Н. А. Лейкинъ
Н. А. Лейкинъ
ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ
ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ
РАЗСКАЗЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Товарищество ‘Печатня С. П. Яковлева’. 2-я Рождественская ул., No 7
1903.
ПЕРЕПОЛОХЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
Переполох, Лейкин Николай Александрович, Год: 1903
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Въ квартирахъ дома извозопромышленника Безпокоева переполохъ. Счетчикомъ были розданы листки и вдомости по народной переписи. Самъ хозяинъ дома Безпокоевъ былъ въ трактир, куда ходилъ пить чай съ снникомъ-поставщикомъ, когда безъ него приняли дома большой пакетъ съ листками, вдомостями и объясненіями, или наставленіями. Вернувшись домой, онъ долго кричалъ и бранился на дворника, жену и прислугу, зачмъ т приняли пакетъ. Дворникъ, жена и домашніе стояли растерявшись.
— Да вдь вс принимали, Лукьянъ Захарычъ… Всмъ сосдямъ выдано,— осмлился замтить дворникъ, переминаясь съ ноги на ногу.
— Плевать мн на сосдей!— закричалъ Безпокоевъ.
— Принесъ такой… баринъ не баринъ, но съ кокардой на фуражк, такъ какъ-же не брать-то!— поясняла жена.
— А хоть-бы генералъ!— закричалъ Безпокоевъ, взялъ пакетъ, вынулъ оттуда листки и принялся ихъ разсматривать.— Матери мои! По крышамъ придется лазить, дымовыя трубы считать. Спрашиваетъ: сколько дымовыхъ трубъ., сколько выгребовъ въ дом. Ну, пусть этотъ полубаринъ съ кокардой на шапк, что листки принесъ, самъ и считаетъ дымовыя трубы, а я не намренъ.
Безпокоевъ очень хорошо зналъ, что пакетъ, принять было нужно, что отказаться отъ него нельзя, но ему только хотлось покуражиться передъ домашними. Онъ расхаживалъ большими шагами по комнат и въ раздраженіи продолжалъ говорить:
— Дымовыя трубы понадобились, выгреба! Ну, на что они понадобились? Только вдь для того, чтобы людей отъ дла отшибать.
Сынъ, ученикъ Петровскаго коммерческаго училища, продолжалъ разсматривать брошенные отцомъ на столъ листки и проговорилъ:
— Тутъ еще и про собакъ, есть. Спрашиваютъ: сколько собакъ на двор.
— Ну, вотъ ты отъ нечего длать и начни сегодня считать,— огрызнулся отецъ.
— Съ какой-же это стати? Мн нужно уроки учить.
— Уроки по боку. А завтра такъ и скажешь учителямъ: такъ и такъ, молъ, по приказанію начальства считалъ собакъ для переписи. Кошекъ еще не надо-ли пересчитать?
— Про кошекъ ничего не сказано. Лошади, коровы, собаки.
— Жаль, очень жаль! — иронизировалъ Безпокоевъ.— Кстати-бы ужъ и кошекъ переписать, да и мышей… Пожалуй, ужъ и блохъ на собакахъ. Заодно. Чего-жъ тутъ стсняться! Досужихъ людей въ Питер много. Вс досужіе. Къ какому-же это времени нужно докладъ подать о дымовыхъ трубахъ и собакахъ?— спросилъ онъ все еще стоявшаго у притолоки дворника.
— Черезъ три дня счетчикъ зайдетъ за пакетомъ — далъ отвтъ дворникъ.
Сынъ смотрлъ въ листки и прочиталъ:
— ’15 декабря къ вамъ зайдетъ счетчикъ и вы должны возвратить ему какъ вс листки, такъ и’…
— Молчи!— оборвалъ его отецъ.
Онъ взялъ пакетъ, и отправился въ, комнату, называемую ‘конторкой’, каморку около кухни, гд онъ обыкновенно принималъ, отъ навозниковъ дневную выручку и записывалъ въ книгу. Тамъ онъ на свобод принялся разсматривать содержимое пакета. На пакет стояла надпись: ‘прежде нежели писать отвты на листки, прочтите внимательно наставленіе’.
‘Эво, какъ обучаютъ!’ — подумалъ онъ, отыскалъ среди листковъ наставленіе, напечатанное на четырехъ страницахъ большого формата, и воскликнулъ:
— Вотъ такъ географія! И все это нашему брату, пожилому человку, вызубрить надо! Ловко! Вотъ такъ, перепись! Благодаримъ покорно.
