Первый класс элементарной школы под душем
Первый класс элементарной школы под душем
Эдмондо Де-Амичиса.
———————————————-
Первый класс элементарной школы под душем, Де-Амичис Эдмондо, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
— Пойдите посмотреть, — сказали мне: — и вы вынесете оттуда такое впечатление, точно сами побывали под свежим душем. — Это смелое сравнение побудило меня окончательно решиться.
Одна городская школа в Турине, может быть самая лучшая в Италии, и одна в Милане, сколько мне известно, единственные в настоящее время школы в Италии, где устроены души для учеников. В начале несколько матерей противилось этому нововведению: одни — бедняжки — стыдились выставлять на показ свою нищету и недостаток детского белья, другие протестовали из боязни тысячи болезней. Но первые примирились, потому что школьное Попечительство снабдило наиболее бедных рубашками, а вторые тоже замолчали, когда увидели с какою массою предосторожностей поливались надежды родины, так что теперь весьма редко встречаются матери, которые прибегают к свидетельствам врача, чтобы освободить своих детей от городского обливания.
Я отправился посмотреть на ‘первый класс’, который шел брать душ, разделившись на две партии, человек по пятнадцать ребят в каждой, в возрасте от шести до семи лет.
Когда я пришел, они были уже в раздевальне и сидели на двух рядах укрепленных стульев по пятнадцать человек с каждой стороны большой перегородки, по бокам каждого стула были стенки, с вешалкой наверху, на которой висела чистая простыня. Они раздевались, соответственно предписанию, прилично, внимательно следя за тем, чтобы не снять рубашку прежде, чем одеть костюм, этот гиперболический галлицизм означал некоторое подобие серого передничка, который покрывал бедра и завязывался сзади на пояснице. Как только, какой-нибудь ротозей собирался нарушить порядок действий, голос помощника, швейцара, учительницы или начальницы тотчас же призывал его к целомудренному исполнению правил. Раздеванье шло медленно, отчасти из за неопытности ручонок, отчасти из за нетерпения, блестевшего в глазах всех детей. Но приятное впечатление получалось не столько от веселых рожиц, сколько от крошечных предметов туалета, падавших один на другой: курточек и рубашонок, как у марионеток, капельных штанишек, крошечных подтяжек и всевозможных других предметов, сделанных из обносков и остатков, все это были изобретения и спешная работа бедных матерей, у которых недостает времени и материала. По мере того, как платье падало, казалось, что тельца делались еще меньше, в этом возрасте дети еще представляют из себя нечто в платье, но все это только перья: когда они падают, то не остается больше ничего. Только головы казались сразу выросшими на худеньких шейках, похожих на стебельки, слишком тонкие для поддержания бутонов, и несоответствие всех этих темных и белокурых головок с туловищем и конечностями было как бы образом непосильного для их физических сил умственного труда, к которому неразумное общество принуждает детей. В конце концов первые пятнадцать бы пи готовы, завернуты в простыни и выстроены в ряд, начальник эскадрона, белокурый малыш скомандовал голубиным голоском:
— Правый фланг, вперед! — и дети двинулись вереницею по направлению к ‘комнате, где идет дождь’ Это прелестное выражение украдено у одного ребенка.
Невозможно представить себе более оригинальной и милой картинки, чем это шествие маленьких карикатур на римских сенаторов, более резкий контраст, чем между этими смеющимися личиками и величием белых мантий со шлейфом или более веселый маскарад, служащий пародией на процессии привидений из романтичных баллад. Но словами этого невозможно описать. Только художник с чуткою душою мог бы передать кистью всю прелесть этих пятнадцати шествующих простынешь, слегка надутых воздухом, из которых выглядывают пятнадцать остриженных или кудрявых головок и под которыми, кажется, никак не может скрываться человеческое тело. Это такая сценка, которая вызывает всегда улыбку даже на лицах тех, кто привык видеть ее, и в этой улыбке блестит чувство любви и нежной симпатии к детям.
