Первое счастье, Крестовская Мария Всеволодовна, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

М. В. Крестовская

Сынъ.— Немудреные.— Семейныя непріятности.— Имянинница.— Сонъ въ лтнюю ночь.— Дти.— Первое счастье.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія М. М. Стасюлевича, В. О., 5 л., 28
1896

ПЕРВОЕ СЧАСТЬЕ.
(Картинки съ натуры).

То было раннею весной…

Алеша и Зина Савельевы еще очень юны, одному едва минуло 22 года, другой всего 18, а между тмъ уже пятый день, какъ они женаты. Впечатлніе этого прекраснаго дня, который какой-то таинственной и властной силой навки связалъ ихъ, было въ нихъ еще такъ живо, что они помнили всякую, самую мелкую, подробность его и до сихъ поръ имъ еще не наскучило говорить о немъ.

Когда посл пыльныхъ, душныхъ вагоновъ, они очутились, наконецъ, на огромномъ американскомъ пароход, и Алеша снова увидлъ свою милую, родную Волгу, они почувствовали себя еще радостне и счастливе, хотя и раньше были очень счастливы, но запасъ этого перваго ликующаго счастья былъ въ нихъ еще такъ великъ, что сознаніе его все росло и росло отъ каждаго новаго впечатлнія, новаго мста, новой встрчи, отъ каждаго взгляда другъ на друга…

Сейчасъ лицо Алеши было немного блдно и взволнованно, а глаза свтились мягкимъ, влажнымъ блескомъ.

Видъ этихъ родныхъ мстъ, гд онъ не былъ больше двухъ лтъ, охватывалъ его глубокимъ растроганнымъ чувствомъ, и слезы, счастливыя и радостныя, какъ и все въ эти прекрасные дни, невольно набгали ему на глаза.

Волга, искрясь и блестя на солнц, широкой, могучей полосой уходила въ прозрачную даль. Онъ, молча, не отрывая взгляда, смотрлъ на бжавшіе мимо берега, покрытые молодой, сочной, еще пропитанной смолистымъ запахомъ зеленью, и эти берега, эта дорогая ему рка, на которой онъ родился и выросъ, казались ему живыми, старыми друзьями, любовно встрчавшими его теперь.

Видть все это, быть здсь, чувствовать это, у него была положительно потребность, разроставшаяся въ болзненную тоску, въ т времена, когда онъ надолго лишался того. Подъ конецъ этихъ двухъ лтъ, что ему пришлось прожить въ Петербург, для окончанія университета, его уже начало такъ сильно тянуть ‘домой’, въ деревню что онъ доходилъ порой до мучительнаго состоянія. Алеша чувствовалъ, что изъ него никогда не выйдетъ городского жителя, потому что въ самой натур его уже лежала страсть къ земл. Отецъ его, всю жизнь прожившій, хозяйничая, въ деревн, старался и въ сын развить ту же любовь къ роднымъ мстамъ, къ родному длу, чтобы впослдствіи имть въ немъ ненастоящаго помощника, который не передалъ бы имнія въ наемныя руки, а продолжалъ бы самъ, любя, работать надъ нимъ.

И теперь, когда на Алешу снова пахнуло знакомымъ воздухомъ родныхъ полей, онъ почувствовалъ въ себ столько молодой, горячей силы, столько страстнаго желанія скоре приняться за работу, что онъ понялъ еще живе, какъ глубоко вкоренилась въ него эта любовь.

Онъ смотрлъ на свою милую Волгу и думалъ, какъ теперь ждутъ ихъ тамъ, ‘дома’, какъ волнуются, считая часы, отецъ, тетка, сестры, старая Мироновна. Думалъ, какъ снова увидитъ свой милый домъ, садъ, въ которыхъ зналъ и помнилъ всякій уголокъ. Теперь хлба давно уже взошли, все зеленетъ, жаворонки поютъ… Отецъ пишетъ — всходы чудесные… Шутка ли, два года полей не видалъ, въ порядочномъ настоящемъ лсу не былъ… Да, вотъ онъ, наконецъ, снова и навсегда уже возвращается въ свое родное гнздо и не школьникомъ, какъ прежде, а взрослымъ, самостоятельнымъ ‘женатымъ’ человкомъ. Сознаніе, что онъ ‘женатъ’, что на его заботахъ и отвтственности лежитъ другая, дорогая ему, жизнь, придавало Алеш какую-то особенную бодрость и энергію и онъ крпко сжималъ маленькую, теплую ручку жены, любя ее въ эти минуты, кажется, еще больше, какъ свою будущую помощницу и подругу, какъ мать своихъ будущихъ дтей, которыя, выросши, станутъ впослдствіи такими же ему помощниками, какимъ будетъ теперь онъ самъ своему отцу.

Зина, молча, стояла рядомъ съ мужемъ. Ея розовое, миловидное личико, оттненное еще дтскимъ, нжнымъ, какъ у сплаго персика, пушкомъ, было радостно и оживленно, и по немъ блуждала безсознательная улыбка, которая не сбгала съ него почти вс эти дни. Она инстинктивно угадывала по выраженію глазъ Алеши и по рук его, взволнованно и нжно сжимавшей ея руку, что въ душ его творится что-то хорошее, хотя не совсмъ ясное ей, и молчала, боясь помшать ему какимъ-нибудь пустымъ, неосторожнымъ словомъ…

Въ ней, видъ этой Волги, прекрасной, но еще чужой, не поднималъ пока никакого растроганнаго чувства. Она почти ни о чемъ не думала, ничего не желала и просто глядла съ быстрымъ, все разомъ улавливающимъ любопытствомъ, на все, что происходило кругомъ. Ея занимали и пассажиры, и матросы въ красныхъ, удивлявшихъ ее, рубашкахъ, и свтлая, блестящая, какъ расплавленное серебро, полоса воды, рябившаяся на солнц и точно бжавшая слдомъ, за ихъ пароходомъ, и все казалось ей такъ ново, такъ интересно и прекрасно, что она сама не знала, чмъ ей любоваться, на что больше всего смотрть.

II.

На пароход вс скоро замтили эту пару и заинтересовались ими.

Они были такъ искренно счастливы, такъ откровенно влюблены и такъ молоды при этомъ, что имъ даже не приходило въ голову прятать свою любовь отъ любопытныхъ чужихъ глазъ и хоть при другихъ притворяться боле сдержанными и холодными.

— Вы, наврное, молодые?— спрашивали ихъ нкоторые почти съ завистью.

— О, да,— радостно отвчали они,— мы всего недлю, какъ женаты!

— Ну, вотъ видите!— замчали имъ тогда такимъ тономъ, точно имъ же самимъ желая объяснить причину ихъ непозволительнаго, дразнящаго другихъ, счастья. И тмъ не мене въ этомъ молодомъ счасть было столько привлекающей къ себ прелести, что вс относились къ нимъ съ какой-то особенной нжностью, невольно симпатизируя имъ, начиная отъ капитана, серьезнаго, спокойнаго человка, съ сильно загорвшимъ лицомъ, и до пароходной прислуги включительно, которая, казалось, прислуживала имъ съ большимъ удовольствіемъ, чмъ всхъ прочимъ. хать до ихъ ‘Яблонь’ имъ приходилось больше трехъ сутокъ, но къ концу перваго же дня они со всми уже перезнакомились и осмотрли весь пароходъ, который капитанъ, желавшій доставить Зин удовольствіе, вызвался показать имъ.

Они лазили наверхъ, спускались внизъ, осмотрли третій классъ, кухни, помщеніе для матросовъ и даже добросовстно пересмотрли вс машины, которыя почему-то привели Зину въ полный восторгъ. Ея синее съ блыми горошками и ремневымъ кушакомъ платье и широкая блая соломенная шляпа мелькали то тутъ, то тамъ, все время рука-объ-руку съ Алешей, и не только въ ихъ лицахъ, улыбкахъ и голос, но даже и въ самомъ донышк этой свтлой шляпы было что-то счастливое и жизнерадостное. Но какъ ни весело было осматривать съ любезнымъ капитаномъ пароходъ и разговаривать съ пассажирами, а вдвоемъ имъ все-таки казалось еще лучше. И отойдя куда-нибудь въ сторону, гд къ нимъ не обращались поминутно съ разными вопросами, они по цлымъ часамъ простаивали у борта парохода и, перегнувшись черезъ него, смотрли въ темную глубь воды, въ которой могучія колеса ихъ парохода поднимали цлые каскады клокочущей пны. Медленно плылъ мимо нихъ высокій гористый берегъ, покрытый, большею частью, лсомъ, издали казавшимся мелкимъ, кудрявымъ кустарникомъ. По нсколько верстъ подъ-рядъ, шли горы одинаковой формы и разрза, напоминая собой то огромныя, разрзанныя пополамъ краюхи хлба, то остроконечныя шапки-боярки, то переходя вдругъ въ обрывистые мловые утесы. Поминутно мелькали на нихъ деревни и села съ блыми церковками на краю и съ строящимися внизу у берега баржами.

Порою навстрчу имъ попадались другіе пассажирскіе пароходы, съ которыми ихъ ‘ревунъ’ обмнивался своимъ зычнымъ, густымъ привтомъ. Тогда вс, кто былъ на палуб, начинали махать платками, шляпами, наводить бинокли, и оттуда имъ отвчали тмъ же.

И Зина тоже радостно махала и кланялась кому-то, точно тамъ сидли все ея лучшіе друзья и знакомые.

— Знаешь!— говорила она мужу,— тутъ вс точно родные между собой! Такъ хорошо!

Но наступали сумерки. Небо изъ ярко-синяго, жаркаго, переходило, какъ бы охлаждаясь постепенно, въ блдный зеленовато-голубоватый тонъ, и рдкія вечернія звзды слабо вспыхивали и серебрились въ немъ.

Алеша и Зина сидли, молча, прижавшись другъ къ другу, и почти не говорили, обмниваясь только короткими, отрывистыми замчаніями, въ которыхъ уже привыкали понимать другъ друга съ полслова.

Алеша всегда особенно любилъ свою милую Волгу въ это время сумерокъ, когда, какъ бы уставъ за длинный рабочій день, она точно начинала медленно успокоиваться, и отъ воды и береговъ вяло какой-то задумчивой, нжной грустью и прохладной тишиной… Вс звуки на ней затихали, и только порой съ плывшихъ мимо плотовъ доносилась негромкая, заунывная псня…

И настроеніе природы невольно сообщалось и людямъ, даже розовое беззаботное личико Зины слегка блднло, и тихо сжимая руку мужа, молча, смотрла она на закутывающуюся все больше, сроватой дымкой даль береговъ. И вдругъ откуда-то, словно совсмъ близко, изъ-за прибрежныхъ кустовъ раздались трели соловья… Раздались и оборвались черезъ минуту, гд-то уже далеко за горой, которую обогнулъ пароходъ… Но снова, точно подхваченныя уже другимъ, зазвучали он у слдующей горы и то обрывались и замирали въ воздух, то вновь неслись съ береговъ.

А сумерки наползали все больше и больше, и въ сгустившемся воздух уже нельзя было отличить зелени лса отъ свтлаго прибрежнаго песку, даже красныя рубашки барочниковъ, ярко вырзывавшіяся днемъ на солнц, сливались теперь въ общій темный тонъ. Небо совсмъ потемнло, и милліоны звздъ лучились и переливались въ немъ золотистымъ блескомъ. Он отражались въ спокойной, точно застывшей глади рки и, казалось, тонули гд-то въ ея таинственной глубин…

На плотахъ зажглись огоньки, и слдъ отъ нихъ тянулся по вод длинными, красными, дрожащими полосками, а разложенные рыбаками кое-гд по берегу ночные костры вспыхивали отъ колебанія теплаго, чуть струившагося, воздуха красноватымъ пламенемъ и освщали на мгновеніе темные силуэты сидвшихъ подл нихъ людей.

III.

