Открытіе зимняго сезона.— О увеличивающейся роскоши.— О дороговизн и о томъ, какъ еще мало удобствъ въ петербургской жизни.— Домохозяева, управляющіе и дворники.— Мостовыя и лстницы надворныхъ квартиръ.— О прислуг вообще, и въ особенности о лаке, служившемъ въ хорошихъ домахъ, съ величественными манерами.— Величественный господинъ, просящій милостыни.— О разныхъ проявленіяхъ петербургскаго тщеславія.— Нужна ли въ Петербург красота при коляск, рысакахъ и богато-меблированной квартир, или разсказъ объ одной кривобокой барын и о статномъ офицер.— Краткое лирическое заключеніе по поводу петербургской жизни.— Нсколько словъ о театрахъ.— Торжественное засданіе Академіи Наукъ 25 сентября.— Открытіе лекцій г. Кавелина въ Петербургскомъ университет.— Новыя изданія, ‘Сцены изъ вседневной жизни’, рисунки едотова, переданные на камн г. Смечкинымъ.— ‘Кавказцы’, періодическое изданіе.— Некрологъ: А. Ф. Смирдинъ.
Зимній сезонъ начался. Ярмарка петербургскаго тщеславія — Невскій проспектъ, почти въ полномъ блеск. Живописно лежащія въ коляскахъ дамы съ кринолинами: Шарлоты едоровны, Армаисы, Луизы и проч. и проч. уже летаютъ взадъ и впередъ отъ Полицейскаго до Аничкина моста, перегоняя другъ друга и щеголяя другъ передъ другомъ шириною своихъ юбокъ, быстротою своихъ рысаковъ на улиц и роскошью своихъ туалетовъ въ Опер…. Большой свтъ начинаетъ переселяться въ городъ съ дачъ, изъ деревень и возвращаться изъ-за границы, маленькій свтъ давно уже покинулъ свой карточные лтніе домики. Но всмъ улицамъ разносятъ и развозятъ новую мебель баснословной цны изъ вощенаго орха съ рзьбой, обитую мокетами, репсомъ и толкомъ, вс петербургскіе обойщики пришли въ движеніе: везд обиваютъ полы коврами, вшаютъ портьеры и занавсы… Петербургъ весь кипитъ дятельностью: на всхъ улицахъ очищаются отъ лсовъ новые громадные дома въ пять, въ шесть этажей (а между тмъ, цнность на квартиры все увеличивается), толпы народа останавливаются передъ домомъ княгини Юсуповой, на Литейной, который начинаетъ мало по малу выходить изъ лсовъ. Домъ этотъ, весь обшитый камнемъ, съ фигурами, каріатидами, гирляндами цвтовъ, и гербами бросается невольно къ глаза своею изящною роскошью середи штукатуренныхъ кирпичныхъ стнъ, его окружающихъ…. Роскошь въ Петербург увеличивается съ каждымъ часомъ: говорятъ о другомъ, строющемся въ сію минуту, дом, который затмитъ великолпіемъ домъ княгини Юсуповой и будетъ обложенъ мраморомъ.
Вс въ Петербург жалуются на возрастающую роскошь, на страшную дороговизну, но никому не приходитъ въ голову ограничить и умрить образъ своей жизни.— такъ вкоренились во всхъ насъ барскія и помщичьи привычки. Маленькіе гоняются за большими, вс живутъ на авось, пуская другъ другу пыль въ глаза, не соображаясь съ настоящимъ, а разсчитывая на будущее: на полученіе хорошаго мста или на какую нибудь спекуляцію, вс ставятъ послднюю копйку ребромъ,— такова ужь размашистость русской натуры!
Петербургъ движется, дышетъ, живетъ тщеславіемъ, онъ помшанъ на вншнемъ блеск, зараженъ суетностію, увлеченъ ничмъ неудержимою страстью къ эффектамъ, онъ щеголяетъ европейскимъ глянцомъ и иметъ нкоторое поползновеніе на соперничество даже съ Парижемъ, такъ же, какъ городъ Казань иметъ поползновеніе на соперничество съ Москвою — Парижъ и Петербургъ!.. Но несмотря на свою роскошь, на свое великолпіе, относительно Москвы и Казани, Петербургъ еще очень далекъ отъ громадности, великолпія, щегольства и удобствъ, которыя представляетъ Парижъ. Въ этомъ нельзя не сознаться, несмотря на самый горячій патріотизмъ… да и какъ будто патріотизмъ заключается въ томъ, чтобы только безусловно восхищаться своимъ, не отдавая никакой справедливости чужому?
Я знаю одного помщика ста душъ, который вполн убжденъ, что лучше его деревеньки нтъ ничего на свт. Онъ въ восторг отъ ея мстоположенія, хотя это мстоположеніе не представляетъ ничего особеннаго, твой маленькій прудъ, покрытый тиною, онъ величаетъ — озеромъ, нсколько березъ съ кустами — рощею, полисадникъ — садомъ и такъ дале, и принимаетъ за личное оскорбленіе, если вы его прудъ назовете прудомъ… ‘Не прудъ, а озеро’, перебиваетъ онъ съ негодованіемъ. Иму кажется, что нтъ въ мір лучше купанья, какъ въ его пруд съ тиною. Онъ убжденъ, что нигд нтъ такой растительности и такого здороваго воздуха, какъ въ его владніяхъ, что у него и хлбъ лучше родится, и яблоки его вкусне, и люди красиве, чмъ гд бы то ни было. Смшно же походить намъ на этого помщика и обижаться, если говорятъ, что Парижъ лучше Петербурга… Петербургъ еще младенецъ передъ Парижемъ… давно ли еще существуетъ Петербургъ! Чтожь мудренаго, что онъ кажется посл стараго и колоссальнаго Парижа низенькимъ и маленькимъ городомъ, что его блестящіе магазины на Невскомъ проспект — мелочныя лавочки сравнительно съ исполинскими магазинами Парижа, занимающими цлые дома и даже улицы, что Петербургъ, принявъ наружность европейскихъ городовъ, не усплъ еще усвоить себ удобства и комфортъ лондонской и парижской жизни, что онъ еще нсколько походитъ на барыню, которая воображаетъ, что роскошь состоитъ въ томъ только, чтобы нарядиться въ пестрое и богатое платье, облечься въ турецкую шаль, а что подъ это богатое платье можно надть грязную и оборванную юбку и натянуть на ноги нитяные чулки, потому что ни юбки, ни чулковъ подъ великолпнымъ платьемъ не видно?
Петербургскіе домохозяева, за исключеніемъ весьма немногихъ, полагающіе, что Петербургъ самый роскошный городъ, мало чмъ уступающій Парижу и Лондону, отдавая въ наймы квартиры своихъ домовъ…. я не говорю о маленькихъ, безконтрактныхъ квартирахъ, а о тхъ, за которыя платятъ 1,500 р. и по 2,000 р. сер. въ годъ,— заботятся только о томъ, чтобы кое-какъ задлать и замазать ее снаружи и взять подороже, то есть обмануть наемщика точно также, какъ торговецъ на Апраксиномъ двор, сбывая вамъ гнилой и негодный товаръ съ помощію темной лавки, радуется, что усплъ обмануть васъ и получить большой барышъ. Ему и въ голову не приходитъ, что, обманутые, вы ужь никогда ничего у него не купите, и что онъ потерялъ навсегда выгоднаго для себя покупателя, на котораго бы могъ-разсчитывать Вы осматриваете нанимаемую вами квартиру: оказывается, что ни одна -дверь, не отворяется, ни одинъ замокъ не дйствуетъ Вы соглашаетесь на объявленную вамъ цну, но говорите, что все это надо исправить. Управляющій находитъ ваше требованіе основательнымъ, и говоритъ, что все будетъ исправлено, вы перезжаете на квартиру, а двери все-таки не запираются и не отворяются, вы посылаете за управляющимъ, является управляющій, вы просите его попробовать отворить или запороть хоть одну дверь. Онъ убждается, что двери не запираются и не отворяются, по замчаетъ, что слесарь былъ и починивалъ замки, да ужь замки-то старые и никуда не годятся, что съ ними ничего сдлать нельзя, а что новые замки хозяинъ не согласится сдлать. Управляющій обвиняетъ хозяина, хозяинъ ссылается на управляющаго, оба согласны, что ваши требованія законны — а между тмъ ничего не длаютъ. Дло оканчивается тмъ, что вы же чините и исправляете на свой счетъ.
