Переписка с Эрн. Ф. Тютчевой, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1850

Мемуары и переписка
Время на прочтение: 168 минут(ы)
Скачать в PDF
Гладкова Л. В. Вступительная статья: Переписка П. А. Вяземского с Эрн. Ф. Тютчевой (1849—1850) // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2011. — [Т. XX]. — С. 515—517.
http://feb-web.ru/feb/rosarc/rak/rak-5152.htm

ПЕРЕПИСКА П. А. ВЯЗЕМСКОГО С ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ (1849—1850)

Публикация подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Проект No 08—04—00148 а.
Переписка П. А. Вяземского с Эрн. Ф. Тютчевой охватывает 1847—1869 годы и состоит из 120 писем. 41 письмо написано Эрн. Ф. Тютчевой, 79 писем — П. А. Вяземским. Судя по контексту, переписка сохранилась не полностью. Вероятно, часть своих писем к Вяземскому уничтожила сама Эрнестина Федоровна Тютчева, как она уничтожила почти все свои письма к Ф. И. Тютчеву.
Недоступность до сих пор этих материалов для исследователей объясняется трудоемкой археографической подготовкой текста — все письма на французском языке, почерк корреспондентов, особенно П. А. Вяземского, трудно поддается чтению. Исследователями цитировались некоторые письма в литературе о Тютчеве (‘Литературное наследство’ — т. 90. Кн. 2), но целиком эта ценная переписка не публиковалась и не анализировалась. Кроме того, из-за купюр и неправильного прочтения текста при публикации неоднократно искажался смысл написанного. Например перевод слова ‘pays’. Его часто переводят как страна, в смысле государство. Но Тютчев и русские той поры употребляли это слово в значении местность. И когда Тютчев пишет, что он терпеть не может эту страну (pays), речь идет не о России — он терпеть не может местность, чаще всего речь идет о Петербурге с его сырым холодным климатом.
Дружба Вяземского с Тютчевым общеизвестна. Переписка, существовавшая между ними, плохо сохранилась. Известно десять писем Тютчева, и одно письмо Вяземского, в котором он пишет: ‘читая французские газеты, я всегда испытываю потребность сверить свои впечатления с вашими’.
Жена поэта Эрн. Ф. Тютчева посылала Вяземскому стихи и статьи Тютчева, комментировала обстоятельства их создания, посвящала Вяземского во все семейные тайны. Благодаря переписке П. А. Вяземского с Эрн. Ф. Тютчевой выявляются обстоятельства и даты создания стихотворений (например, цикла ‘Наполеон’, ‘Почтеннейшему имениннику Филиппу Филипповичу Вигелю’) и политических статей (‘Россия и Запад’, ‘Папство и римский вопрос’) Ф. И. Тютчева, проясняются общественно-политические взгляды Тютчева и Вяземского, прежде всего на восточный вопрос, в период Крымской войны. Мы находим в этих письмах отклики на смерть Николая I, Гоголя и Жуковского.
Отзывы Вяземского и Тютчева о европейских политических деятелях — Тьере, Наполеоне III и о литераторах — Ламартине, Гюго и др.
Ф. И. Тютчев несомненно является героем этой переписки: о нем справляются, сообщают друг другу оба корреспондента, к нему адресуется Вяземский через Эрн. Ф. Тютчеву. Рефрен его писем — ‘а что думает об этом ваш муж?’ Вяземский порой подчеркивает близость своих взглядов с тютчевскими, порой полемизирует с Тютчевым или иронизирует над ним. Эрнестина пересказывает содержание разговоров в петербургских гостиных со слов мужа.
В 1849 г. Вяземский с женой Верой Федоровной приехал к сыну Павлу Петровичу в Константинополь, служившему в российском посольстве, и прожил там более года. В настоящую публикацию мы включили переписку его с Эрн. Ф. Тютчевой за этот период.
Вяземский делится свежими впечатлениями о крае, затрагивает восточный вопрос, такой актуальный в России и особенно интересующий Тютчева, посвятившего ему стихи и политические заметки. Многие свои письма к Эрн. Ф. Тютчевой Вяземский называет политическими бюллетенями, предназначенными для Тютчева. Вяземский в это время пишет, что заболел политикой: ‘Вот что значит жить в эпицентре событий’.
Свои письма к Тютчеву Эрнестина Федоровна, к сожалению, уничтожила, поэтому важно, каким в этой эпистолярной беседе представляется образ Тютчева и какой предстает в письмах к известному писателю и другу семьи Вяземскому сама жена поэта, которую он называл своим ‘земным провиденьем’.
Эрн. Ф. Тютчева происходила из знатного эльзасского рода баронов Пфеффелей фон Кригельштейн. Ее дед Кристиан Фридрих Пфеффель (1726—1807) историк и дипломат, юрисконсульт французского короля, автор исторических трудов по истории Германии и Франции. Министр иностранных дел де Верженн называл его ‘ходячим архивом’, а ‘король Людовик XVI всякий раз, когда ему предстояло подписать договор или поставить свое имя под важным дипломатическим актом, неизменно обращался к своему министру: ‘А что скажет Пфеффель?». Его личная библиотека, состоящая из 500 томов, посвященных в основном истории и праву Германии XVII—XVIII вв., была приобретена в 1768 г. графом Шуазелем и в 1792 г. передана им в Министерство иностранных дел Франции, где и хранится поныне’ {Union. 1869, 23 oktobre. (Перевод с фр.)}. Особенно прославился его брат Готлиб Конрад Пфеффель (1736—1809), известный эльзасский писатель, баснописец, открывший колледж в своем родном городе Кольмаре в Эльзасе, существующий поныне и носящий имя своего создателя. Эрнестина Пфеффель гордилась своим дедом и отдавала дань его памяти. Письмо к сестре Эрнестине 2 октября 1870 г. Карл начинает словами: ‘144-я годовщина со дня рождения нашего деда!’
Отец Эрнестины Тютчевой, Кристиан Гюбер Пфеффель (1765—1834), унаследовал таланты своего отца и прослужил также в департаменте иностранных дел вплоть до Французской революции, в 1793 г. эмигрировал и проявил себя позднее в баварской дипломатии, был баварским министром в Лондоне и Париже, с 1821 г. — почетный член Баварской Академии наук. ‘Это его и некоторых его коллег, как и он, выходцев из Франции, имел в виду князь Меттерних, когда сказал, что ни одна великая держава не имеет такой сильной дипломатии, как это маленькое королевство с четырьмя миллионами жителей’ {Union. 1869, 23 oktobre. (Перевод с фр.)}. После смерти первой жены, матери Эрнестины и Карла, Пфеффель женился на Марии Марте Филиппе (1792—1872). Похоронен в Париже, на кладбище Пер-Лашез.
Помимо научной ценности, в том числе и для тютчеведения, эта переписка является литературным памятником. Вяземский придавал ей большое значение и отмечал дар своей корреспондентки: ‘Вы прирожденный журналист в лучшем смысле этого слова, журналист в духе г-жи де Севинье, и если когда-нибудь наша переписка станет достоянием потомства, то я обещаю вам эпистолярную и литературную славу, которая переживет ваших детей и внуков’ (24 марта / 5 апреля 1850).
Ниже предлагается переписка Вяземского с Тютчевой за 1849—1850 гг., когда Вяземский находился в Константинополе, в эпицентре событий, связанных с европейскими революциями 1848—1849 гг. и их последствиями. Начинается и заканчивается публикация письмами Вяземского из Одессы — первое, от 28 июня 1849 г., при отплытии в Константинополь и последнее, от 18 августа 1850 г., после возвращения оттуда. При публикации слова, написанные в оригинале по-русски, в переводе выделяются звездочками.
Полностью переписка П. А. Вяземского и Эрн. Ф. Тютчевой, подготовленная совместно с РГАЛИ, выйдет отдельным изданием в 2013 г.

1. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Je ne sais trop jusqu’ quel point votre mari a raison de prtendre qu’il nous serait facile de nous emparer de Constantinople. Quant moi, je suis convaincu qu’il est vrai difficile d’y parvenir. Vous supposiez probablement que nous y tions dj. Dtrompez-vous. Nous ne sommes encore qu’ Odessa. Apr&egrave,s un voyage pnible nous sommes arrivs ici le 17 soir harcels, briss, grills, extnus de faim et de soif, et nous n’avons pas eu le courage — du moins moi, je ne l’ai pas eu — de nous embarquer sur le bateau vapeur de 20, et je me suis dcid attendre celui de 30. J’avais besoin d’une halte de plusieurs jours pour reposer mes membres, mes esprits et mon humeur fortement tracasss et dtraqus par cette longue course travers des steppes bruls par le soleil et obscurcis par des tourbillons de poussi&egrave,re. En gnral je n’ai pas la bosse des voyages. Nous perdions beaucoup de temps et cependant nous ne saurons pas nous mnager propos quelques heures de repos. Nos haltes taient toujours intempestives et dplaces. Ce n’est qu’ Poltawa que nous avons pass une bonne journe grce Gnral Gouverneur qui nous avait accord Charkow la permission de nous arrter dans son beau chteau, et grce la ville mme qui est charmante et un vrai ocan de verdure dans cette plaine aride et monotone qui s’tend jusqu’ Odessa. Cette ville est coupe de jardins et comme inonde d’ombrage et de verdure. Une vgtation magnifique de beaux peupliers lancs comme ceux d’Italie, des acacias blancs, des plantes odorifrantes, des fleurs et profusion, quelque chose de doux, d’embaum, de suave dans l’air, avec cela de beaux difices et puis une belle tradition historique qui donne un intrt intellectuel et moral cette localit, dj belle par elle-mme.
Quant Odessa, votre instinct, mon avis, ne vous a point tromp. Cette ville est belle, si l’on veut, remarquable sous plusieurs rapports, mais pas sympathique.
Elle manque d’unit, d’individualit. C’est une ville et une population complexe, mais cette varit n’est ni pittoresque, ni potique. La nature y est triste mourir, hors les clairs de lune qui sont magiques. La vgtation y est pauvre et ingrate, malgr tous les efforts que l’on fait pour la cultiver. Les marais, tmoin notre cher Ptersbourg, sont beaucoup plus faciles et accomodants que les steppes opinitres et rebelles. Tout autour d’Odessa vous avez une campagne dsole et dsolante. Les arbres n’y donnent pas d’ombrage, et quand ils sont agits par le vent, ils secouent sur vous une pluie de poussi&egrave,re, qui est le cinqui&egrave,me ou plutt l’lment dominant et absorbant d’Odessa, pas moyen de s’en garantir ni hors de la maison, ni dans la rduite la plus secr&egrave,te. Tout ce que vous touchez est recouvert des plusieurs couches d’une poussi&egrave,re fine et cendreuse. On se croirait expos une pluie de cendre du Vsuve. Je plains les amants d’Odessa. Ils ne peuvent se donner que des baisers poudreux, et comme la chaleur est excessive et que l’on prend durant les 24 heures — pardonnez-moi l’expression — un bain de mer, ce mlange de poussi&egrave,re incessante et de moiteur intarissable finit par se rsumer en un mastic qui n’a rien de propre, ni de parfum. Nous avons horriblement souffert de la chaleur les premiers huit jours. Du matin au soir on tait sur le gril et pendant la nuit on cuisait dans son jus. Depuis trois jours le vent a chang et nouw avons une temprature quasi ptersbourgeoise, moins l’humidit et l’pret de l’air. Avec tout cela le sjour d’Odessa offre quelques ressources et avantages qui ont leur prix. Votre mari y trouverait des journaux, mais assez arri&egrave,res, car ils doivent passer par la censure de Ptersbourg. Les librairies sont bien fournies. Mad. Sniavina dirait que l’on y trouve des intellectualits assez remarquables. Nous y avons rencontr quelques anciennes bonnes connaissances et fait de nouvelles tr&egrave,s obligeantes et agrables. Nous sommes logs dans un htel assez mal tenu, mais bien situ. Nous avons devant les yeux et sous nos pieds le boulevard de la mer. Cela pourrait tre recratif et rafrachissant, mais vu la poussi&egrave,re et mon humeur, ce n’est ni l’un, ni l’autre. Nous avons de bonnes nouvelles de Constantinople, et l’on nous y attend avec impatience. Il parat que nous n’aurons pas de lettre de vous ici. Nous vous avons crit d’Orel. Ne nous oubliez pas Constantin et adressez en attendant vos lettres в одесскую таможню mon nom. Mes amitis votre mari. C’est de Constantinople que j’esp&egrave,re lui donner quelques nouvelles politiques. L’absence de P Worontsoff fait que l’on est assez arrir Odessa. Joukowsky doit tre Ptersbourg, mais sans sa femme, au commencement de juillet. Ma femme vous dit mille choses amicales. J’embrasse les enfants et vous baise tendrement les mains.
28 juin 1849.
На конверте: ‘Ее превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой. Орловской губернии в город Брянск’.
Перевод:
Я не знаю, насколько ваш муж прав, полагая, что нам легко будет овладеть Константинополем1. Что касается до меня, я как раз убежден, что нам будет стоить труда туда добраться. Вы, наверное, полагаете, что мы уже там.
Не заблуждайтесь. Мы все еще в Одессе. После тяжелого путешествия мы приехали сюда 17-го вечером измученные, разбитые, изнуренные жарой, страдающие от голода и жажды, и мы не имели мужества — по крайней мере, я не имел его — сесть на пароход 20-го, и я решил дожидаться следующего парохода, отплывающего 30-го. Я нуждался в остановке на несколько дней, чтобы прийти в себя телом и духом, изрядно потрепанным и расстроенным за время долгого путешествия по степям, раскаленным солнцем и покрытым облаками пыли. Вообще-то, у меня нет шишки путешественника. Мы потеряли много времени, и вместе с тем не сможем вполне оправиться за несколько часов отдыха. Все наши остановки оказывались несвоевременными и неуместными. Только в Полтаве мы провели очень хороший день благодаря генерал-губернатору2, который дал нам разрешение остановиться в Харькове в его прекрасном дворце, а также благодаря очарованию самого города и настоящему океану зелени среди бесплодной и однообразной равнины, простирающейся до самой Одессы. Город, перерезанный садами, словно утопает в тени и зелени. Великолепная растительность — пирамидальные тополя, как в Италии, белая акация, благоухающие растения, изобилие цветов, в воздухе что-то нежное, ароматное, сладкое. И в дополнение прекрасные здания и прекрасная историческая традиция, придающая умственный и нравственный интерес этой местности, которая прекрасна уже сама по себе.
Что касается до Одессы, ваш инстинкт, на мой взгляд, вас не подвел. Город прекрасный, если хотите, даже замечательный во многих отношениях, но не симпатичный. Ему недостает цельности, индивидуальности. Это город с разношерстным населением, но в этом разнообразии нет ничего ни живописного, ни поэтического. Природа здесь тосклива и печальна, кроме разве лунного света, который великолепен. Растительность бедна и бесплодна, несмотря на все усилия, прилагаемые для ее произрастания. Болота, и тому свидетель наш Петербург, гораздо благоприятнее и податливее, чем упрямые и непокорные степи. Деревья здесь не дают тени, и когда их колеблет ветер, они сыплют на вас целый дождь пыли, которая является пятой или скорее главной и всепоглощающей стихией Одессы, нет никакого средства, чтобы от нее спастись вне дома, даже в самом укромном уголке. Все, к чему вы прикасаетесь, покрыто многослойной пылью, тонкой, как пепел. Чувствуешь себя как под дождем из пепла Везувия. Мне жаль одесских влюбленных. Они могут дарить друг другу только пыльные поцелуи, и поскольку жара стоит страшная, то все 24 часа — простите за выражение — купаешься в соленом поту. Эта смесь постоянной пыли и пота превращается в настоящую мастику, отнюдь не отличающуюся ни чистотой, ни благоуханием. Первую неделю мы страшно страдали от жары. С утра до вечера жарились в пекле, а ночью варились в собственном соку. Три дня назад ветер переменился, и у нас стоит почти петербургская погода, только без ее резкого и влажного воздуха. Вместе с тем пребывание в Одессе дает некоторые возможности и преимущества.
Ваш муж нашел бы здесь газеты, но довольно старые, потому что они должны проходить через петербургскую цензуру. Библиотеки хорошо оснащены. Г-жа Сенявина3 сказала бы, что здесь встречаются довольно замечательные интеллектуальности. Мы повидали здесь несколько старых добрых знакомых и обрели новых, весьма любезных и приятных. Остановились мы в гостинице с дурным содержанием, но хорошим местоположением. Перед нашими глазами и у наших ног Морской бульвар4. Это могло бы быть весело и привлекательно, но ввиду пыли и моего настроения это не так. Мы получили добрые вести из Константинополя, и нас там ждут с нетерпением5. Похоже, что мы не получим здесь от вас письма. Мы писали вам из Орла. Не забывайте нас в Константинополе, а пока адресуйте ваши письма в *одесскую таможню* на мое имя. Кланяюсь вашему мужу. Надеюсь написать ему какие-то политические новости из Константинополя. Отсутствие князя Воронцова6 причиною тому, что мы так задержались в Одессе. Жуковский должен быть в Петербурге в начале июля, но без жены7. Моя жена8 вам дружески кланяется. Я обнимаю детей и нежно целую ваши ручки.
28 июня 1849.

2. П. А., В. Ф. ВЯЗЕМСКИЕ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

<Рукой П. А. Вяземского:>

Buuk-dr. 14/26 juillet 1849.

Enfin nous sommes au port. Nous avons dbarqu Buuk-dr le 2 juillet cinq heures du matin et avons trouv Paul, sa femme et toute la famille en bonne sant et fort heureux de nous voir et nous avoir. Notre attente n’a point dmentie, la femme de Paul est charmante, bonne, prvenante, d’une simplicit du coeur et de tenue sans pareille. Ils sont heureux et son mnage fait du bien voir. C’est tout ce que je puis et ce que je tenais vous dire pour le moment, connaissant le tendre intrt que vous portez tout ce que nous concerne. Quant mes impressions bosphoriques, ne vous prenez pas de me questionner. Je ne me suis point encore assez orientalis, ni mme orient pour y voir clair. C’est tr&egrave,s beau, le panorama, les dcorations sont admirables, mais le sentiment de la jouissance ne s’est point encore suffisamment rveill en moi. Je suis comme un malade sans apptit qui se trouve devant une table couverte de mets dlicats et succulents. Il les apprcie par le jugement, mais ne se sent ni le besoin, ni la facult de les goter.
Votre mari sait-il que son mmoire tait recueilli en Allemagne par Mr Paul de Bourgoing qui lui a donn en France la publicit d’un tr&egrave,s petit nombre d’exemplaires sous le titre de mmoire prsent l’Empereur Nicolas depuis la rvolution de fvrier par un Russe, employ suprieur des affaires intrieures (voyez la ‘Revue des Deux Mondes’ du 15 juin). ‘Une indiscrtion habilement calcule a mis en circulation dans les salons diplomatiques de l’Allemagne un document quasi-officiel qui apporte sur la politique latente du Czar avec de nouvelles considrations mystiques, quelques lumi&egrave,res prcieuses t d’une couleur originale’, — et puis suivent quelques extraits du mmoire.
Comme vous ne recevez probablement pas la ‘Revue des Deux Mondes’, je crois vous apprendre quelque chose de nouveau. Quant aux nouvelles politiques nous sommes assez en retard. Ce n’est que font les 10 jours que nous recevons les journaux de Paris. Cela me ne conviendrait pas trop l’apptit de votre mari. Au reste, bien des choses ne lui conviendrait pas ici. C’est une vie de privations, et si on le condamnait vivre Constantinople, il maudirait bientt ses voeux et ses projets d’envahissement. Nous en parlerons plus tard.
Pour le moment je dois finir. Il est temps de remettre ma lettre la chancellerie. La vtre nous est parvenue Odessa au moment o nous allions monter sur le bateau vapeur. Vos voeux ont t xaucs, notre traverse a t bonne, sauf les derni&egrave,res heures o nous avons souffert du mal de mer.
Je vous baise tendrement les mains et me recommande au bon souvenir de toute la famille.

Wiasemski

<Рукой В. Ф. Вяземской:>
Je vous embrasse aussi tendrement que prcipitamment, nous avons tard comme de coutume pour l’envoi des lettres.
На конверте: ‘Ее превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой. В Брянске Орловской губернии’.
Перевод:

Бююк-дере. 14/26 июля 1849.

Наконец-то мы на месте. Мы высадились в Бююк-дере1 2 июля в пять часов утра и нашли Павла, его жену и всю семью в добром здравии и очень счастливыми нас видеть и нас принимать. Наше ожидание нас не обмануло, жена Павла прелестна, добра, предупредительна, сердечной простоты и манер беспримерных. Они счастливы, и видеть их семейство приятно. Вот все, что я собирался вам сказать, зная, с каким нежным вниманием относитесь вы ко всему, что касается нас. Что до моих впечатлений от Босфора, не вздумайте меня расспрашивать. Я еще недостаточно сориентализировался и сориентировался, чтобы видеть ясно. Здесь очень красиво — панорама, восхитительные виды, но чувство наслаждения еще недостаточно проснулось во мне. Я словно больной, страдающий отсутствием аппетита, перед столом, ломящимся от тонких и лакомых блюд. Он ценит их умом, но не испытывает ни потребности, ни способности их отведать.
Известно ли вашему мужу, что его записка была получена в Германии г-ном Полем Бургуэном2, который опубликовал ее во Франции в небольшом количестве экземпляров под названием ‘Записка, представленная Императору Николаю после февральской революции русским чиновником высшего разряда Министерства иностранных дел’ (смотрите ‘Ревю де Д Монд’ от 15 июня)3. ‘Ловко просчитанная неосторожность пустила гулять по дипломатическим салонам Германии полуофициальный документ, проливающий некоторый свет на скрытую политику царя и руководствующийся новыми мистическими соображениями оригинального характера’, — и далее следуют отрывки из записки. Поскольку вы, вероятно, не получаете ‘Ревю де Д Монд’, я думаю, что сообщил вам новость. Что касается до политических известий, то мы довольно отстаем. Мы получаем парижские газеты с опозданием на 10 дней. Это бы не пришлось по вкусу вашему мужу. Впрочем, очень многое здесь ему бы не подошло. Это жизнь, полная лишений, и если бы его приговорили к жизни в Константинополе, он скоро бы проклял свои мечты и планы завоевания.
Поговорим об этом позже. Теперь я должен заканчивать. Пора отправлять мое письмо в канцелярию. Ваше мы получили в Одессе4 в ту минуту, когда собирались подняться на пароход. Ваши молитвы были услышаны, наше путешествие прошло благополучно, исключая последние часы, когда мы страдали морской болезнью.
Нежно целую ваши ручки и кланяюсь всей семье.

Вяземский

<Рукой В. Ф. Вяземской:>
Я столь же нежно, сколь и торопливо обнимаю вас, мы, как всегда, опаздываем к отправке писем.

3. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 23 juillet/4 aot 1849.

Je commence mon bulletin politique l’adresse de votre mari par une nouvelle qui probablement ne lui est point encore parvenue et qui nous a mis un peu en moi. Behm la tte d’un corps d’arme assez considrable a franchi la fronti&egrave,re de Moldavie, qui n’tait garde que par quelques centaines d’hommes du corps russe dispos dans cette principaut. Ils ont vaillament soutenu le combat pendant plusieurs heures, mais ont du finir par cder au nombre. L’ennemi s’est empar de nos magazins d’approvisionnement et a rpandu dans le pays une proclamation, o il engageait les habitants se lever contre nous, leur promettant l’assentiment et la protection de la Porte. Voil tout ce que nous savons d’officiel pour le moment. Les bruits qui circulent portent le cachet de la source d’o ils partent. Les uns y voient un vnement grave l’attribuant une dfaite que Lieders aura d subir en Transylvania, s’attendent une complication facheuse pour nous, et l’autre jour sur le bateau vapeur qui nous ramenait de Constantinople un armnien disait en notre prsence avec joie et triomphe: ‘Vous savez que les Russes ont t rosss’. J’ ai bien craint un moment que Paul qui tait avec nous ne se mit sur le champs prendre la revanche sur le dos de l’orateur. Mais tout heureusement il se rendit matre de sa col&egrave,re. Les autres, et nous dans le nombre, nous voyons dans cette invasion un coup de tte et de dsespoir. On ignorait du commencement l’attitude que prendrait le gouvernement turc. Mais il parat assez bien et assez consciencieusement dispos en notre faveur, et si l’on ne peut attendre beaucoup de vigueur et d’nergie d’un pouvoir aussi nerv et tiraill de tous les cts par diverses influences, il ne manquera pas de faire quelques dmonstrations pour se disculper envers nous et l’Autriche de toute connivence avec nos ennemis. Quant aux autres nouvelles du thtre de la guerre en Hongrie, elles continuent tre bonnes. J’oubliais de vous dire que les hospodars des principauts sont encore ici. Les dners et ftes en leur honneur se succ&egrave,dent dans les diffrentes lgations, et les dignitaires Turcs retardent leur dpart pour leur soutirer de l’argent. L’autre soir c’tait la Rpublique Franaise qui s’tait mise en frais pour les fter. Le gal Aupick est un bon vieux tout simple et franc dans son allure et tout peu rpublicain, ce que l’on dit, ainsi que toute la suite. Il est assez mal pay et reprsente tr&egrave,s modestement sa glorieuse Rpublique, qui en juger par la reprsentante est loin d’tre la femme forte aux puissantes… (voyez Barbier). Je n’ai vu de ma vie quelque chose de plus chtif, de plus malingre, de moins reprsentatif et presque de moins prsentable que la bonne Mad. Aupick. J’ai fait la connaissance de l’embassadeur d’Angleterre ou plutt j’ai renou connaissance avec lui, car je l’avais vu Moscou. C’est un homme tr&egrave,s comme il faut et aussi poli et prvenant dans ses relations prives, qu’il est, ce que l’on dit, cassant et mme peu loyal et consciencieux quand il s’agit de faire les affaires de la perfide Albion. Au reste quant au dehors, notre lgation est dans de tr&egrave,s bons rapports avec ses compagnes ou rivales. Tout est l’eau de rose sur la sc&egrave,ne et ce n’est que dans les coulisses que l’on se fait de petites noirceurs avec de l’encre et coup de plume. Titoff a une tr&egrave,s bonne tenue, calme, mais ferme, et je pense qu’il a su se faire estimer par tous les partis. Ici comme ailleurs nous sommes peu dmonstratifs, nous n’avons pas le verbe haut, et notre diplomatie taille sur le patron de son petit chancelier, ne se donne pas les allures d’un rodomont, mais au fond je crois que le diable n’y perd rien.
Quant vous, ch&egrave,re Madame Tutcheff, je veux vous donner des nouvelles de la lune. On voit bien que c’est ici son pays de prdilection. Il est difficile de voir quelque chose de plus beau, de plus splendide que son globe d’or couronnant un ciel sans nuage et se rflchissant dans l’azur du Bosphore. J’aurais aim vous voir l’autre jour avec nous dans le grand caque qui nous portait Thrapia vers la maison du Ministre de France. Il y avait quelque chose de magique dans cette course. Nous fendions lg&egrave,rement et presque sans mouvement des sillons d’une vague toute limpide et scintillante d’or. Les rives assez escarps du Bosphore, clairs par la lune, formaient un cadre magnifique ou tableau qui se droulait nos yeux et dans lequel nous avions notre place et notre action. N’allez pas cependant croire apr&egrave,s cette tirade potique que je me sois dj parfaitement orientalis. Non, ce ne sont que les bouffes de posie, mais la bte prosaque, l’animal d’habitude par excellence ne s’est point encore apprivois. Quant vous, vous auriez tout de suite pris racine sur ce sol. On y est chaud et rien faire. On peut y jour d’un calme parfait, non plat, mais d’un calme de batitude. Aujourd’hui que la quarantaine d’Odessa ne dure que quatre jours, vous devriez bien venir nous voir. C’est une promenade faire comme toute autre. Nous avons une chambre vous offrir, vous et votre mari. C’est donc dit et arrt. Ainsi revoir bientt. En attendant je vous baise les mains. Avez-vous reu notre lettre du 14/26. Envoyez-moi les vers bucoliques de votre mari.
На конверте: ‘Ее превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой. В Брянске — Орловской губернии’.
Перевод:

Бююк-дере. 23 июля / 4 августа 1849.