И Зина думала: кто эти люди, откуда они и что они тамъ длаютъ?.. И что длается теперь также дома, въ Петербург… Врно, сидятъ въ столовой и говорятъ о ней, Зин… Давно ли, кажется, была она вмст съ ними, видла ихъ лица, говорила съ ними… И вотъ она уже далеко, далеко отъ нихъ, и Богъ всть, когда снова увидитъ ихъ всхъ… Ей вспоминалось лицо старшей сестры, которая воспитала ее въ своей семь, посл смерти родителей, и вспоминалось это лицо не такимъ спокойнымъ, какъ бывало въ обыкновенное время, а такимъ, какъ оно было въ ту послднюю минуту, когда она такъ горячо обняла ее передъ третьимъ звонкомъ и заплакала… Увидвъ тогда это милое ей лицо такимъ взволнованнымъ, плачущимъ, Зина и сама, несмотря на всю радость этого дня, вдругъ зарыдала и почувствовала, что ей стало такъ больно, больно на сердц, что почти даже ужъ лучше остаться… Но кто-то приподнялъ ее, и она не замтила, какъ очутилась на узенькой платформ вагона, и поздъ двинулся… И все, что было подл, вс, кто до сихъ поръ окружалъ ее въ жизни, стали отодвигаться, отодвигаться, пока не скрылись совсмъ, а съ ней остался только одинъ Алеша… И ей стало и радостно, и страшно. Радостно оттого, что она осталась теперь уже навсегда, на всю жизнь со своимъ ненагляднымъ Алешей, и страшно оттого, что вс другіе родные вдругъ какъ бы ушли отъ нея куда-то… и, быть можетъ, тоже навсегда…

Но Алеша точно понялъ ея мысли. Онъ обнялъ ее и крпко, крпко прижалъ къ себ, точно, молча, одной силой своей любви, говоря ей, чтобы она ничего не боялась, ни о чемъ не тревожилась, что теперь онъ ея защитникъ, ея другъ, ея мужъ и одинъ замнитъ ей собой всхъ, кого она оставила ради него. И страхъ ея прошелъ, и даже грустно больше не было, хотя она только что разсталась со всми, кого любила до сихъ поръ, съ кмъ провела свою коротенькую жизнь… Было только немножко совстно за то, что не было грустно… но и это скоро прошло, и осталась только радость, та прекрасная, полная любви и счастья радость, которая являлась для нея въ эти дни во всемъ, что она видла, думала и чувствовала… Да было еще другое, немножко застнчивое и смшливое чувство отъ сознанія своего новаго положенія ‘жены’. Когда она вспоминала, что она ‘жена’, что у нея есть ‘мужъ’, ей становилось и смшно, и совстно, и вдругъ какъ-то ужасно странно. Все казалось, что это, точно, неправда, а такъ что-то въ род шутки, которая скоро кончится, и тогда вс начнутъ надъ ней смяться за то, что она поврила этой шутк. И каждое утро, какъ только она открывала глаза, Зина тотчасъ же вспоминала эту смшную, странную новизну своего положенія, и каждое утро удивлялась и спрашивала, почти не вря самой себ:

— Неужели это правда?

А давно ли, кажется, они боялись, что имъ не позволятъ жениться! Когда, два года тому назадъ, они впервые заговорили объ этомъ, ихъ вс подняли на смхъ, и никто не хотлъ врить, чтобы ихъ любовь могла бы быть серьезна.

— Да вдь вы же дти!— говорили имъ, стараясь убдить ихъ самихъ, что это просто ребяческое воображеніе, которое пройдетъ само собой раньше, чмъ имъ даже позволятъ жениться.

Алешу тогда страшно оскорбило это всеобщее недовріе и шутливыя насмшки, которыми ‘старшіе’ встртили его первое предложеніе, тогда какъ онъ считалъ его въ душ самымъ важнымъ шагомъ своей жизни. Онъ уговорилъ Зину ни о чемъ больше не просить и даже не говорить пока.

Но чрезъ годъ и сами старшіе начали убждаться, что это ‘ребяческое воображеніе въ дтяхъ’ не только не проходитъ, но, наоборотъ, все крпнетъ и усиливается, такъ что когда черезъ два года потомъ Алеша повторилъ свое предложеніе роднымъ Зины — надъ ними уже не смялись и не убждали ихъ больше, что они еще ‘дти’.

Да въ сущности, кром ранней молодости жениха и невсты, никакихъ другихъ соображеній къ препятствіямъ и не было. Самое непріятное было то, что молодые ршили жить въ деревн, такъ какъ Алеша, несмотря на вс уговоры, не хотлъ и слышать о служб въ Петербург, а Зина, которая вся была подъ его вліяніемъ, во всемъ съ нимъ соглашалась.

Зина была та чистая, непочатая страничка, на которой жизнь еще не успла начертать ничего своего собственнаго, и на которой потому тмъ легче было потомъ чертить мужу все, что онъ захочетъ. Она до сихъ поръ была еще совсмъ ребенкомъ, несмотря на свои 18 лтъ, и это невольно смущало ея родныхъ, и они боялись отпустить ее одну, не знавшую ни жизни, ни людей, такъ далеко и въ чужую, новую ей семью. Но сама Зина ничего не боялась, ни надъ чмъ не задумывалась, она знала, что съ Алешей ей везд будетъ хорошо. Зато Алеша за эти два года уже пересталъ быть тмъ застнчивымъ, безусымъ мальчикомъ, какимъ казался въ то время, когда сдлалъ Зин первое предложеніе. Онъ точно весь выросъ, окрпъ, возмужалъ, и въ его молодомъ, нжномъ лиц, на которомъ уже пробилась кудрявая, золотистая бородка, было замтно такое вдумчивое, серьезное выраженіе, которое невольно внушало къ нему довріе. И часто Елена Николаевна, старшая сестра Зины, говорила, что не будь Алеша такимъ, какъ онъ есть, ей гораздо страшне было бы отпустить съ нимъ такъ далеко свою младшую сестренку, по отношенію къ которой она привыкла чувствовать себя отвтственной.

Вс пріятельницы Зины тоже удивлялись, какая ей охота хать жить въ деревню, когда ихъ средствъ отлично хватило бы и на Петербургъ.

— Вдь ты соскучишься!— говорили он ей, готовые заране сожалть ее:— подумай сама, ни общества, ни театровъ, ничего! Одни мужики да бабы! Можно умереть со скуки!

Но Зина только смялась въ отвтъ и безсознательно повторяла Алешины слова.

— Вотъ вздоръ!— Какъ же другіе-то, живутъ же? Алеша даже говоритъ, что настоящая, осмысленная жизнь именно въ деревн-то только и возможна, а не здсь, въ город, гд вс только думаютъ что о визитахъ да удовольствіяхъ!

Тогда ее начинали пугать семьей.

— Вдь ты подумай: отецъ, тетка, дв сестры, братъ! Разв возможно со всми поладить! Непремнно начнутся недоразумнія и ссоры!

Но Зина и семьи не боялась, и была уврена, что отлично со всми уживется. Вс они, наврное, такіе же хорошіе, какъ и самъ Алеша. Съ отцомъ и теткой его она уже знакома. Они нарочно прізжали полгода тому назадъ, чтобы познакомиться съ ней, и въ нсколько дней она такъ къ нимъ тогда привыкла, какъ еслибы они, дйствительно, были бы всегда ея родными, которыхъ она знала съ дтства.

Какъ сейчасъ помнитъ она тотъ день, когда Алеша впервые привезъ ихъ къ нимъ.

Алексй Егорычъ, его отецъ, былъ такой славный, огромный, и лицо у него было такое хорошее, доброе, бородатое, красное, Зин всегда почему-то такія лица ужасно нравились. Она сразу почувствовала къ нему довріе и симпатію и тутъ же ршила, что искренно полюбитъ его и что съ нимъ ей будетъ отлично.

Алексй Егорычъ сейчасъ же назвалъ ее дочкой, нжно, какъ маленькую, погладилъ по головк и такъ при этомъ добродушно и громко разсмялся, что Hl&egrave,ne даже вздрогнула. Но ей, Зин, онъ только еще больше отъ этого понравился, И тетка Алешина тоже ей очень понравилась, хотя въ первую минуту показалась ужасно смшной и некрасивой, но вглядвшись, она поняла, что это она только кажется такой отъ старомоднаго фасона платья и прически, а на самомъ дл, и она тоже прелесть и тоже такъ хорошо, добродушно смется. Какъ засмется, такъ глазки у нея станутъ маленькіе, а носикъ совсмъ кверху вздернется, и вокругъ него такія смшныя, добрыя морщинки запрыгаютъ, что такъ и хочется расцловать ее.

Hl&egrave,ne они не то чтобы не понравилась, а такъ… Зина слышала потомъ, какъ сестра говорила своему мужу.

— Хорошіе, кажется, люди, но ужасные провинціалы!

Когда подавали чай, Зина замтила, какъ ихъ лакей Александръ, съ тупой, надменной физіономіей, за которую Зина всегда терпть его не могла, а знакомые называли его министромъ, съ пренебреженіемъ оглядывалъ ея будущую родню, и особенно руки тети Лизы, когда она брала свою чашку. Правда, руки у нея были большія, красныя и въ коротенькихъ, на двухъ пуговицахъ, перчаткахъ, какія у нихъ въ Петербург носятъ одн горничныя.

На одну минуту Зин пришло-было въ голову, не стыдится ли и Алеша своихъ старомодныхъ родственниковъ, потому что она замтила, что даже Hl&egrave,ne слегка какъ будто покраснла, когда во время ихъ визита пріхала вдругъ одна изъ ея петербургскихъ знакомыхъ барынь. Но Алеша глядлъ и на отца, и на тетку такимъ любующимся, нжнымъ взглядомъ, что Зина поняла, что ему даже и въ голову подобной мысли не можетъ прійти. Онъ встртился съ Зиной глазами, и его любующійся, радостный взглядъ сказалъ ей:

‘Видишь, какіе они у меня оба славные. Вдь я теб предсказывалъ, что ты ихъ сейчасъ же полюбишь!’

И Зина тоже радостно улыбнулась и отвтила ему глазами:

‘Да, да, это правда, прелесть какіе, и я тебя теперь еще больше люблю, и всмъ намъ отлично, отлично будетъ вмст’.

Когда они ухали, и Аркадій, мужъ Hl&egrave,ne, началъ надъ ними подтрунивать и передразнивать, какъ Алексй Егорычъ громко, на всю гостиную, хохочетъ, а тетушка Елизавета Егоровна говоритъ на каждомъ шагу: ‘не безпокойтесь, пожалуйста!’ — то Зина такъ разобидлась, что чуть не расплакалась. Hl&egrave,ne даже приревновала ее потомъ немножко къ новымъ родственникамъ.

Провинціалы!— что же такое, что провинціалы, точно въ провинціи не такіе же люди живутъ! Вонъ Алеша говоритъ, что тамъ народъ гораздо даже лучше, проще, сердечне, а ужъ онъ знаетъ, ея милый Алеша, онъ все знаетъ! И ей гораздо страшне было бы хать теперь, еслибы его родные не были такими ‘провинціалами’, еслибы Алексй Егорычъ смялся бы тихо и рдко и курилъ бы тонкія сигары, какъ Аркадій, а тетя Лиза говорила бы по-французски и носила бы модныя перчатки. Совсмъ бы даже это къ нимъ и не шло бы. Теперь по крайней мр чувствуешь себя съ ними такъ легко, просто: что ни скажешь, все хорошо, они ни за что не осудятъ, а тогда все нужно было бы обдумывать да сдерживать себя! Вотъ только сестры его! Одна-то, положимъ, еще двочка и братъ тоже мальчикъ, гимназистъ,— этихъ она не боится — а вотъ старшая, ровесница ея, та какая? Можетъ быть, злая, пожалуй, и, дйствительно, начнетъ ихъ ссорить, сплетничать… да нтъ, глупости, разв Алешина сестра можетъ быть дурной и злой, когда вс они такіе хорошіе! Наврное, тоже отлично уживутся, еще и подругами потомъ будутъ! Алеша ее очень любитъ и хвалитъ. Онъ ей не разъ говорилъ: ‘Лизокъ у меня славный паренекъ!’ — А ужъ если онъ это говоритъ, значитъ такъ оно и есть, только какъ это онъ смшно ее называетъ ‘паренекъ!’ По карточк она и вправду на деревенскаго мальчика похожа. Широкая вся какая-то, и лицо широкое, и носъ широкій, и талія широкая, а все-таки же даже и на карточк славная. Но по карточкамъ что поймешь, карточки мертвыя, вотъ и свою она имъ тогда послала. Hl&egrave,ne сама возила ее къ Бергамаско, и платье нарочно для этого даже заказывали, блое все, съ прошивками. Нарядили ее тогда, какъ куколку, и повезли въ фотографію. И возились же они тамъ надъ ней — и Бергамаско, и Hl&egrave,ne, то складочку обдернутъ, то волосокъ поправятъ, то голову повернутъ, даже устали вс, подъ-конецъ! Зато карточки удались, восхитительно! Такая она вышла на нихъ хорошенькая, что сначала само себя было даже не узнала. Вс пришли въ восторгъ отъ нихъ, только одинъ Алеша почему-то остался ими недоволенъ и не хотлъ посылать:

— Совсмъ, говоритъ, превратное представленіе дадутъ!

Hl&egrave,ne даже немножечко обидлась на него тогда, но карточки все-таки послали. Только, дйствительно, он врно дали о ней ‘превратное представленіе’, потому что какъ тетя Лиза увидла ее, такъ сейчасъ же сказала:

— Ну, слава Богу, нисколько, на свой портретъ непохожа!

‘Ахъ, ужъ дохать бы скорй, увидть ихъ всхъ, и ихъ, и домъ, и садъ… Алеша говоритъ, что у нихъ и деревня, и садъ весь въ яблоняхъ, а яблони вс въ цвту! Вотъ прелесть-то!’

И Зина чему-то радостно засмялась и протянула мужу руку.

— Вонъ, посмотри,— сказалъ ей Алеша,— какъ мсяцъ на вод играетъ…

Они встали со своего мста и начали ходить по палуб.

Все было тихо кругомъ, окна каютъ были темны, только въ зал, ярко освщенной электричествомъ, играла въ карты какая-то запоздавшая компанія, да слышался мрный, неторопливый голосъ матроса, вымрявшаго на корм глубину воды.

Горы огромными темными глыбами вырисовывались на звздномъ неб… Ночь была тихая, теплая, вся полная безмолвной прелести, и Алеш жаль было уходить отъ нея въ маленькую, душную каюту. Онъ обнялъ жену, и они, молча, смотрли, какъ скользилъ и рябился по вод лунный свтъ…

IV.