Одинъ мой пріятель просилъ своего домохозяина сдлать новыя рамы на окнахъ, потому что старыя совсмъ сгнили и отъ этого комнаты нельзя натопить. Домохозяинъ отвчалъ, что онъ новыя рамы сдлать не можетъ, а, пожалуй, для удовольствія жильца, вставитъ въ старыя рамы цльныя зеркальныя стекла (онъ торгуетъ зеркалами)….
— Да помилуйте, возразилъ жилецъ: — разв отъ вашихъ зеркальныхъ стеколъ въ комнатахъ будетъ тепле?… На что мн зеркальныя стекла?… Я хочу тепла въ комнатахъ, а не зеркальныхъ стеколъ Вдь нужно же вамъ будетъ перемнить рамы, он совсмъ развалились.
— Нтъ, отвчалъ домохозяинъ: — еще годика два выдержутъ, ничего-съ, а чтобъ сдлать вамъ уваженіе — зеркальныя стекла я уставить хоть сейчасъ готовъ.
Еще до сихъ поръ во многихъ большихъ домахъ и на лучшихъ петербургскихъ улицахъ домохозяева освщеніе лстницъ считаютъ излишнею роскошью, а дворники…. что можетъ быть ужасне петербургскихъ дворниковъ? Вы возвращаетесь домой въ полночь, подъздъ, запертъ, вы тщетно звоните, стучитесь въ ворота и кричите, выходя изъ терпнія: дворникъ спитъ непробуднымъ сномъ, и разв только колоколъ съ Ивановской колокольни можетъ пробудить его. Вамъ нужно отъискать вашего знакомаго, перехавшаго на новую квартиру. Домъ огромный. Вы звоните у воротъ, чтобы узнать, въ какомъ этаж и по которому подъзду, на двор или съ улицы квартира вашего знакомаго…. На вашъ звонокъ никакого отвта…
Вы звоните въ другой, въ третій, въ четвертый разъ — все тщетно, вы выходите изъ себя и минутъ пять потрясаете ручкой звонка, наконецъ входите на дворъ и поднимаете страшный крикъ: ‘Дворникъ! дворникъ!’…. Дворника и слдовъ нтъ, дворницкая заперта — На вашъ отчаянный крикъ высовывается нсколько любопытныхъ головъ изъ разныхъ этажей, на двор появляется баба, вы спрашиваете у нее: ‘да гд же, матушка, у васъ дворникъ?’ — Я не знаю. Я не здшняя, отвчаетъ она равнодушно проходя мимо васъ — Наконецъ, какой-то человкъ принимаетъ участіе въ вашемъ положеніи, начинаетъ также кричать: ‘дворникъ!’ и даже отправляется отъискивать его, но возвращается безъ всякаго успха и произноситъ разсерженнымъ голосомъ: ‘Ужь здсь дворники такіе мошенники, чортъ ихъ знаетъ, гд они, ихъ и съ собаками никогда не сыщешь.’ Но какъ винить дворниковъ? Дворники дрова таскаютъ, воду носятъ, показываютъ отдающіяся въ-наймы квартиры и метутъ улицы, счищаютъ снгъ съ тротуаровъ, откалываютъ ледъ…. мало ли работы у дворниковъ? И мудрено ли, что они засыпаютъ ночью непробуднымъ сномъ, когда вы возвращаетесь изъ гостей, отъ Дюссо или изъ Клуба?… А петербургскія мостовыя? Что можетъ быть мучительне этой зды по деревяннымъ провалившимся гнилушкамъ, или по окаменвшимъ лицамъ, какъ назвалъ нашу каменную мостовую какой-то остроумный путешественникъ? А квартиры на двор въ 20, 25 и 30 руб. сер. въ мсяцъ, съ грязными лстницами, на которыхъ задыхаешься отъ запаха, съ полу-растворонными чуланчиками? а гостинницы для прізжающихъ:— нашъ Клей, нашъ Демутъ сравнительно съ парижскими и лондонскими отелями?… Говорятъ, что вновь открытая Знаменская гостинница, въ огромномъ дом, который нсколько лтъ стоялъ недостроенный, противъ дебаркадера Московской желзной дороги, устроена и съ удобствомъ и даже съ нкоторою роскошью, по я еще не имлъ случая видть ее…. А нсколько лтъ тому назадъ, открытая улица съ Невскаго проспекта, ведущая на Итальянскую улицу, въ которой съ ея открытія до настоящей минуты не появилось ни одного домика — печальная улица въ центр города, съ каменными глухими стнами домовъ, выходящихъ фасадомъ на Невскій проспектъ?… а безконечные деревянные заборы на Набережной Фонтанки… и прочее и прочее…. Какъ же Петербургъ посл всего этого можетъ сравняться съ Парижемь и Лондономъ, въ которыхъ въ теченіе какихъ нибудь пяти лтъ возникли цлые кварталы, воздвиглись монументальныя зданія и Лувръ соединился съ Тюльсри?… Я не говорю о кристальныхъ дворцахъ, о чудесахъ Булонскаго лса, о водопадахъ, каскадахъ, ркахъ, которые проведены тамъ…. что же наши Виллы Боргезе и Излеры, сравнительно съ Prè, Catelan, съ Chвteau des fleurs и прочее?… Всего не перечтешь — Нтъ, намъ еще очень далеко до Парижа и Лондона, надо сознаться въ этомъ со смиреніемъ.
Но Богь съ нею, съ этою баснословною роскошью Парижа и Лондона, намъ нечего завидовать ей и гоняться за нею, мы должны прежде всего хлопотать о томъ, чтобы устроить у себя удобства жизни европейскихъ городовъ и стремиться къ тому, чтобы по возможности сдлать жизнь сносною для бднаго класса петербургскаго народонаселенія, а петербургская жизнь въ послдніе годы дошла до того, что даже люди съ среднимъ состояніемъ, желающіе сводить концы съ концами (такихъ у насъ очень мало), должны отказывать себ во многомъ, или жить въ долгъ (такихъ больше), экономнымъ семействамъ, получающимъ въ годъ тысячи три съ половиною дохода, объ Итальянской опер, напримръ, и думать невозможно. Дороговизна же жизни безъ всякихъ удобствъ, безъ возможности пользоваться какими нибудь даже малйшими развлеченіями и удовольствіями, при роскоши, которая мечется въ глаза, при соблазнахъ на каждомъ шагу — такая жизнь пытка!