Я начинаю мой политический бюллетень, предназначенный для вашего мужа, с новости, которая, возможно, еще не дошла до него и которая привела нас в некоторое волнение. Бем1 во главе весьма значительного армейского корпуса пересек границу Молдавии, охраняемую всего несколькими сотнями солдат русского корпуса, расположенного в княжестве. Они храбро в течение нескольких часов отражали натиск, но были вынуждены отступить перед превосходящими силами противника. Враг захватил наши продовольственные склады и распространил прокламацию, в которой призывал местных жителей подняться против нас, обещая им поддержку и защиту со стороны Порты. Вот все, что нам известно на сегодня из официальных источников. Ходят разные слухи. Но источники их не-определенны. Одни видят в этом событии серьезные последствия, грозящие для нас пагубными осложнениями, и приписывают его поражению Лидерса в Трансильвании2, на днях один армянин на пароходе, на котором мы плыли из Константинополя, радостно и торжествуя говорил в нашем присутствии: ‘Вы слышали, как вздули русских?’ Я даже испугался на минуту, что бывший с нами Павел набросится на оратора, чтобы вздуть его в ответ. Но, к счастью, он вовремя овладел собой. Другие, и мы в том числе, видели в этом нападении жест упрямства и отчаяния. С самого начала было неизвестно, какую позицию займет турецкое правительство. Но, похоже, оно довольно благосклонно и разумно расположено к нам. И если нельзя ожидать слишком много силы и энергии от власти, столь вялой и раздираемой со всех сторон различными влияниями, то она все же готова сделать некоторые шаги, чтобы оправдаться перед нами и перед Австрией в отсутствии попустительства врагам с ее стороны.
Что касается других известий с театра военных действий в Венгрии, они продолжают оставаться хорошими. Я забыл сказать, что господари из княжеств3 все еще здесь. Обеды и торжества в их честь не прекращаются то в одном, то в другом посольстве, и турецкие сановники задерживают их отъезд, чтобы выманить деньги. Прошлым вечером был черед Французской республики раскошелиться. Генерал Опик4 славный старик, с очень простыми и искренними манерами и, как говорят, совершенно не республиканец, как, впрочем, и вся его свита. Ему очень мало платят и он весьма скромно представляет славную Республику, которая, судя по жене посланника5, женщина отнюдь не сильная, в смысле — могучая… (смотрите Барбье)6. Я в своей жизни еще не видал ничего более хилого, тщедушного, менее представительного и едва ли не менее подходящего для представительства, чем славная г-жа Опик. Я познакомился с английским посланником7 или, скорее, возобновил с ним знакомство, так как знаю его по Москве. Это очень порядочный человек, и он столь же вежлив и предупредителен в своих частных знакомствах, сколь резок и даже бесчестен и бессовестен, как говорят, когда речь заходит о делах туманного Альбиона. Впрочем, что касается до внешней стороны, наше посольство находится в добрых отношениях со своими друзьями или соперниками. На сцене все благоухает розовой водой и только за кулисами доставляют друг другу мелкие пакости с помощью пера и чернил. Титов8 держится превосходно — спокойно, но твердо, и я думаю, он сумел внушить уважение к себе со стороны всех партий. Здесь мы, как и всюду, не слишком экспансивны, мы не проявляем высокомерия, и наша дипломатия, скроенная по лекалам маленького канцлера9, не имеет бахвальской манеры, но в сущности, на мой взгляд, дьявол ничего от этого не теряет.
Что касается до вас, любезная г-жа Тютчева, я хочу рассказать вам о луне. Нет сомнения, что здесь ее родная обитель. Невозможно представить себе нечто более прекрасное, более великолепное, чем этот золотой шар, венчающий безоблачное небо и отражающийся в лазури Босфора. Мне бы хотелось, чтобы вы оказались рядом с нами на большом каике10, который доставил нас в Терапию11, в дом французского посланника. Было нечто волшебное в этой поездке. Мы легко и почти без движения рассекали прозрачную и сверкающую золотом волну. Довольно крутые берега Босфора, освещенные луной, представляли собой великолепную раму или картину, разворачивавшуюся перед нашим взором, участниками и действующими лицами были мы сами. Не думайте, однако, после этой поэтической тирады, что я уже совершенно ориентализировался. Нет, это всего лишь поэтические порывы, но прозаическое начало, зверь привычки в полном смысле этого слова еще не приручен. Что касается до вас, вы бы тотчас же пустили корни на этой почве. Здесь тепло и беззаботно. Здесь можно наслаждаться полным покоем, не просто заурядным, но покоем блаженным. Нынче, поскольку карантин в Одессе продолжается всего четыре дня, вы непременно должны приехать к нам. Это такая же прогулка, как и все прочие. Сказано и сделано! Так что до скорого свидания. А пока целую ваши ручки. Получили вы наше письмо от 14/26? Пришлите мне буколические стихи вашего мужа12.

4. П. А., В. Ф. ВЯЗЕМСКИЕ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 1/13 aot 1849.

Ayez patience et rassemblez toutes vos forces pour lire ce griffonage physiquement et intellectuellement parlant.
Savez-vous bien ce que c’est qu’un Iftar? Savez-vous ce que c’est que le ramazan? En tout cas vous n’en avez probablement qu’une ide imparfaite. Je vais tcher de complter vos notions. Le ramazan est une esp&egrave,ce de grand carme et de carnaval la fois. Pendant sa dure qui est peu pr&egrave,s d’un mois les Turcs jenent depuis le lever du soleil jusqu’ son coucher. Mais ils ne jenent pas la chrtienne. C’est bien autre chose. Durant toute la journe ils ne prennent en bouche ni une miette de pain, ni une goutte d’eau, ni un bouffe de tabac. Aussi d&egrave,s que le canon annonce aux vrai-croyants que le soleil s’est couch et le jene est lev, les Turcs commencent faire bombance et passent toute la nuit en repas, promenades et rjouissances, le tout ml cependant de pri&egrave,res et de crmonies religieuses. Les mosques sont illumines, les rues fourmillent de monde, les cafs (et il y en a chaque pas), les boutiques, les talages, stationnaires et ambulents qui obstruent le passage, tous assigs de tous cts. C’est un va-et-vient, un remue-mnage, un tourbillon d’hommes et de cris qui n’a rien de pareil ni Rome, ni Naples. L’illumination des minarets n’a rien de splendide, prise sparment, mais l’ensemble offre un beau spectacle, grce au mouvement qui agite et bouscule le terrain sur lequel repose Constantinople avec les nombreux faubourgs. N’oubliez pas que tout ici est montagne et que les mosqus et les maisons montent les unes sur les autres et que le tout forme un chaos gigantesque. Nous avons t avec ma femme admirer ce spectacle du haut de la terrasse du palais de Russie Pra. Ajoutez tout cela une nuit magnifique, chaude, transparente qui recouvrait de son voile chaste et diaphane ce cauchemar de bois et de pierre connu, gographiquement parlant, sous le nom de Constantinople. Plus tard je suis all rder et me mler la foule trbuchant souvent un des chiens qui au milieu de cette foule et de ce bruit dormaient tranquillement et en grand nombre au milieu de la rue. Pour m’orientaliser compl&egrave,tement j’ai pris une tasse de caf et sans craindre la peste, ni toute autre contagion de salet, j’ai fum un narguil, moyennant la rtribution de quelques copecks. Il est remarquer que la vie et la jouissance du peuple sont ici tr&egrave,s bon march. Par contre, les besoins et les habitudes imports de l’occident sont tr&egrave,s couteux et souvent impossibles satisfaire. Pour tre bien, il faut se faire Turc, adopter Mahomet et renoncer Satan et ses pompes, et tout le bien-tre auquel nous a habitu ce bon diable qui a prsid notre civilisation. En fait de pompes abjurer, il faut comprendre le pain qui est mauvais et la cr&egrave,me qui est un mlange de lait de vache (descendante d’une des cept vaches maigres) et du lait de ch&egrave,vre et de buffle. Aussi quand vous nous enviez notre lune et notre Bosphore, c’est avec rage que je songe aux bons djeuners que vous devez faire la campagne. Et le beurre — que m’en direz vous? Le notre pour tre un peu frais et mangeable doit tre apport de l’Angleterre. Ainsi le th est devenu pour moi une abstraction. Que dirait Sophie Karamsine rduite cette dtresse? Это совершенное отчаяние pour mon honneur, je me flatte que vous ne comprendrez pas ce mchant calembour exhal par ma mauvaise humeur et ma soif. Mais avouer qu’une belle lune qu’apr&egrave,s tout on ne peut cependant prendre avec les dents, ne remplace pas toujours une bonne tasse de th, bien savoure autour d’une table ronde et accompagne de bons biscuits et de brioches qui me font venir l’eau et la bile la bouche, quand je songe au pass et que je dois me rsigner l’impossibilit d’en jouir aujourd’hui. Mais revenons notre ramazan. Je viens de vous en donner une ide imparfaite, en vous parlant de mon jene moi, — et en vous prsentant une lg&egrave,re esquisse de Constantinople vue de nuit cette poque de l’anne. Maintenant je vais vous conduire l’Iftar du Grand Visir Rachid-pacha. On nomme Iftar le premier repas du roi sur lequel au signal du canon se jettent avec avidit les Turcs affams, altrs, haletants de faim et de soif apr&egrave,s le long jene d’une journe brulante. Grce Titoff j’ai assist un pareil repas chez Rachid-pacha, sa maison de campagne sur la Bosphore. Nous tions en petit comit. En fait de Russes il y avait Titoff, Andr Mouravieff, le reprsentant du St-Synode Woytiechowicz et quelques jeunes gens de la lgation. En fait de Turcs le Ministre des affaires trang&egrave,res Ali pacha, — et quelques militaires, personnages muets et peu intressants. Nous tions dj au salon que l’heure n’avait pas encore sonn. Aussi les Turcs tiraient-ils leurs montres chaque instant et semblaient vouloir acclrer la marche du temps. Enfin les portes s’ouvrent et l’on place devant chaque convive une petite table garnie de petites assiettes avec de petits pts, des olives et une petite soupi&egrave,re qui renfermait une esp&egrave,ce de bouillon — le tout tr&egrave,s richement et lgamment servi — argenterie, porcelaine etc, etc, etc. L’intrieur ne dparait pas l’extrieur, et le contenu tait fort bien prpar. Puis vint le caf dans une petite tasse enclave dans une esp&egrave,ce de petit vase, je crois, en vermeil, — et qui remplace notre soucoupe. Apr&egrave,s le caf on nous apporta des pipes, les tuyaux, les bouts d’ombre taient de toute beaut enrichis de pierres prcieuses, de diamants. Si l’ambroisie et le nectar faisaient les dlices des dieux de l’Olympe, on voit bien que la pipe doit tre le passe-temps favori des bienheureux du paradis de Mahomet. Les Tchubandji, ces ganim&egrave,des musulmans qui nous les prsentaient, les genoux ploys terre, dployaient une grce et une dextrit lgante. J’oubliais de vous dire que la prsentation des pipes ft prcde d’une ablution qui se rp&egrave,te encore avant de se mettre table et apr&egrave,s le repas. Une aigui&egrave,re et un bassin d’argent, avec un savon parfum sont prsents chaque convive. Le tout comme de raison, ainsi que l’essuie-mains, dont les bords sont brods d’or, d’une propret exquise. Apr&egrave,s la pipe le G Vizir nous demanda la permission de se retirer pour faire sa pri&egrave,re. Nous entendmes alors dans la chambre ct quelques chants nasillards et discordant qui dur&egrave,rent quelques minutes. Rentr dans le salon, Rachid-pacha nous pria de passer dans la salle manger, car tout ce que vous venez de voir n’est que le prlude du dner, c’est notre закуска, notre водка. Quand nous prmes nos places table, on mit une soupi&egrave,re au milieu, le G Vizir y plongea la cuilli&egrave,re qu’il porta la bouche et tous les convives firent de mme. C’est a que vous pouvez voir dans votre village, si vous entrez dans une cabane de paysans l’heure du repas. On nous servit au moins trente quarante mts, mais ils ne stationnaient sur la table que quelques instants. Quoique nous eussions devant nous fourchette et couteau, nous ne nous en servions pas nous conformant l’exemple donn par le matre de la maison. Nous plongions nos doigts dans le plat, et apr&egrave,s une ou deux bouches on l’emportait pour le remplacer par un autre. Le mlange, la macdoine de tous ces mets qui se succdaient avec une rapidit est impossible dcrire. C’tait un plat de viande, puis un plat de douceur, une fricasse de poisson, de lgumes, puis quelque chose de gras, et puis encore quelque chose de doux, et ainsi de suite. Je pensais Michel Wielhorski et regrettais de ne pas l’avoir mes cts. Au reste tout tait bien prpar et dans le nombre il y avait mme des choses exquises, entr’autres une esp&egrave,ce de pure de poitrine de poulet avec du lait. Le got en tait dlicat et friand. En gnral, la ptisserie, les entremets sucrs et la macdoine de fruits sont parfaitement bien accomods. Le G Vizir me disait que dans ses voyages et sjours qu’il avait fait dans les capitales de l’Europe, il avait perdu l’habitude de manger avec les doigts, mais que pendant le ramasan il revenait la coutume du pays probablement pour ne pas choquer les vrai et vieux croyants, d’autant plus que lui, ministre du progr&egrave,s et de la rforme, doit avoir beaucoup d’adversaires et d’ennemis. C’est comme chez nous. Bien de personnes font maigre, non par conviction et abstinence, mais pour sympathiser avec les domestiques. Pendant le ramasan la maison du G Vizir ainsi que celles des grands dignitaires sont ouvertes tout le monde. Chacun peut venir y manger et boire, et nous avons vu dans la cour de Rachid-pacha un grand nombre de personnes de toutes classes assises par terre et attendant avec impatience le bienheureux coup de canon, non meurtrier, mais nourricier. Si le repas tait parfaitement la Turque, la conversation malheureusement ne pouvait pas l’tre. Sous ce rapport nous tions en pleine Europe, les lieux communs de la politique et des journaux alimentaient la conversation qui d’ailleurs n’allait pas grand train. Rachid-pacha parle assez bien le franais, mais en gnral il n’est pas tr&egrave,s communicatif et causant. Aali-pacha parle plus facilement et plus volontiers, mais comme j’avais la place d’honneur, j’tais le partenaire du G Vizir et je n’ai pu changer pour cette fois que quelques paroles avec le ministre des affaires trang&egrave,res qui est tr&egrave,s timide, mais qui a quelque chose de plus sympathique que l’autre. En gnral, ces messieurs me faisaient de la peine. Tout en ayant maintenu avec fidlit et persvrance quelque uns de leurs croyances et pratiques religieuses, on voit bien que c’est un peuple qui se dnationalise sans cependant se civiliser, dans la bonne entente du mot.
Nouvelles la main pour les menus plaisirs de Mr Tutcheff.
‘Behm a 55 ans, il est de taille moyenne, barbe blanche, vtu d’une hongroise en drap blanc, chapeau blanc larges bords relev d’un ct et garni d’une plume rouge, portant un crachat d’une norme dimension, il a de la douceur dans ses mani&egrave,res, mais beaucoup d’astucit (sic) dans les yeux, deux doigts de la main droite lui manquent, il ne peut pas remuer de la jambe droite, ayant cinq blessures vives, quatre hussards le mettent cheval quand sa prsence est ncessaire dans une action, deux mdecins sont associs sa personne, il a des aide-de-camp parlant toutes les langues ainsi que des jeunes gens de Valachia’… — ‘A Okna (en Moldavie) la population est mixte, il y a beaucoup d’Hongrois, par consquent l’espionnage est facile pour Behm. Sachant que nous n’avions que deux bataillons incomplets, cantonns a et l, il faut prsumer que dans sa dtresse il a tant un coup de main pour soulever contre nous la population de la fronti&egrave,re d’origine hongroise, domine par les prtres catholiques.
Behm lui-mme rendait justice avec loge la bravoure de nos soldats qui lui barraient le passage. Ils taient quatre cent seulement et s’ils avaient de l’artillerie, disait-il, je n’extrerais pas avec 15 mille hommes (on suppose qu’il pouvait en avoir huit). Avec de tels soldats je me rendrai matre de l’Europe! La horde s’empara de la pharmacie et puis des dpts, grilla ses guenilles, s’habille de nos uniformes et se coiffa de nos casques. Malheureusement le drapeau du bataillon a t emport par eux.
La horde, car on ne saurait la nommer ni arme, ni troupe, avait donn l’assurance aux habitants qu’elle payerait les rquisitions. A vrai dire elle voulait payer, mais en assignats Koschut, sur lesquels il fallait rendre de la monnaie sonnante. On a prfr perdre les denres et garder au moins son argent.
Voici quelques passages des proclamations de Bem, le gnral en chef de l’arme hongroise en Transylvania, publies en franais, hongrois et moldave.
Les Russes viennent de faire une nouvelle invasion en Hongrie et dans la Transylvania sans aucune dclaration de guerre. L’Europe se tait cette infraction tous les droits des nations, mais les Hongrois sont assez fort pour craser leurs ennemis. En entrant avec les Russes dans une lutte mort, les Hongrois veulent mme en faire profiter les peuples limitrophes que l’oppression russe crasa.
C’est dans ce but qu’une partie de mon arme est entre en Moldavie. Peuple moldave, si tu veux tre libre et jouir d’un gouvernement constitutionnel sous la suzerainet de la Haute Porte, l&egrave,ve-toi pour exterminer, car hordes barbares infectent ton pays natal, etc. etc. etc. Le secours de la Haute Porte ne se fera pas attendre, car elle sentira que l’mancipation de la Moldavie et de la Valachie qui veulent rester sous la suzerainet exclusive comme elles l’ont t autrefois, peut seule assurer son existence politique future, sape par les Czars de jour en jour davantage.
J’apprends que mon avant-garde a suffi pour battre les troupes russes (ce qui veut dire une avant-garde de huit mille hommes au moins contre des troupes qui comptaient peine quelques centaines d’hommes dans leurs rangs stationnes sur la fronti&egrave,re de Transylvanie, et j’arrive moi-mme en Moldavie pour aider la nation moldave chasser les Russes tout fait. — Que chacun prenne ses armes et ceux qui ont des chevaux, qu’ils viennent cheval…
Les canons de Behm taient desservis par des Polonais, des Franais, des Irlandais etc. etc.
D’apr&egrave,s les derni&egrave,res nouvelles reues ces jours-ci: ‘sur la sommation qui a t faite Behm par le colonel Tewfik-bey envoy par le comissaire imprial Fuad-efendi, le gnral hongrois s’est retir du territoire moldave’.
En rsum cette tentative a avort d’une mani&egrave,re plus prompte et plus favorable pour nous qu’on ne pouvait l’esprer. Mais en attendant nous ignorons encore, est-ce une dfaite ou un succ&egrave,s qu’il faut l’attribuer. Ce qui est probable en tout cas c’est que Behm aura tromp et drout la vigilance du gnral russe envoy contre lui.
3/15 aot. Nous venons de recevoir par le bateau vapeur de Galietz la nouvelle que Behm a t fortement battu par Lieders apr&egrave,s son chauffoure de Moldavie. Sur 8000 hommes il en a perdu mille de tus et 500 faits prisonniers. Ses bagages et sa cal&egrave,che ont t pris. Nous avons dplorer la perte du gal Skariaine tu d’un boulet de canon. Behm a manqu tre fait prisonnier et n’a d son salut qu’ l’intrpidit et au dvouement des hussards qui prot&egrave,gent sa personne.
Ces impressions me reportaient au temps de notre rforme sous Pierre Ier. L aussi, il devait y avoir bien des contradictions, des froissements, beaucoup de fausses notes, et beaucoup de nos anctres devaient faire une mine bien piteuse et ridicule sous leur travertissement improvis. Mais le gnie de Pierre le Grand se trahissait et se rvlait travers toute cette mascarade. Au lieu qu’ici on sent l’absence non seulement du gnie, mais mme d’une volont ferme et d’une intelligence leve. C’est la lingerie de la civilisation rduite ses limites les plus rserves. On sent bien que c’est un mort que l’on habille l’europenne, sans songer faire revivre ce mort, lui donner une me et une pense. Ce qui m’attristait encore, c’est la conviction intime que ces Turcs, malgr leur politesse obsquieuse n’taient ni flatts, ni contents de nous avoir pour htes. Ils nous subissaient, voil tout. Pour eux les trangers et surtout nous autres, Russes, nous sommes bien encore des chiens de giaours, qui ne sont plus insults dans les rues comme autrefois, mais avec lesquels ils n’ont aucun point de contact et de sympathie. Ils ont pour nous un loignement instinctif, quelque chose de vague, — car je leur refuse toute apprciation lucide — leur dit qu’en fait de chiens nous sommes de ceux qui viennent flairer les exhalaisons de leur dcomposition et qui apr&egrave,s un long jene, non au premier, mais au dernier coup du canon viendront faire notre Iftar leur place. Je crois qu’ils sont plus ports pour les Anglais et les Franais que pour nous, non par sympathie pour l’ordre d’ides et de principes qu’ils reprsentent, mais par peur de nous. Ce qu’ils aiment en eux, c’est l’intriguaillerie de leur diplomatie et qu’ils leurs servent de comp&egrave,res quand il s’agit de faire quelque chose notre insu, ou notre dtriment. Au reste, on ne peut leur en vouloir. C’est l’instinct de la conservation qui les guide. Nous aurons beau tre francs et loyaux envers eux, ils ne sauraient jamais nous aimer. Je crois que quelqu’un disait que tout p&egrave,re avait un ennemi naturel dans son fils. Si ce ne sont les principes, c’est la loi de la nature et la force des choses qui dit: te-toi de l, que je m’y mette! Vis—vis de la Turquie c’est bien aussi probablement la mme loi historique et providentielle qui tt ou tard accomplira les destines de la Russie. Mais la grande question est de savoir si c’est par interdiction et expropriation, ou bien par droit de succession lgitime qu’il faut s’emparer du bien qui nous revient. Quant moi, j’opine pour la derni&egrave,re chance. Elle est plus sre et plus consciencieuse. D’ailleurs, nous n’en sommes pas encore manquer d’espace. Notre activit ne suffit pas l’tendue que nous avons exploiter. La couronne de Byzance, comme ornement, complterait, sans doute, notre toilette et tenue politique, mais, pour le moment, elle p&egrave,serait trop sur notre tte. Ce ne serait pas un accroissement, mais une dangereuse dilation de nos forces. Laissez-nous achever la Russie, peine bauche sous plusieurs rapports, et plus tard nous irons porter notre s&egrave,ve et notre maturit l o le courant nous entrane. Aujourd’hui la possession de Constantinople — sans parler de l’Europe que nous pourrions avoir sur les bras, — paralyserait, nerverait la Russie. Sans nous en douter, nous deviendrons Turcs tout apr&egrave,s avoir restaur les mosques en eglises orthodoxes. Nous serions chrtiens de nom, mais Turcs de mrs, d’habitudes, de paresse, de nonchalence, de volupt. Vaut-il mieux encore pour le moment transporter le si&egrave,ge de notre puissance Irkutsk, qu’ Constantinople. Notre constitution intellectuelle n’est pas encore assez robuste pour rsister l’influence dlt&egrave,re de l’Orient. Mais il est temps de le quitter et de revenir l’Occident, c’est—dire vers vous et vous remercier pour votre bonne lettre du 15—16 juillet. Je vous remercie pour tous les dtails que vous nous donnez sur votre existence champtre. Nous les avons lu avec beaucoup d’intrt et je dsire que ceux que je vous donne vous en offrent un peu. Nous continuons mener un genre de vie paisible et mme monotone hors les incidents exraordinaires et fort rares qui nous arrachent de cette existence intermdiaire entre le sommeil et la veille, qui est ici l’tat normal de la journe. Les chaleurs sont si fortes que ce n’est gu&egrave,re qu’entre les cinq et sept heures du soir que l’on peut faire une promenade. Plus tard les soires sont timides, mais humides, la plus grande partie des habitants craint cette humidit, mais nous autres sortis des marais de Ptersbourg, nous la bravons et impunment. Au reste la lune qui est son dclin, a fait perdre, jusqu’ nouvel ordre, tout son charme aux promenades nocturnes le long du Bosphore. Maintenant elle est prosaiquement remplace par la lanterne que porte devant ou derri&egrave,re vous votre fid&egrave,le serviteur. Pour nous autres qui sommes encore en plein t, il nous semble si singulier de vous entendre parler de vos projets de rentrer Ptersbourg. — Vous devez avoir dj deux de mes lettres, apr&egrave,s celle d’Odessa. Vous voyez que je suis exact et que je ne perds pas mon temps. Puissiez-vous ne pas le perdre en me lisant. Sur ce je vous baise tendrement les mains et me recommande au bon souvenir de toute la famille.

<Рукой В. Ф. Вяземской:>

Vous concevez qu’apr&egrave,s des lettres de ce genre, il ne m’est plus possible que de vous dire toute mon amiti et de l’accompagner d’un tendre compliment.
<На конверте:> Ее Превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой
В Брянске — Орловской губернии.
Перевод:

Бююк-дере. 1/13 августа 1849.