Утромъ Зина, намревавшаяся было встать вмст съ Алешей, чуть не съ восходомъ солнца, проспала довольно долго, и когда она вышла въ зало, то большинство публики уже отпило чай и, въ ожиданіи Казани, высыпало на палубу.

Въ зал сидли только т три дамы, съ которыми Зина наиболе разговорилась вчера.

Одна изъ нихъ, особенно ей понравившаяся, была старушка въ черной шелковой мантиль и въ черномъ же кружевномъ чепчик съ лиловыми лентами. Все въ ней — и этотъ чепецъ, и маленькія, старческія ручки въ вязаныхъ митэнгахъ, и беззубый ротикъ,— все было какъ-то необыкновенно миловидно и опрятно. Она везла изъ Москвы, на вакацію, къ себ въ деревню своего внука, маленькаго шустраго кадета, который постоянно пугалъ ее, то взбираясь на бортъ, то исчезая гд-то внизу третьяго класса, и на котораго она, видимо, не могла достаточно налюбоваться. Эта старушка съ самаго начала такъ участливо разспрашивала Зину, съ такой доброй, улыбкой смотрла на нее, что Зина охотне еще, чмъ всмъ другимъ, разсказывала ей и о себ,и объ Алеш, и о свадьб, и о родныхъ своихъ,словомъ, обо всемъ, что такъ интересовало ее само, и о чемъ такъ сочувственно слушала ее старушка. Зато другая дама, болзненная и изнуренная, поминутно раздражавшаяся на своего веселаго, здороваго мужа, положительно смущала Зину. Она немножко трусила ее и при ней старалась даже меньше говорить и смяться, и отъ всей души жалла ея мужа, такого цвтущаго и веселаго, но, въ угоду больной жен, притворявшагося тоже молчаливымъ и серьезнымъ, что ему, видимо, трудно давалось.

Третья же дама была, наоборотъ, очень полная, добродушная, съ широкимъ, легко потвшимъ, лицомъ, которому она старалась придавать сентиментально-мечтательное выраженіе. Ей было на видъ лтъ сорокъ, но, судя по ея яркому красному платью и буколькамъ на лбу, она была еще очень не прочь помолодиться и пококетничать. Она тоже хала съ мужемъ, но этотъ мужъ, сутоловатый, съ желчнымъ лицомъ и въ тепломъ ватномъ пальто, несмотря на жаркую погоду, по мннію Зины, гораздо боле подходилъ къ болзненной, раздражительной Софь Ильинишн, чмъ къ толстой, добродушно-сентиментальной Марь Павловн. Зина даже уже длала планы о томъ, какъ хорошо было бы взять и обмнять этихъ супруговъ такъ, чтобы доброй Марь Павловн достался бы веселый Николай Васильевичъ, а раздражительной Софь Ильинишн — сердитый, и угрюмый, на всхъ смотрвшій исподлобья, супругъ Марьи Павловны.

За одинъ день на вод Зина загорла и еще больше посвжла и порозовла. Лицо ея, незнавшее пудры и только что умытое холодной водой, дышало свжестью, а волнистые, слегка вившіеся отъ природы волосы были еще влажны отъ воды и сильне вились на затылк и вискахъ.

Когда она вышла, свжая и цвтущая, и улыбнулась всмъ своей милой жизнерадостной улыбкой — лица другихъ тоже невольно оживились и повеселли, и даже въ потухшихъ, суровыхъ глазахъ Софьи Ильинишны мелькнуло что-то мягкое и нжное.

— Ну, какъ вы спали?— спросила нжно, оглядывая ее всю, полная Марья Павловна.

— Ахъ, отлично! тутъ такъ хорошо спится!— воскликнула Зина, съ молодымъ аппетитомъ принимаясь за свой кофе, который ей казался необыкновенно вкуснымъ.

— Смолоду-то везд спится сладко,— ласково сказала старушка Никулина.

Ей никто ничего не отвтилъ. Софья Ильинишна говорила, большей частью, только когда сердилась, а добродушная Марья Павловна была сегодня почему-то не въ дух.

Ея супругъ сидлъ тутъ же и, закрывшись со стороны дамъ газетой, съ недовольнымъ видомъ отпивалъ большими глотками свой чай.

— А мы вчера долго-долго на палуб сидли! Ночь была такая чудная…— сказала Зина, никакъ не подозрвавшая, что именно это-то и поссорило вчера супруговъ.

— Счастливые!— съ глубокимъ вздохомъ проговорила Марья Павловна, но супругъ ея нервно повернулся на стул, и лицо его стало еще недовольне.

— Ну, посл девяти часовъ на палуб сидть нездорово. Сыро очень длается,— замтила старушка Никулина, страдавшая ревматизмомъ.

— Крайне вредно-съ! Крайне-съ!— вдругъ съ какимъ-то сердитымъ оживленіемъ вмшался супругъ Марьи Павловны и даже газету отъ себя отбросилъ.— И особенно-съ при грудныхъ болзняхъ! Какъ разъ воспаленіе схватишь!

— Ахъ, полно, пожалуйста!— обидчиво заговорила Марья Павловна:—можно было бы одться потепле!

— Да-съ, недоставало мн только, съ моимъ плевритомъ, добровольно подвергаться такому риску изъ-за глупыхъ фантазій.

Марья Павловна насмшливо передернула плечами и иронически улыбнулась.

— Да вдь плевритъ-то у тебя,— сказала она,— семь лтъ тому назадъ былъ. При чемъ же онъ тутъ? просто упрямство одно, чтобы на своемъ только поставить!

— Это все равно, когда былъ, слды на всю жизнь остаются!— закричалъ еще сердите ея мужъ: — всю жизнь посл него беречься приходится! Господа Савельевы,— люди молодые, никакихъ болзней еще не имютъ удовольствія знать, имъ и игрушки въ руки, а уже намъ съ чего за ними бгать, да тоже влюбленныхъ юнцовъ изображать — этого, ужъ извини, матушка, никакъ понять не могу!

Зина немножко испугалась, услыхавъ, что рчь свелась вдругъ на нихъ, да еще въ такомъ недовольномъ тон, но въ то же время ей было ужасно смшно видть, какъ Марья Павловна ссорилась со своимъ супругомъ.

Но Марья Павловна разобидлась не на шутку.

— Ахъ, оставь, пожалуйста!— заговорила она, уже чуть не плача:— ты какъ привяжешься, такъ съ тобой не сговоришься! Никто тебя и не проситъ влюбленнаго разыгрывать, а говорятъ только про то, что кисли-кисли въ этой Москв вонючей, а теперь, когда въ кои вки разъ собрались, наконецъ, попутешествовать, демъ по Волг, по такимъ все чуднымъ, поэтическимъ мстамъ, и вмсто того, чтобы пользоваться случаемъ и наслаждаться природой — опять то же самое, опять только по каютамъ киснемъ!

— Ну, и наслаждайся, матушка, наслаждайся!— визгливо вскрикнулъ мужъ, вскакивая съ мста.— Наслаждайся, коли охота есть, а ужъ я для этихъ-то наслажденій старъ сталъ! Подумаешь, луны никогда не видали! Невидаль какая, есть чмъ любоваться! Луна какъ луна!

И сердито застегнувъ на вс пуговицы свое ватное пальто, онъ закашлялся сухимъ, раздраженнымъ кашлемъ и вышелъ, бросивъ недопитый чай.

Марья Павловна презрительно махнула вслдъ ему рукой и ничего больше не сказала.

Первую минуту вс неловко молчали. Зин страшно хотлось разсмяться, но, боясь этого, она всми силами сдерживалась и молча допивала свой кофе.

— Ну, куда же вы мужа своего двали?— спросила ее старушка Никулина, видимо, нарочно больше для того, чтобы перемнить тему и прервать неловкое молчаніе.

— Ахъ, онъ теперь на палуб, Казань караулитъ, какъ она покажется, сейчасъ за мной придетъ!— радостно, сама не зная чему радуется, отвтила Зина.

— Счастливые!— сказала опять Марья Павловна и опять глубоко вздохнула и съ печальнымъ видомъ жертвы подняла къ небу глаза.

— Вс мы чрезъ это мимолетное счастье прошли!— заговорила вдругъ съ какимъ-то язвительнымъ пренебреженіемъ Софья Ильинишна, все время молча вязавшая голубой гарусный шарфъ.

— Отчего же мимолетное?— удивилась Зина.

Софья Ильинишна горько усмхнулась и пожала плечами.

— Оттого, cher enfant, что первую недлю каждый бракъ счастливъ!.. а вотъ, что потомъ, будетъ…

— Что же потомъ будетъ?— невольно смущаясь и чувствуя отъ словъ Софьи Ильинишны, какой-то холодъ на сердц, спросила Зина.

— А вотъ поживите съ наше, такъ узнаете!— сказала Софья Ильинишна и разсмялась точно съ какимъ-то злораднымъ удовольствіемъ.

Но Марья Павловна остановила ее.

— Ахъ, Софья Ильинишна, къ чему омрачать молодое счастье,— сказала она съ укоромъ.

Старушк Никулиной тоже стало жаль огорчившуюся Зину.

— Не всегда ужъ вдь такъ бываетъ,— съ доброй, ободряющей улыбкой сказала она.

— Вотъ мы, съ моимъ старикомъ, ужъ 42-й годъ доживаемъ,— продолжала она,— а, слава Богу ни на что пожаловаться не могу! Пожалуй, и теперь другъ друга-то не меньше, чмъ и въ старину, любимъ! Оно, конечно, то была любовь одна, а теперь другая, но по-моему и эта не хуже первой.

— Вотъ видите!— радостно воскликнула Зина, которой, въ ея 18 лтъ, эти 42 года казались цлой вчностью.

— Вотъ видите!— радостно повторила она:— можетъ-быть, и мы также всю жизнь хорошо проживемъ!

Софья Ильинишна недоврчиво усмхнулась, и съ сомнніемъ покачавъ головой, нервно накинула на спицу новую петлю.

— Ну, это ужъ чудо какое-то! И потомъ, знаете, въ этихъ случаяхъ лучше никогда не хвалиться, какъ разъ сглазишь. Я тоже хвалилась!— прибавила она съ насмшкой, и въ лиц ея мелькнуло горькое, болзненное выраженіе.

— Господи, матушка, да Богъ съ вами!— засмялась старушка Никулина:— вдь моему-то старику седьмой десятокъ на исход, неужели же и теперь, еще сглазить возможно!

— Ахъ, не говорите, не говорите!— раздраженно замахала на нее руками Софья Ильинишна: — всякіе случаи бываютъ! Я знаю случай, когда люди посл 35-ти лтъ разошлись! Ему ужъ 66 лтъ было, дочери ужъ замужемъ были, сыновья взрослые, внуки были, и все-таки же разошлись! И изъ-за какой двчонки-то ничтожной… ихъ же горничная была! Нтъ, ужъ не говорите, за нихъ ручаться никогда нельзя! А ужъ такихъ-то случаевъ, что посл 15 да 20 лтъ расходились, такъ этихъ и не перечесть!

— Ну, ужъ Богъ васъ знаетъ, какая вы невроятная, ничему не врите!— недовольно поджимая губы, сказала старушка Никулина.— Конечно, всякіе случаи бываютъ, да вдь ужъ не такъ же часто, какъ вы говорите. Этакъ и замужъ никто бы не пошелъ.

— О! пошли бы! можете быть спокойны, что пошли бы!— съ презрніемъ разсмялась Софья Ильинишна.

Марья Павловна ничего не говорила и только вздыхала глубокими, продолжительными вздохами точно желая сказать ими:

— Ахъ, ужъ мн-то не говорите. Я-то ужъ достаточно все это знаю. На самой себ все испытала!

‘Неужели это правда?’ съ ужасомъ подумала Зина, и на минуту сердце ея заныло какой-то щемящей, непривычной болью, точно отъ предчувствія того ужаснаго и печальнаго, что, по увренію Софьи Ильинишны, непремнно ожидало ее гд-то въ будущемъ.

Вс примолкли, даже старушка Никулина, не на шутку, казалось, растревоженная мрачными предсказаніями разочарованной Софьи Ильинишны, о чемъ-то пригорюнилась.

А Софья Ильинишна, какъ бы удовлетворивъ свою болзненную желчь тмъ, что отравила спокойствіе другихъ, съ довольнымъ оживленіемъ на лиц вязала свой шарфъ, быстрыми нервными движеніями накидывая на спицу петлю за петлей.

‘Неужели это правда?’ спрашивала себя Зина и растеряннымъ, испуганнымъ взглядомъ обводила всхъ этихъ старшихъ, боле опытныхъ, чмъ она, женщинъ, невольно ища себ въ нихъ утшенія и ободренія. Но утшенія на ихъ лицахъ въ эту минуту было мало… И ей стало такъ тоскливо на душ, что она. едва удерживалась отъ слезъ.

Вдругъ маленькая, ведущая на палубу, дверка залы распахнулась, и на порог ея, въ яркой полос свта, показался Алеша.

— Зина,— крикнулъ онъ весело,— или скорй! Казань!

‘Нтъ, неправда, неправда!’ радостно воскликнула про себя Зина и, разомъ вся просіявъ, съ счастливой улыбкой бросилась навстрчу мужу.

Вс засуетились и высыпали на палубу. Казань, точно подернутая лиловатой дымкой, вырисовывалась вдали своими высокими остроконечными минаретами, башнями и куполами церквей, золотые кресты которыхъ яркими точками горли на солнц. Булакъ же, у котораго устроены пристани, виднлся уже совсмъ ясно, и съ парохода уже можно было различить ряды его лавокъ и толпу снующаго народа.