Къ числу большихъ удобствъ жизни принадлежитъ, безъ всякаго сомннія, прислуга,— но Боже мой! какъ мы отстали въ этомъ отношеніи, по причинамъ, впрочемъ, очень понятнымъ, отъ европейской прислуги. Слава Богу, въ Петербург теперь мало но малу начинаютъ выводиться Парашки, Машки, Пашки, Васьки и Петьки, козочки и малые — вся эта босая, лнивая и оборванная челядь, теперь лакеи почти везд одты довольно чисто, натягиваютъ нитяныя перчатки на руки и даже надваютъ блые галстуки, а горничныя (не крпостныя, а наемныя) принимаютъ нсколько щеголеватый видъ и носатъ чистые чулки и ботинки,— все это прекрасно, но бда относительно прислуги — вотъ въ чемъ. Если вы господинъ кроткаго права добрый по сердцу, не слишкомъ взыскательный, и обращающійся деликатно и но человчески съ нашей прислугой — горе вамъ. Черезъ нсколько мсяцевъ ваша прислуга совсмъ избалуется, зазнается и залнится до того, что не она вамъ, а вы ей ужь должны будете прислуживать, и въ довершеніе всего будетъ еще грубить вамъ при малйшемъ замчаніи съ вашей стороны. Добраго, человчнаго и вжливаго барина наша прислуга не ставитъ въ грошъ и еще съ презрніемъ говоритъ объ немъ: ‘Что это за баринъ! Похожъ ли онъ на барина?’ По мннію этой прислуги, баринъ долженъ имть видъ величественный и суровый, такой, чтобъ отъ одного взгляда его мурашки пробгали по кож непремнно, и говорить голосомъ стентора. Баринъ не долженъ позволить лакею пикнуть передъ собою и не долженъ сдлать двухъ шаговъ по комнат, не крикнувъ: ‘Эй, человкъ!’ А баринъ, который самъ одвается и умывается, говоритъ тихо, не кричитъ, который не держитъ свою прислугу въ ежовыхъ рукавицахъ — какой это баринъ!… Но всего ужасне русскіе лакеи хорошаго тона, такіе, которые служили въ аристократическихъ домахъ, то есть, между десятками своихъ собратій торчали цлый день безъ всякаго дла въ блыхъ галстукахъ на парадной лстниц съ мраморами, или дремали на ясневыхъ готическихъ стульяхъ…. если такого рода человкъ попадетъ потомъ въ домъ къ человку средняго состоянія — бда!
Я недавно имлъ случай испытать это удовольствіе. Мн нуженъ была’ лакей и мн рекомендовали таковаго, прибавивъ, что онъ все служилъ въ хорошихъ домахъ. Лакей явился ко мн. Это былъ человкъ лтъ под пятьдесятъ, высокаго роста, немного рябоватый, одтый солидно и чисто, съ глубокомысленнымъ выраженіемъ въ лиц и съ большимъ чувствомъ собственнаго достоинства. Я объявилъ ему мои условія и предстоящія ему обязанности.
— За десять рублей въ мсяцъ служить, сударь, невозможно,— отвчалъ онъ резонрскимъ тономъ…
— Отчего же, перебилъ я:— вдь у меня служили же люди, которымъ я платилъ по десяти рублей.
— Точно, что такъ, но опять же каковы люди. Люди людямъ рознь, сударь. Я служилъ все въ первыхъ домахъ: у княгини Красносельской, у графа Хлюстина…. Мн платили, сударь, по двадцати рублей и работы было совсмъ малость, потому что въ ихнихъ домахъ прислуга большая: и на лстниц, и при столовой, и при буфет, и при лампахъ — на все особые люди…
— Въ такомъ случа, любезный другъ, намъ съ тобой и разсуждать нечего. Ты и приходилъ ко мн напрасно. Вдь теб врно сказали, что у меня не двадцать, а одинъ человкъ.
— Это точно, сударь, какъ вамъ угодно, а я не могу же взять на себя, сами вы изволите понимать, эдакую обузу за такое малое жалованье.
— Ну, такъ прощай, сказалъ я вставая.
— Я охотно бы пошелъ къ вашей милости за пятнадцать рублей сударь, продолжалъ онъ:— потому что я много наслышанъ объ васъ: говорятъ вы господинъ добрый, если за пятнадцать рублей угодно, я согласенъ.
Но слабости характера и по широт, свойственной русской натур, я прибавилъ ему сверхъ положенныхъ по моему бюджету десяти рублей на человка еще три рубли, и онъ согласился. Я объяснилъ ему подробно его обязанности и спросилъ, какъ его зовутъ.
— Антонъ Михайловъ, сударь, отвчалъ онъ слегка наклонивъ, свою голову.
На слдующій день Антонъ перебрался ко мн.
— Какой славный долженъ быть твой новый человкъ, замтилъ одинъ изъ моихъ пріятелей, глядя на Антона, который все длалъ съ торжественною медленностію, сохраняя художественное спокойствіе во всей своей фигур:— мн особенно правится въ немъ то, что въ немъ нтъ лакейский увертливости, униженности и льстивости, онъ все длаетъ съ чувствомъ собственнаго достоинства.
Я также раздлялъ въ эту минуту мнніе моего пріятеля и любовался Антономъ. Черезъ недлю, однако, я замтилъ, что это художественное спокойствіе и чувство собственнаго достоинства ни что иное какъ лнь и непривычка къ работ. Я долженъ былъ безпрестанно звать его то за тмъ, то за другимъ, потому что онъ ни чего неприготовлялъ заране. Каждый разъ онъ медленно выступалъ на мой зовъ и, выслушавъ мои замчанія, отвчалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ и съ совершеннымъ равнодушіемъ: ‘Слушаю, сударь’…. Но мало по малу въ его голос, въ этомъ вчномъ ‘слушаю’ все боле и боле начинала звучать какая-то грустная нота, а на лиц его, когда онъ глядлъ на меня и выслушивалъ меня, выражалось что-то въ род сдержаннаго сожалнія, какъ будто онъ думалъ: ‘баринъ ты добрый, но состояніе-то у тебя маловато. Кудажь теб имть такого человка какъ я, который жилъ у княгини Красносельской и у графа Хлюстина?’ Посл своего ‘слушаю’ онъ даже иногда вздыхалъ.
Однажды я нечаянно подслушалъ его разговоръ съ горничною.
— Нтъ, говорилъ онъ съ разстановкою и длая ударенія на нкоторыя слова: — жалованье у васъ небольшое, а работы много. День донской все на ногахъ. Я все въ хорошихъ домахъ служилъ, тамъ почти что при каждой вещи человкъ,— онъ ужь и знаетъ свое дло, а тутъ я и камердинъ и буфетчикъ, и то долженъ вынести и другое…. Вонъ у графа Хлюстина камердинъ тотъ только подаетъ барину одться да разднетъ его вечеромъ — вотъ и вся работа….
— Зачмъ ты личныя-то барскія полотенца затираешь? перебила его грубо горничная, которая постоянно посматривала на Антона съ неудовольствіемъ: — скажи-ка это лучше?
— Да разв это личное полотенцо,— я думалъ, что это тряпка для пыли, возразилъ Антонъ съ равнодушнымъ презрніемъ.
— Вишь какой баринъ! что у тебя глазъ нтъ, что ли? вскрикнула горничная оскорбленнымъ голосомъ: — тряпки! много ты видалъ эдакихъ тряпокъ?…
— Да что съ вами говорить не стоитъ, сказалъ Антонъ съ свойственнымъ ему спокойствіемъ, безъ малйшаго раздраженія въ голос: — потому что гд же вамъ знать, вы не живали въ хорошихъ домахъ….
Самолюбіе горничной было уязвлено. Она вспылила и подняла крикъ. Антонъ, ничего ей не отвчая, вышелъ изъ комнаты и только хлопнулъ дверью.
Снисходительность моя къ Антону и терпніе начали исчезать. Его крайняя небрежность и спокойствіе раздражали меня, но я сдерживалъ себя и молчалъ…. Между тмъ Антонъ все вздыхалъ чаще и чаще и смотрлъ на меня все съ большимъ сожалніемъ. Наконецъ въ одно прекрасное утро онъ остановился переломною съ достоинствомъ, сложивъ назадъ руки.
— Отпустите меня, сударь, сказалъ онъ: — я не могу у васъ оставаться, потому что я привыкъ служить въ хорошихъ домахъ, а у васъ работы черезъ силу, и опять тоже отвтственность большая, за всякую вещь отвчать долженъ.