Онъ началъ читать и прерывалъ чтеніе возгласами:
— Скажите, какъ строго! Словно съ мальчишками. Пожалуй, еще за ошибки-то безъ обда оставлять будутъ! А то въ карцеръ. Самое лучшее въ карцеръ на хлбъ и на воду.
Посл фразы ‘листки и вдомость должны быть написаны къ 10 часамъ утра пятницы, 15 декабря’, Безпокоевъ воскликнулъ:
— А вотъ не напишу, нарочно не напишу! И ничего ты со мной не подлаешь!
Читалъ онъ долго и внимательно, такъ внимательно, что на лбу его выступилъ потъ. Прочитавъ первую страницу наставленія, онъ спросилъ квасу, и когда кухарка ему принесла, выпилъ кружку съ жадностью, прочитавъ вторую страницу, веллъ ставить самоваръ. Посл третьей страницы, не дочитавъ четвертую, онъ вышелъ въ столовую къ чаю и сказалъ жен, сидвшей за самоваромъ:
— Чисто математика какая-то эта самая перепись. Читалъ, читалъ — и ничего не понимаю.
— Да дай вонъ Гриш прочесть,— кивнула жена на сына въ мундир коммерческаго училища — Авось, онъ пойметъ.
— Ну, вотъ! Ужъ ежели я не понимаю, то гд-же ему-то! Знаю только одно, что перепись эта отъ всхъ дловъ меня отшибетъ. Трубы считай, собакъ считай, разспрашивай, гд кто родился.
— Возьми адвоката,— предложила жена.— Онъ напишетъ.
— Ну, вотъ вывезла тоже! Да что это судъ, что-ли! Я и у мирового-то всегда самъ.
Жена, сидвшая противъ Безпокоева, подмигнула ему и сказала:
— А вдь этой переписью, Лукьянъ Захарычъ, наврное на что-нибудь подъзжаютъ.
— Само собой,— отвчалъ тотъ.— Хотя въ объявленіи и сказано, что никакихъ фискальныхъ цлей. Мы тоже знаемъ и понимаемъ. Вдругъ дымовыя трубы понадобились. Сосчитай, сколько ихъ. Зачмъ это, спрашивается? Съ какой стати? И вотъ помяни мое слово, что съ этихъ-то дымовыхъ трубъ къ лту и возьмутъ. Съ лошадей взято, съ собакъ взято — ну, теперь съ дымовыхъ трубъ возьмутъ.
— Такъ покажи меньше трубъ.
— А какъ проврятъ, да потомъ со штрафомъ возьмутъ? Счетчику-то что длать? Ему къ пятниц представь вс листки, какъ облупленное яичко. Ну, онъ по крышамъ и начнетъ лазать, да трубы считать.
— А сколько у насъ трубъ на нашихъ домахъ?
— А я почемъ знаю. Нешто я домъ строилъ? Надо будетъ проминажъ по крышамъ сдлать, да и сосчитать.
— Ну, вотъ. Охота! Пошли дворника.
— Перепутаетъ. А тамъ и отвчай за него. Нтъ, ужъ надо самому. Да вдь, кром того, надо и печи сосчитать по всмъ квартирамъ.
— Печи-то для чего?
— Ахъ, Боже мой! Да все для того-же! — раздраженно отвчалъ Безпокоевъ.— Квартирный налогъ взятъ — ну, теперь съ печки еще на прибавку возьмутъ.
— Когда по крышамъ-то будешь лазать?— спросила жена.
— Да надо сейчасъ начать.
— Возьми съ собой дворника. Все-таки будешь не одинъ и онъ теб поможетъ. А то эдакая скользь теперь. Долго-ли поскользнуться.
— Ладно…— пробормоталъ Безпокоевъ, тяжело вздохнулъ и прибавилъ:— Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали. Теперь лазай по крышамъ.
— А голубей по чердакамъ, папашенька, считать не надо?— спросилъ сынъ.
— Дуракъ.
— Позвольте… Чмъ-же дуракъ-то? Ежели собакъ приказано считать, то отчего-же голубей не сосчитать. Такая-же тварь.
— Ну, полземъ на крышу,— сказалъ Безпокоевъ, вставая изъ-за стола.
Въ столовую вошла дочь его, двушка лтъ семнадцати, пухленькая, съ вздернутымъ носикомъ и объявила:
— Ну, вы тамъ какъ хотите, а я въ одномъ лист съ собаками и лошадьми прописываться не желаю.
— А мы, и не спрашивая, запишемъ тебя,— пробормоталъ отецъ, уходя изъ столовой.