Пароходъ весело заревлъ, точно издали привтствуя берегъ и извщая всхъ о своемъ благополучномъ прибытіи, и торжественно и красиво вырзываясь на синев неба контурами своего благо трехъэтажнаго корпуса, сталъ медленно подходить къ усыпанной народомъ пристани.

Оттуда ему уже махали платками и шапками.

Тамъ были и пріхавшіе встрчать и новые пассажиры, и матросы стоявшихъ здсь другихъ пароходовъ, и торговки съ огурцами и молокомъ, и какіе-то ребятишки прибгавшіе отъ нечего длать къ каждому пароходу и все это, волновалось, шумло и двигалось живой, пестрой массой.

— Здравствуйте, здравствуйте!— перекликались встрчавшіе съ пріхавшими.— Какъ дохали? Благополучно ли?

— Отлично! Ахъ, Семенъ Прохорычъ, и вы тутъ?

— Я-съ, Наталья Петровна, собственной своей персоной!

— А Оля гд?

— Дальше, дальше, господа, отъ борта! Берегись! Руки съ борта прочь!

Матросы ловко и быстро кидали канаты и спускали деревянныя лстницы съ нижней палубы на пристань, а толпа съ обихъ сторонъ уже нетерпливо рвалась впередъ, суетясь и толкая другъ друга, точно боясь куда-то опоздать.

Но помщавшіеся на нижней палуб пассажиры третьяго класса, все больше рабочіе, съ мшками за спиной, срой гурьбой хлынули первые впередъ и загромоздили всмъ дорогу.

Зина, перегнувшись чрезъ бортъ, съ любопытствомъ смотрла сверху на всю эту суматоху, и вдругъ ей тоже ужасно захотлось скорй, сейчасъ же, сбжать по этой тонкой, гнувшейся подъ тяжестью народа, лстниц и очутиться во всей этой суетящейся толп, которая привлекала ее именно своей толкотней.

‘Ахъ, какъ хорошо!’ думала она съ восторгомъ, и вдругъ ей пришло въ голову: ‘какъ хорошо быть замужемъ и путешествовать всюду съ мужемъ и каждый день все видть новыя мста, новыхъ людей, новые города!..’ А еще годъ тому назадъ она, бывало, просыпалась порой чуть не съ ужасомъ, вспоминая, что сегодня страшный день какого-нибудь экзамена! А теперь уже не будетъ больше ни экзаменовъ, ни учителей, ни гувернантокъ, а будетъ всегда только ея милый Алеша, и она свободна, совсмъ свободна, и можетъ и длать, и говорить, и читать все, что хочетъ! И такъ хорошо, такъ чудно хорошо жить на свт, и такъ много, много имъ еще жить!..

— Подемъ, Алеша, и мы тоже въ Казань!— воскликнула вдругъ она, схватывая его за руку и смотря на него веселыми, блестящими глазами.

Пароходъ стоялъ здсь три часа, и Алеша, взглянувъ на часы, разсчиталъ, что если имъ удастся захватить хорошаго извозчика, то они успютъ осмотрть главныя улицы города.

Ему и самому хотлось похать, съ Казанью было связано у него много воспоминаній. Въ ней онъ началъ свою университетскую дорогу, но вскор посл ссоры съ однимъ изъ профессоровъ, съ которымъ они почему-то не взлюбили другъ друга, перешелъ въ петербургскій университетъ. Ему тоже захотлось взглянуть на знакомыя улицы, на университетъ, на домъ, въ которомъ жилъ, и показать все это Зин…

‘Да,— подумалъ онъ вдругъ,— это была судьба! Нужно было, чтобы я встртился и женился на Зин, а не поссорься я тогда съ профессоромъ — я не перешелъ бы въ Петербургъ и не встртился бы, значитъ, съ ней…’

Но Зина не давала ему думать и быстро тянула его куда-то за руку.

— Подемъ, Алеша, подемъ!— нетерпливо говорила она, поспшно на ходу завязывая ленты своей бленькой шляпы.

— Не безпокойтесь! Еще три часа осталось, а коли опоздаете, такъ и быть, четверть часика подождемъ!— сказалъ капитанъ, проходя мимо нихъ и невольно улыбаясь на разгорвшееся миловидное личико Зины, весело выглядывавшее на него изъ-подъ шляпы.

— Неужели подождете?— воскликнула обрадованная Зина, и ее такъ заняла мысль, что цлый пароходъ, со всми пассажирами, будетъ стоять и ждать ихъ, что даже захотлось нарочно опоздать.

— Спросите, нтъ ли на пристани извозчика едора, если есть — непремнно его берите, отлично здитъ!— закричалъ имъ вслдъ капитанъ.

Срая публика, по выраженію матросовъ, уже ‘сплыла’, и порядокъ кое-какъ, наконецъ, водворился.

Зина весело сбжала внизъ по лстниц, улыбаясь своей безсознательной, радостной улыбкой всмъ, кто попадался имъ навстрчу.

— Вотъ славная-то парочка!— съ удовольствіемъ смотря имъ вслдъ, сказалъ капитанъ стоявшему подл него мужу Софьи Ильинишны.

— Ахъ, да, да!— подхватилъ тотъ съ оживленіемъ, съ тмъ оживленіемъ, съ которымъ пожилые веселые мужчины, любящіе ухаживать, говорятъ о хорошенькихъ женщинахъ.

— Да, прелесть, что за двочка! Смотрть весело!— сказалъ онъ съ удовольствіемъ, облизывая свои полныя румяныя губы, точно въ предвкушеніи лакомаго блюда.

— Весь пароходъ перебаломутили своими глупостями,— сердито сказалъ угрюмый мужъ Марьи Павловны, который вовсе не любилъ ухаживать и, по собственному признанію, не понималъ никакой существенной разницы между красивой женщиной и безобразной.

VI.

Уже съ самаго утра послдняго дня ихъ плаванія, Алеша, думая о томъ, что сегодня они будутъ, наконецъ, дома, началъ замтно волноваться. Глядя на него, волновалась и Зина, которой, впрочемъ, такъ нравилось путешествіе на пароход, что она съ удовольствіемъ бы продолжила его еще на нсколько дней. Но въ то же время и ею все сильне овладвало любопытство, какія это такія ‘Яблони’, которыя такъ любитъ ея Алеша! Какой тамъ домъ, садъ, комнаты, и она въ двадцатый разъ заставляла мужа разсказывать себ обо всемъ этомъ.

Они должны были подойти къ своимъ Яблонямъ только къ восьми часамъ вечера, но Алеша, съ нетерпніемъ поджидавшій выступовъ знакомыхъ горъ, уже съ трехъ часовъ дня почти не отходилъ отъ борта.

— Ну, теперь скоро,— сказалъ, проходя мимо нихъ, капитанъ.— Часа черезъ три и дома будете!

Но Зин эти послдніе три часа показались такими долгими, что она даже огорчилась.

— Какъ, еще цлыхъ три часа?!— воскликнула она съ разочарованіемъ.— Господи, какъ долго! Можетъ-быть, можно хать немножко поскорй? Ну, хоть самую чуточку поскорй!

— Нтъ, ужъ поскорй нельзя!— отвтилъ капитанъ смясь.— Разв ужъ только самую ‘чуточку’!— пошутилъ онъ ей въ утшеніе.

— Успете, успете еще!— крикнула имъ Марья Павловна, которая, сидя неподалеку отъ нихъ за круглымъ блымъ столикомъ, пила чай со старушкой Никулиной.

— Пускай потише дутъ,— сказала старушка Никулина, улыбаясь своей доброй улыбкой,— а то намъ безъ васъ скучно будетъ!

Но Зина вдругъ перестала интересоваться всмъ окружающимъ — весь интересъ сосредоточивался для нея теперь на однхъ Яблоняхъ, и ей казалось, что эти послдніе часы тянутся дольше, чмъ предыдущіе три дня.

Ихъ волнующееся, нетерпливое ожиданіе невольно переходило и на другихъ, и вмст съ ними, казалось, ждали чего-то и вс остальные. За эти три дня многіе на пароход такъ привыкли къ симпатичнымъ молодымъ супругамъ, что теперь чуть не каждый считалъ своей обязанностью подойти къ нимъ и спросить:

— Ну, что?

И затмъ успокоить ихъ, сказавъ, что ‘теперь уже скоро, скоро…’

Даже суровый супругъ Марьи Павловны сталъ какъ-то мягче и, проходя мимо нихъ, тоже останавливался подл нихъ и, вглядываясь вмст съ ними въ даль рки, разспрашивалъ Алешу объ имніи: сколько у нихъ всего десятинъ, да сколько пахотной и лсу, глубокъ ли черноземъ и т. д.

Онъ и теперь подошелъ и, молча, не глядя на Зину (онъ никогда не глядлъ на нее и не обращался къ ней), остановился подл.

— Ну, что?— спросилъ онъ, повторяя машинально т слова, съ которыми вс теперь обращались къ нимъ.

Вдругъ лицо Алеши вспыхнуло, и онъ крпко сжалъ руку жены.

— Вотъ…— проговорилъ онъ взволнованно.— Вотъ… вотъ…— повторялъ онъ, вглядываясь куда-то вдаль нжно загорвшимися глазами.

Но Зина ничего еще не видла. По берегу тянулись т же пустынныя, покрытыя лсомъ, горы, и никакихъ признаковъ ни деревни, ни усадьбы на нихъ не было. Только воздухъ сталъ какъ-будто ароматне, и откуда-то потянуло вдругъ запахомъ цвтущихъ яблонь.

— Гд, гд?— спрашивала Зина въ волненіи, приподымаясь на цыпочки.— Гд? Я ничего не вижу!

Но Алеша только крпче сжималъ ей руку и жадно, всей грудью дыша, съ счастливой улыбкой повторялъ:

— Сейчасъ… сейчасъ…

Вс подошли къ нимъ и, столпившись вокругъ, тоже приподымались, и вглядывались впередъ.. Нкоторые вынули бинокли.

— Вотъ!— воскликнулъ опять Алеша, и въ ту же минуту пароходъ, обогнувъ гору, очутился напротивъ большого села, лпившагося внизъ по склону, а напротивъ, навстрчу къ нему, съ сосдней горы, сбгалъ старый помщичій садъ, закрывавшій собой усадьбу, отъ которой на золотистомъ закат вечерняго неба виднлась только красная крыша дома и кусокъ блой стны. Издали казалось, что и село, и садъ — все засыпано пушистымъ, только-что напавшимъ, розовато-блымъ снгомъ, отъ той массы цвтущихъ яблонь, которыя окружали его со всхъ сторонъ. Алеша, крпко прижавъ къ себ одной рукой Зину, другой радостно махалъ шляпой, привтствуя дорогой, милый ему, берегъ.

Вс съ говоромъ и улыбками столпились вокругъ нихъ, любуясь и ими, и открывшимся прекраснымъ видомъ. Пароходъ далъ долгій сильный свистокъ своимъ могучимъ басомъ и, подойдя нсколько ближе къ берегу, остановился, плавно, чуть замтно покачиваясь на легкой зыби.

— Ну, вотъ вы и дома!— сказалъ, радуясь ихъ удовольствію, подошедшій опять капитанъ.

Отъ берега ужъ плыли навстрчу къ нимъ дв большія лодки, и съ одной изъ нихъ, на которой рзко выдлялась огромная фигура Алекся Егоровича, одтаго во что-то свтлое, имъ тоже махали платками.

Алексй Егоровичъ, стоя посреди лодки во весь свой богатырскій ростъ, плавно махалъ широкой соломенной шляпой надъ своей лысой, ярко освщенной заходящимъ солнцемъ, головой.

— Вонъ тетя Лиза! А это вотъ, въ темномъ, сестра Лиза!— отрывисто говорилъ Зин Алеша.— А на рул вонъ братъ Андрюша и садовникъ Иванъ… Здраствуйте, здраствуйте!— громко кричалъ онъ, стараясь, чтобы звукъ его голоса долеталъ до лодокъ.

Зина тоже махала платкомъ и что-то кричала и смялась, и радостно хлопала въ ладоши. Она наскоро спшила со всми прощаться — и съ любезнымъ капитаномъ, котораго Алеша, тряся за руки, въ волненіи благо дарилъ за что-то, и съ старушкой Никулиной, крестившей ее на прощань, и съ Марьей Павловной, и со всми этими милыми, добрыми, такъ полюбившими ее, какъ ей казалось въ эту минуту, пассажирами и даже съ пробгавшими мимо матросами, которыхъ она уже знала по именамъ.

Лодки подъхали совсмъ близко къ пароходу и цплялись за него длинными желзными баграми. Матросы торопливо устанавливали къ нимъ маленькую лсенку, по которой надо было спускаться въ нихъ.

— Алексй, давай сюда прежде всего жену!— закричалъ Алексй Егоровичъ, и Зина, перегнувшись черезъ бортъ, увидала гд-то внизу, совсмъ близко отъ себя, и его, и тетю Лизу и какія то другія, незнакомыя еще, но улыбающіяся ей лица, и ее охватилъ такой восторгъ, что захотлось скорй, сейчасъ же спрыгнуть къ нимъ внизъ и расцловать ихъ всхъ. Но для этого надо было спуститься сначала въ нижній этажъ парохода, съ котораго устроена была лстница. Она побжала туда, подъ руку съ капитаномъ, который непремнно хотлъ самолично передать ее съ рукъ на руки ея тестю, но по дорог она еще много разъ останавливалась, поспшно прощаясь то съ тмъ, то съ другимъ. Вс жали ей руки, желали счастья, а дамы на ходу, цловали ея раскраснвшееся, всмъ улыбавшееся, личико.