Антонъ предупредилъ меня, потому что я самъ хотлъ отказать ему. Я былъ очень обрадованъ этимъ и попросилъ его только остаться у меня до пріисканія другаго человка.
— Извольте, сударь, отвчалъ онъ, я покуда останусь — Нельзя же вамъ совсмъ безъ человка, это я понимаю, и Антонъ вздохнулъ.
Онъ пробылъ у меня посл этого еще дней десять, почти ничего не длая, раздражая меня своею величавостью, своимъ художественнымъ спокойствіемъ и резонерскими отвтами, и все это безсознательно, нисколько не желая огорчить меня. Онъ даже чувствовалъ ко мн какъ будто расположеніе и разъ подавая мн платье передалъ мн свою біографію, изъ которой я узналъ между прочимъ, что онъ только два года выкупился отъ барина, что онъ женатъ, что жена его пятнадцатью годами моложе его и занимается прачешнымъ дломъ, что до пріисканія мста въ хорошемъ дом, онъ передетъ къ жен на квартиру, что дворники въ томъ дом, гд живу я, грубые и фанатики, какъ англичане — Горничная, которая возненавидла Антона съ той минуты, какъ онъ сказалъ ей, что она не жила въ хорошихъ домахъ, прибавила къ этому, что жена Антона называетъ его ‘старымъ чортомъ’, что онъ нигд не можетъ ужиться, потому что не хочетъ ничего длать — и что если бы не бдная жена, онъ умеръ бы съ голоду.
Антонъ прожилъ у меня около мсяца. Я отдалъ ему деньги за мсяцъ.
— Покорно васъ благодарю, сударь, произнесъ онъ взявъ деньги: — я бы желалъ послужить вамъ охотно, только что я привыкъ служить въ хорошихъ домахъ, гд прислуги много, а баринъ вы добрый. Прощайте, сударь, желаю вамъ всякаго благополучія….
И вдругъ…. къ изумленію моему величественный Антонъ, проникнутый чувствомъ собственнаго достоинства, схватилъ было мою руку и наклонился чтобы поцаловать ее — но я усплъ отскочить ютъ него.
Величественный Антонъ напомнилъ мн друга то еще боле величественнаго, только не лакея, а господина, котораго я встртилъ на дняхъ на Невскомъ проспект… Онъ шолъ мн на встрчу. Господинъ этотъ, котораго вы легко можете встртить, если гуляете по Невскому проспекту,— лтъ пятидесяти слишкомъ, большаго роста полный, съ отекомъ въ лиц и съ рыжеватыми усами, въ за масленой фуражк нсколько на бекрень и въ гороховомъ замасленномъ пальто съ заплатами на локтяхъ. Ходить онъ съ необыкновенною гордостію и важно посматриваетъ на проходящихъ, изрдка потирая усы ладонью. По манер его замтно, что онъ служилъ въ военной служб. Недоходя до меня двухъ или трехъ шаговъ, онъ обратился ко мн съ важностію, нахмуривъ брови, провелъ рукою но усамъ и, потомъ поманивъ меня къ себ двумя также отекшими пальцами, произнесъ громко:
— Почтеннйшій, подите сюда.
Въ этой важности было столько комическаго, что и не могъ не улыбнуться и подошелъ къ нему съ вопросомъ:
— Что вамъ угоню?
Величественный господинъ наклонился къ моему уху и, повявъ на меня спиртнымъ запахомъ, произнесъ шопотомъ:
— Сдлайте одолженіе, что нибудь на бдность — отецъ многочисленнаго семейства, изъ дворянъ… дти два дня безъ куска хлба.
Я подалъ ему гривенникъ.
Онъ взялъ его, положилъ въ карманъ и, приложивъ руку къ фуражк, кажется еще съ большею величавостью продолжалъ свой путь.
Я началъ съ того, что зимній сезонъ открылся…, и что на Невскомъ проспект прокатываются и прохаживаются уже вс давно извстныя и знакомыя намъ господа и госпожи, которые никогда не показываются лтомъ. И посмотрите, какъ счастливы т изъ нихъ, которые могутъ появиться въ новомъ дополненномъ и украшенномъ вид, чмъ нибудь пустить пыль въ глаза: новою коляскою, новымъ рысакомъ, новымъ пальто!… Вотъ господинъ, который на пятидесятомъ году своей жизни первый разъ завелъ себ экипажецъ: полуторныя дрожечки и пгую лошадку, на которой такъ и сіяютъ серебряныя бляхи сбруи Онъ смотритъ по сторонамъ… Лицо его сіяетъ ярче бляхи на хомут его лошади, онъ такой умненькій, чистенькій и съ палочкой въ рукахъ. Онъ думаетъ, что вс восхищаются его дрожечками и его лошадкою и имъ самимъ,— что онъ произвелъ на Невскомъ величайшій эффектъ своимъ появленіемъ и что вс т, которые въ эту минуту идутъ, разговаривая между собою, говорятъ ни о чемъ иномъ, какъ объ его дрожечкахъ и объ его лошадк — Всю жизнь бдный чиновникъ, онъ ежедневно мсилъ грязь Невскаго проспекта, съ завистью посматривая на тхъ, которые катились въ собственныхъ экипажахъ и на собственныхъ лошадкахъ, обрызгивая грязью его, бднаго пшехода, неимвшаго никакой надежды завестись собственными дрожечками… и вдругъ нтъ, есть ршительно люди, которые родятся въ сорочкахъ!… Онъ получилъ на пятидесятомъ году жизни и повышеніе по служб и мсто, на которомъ онъ можетъ и другимъ быть полезенъ и себ пользу приносить…. Доказательство этого дрожечки и лошадка…. Я не стану разсказывать вамъ, любезный читатель, исторію этихъ дрожечекъ и этой лошадки, я не хочу изобличать того, кому принадлежатъ они, во-первыхъ, потому что мн всегда жаль маленькихъ, во-вторыхъ потому что я нехочу огорчать сегодня чмъ бы то ни было владтеля новыхъ дрожечекъ и пгой лошадки, въ день дебюта его на Невскомъ, а въ-третьихъ потому, что разсказы о взяткахъ становятся уже общимъ мстомъ… Вотъ напримръ этотъ молодой господинъ, перегоняющій на своемъ рысак счастливаго чиновника на пгой лошади и еле сидящій на дрожкахъ съ узенькимъ сиденьемъ, на которомъ съ удобностію можетъ помститься только полчеловка, воображающій, что хорошій тонъ заключается въ накрененіи шляпы на лвый високъ и въ намазываніи кончика усовъ венгерской помадой такъ, чтобы оно торчали тоненькой иглой,— этотъ господинъ не беретъ взятокъ, потому что онъ не служить, потому что у него есть крестьяне, на которыхъ онъ набавляетъ оброкъ и которыхъ онъ закладываетъ и перезакладываетъ.— Чмъ онъ лучше моего чиновника на пгой лошадк?… Чиновникъ полжизни просидлъ въ своемъ департамент за бумагами, да еще на дому по ночамъ работалъ, онъ ежедневно ходилъ изъ четырнадцатой линіи Васильевскаго Острова къ Полицейскому мосту и обратно, у него жена и семеро дтей, онъ полжизни бился, какъ рыба объ ледъ — у меня недостанетъ духу изобличать его на пятдесятъ-первомъ году его жизни за пгую лошадку и дрожечки,— а господинъ съ усами, копчики которыхъ намазаны венгерской помадой — отъ колыбели проводитъ праздную жизнь, онъ съ утра до вечера пьетъ шампанское Дюссо, Донона, въ клуб, онъ сидитъ во всхъ театрахъ въ первомъ ряду, онъ даритъ тысячные браслеты Армаисамъ и Луизамъ, онъ подарилъ, говорятъ, недавно двухъ рысаковъ и турецкую шаль Шарлот едоровн.— Для меня этотъ господинъ ршительно противне чиновника на пгой лошадк… Я знаю, что онъ человкъ богатый и праздный, долженъ всмъ людямъ, трудящимся на него: сочельникамъ, шорникамъ, портнымъ, сапожникамъ, мебельщикамъ, обойщикамъ и что эти люди тщетно обиваютъ его пороги, а онъ еще выходитъ изъ себя и кричитъ на нихъ за то, что они просятъ денегъ за труды свои!… Мой чиновникъ на пгой лошадк по крайней мр расплачивается съ людьми трудящимися съ ремесленниками чистыми деньгами, которыя онъ пріобртаетъ конечно не совсмъ чисто… По я ужь отчасти примиряюсь съ нимъ за то, что онъ цнитъ трудъ, понимаетъ, что такое трудъ, что онъ не оскорбляетъ трудящихся и не живетъ на ихъ счетъ….