Вдова, старуха, мщанка Мара Алексевна Птунникова, содержательница въ дом Безпокоева маленькой квартиры и отдающая ее отъ себя жильцамъ по угламъ, какъ получила отъ счетчика пакетъ съ листками и наставленіями для переписи, такъ и обомлла. Когда вошелъ счетчикъ, она сидла въ куст и ла солевую треску съ картофелемъ и лукомъ. Взявъ отъ него пакетъ, она даже перестала жевать, хотя ротъ ея былъ полонъ. Руки ея тряслись, глаза остановились. Она безсмысленно смотрла на счетчика, студента, а онъ ей пояснялъ:
— Тутъ все найдете: и листки личные, и листокъ квартирный, и квартирную вдомость, и наставленіе. Все это вы внимательно прочтете, прежде чмъ приступить къ длу. Главное на наставленіе поналягте. Оно вамъ выяснить все до мельчайшихъ подробностей! Да прочтите не одинъ разъ, а два, три. Поняли? Ну, а потомъ ужъ начинайте переписывать. У васъ сколько всхъ жильцовъ?— спросилъ онъ.
Только теперь Мара Алексевна начала прожевывать треску. Счетчикъ ждалъ отвта.
— Сколько-же у васъ всхъ жильцовъ?— спросилъ онъ еще разъ.
Сопровождавшій счетчика и стоявшій въ дверяхъ дворникъ произнесъ:
— У ней, ваше благородіе, жильцовъ много.
— Сколько-же именно?
Мара Алексевна, наконецъ, прожевала треску и стала считать по пальцамъ.
— Девятнадцать душъ,— послышался отъ нея отвтъ.
— Экъ васъ! Ну, тогда я мало далъ вамъ личныхъ листковъ. Вотъ, возьмите еще.
— Младенцевъ надо считать?— спросила она.
— Непремнно. И если-бы даже въ ночь съ 14 на 15 декабря родился кто-нибудь, то и того надо записать. Даже новорожденные и некрещенные и т записываются.
— Тогда двадцать дв души,— поправилась она.
— Ну, такъ вотъ вамъ добавочные личные листки и прошу ихъ выполнить къ пятниц, 15 декабря, къ десяти часамъ утра.
— То-есть какъ это, ваше благородіе?
Мара Алексевна недоумвала. Теперь ужъ у нея затряслась голова.
— Въ пятницу къ десяти часамъ утра вс ваши жильцы должны быть переписаны вотъ на этихъ, отдльныхъ листкахъ,— отвчалъ счетчикъ.
— Да я, ваше высокое благородіе, неграмотная.
— Неграмотны? Гмъ… Но вдь, однако, въ квартир кто-же нибудь найдется грамотный — вотъ его и попросите.
— Писаря найметъ, ваше благородіе. Ей что! Она старушка съ запасцемъ,— замтилъ дворникъ.
Къ трясенію головы у старухи прибавилось усиленное морганіе глазами.
— Ну-съ, такъ вотъ…— сказалъ счетчикъ.— Чтобы къ пятниц было все готово. Въ девять часовъ утра я зайду, и вы мн вручите пакетъ съ листками обратно.
Онъ повернулся и въ сопровожденіи дворника, вышелъ изъ квартиры.
Въ кухню вбжала жилица — двица не первой уже молодости, въ ситцевомъ распашномъ капот, накрашенная, въ папильоткахъ, съ папироской.
— Что такое, Мара Алекевна, у васъ здсь стряслось? Кто это былъ?— задала она вопросъ.
— Охъ, бда, милая! — пробормотала безпомощнымъ тономъ старуха.
Она уже сидла на сундук, опустя руки и держа въ одной изъ нихъ пакетъ съ листками.
— Какая бда? Господи Іисусе!
— Перепись… Всхъ васъ, жильцовъ, переписывать надо и даже младенцевъ.
— Такъ что-же изъ этого? Это вдь по всему Петербургу. Объ этомъ и въ газетахъ было написано,— успокаивала хозяйку жилица.— А я думала, какая такая бда!
— Охъ, охъ! А у меня даже подъ сердце подкатило. Милушка, да нтъ-ли у тебя тхъ капелекъ, что ты мн давала тутъ какъ-то?
— Гофманскихъ? Вс до капельки выпила. Да чего вы безпокоитесь-то? Перепись… Ничего тутъ страшнаго нтъ. Я помню… Десять лтъ тому назадъ она была въ Петербург… Тутъ счетчики по домамъ ходятъ. У васъ счетчикъ былъ?