Наберитесь терпения и соберите все свои силы, чтобы прочитать эту мазню в физическом и умственном смысле слова.
Знаете ли вы, что такое Ифтар1, знаете ли вы, что такое рамазан? Во всяком случае, вы имеете об этом, скорее всего, весьма несовершенное представление. Я постараюсь пополнить ваши знания. Рамазан — это нечто вроде Великого поста и масленицы одновременно. Во время него, а он длится около месяца, турки постятся с восхода солнца до заката. Но постятся они не так, как христиане. Это совсем другое дело. В течение всего дня они не берут в рот ни крошки хлеба, ни глотка воды, не делают ни затяжки табака. Но как только пушка извещает правоверных, что солнце село и пост закончен, турки начинают пировать и проводят ночь напролет в застольях, прогулках и развлечениях, сопровождая все это, между прочим, молитвами и религиозными церемониями. Мечети ярко освещены, улицы кишат народом, кафе (а они на каждом шагу), лавки, лотки, постоянные и передвижные, загромождающие проход, осаждаются со всех сторон. Это хождение взад и вперед, суматоха, людской водоворот и гул голосов не имеют ничего общего с Римом или Неаполем. Освещение минаретов, взятое отдельно, не представляет собой особого великолепия, но все вместе являет прекрасный спектакль, благодаря движению, оживляющему и расшевеливающему почву, на которой покоится Константинополь и его многочисленные пригороды. Не забывайте, что здесь всюду горы, и мечети и дома возвышаются одни над другими, и все вместе образует грандиозный хаос. Мы вместе с женой любовались этим зрелищем с высоты террасы Русского дворца в Пере2. Добавьте сюда великолепную ночь, теплую, прозрачную, покрывающую своей чистой и просвечивающей вуалью этот кошмар из дерева и камня, известный в географии под именем Константинополя. Потом я отправился побродить и смешался с толпой, спотыкаясь то и дело о многочисленных собак, преспокойно спавших посреди улицы. Чтобы вполне сориентализироваться, я выпил чашку кофе, не опасаясь ни чумы, ни другой заразы, и выкурил наргиле3, за что заплатил несколько копеек. Следует отметить, что жизнь и утехи для народа здесь очень дешевы. Напротив, привычки, привезенные с Запада, очень дороги и часто их невозможно удовлетворить. Чтобы благоденствовать, нужно сделаться турком, принять Магомета и отказаться от дьявола и его соблазнов (от мирской суеты), и от комфорта, к которому нас приучил добрый малый, возглавивший нашу цивилизацию. Под соблазнами, от коих следует отречься, надо понимать хлеб, который вреден, и сливки, представляющие собой смесь молока коровы (потомка семи тощих коров)4 и молока козы и буйволицы. Так что когда вы завидуете нашей луне и нашему Босфору, я горячо мечтаю о добрых завтраках, какие вы имеете в деревне. А масло, что вы о нем скажете? Наше бывает относительно свежим и съедобным, если оно привезено из Англии. Чай стал для меня отвлеченным понятием. Что бы сказала Софи Карамзина5, доведенная до такой беды? *Это совершенное отчаяние* для моей чести, льщу себя надеждой, что вы не поймете злой каламбур, вызванный моим дурным настроением и жаждой. Но, признаться, прекрасная луна, которую в конце концов не укусишь зубами, никогда не заменит добрую чашку чая, вкушаемую с удовольствием за круглым столом с вкусными пирожными и сдобными булочками, отчего у меня текут слюнки и поднимается желчь, когда я думаю о прошлом и о том, что я должен смириться перед невозможностью наслаждаться ими в настоящую минуту. Но вернемся к нашему рамазану. Я только что дал вам несовершенное представление о нем, поведав о моем собственном посте и обрисовав эскизно Константинополь, увиденный ночью в это время года. Теперь я проведу вас на Ифтар к Великому Визирю Рашид-паше6. Ифтаром называют первое королевское застолье, куда по сигналу пушечного выстрела жадно бросаются страждущие, жаждущие, горящие нетерпением от голода и жажды турки после долгого воздержания от пищи в течение жаркого дня. Благодаря Титову я побывал на таком обеде у Рашид-паши в его загородном доме на Босфоре. Мы были в узком интимном кругу. Из числа русских были Титов, Андрей Муравьев7, представитель Священного Синода Войцехович8 и несколько молодых людей из посольства, из числа турок — министр иностранных дел Али-паша9 и несколько военных, бессловесных и малоинтересных персонажей. Мы оказались в гостиной прежде, чем пробил назначенный час. Турки всякую минуту поглядывали на часы и, казалось, хотели поторопить время. Наконец двери отворились, и перед каждым гостем был поставлен маленький столик, уставленный тарелочками с пирожками, оливками, стояла также маленькая супница с каким-то бульоном, все очень богато и изящно сервировано — серебро, фарфор и пр. Внутреннее не уступало внешнему, блюда были великолепно приготовлены. Потом подали кофе в чашечке, вставленной в маленькую вазочку, по-моему, из позолоченного серебра, — вместо нашего блюдца. После кофе нам принесли курительные трубки неописуемой красоты, украшенные драгоценными камнями, бриллиантами. Если амброзия и нектар составляли наслаждение богов Олимпа, то, видно, трубка должна быть излюбленным времяпрепровождением благословенных избранников рая Магомета. Чубанджи, эти мусульманские ганимеды10, подававшие нам их, сидя на коленях, выказывали грацию и изящную сноровку. Забыл сказать, что перед подачей трубок было совершено омовение, которое повторилось еще перед тем, как сели за стол, и после трапезы. Каждому гостю были предложены серебряные кувшин для воды и таз, с душистым мылом. Разумеется, все это, как и полотенце, расшитое по краям золотом, было безупречной чистоты. После курения трубки Великий Визирь попросил разрешения удалиться для молитвы. Мы слышали, как из соседней комнаты раздавались гнусавые и нестройные песнопения, продолжавшиеся несколько минут. Вернувшись в гостиную, Рашид-паша предложил нам пройти в столовую, ибо все, что я описал, было всего лишь прелюдией к обеду, как у нас *закуска* или *водка*. Когда мы расселись за столом, посредине поставили супницу, Великий Визирь опустил туда ложку, затем поднес ее ко рту, и все гости сделали то же самое. Такое вы можете увидеть в нашей деревне, если войдете в крестьянскую избу во время обеда. Нам подали не менее тридцати-сорока блюд, но они оставались на столе всего несколько мгновений. Хотя возле каждого из нас лежали вилка и нож, мы ими не воспользовались, следуя примеру хозяина дома. Мы запускали пальцы в кушанье, и после того как брали один или два кусочка, блюдо уносилось и сменялось другим. Череду и пестроту всех этих блюд, стремительно сменявших друг друга, невозможно описать. Подавалось мясное блюдо, затем сладкое, рыбное фрикасе, овощи, затем что-то жирное и потом опять сладкое, и так далее. Я вспомнил Михаила Виельгорского11 и пожалел, что его нет рядом со мной. Впрочем, все было хорошо приготовлено и среди прочих блюд были просто превосходные, например, нечто вроде пюре из грудок цыпленка с молоком, очень нежное и изысканное. Вообще кондитерские изделия, сладости и фрукты были великолепные. Великий Визирь сказал мне, что за время своих путешествий и пребывания в европейских столицах он утратил привычку есть пальцами, но во время рамазана он вернулся к этому местному обычаю, вероятно, чтобы не смущать правоверных, чтущих традиции, тем более, что он, прогрессивный министр и реформатор, должен иметь много противников и врагов. Вс как у нас. Многие постятся не по убеждению и не ради воздержания, но чтобы понравиться слугам. Во время рамазана дом Великого Визиря, а также других высокопоставленных лиц открыт для всех. Каждый может прийти поесть и попить, и мы видели во дворе Рашида-паши большое количество народа разных сословий, сидящего на земле и с нетерпением ожидающего благословенного удара пушки, несущего не смерть, но пищу. Если обед был чисто турецким, то беседа, к сожалению, таковой не могла быть. В этом отношении мы словно находились в самом центре Европы, общие места в политике и газетах составляли пищу для разговора, но, впрочем, без особого успеха. Рашид-паша довольно сносно говорит по-французски, но вообще он не слишком общителен и разговорчив. Али-паша говорит более легко и охотно, но поскольку я сидел на почетном месте, моим собеседником был Великий Визирь, и я в этот раз мог обменяться всего несколькими фразами с министром иностранных дел, который был чрезвычайно скромен, но гораздо более симпатичен, чем тот. Вообще-то эти господа меня огорчили. Очень заметно, что несмотря на верное и твердое следование некоторым своим верованиям и религиозным обычаям, этот народ теряет свои национальные особенности, не обретая тем не менее цивилизованности в хорошем смысле этого слова.
Устная хроника для развлечения г-на Тютчева.
‘Бему 55 лет, он среднего роста, с белой бородой, одет в венгерку из белого драпа, в белую шляпу с широкими полями, приподнятыми с одной стороны, украшенную красным пером, у него приятные манеры, но много лукавства (так!) во взгляде, у него отсутствуют два пальца на правой руке, он не может двигать правой ногой, поскольку у него пять незаживших ран, четверо гусар сажают его на коня, если его присутствие необходимо для дела, два доктора прикреплены к его особе, при нем находятся адъютанты, говорящие на всех языках, а также молодые люди из Валахии… В Окна12 (Молдавия) население смешанное, есть много венгров, следовательно для Бема просто организовать шпионаж. Зная, что у нас только два неукомплектованных батальона, расквартированных там и сям, можно было предположить, что он в своем отчаянии попытается восстановить против нас приграничное население венгерского происхождения, возглавляемое католическими священниками.
Сам Бем с похвалой отзывался о храбрости наших солдат, преградивших ему путь. ‘Их было всего четыре сотни, и если бы у них была артиллерия, — сказал он, — я бы со своими 15 000 солдат не вырвался (предполагают, что у него их могло быть восемь). С такими солдатами я бы завоевал Европу’. (Орда захватила лавочки и затем склады, сожгла свое тряпье, оделась в наши мундиры и надела на головы наши каски. К несчастью, они унесли и знамя батальона.)
Орда, ибо нельзя назвать ее ни войсками, ни армией, дала заверения местным жителям, что оплатит реквизицию. Она и в самом деле хотела оплатить, но ассигнациями Кошута13, за которые следовало вернуть звонкую монету. Жители предпочли потерять провизию, но сохранить хотя бы свое серебро.
Вот несколько отрывков из прокламаций Бема, генерала, командующего венгерской армией в Трансильвании, опубликованных на французском, венгерском и молдавском языках.
‘Русские совершили новое вторжение в Венгрию и Трансильванию без всякого объявления войны. Европа молчит в ответ на это нарушение всех национальных прав, но венгры достаточно сильны, чтобы раздавить врага. Вступая с русскими в битву не на жизнь, а на смерть, венгры этим хотят также помочь соседним народам, страдающим от русского порабощения.
С этой целью часть моей армии вошла в Молдавию. Молдавский народ, если ты хочешь быть свободен и иметь конституционное правительство под протекторатом Высокой Порты, поднимайся на борьбу, потому что варварские полчища отравляют твою родину, и т. д. Помощь Высокой Порты не заставит себя ждать, потому что она почувствует, что только освобождение Молдавии и Валахии, которые желают оставаться под ее исключительным протекторатом, как в былые времена14, может обеспечить ее политическое существование в будущем, подрываемое Царями все глубже день ото дня.
Я узнал, что моего авангарда было достаточно, чтобы победить русские войска (то есть авангард, по меньшей мере, из восьми тысяч человек против войск, едва насчитывавших несколько сотен солдат, стоявших на границе Трансильвании), и я сам еду в Молдавию, чтобы помочь молдавскому народу изгнать русских окончательно. — Пусть каждый возьмется за оружие, а те, у кого есть кони, пусть сядут на коня…’
Пушки Бема обслуживались поляками, французами, ирландцами и пр.
По последним известиям, полученным сегодня: ‘На обращенное к Бему требование сдаться, сделанное посланником императорского комиссара Фуад-эффенди полковником Тофик-беем15, венгерский генерал удалился с молдавской территории’.
В итоге эта попытка сыграла нам на руку самым скорым и благоприятным образом, на что нельзя было и надеяться. Но пока мы еще не знаем, чему это надо приписать — поражению или победе. В любом случае, самое верное то, что Бем обманул и усыпил бдительность русского генерала, посланного захватить его.
3/15 августа. Мы только что получили с пароходом, пришедшим из Галиции, известие о том, что Бем был сильно разбит Лидерсом после его бегства из Молдавии. Из 8000 человек он потерял тысячу убитыми и 500 раненными. Захвачены его обозы и коляска. Мы оплакиваем потерю генерала Скарятина16 вследствие пушечного удара. Бем избежал участи пленника и своим спасением обязан только бесстрашию и преданности охранявших его гусар.
Эти впечатления перенесли меня в эпоху наших реформ при Петре I. Там тоже было много противоречий, столкновений, много фальшивых моментов, и многие наши предки должны были иметь жалкую и смешную мину в своем неожиданном переряживании. Но гений Петра Великого выдавался и проявлялся поверх всего этого маскарада. В то время как здесь чувствуется отсутствие не только гения, но даже просто твердой воли и возвышенного ума. Цивилизацию обрядили в самое настоящее исподнее. Явно ощущается, что это покойник, которого обряжают по-европейски, не думая оживлять этого покойника, вдохнуть в него душу и мысль. Что меня еще огорчает, так это то, что я глубоко убежден, что все эти турки, несмотря на их раболепную любезность, были отнюдь не польщены и не рады видеть нас у себя в гостях. Они нас терпят и только. Для них иностранцы, и особенно мы, русские, по-прежнему собаки и гяуры17, которых не оскорбляют на улицах, как прежде, но с коими они не имеют никаких соприкосновений и симпатий. Они инстинктивно сторонятся нас, нечто смутное (я отказываю им в ясной оценке) говорит им, что мы из тех собак, которые пришли нюхать выделения их разложения, и после долгого поста, не с первым, но с последним залпом пушки, придем совершить наш ифтар вместо них. Мне кажется, они больше тяготеют к англичанам и французам, чем к нам, не из сочувствия к их образу мыслей и взглядов, но из страха перед нами. Что они любят в них, так это склонность их дипломатии к интриге и то, что они держат их в кумовьях, когда речь заходит о том, чтобы сделать что-нибудь в обход нас или в ущерб нам. Впрочем, не стоит за это на них сердиться. Ими руководит инстинкт самосохранения. Мы можем быть честными и лояльными по отношению к ним, но они никогда не полюбят нас. Мне кажется, кем-то сказано, что каждый отец имеет естественного врага в своем сыне. Если это не основополагающий принцип, то закон природы и сила вещей, которая говорит: убирайся с того места, которое я занял. Относительно Турции здесь возможен тот же закон истории и Провидения, который рано или поздно исполнит судьбы России. Но еще большой вопрос — запрещением, экспроприацией или, наконец, правом законного наследования предстоит распорядиться возвращенным нам имуществом18. Что до меня, я склоняюсь к последнему способу. Он более надежен и добросовестен. Впрочем, мы пока еще не страдаем от недостатка пространства. Наша деятельность недостаточна для тех земель, которые мы должны осваивать. Византийская корона как украшение несомненно дополнила бы наш политический наряд и наше положение, но в настоящее время она бы слишком давила на нашу голову. Это было бы не приумножение, но опасное рассеивание наших сил. Дайте нам закончить дела в России, где работа едва начата во многих направлениях, и потом мы понесем наши силы и зрелость туда, куда нас понесет поток. Сегодня владение Константинополем — не говоря уже о Европе, которая окажется у нас на руках, парализует, истощит Россию. Сами того не заметив, мы станем турками, как только обратим мечети в православные храмы. Мы будем христианами по названию, но турками по нравам, обычаям, лени, беспечности, сластолюбию. Не лучше ли еще теперь перенести столицу нашей державы в Иркутск, чем в Константинополь. Наша умственная конституция еще недостаточно окрепла, чтобы противостоять тлетворному влиянию Востока. Но пора его покинуть и вернуться на Запад, то есть к вам, и поблагодарить вас за ваше доброе письмо от 15—16 июля. Я благодарю вас за все подробности о вашей сельской жизни. Мы читали их с большим интересом, и я желаю, чтобы те подробности, которые я сообщаю вам, тоже были бы не без интереса для вас. Мы продолжаем вести размеренную и даже однообразную жизнь, за исключением чрезвычайных и очень редких происшествий, вырывающих нас из состояния, промежуточного между сном и бодрствованием, что здесь считается нормой. Стоит такая сильная жара, что только между пятью и семью часами вечера можно выходить на прогулку. Поздние вечера стоят тихие, но влажные, большинство здешних обитателей боится сырости, но мы, вылезшие из петербургских болот, мы ею пренебрегаем и без последствий для себя. Впрочем, луна сейчас ущербная, и из-за этого до новолуния теряется все очарование ночных прогулок вдоль Босфора. Теперь же луну прозаически заменяет лампа, которую несет перед вами или за вами ваш верный слуга. Нам, живущим в самом разгаре лета, кажется странным слышать от вас о планах возвращения в Петербург. — Вы должны были получить уже два моих письма после одесского. Видите, я аккуратен и не теряю времени. Дай Бог, чтобы и вы не потеряли его, читая мое письмо. На этом я нежно целую ваши ручки и кланяюсь всей семье.

<Рукой В. Ф. Вяземской:>

Согласитесь, что после такого письма мне остается только выразить вам всю мою дружбу и передать нежный поклон.

5. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 14/26 aot 1849.

Voici un feuillet dtach de mon existence sur le Bosphore. Je vous engage la traduire, toutefois apr&egrave,s avoir achev la traduction de l’histoire de la Russie, car je ne veux pas empiter sur les droits de Mlle Ischimoff. J’ajoute ce feuillet une fleur cueillie en votre honneur et souvenir sur les rives du Scamandre, car je vous prie de croire que j’ai visit la plaine de Troie, que j’ai salu les ruines de l’antique Ilion et les tombeaux d’Hector, d’Achille etc. etc. etc. Comme Ulisse j’ai t ballott sur la mer assailli par la tempte et jet dans la Troade, au moment o je croyais dbarquer au mont Athos. Tout cela est une Odysse dont je vous rendrais compte plus tard. Pour aujourd’hui le temps me manque. Qu’il vous inspire de savoir que toute cette pope a parfaitement bien fini et que je suis tout heureusement rentr dans mes foyers apr&egrave,s une absence de cinq six jours. Cette excursion a donn le coup de grce tous mes projets de voyage. Je ne suis pas n sous une toile vagabonde. Ma destine et mes sympathies m’attachent la gl&egrave,be. Tout ce qui me rejette hors de mon orni&egrave,re m’est contraire et tout fait hostile. Je tiens plus de la nature de la plante que de celle de l’homme et si je bouge, si je quitte mon sol c’est que j’ai t dracin par la tempte. C’est ainsi un cruel coup de vent qui m’a jet sur le Bosphore. Quand je songe que l’anne derni&egrave,re nous tions dans nos paisibles forts, que la journe de demain, c’est—dire le 15, nous l’avons passe chez les Worontzoff fter notre ch&egrave,re Marie, vous ne sauriez croire — ou pour mieux dire — vous ne comprendrez que trop, combien la vue de ce splendide Bosphore, achete un prix aussi douloureux et cruel me fait mal et combien je regrette les soucis, les anxits et les bienheureuses terreurs de l’t dernier. Ce qui ne dsarme pas compl&egrave,tement mon courage et me donne une esp&egrave,ce de srnit et de rsignation c’est que tout cela s’est fait et se fait non pas ma volont, mais bien par celle de Dieu. Je ne suis qu’un instrument passif dans ma propre destine.
On nous dit que les affaires de la Hongrie aboutissent leur dnouement. Dembinski, Perezel et d’autres chefs de l’insurrection hongroise battus, traqus par nos troupes se sont refugis en Valachie et rendus discretion au gouvernement Turc. Nous n’avons pas encore de dtails positifs sur les combats qui ont amen cette dfaite, mais qu’il y a eu dfaite et droute, ceci parat authentique. — Je suis revenu des Dardanelles sur un vapeur franais command par un capitaine socialiste et des officiers de toute couleur. C’tait un chantillon de la France. Parmi les passagers nous avions des refugis politiques de tous les pays. Tout cela afflue Constantinople par centaines et par milliers, car ces mchants et pauvres diables la fois n’ont point d’autre asile en Europe. Tous les autres ports leur sont ferms. Et il faudra bien que tt ou tard la sublime Porte finisse aussi par leur fermer la porte au nez, car les cabinets de Russie et d’Autriche ne sauraient tolrer cette agglomration d’avanturiers toujours prts quelque coup de main dans le voisinage de leurs fronti&egrave,res.
Cette lettre ne vous trouvera plus peut-tre la campagne, mais j’esp&egrave,re qu’elle finira par tomber entre vos mains. Une fois Ptersbourg, nous comptons que nous aurons de vos nouvelles plus rguli&egrave,rement. C’est au Dpartement Asiatique que vous saurez quand vous devez y dposer vos lettres pour qu’elles nous parviennent par le bateau vapeur d’Odessa.
Je vous baise les mains bien affectueusement et vous prie de me rappeler au bon souvenir de toute la ch&egrave,re famille.
На конверте: ‘Ее Превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой
В г. Брянске Орловской губернии.
По нахождении в С.-Петербурге На Моховой в доме Пикеева
В квартире г-на Тютчева’.
Перевод:

Бююк-дере. 14/26 августа 1849.

Вот отдельный листок о моем пребывании на Босфоре. Поручаю вам перевести его, но только после того, как вы закончите перевод ‘Российской истории’, потому что я не хочу посягать на права М-ль Ишимовой1. Присоединяю к этому листку цветок, сорванный в вашу честь и память на берегах Скамандра, ибо прошу вас поверить, что я посетил долину Трои, поклонился руинам античного Илиона и могилам Гектора, Ахиллеса и др.2 Подобно Улиссу меня болтало бурей в море и выбросило на Троаду, в то время как я полагал высадиться на горе Афон3. Обо всей этой Одиссее я дам вам отчет позднее. Сегодня мне недосуг. Пусть вас воодушевит то, что вся эта эпопея закончилась вполне благополучно и я счастливо вернулся к себе после пяти- шестидневного путешествия. Эта экскурсия стала последней каплей, разрушившей все мои планы путешествий. Я не рожден под бродячей звездой. Моя судьба и мои симпатии привязывают меня к почве. Все, что выбивает меня из обычной колеи, мне противно и совершенно враждебно. По природе я скорее принадлежу к растениям, чем к людям, и если я двигаюсь, если покидаю мою почву, значит, меня с корнем вырвало бурей. И на Босфор меня забросил очень уж сильный порыв ветра4. Как я подумаю, что год назад мы были в нашем мирном Лесном5, что завтрашний день, то есть 15-го, мы провели у Воронцовых, празднуя нашу дорогую Мари6, вы не можете вообразить — или скорее — вы как никто поймете, насколько тяжел для меня этот вид блестящего Босфора, купленный такой жестокой и болезненной ценой, и как я сожалею о тех заботах, тревогах и благословенных страхах прошлого лета. Что не лишает меня окончательно мужества и придает некоторое спокойствие и смирение, так это то, что все делается и делалось не по моей воле, а по воле Божьей. Я всего лишь пассивный инструмент моей собственной судьбы.
Говорят, что венгерские дела окончательно завершились. Дембинский, Перцель7 и другие руководители венгерского восстания, поверженные, разбитые нашими войсками, укрылись в Валахии и предались на милость турецкого правительства. У нас нет пока положительных подробностей о боях, приведших к этому поражению, но то, что поражение и крах состоялись, это, похоже, верно. — Я вернулся с Дарданелл на французском пароходе под управлением капитана-социалиста и офицеров всех мастей. Вот образчик Франции. Среди пассажиров были беглые мятежники со всех концов земли. Все это течет в Константинополь сотнями и тысячами, потому что эти злоумышленники и одновременно бедолаги находят здесь единственное убежище в Европе. Все остальные порты для них закрыты. И Высочайшая Порта рано или поздно будет вынуждена также захлопнуть дверь у них перед носом, ибо Русский и Австрийский кабинеты не потерпят вблизи своих границ сборище авантюристов, готовых на все.
Это письмо, вероятно, уже не застанет вас в деревне, но надеюсь, что в конце концов попадет к вам в руки. Когда вы вернетесь в Петербург, мы рассчитываем более регулярно получать от вас письма.
Целую ваши ручки с любовью и прошу кланяться всему дорогому семейству.

6. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 13/25 sept 1849

A la bonne heure. Vous voil Ptersbourg. Maintenant mes lettres ne s’attarderont plus sur des chemins de traverse, n’iront plus s’garer a et l en ricochet, je vais dresser ma batterie pistolaire droit sur la Mochovoy de bonne et douce mmoire et gare vous! Vous aussi vous pourrez, si le cur vous en dit, me rpondre directement. Adressez-vous au Dpartment Asiatique et sachez quels sont les jours d’expdition pour Constantinople par Odessa. L’expdition a lieu tous les dix jours. Si cependant vous n’aimez pas avoir affaire avec la voie officielle, vous pouvez remettre vos lettres tout simplement la poste mon nom Constantinople. Mais tchez toujours de les combiner avec le dpart du bateau vapeur d’Odessa qui s’effectue le 10, 20 et 30 de chaque mois. Est-ce clair? Ou bien force d’claircissement y voyez-vous peut-tre trouble? En tout cas, agissez selon l’inspiration de votre cur, mais l’essentiel est de nous crire souvent. Ce n’est qu’hier soir que nous avons reu votre lettre du 6 aot. C’est la seconde depuis notre arrive ici et la premi&egrave,re n’tait encore qu’une rponse ma lettre d’Odessa. Aussi votre silence me donnait de vives inquitudes. Vous ne vous doutiez pas en nous crivant le 6 que peuttre l l’heure mme notre pauvre Comtesse Nesselrode se mourait Gastein. Vous concevez bien que cette mort nous a douloureusement saisis. Votre mari en a d tre aussi pniblement affect. Elle a eu l’air de courir au devant de sa mort, tant elle tait presse de quitter Ptersbourg contre vents et mares. Et le pauvre Grand Duc Michel! Voici peine quelques jours que nous avons quitt la Russie et dj deux grands vides se sont entrouverts dans la socit de Ptersbourg. Il en et t de mme, si nous fussions rests chez nous, mais l’absence et l’loignement ont quelque chose de menaant et de sinistre qui frappe l’imagination et le cur de dcouragement et d’effroi. On sent si bien la mis&egrave,re humaine quand on est dtach de son cercle et que l’on ne se presse pas les uns contre les autres pour se donner de la force et du courage, ou du moins pour s’tourdir sur les dplorables vicissitudes de notre existence. Je remercie votre mari pour l’envoi de ses vers. Ils sont dlicieux et je meurs d’envie de faire une indiscrtion et de les communiquer au Moskvitianin. Votre mari doit tre dans un moment bien pnible pour ses besoins d’motions politiques… Voici la Hongrie pacifie, Venise dsarme, la Prusse et l’Autriche se donnant le baiser de Judas peuttre, mais toujours il y a qu’il tr&egrave,ve pour le moment, la France, sauf ses dbats avec Rome, tombe dans un calme plat. C’est de quoi s’endormir debout. Mais patience, son sommeil ne sera pas de longue dure, et c’est nous qui nous chargeons du rveillon, qu’il ouvre les yeux et les tourne sur Constantinople. La question des rfugis Hongrois et Polonais en Turquie est grosse d’avenir et d’orage. Nous et l’Auriche avons demand leur extradition, mais la sublime Porte est beaucoup trop librale et constitutionnelle pour agrer cette demande. Comme nous avons cathgoriquement rclam un oui ou un non, et que ni l’un ni l’autre n’et t articul, nos relations diplomatiques et celles de l’Autriche sont provisoirement suspendues. Et nous voici en charte prive: nous aller dans les ordres de Ptersbourg pour savoir si nous restons ou si nous partons. On prsume que le nuage n’clatera pas et pourra se dissiper en pluie d’encre. Mais ce n’est qu’une supposition qui a ses chances comme une supposition contraire. Si nous n’avions faire qu’aux Turcs le dnouement ne serait pas douteux, mais les fils de l’intrigue sont dans les mains des Anglais et L. Canning n’est pas l’homme lcher le fil, tant qu’il peut le tenir. L’Autriche met autant d’nergie que nous dans ses rclamations et peut-tre davantage. N’oubliez pas que tout ce que je vous dit est encore un secret et n’allez pas l’bruiter Ptersbourg. Ce n’est pas l’adresse de votre mari que je donne cet avertissement. Je connais sa discrtion. Mais c’est vos passions politiques que je crains. Vous allez sonner tocsin et prcher dans les salons une croisade contre les infid&egrave,les. N’oubliez pas que parmi eux vous avez un fid&egrave,le et mnagez-le. On dit que les Turcs, c9’est:—d9ire: le gros public et les ngociants sont tr&egrave,s proccups des v&egrave,nements et des ventualits et craignent la guerre. Ma femme est un peu souffrante. Elle a attrap l’autre jour une fluxion en revenant de Pra o nous sommes alls passer quelques jours avec Paul qui c’y est dj transport avec sa famille dans l’attente des couches de sa femme. Nous venons de passer par les temptes quinoxiales et c’est alors que ma femme a gagn son rhume en se mouillant les pieds — et o croyez-ous qu’elle a pris son bain de pieds? En voiture. Quand je dis voiture, je me sers d’une expression inpropre. Il fallait dire Talyka. Et savezvous ce que c’est une Talyka? C’est un esp&egrave,ce de cage, de corbeille, de bote bombe, d’instrument de torture suspendue sur quatre roues, ouverte tous les vents et la pluie, et qui sert de locomotive sur les routes impraticables de ce pays impossible. Quand nous y sommes camps, comme dit Dmitri, moi et ma femme songeons toujours votre mari et la figure qu’il ferait dans cet quipage primitif, lui qui a tant de peine se bien caser dans une bonne voiture. En gnral votre mari nous revient toujours l’esprit, dans toutes les privations et impossibilits dont se compose l’existence matrielle et souvent intellectuelle laquelle se trouvent condamns les nouveaux venus. Car quant aux anciens, ils ont fini par s’endurcir et perdre le sens et le got du facile et du commode dans la vie, tmoins mon fils et sa femme et quelques autres colons qui s’indignent de nos susceptibilits et de nos exigences. Aussi nos discussions et nos dbats roulent ordinairement sur cette th&egrave,se: la Turquie est-elle un pays habitable, ou non. Mon fils, sa femme et quelques autres enrags disent que oui et qu’apr&egrave,s avoir got de l’existence turque, nul autre pays n’est possible. Au reste nous avons aussi pour notre part de gens qui partagent notre opinion. Sans parler de la nature qui certainement offre ici beaucoup de beauts, on se rejette toujours sur l’indpendance de la vie qui certes ici est compl&egrave,te. Mais l’indpendance est un capital qu’il faut appliquer quelque chose pour en retirer du profit. L’indpendance est ici un capital improductif, un capital mort. A quoi me sert l’indpendance dans un pays o la vie n’est pas facile. L’impossibilit est le plus dur des esclavages. Apr&egrave,s cela je conois que dans quelques positions donnes, exclusives, on puisse s’attacher ce pays. Il doit, il peut avoir quelque chose de fascinant. Il commence par vous endormir et finit par vous plonger dans une sorte de batitude moiti sensuelle, moiti contemplative. Mais je ne conois pas ici une existence forte, active, ambitieuse d’avenir. L’intellectualit y est frappe d’impuissance, et Mme Sniavine, j’en reviens toujours elle, y serat tout fait dpayse. Apr&egrave,s cette diatribe je vais faire une promenade le long du Bosphore et baigner mes sens et mes esprits dans le doux clat de la lune qui versera des flots de lumi&egrave,re sur son obscur blasphmateur.
14. Ma femme va mieux aujourd’hui et a quitt son lit. Les temptes de l’quinoxe ont fait leur temps. Nous rentrons aujourd’hui en plein t. Le ciel et le Bosphore sont calms. Il y a quelque chose de doux, de radieux et de splendide dans l’air et dans le paysage. C’est comme une convalescence sreine et pleine de quitude apr&egrave,s quelques jours de fi&egrave,vre. Et vous peut-tre l’heure qu’il est vous grelottez de froid et sentez non une douce moiteur, mais une humidit pre et perante qui rveille les rhumatismes. J’aime croire cependant que je calomnie notre climat et que vous jouissez aussi d’un bel automne qui vous permet d’aller faire une promenade aux Forestiers et de visiter les lieux de notre pass et de notre avenir, si Dieu nous l’accorde. Ma femme vous supplie d’aller voir ce qui en est de sa btisse et de lui rendre un compte exact et dtaill de ce que vous aurez vu.
J’embrasse les enfants et vous baise les mains.
На конверте: ‘Ее Превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой.
На Моховой в доме Пикеева В С.-Петербурге’.
Перевод:

Бююк-дере. 13/25 сентября 1849.