Вотъ еще дебютъ при открытіи зимняго петербургскаго сезона и какой странный дебютъ!… Удивительный городъ Петербургъ, смотришь и не вришь глазамъ….
Эта дама, которая мчится въ раззолоченной коляск на темно-срыхъ рысакахъ, съ длиннобородымъ, толстымъ кучеромъ, возл котораго сидитъ лакей въ темной ливре, въ бломъ галстук, подбочась одной рукой…. Неужели это…. быть не можетъ!… Мн только такъ показалось…. Но вотъ коляска повертываетъ назадъ…? за нею мчатся дрожки съ молодымъ и статнымъ офицеромъ…. дрожки обгоняютъ коляску — офицеръ раскланивается дам въ коляск…. Коляска останавливается — дрожки тоже — Дама начинаетъ говорить съ офицеромъ…. Я смотрю на даму — Нтъ никакого сомннія, это точно она!
Я не могу удержаться, чтобы не передать читателю краткую біографію этой дамы Ее зовутъ Анной Павловной. Анна Павловна, дочь театральнаго музыканта, умершаго давно, и въ бдности. Собой она не хороша, хотя въ ея мелкихъ чертахъ и маленькихъ, довольно быстрыхъ глазкахъ, есть, по увренію одного моего знакомаго, что-то пикантное, росту она маленькаго и къ довершенію всего крива на одинъ бокъ. На красоту разсчитывать было нельзя, однако, Анна Павловна всегда считала себя хорошенькой, и главное, полагала, что обладаетъ огромнымъ драматическимъ талантомъ. Въ противномъ ея нельзя было уврить. Она все хлопотала о томъ, чтобы поступить на сцену, все декламировала изъ различныхъ трагедій, называла себя артисткой, и въ надежд будущихъ благъ на поступленіе въ театръ, содержала себя тмъ, что давала уроки на фортепьяно. Анна Павловна, несмотря на страсть къ декламаціи, часто гршила противъ мры стиха, иностранныя слова и имена произносила съ ужасными удареніями на русской ладъ и почти не понимала смысла того, что декламируетъ….. Жалко было смотрть на добрую Анну Павловну, потому что она, дйствительно, имла сердце доброе, когда она, бывало начнетъ, размахивая руками, завывая и вскрикивая, декламировать сцены изъ ‘Коварство и Любовь’, изъ ‘Огелло’, или представляетъ сумасшедшую Офелію — Однако, на людей, не понимающихъ тонкости драматическаго искусства, она производила сильное впечатлніе и даже говорила, что одинъ богатый купецъ, слушая ее, обыкновенно плакалъ на взрыдъ…. Вообще Анна Павловна была очень довольна собой, любила пококетничать, жаловалась только, что у насъ не умютъ цнить артистовъ, и говорила, что, еслибы она была за границей, то уже объ ней знала бы вся Европа и жила бы она но хуже какой нибудь Рашели. Анна Павловна всегда склоняла собственныя иностранныя имена. Я познакомился съ нею въ одномъ дом, гд она давала уроки. Анна Павловна пригласила меня къ себ. Жила она тогда очень мило и чисто въ двухъ небольшихъ комнаткахъ…. и все мечтала о большой, богатой, меблированной квартир, экипажахъ, и прочее.
Я улыбался обыкновенно, выслушивая ея великолпныя фантазіи и думалъ: ‘счастливая женщина! Она въ заблужденіи, что обладаетъ красотою и талантомъ, и что посредствомъ этого она достигнетъ богатства. Зачмъ разочаровывать ее?’
Внимательность и любезность ко мн Анны Павловны основывалась на слдующемъ обстоятельств: ей было извстно, что я пишу въ журналахъ статейки, и потому она меня считала человкомъ полезнымъ для нее въ будущемъ, необыкновенно умнымъ и образованнымъ. А къ умнымъ людямъ вообще она питала влеченіе непреодолимое, хотя не умла въ своемъ добродушіи отличить умнаго отъ глупаго, мысли отъ пошлой фразы, человка, въ самомъ дл, образованнаго отъ невжественнаго болтуна, она хотла окружать себя во что бы то ни читало людьми умными, и завести у себя маленькій салончикъ изъ умныхъ людей…. Всхъ литераторовъ она принимала съ распростертыми объятіями. Въ этомъ заключалось ея тщеславіе. ‘Никто не усомнится въ томъ, что я умна, если узнаютъ, что ко мн будутъ здить все умные люди’, думала Анна Павловна, внутренно улыбаясь при этой мысли. Я нсколько разъ старался убждать ее, что она заблуждается, по крайней мр, относительно меня, что я человкъ дюжинный, неимющій ни особеннаго ума, ни таланта, и потому лишній въ ея салоп, но она на это обыкновенно грозила мн пальцемъ, недоврчиво качала головой и говорила: ‘Полноте, полноте вздоръ-то говорить. Пожалуйста, не считайте меня такой дурочкой…. Я очень понимаю и умю цнить людей….’ И она произносила это такимъ тономъ, по которому видно было, что она считаетъ меня геніальнымъ человкомъ — Я смялся, но внутренно все-таки былъ доволенъ, что есть на свт существо, которое меня такъ высоко цнитъ… Самолюбіе человческое необыкновенно глупо, даже въ неглупыхъ людяхъ, и не отказывается ни отъ какой лести, въ какой бы грубой форм не являлась она.