— Охъ, не знаю! Лицо такое серьезное. Вотъ оставилъ бумаги и говоритъ: чтобы непремнно къ пятниц къ десяти часамъ утра.
— Ну, счетчикъ былъ. Молодой или старый?— спрашивала жилица.
— Охъ, милушка, и не разглядла я. Съ дворникомъ былъ, съ Кондратьемъ. Только я выпила рюмочку передъ обдомъ и стала треску сть — вдругъ онъ…
— Все таки изъ себя интересный?
— Ахъ, херувимка моя, да я и треской-то чуть не подавилась съ перепуга. До того-ли мн было.
— Ршительно тутъ ничего нтъ страшнаго. Напротивъ… Если молодой и интересный кавалеръ… Гд листки-то у васъ? Покажите-ка мн листки-то.
— Вотъ…
Старуха протянула пакетъ. Жилица съ папильотками на лбу присла рядомъ съ ней на сундукъ, вынула изъ пакета листокъ и принялась его разсматривать, говоря:
— Тутъ описаніе жизни, личности и кто въ какихъ отношеніяхъ… Кому сколько лтъ и кто какого поведенія. Трезваго, такъ и пишите трезвый, выпивающій — ну, выпивающій. Такъ и обозначить слдуетъ. Двица — такъ двица и надо ужъ обозначить, настоящая двица или такъ… Вотъ Аимья слесариха говоритъ, что она жена Ивана Пареныча. А какая она жена! Тутъ ужъ какъ на духу, надо все до капельки обозначить. Матрешка моя сосдка разсказываетъ всмъ, что она блошвейка безъ мста. А какая она блошвейка? Мы очень чудесно знаемъ. Вотъ вы и обозначьте,— тараторила жилица и принялась читать листокъ.— Да вотъ напримръ… Имя и фамилія? Вотъ вы и пишите хоть-бы про себя: ‘Мара Птунникова’. ‘Сколько лтъ отъ роду?’ Сколько вамъ лтъ?
— Охъ, забыла, милая! Почемъ мн знать! Забыла..— отвчала старуха.
— Ну, ужъ это такъ нельзя. Должны правильно отвтить. А то штрафъ…— сказала жилица. И лучше ужъ говорить больше. Ну, семьдесятъ три. Труднаго-то тутъ ничего нтъ.
Старуха заискивающе взглянула на жилицу и сказала:
— Такъ вотъ ты, милушка, и напиши мн. Ты вдь грамотная. А я тебя за это кофейкомъ попою.
— Я? Я и написала-бы, вамъ. да вы знаете, какъ я пишу? Словно слонъ брюхомъ ползалъ. Напишешь а потомъ и сама не разберешь, что написала, такъ гд-же счетчику-то!— отвчала жилица, — А вы Финогена Михайлыча попросите. Онъ вдь изъ писарей.
У успокоившейся было старухи Птуиннковой голова опять затряслась.
— Милая,— заговорила она,— Финогенъ мужчина корыстный. Попроси-ка его написать, такъ онъ и денегъ запроситъ, и угощеніе ему съ пивомъ и кильками, на перья и чернила ему дай, да и за квартиру онъ недоплатить. Охъ, знаю я его! Лучше ужъ дворнику дать.
Старуха поникла головой и, чуть не плача бормотала:
— Бдная я, несчастная, беззащитная сирота! И придумали же эту перепись несчастную!
Вечеромъ пришли жильцы старухи Мары Алексевны Птунниковой, узнали о врученныхъ ей счетчикомъ переписныхъ листкахъ и загалдли о переписи. Жильцы у ней были большею честью мужчины, почти вс работающіе по фабрикамъ. Женщинъ было всего четыре: дв прачки-поденщицы, двушка, именовавшая себя блошвейкой и барышня въ папильоткахъ. Вс жильцы приходили въ кухню къ старухи Птунниковой и разсматривали переписные листки. Вс безъ исключенія отнеслись къ переписи подозрительно.
— Надо чего-нибудь ждать посл этого…— неопредленно сказалъ ей слесарь Титовъ.
— Да ужъ будьте покойны, напретъ, — отозвался старикъ разсыльный Тимофевъ.
— Пропишутъ…— закончилъ нарядчикъ Семеновъ, мрачный мужчина съ бльмомъ.
Птунникову даже подергивало, когда она слушала эти рши.
— Да чего ждать-то? Что напретъ-то? — тревожно спрашивала она.