Алеша возился съ багажемъ и наскоро отдавалъ какія-то приказанія пришедшимъ наверхъ людямъ со второй лодки, предназначенной для вещей.

Но въ ту минуту, когда Зина съ капитаномъ добжала, наконецъ, до лстницы, подл которой ихъ дожидались два матроса, она вдругъ испуганно вскрикнула и невольно отшатнулась назадъ, не ршаясь спуститься по этой хрупкой, прозрачной лсенк, сквозь которую отовсюду виднлась темная глубь воды. Но чьи-то сильныя руки, въ красныхъ кумачевыхъ рукавахъ, быстро приподняли ее на воздухъ, и, прежде чмъ она успла опомниться, другія руки, такія же сильныя, но только уже въ свтлыхъ рукавахъ, перехватили ее къ себ и однимъ размахомъ поставили на дно большой, чуть-чуть закачавшейся, лодки. И въ ту же минуту чьи-то третьи обняли ее, и къ полному своему восторгу, Зина поняла, что она уже въ лодк, и такъ порывисто бросилась цловать тетю Лизу, что лодка опять сильно закачалась.

— Ну, садись, садись, дочка!— говорила, смясь и усаживая ее подл себя, тетя Лиза.

Чрезъ минуту и Алеша смлымъ, привычнымъ движеніемъ ловко спустился по лсенк и на ходу обнялся съ отцомъ.

— Покорно благодарю господина капитана за вниманіе къ моимъ молодымъ путешественникамъ!— зычно прокричалъ Алексй Егоровичъ, раскланиваясь со стоявшимъ наверху капитаномъ.

— До свиданія, до свиданія!— закричала Зина, только сейчасъ понявъ, что они уже совсмъ разстались съ милымъ пароходомъ, котораго ей вдругъ стало ужасно жаль.

Въ отвтъ ей снова раздались прощальныя привтствія всхъ пассажировъ, которые, собравшись у борта, все еще смотрли на нихъ сверху.

— Ну, трогай!— сказалъ Алексй Егоровичъ.

Лодки тихо качнулись и начали отплывать.

Пароходъ недвижно подождалъ еще минуту и, затмъ, описавъ дугу, тоже медленно двинулся въ путь. Но оставшіеся на немъ пассажиры продолжали кланяться к махать платками, и никто не хотлъ отойти, прежде, чмъ новая гора не скроетъ совсмъ отъ нихъ маленькую лодочку.

Когда Зина увидала, какъ за поворотомъ горы исчезъ послдній остатокъ благо корпуса, ей опять стало такъ грустно и жалко его, точно она только что разсталась съ живымъ, близкимъ ей, существомъ. Изъ-за горы виднлся теперь только легкій слдъ таявшаго въ неб дымка, вдругъ раздался могучій, такъ знакомый уже Зин, ‘ревъ’, котораго она все пугалась сначала.

Это пароходъ въ послдній разъ прощался съ ними, и сердце Зины невольно сжалось,

— Ну, вотъ, Зиночекъ, мы и дома!— сказалъ Алеша, замтившій, какъ въ глазахъ жены мелькнула грусть.

— И въ добрый часъ!— радостно, любуясь своими дтьми, проговорилъ Алексй Егоровичъ.

— А мы съ Андрюшей сегодня съ семи часовъ утра все на берегъ бгали да глядли, не видать-ли гд вашего парохода!— сказала высокая, рослая двушка съ сильно загорвшимъ лицомъ.

‘Вотъ она какая, эта Лиза!— подумала Зина, съ любопытствомъ вглядываясь въ свою новую родственницу.— Вотъ она какая… только совсмъ на Алешу не похожа… совсмъ другая… но все-таки же славная, прелесть какая…’

И Лиза тоже пытливо смотрла на нее своими умными карими глазами. На мгновеніе взгляды ихъ встртились, и он об отчего-то вспыхнули, улыбнулись другъ другу и сейчасъ же застнчиво отвернулись.

— Ну, вотъ и пріхали!— сказала тетя Лиза, когда лодка, слегка стукнувшись о бревна, пристала къ маленькой пристани, устроенной прямоподъ горой, внизу сада.

— Вотъ и пріхали!— радостно повторилъ за ней Алеша и, не давъ лодк вполн причалить, поспшно выпрыгнулъ на берегъ.

Тамъ уже стояли, дожидаясь ихъ, какая-то небольшая пухленькая двочка и старушка въ темномъ ситцевомъ плать, которая, увидвъ Алешу, съ воплемъ бросилась къ нему на грудь и зарыдала, цлуя его голову и лицо.

— Ну, дочка, выходи на родную землю!— сказалъ Алексй Егоровичъ, какъ перышко приподнимая Зину своими сильными руками.

Зина машинально улыбнулась ему и осторожнымъ, несмлымъ шагомъ ступила ‘на родную землю’. И вдругъ ей стало какъ-то жутко. Вокругъ нея все были новыя, чужія лица, съ любопытствомъ осматривавшія ее, а прямо предъ ней возвышалась крутая, незнакомая ей, гора, вся поросшая темною зеленью дубовъ.

И ей не врилось, что отнын это ея ‘родная земля’, не врилось, что она пріхала ‘домой’, и было жутко подняться на эту темную высокую гору, за которой ее ждало начало какой-то совсмъ новой, непривычной ей, жизни…

Инстинктивно она схватила руку. Алеши и крпко сжала ее, точно ища въ этой милой ей рук поддержки и защиты себ…

VII.

На крыльц люди, собравшіеся встртить молодыхъ, радостно привтствовали своего любимца — Алешу, который со всми здоровался и цловался. Для него не было тутъ ни чужихъ, ни новыхъ лицъ, онъ всхъ ихъ зналъ и любилъ еще съ дтства, у всхъ у нихъ выросъ на глазахъ.

И Зин стало жаль — зачмъ она тутъ никого не знаетъ, зачмъ она для нихъ всхъ такая же ‘новая’ и чужая, какъ и они вс для нея.

Ей хотлось бы такъ же, какъ и Алеш,встртить тутъ все знакомыя привичныя лица и такъ же, какъ и онъ, со всми радостно перецловаться.

Ей было страшно неловко подъ этимъ всеобщимъ любопытнымъ разглядываніемъ, и она боялась, ‘понравится ли она’. Она бы хотла всмъ понравиться, чтобы никто не могъ осудить ея Алешу за неудачный выборъ, и невольно смущалась и конфузилась, не зная, какъ лучше держать себя для того, чтобы ‘понравиться’. И именно оттого, что она думала и старалась объ этомъ — именно потому-то это и не выходило у нея такъ легко, какъ бывало всегда, когда она дйствовала безсознательно. Особенно ее смущала старенькая няня Алеши, которая первая встртила ихъ на берегу внизу. Зина все время чувствовала на себ ея пытливый, вглядывавшійся какъ бы въ самую душу ея, взглядъ и невольно робла подъ нимъ,

— Вотъ, няня,— съ гордостью сказалъ ей Алеша,— какую я жену привезъ!— Смотри, люби ее такъ же, какъ меня!

— И молоденькая же!— сказала няня, не то участливо, не то съ сомнніемъ покачивая своей сдой, повязанной темнымъ платочкомъ, головой.

И Зина такъ и не поняла, одобряетъ ее няня за то, что она такая ‘молоденькая’, или порицаетъ.

Они вошли въ большую, выбленную блой краской, залу, служившую въ то же время и столовой, посреди которой былъ уже накрытъ столъ и шумлъ самоваръ.

Зина старалась держаться ближе къ тет Лиз, къ которой чувствовала инстинктивное довріе. Алеша же былъ въ такомъ восторг, что возвратился, наконецъ, домой, что положительно не могъ усидть на одномъ мст. Его тянуло сейчасъ же обжать весь домъ, заглянуть во вс его старые, хорошо знакомые ему, уголки, убдиться, не перемнилось ли что-нибудь въ его отсутствіе, не прибавилось ли чего-нибудь новаго. Но Зину тетя Лиза не пустила съ нимъ.

— Поспетъ еще!— сказала она, усаживая ее подл себя за чайный столъ.— Дай ей опомниться, да и темно уже,— вотъ поужинаемъ да и ложитесь съ Богомъ пораньше, посл дороги-то, а завтра утромъ встанете и осмотрите все.

Алеша убжалъ одинъ, а Зина осталась съ Лизой и тетей Лизой въ столовой и разговаривала съ ними.

Он разспрашивали ее, хорошо ли было хать, понравилась ли ей Волга и т. д., но Зина все еще не могла освоиться и немножко дичилась. Тетя Лиза первая замтила это, и чтобы не смущать ее еще больше, сдлала Лиз знакъ, чтобы та не приставала къ ней съ разспросами.

Когда Зина оглядывалась кругомъ, ей было какъ-то странно и дико видть себя въ этой незнакомой зал, съ горками стариннаго фарфора по угламъ и съ портретами на стнахъ, какихъ-то ддушекъ и бабушекъ, въ старомодныхъ прическахъ и шаляхъ на плечахъ.

Ей казалось, что вс они смотрятъ на нее тмъ же пытливымъ взглядомъ, какимъ смотрла Алешина няня, и молча спрашиваютъ ее:

— А ну-ка, покажись-ка! какая ты?

Въ распахнутыя окна виднлся большой садъ, съ длинными аллеями, терявшимися гд-то въ глубин сгущавшагося уже мрака, и зеленыя маковки деревьевъ темнымъ кружевомъ вырзывались на золотистомъ, потухающемъ неб, съ котораго сбгали послднія краски заката.

И все, куда ни падалъ взглядъ Зины, все было чуждо и непривычно ей, и ей не врилось, что она ‘дома’ и что вс эти чужія, съ любопытствомъ осматривавшія ее, лица — родныя лица.

Но скоро вернулся Алеша съ Алексемъ Егоровичемъ, и разговоръ разомъ оживился.

Всмъ домашнимъ хотлось знать мельчайшія подробности ихъ свадьбы и путешествія, и они набросились съ вопросами на Алешу, который самъ былъ очень радъ обо всемъ разсказывать.

Тетя Лиза и за разговоромъ не забывала угощать своихъ молодыхъ. Она подкладывала имъ лучшіе кусочки и заставляла сть побольше. Но Зин не хотлось сть, она была молчалива и не могла освободиться отъ чувства какой-то безотчетной грусти.

Зато Алеша былъ такъ веселъ и оживленъ и разсказывалъ съ такимъ увлеченіемъ, что вс примолкли и только слушали его, любуясь имъ и радуясь, что онъ, этотъ общій любимецъ семьи, безъ котораго въ дом казалось такъ пусто — опять наконецъ съ ними, и уже навсегда.

Алексй Егоровичъ не спускалъ съ него почти влюбленныхъ глазъ, и Зина замтила, какъ въ этихъ глазахъ нсколько разъ мелькали радостныя, счастливыя слезы, которыя онъ смущенно смигивалъ скорй съ рсницъ въ свою окладистую сдую бороду, гд ихъ не было видно.

Сумерки все сгущались, но тетя Лиза не зажигала лампы. Она знала, что Алеша любитъ ‘сумерничать’. Алеша находилъ, что никогда не говорится и не мечтается такъ хорошо, какъ въ сумерки, и особенно лтнія.

Вдругъ въ ближайшихъ кустахъ сирени защелкалъ гд-то соловей.

Алеша, въ пылу увлеченія разговоромъ, не замтилъ его, но Зина услышала, и ей стало отчего-то грустно-грустно на душ и захотлось заплакать о чемъ-то — безотчетномъ для себя.

Этотъ соловей, по какой-то странной игр мыслей, напомнилъ ей вдругъ Петербургъ, родныхъ… И ей такъ захотлось увидть ихъ всхъ, перелетть туда, къ нимъ, хоть на одну минуту, очутиться вмст съ ними въ ихъ милой, ярко освщенной, столовой, въ которой такъ весело бывало сходиться по вечерамъ пить чай.

Но вмсто этой свтлой, яркой столовой, она сидитъ въ какой-то незнакомой комнат, окутанной по угламъ срой дымкой надвинувшихся сумерекъ, и кругомъ все новыя лица, все чужіе голоса.

А т дйствительно-близкіе, родные — гд они?.. Т далеко, и Богъ всть, когда она увидитъ ихъ…

Зина чувствовала, что вотъ-вотъ разрыдается, и, испугавшись этого, поспшно встала и ушла, сказавъ, что пойдетъ къ себ только переодться.

Алеша тревожно взглянулъ на нее, ему почудились слезы въ голос жены, и онъ хотлъ, пойти за ней, но тетя Лиза, у которой было много врожденнаго, чуткаго такта, остановила его.

— Иди, дочка, иди, милая…— сказала она ей такъ тепло и ласково, что слезы еще ближе подступили къ груди Зины.

— Ничего, ничего, пускай минутку одна побудетъ!— сказала она Алеш, когда Зина вышла.— Ничего, завтра все пройдетъ!…

VIII.