Черезъ годъ посл моего знакомства, Анна Павловна перемнила квартиру. Вмсто двухъ, у нее было пять комнатъ…. Я не могъ понять, отчего это вдругъ средства ея расширяются, тогда какъ она жаловалась еще недавно, что лишилась двухъ уроковъ, но мое недоумніе и изумленіе возросла еще боле, когда Анна Павловна пригласила меня и двухъ моихъ пріятелей, также литераторовъ, на новоселье къ себ…. Мебель отличная, занавски, портреты, картинки, этажерки…. Мы такъ и ахнули, обозрвъ все это…
‘Да что вы получили, что ли, наслдство?’ вскрикнули мы въ одинъ голосъ. Она самодовольно улыбнулась. ‘Откуда мн, дочери бднаго артиста, получить наслдство, возразила она: — а неприлично же, вы сами понимаете, артистк жить кое-какъ, и я какъ настоящая артистка живу на будущее!…’ Анна Павловна угостила насъ ужиномъ и шампанскимъ, объявила въ заключеніе, что у нее дни по середамъ, и просила насъ познакомить ее съ нкоторыми литературными и съ другими петербургскими знаменитостями… Фантазія Анны Павловны осуществилась. У нее открылся салодчикъ.— Мы навезли къ ней различныхъ знаменитостей, и она была совершенно счастлива — Всякую середу ужинъ и шампанское…. Что же это такое? размышлялъ я — Откуда все это?… Анна Павловна начинала длаться для насъ загадкой. Жить тми средствами, которыми живутъ петербургскія и другія Камеліи, она не могла, потому что никто не плнялся ею, и никому и въ голову даже не приходило приволокнуться за нею, хотя она бы, я думаю, была не прочь отъ этого. Знакомства съ этими дамами она не вела, и въ разговор объ нихъ отзывалась съ презрительной гримасой. Она разсказывала намъ, между прочимъ, что самая знаменитая изъ петербургскихъ Аспазій, пріобртшая чуть не европейскую извстность, желала съ нею познакомиться, и что будто она отвергла это знакомство, потому что ей, артистк и дочери артиста, неприлично заводить съ такими дамами знакомство, что она должна дорожить своимъ добрымъ именемъ и проч…. Я подозрвалъ, однако, что это не совсмъ такъ, и что, еслибы, дйствительно, знаменитая петербургская Аспазія изъявила желаніе познакомиться съ Анной Павловной, Анна Павловна пришла бы отъ этого въ неописанный восторгъ…. За петербургской Аспазіей, отложимъ въ сторону нравственныя препоны, ухаживали тайкомъ и не такія дамы какъ Анна Павловна. Анна Павловна имла между прочимъ слабость къ аристократіи и просила меня познакомить ее съ графами и князьями…. Я исполнили’ однажды ее желаніе и привозъ къ ней одного молодаго графа. Прислуга у Анны Павловны была женская, состоявшая изъ очень хорошенькой горничной Кати, которая обыкновенно прислуживала намъ. За ужиномъ подали шампанское и вновь привезенный графъ, съ большимъ удовольствіемъ все время посматривавшій на Катю, когда она налила вина въ его бокалъ, обратился къ ней и произнесъ громко: ‘за ваше здоровье, Катя!’ Катя сконфузилась и покраснла, а Анна Павловна вспыхнула отъ негодованія и впослдствіи долго упрекала меня этимъ графомъ….— ‘Вы же сами желали имть графа, возражалъ я:— и я исполнилъ ваше желаніе’ — ‘Но этотъ какой-то необразованный, невжда….’ восклицала Анна Павловна, выходя изъ себя. Графъ сильно уязвилъ ея самолюбіе и она не могла посл этого долго успокоиться — Къ числу ее обыкновенныхъ постителей принадлежалъ между прочимъ одинъ умный старичокъ, прожившійся отставной генералъ и аферистъ, лицо довольно любопытное, съ которымъ я непремнно познакомлю современемъ читателей этихъ замтокъ. Генералъ принималъ отеческое участіе въ Анн Павловн, уврялъ, что любитъ ее какъ дочь, выслушивалъ ея декламацію, уврялъ, что она иметъ сходство съ несравненной Жоржъ, съ которой онъ былъ другомъ, и покупалъ вина для ужиновъ Анны Павловны, которыя однако оказывались постоянно никуда негодными. ‘Ты дай мн только деньги, говорилъ ей генералъ (генерала, всмъ говорила, ты),— а я ужь теб устрою все — и вина закуплю и мхъ теб на салона, куплю, если нужно. У меня вдь везд пріятели, и я куплю теб все дешево и хорошо, а гд теб, женщин, съ этимъ возиться. Тебя обманутъ. Ты ничего сама не понимаешь въ житейскомъ дл, потому что ты артистка…’ Анна Павловна сначала очень любила умнаго старичка, но потомъ нсколько охладла къ нему, посл исторіи съ виномъ и съ мхомъ, котораго она никогда невидала, несмотря на то, что отдала старичку пятьсотъ рублей на покупку этого мха… Но обо всемъ объ этомъ посл…..
Жизнь Анны Павловны становилась съ каждымъ днемъ роскошне. Она устлала коврами свой будуара, развсила на стнахъ портреты Тальмы, Марсъ, Рашель, Кина, уставила этажерки саксонскимъ фарфоромъ и иначе не показывалась, какъ въ толковыхъ платьяхъ… Мы начинали уже подозрвать какого нибудь тайнаго покровителя, но помогли отъискать и слдовъ его. Я началъ замчать, однако, что съ тхъ поръ, какъ она окружила себя роскошною обстановкою, нкоторые изъ прежнихъ ея знакомыхъ, которые постоянно подсмивались надъ нею и надъ ея кривобокостію, начали смотрть на нее не только серьзне — стали даже явно приволакиваться за нею, какъ будто вмст съ этими коврами, этажерками, фарфорами и проч. она пріобрла красоту. Особенно одинъ корчилъ чуть не влюбленнаго, да и Анна Павловна посматривала на него нжне, чмъ на другихъ.
Попытка Анны Павловны поступить на театръ не удалась. Ей, говорятъ, отказали за неимніемъ таланта и за фигуру, неподходящую къ трагической актрис, вслдствіе чего и Анна Павловна вооружилась противъ театральныхъ властей и вообще ожесточилась.— Вскор посл этого она вышла замужъ за того самого богатаго господина, который проливалъ слезы, слушая ея декламацію. Я потерялъ посл этого Анну Павловну изъ виду. Прошло нсколько лтъ. До меня доходили только слухи о ея роскошной квартир, о ея дачахъ, вообще объ открытомъ образ жизни и, что всего удивительне, объ ея побдахъ. Одинъ мой знакомый, постоянно посщавшій ея, говорилъ, что она все еще жалуется на свою судьбу, увряетъ, что мужъ ея хотя человкъ добрый, но не понимающій ея, что онъ, какъ человкъ необразованный, не можетъ сочувствовать ей и что она съ охотою поступила бы сейчасъ на сцену, потому что рождена быть артисткой и что семейное счастіе удовлетворить ее не можетъ…
Втеченіе нсколькихъ лтъ мн не удавалось встрчать Анну Павловну нигд, даже на улицахъ, и теперь я не безъ любопытства смотрлъ на нее, полулежащую въ раззолоченой коляск съ высокой мокеговой подушкой подъ ногами, потому что коротенькія ножки ея иначе должны были бы болтаться и она не могла бы принять необходимой, живописной позы — Какъ она измнилась въ эти годы! и не мудрено: ей ужь за тридцать пять лтъ. Искусственные близна и румянецъ не молодятъ ее — да и кого они могутъ молодить? Это совершенное заблужденіе да и зачмъ ей молодиться? Когда она была дйствительно молода и бдна — на нее Петербургъ не обращалъ никакого вниманія…. Она бдненькая скромно идетъ бывало по тротуару — и не одинъ мущина не обернется на нее, не заглянетъ ей подъ шляпку — а если и заглянетъ, то сейчасъ отворотится и ускоритъ шагъ, а теперь въ тридцать-пять лтъ, съ искусственнымъ румянцемъ, въ кринолин и въ раззолоченной коляск, съ лакеемъ въ бломъ галстух, она останавливаетъ вниманіе всхъ идущихъ и дущихъ — и молодой и статный офицеръ гоняется за нею на своемъ рысак, торчитъ передъ ея бенуаромъ въ Опер, преслдуетъ ее везд…. и даже по неопытности и молодости, вроятно, гордится своимъ успхомъ, а успхъ его несомнненъ, потому что она такъ нжно смотритъ на него и такъ горячо говоритъ съ нимъ… И какъ же ей не смотрть на него нжно: у него едва пробивается усъ и на погонахъ его одна только звздочка!…
Когда Анна Павловна пожала руку счастливому ффицеру и коляска двинулась, она насколько разъ, обернулась назадъ, чтобы взглянуть на него…
Что же это такое? Неужели этотъ офицеръ любитъ ее?… Нтъ,— онъ только доволенъ мыслію, что пользуется вниманіемъ женщины, у которой коляски, рысаки, мебели и дома. Эта мысль удовлетворяетъ его ребяческое тщеславіе… А она,— она наврно любитъ его?… Нтъ…. Онъ только льститъ ея самолюбію, потому что она воображаетъ, что она можетъ нравиться, что онъ ухаживаетъ за нею, а не за ея рысаками, коляскою и прочее…. Странная жизнь. Странные нравы!… Къ чему же посл этого петербургской женщин красота, молодость, умъ, образованіе?… Все это совершенно безполезныя вещи. Прежде всего надо — денегъ и денегъ!… И вс мы хлопочемъ о томъ, чтобы добывать денегъ, какъ можно боле денегъ и какими бы то ни было средствами!