Вот они в комнате с душем выстроены вдоль стен в трех шагах расстояния один от другого, каждый стоит под краном, из которого должен политься на него теплый дождь. Начальник отряда командует: — Кладите простыни. — Приказание исполнено. — Шаг вперед. Грудь под душ…
Но кто мог бы обратить в первый момент внимание на веселую сторону зрелища? Душа взволнована при виде этой чистой и священной наготы детства, в которой более, чем в чем-нибудь другом выражается слабость и потребность в покровительстве и любви, взгляд . останавливается с состраданием на бедных худеньких телах, говорящих о недостаточном или нездоровом питании и о преждевременном домашнем труде, мысль обращается с грустью к причинам наследственных несовершенств и физических недостатков, к хрупкости этих маленьких существ, к тяжелой нищете, которая запускает их, к грубой злости, которая бьет их, и контраст между видимым предпочтением и несправедливостью природы и судьбы заставляет сердце сжиматься еще сильнее при этом непривычном зрелище, чем при виде разницы в платье, к которой наш глаз уже привык…
Но ум не может сосредоточиться на этих мыслях при виде веселости, выражающейся у всех на один лад. Под мелким дождиком, обрызгивающим выпяченные вперед груди, согнутые спины и поднятые кверху руки, звучат возгласы, сдержанный смех, пыхтенье, звонкие голоса, которые кажутся журчанием фонтанов и водопадиков из других скрытых где-то вод и в которых выражается радость обновленной крови, тела, дышащего всеми порами, и чуть ли не предчувствуется действие благотворной силы, которая проясняет ум, рассеивает дурное настроение, смягчает упрямство и способствует развитию хороших мыслей. Действие этой воды мы испытываем, как отражение в нас самих в виде чувства свежести, которая проникает в нас через глаза и как бы разливается в душе, а журчанье дождика, льющегося на эти нежные человеческие тела, утешает нас, как приятная музыка. Кроме того поневоле смеешься над разнообразными комическими движениями и позами этой маленькой шайки купающихся. Некоторые подставляют грудь под душ с неустрашимым видом, точно под струи бурного потока. Другие, подставляя спину, пригибают голову к коленям, и съеживаются, напоминая лягушек. Некоторые горбятся над водою, точно кошка, которую ласкают, и наслаждаются, втянув голову в плечи, скрестив руки на груди и закрыв глаза с счастливым видом, точно сосут леденец. Я понимаю теперь то, что слышал раньше от помощника, а именно что в случае, если мальчик должен оставаться из-за нездоровья дома в день душа, то он бывает безутешен, и что, когда двое детей становятся вместе под кран, то более сильный выталкивает соперника, и приходится вмешиваться властям, чтобы посадить узурпатора на его место.
Приказы следуют один за другим. — Возьмите мыло. Намыльте себе грудь Намыльте ноги. — Я же тем временем разглядываю их одного за другим. Между ними попадаются любопытные зародыши атлетов с квадратными плечами и ногами, как у Геркулеса белые и толстые малыши, которые кажутся сошедшими с картин Корреджио или Леонардо, фигурки неаполитанских рыбаков, терракотовые статуэтки, торчащие животы, двое или трое детей с длинными ногами, напоминающие фламинго. У двоих висит на шее образок Божьей Матери, намыленный, как все остальное.
У некоторых на теле царапины и синяки — первые раны, полученные в битве жизни. У одного курчавые волосы и цвет кожи мулата, и он глядит на меня время от времени сквозь дождь большими серьезными глазами. Все они кажутся ушедшими так недалеко от того времени, когда сосали грудь, что, видя их такими маленькими и голыми, поневоле улыбаешься при мысли, что они не только держат в руках перья и книги, но даже обязаны держать экзамены.
Услышав приказ: — Левый фланг, стройся! — я подумал, что все кончено и спросил, почему они не намыливают также спину. Мне ответили, что в правилах есть предписания и на этот счет, и что я сейчас увижу это. И действительно, сомкнув ряд таким образом, что носы и затылки почти соприкасались, каждый из этих червячков, державших еще мыло в руке, принялся по команде намыливать спину товарища перед собою. Можно представить себе всю прелесть этой картины, но немыслимо передать ревностного усердия, с которым все работали, точно каждый чистил драгоценный предмет, составлявший его собственность, или обязался честью, чтобы порученная его рукам спина вышла чище всех других, они работали с усердием поварят, устроивших соревнование, кто лучше вычистит кастрюли. Только последний работал, ничего не получая.
Но послышалась команда: — повернись! — и началось повторение процедуры, и тогда последний тоже получил преимущество без утомления, как прежде первый в ряду. Когда спины были намылены второй раз, дети вернулись, стройно маршируя, на свои места, чтобы подставить под душ намыленные плечи, затем все одновременно взяли простыни, закутались в них, спустили на пол мокрые переднички и — Левый фланг, вперед! — снова началось шествие римских сенаторов, свежих, бодрых, довольных по направлению к раздевальне. Они были до того довольны, что некоторые забывали на мгновенье о том, что сбросили ‘охранителей целомудрия’, но это длилось только одно мгновение, потому что бдительный помощник кричал сейчас же: — Запахните простыню! — и он не успевал договорить, как виновный уже возвращал себе благопристойность сенатора. Во время их шествия я сообщил ассистенту свое наблюдение, сделанное еще до купанья, относительно того, что почти все были чисты, и это удивляло меня, несмотря на то, что души бывали три раза в неделю, так как большинству детей, привыкших валяться по земле, достаточно двух дней, чтобы вымазаться, как трубочисты. На это я получил ответ, служащий также доказательством благотворного влияния этого учреждения, а именно, что многие матери в бедных семействах задают своим детям в день душа предварительную мойку ради чести семьи, чтобы не ударить лицом в грязь перед их товарищами. Таким образом обязательное купанье в школе влечет за собою введение этого обычая и дома, где вода употреблялась прежде только для того, чтобы вымыть кое-как руки и лицо. И подумать, что если бы немного лет тому назад кто-нибудь предложил устроить души для учеников общественных школ, то получил бы в ответ, что сам нуждается в них для излечения сумасшествия! И сколько еще врагов у этой благословенной воды!