Когда на другой день Зина проснулась, то первое, что поразило ее, это были букетики какихъ-то красненькихъ цвтовъ на обояхъ, которыхъ она никогда раньше не помнила.

‘Гд же я?’ подумала она, прислушиваясь еще сквозь сонъ, какъ гд-то близко мычалъ теленокъ и кудахтали куры.

Она вскочила съ постели, протерла себ, какъ это длаютъ сонныя дти, глаза и съ удивленіемъ оглядлась кругомъ.

— Ахъ, да, да, Яблони! Въ Яблоняхъ!— воскликнула она, разомъ все вспомнивъ, и, проворно спустивъ съ постели свои босыя ножки, стала съ любопытствомъ разглядывать комнату.

Алеши уже не было, онъ всталъ такъ тихо, что даже не разбудилъ жену.

Соломенныя шторы на окнахъ были еще спущены, но солнце, пробиваясь сквозь нихъ, косыми лучами падало на яркій, заново выкрашенный полъ и на блый мраморный умывальникъ, съ небольшимъ зеркаломъ, отъ котораго по потолку бгали радужные зайчики.

И мебель, и обои, и занавски на окнахъ,— все пестрло букетиками тхъ красныхъ цвтовъ, которые первые бросились Зин въ глаза, и все точно лоснилось и блестло отъ новизны. Точно всю эту маленькую комнатку, съ низкимъ потолкомъ и широкой блой печью въ углу, сдлали только вчера.

— Вотъ и въ Яблоняхъ!— сказала себ Зина, и опять невольно задумалась.

Да, теперь уже всегда, каждый день, всю жизнь, будетъ она просыпаться въ этихъ Яблоняхъ, о существованіи которыхъ она раньше даже и не знала.

Ей вспомнилось, какъ грустно сдлалось ей вдругъ вчера вечеромъ и какъ она расплакалась, прибжавъ сюда.

И опять ей стало какъ будто грустно и даже страшно немножко, но солнце такъ ярко обливало всю эту комнату, словно засыпанную пестрыми букетиками, а подъ окномъ такъ весело кудахтали куры, что Зин совсмъ расхотлось плакать и думать о чемъ грустномъ.

Ей хотлось теперь только скорй все осмотрть, и прежде всего она соскочила съ постели и распахнула окно.

Прямо подъ окнами разстилался старый садъ, весь облитый солнцемъ, и изъ каждаго его куста неслись цлые птичьи хоры.

— Ахъ, какъ хорошо!— воскликнула Зина, перегибаясь и засматривая внизъ.

Домъ стоялъ на высот, и за садомъ шли зеленющія молодыми, точно изумрудными, всходами поля.

‘Нтъ,— подумала Зина, радостно подставляя свое горячее еще отъ сна лицо подъ легкій втерокъ,— нтъ, тутъ отлично! И отчего это мн вчера такъ грустно показалось? Совсмъ тутъ хорошо! И садъ хорошій, и комнатка наша славненькая. А сирени сколько! Ахъ, прелесть — и блая, и лиловая…’

Но вдругъ кто-то постучался въ дверь.

— Проснулась, дочка?— послышался голосъ тети Лизы.

— Войдите, тетя, войдите!— крикнула Зина, поспшно прыгая обратно въ постель.

— Э, да ты еще нжишься, баловница!— сказала тетя Лиза входя.— Охъ, ты, лнивица! Ужъ восемь часовъ скоро, а она еще не поднималась. Вставай, вставай скорй! Супругъ-то вонъ ужъ съ пяти часовъ поднялся, все село уже обгалъ.

И тетя Лиза похлопала Зину, какъ маленькую, своей широкой, большой рукой.

— Ахъ, тетя, какъ я рада!— сказала Зина, обнимая ее.

Она и сама не знала, чему собственно радуется, но чувствовала только во всемъ своемъ существ безпричинную, ликующую радость.— Ну, вотъ и отлично!— добродушно сказала тетя Лиза, чутьемъ понявъ Зинину радость.— А какъ поживешь, да пообвыкнешь немножко, такъ и совсмъ хорошо будетъ. Ну, вставай теперь скорй, я къ теб сейчасъ Матрену пришлю, она ваша камерфрау будетъ — все, что нужно, ей и приказывай, а я побгу моихъ чаемъ поить, а то твой супругъ, поди, совсмъ проголодался.. Да,— прибавила она какъ-то вдругъ серьезно,— вотъ это ужъ настоящій деревенскій хозяинъ будетъ, ему и привыкать не надо — это у него ужъ въ крови сидитъ!

— И я буду, тетя! Вотъ вы увидите, я чувствую, чувствую, что тоже буду!— воскликнула Зина съ торжествомъ.

— Ну, давай Богъ,— сказала ей тмъ же задушевно-серьезнымъ голосомъ тетя Лиза.— Давай Богъ, лучшаго ничего и не надо, какъ ежели у мужа и жены одинаковые вкусы и желанія. А то, какъ мужъ въ одну сторону тянетъ, жена въ другую, а дти подростутъ, пожалуй, еще и въ третью затянутъ, такъ ужъ тутъ что хорошаго, настоящей дружной жизни никогда не будетъ. Да ну, дочка, вставай, а то я тутъ съ тобой заболтаюсь и всхъ безъ чаю оставлю. Вставай, вставай, а сейчасъ я Матрешу къ теб пришлю!

И тетя Лиза убжала, боясь заболтаться еще дольше, а Зина весело вскочила и начала одваться.

Она чувствовала въ себ новую, радостную свжую бодрость, не ту, которая такъ часто заставляла ее, бывало, дурачиться, какъ маленькую, а какую-то новую, точно она сразу выросла и поняла что-то, чего не понимала раньше.

‘Да ужъ, конечно,— думала она, торопливо одваясь,— если жить въ деревн, такъ нужно сдлаться настоящей деревенской жительницей, какъ говоритъ тетя Лиза. Только какъ это собственно ‘сдлаться’? Что именно нужно длать для того, чтобы сдлаться такой?— Это она еще не совсмъ ясно представляла себ.— Но, вроятно, прежде всего не надо думать о Петербург, т.-е. ни о родныхъ, ни обо всхъ этихъ театрахъ, концертахъ, балахъ, которые она такъ любила тамъ. Если будешь думать, такъ ужъ непремнно начнешь и желать ихъ, и скучать безъ нихъ, а ужъ это плохо… Вотъ и одваться надо будетъ проще. Ей столько всего нашили, а куда, зачмъ все это тутъ! Вонъ тетя Лиза и Лиза какъ просто были одты, ужъ на что она мастерица замчать, ‘кто въ чемъ былъ’, а тутъ даже и она не замтила. Правду тогда Алеша говорилъ, что совсмъ вс эти тряпки излишни въ ихъ Яблоняхъ, онъ все время совтовалъ нашивать какъ можно меньше, но Hl&egrave,ne непремнно хотла сдлать сестр хорошенькое приданое, а madame Duffon, ихъ портниха, даже въ ужасъ пришла, услыхавъ, что женихъ совтуетъ ограничиться тремя-четырьмя платьями.

— Это невозможно!— сказала она почти съ негодованіемъ.— Но я буду имть въ виду вашу деревню,— и что вамъ за охота, mademoiselle, узжать туда, вы такъ молоды!— я сдлаю вамъ все самые простые туалеты, вполн подходящіе для деревенской жизни.

И туалеты были сдланы, дйствительно, прелестные, изящные, отличавшіеся той изысканной простотой, которая вполн подходила бы для какой-нибудь французской chtelaine, проводящей осень въ своемъ замк, но которые тутъ, въ глуши Самарской губерніи, казались теперь Зин положительно смшными и неумстными.

— Да,— сказала она себ ршительно,— буду все длать такъ, какъ тетя Лиза и Лиза, буду такъ жить, какъ он живутъ! Совсмъ я не хочу, чтобы про меня говорили: ‘вотъ петербургская барышня!’ И Алеша тогда еще больше будетъ доволенъ, а то вдь я знаю, онъ въ душ тоже, врно, боится, что я не приноровлюсь! А я приноровлюсь совсмъ, совсмъ приноровлюсь!

И она остановилась среди комнаты, и радовалась и тому, что чувствовала увренность въ томъ, что ‘приноровится’, и тому, что тутъ такъ много ея любимой сирени, и тому, что изъ ея оконъ, вмсто стнъ сосднихъ домовъ виднлись зеленющія поля, разстилавшіяся далеко-далеко и сходившіяся на горизонт съ голубымъ небомъ.

IX.

Вдругъ дверь Зининой комнаты, подтолкнутая чьей-то босой ногой, распахнулась, и на порог ея появилась съ кувшиномъ въ рукахъ здоровая, краснощекая баба въ повойник и подоткнутомъ сарафан. Отъ толчка вода въ кувшин взбаломутилась и расплескалась.

— Ишь, вдь, расплескалась!— сказала баба, останавливаясь и съ недоумніемъ поглядывая, какъ вода лилась по ея голымъ рукамъ.

Зина съ изумленіемъ смотрла на нее и почти не ршалась врить, что это и есть та самая ‘камерфрау’, которую тетя Лиза общалась прислать ей.

— Такъ это вы, значитъ, Матрена?— спросила она наконецъ, желая наврное удостовриться.

— Мы самые и есть!— сказала ‘камерфрау’ и, поставивъ кувшинъ на умывальникъ, поклонилась Зин и чему-то весело ухмыльнулась.

Съ минуту он об съ любопытствомъ разсматривали другъ друга, и Зина невольно удивлялась, какъ здшнія горничныя мало похожи на петербургскихъ.

Матрена же, разсмотрвъ Зину, съ сокрушеніемъ вздохнула и подперла щеку рукой.

— И молоденькія же вы, барыня!— сказала она, точь-въ-точь такъ же, какъ сказала вчера Алешина няня.— Поди, годковъ семнадцать, не бол есть?

— Нтъ, ужъ девятнадцатый!— отвчала Зина не безъ гордости и не безъ обиды на то, что вс считали ее такой молоденькой.

— Ишь ты,— сказала Матрена, сокрушенно покачивая головой,— и въ город-то нон какихъ молодыхъ выдавать стали!

— А вы… а ты замужемъ?— спросила Зина, которую теперь вообще интересовалъ этотъ вопросъ.

— Мы-то?

— Да, ты?

— Не, милая, мы вдовыя! Вдовыя, милая, вотъ на Петровъ день четвертый годъ пойдетъ, какъ вдовемъ…

— Ахъ, бдная!— сказала Зина съ горячимъ участіемъ, потому что ей казалось, что на свт нтъ ничего ужасне какъ быть вдовой.— Что же, ты очень скучаешь?

— Да при работ, милая, чего скучать!— сказала Матрена къ изумленію Зины.— При работ, милая, николи скушно быть не можетъ. Вотъ коли безъ работы, ну, тогда точно что скушно. Спервоначалу-то, извстное дло, поревла маненько, а теперь ничего, Господь милуетъ!

— Да вдь какъ же, вдь ты его любила?— спросила Зина, не понимая, какъ это такая добрая на видъ Матрена можетъ говорить такія возмутительныя вещи.

Она была уврена, что еслибы ея Алеша умеръ, то она сошла бы съ ума.

— Вдь ты же его любила?— повторила она съ недоумніемъ.

— Да вдь какъ же не любить, вдь енъ мужъ!— сказала Матрена, и засмялась, показавъ свои ровные блые зубы.

— Ну, вотъ видишь! Такъ какъ же ты не скучаешь тогда?

— Такъ что! При муж-то, милая, иной разъ хуже заскучаешь. Они какъ запьянствуютъ, да задерутся, такъ ужъ тутъ какое веселье!

Но Зина съ недоумніемъ качала головой.

— А ты рано вышла замужъ?— спросила она.

— А какъ же! Встимо, рано,— сказала Матрена.— Въ нашемъ-то сословіи,— продолжала она наставительно, видя, что барыня сама-то еще ничего не понимаетъ, потому ‘молоденька’,— въ нашемъ-то, милая, крестьянскомъ сословіи иначе-то и нельзя…

— Отчего же нельзя?— удивилась опять Зина.

— Да вдь работница-то, милая, кажному нужна. Безъ работницы-то въ семь тоже плохо… Ужъ у насъ завсегда, милая, такъ, какъ ежели гд значитъ двка на выданьи, сейчасъ туда, значитъ, и сватовъ засылаютъ. Ужъ рдко-рдко какая ежели въ двкахъ засидится.

— Ну, а какъ же, если некрасивая?

— Такъ что! Что же, что некрасивая,— сказала Матрена, весело смясь,— съ лица-то не воду пить! Другая и личистая, да что въ ей, ежели она къ работ не приспособлена. А у насъ, милая, въ рожу-то не глядятъ, другая и кривая, и. рябая, да коли руки здоровыя, да сама усердная, такъ не гляди что и кривая, лучше другой глазастой свою судьбу найдетъ.

‘Господи! Какъ у нихъ тутъ все просто!’ думала Зина, слушая Матрену и разсматривая ее съ еще большимъ теперь любопытствомъ.— Мужъ помретъ, не скучаютъ потому, что при работ, женятся, такъ не жену, а работницу себ ищутъ… Въ лицо не глядятъ… И все только работа и работа! А мы-то!..’