В добрый час. Наконец-то вы в Петербурге1. Теперь мои письма не будут задерживаться где-то в пути, не будут пропадать там и сям, я буду направлять мою эпистолярную батарею прямо на блаженную, сладкой памяти Моховую, и берегитесь! Вы тоже можете, если сердце вам подсказывает, писать прямо ко мне. Обратитесь в Азиатский департамент2 и узнайте, в какие дни отправляется экспедиция в Константинополь из Одессы. Экспедиция бывает каждые десять дней. Но если вы не любите прибегать к официальному пути, вы можете отправлять ваши письма по почте в Константинополь на мое имя. Но старайтесь успевать к отправке одесского парохода, которая бывает 10, 20 и 30-го числа каждого месяца. Понятно? Или голых объяснений вам недостаточно? В любом случае поступайте по велению своего сердца, главное — пишите нам почаще. Только вчера вечером мы получили ваше письмо от 6 августа3. Это уже второе со времени нашего приезда сюда, а первое было только ответом на мое письмо из Одессы. Ваше молчание меня сильно беспокоило. Вы, наверное, не знали, когда писали нам 6-го, что бедная графиня Нессельроде умирала в Гаштайне4. Согласитесь, что эта смерть для всех нас очень болезненна. Ваш муж должен быть особенно ею огорчен. Казалось, она торопилась за смертью, так поспешно она стремилась покинуть Петербург невзирая ни на что. А бедный Великий князь Михаил Павлович5, всего несколько дней прошло с тех пор, как мы покинули Россию, и такие потери понесло петербургское общество. Ничего бы не изменилось, если бы мы и остались, но отсутствие и отдаленность производят что-то угрожающее и страшное, что поражает воображение и наполняет сердце отчаянием и страхом. Так живо чувствуется человеческая тщета, когда отрываешься от своего круга и не имеешь возможности сплотиться с другими для обретения силы и мужества или, по крайней мере, для забвения печальных превратностей нашего существования. Благодарю вашего мужа за присылку стихов. Они восхитительны, и я умираю от желания совершить нескромность и послать их в ‘Москвитянин‘6. Вашему мужу нынче должно быть тяжело из-за его потребности политических впечатлений… Венгрия умирена, Венеция обезоружена, Пруссия и Австрия слились в поцелуе, возможно, Иудином, но это все-таки передышка, Франция, если не брать в расчет ее спора с Римом7, впала в полное затишье. Есть от чего уснуть прямо на ходу. Но терпение, его сон не продлится долго, и мы позаботимся о том, чтобы он проснулся, открыл глаза и обратил свой взор на Константинополь. Вопрос о венгерских и польских беженцах в Турции чреват в будущем потрясениями. Мы и Австрия требовали их экстрадиции, но Высочайшая Порта слишком либеральна и конституционна, чтобы выполнить подобное требование. Поскольку мы требовали категоричного да или нет, и ни то ни другое не было произнесено, наши дипломатические отношения, так же как и австрийские, временно повисли в воздухе…
Итак, мы связаны по рукам и ногам, дожидаясь распоряжений из Петербурга, чтобы понять, остаемся мы или уезжаем. Вернее всего, туча не прольется ливнем, а рассеется в виде мелкого чернильного дождя. Но это только предположение, которое возможно точно так же, как и его противоположность. Если бы речь шла только о турках, то в развязке не было бы сомнения, но нити интриги находятся в руках англичан, а лорд Каннинг не из тех, кто выпускает поводья из рук, пока может их держать. Австрия так же энергична, как и мы в своих требованиях, а может быть, и больше. Не забывайте, что все, о чем я вам говорю, пока тайна, и не вздумайте разглашать ее в Петербурге. Это предупреждение относится не к вашему мужу. Мне известна его скромность. Но я опасаюсь именно ваших политических страстей. Вы начнете бить в набат и откроете в салонах крестовый поход против неверных. Не забывайте, что среди них находится и один правоверный, подумайте о нем. Говорят, что турки, то есть влиятельная публика и торговцы, очень взволнованы событиями и возможностями и опасаются войны. Моей жене немного нездоровится. Накануне она слегка простудилась, когда мы возвращались из Перы, где провели несколько дней вместе с Павлом, который пере-ехал туда с семьей в ожидании родов жены. Мы только что пережили равноденственные бури, тогда-то моя жена и заработала насморк, промочив ноги — и где, как вы думаете, она приняла ванну для ног? В коляске. Когда я говорю коляска, это не совсем верное выражение. Надо сказать талыка. Знаете ли вы, что такое талыка? Это нечто вроде клетки, корзины, круглой коробки, пыточного инструмента на четырех колесах, она открыта всем ветрам и дождям и служит средством передвижения по непроезжим дорогам этой невозможной страны. Когда мы там бросили лагерь, как говорит ваш Дмитрий, я и моя жена вс вспоминали вашего мужа и представляли, какое у него было бы лицо, если бы ему довелось прокатиться в этом подобии экипажа, ведь он не может удобно устроиться и в хорошей карете.
Вообще мы постоянно вспоминаем вашего мужа во всех лишениях и невозможностях, из которых состоит материальное и часто интеллектуальное существование, к которому приговорены все вновь прибывающие сюда. Ибо что касается до старожилов, они уже очерствели и потеряли ощущение и вкус к легкой и комфортной жизни, свидетели тому мой сын и его жена и некоторые другие колонисты, которые возмущаются нашей чувствительностью и требовательностью. И наши споры и дискуссии вертятся всегда вокруг одного предмета: пригодна ли Турция для жизни или нет. Мой сын, его жена и некоторые другие фанатики говорят, что да и что, отведав турецкой жизни, уже не сможешь жить в другой стране. Впрочем, и у нас есть сторонники. Не считая природы, которая, конечно, прекрасна, приводят такой аргумент, как независимость жизни, которая здесь и в самом деле полная. Но независимость — это капитал, который надо к чему-то применить, чтобы извлечь из нее пользу. Независимость здесь — непродуктивный, мертвый капитал. Зачем мне независимость в стране, где жизнь отнюдь не легка. Отсутствие возможностей есть наихудший вид рабства. В конце концов, я согласен, что при определенных, исключительных условиях можно привязаться к этой стране. Она должна, она может иметь что-то притягательное. Вначале она усыпляет вас и, наконец, погружает в некое блаженство, наполовину чувственное, наполовину созерцательное. Но я не вижу здесь полной, деятельной, устремленной в будущее жизни. Умственные способности здесь поражены бессилием, и госпожа Сенявина, я всегда возвращаюсь к ней, была бы здесь совершенно неуместна. После сей резкой критики я собираюсь совершить прогулку вдоль Босфора и омыть мои чувства и мысли в тихом сиянии луны, которая прольет потоки света на своего темного хулителя.
14-го. Моей жене сегодня лучше, и она встала с постели. Экваториальный ураган прошел. Сегодня у нас настоящее лето. Небо и Босфор успокоились. В воздухе и пейзаже что-то кроткое, радостное и блистающее. Это как безмятежное и спокойное выздоровление после нескольких дней лихорадки. А вы, наверное, в эти минуты дрожите от холода и ощущаете не нежную влажность, а резкую, пронизывающую сырость, вызывающую ревматизм. Однако хочется верить, что я клевещу на наш климат и что вы наслаждаетесь прекрасной осенью, позволяющей вам совершать прогулки в Лесное и посетить места нашего прошлого и, если Бог даст, нашего будущего. Моя жена умоляет вас поехать взглянуть, как идет ее строительство8, и дать ей точный и подробный отчет об увиденном.
Обнимаю детей и целую ваши ручки.

7. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 3/15 oct. 1849

Vous devez tre depuis pr&egrave,s d’un mois Ptersbourg, mais cela ne m’avance de rien. Vous avez vos ordres la poste, les courriers, mais les courriers et la poste nous arrivent sans m’apporter de vos lettres. C’est dcourageant et cela paralyse compl&egrave,tement ma correspondance. Les trop longues monologues ne valent rien. Je veux cependant vous dire aujourd’hui que le but principal de notre voyage a t heureusement atteint. Ma femme a assist aux couches de sa belle-fille. Tout c’est tr&egrave,s bien pass, et la Psse Catherine se recommande la bienveillance de Mlle Marie et de Mrs Dmitri et Jean. Nous sommes rests une dizaine de jours Pra et apr&egrave,s le baptme de la nouvelle-ne nous sommes revenus vers notre Bosphore qui est encore clatant de soleil et a des brises suaves et chaudes. Notre rentre Buuk-dr sur le bateau vapeur avec les Titoff, par une nuit magnifique, un calme parfait, sous un ciel splendidement toil, en vue des rivages clairs par les feux des maisons qui se dessinaient dans ce clair-obscur sur la cte d’Asie et celle d’Europe, avait toute la bizarrerie et le charme potique d’un des chapitres de mille et une nuit. En gnral, la Turquie est comme je l’ai dit, le pays des contrastes et des surprises. La prose la plus vile, la ralit la plus dplorable et dgoutante se rattache des effets de posie radieuse. Couch sur le fumier on fait des rves embaums, des rves d’or. Le matin on va au Scoutari, en pleine Asie, on assiste la crmonie religieuse des derviches hurleurs, tout ce qu’il y a de plus frntique, de plus sauvage, de plus forcen au monde, on fait une promenade cheval le long d’un cimeti&egrave,re citu dans une magnifique fort de cypr&egrave,s, et puis on revient en caque, glissant sur une nappe d’azur nulle autre pareilles, prendre part Pra un dner europen, s’il en ft chez l’internonce d’Autriche, et comment se rend-on ce dner? Voici encore un des revers de la mdaille. On s’y rend pied, vu l’impossibilit de s’y rendre autrement, au milieu des dcombres, par des rues fangeuses et puantes le long des montes et de descentes pic, s’accrochant chaque pas des meutes de chiens sales et galeux tendus a et l, bouscul par des nes qui tranent de longues poutres — et pour vous guider dans ce ddale d’abomination et de dsolation de tout genre vous n’avez que la lumi&egrave,re de votre lanterne porte devant vous, car n’allez pas croire que l’clairage des rues soit une invention connue Constantinople. J’en reviens toujours votre mari. Comment s’accommoderait-il d’un pareil rgime? — Nous sommes encore entre la paix et la guerre, ou plutt nous ne savons pas o nous en sommes. Vous en savez peut-tre plus long que nous l’heure qu’il est. Quoique la bonne nymphe Egrie de votre mari ne soit plus l pour lui rvler les secrets du prsent et les myst&egrave,res de l’avenir, il n’est pas homme se rsigner facilement. Il saura se frayer d’autres voies, et les nouvelles la main ne doivent pas lui manquer. Il faut avouer que quand on voit la politique et la diplomatie de pr&egrave,s et l’uvre et principalement sur certain terrain il est impossible de ne pas les prendre en dgot et de ne pas en tre indign. Comment cette Angleterre si sage, si honorable, si morale sous certains rapports, peut-elle descendre si bas et se vanter plaisir dans le fange et les indignits quand il s’agit de jouer quelque niche son prochain, d’pouser la cause du dsordre, de s’allier de misrables aventuriers, de vrais coupe-gorges, de les prendre sous la protection, de risquer de mettre de nouveau l’Europe en feu pour satisfaire des mesquines mauvaises passions, — et cela au moment mme o elle fusille et pend Corfu des hommes de la mme trempe, uniquement coupables de se rvolter contre un pouvoir anglais, tandis que les autres se sont rvolts contre la Russie et l’Autriche. Quel dplorable abandon de principes, de toute conscience! — Savez-vous quelque chose des Karamsine? Depuis notre arrive ici nous n’avons eu qu’une seule lettre d’eux et encore en rponse la ntre date de Moscou. Les lettres indiffrentes et insipides nous arrivent exactement de toute part. Il n’y a stagnation compl&egrave,te que dans les nouvelles qui nous intresseraient le plus. J’tais convaincu que le bateau d’aujourd’hui m’apporterait une lettre de vous, et aussi mon dsappointement me met en col&egrave,re — la peine viendra plus tard. Je commence toujours par me fcher et puis je suis inquiet et je m’attriste.
4 oct. Ce que c’est que de savoir se fcher temps. Une demi-heure apr&egrave,s ma boutade j’ai reu votre bonne et ch&egrave,re lettre du 14 sept9embre:, ainsi qu’une lettre des Karamsine. Me voici calm pour quelque temps. Je suis tout heureux d’apprendre que mes lettres vous offrent quelque intrt, sans parler du plaisir que vous ressentez avoir de mes nouvelles. Ce n’est pas mal fut, mais en mme temps c’est naf et vrai, car je crois la sympathie et la joie que me donnent vos lettres me fait juger de la vtre. Aussi, je vous prie de croire que vous tes le seul miroir o viennent se reflter toutes mes impressions en gros et en dtail. Ce n’est qu’ vous que j’cris de longues lettres et aussi je vous prie de les garder, car si jamais j’avais l’intention de recueillir et de publier mes orientales, c’est pr&egrave,s de vous que je viendrai ressaisir mon pass. — Nous avons lu avec attendrissement tout ce que vous nous dites des derniers moments de notre ch&egrave,re Ctsse Nesselrode. Nous ignorions tous ces dtails si tristes et si touchants. Nous avons appris sa mort par une lettre de Iochman (votre mari vous dira ce que c’est) adresse Titoff. Il l’avait vue quelques instants avant la catastrophe et elle l’avait engag venir le soir prendre le th chez elle. Qui eut dit, il y a quelques mois, que c’est en Turquie que nous apprendrions cette mort et que ce serait le ministre du vicaire de l’Empire qui nous donnerait cette triste nouvelle. Combien d’v&egrave,nements et de boulversements devaient amener ce rsultat. Rien de plus simple qu’une mort et que plusieurs morts, c’est aussi simple et tout aussi naturel que la vie, mais les surprises du sort viennent donner ces lieus communs une couleur plus ou moins saissante et tranche. — Une seule chose me fait peine dans votre lettre, c’est que vous avez mdit de nos chers Forestiers. Je conois bien l’impression qui pesait sur vous, mais quant moi, ma tristesse n’est jamais rancuni&egrave,re. Elle aurait plutt quelque chose de reconnaissance. Ce n’est pas Mme Meyendorff, mais Marie Stolipine qui a pris notre appartement en ville. Je vous remercie bien pour le testament politique de votre mari. Je dsire que la Russie soit un jour son lgataire universel. Mais quand viendra ce jour et viendra-t-il? Il faudrait avant cela que nous nous mettions la tte de civilisation, non comme elle est entendue en France, mais de la civilisation vraie, et quant prsent nous ne sommes encore sous bien des rapports qu’ la queue de la mauvaise, de la mensong&egrave,re civilisation. — Le bateau vapeur bat les flots du Bosphore de sa roue sourdement sonore et m’enl&egrave,ve ma discussion. Je dois terminer ma lettre.
Перевод:

Бююк-дере. 3/15 октября 1849.

Вы должны быть уже около месяца в Петербурге, но ничего не изменилось. В вашем распоряжении почта, курьеры, однако курьеры и почта к нам прибывают, но не привозят нам ваших писем. Это обескураживает и полностью парализует мою переписку. Слишком длинные монологи ничего не стоят. Однако я хочу сегодня сказать вам, что главная цель нашего путешествия благополучно достигнута. Моя жена присутствовала при родах невестки1. Все прошло очень благополучно, и княжна Екатерина поручает себя благосклонному вниманию м-ль Мари и господ Дмитрия и Ивана2. Мы оставались в течение десяти дней в Пере и после крестин новорожденной вернулись к нашему Босфору, с его сияющим солнцем и сладким, теплым ветерком. Наше возвращение в Бююк-дере на пароходе вместе с Титовым, великолепной ночью, в полной тишине, под небом, сияющим звездами, при виде берегов, освещенных огнями домов, вырисовывающихся в полутьме на Азиатском и Европейском берегах, своей причудливостью и поэтическим обаянием напоминало сказку из ‘Тысячи и одной ночи’. Словом, Турция, как я уже писал, это страна контрастов и сюрпризов. Самая дикая проза, самая печальная и отвратительная действительность здесь соединяется с радужными поэтическими впечатлениями. Укладываясь спать на навозе, здесь видишь благоуханные, золотые сны. Утром мы едем в Скутари3, в сердце Азии, присутствовать на религиозной церемонии вопящих дервишей — самом диком, самом одержимом на свете зрелище. Поедем верхом по кладбищу, расположенному в кипарисовой роще. А потом возвращаемся на каике, скользя по ни с чем не сравнимой лазурной скатерти, чтобы принять участие в европейском обеде в Пере у австрийского интернунция4. И как отправляемся на этот обед? Вот еще одна обратная сторона медали. Мы идем пешком, потому что никаким иным способом туда добраться нельзя, как пробираясь через мусор по гадким грязным улицам, ведущим в гору и круто спускающимся вниз, спотыкаясь на каждом шагу о своры грязных и паршивых собак, растянувшихся где попало, натыкаясь на ослов, тянущих длинные жерди — и чтобы видеть направление в этом отвратительном и унылом во всех смыслах лабиринте, имеется только свет фонаря, который вы несете перед собой, так что не думайте, будто такое изобретение, как освещение улиц, известно в Константинополе. Я опять возвращаюсь к вашему мужу. Как бы он приспособился к такому образу жизни? — Мы по-прежнему находимся между миром и войной или, вернее, мы не знаем, в каком положении мы находимся. Возможно, вы знаете об этом больше нас к настоящему времени. Хотя добрая нимфа вашего мужа — Эгерия — больше не присутствует с ним рядом5, чтобы раскрыть секреты настоящего и тайны будущего, он не тот человек, чтобы так просто сдаться. Он сумеет найти другие пути и не останется без новостей. Надо признаться, что когда видишь политику и дипломатию вблизи и в деле, а главное на определенной почве, невозможно не питать к ним отвращения и не возмущаться ими. Как эта Англия, столь мудрая, столь почтенная, столь нравственная в одних случаях, может опуститься так низко, чтобы хвастаться без надобности грязью и подлостью, когда речь идет о том, чтобы сыграть шутку с ближним, возглавить беспорядки, присоединиться к ничтожным авантюристам, настоящим головорезам, брать их под покровительство, рискуя вновь подвергнуть Европу огню ради удовлетворения своих низменных, дурных страстей — и это в тот момент, когда она сама расстреливает и вешает в Корфу людей того же свойства, виновных единственно в том, что они восстали против власти англичан6, тогда как первые восстали против России и Австрии. Какое достойное сожаления забвение принципов, всякой совести! — Известно ли вам что-нибудь о Карамзиных? Со времени нашего приезда сюда мы получили единственное письмо от них еще в ответ на наше из Москвы. Письма безразличные для нас и пустые доходят сюда отовсюду. Полный застой только в тех новостях, которые нас волнуют больше всего. Я был уверен, что сегодняшний пароход привезет мне письмо от вас, и мое разочарование приводит меня в ярость — затем последует огорчение. Сначала я всегда сержусь, а потом беспокоюсь и расстраиваюсь.
4 октября. Вот что значит вовремя рассердиться. Спустя полчаса после моего выпада я получил ваше милое и доброе письмо от 14 сентября7, а также письмо от Карамзиных. Вот я на время и успокоился. Я совершенно счастлив знать, что мои письма имеют для вас определенный интерес, не говоря об удовольствии, которое вы испытываете, читая вести от меня. Это недурно, но в то же время это наивно и искренне, потому что я верю в сочувствие, и радость, какую я испытываю, получая ваши письма, дает мне возможность оценить вашу. Поэтому я прошу вас верить, что вы являетесь единственным зеркалом, в котором отражаются все мои впечатления, и общие и частные. Только вам я пишу длинные письма, и я также прошу сохранить их, ибо если когда-нибудь я решусь собрать и напечатать мои восточные записки, то обращусь к вам, чтобы оживить прошедшее8. — Мы с умилением читали то, что вы пишете о последних минутах нашей милой графини Нессельроде. Мы не знали всех этих печальных и столь трогательных подробностей. Мы узнали о ее смерти из письма Иохмана (ваш муж скажет, кто это такой), адресованного Титову. Он виделся с ней за несколько мгновений до катастрофы, и она пригласила его вечером на чай. Кто бы сказал несколько месяцев назад, что мы известимся об этой кончине в Турции, да еще что эту печальную новость сообщит нам министр императорского викария. Какие события и потрясения должны были привести нас к такому итогу. Нет ничего проще, чем одна смерть или несколько смертей, это так же просто и естественно, как сама жизнь, но сюрпризы судьбы придают этим обычным вещам пронзительную и яркую окраску. — Единственное меня огорчает в вашем письме, это то, что вы ничего не пишете о нашем милом Лесном. Я понимаю, под каким вы были впечатлением, но что касается до меня, моя грусть далека от обиды. В ней присутствует в своем роде благодарность. Нашу квартиру в городе заняла Мари Столыпина9, а не госпожа Мейендорф10. Я вас горячо благодарю за политическое завещание вашего мужа11. Я желаю, чтобы Россия стала однажды его единственной наследницей. Но когда наступит тот день и наступит ли вообще? Прежде того нам предстоит стать во главе цивилизации, не той, какой она понимается во Франции, но подлинной цивилизации, а что касается до наших дней, то мы плетемся в хвосте дурной, ложной цивилизации. — Пароход режет своим колесом волны Босфора, и его то глухой, то звучный гул отнимает у меня возможность дискутировать. Я должен заканчивать мое письмо.

8. ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

St-Ptersbourg. 19 octobre 1849

Cette fois pour changer, c’est la voie officielle que j’aurai recours pour l’expdition de ma lettre. Puisse cette voie lui tre favorable et vous le faire tenir un peu plus promptement que cela n’est arriv jusqu’ici. Avant de vous parler d’atres choses je veux vous fliciter, la Princesse et vous, de la venue au monde de votre nouvelle petite fille. J’ai appris avec un bien vif plaisir la consommation de cet vnement, — maintenant Dieu veuille aider cette jeune personne croitre et se fortifier — c’est l un voeu sinc&egrave,re que je joins mes flicitations.
Votre lettre de 3—4 de ce mois tait impatiemment attendue. Je m’tais figure en recevoir une 10 jours plus tt — il y avait donc de nouveau en dsappontement, mais l’absence est toute ptrie de ces gracieusets-l, c’est son mtier et elle le fait en conscience. Je suis bien reconnaissante et heureuse dans ma peine, que vous m’crivez de longues lettres, et comparativement frquentes, puisqu’aux autres vous crivez moins souvent. Mais aussi, je crois bien qu’ par les tres chers votre cur, desquels vous tes entour et qui en tout cas font exception, je suis la personne au monde qui par la sollicitude et le regret continuel que vous lui inspirez, mrite le mieux de n’tre pas nglige de vous.
Vous n’avez pas besoin certes, de me recommander de garder vos lettres, tant que je vivrai je ne sais mme pas, si je m’en dpartirais pour vous les prter vous. Mais vous ne m’avez jamais envoy votre Odysse aux Dardanelles et je vous engage fort, tant que vos souvenirs seront encore fort frais, de combler cette lacune afin qu’un jour lorsque vous voudrez publier vos orientales vous trouveriez au besoin de quoi retremper vos impressions chez moi.
Mon mari m’a beaucoup gronde de vous avoir mis dans la confidence de son legs politique la Russie, cependent voici des vers qu’il a faits pour vous et qu’il dit tre un complment explicatif du testament en question. Les premiers, bien entendu. Selon lui, il parat que ce n’est pas parce que, mais quoique que s’accompliront les immenses destines qu’il prdit votre patrie tous deux. — Je voudrais bien vous amuser un peu et vous faire quelques petits commrages politiques et autres, mais je suis si bte que j’oublie mme ce que j’ai su au moment opportun. Cependant voici une histoire vraie: l’Empereur son retour de Varsovie avait fait crire Mdem d’engager le gouvernement Autrichien beaucoup de clmence envers les chefs de l’arme insurge hongroise, et celui-ci avait rpondu qu’il craignait seulement que le gouvernement Autrichien ne se montrt trop doux envers ces mmes chefs. Peu de temps apr&egrave,s il crivit une dpche annonant comme la chose du monde la plus simple l’excution de 14 de ces hommes, au nombre desquels le malheureux Batthyany. A la lecture de cette atrocit l’Empereur est, dit-on, entr dans une grande col&egrave,re et de sa propre auguste main il a trac sur la marge de la dpche ces mots: ‘C’est une infamie’. — Les amis de Mdem ne sont pas sans inquitudes pour lui cause de ses affinits si allemandes dans un moment, o l’Allemand est plus que jamais dtest et honni ici, la cour et la ville. Il est de fait que depuis la fin de la campagne toutes les sympathies sont acquises aux Hongrois et il n’y a qu’antipathie pour les Autrichiens. En Autriche le mme sentiment de rpulsion r&egrave,gne envers les Russes — rsultat invitable d’une position violente et parfaitement fausse. Si j’avais t l’Empereur d’Autriche, j’avais plutt tout compromis et ma couronne et mon Empire que de demander du secours une allie aussi formidable que la Russie. D’autant plus que je n’ai aucune doute que cette alliance et ce secours n’auront fait que prcipiter sa ruine par le cours naturel et fatal des choses et non certes par la volont de l’Empereur de Russie. — Mais mon histoire, vous parat-elle significative? Quant moi, je crains toujours d’avoir omis la pointe (ce qui m’arrive souvent quand je me mle de raconter) tant au fond elle me parat peu de chose. Mais on se la raconte avec des airs significatifs et d’intelligence, enfin c’est quelque chose qui s’est pass la cour et comme tel cela a bien sa valeur. — A l’heure qu’il est vous savez combien l’envoy Turc a t bien accueilli et quelle grosse btise je vous ai dite dans mon derni&egrave,re lettre du 29 septembre. (L’avez-vous reue?) C’est le long nez Davidoff qui m’a ainsi fourvoye et mon dsir de paratre bien informe et de vous jeter de la poudre aux yeux m’a peut-tre compl&egrave,tement perdue dans votre opinion. On dit que l’Empereur accordera une seconde audience l’envoy Turc et celle-ci accompagne de toute la pompe imaginable, trne etc. Toutefois ceci n’est pas une nouvelle, c’est un bruit qui court, la ciconspection m’oblige vous faire cette remarque. En change des splendeurs de votre Bosphore, de la posie des contrastes dans la vie orientale, de la magie d’une course rapide sur l’onde calme et profonde sous un ciel toil et en vue des feux des deux ctes d’Europe et d’Asie, je veux vous parler de l’Opra Italien qui cette anne a bien aussi une certaine posie et beaucoup de splendeur artistique. En fait de nouvelles acquisitions dans le personnel il y a la Grisi et Mario. La Frezzolini subsiste nanmoins et mme plus fte, plus enguirlande que jamais par une bonne partie du public. Hier pour la premi&egrave,re fois j’ai t satisfaire ma curiosit que j’prouvais peine. On donnait la Norma — et la Grisi est une Norma comme il n’y en a pas une seconde, c’est elle-mme qui le dit et je crois bien qu’elle a raison. En effet, je l’ai trouv admirable et c’est bien ainsi que doit se traduire l’affreux tourment de la jalousie dans de certaines mes passionnes, mais bien nergiques. Du reste le triomphe de la Grisi est ce qu’il parat dans le role de la Lucrezia!! Elle y joue avec Mario et par consquent avec amore, car on les dit en liaison. Toutes les conversations comme bien vous pensez roulent maintenant sur l’Opera. Ce sujet domine de beaucoup la politique, et mon mari se permet quelquefois un fauteuil au parterre pour demeurer au courant. Mais il aime aussi la musique pour elle-mme, et cela avec une navet, une candeur d’ignorance incomparables. A prsent il va souvent chez la Ctesse Borche, puis chez la Ctesse S. Bobrinsky et le matin chez Mme Хрептович. Les Worontzow sont de retour, la Comtesse est souffrante des yeux, nanmoins partir du 2 novembre elle commencera ses rceptions hebdomadaires. Ceci Dieu merci ne me regarde pas, car dcidment cet hiver je ne vais pas dans le monde — arrive que pourra. Sophie Karamzine m’a crit un petit mot derni&egrave,rement dans lequel elle m’annonait le retour de toute la famille pour la fin du mois. C’est donc ces jours-ci que nous allons nous retrouver au complet de ce ct l, et que je vais pour le coup me sentir inonde de mlancolie, submerge sous des flots de regrets et de souvenirs. Dans ce genre je n’aurais certes pas besoin de surcrot. — Koutouzow est encore ici et sa femme Nice. Cette sparation prolonge commence donner de l’ombrage l’amiti jalouse de Mme Meyiendorf pour la Comtesse. Cependant je ne crois pas prcisment que cette derni&egrave,re soit inconsolable de son abandon. Les affaires du pauvre homme ne paraissent pas s’arranger encore, et la maladie mortelle dit-on du Prince Youssoupoff apporte encore un retard dans l’aplanissement de certaines difficults. En fait des mariages il y a celui de la fille de Natalie Stroganoff qui pouse un Pce Golitzine, puis celui de l’avant-derni&egrave,re des filles disponibles de la Pcesse Scherbatoff avec un fr&egrave,re des deux Rayneval que nous avons vu ici et duquel la jeune personne a fait la connaissance en Italie. Les Bloomfild sont de retour, Bucanan parti, le symphatique Seebach galement momentanment absent. Buol dans ses petits souliers entendant bruire ses oreilles dans tous les salons des injures contre l’Autriche. Deux nouveaux Anglais arrivs la mission. J’ai revu Antoinette plus absorbe par la politique que jamais et d’une ingniosit remarquable. Enfin je crois que je vous ai tout dit et ce n’est pas gros. — Ah, combien je regrette nos parties de prfrence! Et quand je pense qu’il n’y a encore que cinq mois depuis que nous avons fait la derni&egrave,re il me prend une vritable pouvante en considrant que ce n’est pas encore l la moiti des mauvais jours. Ecrivez souvent, je vous en prie, dites-nous quand vous prendrez vos quartiers d’hiver? Voici un petit mot pour la Princesse. Ajoutez y mille et mille tendresses de ma part et tous deux je vous envoie des bndictions que vous ne devez pas ddaigner puisqu’elles sont sinc&egrave,res.
Voici ma lettre acheve, le plus difficile sera de l’expdier, mon mari a pris des voies si dtournes pour s’informer du dpart d’un courrier que je ne sais absolument quoi m’en tenir cet gard. Mais demain matin j’enverrai mon paquet au Depnt Asiatique avec pri&egrave,re de l’expdier par la premi&egrave,re occasion. Ce qu’il y a de sr, c’est que je ne voudrais pas qu’une lettre que vous m’criviez fut menace d’autant de retards que j’en pressens et en redoute pour celle-ci. Donnez-moi bientt de vos nouvelles, je puis dire avec vrit que les bienheureux jours o j’en reois sont pour ainsi dire les tapes de ma vie et que dans l’intervalle qui les spare je presse le temps comme lorsque l’on voyage sur un mauvais chemin.
Перевод:

С.-Петербург. 19 октября 1849.

На этот раз для разнообразия я прибегаю к официальному пути для отправки моего письма. Пусть он окажется благоприятным и доставит это письмо скорее, чем это было раньше. Прежде чем перейти к другим вещам, хочу поздравить вас и княгиню с появлением на свет вашей новой внучки. Я испытала огромную радость при этом известии, теперь помогай Бог ей расти и крепнуть — это искреннее пожелание я присоединяю к моим поздравлениям.
Ваше письмо от 3—4-го числа я ждала с нетерпением. Я вообразила, что получу его 10 днями раньше — меня ждало новое разочарование, но разлука всегда сопровождается подобными любезностями, это ее ремесло и она в нем знает толк. Я очень благодарна и счастлива, что вы пишете длинные письма и относительно часто, потому что другим вы пишете еще реже. И я также считаю, что помимо тех, кто дорог вашему сердцу, тех, кто вас окружает и кто в любом случае составляет исключение, я больше всех на свете по своему вниманию и постоянному сожалению о вашем отсутствии заслуживаю быть не забытой вами.
Вы можете мне не советовать беречь ваши письма, пока я жива, я не знаю, смогу ли я расстаться с ними и дать их на время даже вам. Но вы так и не прислали мне вашу Одиссею в Дарданеллы, и я очень прошу вас, пока еще впечатления свежи, восполнить эту лакуну, чтобы когда-нибудь, когда вы захотите напечатать ваши восточные записки, вы бы смогли найти у меня материал для них.
Мой муж меня сильно бранил за то, что я поделилась с вами его политическим завещанием России, однако вот стихи, записанные им для вас, которые он считает объяснением к пресловутому завещанию1. Первые, разумеется. По его мнению, похоже, что не потому что, а вопреки исполняются великие судьбы, которые он предсказывает своему и вашему общему Отечеству. — Хотелось бы немного развлечь вас и передать некоторые политические и другие сплетни, но я так тупа, что забываю даже то, что знала. Однако вот подлинная история: Государь по возвращении из Варшавы2 велел написать Медему1, чтобы он призвал австрийское правительство проявлять более великодушия по отношению к руководителям восставшей венгерской армии, а тот ответил, что он боится только, чтобы австрийское правительство не было слишком великодушно к этим самым руководителям. Спустя некоторое время он прислал депешу, извещающую как о самом обычном на свете деле, о казни 14 человек, в числе которых оказался несчастный Батьяни4. После чтения этого ужаса Государь, говорят, пришел в великую ярость и своей августейшей рукой написал на полях следующие слова: ‘Это подло’. — Друзья Медема стали опасаться за него из-за его слишком немецкого поведения, которое в настоящее время, когда немцев более всего ненавидят и проклинают здесь, и при дворе и в обществе. Факт тот, что после окончания кампании все симпатии на стороне венгров, а вся антипатия к австрийцам. В Австрии царит то же чувство отвращения по отношению к русским — неизбежный результат жестокой и совершенно ложной позиции. Если бы я была австрийским императором, я бы скорее отреклась от короны и от империи, чем прибегла бы к помощи такого грозного союзника, как Россия. Тем более что у меня нет никакого сомнения, что этот союз и эта помощь только ускорят падение по своему естественному и неизбежному ходу вещей, а вовсе не по воле российского императора. — Но покажется ли вам значительной моя история? Что касается до меня, я всегда боюсь упустить главное (что со мной часто случается, когда я берусь за рассказ), такой, в сущности, она кажется мне мелкой. Но ее рассказывают здесь со значительным и умным видом, в конце концов это случилось при дворе и только потому имеет значение. — Вы теперь уже знаете, как хорошо был принят турецкий посланник и какую великую глупость я сообщила вам в последнем письме от 29 сентября (получили вы его?)5. Меня сбил с толку бедолага Давыдов6, а мое желание выглядеть очень сведущей и бросить вам пыль в глаза, вероятно, полностью уронило меня в ваших глазах. Говорят, Государь даст вторую аудиенцию турецкому посланнику, теперь уже со всеми возможными почестями, троном и пр. Однако это не точное известие, а всего лишь слух, осторожность заставляет меня сделать это примечание. В ответ на прелести вашего Босфора, на поэзию контрастов восточной жизни, на магию стремительного скольжения по тихой и глубокой волне под звездным небом при виде огней Европейского и Азиатского берегов — я хочу вам рассказать об итальянской опере, которая в этом году также составляет некоторую поэзию и большую художественную прелесть. В качестве новых приобретений среди актеров можно назвать Гризи и Марио7. Однако и Фреццолини8 продолжает играть и пользуется еще большим успехом, чем прежде, у доброй части публики. Вчера я впервые имела возможность удовлетворить мое любопытство, впрочем, весьма слабое. Давали ‘Норму’9 — и Гризи такая Норма, коей нет равных, она сама так говорит, и я совершенно согласна с нею. Я нашла ее поистине великолепной, так и должно выражаться жестокое страдание, вызванное ревностью, у некоторых страстных, да к тому же очень энергическихнатур. Впрочем, говорят, что главный триумф Гризи в роли Лукреции!!10 Она играет там вместе с Марио и следовательно с любовью, так как говорят, что они находятся в связи. Все разговоры, как вы понимаете, вертятся вокруг оперы. Этот сюжет во многом возобладал над политикой, и мой муж позволяет себе иногда место в партере, чтобы быть в курсе. Но он и просто любит музыку ради нее самой, причем с бесподобной невежественной наивностью и простодушием. Теперь он часто бывает у графини Борх11, затем у графини Бобринской12, а утром навещает г-жу *Хрептович*13. Воронцовы вернулись14, графиня страдает глазами, тем не менее со 2 ноября она возобновит свои еженедельные приемы. Это, слава Богу, меня не касается, потому что этой зимой я решительно не собираюсь выезжать в свет — будь что будет. Софи Карамзина недавно прислала мне письмо, в котором сообщала о том, что вся семья возвращается в конце месяца. Тогда-то мы встретимся все вместе в полном составе, и на меня по этому случаю нахлынет меланхолия, заливаемая потоками сожалений и воспоминаний. — В этом отношении у меня нет необходимости преувеличивать. — Кутузов все еще здесь, а жена его в Ницце15. Эта длительная разлука начинает накладывать тень на ревнивую дружбу г-жи Мейендорф к графине. Однако я не уверена, что последняя остается безутешной в своем одиночестве. Дела бедного мужа, похоже, еще не улажены, и, как говорят, смертельная болезнь князя Юсупова16 также не способствует устранению препятствий. Что касается до свадеб, состоится свадьба дочери Натальи Строгановой, которая выходит замуж за князя Голицына17, затем свадьба предпоследней дочери на выданье княгини Щербатовой18 с одним из двух братьев Рейневалей19, которого мы видели здесь и с которым она познакомилась в Италии. Вернулись Блумфельды20, а Бьюкенен21 уехал, симпатичный Зеебах22 тоже в настоящее время отсутствует. Буоль23 в своих маленьких башмачках слушает во всех гостиных брань по отношению к Австрии. В миссию прибыли два новых англичанина. Я виделась с Антуанеттой24, которая поглощена политикой, как никогда, и с замечательным искусством владеет ею. Словом, мне кажется, что я все вам рассказала и все это незначительно. — Ах, как я скучаю по нашим партиям в преферанс! И как я подумаю, что прошло только пять месяцев с тех пор, как мы сидели за последней партией, меня берет настоящий страх при мысли, что прошло всего меньше половины черных дней. Пишите чаще, умоляю вас, сообщите, когда вы собираетесь на зимние квартиры. Прилагаю небольшое письмецо княгине25. Добавьте к нему тысячу и тысячу нежностей от меня, и вам обоим я посылаю благословения, которых вы не можете отвергнуть, потому что они искренни.
Вот и окончено мое письмо, самое трудное будет его отправить, мой муж такими окольными путями узнавал об отправке курьера, что я совершенно не знаю, что и думать об этом. Но завтра утром я отправлю мой пакет в Азиатский департамент с просьбой отправить его с первой же оказией. Конечно, мне бы не хотелось, чтобы ваше письмо ко мне подверглось сильным задержкам, которые я предвижу и коих опасаюсь для этого моего письма. Пишите скорее, могу определенно сказать, что те благословенные дни, когда я получаю ваши письма, становятся событиями моей жизни, а в промежутке между их получением я тороплю время, как во время путешествия по дурным дорогам.

9. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buiuk-dr.

Que dit votre mari du Times qui est indign de ce que la population grecque en Turquie salue avec de vifs transports la perspective d’une invasion russe et trouve dgo&#251,tant que la bont avec laquelle le sultan a toujours trait les grecs n’a pu extirper leur haine hrditaire contre les Turcs. Il raconte l’appui de son dgot que quand le steamer bord duquel se rouvait le Prince Radziwill pour retourner en Russie, s’approche de Thrapia, toute la population grecque de ce bourg se runit sur les bords de la mer en s’criant d’un air de triomphe: ‘Nous attendrons bientt clbrer la messe la mosque de St-Sophie’.
D’abord ce rcit est faux, mais le fait eut-il t vrai, est-ce un journal chrtien se scandaliser d’un vu aussi naturel? C’est bien le cas de dire que c’est dgotant. Et que dites-vous du ‘Journal des Dbats’ qui apr&egrave,s avoir annonc que Garibaldi et ses compagnons n’avaient pas t reus Malta, par ordre du gouvernement anglais, ni Tunis la rclamation du gouvernement franais qui ne se soucie nullement d’avoir pris de ses possessions d’Afrique un foyer de perturbateurs — va immdiatement apr&egrave,s dans un article qui suit pousser de grands cris d’indignation de ce que l’Empereur de Russie ne ses soucie pas davantage d’avoir sur ses fronti&egrave,res un foyer de dsordre et de sdition bien plus dangereux et bien autrement important que la misrable bande de Garibaldi, et si le bey de Tunis souten et pouss par l’Empereur de Maroc ou de Chine, ou de je ne sais quel autre pays, avait refus d’obtemprer la relle nation de la Rpublique Franaise — mille voix dans la presse ne seraient-elles pas leves pour fltrir l’abaissement de la France qu’un bey de Tunis ose narguer impuniment?
La diplomatie se croit oblige de faire de grandes phrases et de longs mmorandum qui au bout de compte obscurcissent et affaiblissent les questions. Une question pose en quelques lignes o les faits seraient noncs et appuys simplement sur les antcdents et les analogies avec d’autres faits respectifs donnerait moins de prise la mauvaise fois et l’hypocrisie de doctrines. En Turquie les sujets russes et autrichiens sont en cas de dbit soumis la jurisdiction de leurs lgations. En vertu de cette chance le premier agent de la lgation russe aurait le droit de faire arrter Behm ou Dembinski ou tout autre, tant donner apr&egrave,s au gouvernement Turc l’explication du motif qui a autoris l’arrestation. C’est par l qu’on aurait d commencer. Les ngociations ont compliqu et embrouilli l’affaire. Elles en ont fait une question de politique europenne — o nous serons toujours un contre dix ou un contre tous — tandis que l’on devait restreindre la question dans les limites naturelles une question de voisin voisin regle d’avance par les traits. L’Europe si elle voulait y mettre le nez ne serait venue qu’apr&egrave,s coup, quand le fait et t accompli ou aurait dit Angleterre: nous ne prenons pas cur les intrts de vos Irlandais, nous vous laissons pleine libert pour les faire mourir de faim tout votre aise. Nous vous laissons fustiger, pendre et fusiller les Ioniens. Ne venez pas pr&egrave,s de nous faire les bons aptres en faveur des Polonais, car vous n’avez qu’y faire. Une bonne et tout aussi premptoire rponse la France n’et point t difficile trouver.
Tout ce que disent les journaux au sujet de la conversion au mahomtanisme des principaux meneurs tant hongrois que polonais, est pour le moment encore faux ou prmatur. Il y a bien des pourparlers, mais rien n’est encore accompli. — Pour en finir avec les journaux, je viens de donner l’ordre pour que la presse et la ‘Revue des Deux Mondes’ dposes la banque, soyent l’avenir portes chez vous. Je suis pein de n’y avoir pas pens plutt. Si on ne vous les portait pas rguli&egrave,rement, adressez-vous la banque un Mr Sobolef ou Seebach qui est le premier les recevoir.
La demoiselle malade qui se trouve l’hospice du pont Kalinkin est Mlle Bascacoff.
Nos frquentes courses Pra m’ont fait manquer le bateau du 14 de ce mois. Je suis tr&egrave,s contrari de cette lacune dans ma dcade pistolaire. Nous avons eu une noce dans la famille. Mlle Stolipine a pous un Mr Kotchoubey. Ne vous alarmez pas! Ce n’est pas au Pce Michel qu’il est question. Plus tard nous avons t а Pra pour assister la fte du Courban-Beyram, ou fte des Sacrifices, ce qui veut dire qu’a pareille fte, tout vrai croyant doit couper le cou un animal sain et sans dfaut, agneau, buf ou chameau. Nous n’avons pas vu le Sultan consommer cet uvre, ceint d’un tablier de soie, car ce spectacle est trop sacr et sublime pour les regards indignes d’un chrtien, mais nous avons vu le Sultan se rendre la mosque avec son cort&egrave,ge plus bigarr que brillant et plus bizarre qu’imposant, et revenir dans une des grandes cours du srail pour y recevoir en plein air les flicitations et les baise-pieds des grands dignitaires et du sheik-Islam (ou grand mufti) etc. Quant aux dignitaires secondaires, tant civils que militaires, ils ne baisaient que le bout de la frange du divan sur lequel se reposait le grand seigneur. Ce n’est que pour les premiers qu’il se tenait debout. Les grands dignitaires, le grand vizir en tte, qui seul a le doux privil&egrave,ge de baiser les deux pieds de son matre, venaient tour de rle se prosterner terre et coller leurs l&egrave,vres sur la botte de Sa Sublimit. Plus tard il ne se levait du divan que pour donner baiser son pied au grand mufti. Je vous avoue que cette crmonie n’avait pour moi rien de choquant. Je me disais que mes aeux en avaient fait tout autant avec nos Czars. En fait d’tiquette tout ce qui a une origine ancienne a pour moi quelque chose de touchant et d’imposant et je ne connais rien de stupide comme le libralisme ou le soi-disant progr&egrave,s qui se scandalise la vue d’un usage perptu par des sci&egrave,cles. Ce qu’il peut y avoir de triste c’est que l’usage ne soit plus qu’une lettre morte qui a perdu sa signification. Et je crois qu’ici c’est bien le cas, quelques exceptions pr&egrave,s. Ce sont des augures qui rient sous cape en se rencontrant. Le Sultan a un air srieux et mlancolique. Ce spectacle avec les anciens costumes devait tre bien plus pittoresque. L’absence du turban dpotise tout. L’aigrette en diamant qui orne aujourd’hui la coiffure plate et prosaque du Sultan, en un mot, le f&egrave,s, pour le nommer de son vilain nom, y est tout a fait dpayse. Figurez-vous que toute cette crmonie nationale et religieuse la fois tait accompagne de diffrents airs d’opras italiens, excuts par un mchant orchestre. En un mot le tout rappelait furieusement l’opra de l’Italienne a Alger et la crmonie du papa Taci. Quant aux troupes, n’en dplaise а Sir Stratfort Canning et au G-al Aupick, elles ne m’ont pas fait peur, et je pense que Fuat-effendi a d tre tout autrement impressionn que moi la vue de nos soldats, mais quoi bon avoir de bons soldats — c’est ce que nous saurons quand vous nous instruisez des rsultats de la mission de Fuat-effendi. En attendant nous craignons l’influence des notes et contrenotes. Pour en revenir la troupe de Sa Hautesse, je vous dirai qu’il y a dans la tenue des soldats un laisser-aller, une absence de toute couleur martiale qui sautent aux yeux des moins clarvoyants. Ce qu’il y avait de plus pittoresque dans tout ce spectacle c’tait la foule bigarre qui inondait les rues et les places publiques, les talyka de toute couleur. Ces araba, grands charriots, recouverts de drap et d’toffe carlates, ces femmes voiles dont on ne voyait que les yeux brillants et noires et anims de curiosit, ces groupes de spectateurs nichs et perchs sur de grands et vastes platanes et par-dessus tout cette indpendance ou si vous voulez cette confusion, ce dsordre qui n’allait pas cependant jusqu’ causer des accidents, ce ple-mle de la rue auquel nous ne sommes pas habitus dans nos runions populaires disciplines et enrayes dans des limites traces par le police, le tout ensemble avait quelque chose de nouveau, d’original qui ne manquait pas de charme et captivait l’attention. Mais cette fte des Sacrifices on a rclam un de nous et pas mal important. Comme c’tait au lever du soleil, que le cort&egrave,ge devait se mettre en marche, c’est quatre heures du matin, par une obscurit profonde que moi et ma femme tions sur pied et dans la rue. Il fallait traverser tout Pra, descendre la monte, traverser le pont et une partie des rues de Constantinople pour arriver l’endroit qui nous avait t dsign par la Ste Porte. Vous qui connaissez nos habitudes de grosse matine, vous pourrez apprcier l’exploit de ma femme.
22 oct./3 nov. Hier j’ai fait une longue promenade cheval dans la direction de la ch&egrave,re Mochovoye, le long de la mer Noire, mais je n’ai pu parvenir jusqu’ vous. Ce sera pour une autre fois. L’automne a beaucoup embelli le pays. En t tout tait brl, aride et partout triste. Aujourd’hui tout est frais et joyeux. J’ai retrouv ici des prairies dont je mconnaissais l’existence. Les bry&egrave,res sont mailles de fleurs. Le feuillage est d’un vert de toutes les nuances et parfois empourpr. La campagne a un tout autre aspect et je dois avouer que j’avais jusqu’ici calomni la nature du pays. Ce qu’il y a de ravissant dans les promenades ce sont ces chappes de vue qui au moment o vous vous y attendez le moins vous dcouvrent le Bosphore, ou la mer Noire, et ces valles riantes que vous trouvez au milieu de montagnes souvent arides. Que dira Sophie quand elle apprendra que je fais de promenades de 20 30 verstes sur des chevaux casse-cou et par des chemins casse-cou? Mais ici l’on devient fataliste et l’on finit par ne rien craindre. Il n’y a encore que le caque dont je ne m’accommode pas compl&egrave,tement.
— On ne peut point dire de votre donneur de nouvelles en question qu’il n’en voit pas plus long que son nez, mais le fait est que la nouvelle, que vous m’avez communique est fausse, et j’en suis tout chagrin, le mal de la politique me gagne. Voil ce que c’est que d’tre sur un terrain brlant. Je me surprends quelquefois а me rpter ce que me disait Victor Hugo: ‘Si j’tais la place de l’Empereur Nicolas, savez-vous ce que je ferai?’ etc. Eh bien, moi ce que je ferai, ce serait de faire dlivrer dans les vingt quatre heures des passeports Lamorici&egrave,re et notre ami Bucanan en rponse leurs escadres qui mouillent Tn&egrave,dos. Quant aux Turcs je ne leur en veux nullement. Ce sont de pauvres imbciles qui ne savent quel saint ou quel diable se vouer. Mais ces tuteurs du genre humain qui s’imposent aux autres dans tous les diffrends qui surgissent et posent en arbitre, c’est bien eux que j’enverrai promener. Comment des gouvernements rguliers et assis sur des bases lgales peuvent-ils permettre un pouvoir aussi anarchique, aussi confus, qui vit du jour au jour, de l’heure l’heure, comme celui qui rgit aujourd’hui la France, de venir se mler de leurs affaires, de leur donner son avis, ses conseils et d’offrir sa mditation. Cher Monsieur Tutcheff, je crains bien que votre testament ne tarde encore bien tre dment et dfinitivement enregistr. Les faits ne parlent pas en sa faveur. — Nous n’avons pas la nouvelle de G. Sand dont vous nous parlez. Mais lisez dans la ‘Revue des deux Mondes’ ‘Sacs et parchemins’. C’est fort joli. Je vous recommande et plus particuli&egrave,rement la sagacit de votre mari les premi&egrave,res quinze lignes de la 3-&egrave,me partie (1 octobre). Il y trouvera de l’ propos. Savez-vous que Lamartine va devenir sujet de Sa Hautesse? Il lui a crit pour lui demander protection et hospitalit, et il lui a t accord un beau et vaste terrain dans les environs de Smyrna. Je cherche а me procurer une copie de cette lettre. Elle doit tre un chef-d’uvre de jactance et de bassesse. Il n’aura pas manqu de profiter de l’occasion pour faire du style oriental et de la couleur locale.
Le rcit que vous vous faites de l’enterrement de la C Nesselrode et des tristes souvenirs qui s’y rattachaient nous a profondement attendri. Soignez un peu, je vous prie, la tombe de notre ch&egrave,re Marie et voyez, si elle est bien entretenue.
24 o/5 n. Cette lettre encore ne sera pas probablement pique, mais dcachete et purifie vu son volume. Si je n’avais pas tant de foi en votre patience et l’intrt que vous me portez, j’aurais presque honte de mon salmigondis d’aujourd’hui. Ce n’est plus une lettre, c’est un fatras, c’est une bien longue et parfois ennuyeuse causerie, mais ce qui me rassure et me console, c’est que c’est moi, me faisant l’effet d’tre ami devant vous et votre mari dans votre cabinet, un cigare la bouche et vous dbitant l’aventure tout ce que je sais et ce qui me passe par la tte. Ce que je crains, c’est que par moment vous ne me preniez pour Wiguel ou pour Rzewuski et que dans vos distractions vous pensiez tout autre chose en ayant l’air de m’couter. Enfin la chose est faite et ma lettre telle quelle va partir dans une heure ou deux. Votre mari aimerait mieux prendre connaissance des autres envois pistolaires qui seront embarqus avec ma lettre dans le mme bateau. Moi aussi, j’aimerais savoir o nous en sommes. Je suis comme un homme enferm dans une horloge qui ne sait au juste l’heure qu’il est. Tout ce que je sais c’est que notre pauvre Titoff a maigri et jauni de travail et de soucis. Il ne prend pas ces choses en diplomate, mais en homme de cur, chaudement et vivement et jaloux de l’intgrit du nom russe et de la dignit nationale. Que Dieu lui vienne en aide.
Me voici retomb dans la politique, pardonnez-moi. Et laissez-moi vous dire: demhi schom tschg ast? Ce n’est pas du Turc, mais du bon persan et veut dire en bon Franais: votre nez est-il bien gras? Ce qui rpond notre: comment vous portez-vous?
Plaisanterie part, vous ne nous dites jamais rien de votre sant. Comment en tes-vous contente et vous tes vous bonifis pendant votre sjour la campagne?
Quant nous, Dieu merci, tout le monde se porte bien. Mes amitis au cher Becker. Si jamais je tombais malade, je l’enverrai chercher, mais en talyka et non en voiture quatre places, comme l’a fait Mme Smirnoff.
Ma femme vous dit mille choses amicales. Je vous baise tendrement les mains.
<На конверте>: Ее Превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой
На Моховой в С.-Петербурге.
Перевод:

Бююк-дере.