Я пошел за детьми в раздевальню, где дети снова грациозно усаживались, точно птички, на маленькие стульчики, чтобы вытереться и одеться. Это дело было более трудно и продолжительно, чем раздеванье. Надо было помогать им, и дела хватало на всех. Начальница, учительницы и швейцар должны были служить за матерей и банщиц: тут потереть спину, там посушить голову, одному вытереть колени, другому обвить шею полотенцем, одевать рубашонки, застегивать крючки и пуговицы, подавать чулки и туфельки, находить белье, попавшее случайно к соседу, встряхивать иногда рассеянных, подгонять медлительных и все время наблюдать за тем, чтобы никто не раскрылся или не сбросил простыню прежде, чем позволит приличие. Было смешно видеть, как при окрике: — Эй, ты там! Простыня! — невольный нарушитель правил убеждался сперва взглядом в справедливости замечания и затем уже исправлял свою ошибку быстрым движением, точно кошачьею лапкою. И все улыбались еще с ясным лицом и полуоткрытыми губами, семеня ноженками, хотевшими бежать, и с живостью оглядываясь по сторонам, точно ища бутерброды на завтрак, так как глаза ясно говорили, что желудки просят помощи.
Никогда еще в моем уме не возникало так ясно, как в этот момент, когда я увидел в первый раз освежившихся и блестящих школьников, точно грядку цветов после поливания, и учителей, занятых услугами, которые оказываются только родным детям, никогда еще не возникало в моем уме так ясно видение идеальной Школы, которая должна бы быть мечтою всех, школы, которая учит, воспитывает, делает здоровыми, укрепляет, — строгой и нежной учительницы, заботливой и мудрой матери, которая обо всем думает и хлопочет, школы, приспособленной также по форме и материальным средствам к высокому достоинству своего назначения, просторной, светлой, прекрасной, насколько возможно, прекрасной и смеющейся, как храм Надежды. И наоборот никогда еще мне не казалось таким странным и печальным то обстоятельство, что не для всех еще очевидна страшная ошибка в виде пренебрежения в школьном воспитании заботами о здоровье, тогда, как все кричат: — Просвещайте ум, вырабатывайте характер, готовьте детей к жизни — точно здоровье не сила против превратностей судьбы, не мужество в опасности, не защита против страданий. Никогда в то же время мне не казались такими жалкими тщеславие и напыщенная гордость граждан, показывающих иностранцам чудные памятники, роскошные музеи, великолепные библиотеки, в то время как вне крупных городов, немногих небольших городов и крошечного количества мелких общин, народная школа для детей — первый выразитель и фактор народной культуры — является образом нищеты, обманом закона, последнею заботою городских дум, грубым и бесформенным инструментом культуры, который не лучше пробивает брешь в большой вековой стене невежества и варварства, чем старый износившийся камнемет в склоне горы. О, сколько сонных и упрямых голов заслуживают душа!
От этих печальных мыслей меня внезапно отвлек помощник, сообщив, что готов и второй эскадрон, и я присутствовал и на втором представлении, о нем у меня осталось воспоминание, которое заставит меня улыбаться даже через много лет, даже когда я буду совсем не расположен к веселости. Начальником эскадрона был один из самых маленьких, малыш с красным пушком, круглый, как ребенок с картин Рубенса, который исполнял свою роль в высшей степени серьезно, командуя, громким голосом точно настоящий капрал, что до смешного не шло к более чем мирному характеру действий. Он на всегда запечатлелся в моей памяти, и я, кажется, всегда буду видеть, как он стоит с высоко поднятою головою и нахмуренным лбом, держа в кулаке мыло, точно рукоятку шпаги, и стараясь кричать громче, выкрикивает ужасный приказ: — Намыливайте товарищам спины!
Источник текста: Итальянские сборники / Пер. с итал. с критико-биогр. очерками Татьяны Герценштейн, Кн. 1. — Санкт-Петербург: Primavera, 1909. — 20 см.