Она задумалась, намыливая себ руки и стараясь уяснить себ этотъ новый, поразившій ее взглядъ на вещи и отношенія, но въ дверь ея опять постучались, и чей-то густой, мягкій голосъ спросилъ ее:

— Можно къ вамъ?

— Это барышня наша, Лизавета Ликсевна!— сказала Матрена, видя, что Зина не узнаетъ голоса.

Зина была въ одной юбочк, съ намыленными руками, и сама не знала, можно къ ней или нельзя. Но не пустить Лизу ей тоже казалось неловкимъ.

— Войдите, войдите, пожалуйста!— смущенно крикнула она.

— Меня къ вамъ Алеша прислалъ,— сказала Лиза, входя съ огромнымъ, только что нарваннымъ, букетомъ сирени, еще влажнымъ отъ утренней росы.

— Прислалъ торопить васъ!— продолжала она, слегка красня и точно стараясь этими словами объяснить причину своего прихода.— А это мы вамъ съ Андрюшей нарвали… Алеша говоритъ, что вы любите цвты.

— Ахъ, благодарю васъ… Какая прелесть! у насъ въ Петербург еще не распускалась…— сказала Зина.

Ей хотлось взять и расцловать эту милую Лизу, которая такъ нравилась ей, но сдлать это ей было почему-то совстно, да и руки у нея были въ мыл.

Он очень нравились другъ другу, но слегка еще стснялись одна другую и, встрчаясь глазами, краснли и сконфуженно улыбались.

Лиза хотла поставить букетъ въ воду, на въ комнат не было никакой подходящей вазочки для него.

— Да вотъ Матрена сходитъ внизъ, принесетъ изъ моей комнаты!— сказала она.

— Ну, инъ и то дло!— согласилась Матрена, проворно отставляя отъ себя кувшинъ и отирая руки о подолъ сарафана.— А вы, барышня, ежели что, такъ подсобите тутъ барын, а то у меня еще комнаты-то не вс прибраны.

Услышавъ, что Лиза будетъ ‘подсоблять’ ей, Зина сконфузилась еще больше, но Лиза спокойно взяла кувшинъ съ водой изъ рукъ Матрены и встала на ея мсто.

— Вдь вамъ все равно?— спросила она у Зины.

— О, да! Конечно, конечно…— поспшно отвтила она.— Но только… какъ же это?..

— Ну, это не трудно,— сказала Лиза смясь.— Вдь у насъ, въ сущности, настоящей горничной тутъ нтъ… То-есть такой, какъ въ Петербург бываютъ, чтобы только за господами ходила, а мы тутъ все больше сами привыкли длать. Мы было хотли для васъ изъ Саратова выписать, да Алеша написалъ, что не надо, что вы свою привезете… Вотъ тутъ за ухомъ у васъ еще немного мыла есть.

— Благодарю васъ… Да, мы хотли привезти мою Дуняшу, она давно уже при мн служила, и сначала была совсмъ согласна хать съ нами, но потомъ передумала и отказалась… побоялась, что соскучится въ деревн.

Зина нарочно торопилась какъ можно скорй покончить свой туалетъ, чтобы только не задерживать долго подл себя Лизу въ качеств горничной, что страшно стсняло ее, но Лиза нисколько этого не замчала и такъ просто выполняла принятую на себя обязанность, какъ будто это было ея ежедневное занятіе.

— Боже мой!— воскликнула она съ удивленіемъ.— Соскучиться въ деревн, да еще горничной!— Ну, я понимаю, что вы тутъ еще можете соскучиться, потому что, конечно, что же — у насъ ни развлеченій особенныхъ, ни удовольствій, а вы привыкли всмъ этимъ пользоваться. Но только, по-моему, въ деревн столько всегда и дла, и радостей, что соскучиться, право, трудно, ужъ по моему въ город скорй можно. Что же, тамъ все одно и то же, и все въ стнахъ только, да въ стнахъ…

— Нтъ, отчего же въ стнахъ только,— сказала Зина смясь: — можно вдь и на улицу выйти!

— Да тамъ и улицы-то вс тоже въ стнахъ! Куда ни взглянешь, все дома да дома, а неба почти и не видно, точно корридоры все какіе-то! Нтъ, я не знаю, можетъ быть, это оттого, что я родилась и выросла въ деревн, но только мн въ город всегда какъ-то точно мста не хватаетъ, душно какъ-то, простора мало… Вамъ это не казалось?

— Нтъ, я привыкла,— сказала Зина, ласково улыбаясь своей молоденькой золовк.

Она улыбалась не потому, что ей казалось смшнымъ то, что говорила Лиза, но потому, что, говоря такъ, она стала вдругъ ужасно похожа на Алешу. Въ обыкновенное время между братомъ и сестрой почти не было сходства, но теперь и въ выраженіи глазъ, и въ морщинк на переносиц, и въ голос ея мелькнуло что-то совсмъ Алешино, и отъ этого она стала казаться Зин еще миле и симпатичне.

Лиза была крупная, рослая двушка, со свжимъ, не много большимъ, загорлымъ лицомъ и высокою, здоровою грудью. Ей было такъ же, какъ и Зин, всего 18 лтъ, но на видъ казалось вс 20, и Зина подл нея выглядла совсмъ двочкой. Черты ея лица были крупны и слегка грубоваты, но у нея были прекрасные темнорусые волосы, гладко зачесанные въ одну густую, длинную косу, и небольшіе, но полные ума и какіе-то необыкновенно ясные, каріе глаза. А главное — отъ всей ея фигуры, не тонкой и изящной, какъ у Зины, а крупной и крпкой, вяло такой свжей, здоровой силой, что на нее пріятно было смотрть.

— Ну, вотъ и готово!— сказала Лиза, когда Зина вымылась. На минуту глаза ихъ встртились, он опять покраснли и улыбнулись другъ другу, и вдругъ Лиза притянула къ себ Зину и крпко поцловала ее. Зина вспыхнула и разомъ почувствовала, что она всмъ сердцемъ будетъ любить эту спокойную, сильную двушку, съ которой ей было какъ-то особенно хорошо, и, въ свою очередь, горячо поцловала ее.

— Знаете,— сказала Лиза, съ щлтливой нжностью вглядываясь въ лицо Зины,— знаете, будемъ совсмъ какъ сестры! Я васъ сразу полюбила! Конечно, еслибы вы не были женой Алеши, можетъ быть, я и не полюбила бы тогда такъ скоро, но все-таки вы мн и тогда бы очень понравились… Такая вы маленькая, нжненькая…

— И я, и я тоже!— радостно воскликнула Зина.— Представьте, какъ увидла васъ, такъ сейчасъ и подумала, какая она славная, и сразу почувствовала, что полюблю васъ.

Он об весело разсмялись и опять крпко поцловали другъ друга.

— А сначала я ужасно боялась васъ!— сказала Лиза смясь.— Какъ написалъ намъ тогда Алеша, что женится, такъ мы вс удивились! Всегда, бывало, говорилъ, что никогда не женится, и вдругъ — и университета еще кончить не усплъ — и ужъ готовъ! А какъ написалъ, что и жить здсь будете, такъ я совсмъ, признаться, даже струсила! Господи, думаю, и какая она тамъ еще, можетъ быть, какая нибудь важная, тонкая, петербургская барышня, а мы тутъ живемъ вс по простот, безъ затй, пожалуй, не понравится ей, начнетъ все по своему передлывать, да еще ссоры всякія, непріятности, начнутся! А мы, знаете, вс вдь тутъ очень дружно живемъ, и вдругъ ссоры, а какъ Алеша еще вашъ портретъ прислалъ — ну думаю совсмъ плохо! А увидла васъ, и отлегло отъ сердца: совсмъ, вижу, не страшная и не важная и отлично мы вс съ ней уживемся! Да и Алеша такой счастливый, такой радостный ходитъ, просто за него весело.

— Ахъ, какъ это странно! Ужасно странно!— сказала Зина, радостными глазами смотря на Лизу.— Ну, представьте, что вдь и я, ну, точь-въ-точь, то же самое думала! И тоже, какъ увидла васъ, тоже съ разу перестала бояться! Но вдь правда, какъ это смшно и странно: вы меня боялись, а я васъ, вотъ ужъ никогда-то не воображала, что меня бояться можно.

— Знаете, что,— съ какимъ-то серьезнымъ выраженіемъ прервала ее Лиза,— знаете вдь мы съ вами теперь все равно что сестры, такъ давайте будемъ лучше на ты!

— Ахъ, отлично, отлично, давайте!— воскликнула Зина, и отъ удовольствія даже захлопала руками, которыя предъ сильными, загорлыми руками Лизы казались почти дтскими.

— Знаете… знаешь…— продолжала она:— мн теперь кажется, что я всхъ васъ давнымъ-давно уже знаю! И васъ… и тебя, и тетю Лизу, и Алекся Егоровича, и даже эту Матрену вашу! Ну, точно я не вчера только сюда пріхала, а давно-давно уже, чуть не цлую жизнь тутъ живу!— Ахъ, какъ все это хорошо! И я теперь еще больше рада, что вышла за Алешу!

И он об радостно разсмялись и, схвативъ другъ друга за руки, вдругъ быстро закружились по комнат, такъ быстро, что вся маленькая комната, со всми ея красными букетиками по обоямъ и на мебели, завертлась предъ ихъ глазами, а кисейныя оборки на туалет пышно раздулись и заколыхались.

— И потомъ вотъ еще что,— сказала Зина, останавливаясь и длаясь опять серьезной.— Я хочу, чтобы ты научила меня работать! Я знаю, что ты много, очень много работаешь. Мн Алеша это всегда говорилъ…

— Да какая же моя работа?— спросила Лиза спокойно.— Вотъ разв только то, что крестьянъ лчу… Это я, дйствительно, и люблю очень, и занимаюсь съ этимъ много… Да потомъ вотъ еще садъ да огородъ… Это ужъ наше съ тетей дло… Мы даже и ученаго садовника не держимъ, потому что тетя сама прекрасно эту часть знаетъ…

— Ну, вотъ видишь, сколько ты знаешь и длаешь!— задумчиво, почти печально сказала Зина.— А. я ничего не знаю, ничего не умю, разв только по канв вышивать да фриволите вязать! Но я буду теб усердная и послушная ученица… Я хочу научиться длать все, что длаешь ты, и жить совсмъ, совсмъ такъ, какъ ты живешь!

— О!— сказала Лиза весело: это совсмъ не трудно, и длать ничего особеннаго для этого даже не надо!— Это все само собой придетъ! Ну, а теперь побжимъ скорй, а то насъ тамъ ужъ заждались!

— Да, да, побжимъ и скажемъ имъ, что мы уже на ты!— и взявшись за руки, он съ раскраснвшимися, счастливыми лицами выбжали изъ комнаты и бгомъ бросились внизъ по лстниц.

Внизу, на площадк, он чуть не сбили съ ногъ Алешу, который, соскучившись ждать ихъ, шелъ уже самъ за женой.

— Ну, наконецъ-то!— воскликнулъ онъ, увидвъ ихъ.— А мы было думали, что вы завтра выйдете.

— Ахъ, Алеша!— закричали он въ одинъ голосъ:— мы уже на ты, на ты!

— Скоро же! Даже, пожалуй, слишкомъ скоро!— сказалъ Алеша, съ удовольствіемъ смотря на сіяющія лица жены и сестры.

Онъ былъ отъ всей души радъ ихъ дружб, но въ то же время не могъ удержаться, чтобы не подтрунить надъ ихъ ‘скоропалительностью’.

— А ты зачмъ такъ ушелъ, что я не слыхала?— спросила Зина, длая недовольное лицо, но сейчасъ же разсмялась, и расцловала своего ненагляднаго Алешу, котораго не видла цлое утро.

— Вотъ видишь,— сказалъ онъ ей,— я вдь теб говорилъ, что мой Лизокъ славный паренекъ!

— Ахъ, глупости!— воскликнула Лиза красня.— Придумалъ меня тоже паренькомъ звать!— Точно я мальчикъ!

И уже вс втроемъ, они съ говоромъ и смхомъ вбжали въ столовую.

Столовая вся была залита солнцемъ, въ открытыя окна неслось чириканье птицъ, и въ воздух вкусно пахло какими-то сдобными, румяными бубликами, которые лежали на стол.

— Долгонько, дочка, долгонько!— сказала навстрчу имъ тетя Лиза.— Я ужъ второй разъ самоваръ подогрвать посылаю.

— Поздравьте ихъ — он уже на ты!— воскликнулъ съ торжествомъ Алеша..

— Да, мы уже на ты, уже на ты!—закричали он опять въ одинъ голосъ, и отъ ихъ звонкихъ голосовъ и веселыхъ, розовыхъ лицъ въ комнат стало точно еще свтле.

Алексй Егоровичъ, въ ермолк и чичунчовой пар, сидлъ у окна съ газетой въ рукахъ и пилъ чай изъ огромной, разрисованной цвтами и птицами, чашки.

— Ну, коли васъ только эта причина задержала,— сказалъ онъ,— то такъ и быть для перваго раза и журить не буду!— А то ужъ я, признаться, собирался: что за порядокъ — десятый часъ скоро, а он еще и чаю не пили!

Онъ притворялся недовольнымъ ворчащимъ, но все его полное добродушное лицо дышало такимъ внутреннимъ довольствомъ, что Зина инстинктивно поняла, сколько въ его сердц глубокой, нжной любви къ нимъ. И не только къ Алеш, его любимому сыну, но и къ самой къ ней, Зин, которая еще годъ-два тому назадъ была ему совсмъ чужая, незнакомая двушка, о существованіи которой онъ даже не подозрвалъ, и которая теперь стала ему почти такъ же близка и дорога, какъ и собственныя дти.