— А тамъ потомъ что-нибудь да обозначится,— опять уклончиво отвчали ей.
Прачка-поденщица Устинья Потаповна въ мужскихъ сапогахъ проговорила:
— Вотъ онъ кофей-то. Недаромъ онъ на гривенникъ фунтъ вздорожалъ.
— Очень просто….— кивнулъ слесарь Титовъ.— А ты думала, какъ? И еще вздорожаетъ.
— Ну?! Поди ты… Вдь ужъ и такъ теперь за полтинникъ-то горохъ въ кофей мшаютъ.
— Ничего не обозначаешь. Подмшаютъ и еще что-нибудь.
— Кофей что! Кофей — Богъ съ нимъ. Да не особенно я его много и пью,— сказала старуха Птунникова.— А я думаю, не опасаться-ли мн чего другого.
— Чего-же другого-то?— пробормоталъ Титовъ.— Квартирный налогъ платишь — ну, и ладно.
— Охъ, семь рублей, голубчикъ! Вотъ посл новаго года опять придется.
— А я думаю, бани вздорожаютъ,— сказала вторая прачка Наумовна.— На дняхъ я была въ баняхъ, такъ сторожиха стращала, что вмсто гривенника двнадцать будутъ брать.
— Да вдь съ вникомъ и теперь одиннадцать.
— А тогда будетъ съ вникомъ тринадцать.
Сторожъ прислъ на сундукъ и произнесъ:
— Вся эта перепись теперича, я думаю, для того, чтобы узнать, по скольку на душу водки выпивается изъ винныхъ лавокъ, потому и въ газетахъ писали, что будто-бы меньше пьютъ.
— Мели больше,— пробормоталъ нарядчикъ, все еще при свт лампы просматривавшій ‘личный листокъ’.— А нтъ-ли тутъ чего-нибудь насчетъ приписки въ мщане?
— То-есть какъ это?— спросили вс разомъ.
— А вотъ тутъ есть въ листк точка: ‘съ какого года поселились въ Петербург?’
— Ну?!
— Боле десяти годовъ живешь — ну, и приписывайся въ мщане.
— Экъ, хватилъ! Да въ петербургскіе-то мщане нон не всякаго и берутъ. Походи да покланяйся, похлопочи. Въ шлиссельбургскіе и колпинскіе — сколько угодно,— возразилъ слесарь.— А я думаю вотъ что: съ квартиры жильцовъ будутъ сгонять, гд по угламъ тсно живутъ. Это я отъ знакомаго старшаго дворника слышалъ, что сбираются. Вотъ когда всхъ перепишутъ — ну, и начнутъ перебирать. ‘Мара Алексвна, у тебя по скольку угловъ въ комнат’? ‘Столько-то’. ‘Гони двоихъ вонъ’.
— Голубчикъ, да вдь это разореніе…— еле выговорила Птунникова.— Какъ-же тогда жить-то? Вдь жильцовъ отопить надо. Вдь ужъ и такъ-то отъ васъ самая малость очищается.
— А имъ какое дло? Позжай въ деревню. Вотъ оттого-то и допытываются, кто гд родился.
— Погибель, совсмъ погибель.
— Санитарная коммиссія… Ничего не подлаешь.
— Какая?— спросила старуха.
— Санитарная.
— Это что-же обозначаетъ?
— Да ужъ тамъ потомъ разберутъ. Листки объ осп читала?
— Лтъ.
— Ну, прочти у насъ около воротъ. ‘Прививайте оспу… мойте полы… Не пейте воды сырой, а пейте чай и все этакое’… Также и насчетъ чистоты. А я теб сколько разъ говорилъ: ‘выведи у насъ клоповъ французской зеленью, промажь щели’ — и ты не съ мста. А вотъ теперь и казнись.
Слесарь кончилъ. Водворилось молчаніе.
— Спрыски съ тебя… Должна поднести жильцамъ по стаканчику…— сказалъ, смясь, сторожъ.
Старуха даже слезливо заморгала глазами.
— Теб шутки, а мн-то каково, Аверьянъ Михичъ! — проговорила она и утерла глаза передникомъ.— Ты жилецъ, съ тебя, какъ съ гуся вода… а я всхъ васъ переписать должна. Сегодня этотъ самый баринъ, что листки принесъ, сказалъ, чтобъ къ пятниц утру беспремнно…
— Ну, и перепишешь,— кивнулъ ей нарядчикъ.
— Да вдь я неграмотная. Надо мн человка нанять.
— И наймешь. Возьми вонъ Финогеныча. Генераловъ теб перепишетъ, а не только насъ.