Осенью особенно необходимы деньги, въ это время года по преимуществу возбуждается наше тщеславіе: намъ надо меблировать новыя квартиры, задавать обды, абонировать ложи, возобновлять экипажи, все для удовлетворенія своего мелкаго тщеславія, для того, чтобы пускать пыль въ глаза нашимъ ближнимъ. Мы, люди умные, дльные, пишущіе сатиры на нравы, а и мы увлекаемся этимъ мелкимъ тщеславіемъ…. Чтожь мудренаго, что на немъ помшаны статные офицеры и женщины въ род Анны Павловны?… Они непонимаютъ всей безобразной, всей смшной стороны этого тщеславія, а мы понимаемъ ее — и все-таки увлекаемся ею. Наши умные пріятели втайн подсмиваются надъ нами, надъ нашими обдами, мебелями, каретами и проч., а безъ этихъ мебелей, безъ этихъ каретъ и въ особенности безъ этихъ обдовъ, они смотрли бы на насъ гораздо равнодушне и наврно рже бы посщали насъ…. Странная жизнь и странные нравы!….
Какъ, напримръ, не абонироваться на Оперу? Положимъ я и не люблю и не понимаю музыку, новъ Оперу здитъ такъ называемое порядочное общество, а какой бы философъ я ни былъ, я все-таки непремнно хочу быть въ порядочномъ обществ….
Кстати объ Опер и о театрахъ вообще:
Г. Монжини въ первомъ дебют своемъ (Лючіи) произвелъ величайшій эффектъ. Вообще онъ поправился петербургской публик и пользуется несомнннымъ успхомъ, чего нельзя сказать о примадонн г-ж Бискаччіанти.— Посл г-жи Броганъ французская сцена сдлалась какъ-то печальною. Знаменитая Фіаминна (Fiaminna), сочиненіе мужа г-жи Броганъ, имвшая, какъ извстно, огромный успхъ въ Париж, принята петербургскою публикою довольно равнодушно, и дйствительно пьеса весьма посредственная, не стоющая успха’. Дилили, г. Фельйта, производитъ гораздо большее впечатлніе. На русской сцен давало въ послднее время Бдную невсту, г. Островскаго, и г-жа едорова разъиграла роль невсты превосходно. Въ г-ж едоровой много простоты, чувства, въ игр ея много искренности. Объ этомъ мы уже говорили. Успхъ ея будетъ, безъ всякаго сомннія, рости, по мр того, какъ она станетъ отвыкать отъ нкоторыхъ рутинныхъ драмматическихъ выходокъ Мартыновъ еще нездоровъ и не появляется на сцен.
Но все это теперь мы замчаемъ вскользь, въ слдующихъ книжкахъ будемъ подробне говорить о театрахъ.
Старйшій изъ русскихъ книгопродавцевъ — А. Ф. Смирдинъ — скончался, что уже извстно нашимъ читателямъ изъ газетъ.— Тло его провожали вс книгопродавцы и старйшіе литераторы: Н. И. Гречъ, . В. Булгаринъ, О. И. Сенковскій, К. А. Полевой и другіе. Это длаетъ честь ихъ благодарности, потому что покойный Смирдинъ честнйшій и доврчивйшій изъ нашихъ книгопродавцевъ, много для нихъ сдлалъ — Если бы Смирдинъ, при своей предпріимчивости, имлъ образованіе и коммерческій тактъ,— онъ принесъ бы еще несравненно боле пользы литератур….
К. Д. Кавелинъ принялъ каедру Гражданскаго права въ Петербургскомъ Университет и началъ уже свои лекціи. Аудиторія его наполнена многочисленными слушателями. Вступительную лекцію онъ посвятилъ памяти Грановскаго. Въ г. Кавелин Петербургскій Университетъ длаетъ важное пріобртеніе.
25 сентября было торжественное засданіе въ Академіи Наукъ для раздачи наградъ графа А. С. Уварова, на которомъ присутствовали министръ юстиціи, начальникъ штаба по военно-учебнымъ заведеніямъ, г. товарищъ министра народнаго просвщенія и многіе корреспонденты академіи и любители просвщенія. Непремнный секретарь Академіи, г. Веселовскій прочиталъ отчетъ о присужденіи наградъ, изъ котораго видно, что:
‘…въ ныншнемъ году на состязаніе драматическихъ произведеній къ положенному сроку явилось 6-ть сочиненій: въ томъ числ три комедіи, дв драмы и одна трагедія. Изъ нихъ дв печатныхъ, и дв рукописныхъ, въ числ послднихъ дв съ подписью имени авторовъ, и дв съ девизами. Назначенная Общимъ Собраніемъ Академіи, на основаніи 11 Положенія, Коммиссія изъ 7-ми дйствительныхъ членовъ {Гг. академиковъ И. И. Давыдова, А. X. Востокова, М. А. Коркунова, И. И Срезневскаго, Д. М. Перевощинова, А. А. Куника и К. С. Веселовскаго.} при первоначальномъ разбор конкурсныхъ сочиненій, устранила изъ соисканія два изъ нихъ: одно по причин его содержанія, заимствованнаго не изъ отечественной исторіи и не изъ современнаго русскаго быта, другое потому, что оно, не подходя подъ условія комедіи, боле относится къ числу водевилей, недопускаемыхъ на состязаніе самымъ Положеніемъ о наградахъ графа Уварова.
‘Къ разсмотрнію оставшихся затмъ четырехъ произведеній, Коммиссія, на основаніи 11 Положенія, сочла своимъ долгомъ пригласить извстныхъ нашихъ литераторовъ: А С. Хомякова, А. . Вельтмана, С. Т. Аксакова и А. Н. Майкова.
‘По полученіи отзывовъ постороннихъ рецензентовъ, Академическая Коммиссія вошла въ подробнйшее разсмотрніе предлежавшихъ ея суду драматическихъ произведеній. Не смотря на нкоторыя достоинства того или другаго изъ нихъ, она однако не могла признать ни въ одномъ осуществленія всхъ тхъ условій, соединеніе которыхъ даетъ право на отличіе. Поставляя своимъ долгомъ строжайшее безпристрастіе, дабы такимъ-образомъ соотвтствовать видамъ учредителя наградъ и справедливымъ ожиданіямъ отечественной публики, Коммиссія, при обсужденіи состязательныхъ сочиненій, неуклонно держалась указаній Положенія, и должна была признать, согласно съ доставленными отзывами постороннихъ рецензентовъ-литераторовъ, что ни одно изъ представленныхъ на конкурсъ драматическихъ произведеній не подходитъ подъ правила, указанныя въ Положеніи для присужденія преміи.
‘На конкурсъ историческій Академія получила два сочиненія, изъ коихъ одно, какъ не подходящее подъ условія Положенія, устранено, при первоначальномъ разсмотрніи его назначенною для сего Коммиссіею {Состоявшею изъ гг. Академиковъ И. И. Давыдова, П. Г. Устрялова, А. X. Востокова, Д. М. Перевощикова, М. А. Коркунова, А. А. Куника, И. И. Эрегаевскаго и K. С. Веселовскаго.}, другое, какъ признанное заслуживающимъ вниманія, подвергнуто подробному разбору, именно сочиненіе г. Равинскаго: Исторія Русскихъ школъ иконописанія до конца XVII вка.