И въ порыв нжности, съ утра охватившей ее ко всмъ въ этомъ дом, она горячо откликнулась на ту любовь, которую угадала въ его глазахъ, и бросившись къ Алексю Егоровичу, крпко обняла его.

— Ахъ, дочка… дочка,— дрогнувшимъ голосомъ и крпко прижимая ее къ себ, сказалъ Алексй Егоровичъ.— Вотъ… вотъ какую большую сразу Богъ дочку послалъ,— сказалъ онъ, и вдругъ заплакалъ.

И сейчасъ же, застыдившись своей слабости, которая показалась ему старчествомъ, онъ пересилилъ себя и разсмялся, обведя всхъ виновато-сконфуженнымъ взглядомъ.

Но лица всхъ были взволнованы почти такъ же, какъ и у него, и никто не улыбнулся, какъ онъ боялся, при вид его слезъ.

— Ну, дочка, люби насъ всхъ,— сказалъ онъ, подбодряясь и цлуя ее,— люби, а мы тебя уже любимъ!— Только уговоръ: теперь ужъ ты наша, такъ чтобы и со мной, и съ теткой-старухой тоже чтобы на ты! Слышишь?!

— Слышу!— сказала Зина радостно, и ей было такъ хорошо, что она хоть всему міру готова была говорить ты.

Но практичная тетя Лиза прервала ихъ.

— А ну-ка, давайте я ее лучше чаемъ напою,— сказала она,— а то она съ нашими поцлуями, пожалуй, голодной для перваго дня останется.

И она подала Зин чашку чаю съ густыми деревенскими сливками и горячими крендельками, отъ которыхъ такъ вкусно пахло въ комнат.

Вс были еще взволнованы и на нсколько минутъ невольно примолкли, любовно только посматривая другъ на друга и особенно на Зину, которая объявила, что никогда не видла такихъ густыхъ сливокъ и не ла такихъ вкусныхъ крендельковъ.

— Тетя Лиза у насъ на это мастерица!— сказалъ съ гордостью Алеша.— Она у насъ даже простыя котлеты такъ уметъ длать, что вс пальчики оближешь!

Алексй Егоровичъ ходилъ по комнат съ бодрымъ, веселымъ видомъ, и проходя мимо сына и Зины, каждый разъ съ удовольствіемъ взглядывалъ на нихъ, и лицо его становилось еще довольне и добре.

Вс чувствовали, что дружная семья не только не распадется съ водвореніемъ въ ней новаго члена, какъ это часто случается, а только еще ближе сплотится. Но счастливе всхъ былъ все-таки же Алеша, довольный тмъ, что такъ всмъ угодилъ выборомъ своей молоденькой подруги, и отъ этого и самъ какъ бы еще сильне любившій ее.

— Ну, пей, пей, жнка,— сказалъ онъ, торопя ее,— пей, а потомъ и на осмотръ нашихъ палестинъ.— А то мн какъ-то даже дико думать, что моя собственная жена, и вдругъ въ нашемъ же родномъ гнзд, совсмъ какъ въ лсу бродитъ.

— Да я готова!— воскликнула Зина, поспшно допивая свой чай, ей и самой уже не терплось скорй начать этотъ любопытный осмотръ.

Но тетя Лиза не отпустила ее такъ скоро.

— Нечего, нечего баломутить!— сказала она Алеш.— Самъ просилъ кормить ее хорошенько, а теперь и чаю кончить какъ слдуетъ не даетъ! Слава Богу, ничего не горитъ, поспете еще! Кушай, дочка, кушай хорошенько, вотъ выпьешь вторую чашку, тогда и бгите, куда хотите!

Вс засмялись, но тетя Лиза настояла на своемъ и заставила-таки Зину выпить еще чашку чаю и състь еще нсколько крендельковъ, и только тогда уже удовлетворилась, сказавъ, что на первый разъ, такъ и быть, довольно.

— Ну, идите, теперь идите ужъ!— сказалъ Алексй Егоровичъ, смясь на нетерпніе сына.— Отпусти ихъ ужъ, тетка! Да и мн, кстати, ужъ въ поле пора!

— Теперь можно!— разршила и тетя Лиза, и Зина, проворно поцловавъ ее еще разъ, выбжала съ мужемъ, взявшись за руки, въ садъ.

XI.

Прямо предъ домомъ былъ разбитъ большой цвтникъ. Въ немъ зацвтали уже ранніе, блднолиловые ирисы, и бленькія звздочки нарцисовъ ярко пестрли среди зелени травы.

— Это тоже Лизина работа!— съ видимой гордостью сказалъ Алеша, который любилъ все, что длала сестра.— Хочешь, я теб нарву?— предложилъ онъ.

— Нтъ, нтъ,— сказала Зина,— прежде всего побжимъ къ Волг.

— Да!— воскликнулъ Алеша:— прежде всего къ Волг!

Но въ эту минуту онъ вспомнилъ, что за все сегодняшнее утро они еще въ первый разъ остались вдвоемъ.

— Нтъ,— сказалъ онъ,— прежде всего тебя поцловать!

Зина засмялась, и забывъ свое нетерпніе, они остановились на минуту въ старой кленовой алле, деревья которой такъ разрослись, что почти сплетались между собой вершинами, солнце, пробиваясь сквозь нихъ, яркими пятнами играло на песк дорожки, среди дрожащей легкой, какъ кружево, тни отъ листьевъ.

— Хорошо теб тутъ?— спросилъ Алеша тихо, съ задумчивой нжностью вглядываясь въ лицо жены.

— Хорошо!— сказала Зина такъ же тихо, и въ ея блестящихъ, дтски-ясныхъ еще глазахъ было столько счастья и любви къ нему, что, вглядвшись въ нихъ, Алеша еще сильне почувствовалъ силу своего счастья и своей любви къ ней.

‘А главное,— подумалъ онъ, съ любовью вглядываясь въ эти милые ему глаза,— главное — это то, что пока я былъ одинъ, безъ нея и безъ ея любви, совсмъ какъ-то не чувствовалось жизни, т.-е. не чувствовалось такой радости, такого смысла и полноты ея во всемъ. А съ тхъ поръ, какъ я вдвоемъ съ ней, этотъ смыслъ и эта радость явились во всемъ, во всемъ, и въ самомъ себ, и въ людяхъ, и въ природ… Даже вотъ въ этихъ солнечныхъ прорзяхъ на алле, въ этихъ лужахъ посл дождя, въ которыхъ отражается небо, въ этомъ птичьемъ гам даже въ ея бленькихъ лентахъ на шляп,— во всемъ явилось что-то живое, милое и интересное, что раньше не замчалось и не чувствовалось. Все точно стало прекраснй…’

— И ты никогда не раскаешься, что вышла за меня и пріхала сюда?— спросилъ онъ, съ любовью вглядываясь въ лицо жены.

— О, Алеша!— воскликнула она съ упрекомъ, и ей стало такъ больно и обидно отъ его вопроса, что даже захотлось заплакать. Но она не успла заплакать, потому что Алеша снова крпко поцловалъ ее и, схвативъ ее опять за руку, побжалъ вмст съ ней по алле. И имъ весело было бжать такъ, рука объ руку другъ съ другомъ, и слышать, какъ разрзываемый ихъ быстрымъ бгомъ воздухъ шумитъ у нихъ въ ушахъ.

Они чувствовали себя такими молодыми, здоровыми и счастливыми, что имъ казалось непріятнымъ ходить, когда можно было бгать, и говорить обыкновеннымъ, негромкимъ голосомъ, какимъ говорили другіе, не такіе счастливые, какъ они, люди, когда можно было громко кричать и смяться. Ихъ лица невольно улыбались, и имъ хотлось бгать, кричать, смяться и пть, такъ громко и звонко, чтобы наслаждаться самимъ своими собственными молодыми голосами.

Вс дорожки сада были, какъ снгомъ, засыпаны блдно-розовыми лепестками отцвтающихъ яблонь и вишенъ, и Зин казалось, что отъ этихъ бленькихъ, разбросанныхъ по земл лепестковъ жить на свт, еще веселе.

Но вдругъ она вскрикнула и невольно остановилась, пораженная восторгомъ.

На бгу они повернули за уголъ какой-то аллеи и прямо предъ ними, гд-то внизу, но точно и на высот, сверкнула вдругъ широкой, полосой Волга.

— Вотъ!— воскликнулъ Алеша съ знакомымъ ему взволнованнымъ восторгомъ, при вид своей любимой рки.

— Вотъ она у насъ какая!— воскликнулъ онъ съ торжествомъ.— Я тебя нарочно по этой алле, прямо къ обрыву, привелъ,— тутъ на нее замчательный видъ, потому что когда сюда идешь, особенно если въ первый разъ, то совсмъ дажеи не подозрваешь, что она такъ близко отсюда, и вдругъ она вся, разомъ, какъ на ладони открывается!

— Ахъ, какая прелесть!— прошептала Зина.

— Вотъ, сядемъ тутъ и наглядимся сначала вдоволь на нее, а потомъ уже и дальше двинемся.

Они опустились на траву и, прижавшись другъ къ другу, молча смотрли на прекрасную, разстилавшуюся предъ ними, картину.

Они были на такой высот, что горы не заслоняли собой простора, и Волга, вся голубая отъ отражавшагося въ ней неба, свободно и мощно уходила куда-то далеко-далеко, и только на самомъ горизонт точно закутывалась легкой синеватой дымкой.

Мловые утесы праваго берега такъ ярко вырзывались на синев безоблачнаго неба, что на нихъ почти больно было смотрть, но еще ярче горло и искрилось, какъ расплавленное серебро, на ослпительномъ блеск солнца, большое, разбгающееся пятно на вод, въ которое ударяли лучи.

— Знаешь, Алеша,— тихо сжимая руку мужа, сказала Зина:— я теперь такъ же, какъ и ты, буду любить Волгу… И пусть она теперь будетъ уже не ‘твоей’, а ‘нашей’ общей Волгой!— Хорошо? пусть у насъ все, все,— и Волга, и жизнь, и мысли, и душа,— все будетъ общее!— Да, Алеша?

Алеша прижалъ къ себ жену и съ задумчивымъ, влажнымъ блескомъ въ глазахъ смотрлъ въ даль.

Минуту они сидли молча, и Зина смотрла, какъ мимо нихъ плыли нагруженныя чмъ-то баржи, и какъ пестрыя, синія и красныя рубашки барочниковъ ярко мелькали на солнц.

— Ахъ, Алеша, Алеша!— воскликнула она вдругъ:— какъ хорошо жить на свт!— И знаешь, знаешь что! Я гляжу, вотъ сейчасъ, на Волгу и знаю, что она течетъ далеко, далеко, хоть и не вижу ее всю, но знаю, что это такъ, и такъ она прекрасна, такъ прекрасна! И мн кажется, что она точно наша собственная жизнь, такая же прекрасная и такая же длинная, длинная… и такъ же прячется въ дымку, сквозь которую дальше не видно, но о которой все-таки же знаешь, что и тамъ, за этой дымкой, все такъ же прекрасно, какъ и здсь! Вдь, правда, Алеша?

— Правда…— сказалъ Алеша, но про себя онъ невольно подумалъ, что даже и эта любимая Волга не всегда бываетъ такъ прекрасна, какъ сегодня, когда въ глубин ея отражается небо, на поверхности сверкаетъ солнце, а берега покрыты молодой, весенней зеленью… Онъ зналъ, что и на ней бываютъ дни страшныхъ бурь и непогодъ, когда, разбушевавшись, она все ломаетъ на своемъ пути и поглощаетъ въ спокойной теперь ласкающей глубин своей много жертвъ, много человческихъ жизней…

‘Да,— думалъ онъ,— вотъ и мы любимъ сейчасъ другъ-друга, какъ только люди могутъ любить, и во всемъ точно отражается частица этого нашего счастья и любви… но неужели же, неужели настанетъ день, когда это измнится, и когда даже мы, такіе любящіе теперь, почувствуемъ, что все это было только миражъ и ошибка! И она обманетъ и разлюбитъ меня, а я ее!.. Неужели же это, дйствительно, можетъ случиться когда-нибудь съ нами!’ — спросилъ онъ себя съ ужасомъ и тоской, и ему стало страшно при одной мысли, что и ихъ прекрасное счастье можетъ испортиться и кончиться, какъ портились и кончались милліоны людскихъ счастій…

‘Не надо думать объ этомъ…— сказалъ онъ себ съ болью:— и особенно теперь, когда все вокругъ такъ прекрасно… Пусть мн это только такъ кажется, что будто у насъ это будетъ не такъ, какъ у другихъ, и что наше счастье будетъ продолжаться всегда… но пусть это кажется дольше’…

И онъ привлекъ къ себ Зину и горячо поцловалъ ея чистые глаза, которые такъ радостно, съ такой любовью смотрли теперь на него, точно общая ему это счастье и эту любовь еще далеко и далеко впереди…

М. В. Крестовская

ПЕРВОЕ СЧАСТЬЕ.(Картинки съ натуры).

Читайте также:

ПЕРВОЕ СЧАСТЬЕ.
(Картинки съ натуры).