— Говорила ужъ я ему. Рубль проситъ. И угощеніе… Да чтобъ кильки были и непремнно пиво. Во сколько мн это вскочить! А я женщина бдная. Только вокругъ жильцовъ. На треск да на астраханской селедк сижу. Кофейные переварки пью…
Сторожъ похлопалъ по сундуку, на которомъ сидлъ, и съ улыбкой сказалъ:
— Пошарь вотъ здсь хорошенько — на три переписи найдешь, а то и на десяти..
— Нтъ, ужъ вы какъ хотите, а по гривеннику должны сложиться и дать мн за перепись — выговорила, наконецъ, старуха Птуиникова.
— Это еще съ какой стати! — воскликнулъ нарядчикъ — Больно жирно будетъ.
— Да вдь васъ-же переписывать будетъ Финогенычъ-то. Онъ завтра придетъ.
— Мы жильцы. Мы за углы платимъ — и знать ничего не должны,— произнесъ сторожъ.
— За прописку паспорта платишь-же, а это та-же прописка.
— Нтъ, ахъ, оставьте! То совсмъ особь статья. Прописка, больничныя, адресный сборъ — это съ марками, это на паспорт. А какія у тебя такія марки насчетъ переписи!
— Ну, что вамъ значитъ, голубчики, по гривеннику для вашей хозяйки, для бдной старушки, которая о васъ заботится?! Вдь пропилъ больше въ день,— упрашивала старуха.
— Выпивкой не кори. То особь статья. Мы люди рабочіе, намъ нужно для силы.
— Да вдь не себ прошу, Финогенычу. Онъ завтра придетъ васъ переписывать.
— Я самъ себя перепишу. Я самъ грамотный,— вызвался слесарь.— Давай листокъ.
— Да вдь перепутаешь, а тутъ надо въ точку…
— Я и не такія бумаги писалъ, а много почище,— похвастался слесарь.
— Слышь, Мара Алексвна, я дамъ гривенникъ на перепись, но чтобы и мн вмст съ Феногенычемъ было угощеніе,— вызвался нарядчикъ.
— Здравствуйте! А ты на пятіалтынный выпьешь!
— Врешь, насчетъ водки я человкъ деликатный. Ну, вотъ что пятіалтынный дамъ, но только чтобы съ угощеніемъ.
Старуха утирала глаза передникомъ.
— Разореніе, совсмъ разореніе,— бормотала она,— Во что мн эта перепись-то вскочитъ!
Вечеромъ наканун 15 декабря, часу въ девятомъ. когда вс жильцы и жилицы старухи Мары Алексевны Петунниковой собрались домой съ работы, явился по приглашенію Птунниковой переписывать ихъ писарь Финогеновъ. Это былъ старикъ съ сдымъ щетинистымъ подбородкомъ и верхней губой, одтый въ очень потертый пиджакъ съ замасленной голубой ленточкой въ петлиц и сильно расхлябанные сапоги. Въ рукахъ его былъ облзлый портфель и замасленная форменная фуражка съ кокардой. Финогеновъ переписывалъ жильцовъ на томъ-же двор, гд жила Птунникова, но въ другой угловой квартир, а потому явился безъ пальто. Онъ когда-то служилъ гд-то канцелярскимъ служителемъ, давно ужъ потерялъ мсто, жилъ подобно птиц небесной отъ крохъ, какъ онъ самъ выражался, но фуражку съ кокардой все-таки носить не оставлялъ. Его зналъ весь дворъ и даже весь околодокъ. Онъ писалъ угловымъ жильцамъ прошенія къ мировымъ судьямъ, а старухамъ-салопницамъ и вдовамъ съ малыми дтьми прошенія къ благодтелямъ о помощи. Звали его Финогеномъ Михайлычемъ Финогеновымъ, но онъ откликался и на Финогеныча, подъ какимъ именемъ и былъ больше извстенъ. Носъ его былъ не только красенъ, но и сизъ, что явно указывало на его любовь къ спиртнымъ напиткамъ.
Войдя въ квартиру Птунниковой, Финогенычъ строго заговорилъ:
— Поторапливайтесь, матушка, поторапливайтесь. Я отъ дла къ длу… Сами знаете, нынче время какое… Время предпраздничное… Со всхъ сторонъ заказы на прошенія отъ сирыхъ и убогихъ. Утромъ написалъ по шести прошеній двумъ старухамъ въ разныя мста боголюбіямъ, превосходительствамъ и степенствамъ, сейчасъ переписывалъ жильцовъ, да и еще есть куда идти заработать.