‘Этотъ трудъ лтъ пять тому назадъ былъ представленъ авторомъ въ Императорское Археологическое Общество, въ отвтъ на задачу онаго, удостоенъ имъ награды, и напечатанъ въ VIII том ‘Записокъ’ Общества. Дополнивъ посл свое сочиненіе многочисленными прибавленіями, г. Равинскій представилъ Академіи:
‘1-е) Печатное сочиненіе, подъ вышеозначеннымъ заглавіемъ.
‘2-е) Прибавленія къ нему въ рукописи, in — fol. на 36-ти листахъ.
‘3-е) Собраніе изъ 37 листовъ снимковъ съ старинныхъ образовъ.
‘По единогласному приговору Коммиссіи, разсмотрніе этого сочиненія было поручено нашему извстному историку и изслдователю русскихъ древностей, академику М. П. Погодину, который, не смотря на свою болзнь, нашелъ однако возможнымъ исполнить это порученіе и доставилъ Коммиссіи подробный разборъ, коего главныя заключенія состоятъ въ слдующемъ:
‘Сочиненіе г. Гаванскаго раздлено на дв части, въ первой изложенъ историческій ходъ иконописанія въ Россіи, во второй подробно описаны пріемы иконописанія. Главное достоинство обихъ частей заключается въ совершенной новости большей части свдній и въ основательности выводовъ. Каждое положеніе автора подкрплено примрами. Извстія, относящіяся до иконописанія, выбраны изъ лтописей и другихъ актовъ, въ возможной полнот и разставлены въ порядк. Весьма-любопытно разсужденіе автора о греческомъ и Корсунскомъ письм, о томъ, какіе образа разумются подъ этими названіями. Дале совершенно новы свднія о старомъ московскомъ письм, о св. Петр митрополит, въ отношеніи къ иконописанію, и объ Андре Рублев.
‘ Пр и раздленіи иконныхъ писемъ (школъ или пошибовъ) авторъ принялъ то самое, которому слдуютъ и любители и иконописцы, а при описаніи отличія одного письма отъ другаго обращалъ всего боле вниманія на техническіе признаки, представляя везд примры иконъ изъ разныхъ собраній, такъ-что всякій можетъ поврить каждое слово на дл.
‘Извстія о строгоновскихъ и московскихъ мастерахъ совершенно новы. Разсмотрны особенности въ письм каждаго иконописца и перечислены и описаны вс извстные работы его, такъ что теперь легко продолжать изученіе и привести этотъ любопытный предметъ въ совершенную ясность.
‘Въ конц московскаго письма приложено описаніе быта и работъ царскихъ иконописцевъ, затмъ описано иконное производство въ Холуйской Слобод, Палехов и Мстерахъ, и способъ распространенія иконъ съ незапамятныхъ временъ по всей Россіи посредствомъ аеней.
‘Въ-заключеніе исторической части приложены между прочимъ: 1) весьма-любопытное письмо изографа осифа къ цареву изографу Симону Ушакову, и 2) полнйшій до сихъ поръ словарь русскихъ иконописцевъ (до 600 именъ) съ приложеніемъ о нихъ извстій, какія есть, и исчисленіемъ ихъ работъ.
‘Еще нове и замчательне описаніе технической части иконнаго производства. При составленіи его авторъ руководствовался совтами опытныхъ иконописцевъ, выписками изъ разныхъ подлинниковъ и рукописей и тми данными, которыя, какъ говоритъ самъ авторъ, усплъ онъ собрать, разсматривая со вниманіемъ сохранившіяся до нашего времени иконы XVI и XVII вковъ.
‘Въ-заключеніе своего разбора, М. П. Погодинъ говоритъ, что, какъ видно изъ сочиненія, г. Равинскій собиралъ матеріалы для онаго много лтъ, задолго до задачи Археологическаго Общества, по собственному влеченію, и употребилъ на него много труда, совершивъ даже нсколько путешествій, съ цлью осмотрть главные памятники нашего иконописанія. Конечно, одна любовь къ предмету побуждала его къ такимъ жертвамъ.
‘Но всмъ симъ достоинствамъ, заключаетъ г. Погодинъ, трудолюбивый авторъ получаетъ полное право на увнчаніе его дльной, полезной, замчательной Исторіи Русскихъ школъ иконописанiя, Уваровскою преміею.
‘Но отзываясь съ такою похвалою о сочиненіи г. Равинскаго, г. Погодинъ не преминулъ указать и нкоторые недостатки, преимущественно съ тою цлью, чтобы авторъ, при изданіи своего груда, могд’ воспользоваться этими указаніями.
‘Коммиссія, взвсивъ вс доводы рецензента и мннія тхъ изъ своихъ членовъ, которымъ поручаемо было ближайшее разсмотрніе сочиненія г. Равинскаго, единогласно ршила, что оно достойно Уваровской преміи, а по причин возникшаго при сужденіяхъ разномыслія о размр преміи, приступлено было къ балотировк шарами, и вслдствіе сего большинствомъ голосовъ присуждена г. Равинскому малая премія.’
Въ послднее время появилось нсколько иллюстрированныхъ періодическихъ изданій, изъ которыхъ замчательнйшее: Кавказцы, или подвига замчательныхъ лицъ, дйствовавшихъ на Кавказ, подъ редакціею гвардіи полковника Новоселова.’ Вышло уже шесть выпусковъ этого изданія, съ литографированными рисунками и портретами. Текстъ заключаетъ въ себ біографіи — Бумага, печать, литографія — все не только удовлетворительно, даже роскошно.
Г. Академикъ Смечкинъ — издалъ тетрадь литографированныхъ сценъ изъ вседневной жизни извстнаго художника едотова, съ его портретомъ. Г. Смечкинъ передалъ юмористическія произведенія едотова, хорошо и врно, не утрачивая юмора и мы желаемъ полнаго успха его первой тетради, для того, чтобы поскоре видть послдующія.
Вышли 2 и 3 томы Шиллера, издаваемаго г. Гербелемъ: во второмъ — продолженіе лирическихъ стихотвореній и жизнь Шиллера, въ третьемъ — дв драмы ‘Разбойники’ и ‘Донъ-Карлосъ». Все изданіе будетъ заключаться въ восьми томахъ. Такое достойное и похвальное предпріятіе г. Гербеля,— мы въ этомъ убждены заране,— должно увнчаться полнымъ успхомъ. Когда-то мы будемъ имть полнаго Гте, Шекспира, Вальтеръ-Скотта и проч. и проч.?…
Вышелъ VI-й томъ ‘Легкаго Чтенія’. Содержаніе его:
Смедовская долина, разсказъ Д. В. Григоровича. Порядочный человкъ, повсть М. В. Авдева. Два стихотворенія А. А. Фета. Провинціалка, комедія И. С. Тургенева. Груня, разсказъ Я. П. Полонскаго. Шесть стихотвореній Н. В. Берга. Прекрасный человкъ, повсть И. И. Панаева.
Изданіе это остается врно избранной цли — перепечатывать лучшія произведенія русскихъ писателей, затерянныя въ журналахъ. При этомъ, повсти въ ‘Легкомъ Чтеніи’ часто являются вновь исправленныя авторами: въ примръ этого укажемъ въ настоящей книжк на повсть г. Панаева: ‘Прекрасный человкъ’. Въ VII том издатель общаетъ помстить слдующее:
Помщикъ, поэма И. С. Тургенева. Онагръ, повсть И. И. Панаева. Желзная дорога между Петербургомъ и Москвою, физіологическій очеркъ Н. Н. Станицкаго. Знакомство мое съ Пушкинымъ, И. И. Лажечникова. Старая барыня, повсть А. . Писемскаго.
Публик уже извстно, что это изданіе, при красивости своей и значительномъ объем, отличается еще умренною цною.
‘Современникъ’, No 10, 1857
Прочитали? Поделиться с друзьями:
