколькихъ домовъ Помпеи, признается знатоками за самаго даровитаго и ученаго архитектора, какой когда либо выходилъ изъ петербургской Академіи. Имя Ивановыхъ, вообще, пользуется большею извстностью въ Рим Третій представитель его — отличный пейзажистъ, тоже съ давнихъ поръ живущій въ Рим. Работы его извстны въ Россіи. Чтобы кончить со старожилами римскими, скажу о г. Орлов, — художник съ большимъ самороднымъ дарованіемъ и чувствомъ, который, при замчательной добросовстности, достигъ замтнаго мста въ ряду нашихъ художниковъ. Послдняя его картина (Любовь Разбойника) — плодъ четырехъ-лтняго труда, — особенно это свидтельствуетъ. Вс наималйшія подробности выполнены съ оконченностью самою совершенною. Головка двушки, за любовь которой разбойникъ отдаетъ свое веселое ремесло, — прелестна…. Женскія хорошенькія головки — лучшая сторона работъ г. Орлова. Портреты его давно успли сдлать ему извстность въ Россіи.
‘Молодые историческіе художники: Сорокинъ, Бронниковъ и Худяковъ, каждый имютъ въ своей мастерской по нскольку картинъ, рекомендующихъ какъ нельзя лучше ихъ дарованія. ‘Благовщеніе’ Сорокина, особенно можно назвать произведеніемъ, выходящимъ изъ ряда обыкновенныхъ:— оно обличаетъ въ автор дарованіе замчательное. Мысль смлая и новая, лежитъ въ его основаніи, исполненіе превосходно, а обстановка свидтельствуетъ о глубокомъ и добросовстномъ изученіи археологической стороны предмета. Здсь уже не какая нибудь комната, съ какою ни попало колонною и амвономъ съ книгой, которой тогда не было еще и выдумано,— но комната именно той эпохи, и скрижали втхаго завта, и одежда, — все согласно съ преданіями.. И какъ все это превосходно написано! Но самое счастливое въ картин — мысль. Молящейся Дв, явился ангелъ, и она какъ бы прислушиваясь къ словамъ его, вся прониклась снятымъ вниманіемъ. Выраженіе лица, движеніе руки, наклонъ головы — все понятно и вполн передаетъ данное мгновеніе. Ангелъ прозрачно легокъ и кажется видніемъ. Сквозь крылья его сквозятъ стны комнаты и фигура, спускаясь къ ногамъ, исчезаетъ почти совершенно. Такого счастливаго созданія не встртишь часто и у первыхъ мастеровъ живописи. Что же до ‘Благовщенія’, то едва ли когда нибудь оно было выполнено такъ прекрасно. Можно предсказать заране, что картин г. Сорокина суждено возбудить множество толковъ и въ Рим, и въ Петербург.
‘Г. Бронниковъ вздумалъ оживить древніе купальни римлянъ, и очень удачно украсилъ свою картину женскими фигурами…. Для исполненія своего сюжета, онъ долженъ былъ, безъ сомннія, не мало порыться и поучиться, потому что врность историческая не дается легко…. Художникъ этотъ мало по за то дльно работаетъ. Дарованіе его одно изъ тхъ, на которыя можно наврное разсчитывать.
‘Г. Худяковъ, не такъ давно пріхавшій въ Римъ, усплъ написать лишь нсколько этюдовъ. По одинъ изъ нихъ — Фигура разбойника (въ натуральную величину), по смлости выраженія, и необыкновенной жизненности, можетъ назваться цлою превосходною картиною. Смотришь, и не вришь, что это краски и подъ красками холстъ, а не живая природа!
‘У г. Чернышева есть премилая картина: ‘Возвращеніе виноградарей съ работы’. Движеніе, жизнь, пестрота костюмовъ,— все это прелесть…. Глядя на нея, хочется, чтобъ художникъ, такъ ловко и мтко схватывающій ежедневный бытъ людей, поскоре вернулся домой и показалъ намъ нашъ бытъ, который еще больше найдетъ отвтъ и въ душ художника, и въ насъ самихъ.
‘Говоря о жанристахъ, нельзя не пропустить гг. Станкевича и Реймерса. Жанры перваго (въ натуральную величину и мелкіе) обличаютъ въ художник большое дарованіе. Портреты его разительны по сходству и большой легкости, съ какою онъ ихъ выполняетъ. Можно предсказать г. Станкевичу врный успхъ въ Россіи. Г. Реймерсъ пишетъ большую картину изъ народной жизни Рима. Извстный портретистъ-акварелистъ нашъ Рауловъ работаетъ, какъ и другіе, неусыпно.
‘Вотъ еще даровитый, трудолюбивый и отличный акварелистъ г. Климъ. Архитектурные и пейзажные рисунки его — прелесть! Трудно довести акварель дале того совершенства, до котораго довели ее гг. Кламъ и Ивановъ (пейзажистъ).
‘Остается сказать о г. Аагоріо. Онъ достигъ въ Рим замчательнаго развитія. Работы его ‘Понтійскія болота и Капри’ на здшней выставк первенствовали по своей части. Французы, англичане, нмцы и, что гораздо необыкновенне, русскіе,— стучатся то и дло въ двери его мастерской и покупаютъ у него или заказываютъ ему, картины, г. Лагоріо безъ сомннія принадлежитъ къ лучшимъ изъ нашихъ пейзажистовъ. Изящный вкусъ и гармонія красокъ, рдко кому даются въ такой степени. Умнье взять изъ природы именно то, что не пропадетъ подъ кистью, принадлежитъ ему вполн. Трудъ, самый прилежный и сознательный, далъ ему заслуженное право на огромный его успхъ.
‘Пейзажистъ г. Жаметъ иметъ тоже вкусъ и дарованіе. Я увренъ, что, при большихъ матеріальныхъ средствахъ, изъ этого художника вышелъ бы прекрасный живописецъ.
‘Наконецъ, въ Рим же находится лучшій граверъ нашъ г. Пищалкинъ и приводитъ къ концу свое ‘Взятіе на Небо,’ Брюллова. Работа, по мннію, знатоковъ, превосходитъ все, что было до сихъ поръ по части гравированья.
‘Молодой скульпторъ г. Забелло общаетъ хорошаго мастера современемъ: у него много вкуса и дарованія.
‘Въ 1856 г. общество русскихъ художниковъ лишилось одного изъ достойнйшихъ своихъ членовъ: даровитаго пейзажиста Ивана Григорьевича Давыдова. Посл продолжительной болзни сердца и легкихъ, онъ скончался на 29 году, 24 ноября (6 декабря), въ то самое время, какъ замчательное дарованіе его начинало развиваться быстро.
‘Уроженецъ Москвы, Давыдовъ, согласно желанію отца, изучалъ первоначально историческую живопись. Хотя способности его на этомъ поприщ и были замчены въ Московской Школ Ваянія и Живописи, но исключительная наклонность молодаго человка къ пейзажу побудила его оставить фигуру и предаться ландшафту. Успхи въ новой отрасли ученья открыли ему дверь С.-Петербургской Академіи Художествъ, полный курсъ которой онъ прошелъ съ преміями, По полученіи первой золотой медали, Давыдовъ отправленъ былъ казеннымъ пансіонеромъ, за границу. Посл одного лта, проведеннаго имъ въ Швейцаріи, онъ поселился въ Рим. Занятіе его въ здшнихъ окрестностяхъ показало весь размръ самобытнаго и глубокаго его дарованія. Прежнія работы сразу отстали отъ новыхъ, какъ попытки отъ дла. Этюды его послдняго года — цлыя превосходныя картины, исполненныя высокой правды и оконченности. Давыдовъ одаренъ былъ способностью: видть ясно предметъ и переводить его на холстъ безхитростно, просто. Къ этому онъ присоединялъ добытые наукою строгій рисунокъ и мастерское обладаніе кистью. Того, что усплъ произвести покойный, уже достаточно для оцнки понесенной въ немъ потери. Если же взять въ соображеніе все начатое, предположенное и оставшееся отъ него въ замткахъ, — вс эти планы и стремленія души, неудовлетворявшейся достигнутымъ, то утрата Давыдова становится еще чувствительне!…’
Но пора перейти къ Петербургу.
Концерты кончены… Прізжіе артисты и фокусники разъхались… и послдніе, кажется, съ большими деньгами, нежели первые… Самымъ громкимъ и блистательнымъ изъ послднихъ концертовъ былъ концертъ Инвалидовъ, удостоенный посщенія Государя Императора и Августйшей фамиліи.
Не смотря на то, что Свтлый праздникъ въ ныншнемъ году былъ ране обыкновеннаго, не только къ Святой, даже къ Вербной недли петербургскія улицы очистились отъ льда и грязи, что длаетъ большую честь дятельности петербургской полиціи. Въ старые годы въ Март мсяц въ Петербург не было прозда. На Вербной недли, стеченіе публики въ гостиномъ двор было очень многочисленно, какъ и всегда на такъ называемыхъ Вербахъ, которыя въ ныншнемъ году не отличились ничмъ особеннымъ… Послдніе дни передъ свтлымъ праздникомъ Петербургъ не представлялъ картины особенно блестящей и оживленной, чему причиною было пасмурное время и безпрестанно шедшій дождь съ мокрымъ снгомъ… Въ балаганахъ на Адмиралтейской площади, остававшихся съ масляницы, съ небольшими измненіями, давались тже представленія что и на масляниц. Портретъ знаменитой Юліи Пастраны, выставленный во всхъ мелочныхъ и табачныхъ лавочкахъ, привлекаетъ къ ихъ окнамъ толпы любопытныхъ. Г-жа Пастрана, вслдствіе этого пріобрла въ Петербург большую народость. Народъ называетъ ее заграничной невстой.
28-го Марта, въ зал Дворянскаго Собранія былъ безплатный концертъ съ лотереей, съ безденежнымъ раутомъ и дтскимъ баломъ, въ пользу рукодльни двицъ.
Благородное Собраніе, помщавшееся на Литейной, въ дом, бывшемъ князя Орлова (нын принадлежащемъ Министерству Удловъ), праздновало свое новоселье въ дом Косиковскаго, у Полицейскаго моста, большимъ обдомъ, на которомъ присутствовали многіе почетные особы и между прочимъ новый г. министръ финансовъ. Залы клуба вновь говорятъ, отдланы съ большимъ вкусомъ.
Такъ какъ городскія новости не представляютъ на этотъ разъ ничего особенно-замчательнаго, — то мы поговоримъ о различныхъ петербургскихъ изданіяхъ и новыхъ журналахъ, которые продолжаютъ появляться чуть не ежедневно…
Любительницамъ модъ мы особенно рекомендуемъ — Сверный Цвтокъ, уже вроятно извстный имъ съ выгодной стороны, издающійся очень роскошно и съ безчисленными приложеніями: выкройками, рисунками, канвовыми и тамбурными узорами, нотами, парни сними модными картинками и прочее. ‘Сверный цвтокъ,’ кром модъ занимается хозяйствомъ и даже литературой и искусствами.— Въ немъ появляются разсказы г. Даля, стихотворенія г. Данилевскаго, переводныя повсти Бальзака, критика, полемика, все что угодно — разнообразіе удивительное!.. Намъ въ особенности нравятся въ ‘Цвтк’ — превосходные канвовые, тамбурные и полемическіе приложенія. ‘Цвтокъ’ воюетъ съ ‘Модой’ и доказываетъ, что ‘Мода’ издается съ одной только промышленною цлію… Мы ршительно на сторон Цвтка, такъ-же какъ, вроятно и наши читательницы. Куда жь ‘Мод’ гоняться за ‘Цвткомъ!’… Полемика ‘Цвтка’ даже несравненно лучше цвтковъ поэзіи г. Данилевскаго… Эти цвтки нисколько не украшаютъ Цвтка…. Да здравстуетъ же ‘Цвтокъ’ и да процвтаетъ онъ, никогда неувядая!
Слава Богу, — теперь у насъ просвщеніе въ полномъ ходу!… Отовсюду являются неожиданно новыя дятели, вовсе неизвстные ни въ наук, ни въ литератур импровизированные литераторы и неслыханные ученые и спеціалисты, которые хотятъ насъ непремнно, во что бы то ни стало, — наставлять, просвщать, и даже забавлять: веселить, смшить и услаждать наши досуги — и все это, конечно, совершенно безкорыстно, изъ одного желанія всякихъ благъ и всяческихъ удовольствій своимъ соотечественникамъ… Судя по журнальнымъ программамъ, пополняющимъ различные недостатки и проблы — черезъ нсколько лтъ Россія должна сдлаться самою просвщенною страною въ мір….
Новый журналъ ‘Семейный кругъ’, — журналъ всеобъемлющій, если врить объявленію (а я очень легковренъ), журналъ литературы, искусствъ, наукъ, технологіи, промышленности, хозяйства, домоводства, счетоводства, лсоводства, охоты и даже модъ(прошу соперничать съ такими журналами!) Онъ независимо отъ гг. ученыхъ и литераторовъ, предназначавшихъ (отчего не предназначающихъ?) ему свое сотрудничество, радушно открываетъ свои страницы всмъ лицамъ, сознательно трудящимся — Такое радушіе трогательно!…
Любители изящной словесности общаютъ намъ новую Шехеразаду и просятъ, чтобы каждый сочленъ читающей публики, вообразилъ себя султаномъ Шагріаромъ, къ которому въ сумк еженедльно будетъ являться новая Шехеразада. Остроумная выдумка! Любители изящной словесности — большіе шутники. Мы сказали бы весельчаки, но слово ‘Весельчакъ’, какъ извстно, потеряло съ нкотораго времени всякій кредитъ въ простодушной, чрезъ мру благосклонной и доврчивой русской публик — Они — эти любители, увряютъ насъ, что стоитъ только бросить взглядъ на общественное положеніе каждаго изъ читающихъ, чтобы убдиться въ необходимости Шехеразады! Еще бы!… Притомъ остроумные любители даютъ своимъ будущимъ подписчикамъ общую и особенную льготу. Общая: — кто доставитъ любителямъ деньги за десять экземпляровъ вдругъ, иметъ право требовать для себя одного (одиннадцатаго) экземпляра даромъ. Особенная: — даромъ романъ — и одинъ изъ лучшихъ романовъ, да еще въ прекрасномъ перевод — Прекрасно!
О, ‘Весельчакъ’! въ какія соблазны ввелъ ты добрыхъ людей, съ легкой руки твоей пустившихся въ издатели!
Поспшимъ же, однако, подписываться на новые журналы…. Непріятно одно — если только на насъ бдныхъ, доврчивыхъ подписчиковъ осуществится пословица: поспшишь — людей насмшишь…
Кстати о ‘Смх’ — скромномъ листк, безъ сотрудниковъ и безъ подписчиковъ, продающемся чуть не на всхъ петербургскихъ углахъ по пяти копекъ серебромъ. Этотъ неожиданный ‘Смхъ’ повергъ, говорятъ, въ уныніе ‘Весельчака’….
Нтъ, господа, смяться не такъ легко, какъ вы думаете, и съ смхомъ шутить нельзя. Смхъ не шуточное орудіе…. Если вы вздумаете передъ публикою высовывать языки и корчить глупыя гримасы, вы этимъ не разсмшите, а только сами сдлаетесь смшны!
Возбудить смхъ остроумнымъ перомъ или остроумнымъ карандашомъ не легко. Особенно остроумные карандаши намъ какъ-то неудаются…. Они очиниваются нашими художниками вообще довольно тупо. Г. Даниловъ посредствомъ своего карандаша въ ‘Каррикатурномъ Листк’ также посягаетъ на смхъ, но мы должны отдать боле предпочтенія сто перу, чмъ карандашу. Перо его смшне карандаша. Нкоторые подписи подъ сто каррикатурами дйствительно возбуждаютъ если не смхъ, то по крайней мр улыбку,— иногда даже грустнуюулыбку, что длаетъ большую честь г. Данилову. Мн особенно понравился No 2 ‘Листка’, въ которомъ Три эпохи тяжбы.
Молодой человкъ еще въ курточк начинаетъ дло. Черезъ тридцать лтъ онъ спрашиваетъ у чиновника:
— Ну что мое дло?
— Потерпите не много, мы длаемъ все, что отъ насъ зависитъ.
Въ старости онъ говоритъ своему сыну-мальчику:
— Петя, когда ты будешь большой, не забудь сдлать рукоприкладство но моему длу, а то пропустишь срокъ.
Тридцать лтъ спустя чиновникъ объявляетъ ршеніе на могилахъ отца и сына.
Да, это и смшно и грустно!…
Вышла въ свтъ и продается въ магазин Военно-Топографическаго депо, въ С. Петербург, на Невскомъ проспект, въ дом Главнаго Штаба Его Императорскаго Величества, новая книга: ‘Статистическія описанія губерній и областей Россійской Имперіи’, по Высочайшему повелнію издаваемыя департаментомъ Генеральнаго Штаба Военнаго Министерства. Томъ XVI. ‘Кавказскій Край’ часть пятая. Статистическое описаніе Кутаисскаго Генералъ-Губернаторства, состоящаго изъ Кутаисской губерніи, владній: Мингреліи, Абхазіи и Сванетіи, и приставствъ: Самурзаханскаго и Цебельдинскаго. Составлялъ Генеральнаго Штаба Штасбъ-Капитань Лаврентьевъ. Санктпетербургъ, 1858 года. XXV и 334 сгран. въ 8-ю долю листа, съ иллюминованною картою Кутаисскаго Генералъ-Губернаторства. Цна 1 руб. 50 коп. сереб., съ пересылкою по почт 2 руб. сереб. Иногородные, желающіе имть эту книгу, благоволятъ обращаться въ означенный выше магазинъ, съ приложеніемъ слдующихъ денегъ.