— Да все готово, батюшка Финогенычъ, жильцы собрались. Можно начинать. А которые не собрались, такъ пoдoйдутъ,— отвчала Птунникова.— Гд писать-то будете?
— А гд столъ есть, тамъ и писать начнемъ.
— Да столъ въ кухн есть, есть у жильцовъ въ большой комнат. Только тамъ-то я боюсь поставить для васъ угощеніе, потому сейчасъ присоединится къ нему могутъ. Жильцы мои, сами знаете, ой-ой какой народъ насчетъ этого…
— Разумно. Тогда я буду писать у васъ вотъ здсь, въ кухн. А вы призывайте сюда жильцовъ по очереди.
Финогенычъ положилъ на некрашеный столъ фуражку и портфель.
— Сейчасъ выкушаете, что просили приготовить-то?— спросила его старуха.
— А то какъ-же? Колеса мажутъ передъ тмъ, какъ хать въ путь. Пожалуйте.
— Да у меня готово. Вотъ вамъ маленькая посудинка и рюмка, а бутылку пива на загладку.
Старуха ползла въ стнной шкафчикъ.
— А кильки? Я просилъ килекъ?
— Есть. Помню. Все по условіе приготовила. А только и разоритель-же вы! Вдь четвертакъ за коробку килекъ заплатить пришлось. Думала въ мелочной десятокъ купить — анъ нтъ, не даютъ.
— Давайте, давайте скорй. Да собирайте народъ. Подмажемъ колеса, да и въ путь.
Старуха поставила на столъ бутылочку, рюмку, хлбъ и кильки. Финогенычъ слъ къ столу и сталъ наливать въ рюмку, говоря:
— Посудинку сію мы подлимъ пополамъ и вторую подмазку колесъ сдлаемъ въ пути.
— То-то, я думаю, что такъ лучше.
— Правильно. Ну, вотъ я выпью, а вы все это и убирайте. А потомъ, какъ заскрипятъ колеса въ пути, я вамъ подмингну — вы опять подавайте. Ну, ваше здоровье!
Финогенычъ выпилъ, крякнулъ и сталъ задать кильками съ хлбомъ. Старуха Птунникова убирала со стола посуду, а онъ, прожевывая куски, говорилъ ей:
— Перо, чернильницу, прокладную бумагу — все это свое я принесъ. Ничего этого не надо. Ну-съ, начнемъ съ хозяйки квартиры и первымъ дломъ васъ перепишемъ,— прибавилъ онъ, доставъ изъ портфеля канцелярскія принадлежности и листки, а затмъ надлъ на носъ серебряныя очки съ круглыми стеклами.— Часть, участокъ, номера дома и квартиры — все это у меня въ листкахъ ужъ заблаговременно вписано. Приблизьтесь къ столу.
Говорилъ Финогенычъ все это не безъ нкоторой торжественности и важности и указалъ старух Птунниковой на мсто у стола, гд она должна стать. Затмъ обмокнулъ перо въ банку съ чернилами и спросилъ:— Ваши имя и фамилія?
— Мара Птунникова я, Финогенъ Михайлычъ…— отвчала старуха и ужъ слезилась.— Вдова мщанина, петербургскаго мщанина.
— Потомъ…— остановилъ ее Финогенычъ, повторилъ ‘Мара Птунникова,’ и написалъ.— Какой полъ? Полъ: мужской, женскій?
— То-есть какъ это, батюшка? — недоумвала Птунникова.
— Тутъ вопросъ — женщина вы или мужчина… Я спрашиваю то, что написано.
— О, Господи! да неужто-же я?..
— Постойте. Конечно, я вижу, что вы женщина, но такъ какъ на листк есть вопросъ, какой полъ — мужской или женскій, то и обязанъ я спросить. Ну, я пишу ‘женскій’. Возрастъ вашъ. Сколько лтъ отъ роду?
— Забыла я, Финогенъ Михайлычъ, совсмъ забыла.
— Однако, тутъ въ листк забывать не дозволяется, а требуютъ, чтобъ годъ былъ обозначенъ. Вдь въ паспорт, поди, скатано.
— Да что паспортъ! Въ паспорт сказано пятьдесятъ семь, а мн куда больше. А пишутъ это они въ мещанской управ нарочно, чтобъ въ богадльню не просилась.
— Обязаны врить оффиціальному документу. Въ паспорт сказано, что пятьдесятъ семь — пусть и будетъ пятьдесятъ семь,— строго сказалъ Финогенычъ и написалъ.— Въ которомъ году родились?— задалъ онъ новый вопросъ старух.
— А этого ужъ и совсмъ не знаю.
— Вычтемъ пятьдесятъ семь изъ тысяча девятисотаго года. Будетъ тысяча восемьсотъ сорокъ три. Записано. Гд родились?
— О, Господи! И все-то имъ нужно знать!
— Говорите, говорите.
— Да я въ Тульской губерніи, Блевскаго узда, въ деревн…
— Довольно. Записано. Съ какого года поселились въ Петербург?
— А вотъ какъ покойный папенька съ крымской кампаніи вернулся. Дали ему тогда чистую отставку…
— Крымская кампанія. Ну, напишемъ, что съ 1856 года. Какъ приходитесь хозяину квартиры?
— Это Безнокоеву-то, что-ли? Да я никакъ не прихожусь.
Финогенычъ спохватился.
— Впрочемъ, хозяинъ-то квартиры вы сами и есть. Пишемъ: ‘сама по себ. Хозяйка’. А теперь важный вопросъ: двица, замужемъ вдова или разведенная? Только не врать!
— Вдова, вдова.
— Да вдова-ли? Настоящая-ли вдова?
— Настоящая, настоящая. Могу паспортъ показать. Достать?
Хозяйка сдлала движеніе.
— Вримъ,— перебилъ ее Финогенычъ.— Вроисповданія какого?
— Церковнаго. Родители были по Косцовой вр, но я…
— Довольно. Православнаго. Записано. Читаете и пишете?
— Читать-то малость могу, а ужъ писать-то…
— Записано. Слпой на оба глаза или глухонмой? Отъ рожденія или нтъ? Впрочемъ, это къ вамъ не подходить. Чмъ существуете? Напишемъ: ‘живетъ отъ квартиры’. Ну, все!
Финогенычъ заткнулъ перо за ухо и потянулся.
Финогенычъ сдлалъ перерывъ, выпилъ водки и съ наслажденіемъ сълъ три кильки вмст съ головами.
— Каждый день готовъ я эту сндь сть, и никакой мн другой пищи не надо,— сказалъ онъ Птунниковой, прикончивъ закусывать, и отеръ пальцы рукъ о голову.
Передъ нимъ ужъ стояла жилица Птунниковой — ‘барышня въ бумажкахъ’, какъ ее звали сосдки по комнат. На этотъ разъ папильотокъ у ней не было и на лбу виднлись завитки волосъ. На ней были черная юбка, красный канаусовый корсажъ и металлическій поясъ. Она жевала заварныя баранки и говорила:
— Только пожалуйста поскоре меня переписывайте. Мн въ Варьету хать надо. И такъ ужъ изъ-за вашей переписи опоздала.
Финогенычъ посмотрлъ на ея наведенный румянецъ и крашеныя брови и сказалъ:
— Да вы дома ночевать сегодня не будете, такъ васъ и переписывать не надо.
— Дома, дома. Гд-же мн ночевать! Ужъ какъ-бы ни замоталась, а къ утру-то все приду. Да и не къ утру. Раньше.
— Ну, то-то. Ваше имя и фамилія? — спросилъ Финогенычъ.
— Да зовусь-то я Елена, а по паспорту Домна Кузичкина — отвчала ‘барышня въ бумажкахъ’.— Вдь надо какъ по паспорту?
— Само собой. Домна Кузичкина… Записалъ.
Птунникова всплеснула руками и воскликнула:
— Ну, вотъ поди-жъ ты! Съ лта двка у меня живетъ, а я и не знала, что она Домна!
‘Барышня въ бумажкахъ’ улыбнулась.
— Оттого, что вы неграмотная, а паспортъ мой сколько разъ у васъ въ рукахъ былъ,— проговорила она.
— Зачмъ-же ты имя мняешь, дура!
— Ахъ, Боже мой! Да вдь я думаю, пріятне Еленой быть, чмъ Домной. Ну, что такое: Домна!
— Ну, довольно, довольно,— остановилъ ихъ Финогенычъ и, выводя на бумаг, прибавилъ: ‘полъ женскій’.
— До неужто-же можно сомнваться!— воскликнула ‘барышня въ бумажкахъ’.
— Такъ отъ начальства приказано писать. Сколько лтъ отъ роду?
— Мн-то? А вамъ сколько надо? Ну, двадцать два.
— Охъ, не можетъ быть! Сколько въ паспорт сказнло?