Что говорит ваш муж о ‘Таймс‘, которая возмущена тем, что греческое население в Турции живо приветствует перспективу русского вторжения и находит отвратительным, что доброта, с коей Султан1 всегда относился к грекам, не смогла поколебать их врожденную ненависть к туркам. С помощью своего отвращения она рассказывает, что, когда пароход, на борту коего находился князь Радзивилл2, возвращавшийся в Россию, приблизился к Ферапии, все греческое население этого местечка, собралось на морском берегу и с торжествующим видом кричало: ‘Скоро мы отслужим праздничную литургию в храме Святой Софии’.
Во-первых, этот рассказ ложный, но даже если бы это было правдой, стоило ли христианской газете возмущаться таким естественным желанием? Это как раз тот случай, о котором следует сказать, что он отвратительный. А что вы скажете о ‘Журналь де Деба’, который после того, как объявил, что Гарибальди и его соратники не были приняты на Мальте по приказанию английского правительства, а в Тунисе — по требованию французского, которое ничуть не беспокоится о том, что в его африканских владениях образовался очаг смутьянов — вскоре напечатал статью, в которой раздаются вопли возмущения тем, что российский император ничуть не беспокоится о том, что у его границ образовался очаг беспорядков и мятежа, еще более опасный и серьезный, нежели жалкая шайка Гарибальди. А если бы тунисский бей, при поддержке императора марокканского или китайского, или еще какого-нибудь, отказался повиноваться реальному государству Французской республики — возвысились бы тысячи голосов в прессе, чтобы заклеймить низость Франции, которую посмел безнаказанно ослушаться какой-то тунисский бей?
Дипломатия считает себя обязанной сочинять пышные фразы и длинные меморандумы, которые в итоге затемняют и умаляют значение проблем. Изложение вопроса в нескольких строках, где преподносились бы факты, опирающиеся просто на прецеденты и аналогии с другими фактами, дало бы гораздо больше, чем ложь и лицемерие доктрин. В Турции русские и австрийские подданные в случае военного конфликта находятся под юрисдикцией своих миссий. В силу этой возможности первый уполномоченный русской миссии имеет право арестовать Бема или Дембинского, или любого другого, а также дать после этого турецкому правительству объяснение, по какой причине произведен арест. Вот с этого и надо было начинать. Переговоры только осложнили и запутали дело. Они превратили его в вопрос европейской политики — где мы всегда одни против десятерых или против всех — тогда как следовало ограничить вопрос в естественных рамках как вопрос соседских отношений, заранее регламентированный договорами. И если бы Европа захотела сунуть туда свой нос, то это бы произошло задним числом, после свершившегося факта. Следовало бы сказать Англии: мы не принимаем близко к сердцу интересы ваших ирландцев, мы предоставляем вам полную свободу морить их голодом, как вам угодно. Мы не мешаем вам пороть, вешать и расстреливать ионийцев. Не являйтесь к нам воплощением добродетели, защитниками поляков, потому что здесь в вас не нуждаются. Достойный и категорический ответ Франции тоже не трудно было бы найти.
Все, что пишут газеты про обращение в магометанство основных венгерских и польских главарей, это неправда или пока преждевременно. Ведутся активные переговоры, но еще нет ничего определенного. — Чтобы покончить с газетами, скажу только, что я распорядился, чтобы пресса и ‘Ревю де Д Монд’, сданные на хранение в банк, впредь отправлялись вам. Мне досадно, что я не подумал об этом раньше. Если вам не будут доставлять их регулярно, обратитесь в банк к Соболеву3 или к Зеебаху, который первым получает их.
Больную барышню, находящуюся в больнице у Калинкина моста, зовут м-ль Баскакова.
Из-за наших постоянных поездок в Перу, я пропустил пароход 14-го числа. Я очень раздосадован этим перерывом в моей эпистолярной декаде. У нас в семье свадьба. М-ль Столыпина вышла замуж за г-на Кочубея4. Не волнуйтесь, речь идет не о князе Михаиле!5 Затем мы были в Пере на празднике Курбан-байрам, то есть празднике жертвоприношения, и в этот день каждый правоверный обязан свернуть шею здоровому, без малейшего изъяна животному — ягненку, быку или верблюду. Мы не лицезрели Султана за свершением сего деяния, облаченного в шелковый фартук, потому что это зрелище слишком священно и возвышенно для недостойного взора христианина, но мы видали, как Султан отправлялся в мечеть в сопровождении свиты, скорее пестрой, чем блестящей, и скорее странной, чем внушительной, и как он вернулся оттуда, чтобы в одном из обширных дворов сераля, на открытом воздухе принимать поздравления и целование ног от высших сановников и шейха-уль-ислама6 и пр. Что касается до второстепенных сановников, гражданских и военных, они целуют только край бахромы дивана, на котором восседает повелитель. Он принимает стоя только первых лиц. Высшие сановники во главе с великим визирем, который единственный имеет сладчайшее преимущество поцеловать обе ноги своего властелина, подходили по очереди, простирались ниц и касались губами башмака Его Величества. После этого он поднялся только тогда, когда великий муфтий подошел поцеловать ему ноги. Должен признаться, что эта церемония ничуть не была для меня поразительной. Я говорил себе, что так же поступали мои предки по отношению к нашим Царям. Любая часть этикета, имеющая древнее происхождение, имеет для меня что-то трогательное и величественное, и я не знаю ничего глупее либерализма или так называемого прогресса, негодующего при виде обычая, продолжающегося из века в век. Что печально в наши дни, так это то, что обычай теперь всего лишь мертвая буква, утратившая свое значение. И я думаю, что здесь как раз такой случай, за малыми исключениями. Это авгуры, смеющиеся исподтишка, встречаясь между собой. Султан имеет серьезный и меланхоличный вид. Это зрелище было бы гораздо более живописным, если бы присутствовали старинные костюмы. Отсутствие тюрбана лишает всякого намека на поэзию. Султан в бриллиантах, украшающий ныне гладкую и прозаическую шевелюру Султана, одним словом, феска, если называть ее своим дурацким именем, здесь совершенно не ко двору. Вообразите, что вся эта национальная и одновременно религиозная церемония сопровождалась различными мелодиями из итальянских опер, исполняемыми скверным оркестром. Одним словом, все это страшно напоминало оперу ‘Итальянка в Алжире’ и церемонию Паппатачи7. Что касается до войск, да не прогневаются сир Стратфорт Каннинг и генерал Опик, они меня не напугали, и я думаю, что Фуад-эффенди должен был получить при виде наших солдат совсем иные впечатления, чем я здесь, но зачем иметь хороших солдат — это мы узнаем, когда вы сообщите нам о результатах миссии Фуад-эффенди. А пока мы опасаемся влияния нот и контрнот. Возвращаясь к войску Его Величества, скажу, что в выправке солдат наблюдалась какая-то небрежность, отсутствие какого бы то ни было воинского вида, что бросилось в глаза даже не самым проницательным зрителям. Самой живописной во всем этом спектакле была пестрая толпа, заполонившая улицы и публичные площади, и разноцветные талыки. Эти арбы, большие повозки, покрытые сукном и ярко-красной тканью, эти женщины, закутанные в покрывала, из-под которых видны только блестящие черные глаза, светившиеся любопытством, эти зрители, гроздьями висевшие и гнездившиеся на высоких и раскидистых платанах и вдобавок ко всему эта независимость или, если хотите, смута, этот беспорядок, тем не менее не вызывающий несчастных случаев, эта сутолока улицы, к которой мы непривычны при наших народных собраниях, удерживаемых и упорядочиваемых полицией в определенных границах, все это представляло собой какую-то новизну, самобытность, не лишенную обаяния и привлекавшую внимание. Но этот праздник жертвоприношения потребовал от нас тоже жертвы, и немалой. Поскольку кортеж должен был отправиться в путь на восходе солнца, то в четыре часа утра, в полной темноте мы с женой были уже на ногах и вышли на улицу. Нужно было пересечь всю Перу, подняться в гору, пройти по мосту и несколько улиц Константинополя, чтобы попасть в место, указанное нам Священной Портой. Вы знаете нашу привычку вставать поздно и потому можете оценить подвиг моей жены.
22 октября / 3 ноября. Вчера я совершил долгую верховую прогулку по направлению к милой Моховой8 вдоль Черного моря, но я не смог добраться до вас. Это будет в другой раз. Осень весьма украсила эту местность. Летом все было выжженным, бесплодным и печальным. Сегодня все свежо и весело. Я обнаружил здесь луга, о существовании которых не подозревал. Вереск усыпан цветами. Листва имеет все оттенки зеленого и кое-где багрового цвета. Деревня имеет совершенно другой вид, и я должен признаться, что до сих пор клеветал на природу этого края. Самое восхитительное в таких прогулках то, что в ту минуту, когда этого совсем не ожидаешь, вдруг открывается вид на Босфор, на Черное море и яркие долины между гор, которые ты часто считал безжизненными. Что скажет Софи, когда узнает, что я совершал прогулки за 20—30 верст на бешеных лошадях по сумасшедшим дорогам? Но здесь становишься фаталистом и перестаешь чего-либо бояться. Я только не могу окончательно привыкнуть к каику. — О вашем пресловутом осведомителе9 не скажешь, что он не видит дальше кончика своего носа, но известие, сообщенное им, ложное, и я очень огорчен, меня одолевает тоска по политике. Вот что значит находиться там, где земля горит под ногами. Я ловлю себя иногда на том, что повторяю слова Виктора Гюго: ‘На месте Государя Николая знаете что бы я сделал?’ и т. д. Так вот что бы сделал я, я бы в двадцать четыре часа выдал паспорта Ламорисьеру10 и нашему другу Бьюкенену в ответ на то, что их эскадры стоят в Тенедосе11. Что касается турок, то я им ничуть не завидую. Это слабоумные бедолаги, которые не знают, какому святому или какому дьяволу молиться. Но покровители рода человеческого, которые навязывают себя во всех возникающих распрях в качестве третейских судей, именно их я бы отправил прогуляться. Как постоянные правительства, действующие на законных основаниях, могут позволять власти, столь анархичной, столь путаной, живущей одним днем, одним часом, какова нынче власть во Франции, вмешиваться в их дела, высказывать свое мнение, давать свои советы и предлагать свои размышления. Любезный Тютчев, я очень боюсь, что ваше завещание уже поздно надлежащим образом и окончательно утверждать. Факты говорят не в его пользу. — У нас нет рассказа Ж. Санд, о котором вы говорите12. Но прочитайте в ‘Ревю де Д Монд’ ‘Мешки и патенты’13. Это очень мило. Я рекомендую вам и особенно проницательности вашего мужа первые пятнадцать строк 3-й части (1 октября). Он там найдет кое-что кстати. Знаете ли вы, что Ламартин станет подданным Его Величества Султана? Он написал ему, прося покровительства и гостеприимства, и ему был выделен прекрасный обширный участок земли в окрестностях Смирны. Я попытаюсь добыть копию его письма. Оно, должно быть, является шедевром бахвальства и низости. Он уж не упустит возможности подпустить восточного стиля и местного колорита.
Ваш рассказ о похоронах графини Нессельроде14 и печальные воспоминания, связанные с ними, глубоко тронули нас. Прошу вас, позаботьтесь немного о могиле нашей дорогой Мари15 и посмотрите, хорошо ли за ней ухаживают.
24 октября / 5 ноября. Это письмо, возможно, и не будет порвано, но будет вскрыто и почищено из-за его объема. Если бы я не имел столько веры в ваше терпение и интерес ко мне, мне было бы почти стыдно за мою сегодняшнюю мешанину. Это уже не письмо, а набор фраз, это очень длинная и порою скучная беседа, но что меня ободряет и утешает, так это то, что я воображаю себя дружески расположившимся перед вами и вашим мужем в вашем кабинете, с сигарой во рту и беспечно рассказывающим все, что я знаю и что взбредет в голову. Я только боюсь, что временами вы можете меня принять за Вигеля или Ржевусского и в своей рассеянности будете думать совсем о другом, притворяясь, что слушаете меня. Словом, дело сделано, и письмо, какое уж оно получилось, будет отправлено через час или два. Ваш муж предпочел бы ознакомиться с другими эпистолярными посланиями16, которые будут отправлены с тем же пароходом, что и мое письмо. Я тоже хотел бы знать, в каком состоянии наши дела. Я ощущаю себя подобно человеку, заключенному в часы и не знающему, который час. Все, что я знаю, это то, что наш бедняга Титов похудел и пожелтел от трудов и забот. Он воспринимает дела не как дипломат, а как человек с сердцем, горячо, живо ревнующий о доблести русского имени и национальном достоинстве. Помогай ему Господь!
Вот я и впал в политику, простите меня. И позвольте сказать: demhi schom tschg ast? Это не по-турецки, а на чистейшем персидском языке и означает на чистейшем французском языке: достаточно ли жирный у вас нос? Что соответствует нашему: как вы себя чувствуете?
Шутки в сторону, вы ничего не пишете о своем здоровье. Удовлетворены ли вы им и улучшили ли его за время пребывания в деревне?
Что касается до нас, слава Богу, мы все благополучны. Кланяюсь любезному Бекеру. Если я вздумаю заболеть, я пошлю за ним, но только на талыке, а не в четырехместной коляске, как г-жа Смирнова17.
Моя жена вам дружески кланяется. А я нежно целую ваши ручки.

10. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 2/14 nov 1849.

Enfin nous sommes rests matres de la place. N’allez pas croire qu’il s’agit de la question politique. Il s’agit tout simplement et personnellement de nous et de Buuk-dr. Tout le monde, toute la colonie russe, y compris Titoff, l’a dsert pour prendre les quartiers d’hiver Pra. Mais moi, je tiens encore bon. Vous savez qu’il n’est pas facile de me dloger une fois que j’ai pris racine quelque part. Les nuits et les soires sont dj fraiches, mais les journes sont encore radieuses et les rivages du Bosphore verdoyants. Ma femme me pousse et me chasse, dgarnit mes chambres selon son habitude, me coupe les vivres, elle employe tous les moyens violents, fait jouer toutes ses batteries et toutes ses ruses, mais rien n’y fait. La garde meurt, mais ne se rend pas. Quelques jours de soleil, quelques sourirs du ciel et du Bosphore, quelques clats de sa voix tantt gracieuse et tantt mue et agite, ces vapeurs colores de toutes les nuances de l’arc-en-ciel, qui drapent les montagnes, tout ce spectacle, toute cette fantasmagorie sont bien faits pour y penser deux fois avant de les quitter, peut-tre pour toujours. Et puis viennent les paperasses, les livres, les trente six mille cartons qu’il faut dplacer, tout cela donne au status qwo un prix et un charme auquel on craint de toucher. En un mot, le gueutch qui veut dire en langue turque dmnagement m’est tout aussi antipathique ici qu’en Russie. Mais cependant dans quelques jours, mon corps dfendant, il faudra bien passer par cette torture. Pra qui est hideux et impossible durant la belle saison, est ce qu’on dit un enfer pav de toutes les mauvaises intentions mises excution en hiver. Pour traverser la rue il faut fourrer les jambes dans de grosses bottes l’cuy&egrave,re et patauger dans le fange enclav dans cette lourde et grotesque chaussure.
Cela vaut bien la talyka. Les ressources de la socit sont nulles et seront encore probablement plus paralyses que jamais par suite des fracasseries diplomatiques. Ce n’est pas que nous soyons tout fait mal avec nos amis les ennemis, au contraire, il y a entre Buuk-dr et Thrapia un change de politesse tout fait difiant. — Au reste Lady Canning est une femme tr&egrave,s agrable et je crois au fond, bonne personne — mais il ne peut point exister d’intimit et de cordialit, et surtout en prsence des escadres franaise et anglaise qui mouillent dans le dtroit des Dardanelles, commes nous l’annonce le dernier No du journal de Constantinople. Quant l’escadre franaise je ne le sais point positivement, mais l’escadre anglaise y est et les rues de Pra sont inondes d’officiers de marine anglaise. On dit bien que l’escadre a reu l’ordre de se retirer, mais elle laissera toujours un sillon dans les eaux inviolables de Dardanelles et un fcheux souvenir dans nos rapports de bonne intelligence, si mme elle pouvait tre rtablie de sitt. En un mot, on ne comprend rien tout ce que l’on voit, et encore moins ce que l’on ne voit pas. Il se passe quelque chose de fort singulier. L’avenir nous donnera-t-il le mot de l’nigme? Et que dit le Mr Tutcheff du ridicul duel de Thiers? Ces gens-l sont tellement pntrs de la fiction du gouvernement reprsentatif qu’ils croyent mme mettre leur honneur couvert par une reprsentation d’un combat fictif. Ils ont dcharg leurs pistolets avec bruit et vont se coucher sur leurs lauriers, comme apr&egrave,s un discours de tribune pour la gallerie. Mais rellement les Franais deviennent pitoyables. A propos des Franais, n’allez-vous pas placer Mrs Dmitri et Jean dans le pensionnat de Mr de Suzor! En voil encore une fiction. Et se trouva-t-il des parents pour s’y laisser prendre. Il y a ma belle-sur Ladomirski qui donne dans le panneau. J’ai conscience d’veiller ses scrupules, d’autant plus que son fils est encore fort jeune. Le danger n’est pas aussi imminent. Au moins vous voil sauve de la rtribution des sances littraires. C’est toujours autant de gagn.
Je viens par hasard de parcourir le premier volume de l’histoire de Mlle Ichimoff. C’est un peu niais, mais ce n’est pas mauvais. J’aimerais voir, si vous avez su conserver dans votre traduction la fleur et le parfum de cette niaiserie. Je ne l’esp&egrave,re pas. Comme l’article de St-Priest sur le partage de la Pologne est bien fait, il est si impartial, si consciencieux, si peu franais. J’esp&egrave,re que votre mari l’aura lu dans la Revue des Deux Mondes.
Il est minuit. Ma femme est dj au lit et tout dort autour de moi, et les vents et Neptune. Ma lettre doit tre envoye demain de grand matin Pra. Comme vous aidez les dates, je vous dirai qu’il y a aujourd’hui juste quatre mois que nous avons dbarqu Buuk-dr, et c’est, je crois, la huiti&egrave,me lettre que je vous cris de ces parages, pour le moins.
J’embrasse les enfants et vous baise les mains bien tendrement. Que faites-vous de vos soires?
<На конверте:>
Ее Превосходительству Ернестине Феодоровне Тютчевой
На Моховой в С.-Петербурге.
Перевод:

Бююк-дере. 2/14 ноября 1849.

Наконец-то мы стали полными хозяевами. Не подумайте, что речь идет о политике. Дело просто и лично в нас и в Бююк-дере. Все наши, вся русская колония, в том числе и Титов, покинули его и переселились на зимние квартиры в Перу. Но я, я еще держусь. Вы знаете, как трудно меня поднять с места, если я где-то пустил корни. Ночи и вечера уже прохладные, но дни еще солнечные и берега Босфора зеленые. Моя жена меня толкает и гонит, убирает по своей привычке все из моих комнат, прекращает снабжение, употребляет все самые жестокие способы, пускается на самые разные хитрости и уловки, но ничего не помогает. Гвардия умирает, но не сдается. Эти солнечные дни, улыбки неба Босфора, звуки его голоса, порой ласкового, порой взволнованного и беспокойного, легкая дымка, расцвеченная всеми цветами радуги, покрывающая горы, все это зрелище, вся эта фантасмагория таковы, что два раза подумаешь, прежде чем расстанешься с ними, может быть, навсегда. И потом надо перемещать все эти бумаги, книги, тридцать шесть тысяч картонок, все это дает устоявшемуся порядку вещей цену и очарование, которых страшно коснуться. Словом, gueutch, что в переводе с турецкого означает переезд, мне также неприятен, как и в России. Тем не менее через несколько дней, против моей воли, нужно будет пройти через эту пытку. Пера, отвратительная и невозможная летом, представляет собой, как говорят, ад, мощеный самими дурными намерениями, какие бывают только зимой. Чтобы пройти по улице, надо засунуть ноги в огромные ботфорты и шлепать по грязи, еле вытаскивая из нее эти тяжелые и забавные сапоги. Это стоит талыки. Общество ничтожное и будет, вероятно, еще более парализовано, чем прежде, из-за дипломатических неурядиц. Не то чтобы мы были в плохих отношениях с нашими друзьями-врагами, напротив, между Бююк-дере и Терапией идет обмен любезностями, весьма вдохновляющий. — Между прочим, леди Каннинг очень приятная дама и, я думаю, в сущности, добрая особа — но нельзя существовать в любви и дружбе, особенно в присутствии французской и английской эскадр, которые стали на якорь в проливе Дарданеллы, как нам сообщает последний No константинопольской газеты. Что касается до французской эскадры, не знаю точно, но английская эскадра на самом деле там, и улицы Перы наводнены английскими морскими офицерами. Говорят, что эскадра получила приказ удалиться, но она навсегда оставит след на неприкосновенных водах Дарданелл и дурное воспоминание о нарушении наших добрых отношений, если они смогут быстро восстановиться. Словом, совершенно непонятно то, что мы видим перед глазами, и еще меньше то, чего мы не видим. Происходит что-то очень странное. Разрешит ли нам будущее эту загадку? А что говорит Тютчев о смешной дуэли Тьера?1 Эти люди настолько проникнуты фикцией представительной формы правления, что готовы даже пожертвовать своей честью путем представления фиктивного поединка. Они с шумом разрядили свои пистолеты и легли почивать на лаврах, словно после речи на трибуне. Да, поистине французы становятся жалкими. Кстати о французах, не помещайте Дмитрия и Ивана в пансион Г-на Сюзора!2 Это тоже фикция. Есть и другие родители, которые поддаются на это. Моя невестка Ладомирская3 принадлежит к их числу…
Я случайно пробежал первый том истории М-ль Ишимовой. Это немного глупо, но не дурно. Мне бы очень хотелось, чтобы вы сохранили в своем переводе цвет и аромат этой глупости. Но я не надеюсь. Как хорошо написана статья Сен-При о разделе Польши4, она так непредвзята, так добросовестна, так не по-французски написана. Надеюсь, что ваш муж найдет ее в ‘Ревю де Д Монд’.
Уже полночь. Моя жена уже в постели, и все вокруг меня спит, и ветры и Нептун. Мое письмо будет отправлено завтра рано утром из Перы. Поскольку вы придаете значение датам, скажу вам, что сегодня ровно четыре месяца, как мы высадились в Бююк-дере, и по-моему, это по меньшей мере восьмое письмо, которое я пишу вам отсюда.
Обнимаю детей и нежно целую ваши ручки. Что вы поделываете вечерами?

11. ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Le 8 novembre 1849.

Madame Karamzine et Sophie sortent de chez moi. Nous leurs avons fait la lecture de la partie politique de votre derni&egrave,re longue et ch&egrave,re lettre et aussi celle de la description que vous y faites de la fte des sacrifices. Elles ont t ravies de tout cela et il n’y a eu qu’une voix pour vous admirer et pour trouver charmante cette lettre que vous appelez un fatras. Sophie nanmoins qui redoute la guerre vu l’extrme faiblesse militaire de la Russie et qui surtout conserve une tendresse mal dguise pour la France et pour le bien-dire de ses journalistes, vous trouve devenu bien froce et bien bilieux dans vos opinions politiques. Mais Madame Karamzine a fait chorus avec nous pour sympathiser pleinement avec l’indignation que vous inspire l’ingrence franaise et anglaise dans les circonstances prsentes de notre gouvernement. En effet, s’il est irritant dj ici de lire le langage que tiennent l’endroit de la Russie les journaux franais et anglais combien plus forte raison n’en devez-vous tre outr de la place o vous-vous trouvez. Mais entre nous soit dit, le principe qui abolirait une fois pour toutes la phrase dans les affaires de ce monde ne serait pas le bien-venu aupr&egrave,s de notre bonne Sophie.
Pendant plusieurs jours la nouvelle de l’entre dans les Dardanelles de l’escadre anglaise a sourdement couru en ville. C’est Mlle Voykoff qui a lanc ce ballon tout gonfl de conjectures, de si et de mais au milieu d’un extrmement petit cercle d’amis. La source tait bonne, mais la nouvelle si considrable qu’apr&egrave,s tout la belle couteuse pouvait avoir mal entendu. En tous cas le doute tait permis, d’autant plus que ce jour-l mme le Chancelier avait dit Mollrus que les nouvelles du Bosphore taient satisfaisantes et que le lendemain de ce jour les filles du Chancelier ne savaient rien de rien. Enfin nous vivions dans de grandes perplexits et ainsi avons-nous fait jusqu’au moment o d’un seul et mme coup le public a t inform et de l’entre et du dpart de la dite escadre. Voil comment l’on devrait toujours apprendre toute nouvelle — l’tat de fait accompli — cela pargnerait bien des vaines paroles, bien des contentions d’esprit, mais tout le monde n’est pas de mon avis, tant s’en faut. Il parat donc que nous sommes Ptbrg pour un peu de temps encore et que la Providence ne nous trouve pas mrs pour le bel hritage qu’elle nous rserve. Mais ce n’est que partie remise et avant trois ans, selon la voix de l’oracle, la succession sera ouverte et le testament que vous savez mis en vigueur. Patientez donc. — Ce qui doit tre sera — et pour cela il n’est besoin de la coopration d’aucune volont humaine.
Fuad-Effendi va vous revenir. Il a t malade pendant quelque temps des suites d’une drogue destin l’usage extrieur et qu’il a prise intrieurement. L’Angleterre et la France l’ont dit-on beaucoup soign pendant cette indisposition, mais enfin l’heure de la sparation a sonn — le destin inexorable a prononc la fatale sentence des adieux.
Vous tes, et depuis que nous sommes en Russie, vous avez toujours t notre Providence, notre gnie titulaire. Ces journaux, ces revues dont vous nous permettez la jouissance, sont bien une nouvelle preuve de l’action bienfaisante dont vous nous protgez. Mon mari ne savait qui s’adresser pour avoir les Nos des revues de ces mois — je venais d’achever l’histoire de la conqute de Naples (fort intressante par paranth&egrave,se), et je me trouvais sans lecture. Nous mlions nos dolances et nos plaintes nous deux, lorsqu’un beau matin au moment mme o nous nous sentions si dnus, nous tombe du Ciel une manne nourissante et de plus fort abondante. Mille et mille grces vous soient rendues pour ce nouveau bienfait que j’aime devoir votre bonne et prcieuse amiti. Chaque jour lorsque je vois arriver le courrier qui nous apporte votre journal j’prouve pendant quelques courts instants La douce illusion que rien n’est chang et je rspire des bouffes du pass.
La Presse contient depuis plusieurs mois la continuation des Mmoirs d’outre tombe bien plus intressants maintenant que nous voici parvenus aux annes 12 15 et mme au-del. Avez-vous l’Ambassade un exemplaire de ce journal et pouvez-vous suivre cette captivante lecture? Je l’esp&egrave,re bien pour vous. Mon mari est enchant de la mani&egrave,re dont Chateaubriand dcrit la campagne de Russie et il l’est aussi de lire apr&egrave,s tant d’apothoses quelques mots de vrit sut Napolon. Quant moi, plus j’avance dans cette lecture et plus je retrouve sinon prcisment des souvenirs de mon enfance, du moins comme les rminiscences d’une mlodie qui aurait bien souvent frapp mes oreilles pendant les premi&egrave,res annes de ma vie. Je me rappelle parfaitement, bien que je n’eusse alors gu&egrave,re plus que l’ge qu’a maintenant le petit Jean, qu’en arrivant Londres l’anne 1816 tout y retentissait encore du nom de Napolon et de celui du champs de Waterloo. Puis tous ces noms des personnages de la Rstauration dont j’ai connu quelques uns moi-mme plus tard durant les annes de ma jeunesse et qui sans cesse se reproduisaient dans les conversations de mon P&egrave,re, caressant mon got inu pour le pass. Je dois aussi cette lecture le mot des bien des choses qui, grce mes btes de distractions, taint restes et avaient vieilli l’tat d’nigmes pour moi et desquelles une honte, non pas fausse, mais bien naturelle m’empchait de demander l’explication.
Vous voyez donc tout ce que vous me valez de bons moments, — mais les meilleurs sont toujours ceux que me donnent vos lettres. Charmantes causeries en effet — trop charmantes, puisque mon mari y voudrait associer d’autres, ce qui contrarie tous mes principes d’exclusivisme en fait de choses qui me touchent intimement et qui me sont particuli&egrave,rement prcieuses.
Voyons, une anecdote — et tchons de la raconter vivement, si c’est possible. Le gnral Lamorici&egrave,re attendait l’Empereur l’autre jour une revue et en causant de choses et d’autres avec le Comte Orloff qu’il est en possession de beaucoup amuser il lui dit: ‘Ah, vous tes bien heureux dans votre pays d’y tre srs d’un lendemain et de pouvoir arranger vos dstines en consquence. Enfin moi, tel que vous me voyez j’ai pass vingt ans de ma vie en Algrie, on m’y donnait 16 000 francs qui me suffisaient et que je croyais garder. Arrive Fvrier, on me rappelle, je suis lu dput, et je me trouve rduit pour tout potage la maigre pitance d’un membre de l’Assamble. Je m’arrange, je vends mes chevaux, je congdie mes gens, je mets ma vie l’unisson de ma pauvre fortune et tout va tant bien que mal jusqu’aux journes de Juin. Il faut monter cheval — mon curie est vide, je loue une des pacifiques btes du cirque de Franconi. L’animal est tu sous moi, et il me le faut payer 3000 francs ses propritaires. Me voici drang dans mes affaires pour longtemps, heureusement on m’envoie ici et voici comment. Un beau matin mon bon ami Mr de Tocqueville me fait appeler. Arriv dans son cabinet, ‘mon cher Lamorici&egrave,re, — me dit-il, — que pensez-vous de la Russie?’ — ‘Ma foi, que voulez-vous que j’en pense — rien — j’ai pass toute ma vie en Algrie’. — ‘Eh bien, alors faites moi le plaisir d’y aller un peu voir et de me dire votre opinion sur ce pays».
Un jour quelqu’un se lamentait en sa prsence du joug dspotique qui p&egrave,se sur la socit russe. ‘Eh bon Dieu, que parlez-vous du Dspotisme, moi qui vous parle, j’ai envoy 15 000 hommes sur les positions sans jugement et ils y sont encore, ce dont je me flicite’. — Ah Sophie, que vous rponderez-vous cela!!
Je vous ai envoy derni&egrave,ment des vers de mon mari sur Napolon. Voici les mmes, mais seulement augments de quelques strophes.
Le 9 nov. Mon mari est rentr ce soir d’un dner auquel il a pris part chez la vieille Laval. Il y avait l Mlle Voiykoff colportant le contenu d’une lettre de la C-sse Lieven l’Impratrice, pleine de dtails curieux sur le Prsident et sur l’tat de la socit parisienne. Il parat que Mrs Thiers, Mol et d’autres dont j’oublie les noms avaient propos au Prsident le consulat pour 10 ans avec une liste civile de six millions. Mais celui-ci qui a d’immenses projets, qui veut faire une grande chose a refus en disant que ni six millions, ni dix ans ne suffisaient l’accomplissement de son vaste dessein. Il veut reptrir l’Europe, la transformer, la dpartager nouveau. La Turquie serait abandonne la Russie, l’Egypte l’Angleterre et la France choirait la rive gauche du Rhin. Aussi s’attend-on gnralement un coup d’tat Paris. Le parti lgitimiste n’avait point got le projet des 10 ans de consulat. Il prfrerait l’Empire sr que ce ne serait qu’une affaire de quelques mois de dure. Quelle confusion!
Vous voyez que je cherche me conformer la tournure de votre pense et que je me jette tte baisse dans la politique. Jamais je n’ai aussi avidement cout les nouvelles que me rapporte mon mari que maintenant et cela pour vous les communiquer tant bien que mal.
Si vous saviez sous quel hideux Ciel nous vivons depuis trois semaines vous nous plaindriez. La dscription lumineuse de votre promenade au bord de la mer Noire m’a remplie de Sehnsucht, comme nous disons nous autres Allemands, vers de plus doux climats. Toutefois je ne me plains pas d’tre en Russie, c’est un pays que j’aime malgr tout et que je ne voudrais pas quitter.
Depuis ma derni&egrave,re lettre je n’ai plus t l’Opra, je ne suis plus sortie, je n’ai vu personne l’exception des Karamzine qui sont arrivs dans l’entrefaite. Mais encore les vois-je peu. Sophie a dn chez nous — elle a parl avec une verve tonnante pendant quatre heures de suite et cela sous le coup d’un mal de tte qui l’obligeait recourir des compresses sur le front. Elle est rellement unique de vitalit et d’entrain. J’apprends que votre nouvelle tendance politique si arrte la met au dsespoir et je suppose que vous recevrez incssamment une lettre d’elle pleine de son indignation. Mme Karamzine a bonne mine et se porte bien, Dieu merci.
Il y a eu derni&egrave,rement une soire littraire chez le Pce Odoeffsky. On y a fait la lecture d’une drame intitule Нахлебник. L’auteur est un jeune homme dont j’oublie le nom, si toutefois je l’ai jamais su, je crois que c’est un neveu de Tourgunieff?? Pareille chose serait-elle possible? — Quant moi, je ne suis sre de rien. C’est l’acteur Щепкин qui en a admirablement fait la lecture, dit-on. Mon mari trouve cette oeuvre d’une vrit saisissante et tout fait tragique. Mais Sophie qui tait prsente et qui aime entourer l’humanit de voiles et d’illusions, qui ne la voit qu’ travers le prisme dor de sa bienveillante imagination, n’en a pas t satisfaite. En pareille mati&egrave,re j’avoue que j’ai plus de foi dans l’opinion de mon mari que dans celle de notre aimable amie.
J’ai bien ri de la formule persanne qui s’enquiert discr&egrave,tement de l’tat plus ou moins prosp&egrave,re du nez pour s’assurer de la sant gnrale d’un individu. Le mien ce compte serait des plus effils, cependant je n’ai pas trop lieu de me plaindre cet hiver et d’ailleurs comme je continue de vivre il parat que je ne me porte pas trop mal. C’est un lieu commun que ma sant, une ennuyeuse banalit que je mets au base de nos causeries. Mais la vtre et celle de la Princesse, c’est une autre affaire et j’en suis toujours plus ou moins inqui&egrave,te. Aussi de grce, ne vous faites pas faute de m’en parler et n’ayez garde de me laisser sans nouvelles — cela rduirait mon nez l’tat de lame de couteau. Veuillez dire la Princesse que je m’occupe assidment de sa bande de tapisserie.
Le 10 nov. Mon mari et sa fille passent la soire chez les Karamzine, moi je reprends mon petit bavardage. En voil du fatras, mais c’est gal, je continue.
Pltnioff a pass la soire chez nous derni&egrave,rement. L’association des ides et des souvenirs me l’a fait trouver charmant. Il a beaucoup t question de vous comme de raison et je crois bien que le but principal de sa visite tait d’apprendre de vos nouvelles. Le cher homme se comptait dans des rapprochements entre sa destine et celle de Joukoffsky. C’est peut-tre de ce point de vue que la vie conjugale lui plait le mieux. Le voil donc mort le Pce Yousoupoff. C’est Issakoff qui raconte cet incident… Le Prince avant de mourir a brl beaucoup de crances, on dit que notre ami Koutousoff y tait pour quelque chose, mais je crains que cela n’ait pas t considrable. Son fils a distribu 60 000 roubles argent parmi les pauvres. Une partie de cette somme a t consacre librer les prisonniers enferms pour dettes. Et ce vilain long nez Davidoff qui vient d’hriter de nouveau 24 000 paysans du chef de sa vieille tante.
Novosiltsoff dcde Moscou! Avez-vous reu ma derni&egrave,re lettre confie au Minist&egrave,re? Celle-ci vous parviendra-t-elle? Quand j’cris je ne puis jamais me figurer que c’est pour tout de bon, et une lettre de moi qui parvient son adresse m’a toujours paru chose aussi tonnante que par exemple d’tre reconnue par ceux que je rencontre dans la rue.
Je trouve Lamartine bienheureux d’aller vivre Smirna. C’est peut-tre prsent seulement que va s’accomplir la destine que lui prdisait Lady Stanhope. Il y avait hier dans votre journal une lettre de lui l’un de ses amis — ses adieux St-Priest. C’est crit comme toujours d’un style splendide et il y a des choses qu’il est impossible qu’il n’ait point senties, tant elles semblent arraches de l’me. Mais je ne le plains pas — quand l’on a pu ainsi convertir ses larmes en sonores et mlodieuses paroles, il me semble que l’on doit tre plus qu’aux trois quarts consol.
Je trouve dlicieux que vous disiez que vous vous faites l’effet d’un homme enferm dans une horloge et qui ne sait l’heure qu’il est. Ce mot a fait notre bonheur et rien ne pouvait mieux exprimer et rsumer votre situation. Un autre aurait rflchi mille ans avant de rien inventer de semblable — mais voil ce que c’est que d’avoir du gnie… Enfin vous avez en nous des admirateurs et des apprciateurs bien sinc&egrave,res de vos lettres et en moi vous avez de plus une personne toujours impatiente de recevoir de vos nouvelles dans l’unique but de savoir comment vous-vous portez, vous et la Princesse. Aussi la premi&egrave,re lecture de vos lettres, je ne m’embarrasse que de cela et ce n’est que lorsque je suis rassure sur ce point que je savoure avec mon mari tous les charmants dtails que vous nous envoyez. Mais me voici la fin de cette 3-&egrave,me feuille, il faut dcidment que je m’arrache, car il n’y aurait pas de raison pour que je ne continue bavarder ainsi pendant une semaine. Que Dieu vous garde.
Перевод:

8 ноября 1849.

Госпожа Карамзина и Софи только что ушли от меня. Мы прочитали им политическую часть вашего длинного и дорогого письма1 и ваше описание праздника жертвоприношения. Они были в восторге от всего этого и единодушно восхищались и находили прелестным письмо, которое вы называете набором слов.
Однако Софи, которая боится войны из-за чрезвычайной слабости России в военном отношении и в особенности сохраняет плохо скрываемую нежность к Франции и красноречию ее журналистов, находит вас слишком свирепым и желчным в ваших политических высказываниях. Но госпожа Карамзина в один голос с нами полностью сочувствовала вашему возмущению вмешательством Франции и Англии в дела нашего правительства. Действительно, если даже здесь возмутительно читать о том, каким языком пишут о России французские и английские газеты, то что вы должны чувствовать там, где вы теперь находитесь. Но между нами, принцип, который раз и навсегда уничтожит фразу в делах мира сего, не будет приветствоваться нашей доброй Софи.
В течение нескольких дней новость о вступлении в Дарданеллы английской эскадры глухо бродила по городу. Первая забросила м-ль Воейкова2 этот шар, надутый предположениями, да и но, в очень узкий круг друзей. Источник был надежный, но новость такая значительная, что казалось, будто прекрасная слушательница могла плохо расслышать. Во всяком случае, сомнение было законное, тем более, что в тот день Канцлер3 сказал Моллерусу4, будто новости с Босфора удовлетворительные, и на другой день дочери Канцлера5 совершенно ничего не знали. Словом, мы жили в большой тревоге до самого того момента, когда общество вдруг сразу и одним ударом было извещено о вступлении и отходе пресловутой эскадры. Вот как всегда нужно сообщать новость — после того как событие произошло, это избавляет от лишних слов, от предположений, однако все остальные не согласны со мной. Похоже, что мы еще поживем в Петербурге и что Провидение не находит нас достаточно зрелыми для вступления в прекрасное наследство, которое Оно нам приготовило. Но это только отложено на время, и не позже, чем через три года, как вещает оракул, наследство будет открыто и известное вам завещание вступит в силу6. Так что наберитесь терпения. — То, чему быть суждено, исполнится — и для этого не потребуется вмешательство человеческой воли…
9 ноября. Мой муж вернулся этим вечером от старой Лаваль7 после обеда. Там была м-ль Воейкова, которая передала содержание письма графини Ливен к Государыне, полное любопытных подробностей о Президенте8 и состоянии парижского общества. Похоже, что господа Тьер, Моле9 и прочие, имен которых я не помню, предложили Президенту консулат на 10 лет с гражданской подпиской на шесть миллионов. Но у того громадные планы. Он хочет совершить великое дело и отказался, сказав, что ни десяти лет, ни шести миллионов недостаточно для исполнения его обширных замыслов. Он хочет перекроить Европу, преобразовать ее, поделить заново. Турция отойдет к России, Египет к Англии, а к Франции — левый берег Рейна. Также в Париже ожидается переворот. Легитимистская партия не одобрила проект консулата на 10 лет. Она бы предпочла Империю, уверенная, что та не продержалась бы и несколько месяцев. Какая путаница!
Вы видите, что я пытаюсь приспособиться к ходу вашей мысли и сломя голову бросаюсь в политику. Никогда еще я так жадно не слушала новости, которые приносит мой муж, как теперь, и все для того, чтобы худо-бедно пересказать их вам.
Если бы вы знали, под каким отвратительным небом мы живем уже три недели, вы бы нас пожалели. Сияющее описание вашей прогулки по берегу Черного моря наполнило меня Sehnsucht {тоской (нем.).}, как говорим мы, немцы, по более благоприятному климату. И все же я не жалею о том, что живу в России, я люблю эту страну несмотря ни на что и не хочу ее покидать.
Со времени моего последнего письма я не была в опере, не выезжала, не видала никого, кроме Карамзиных, которые прибыли между тем. Но и их я вижу пока редко. Софи обедала у нас — она говорила с удивительным воодушевлением четыре часа подряд и все это с головной болью, вынуждавшей ее время от времени класть на лоб компрессы. Она поистине неподражаема по своей энергии и увлеченности. Я узнала, что ваше новое, сложившееся политическое направление приводит ее в отчаяние. И я подозреваю, что вы вскоре получите от нее письмо с выражениями ее негодования. Госпожа Карамзина выглядит и чувствует себя хорошо, слава Богу.
Недавно был литературный вечер у князя Одоевского10. Там читали драму под названием *’Нахлебник’*11. Автор — молодой человек, имя которого я забыла, если когда-нибудь знала, если я не путаю, это племянник Тургенева?12 Может такое быть? — Что касается до меня, я ни в чем не уверена. Читал актер *Щепкин*13, говорят, замечательно. Мой муж находит, что это сочинение поразительной правды и совершенно трагическое. Но Софи, которая там присутствовала и которая любит окружать человечество вуалью и иллюзиями, которая смотрит на все сквозь золотую призму своего благожелательного воображения, осталась им неудовлетворенна. В подобном деле, признаюсь, я более склонна доверять мнению моего мужа, чем нашего любезного друга.
Я очень смеялась над персидским определением, которое скромно ограничивается вопросом о состоянии носа, чтобы справиться об общем здоровье человека. Мой в этом смысле будет из самых заостренных, однако я не слишком жалуюсь в эту зиму. И, впрочем, раз я все же живу, значит, мне не так уж плохо. Мое здоровье — это просто фраза, скучная банальность для поддержания разговора. Но ваше и княгини — это другое дело, и я всегда о нем тревожусь. Так что, пожалуйста, не забывайте о нем писать и не оставляйте меня в неведении — это доведет мой нос до состояния лезвия ножа. Передайте княгине, что я усердно занимаюсь отделкой ее ковра.
10 ноября. Мой муж со своей дочерью14 проводят вечер у Карамзиных, а я вернусь к моей болтовне. Вот где набор слов, но что делать, продолжаю.
Плетнев15 недавно провел у нас вечер. Сочетание мыслей и воспоминаний заставили меня найти его очаровательным. Конечно, много говорилось о вас, и мне кажется, что главной целью его визита было узнать о вас новости. Милейший человек видит сходство между своей судьбой и Жуковского. Возможно, с этой точки зрения супружеская жизнь его более всего удовлетворяет. Вот и умер князь Юсупов16. Об этом рассказал Исаков…17 Перед смертью князь сжег много долговых расписок, говорят, что наш друг Кутузов18 был там замешан, но боюсь, что там не было ничего значительного. Его сын19 раздал 60 000 рублей бедным. Часть этой суммы пошла на освобождение арестованных, сидящих за долги. А этот отвратительный длинноносый Давыдов получил новое наследство — 24 000 крестьян от своей старой тетушки.
В Москве скончался Новосильцов! — Получили ли вы мое последнее письмо, посланное через Министерство? Дойдет ли до вас это письмо? Когда я пишу, я никак не могу вообразить, что это всерьез, и мое письмо, дошедшее по адресу, мне всегда кажется таким удивительным, словно, к примеру, тебя узнают на улице прохожие.
Я нахожу, что для Ламартина большое счастье уехать жить в Смирну. Возможно, только теперь исполняется судьба, предсказанная ему леди Стенхоуп20. Вчера в вашей газете было его письмо к одному из друзей — прощальные слова к Сен-При. Написано оно как всегда блестяще. И есть вещи, которые невозможно, чтобы он не прочувствовал, настолько они кажутся вырвавшимися из глубины души. Но я его не жалею — когда можно так перевести слезы в звучные и мелодичные слова, то мне кажется, что он уже на три четверти утешен.
Я нахожу восхитительным то, что вы говорите, будто чувствуете себя заключенным внутри часов и не знаете, который час. Это словечко составило наше удовольствие, и никто не смог бы лучше выразить и заключить ваше положение. Другой бы размышлял тысячу лет и так бы не придумал ничего подобного — вот что значит иметь талант… Словом, вы имеете в нашем лице поклонников и самых искренних ценителей ваших писем, а во мне — особу, которой не терпится получить от вас весточку с единственной целью — знать, как чувствуете себя вы и княгиня. Так при первом чтении письма я поздравляю себя именно с этим и как только уверюсь, что с вами все в порядке, я наслаждаюсь вместе с мужем прелестными подробностями, которые вы сообщаете. Но у меня заканчивается уже третий лист, решительно пора заканчивать письмо, иначе нет никакой причины мне остановиться и не болтать так целую неделю. Храни вас Господь.

12. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Pra. 13/25 nov 1849.

Plus de Bosphore, plus de splendides couchers du soleil, plus de clairs de lune, plus de posie, des promenades fantastiques et fantasmagoriques, plus de Chateaubriades, de Lamartinades. Me voici plat ventre dans la fange et la prose. C’est le 5/14 que l’on m’a tran la corde au cou Pra. Pour me contrarier plus vivement et me donner plus de regrets la journe tait magnifique. J’ai fait cette course cheval et chaque pas mon cur se rejettait en arri&egrave,re et se cramponait tout ce qu’il devait quitter. Enfin nous verrons ce qu’il en sera plus tard. J’ai au reste beaucoup de choses voir Constantinople et dans les environs et je compte utiliser les jours de mon exil. Ma femme promet de bien arranger mon cabinet, et peut-tre, parviendrai-je y prendre racine. Quant aux ressources et distractions sociales, j’y renonce volontiers. Au reste, sauf quelques jours de pluie, il fait encore tr&egrave,s beau temps, et tant qu’il fait beau l’ennui a peu de prise sur moi. Je puis tre triste au soleil, mais jamais maussade et mcontent. Il y a beaucoup en moi du r&egrave,gne vgtal: je m’panouis au grand air. J’ai fait l’autre jour une charmante promenade hors des murs, le long de la triple enceinte de murailles qui enveloppe Constantinople. L’intrt historique part, elles sont tr&egrave,s pittoresques. Leur vtust et leurs ruines sont mlancoliquement raffermies et gayes par masses de verdure, de li&egrave,rre et d’autres plantes et arbres qui poussent au milieu des crevasses et des dcombres. Le paysage a t magnifiquement clair par un bel arc-en-ciel qui embrassait tout l’horizont et descendait jusqu’ terre resplendissant de toutes les couleurs. Ce n’tait pas un arc-en-ciel bris, incomplet, fan, dcolor, comme ceci que nous voyons chez nous. C’tait bien l vraiment l’echarpe brillante et multicolore de la belle et toujours jeune messag&egrave,re des cieux. Puis est survenue une bonne pluie d’t, chaude et parfume comme celle que nous avons quelquefois en juillet. Mais celle-l s’tait furieusement trompe de date, car nous tions en plein novembre.
14/26. Nous venons de recevoir vos lettres du 19 octobre. Le Dpartement Asiatique a deux sortes d’expdition, l’une par la voie de terre jusqu’ici, l’autre par Odessa. La derni&egrave,re est la plus prompte. Au reste, je n’ose pas insister en vous prcisant celle que vous devez adopter. Je laisse ce soin la Providence et votre bonne inspiration pourvu que j’aye de vos lettres, cela me suffit. Le bateau d’aujourd’hui part de meilleure heure que de coutume et je suis pr&egrave,s au dpourvu au courrier prochain une lettre plus longue et mieux nourrie.
En attedant je vous baise tendrement les mains et remercie votre mari pour ses vers.
Ma femme vous avait prpar sa lettre hier et vous rpondra plus tard celle d’aujourd’hui.
<На конверте:>
Ее Превосходительству Ернестине Феодоровне Тютчевой
На Моховой в С.-Петербурге.
Перевод:

Пера. 13/25 ноября 1849.

Прощай, Босфор, прощайте, великолепные солнечные закаты, прощай, лунный свет, поэзия, фантастические и фантасмагорические прогулки, прощайте, Шатобрианады и Ламартинады. Вот я и по пояс в грязи и прозе. 5/14-го числа меня притащили с веревкой на шее в Перу. Чтобы меня огорчить еще сильнее и заставить меня испытать еще более острые сожаления, день стоял великолепный. Я совершал переезд на лошади и с каждым шагом сердце мое тянулось назад и цеплялось за все, что я там оставил. Посмотрим, что будет дальше. Мне, впрочем, многое надо посмотреть в Константинополе и его окрестностях. И я рассчитываю потратить на это дни моей ссылки. Моя жена обещает устроить мне хороший кабинет, и возможно, мне удастся там бросить свои корни. Что касается до общества и светских развлечений, я от них охотно откажусь. Между прочим, за исключением нескольких дождливых дней, еще стоит прекрасная погода, а пока тепло, скука не оказывает на меня большого влияния. При солнечном свете я могу грустить, но никогда быть хмурым и недовольным. Во мне много от растений: я расцветаю на свежем воздухе. На днях я совершил дивную прогулку за стенами города, вдоль тройного ряда крепостных стен, опоясывающих Константинополь. Помимо исторического интереса они еще и живописны. Их ветхость и их развалины меланхолически укреплены и оживлены массивами зелени, плюща и других растений и деревьев, растущих прямо из трещин и развалин. Пейзаж был великолепно освещен прекрасной радугой, обнимавшей весь горизонт и спускавшейся до самой земли, сияя всеми красками. Это была не та радуга, разорванная, неполная, блеклая, бесцветная, какую мы видим у себя. Здесь была по-настоящему яркая и разноцветная дуга прекрасной и вечно юной посланницы небес1. Потом пошел добрый летний дождь, теплый и пронизанный ароматами, как у нас порою в июле. Но здесь он сильно ошибся в датах, потому что теперь вторая половина ноября.
14/26-го. Мы только что получили ваши письма от 19 октября. У Азиатского департамента два вида пересылок. Один наземным путем досюда, другой через Одессу. Последний наиболее аккуратный. Впрочем, я не осмеливаюсь настаивать на том, какой путь вам избрать. Я оставляю эту заботу Провидению и вашему доброму инстинкту, лишь бы от вас приходили письма, с меня этого довольно. Сегодняшний пароход оправляется раньше обыкновенного, и я оставляю до ближайшего курьера более длинное и подробное письмо.
А пока нежно целую ваши ручки и благодарю вашего мужа за его стихи.
Моя жена вчера приготовила для вас письмо, а на ваше сегодняшнее письмо ответит позднее.

13. ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

St-Ptersbourg. 24 novembre 1849

Nous voici donc de nouveau la fte de Sainte Catherine. — Ce matin j’ai t fliciter les trois gnrations dans la famille Karamzine, et vous, vous avez aussi l-bas une ch&egrave,re petite Catherine que vous aurez fte son insu. Puisse ce jour vous avoir tous trouvs en bonne sant et bien disposs, c’est ce que je demande sinc&egrave,rement Dieu. Dans l’absence la ncessit de recommander la misricorde divine ceux qui sont chers se fait plus vivement sentir que jamais. Elle devient en quelque sorte un besoin goste, et quant moi, je n’ai jamais trouv d’autre moyen de couper court mes inquitudes qu’en remettant Dieu et Sa toutepuissante protection ceux qui en sont l’objet. — Comment tes-vous installs dans vos quartiers d’hiver? Je comprends votre haine des dmnagements, pour moi aussi ces esp&egrave,ces de crises ne se passent jamais sans dchirements, ce sont de vritables dracinements auxquels je suis oblige de porter la main moi-mme. Ce qui me tatonne dans ces cas, c’est l’ennui et le dgot de mon mari pour tout objet trop vu, trop connu. Ce levier l pourrait me pousser jusqu’au bot du monde, mais si je ne l’avais pas Dieu sait o je serais reste incruste. Enfin l’heure qu’il est je me plais me figurer vos cartons et vos paperasses bien et dment cass — toutes vos habitudes prises — les chapeaux rangs en ligne de bataille sur un haur rayon, vos chambres confortablement calfeutres par les soins providentiels de la Princesse, et enfin la mlancolie de vos derniers jours Bukdr enti&egrave,rement dissipe. Dans tous les cas je ne puis pas vous plaindre d’tre Pra mme malgr la boue et l’impraticabilit de ses rues. Vous vivez au soleil l-bas, mais nous ici nous vgtons dans je ne sais quel pnombre triste, paisse et pour toute lumi&egrave,re vivifiante nous en sommes rduits au soleil qu’il a plu la Providence de placer dans nos mes, or ce soleil-l ne rayonne plus gu&egrave,re, chez moi du moins.
Vous allez bien rire et vous bien moquer de moi quand je vous dirai que nous aussi nous avons donn dans le panneau Suzor!.. Panneau peu perfide il est vrai, moins perfide que ne l’tait guet-apens des sances littraires du pauvre matre d’cole — mais voici comment les choses se sont passes. Le grand air de la campagne, la libert de la vie rustique avaient dvelopps en Dmitri un si indomptable gamin pendant le courant de l’t qu’ notre rentre dans les troites limites de notre appartement de la Моховой nous avons compris la ncessit de soumettre ce jeune sauvage une autorit plus respecte que ne l’tait devenue pour lui celle des gouvernante, bonne etc., etc. Nous tions nous demander ce qu’il y avait faire lorsque le programme de la pension de Suzor nous tomba fortuitement sous les yeux. Mon mari plus excd que moi probablement des preuves d’exubrante vitalit donnes toutes les heures du jour par son fils prit feu aussitt et crut voir une indication providentielle dans ce programme d’une pension nouvellement tablie deux pas de chez nous et tenue par un homme de l’honntet et de bonnes intentions duquel il n’avait au fond aucune raison de douter. Il m’exhorta donner suite cette indication et enfin apr&egrave,s avoir tout bien et dment examin je me dcidai confier Dmitri comme pensionnaire externe la frule de Suzor.
Depuis trois mois tantt que le pauvre garon fait ses premiers pas dans les rudes sentiers de la vie je dois avouer que je n’ai aucunement eu lieu de me repentir du parti que j’ai pris, ieu sait avec quelle dfiance. Comme entre en mati&egrave,re, comme tout premier pas dans le champs de l’tude cette pension de Suzor a du bon, je vous assure, mais pour nous son prix essentiel git dans la proximit de nos demeures respectives.
En quittant le Моховой, je ne sais si je laisserai Dmitri dans ces parages, mais en tous cas que faire? l’lever la maison? nous n’en avons et surtout nous n’en aurons pas les moyens plus tard lorsqu’il lui faudra de bons matres. Et puis il peut arriver je ne sais quoi qui le jetera dans quelqu’tablissement de la couronne et dans cette supposition il n’y aura pas eu de mal qu’il se soit accoutum de bonne heure et par degrs la vie des coles. Je sais par Dmitri que le jeune Ludomirski est fort distingu par Suzor — c’est videmment la perle de sa couronne. Du reste il a dj ses 44 l&egrave,ves et par consquent on peut dire que son tablissement est en train de lui valoir des monts d’or. Mais rellement en voil trop de Suzor et de Dmitri, surtout pour tre envoy une si grande distance. Je vous dois de bien humbles excuses de vous avoir cru trop prsent et de vous avoir expliqu mon cas ni plus ni moins que si j’avais eu le bonheur de le faire de vive voix.
Le 29 novembre. J’ai enfin vu Mlle Baskakoff — j’en viens — nous avons ml nos regrets, j’allais dire nos larmes et je ne sais si j’aurais eu si tort. Ce n’est pas du premier coup toutefois que j’ai russi trouver la pauvre solitaire, j’avais dj t une fois l’hospice du pont Kalinkine, au vritable hospice. C’tait la premi&egrave,re neige tombe, en traineau seule, en vritable bonne fortune. Ce jour-l j’avais vainement frapp toutes les portes, point de Mlle Baskakoff, enfin je tombai fort heureusement sur l’intendant de cet tablissement qui se prta avec beaucoup de complaisance aller aux informations, mais qui ne peut rien faire des donnes que je lui fournissais sinon de s’assurer que le nom de la dite demoiselle ne figurait sur aucun des rgistres de la maison, ni sur celui des vivants, ni sur celui des morts. Je m’en allai donc un peu dconfite, mais le lendemain je reus une lettre de mon intendant de la veille qui me mandait que la personne que je cherchais demeurait la maison des enfants trouvs tout ct de son hpital lui. Aujourd’hui donc je me transportai au lieu indiqu et effectivement j’y trouvai fort heureusement et sans difficult aucune votre protge.
Ah, elle vous aime bien, la Princesse et vous, et on peut dire que nous tions l deux curs bien l’unisson et sympathisant dans un sentiment commun. Et vous que faisiez-vous pendant que nous tions dans cette troite et solitaire chambre vous regretter? Vous ne pensiez certes pas nous — vous tiez au soleil, vous jouissiez de la lumi&egrave,re et d’un air tiede et doux et vous aviez mille bonnes et naturelles raisons de nous oublier.
583
La pauvre demoiselle se flattait que vous reviendriez ncessairement votre secrtaire, le petit douanier, je suppose, lui avait dit il y a une quinzaine de jours que vous quitteriez bientt Constantinople, et elle s’attendait ni plus ni moins — en toute humilit cependant vous revoir. Je l’ai dsabuse — mais pour la consoler je lui ai parl du printemps comme terme de la sparation — ceci a paru n’avoir aucun effet sur elle — il est vrai, le printemps est loin encore, comment y croire! Je l’ai trouve qui lisait les Confidences de Lamartine… Quel contraste de ce monde lumineux, de ces horizons si vastes et si pleins d’air dcrits avec une incomparable splendeur de langage dans ce livre et l’obscure et horriblement triste chambre, tout son univers elle!
Nous nous sommes spares fort bonnes amies, moi lui promettant renouveler ma visite, ce que je ferai certainement.
Mais pour passer du grave au doux, voici une petite historiette qui vous fera rire, je l’esp&egrave,re.
Il y a ici ce pauvre Mr Poltoratski, un ami de vous, je crois — mais je dis pauvre, parcequ’il est charg de dbiter aux amateurs 90 exemplaires de la lithographie de Чаадаев et que les amateurs de cette denre, rares partout, sont nuls Ptersbourg. Le 13 de ce mois mon mari reoit de la part du dit pauvre Monsieur une petite cargaison de 10 exemplaires de la lithographie que vous savez avec pri&egrave,re d’en faire la distribution. Que faire? garder ces 10 images, c’tait ennuyeux — d’autre part qui au monde les offrir? Fort heureusement je ne sais lequel de nous deux se ressaurait que le lendemain c’est la St-Philippe et que de par la ville un Philippe de notre connaissance coutait tre ft. Aussitt nous roulons proprement une de nos 10 lithographies, nous en faisons un joli paquet et sur l’enveloppe extrieure mon mari me fait crire de ma main candide et ingnue les lignes que voici:
Почтеннейшему имениннику
Филиппу Филипповичу Вигелю
Прими как дар любви мое изображенье,
Конечно, ты его оценишь и поймешь, —
Припомни лишь при сем простое изреченье:
‘Не по хорошу мил, а по милу хорош’.
Le lendemain d&egrave,s l’aube cette offrande est porte son adresse et nous avons appris depuis par les Bloudoff qui croyaient parler des gens parfaitement ignorants de la plaisanterie qu’elle avait eu le plus complet succ&egrave,s — c’est dire que Wiguel tait fort intrigu de savoir de quelle part cet envoi pouvait lui tre venu. Antoinette en racontait l’autre jour toute l’affaire mon mari auquel elle accorde bien les sentiments d’un Russe parfaitement orthodoxe, mais qu’elle ne croit pas apparemment en possession de certaines phrases idiomatiques de la langue, s’tait mis en frais de lui expliquer le proverbe de la 4-&egrave,me ligne de notre suscription. On a dj souponn Mlle Voiykoff d’tre l’auteur de ce tour et Wiguel lui-mme croit que c’est Чаадаев qui lui a ainsi fait accepter son portrait. Il dit que c’est l’criture qui l’a mis sur la voie de cette dcouverte. Enfin on est mille lieues de souponner mon mari, ce qui est tr&egrave,s amusant.
En fait de petites nouvelles courantes je ne suis pas trop bien fournie aujourd’hui, d’ailleurs il me semble que je ne russis jamais qu’ en donner de fausses. Pa exemple je sais maintenant qu’il n’est pas vrai que l’on ait jamais signif Fuad-Effendi que sa mission tant termine il n’avait qu’ partir. On dit que tout au contraire la cour n’a jamais cess de le parfaitement bien traiter, aussi bien du moins que l’on peur traiter un homme qui jusqu’ l’heure qu’il est garde encore la chambre si ce n’est le lit, toujours par suite de cette drogue intempestivement employe. Sophie Karamzine qui meurt d’envie de voir un Turc dnera avec Fuad-Effendi chez Mr Oustinoff d&egrave,s que ce premier sera en tat de sortir.
Mr de Seebach est de retour de son voyage en Saxe et maintenant dfinitivement intern l’htel du Minist&egrave,re des affaires trang&egrave,res. Quelqu’un disait l’autre jour que dsormais l’on appellerait cet htel, l’htel de Saxe, Lamorici&egrave,re a donn sa dmission et quitte Ptersbourg tr&egrave,s incessamment. On parle d’un Gal Castel-Bjac-Ferri&egrave,res. Quant moi, je n’en sais rien et je ne m’y intresse pas du tout. Otterstedt est dfinitivement parti et les Bray reviennent.
Перевод:

С.-Петербург. 24 ноября 1849.

Вот мы и снова дожили до дня святой Екатерины. — Утром я ездила поздравлять три поколения в семье Карамзиных1, а у вас тоже есть маленькая Екатерина2, которую вы сегодня поздравляете. Дай Бог, чтобы вы все встретили этот день в добром здравии и настроении, я от всей души прошу этого у Бога. В разлуке потребность поручать милости Божией тех, кто тебе дорог, становится сильной, как никогда. Она становится в некотором роде эгоистической привычкой, и что до меня, я никогда не умела найти другого средства, чтобы преодолеть мою тревогу, кроме как поручить предмет моих тревог на волю и милость Божью. — Как вы устроились на зимних квартирах? Я понимаю вашу ненависть к переездам, для меня тоже этот перелом проходит не без страданий, это поистине вырывание корней, и я должна это делать моей собственной рукой. Меня приводит в нерешительность в этих случаях скука и отвращение моего мужа ко всему уже виденному и слишком знакомому. Этот рычаг мог бы забросить меня на край света, но если бы его у меня не было, одному Богу известно, где бы я застряла. Словом, сейчас я радуюсь, воображая, что все ваши картонки и бумаги хорошо и надлежащим образом устроены — все ваши привычки вернулись на место — шляпы выстроились в линию огня на высокой полке, в ваших комнатах благословенными заботами княгини создано уютное уединение, и меланхолия последних дней, проведенных вами в Бююк-дере, наконец полностью рассеяна. Во всяком случае, я не жалею о том, что вы находитесь в Пере, даже несмотря на ее грязь и непролазные улицы. Вы там живете на солнце, а мы тут прозябаем в невесть какой печальной, густой полутьме, и в качестве живительного огня мы вынуждены ограничиваться тем солнцем, которое Провидению было угодно вложить в наши души, однако это солнце больше не светит, по крайней мере, для меня.
Вы будете смеяться и подшучивать надо мной, когда я вам скажу, что мы тоже попались на удочку Сюзора!.. Удочку, по правде говоря, не коварную или менее коварную, чем западня литературных сеансов бедного школьного учителя — но вот как все случилось. Деревенский воздух, свобода сельской жизни сделали за лето из Дмитрия такого необузданного мальчугана, что после возвращения в узкие рамки нашей квартиры на *Моховой* мы поняли необходимость подчинить юного дикаря авторитету, более внушительному, чем уже пошатнувшийся авторитет гувернантки, няни и др. Мы уже думали, что делать, как вдруг нам на глаза случайно попала программа пансиона Сюзора. Мой муж, наверное еще больше меня измученный ежеминутными буйными проявлениями жизненных сил своего сына, сразу зажегся и увидел знак Провидения в программе пансиона, только что устроенного в двух шагах от нас под руководством человека, в честности и добрых намерениях которого он не имел никакого основания сомневаться. Он призвал меня следовать этому знаку, и в конце концов тщательно и надлежащим образом ознакомившись с предметом, я решилась доверить Дмитрия надзору Сюзора в качестве пансионера-экстерна.
Три месяца спустя после того, как бедный мальчик поделал первые шаги на суровом пути жизни, я должна признать, что ничуть не раскаиваюсь в решении, принятом, одному Богу известно, с какой осторожностью. Как введение в материал, как первый шаг на пути учебы, пансион Сюзора хорош, смею вас заверить, но для нас главное его достоинство в близости к нашему дому.
Собираясь покинуть *Моховую*, я не знаю, решусь ли оставить Дмитрия здесь, но в любом случае — что делать? воспитывать его дома? У нас нет, а главное, и не будет для этого средств позднее, когда понадобятся хорошие учителя. И потом может случиться не знаю что, и он попадет в казенное учебное заведение, и, имея это в виду, будет неплохо, если он заранее постепенно привыкнет к школьной жизни. Я знаю от Дмитрия, что Сюзор очень отличает юного Ладомирского — явно это жемчужина в его короне. Между прочим, у него уже 44 ученика, и, следовательно, можно говорить, что его заведение приносит ему золотые горы. Но в самом деле — уже слишком много о Сюзоре и Дмитрии, особенно на таком большом расстоянии. Я должна покорно попросить прощения у вас за то, что представила вас совсем рядом и объяснила мой случай, как если бы разговаривала с вами.
29 ноября. Я наконец видала м-ль Баскакову — добралась до нее — мы смешали наши сожаления, я чуть не сказала слезы, и не знаю, слишком ли сильно я бы ошиблась. И все же мне не сразу удалось найти бедную затворницу, я уже была однажды в больнице у Калинкина моста, в настоящей больнице. Я ездила по первому снегу, одна в санях, просто наудачу. В тот день я напрасно стучала во все двери, м-ль Баскаковой я нигде не нашла, наконец я очень удачно напала на интенданта этого заведения, который весьма любезно взялся навести справки, но он ничего не выяснил с теми сведениями, что я сообщила, кроме того, что имя пресловутой девицы не числится ни в одном списке сего заведения, ни среди живых, ни среди мертвых. Я удалилась несколько смущенная, но на следующий день я получила письмо от моего интенданта, извещавшее, что особа, которую я разыскиваю, живет в доме для детей-подкидышей рядом с больницей. Так что сегодня я ездила в указанное место и действительно без малейших трудностей благополучно нашла вашу протеже.
Ах, она очень любит княгиню и вас, и можно сказать, что тут наши сердца бились в унисон, сливаясь в общем чувстве. А вы, что поделывали вы в то время, как мы сидели в тесной уединенной комнатке, вспоминая о вас? Конечно, вы не думали о нас — вы были под солнцем, вы наслаждались светом и теплым, мягким воздухом и у вас была тысяча приятных и естественных причин, чтобы забыть о нас.
Бедная девица льстила себя надеждой, что вы скоро приедете, ваш секретарь, как я предполагаю, маленький таможенник, сказал ей две недели назад, что вы вскоре покинете Константинополь, и она ждала ни больше, ни меньше — правда с великим смирением, — что скоро вас увидит. Я вывела ее из заблуждения — но ради утешения назвала ей весну как срок окончания разлуки, это, похоже, не произвело на нее никакого впечатления, и в самом деле, до весны еще далеко, как в нее верить! Я застала ее за чтением ‘Признаний’ Ламартина…3 Какой контраст между сияющим миром, широкими, полными воздуха горизонтами, описанными с неподражаемым блеском в этой книге, и темной, ужасно печальной комнаткой, составляющей для нее весь мир.
Мы расстались самыми добрыми друзьями, я обещала ей повторить мой визит и обязательно исполню это.
Но чтобы перейти от грустного к приятному, вот вам маленький анекдот, который, надеюсь, вас позабавит.
Здесь сейчас находится бедняга Полторацкий, по-моему, ваш друг4 — я говорю бедняга, потому что ему поручено раздать любителям 90 экземпляров литографированного портрета *Чаадаева*, а любители такого дара и всюду-то редки, а в Петербурге их нет вовсе. 13-го числа мой муж получил от пресловутого бедняги 10 экземпляров упомянутой литографии с просьбой раздать их знакомым. Что делать? Хранить у себя 10 портретов — слишком скучно — с другой стороны, кому их предложить? К великому счастью, не помню, кому из нас пришло в голову, что завтра Филиппов день5 и что один из известных нам Филиппов достоин получить подарок. Мы быстренько свернули в рулон одну из десятка литографий, сделали красивый пакет и на упаковке под диктовку моего мужа я невинной и искусной рукой написала следующие строки:
*Почтеннейшему имениннику Филиппу Филипповичу Вигелю6
Прими как дар любви мое изображенье,
Конечно, ты его оценишь и поймешь, —
Припомни лишь при сем простое изреченье:
‘Не по хорошу мил, а по милу хорош’*.
На следующее же утро спозаранку подарок был отправлен по адресу, и позднее мы узнали от Блудовых, которые думали, будто сообщают о шутке совершенно несведущим людям, что она имела полный успех — то есть Вигель был очень заинтригован тем, откуда пришла к нему посылка. Антуанетта рассказывала на днях всю эту историю моему мужу, к которому она относится как к истинно православному русскому человеку, но полагает, будто он не вполне владеет тонкостями некоторых идиоматических выражений языка, и потому она взялась ему разъяснять смысл четвертой строки нашего посвящения. В авторстве уже подозревали м-ль Воейкову, а Вигель предполагает, что это сам *Чаадаев* прислал ему таким способом ему свой портрет. Говорят, что на эту мысль его навел почерк. Словом, все весьма далеки от того, чтобы подозревать моего мужа, что самое смешное.
Что касается мелких текущих новостей, я сегодня ими не вполне владею, впрочем, мне кажется, я вечно умудряюсь сообщать вам неверные новости. Например, я теперь знаю, что неправда, будто Фуад-эффенди было указано, что как только его миссия будет закончена, ему следует тут же уехать. Говорят, что напротив, при дворе к нему неизменно прекрасное отношение, насколько это возможно по отношению к человеку, который до сих пор не покидает своей комнаты или даже постели вследствие несвоевременно принятого лекарства. Софи Карамзина, умирающая от желания посмотреть на турка, будет обедать с Фуад-эффенди у г-на Устинова, как только тот сможет выезжать.
Г-н Зеебах вернулся из Саксонии и теперь окончательно поселился в гостинице Министерства иностранных дел. Кто-то сказал на днях, что отныне ее будут именовать гостиница Саксонская. Ламорисьер получил отставку и спешно покинул Петербург. Здесь говорят о возможном назначении генерала Кастель-Бежак-Ферьера. Что до меня, я ничего о нем не знаю и не желаю знать. Оттерштедт7 окончательно уехал, а Бреи8 вернулись сюда.

14. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Pra. 13/25 dc9embre: 1849

Mon indisposition et les retards du bateau vapeur, vu la mauvaise saison, ont mis quelque confusion dans ma correspondence. J’esp&egrave,re maintenant que tout va rentrer dans l’ordre habituel. Ma sant est tout fait bonne, mais je ne sais qu’en faire. Le temps est tellement hideux, les pluies sont tellement constantes, la boue qui inonde nos rues a quelque chose de si impraticable que je ne quitte pas ma chambre par mesure de prcaution. Nous ne savons apprecier que ce qui nous manque. J’aurais donn cher pour un peu de neige et un traneau, moi qui gotais mdiocrement ces douces volupts de notre hiver. Quant la neige, on nous en promet plus tard, pas aller pour faire usage du traneau, mais suffisamment pour en avoir quelques flocons dans la chambre. Jusqu’ prsent nous nous contentons d’un peu de pluie qui filtre de temps en temps travers les tuiles et le plafond. Je vous remercie mille et mille fois pour votre derni&egrave,re bonne lettre. C’est grce vous que les voix et les bruits de Ptersbourg nous parviennent. Malgr les nombreuses correspondances de la colonie russe avec la mtropole, personne ne sait rien de ce qui ce passe chez vous. On ne connait de la Russie que la partie officielle, et encore! A propos, vous avez tout got ma plaisanterie sur l’horloge que je dois rabattre quelque chose de votre admiration. Ce n’tait qu’une rminiscence de je ne sais plus quel veaudeville applique la circonstance. La citation pouvait tre heureuse, mais le comique de la situation ne m’appartient pas. Au reste ce qu’il y a de plus comique, comme vous l’aimez mieux, c’est que la position est encore la mme. J’ai beau tendre le cou droite, gauche, je n’y vois pas plus clair. Au reste l’intrt s’est mouss. L’heure du berger ne sonnera plus, ou bien si elle a sonn, on ne l’a pas entendue et on n’en a pas profit. Maintenant nous voil retombs dans le cercle des heures banales et des lieux communs. Nanmoins j’aime bien le chant du coq de votre mari. Mais je crois qu’il lui faudra chanter plus d’une fois, et plus de trois fois, avant que les esprits et les consciences ne se rveillent et que la prophtie ne s’accomplisse. Enfin ne soyons pas envieux du faim. C’est encore une citation. Le mot est de Necker. Je suis comme Suzor, tout forc de citations. Et je dois aller les pcher au fin fond de ma mmoire, car les conversations d’ici ne m’offrent aucune pture pour renouveler ma provision. La causerie est une chose parfaitement inconnue ici. Encore car j’avais le Bosphore pour interlocuteur, je pouvais bien avoir quelque actualit vous communiquer. J’tais plein de mon sujet, la nature venait mon aide et mes rcits coulaient de source.
Mais ici je suis sec. Que vous dire d’une ville qui ne renferme aucun lment de sociabilit? Les Turcs campent en Europe, — encore une citation, — et nous autres trangers nous campons en Turquie, mais nos tentes ne se touchent pas et aucun attrait ne nous rapproche les uns des autres. Les Canning sont encore Thraphia. Quoiqu’ils soient d’un camp ennemi, je me sens assez dispos fraternit avec eux, ne fut-ce que pour profiter d’un moment d’abandon et vider avec lui la question en question. Quant Aupick il ne m’inspire ni sympathie, ni curiosit. C’est un acteur qui doit mal dbiter un rle appris. J’aime mieux attendre le souffleur. Nous avons encore le fr&egrave,re de Mollrini, mais je doute qu’il y aye quelque chose gagner de ce ct-l. C’est bon comme souvenir et voil tout. Pourtal&egrave,s, le ministre de Prusse, est un homme d’esprit et fort agrable, mais il s’est tabli sur la cte d’Asie et ne vient en ville que fort rarement. La socit indig&egrave,ne, les Prates, campent part. On ne les rencontre qu’aux grandes runions, aux bals, et puis il n’y a pas ni bals, ni grandes runions.
Je crois bien qu’on pourrait avec beaucoup de peine parvenir former un petit noyau de socit, mais il y aurait tant de difficults, tant d’habitudes enracines vaincre, et le rsultat en serait encore tellement peu complet, que personne ne veut entreprendre cette tche aventureuse et ingrate. On aime mieux s’ennuyer tout bonnement chacun de son ct, doutant plus qu’avec le temps chacun finit par tre plus ou moins turc, c’est—dire apathique, et l’ennui n’est plus un fardeau, mais une esp&egrave,ce de demi-sommeil, de relche, de tr&egrave,ve avec la vie active et les intrts qui l’alimentenet.
Si la production du neveu de Tourguneff est publie, tchez, je vous prie, de me l’envoyer. Mais de qui est-il question? Est-ce le mme Tourguneff qui est dj connu en littrature par ses romans tant soit peu dmoc et soc? Et que fait le pauvre Ouvaroff apr&egrave,s son abdication — volontaire ou non? Pletneff doit aussi avoir t limin de son poste de recteur. J’esp&egrave,re en tout cas que votre mari reste toujours censeur en dpit des rvolutions ministrielles et des changements de syst&egrave,me. J’embrasse les enfants et vous baise les mains.

<Рукой В. Ф. Вяземской:>

Je vous demande pardon de ne pas vous avoir crit sparment pour vous donner des homlies de mon mari, j’esp&egrave,re bien que Mme Karamsine n’a pas manqu de vous communiquer ma lettre. Maintenant, Dieu merci, cela va bien, mais sans aucune des jouissances ch&egrave,res aux convalescences, vu que puissance est un mal qui doit tre ray du cur et de l’imagination des habitants d’ici.
Перевод:

Пера. 13/25 декабря 1849.

Мое недомогание и запаздывание парохода из-за дурной погоды внесли некоторый беспорядок в мою переписку. Надеюсь, что все вернется в обычную колею. Здоровье мое вполне благополучно, но я не знаю, на что его употребить. Погода такая отвратительная, постоянно льют дожди, слякоть заливает все дороги и делает их непролазными, так что я не выхожу из дома из предосторожности. Мы умеем ценить только то, чего нам не хватает. Я бы дорого отдал за снег и сани, и это я, так мало ценивший прелести нашей зимы. Что касается до снега, его обещают позднее, не столько, чтобы можно было ездить в санях, но достаточно, чтобы несколько хлопьев падали прямо в комнате. До сих пор мы довольствуемся каплями дождя, которые время от времени падают с потолка, проникая через крышу. Тысячу и тысячу раз благодарю вас за ваше последнее доброе письмо. Благодаря вам голоса и шумы Петербурга проникают к нам. Несмотря на большую переписку русской колонии со своей метрополией, никто толком не знает, что происходит у вас. О России знают только официальную сторону, да и то вряд ли. Кстати, вы оценили мою шутку относительно часов, но мне придется поубавить вашего восхищения. Это всего лишь реминисценция из какого-то водевиля, примененная к обстоятельствам. Обстоятельства очень подходят, но комизм принадлежит не мне. Между прочим, самое комичное, как вы предпочитаете, что положение остается прежним. Напрасно я верчу шеей направо и налево, я ничего не вижу определенного. Впрочем, интерес мой притупился. Любовная мелодия пастушьего рожка уже не прозвучит, а если прозвучит, то не будет услышана и принята к действию. Вот мы и впали в область избитых и общих мест. Впрочем, мне очень понравился петушиный крик вашего мужа1. Но мне кажется, придется прокричать не раз и не три, чтобы проснулись ум и совесть и пророчество сбылось. Словом, не будем завидовать голоду. Это тоже цитата. Словцо принадлежит Неккеру2. Я подобно Сюзору напичкан цитатами. И я должен отыскивать их в своей памяти, потому что здешние разговоры не дают никакой пищи для обновления моих припасов. Беседа — вещь совершенно здесь незнакомая.
Еще когда я имел в качестве собеседника Босфор, я мог сказать вам что-то важное. Эта тема захватывала меня, природа приходила мне на помощь и мои рассказы текли рекой. Но здесь я опустошен. Что вам сказать о городе, не имеющем никакого намека на общество? Турки стоят лагерем в Европе — это тоже цитата, — а мы, иностранцы, разбили лагерь в Турции, но наши походные палатки не соприкасаются и ничто не сближает нас между собой. Каннинги еще в Ферапии. Хотя они принадлежат к враждебному лагерю, я чувствую к ним братское расположение, пусть только ради того, чтобы заполнить минуты одиночества и в беседе с Каннингом перебирать один вопрос за другим. Что касается до Опика, он не вызывает у меня ни симпатии, ни интереса. Это актер, дурно исполняющий заученную роль. Я предпочитаю слушать суфлера. У нас здесь еще находится брат Моллерини, но я сомневаюсь, что из этого можно извлечь какую-нибудь выгоду. Это прекрасно как воспоминание, но не более того. Пурталес3, прусский министр, умный и весьма приятный человек, но он обосновался на Азиатском берегу и очень редко бывает в городе. Местное общество, жители Перы, живут сами по себе. Их можно встретить на больших собраниях, на балах, но, впрочем, здесь не бывает ни балов, ни больших собраний.
Я понимаю, что ценой великих усилий здесь можно добиться создания маленького интимного кружка, но на этом пути столько трудностей, столько надо преодолеть укоренившихся привычек, а результат окажется еще к тому же столь ничтожным, что никто не хочет браться за эту рискованную и неблагодарную затею, все предпочитают просто скучать каждый в своем углу, тем более что со временем каждый более или менее отуречивается, то есть становится апатичным, и скука делается не бременем, а чем-то вроде полудремы, расслабления, отказа от деятельной жизни и интересов, ее питающих.
Если произведение племянника Тургенева опубликовано, прошу вас, постарайтесь мне его прислать. Но о ком идет речь? Это тот Тургенев, известный в литературе своими романами в некоторой степени демократическими и социалистическими? А что поделывает бедняга Уваров после своего отречения4 — добровольного или нет? Плетнева тоже должны были отстранить от должности ректора5. Надеюсь, что ваш муж все еще остается цензором6 вопреки министерским перетасовкам и смене системы. Обнимаю детей и целую ваши ручки.
<Рукой В. Ф. Вяземской:>
Прошу прощения за то, что не пишу отдельно, чтобы сообщить вам проповеди моего мужа, очень надеюсь, что г-жа Карамзина не преминула ознакомить вас с моим письмом. Теперь, слава Богу все в порядке, но без всякого удовольствия, сопровождающего обыкновенно выздоровление, так как сила — это недостаток, который должен быть изгнан из сердца и воображения здешних обитателей.

15. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

24 dc 1849/5 janvier <18>50.

Je n’ai vraiment rien de bien intressant, ma derni&egrave,re lettre vous parlait de ma convalescence, je tiens aujourd’hui complter cette nouvelle en vous apprenant que ma sant est tout fait bonne et que je profite des rares intervalles de beau temps de soleil pour aller patauger dans les rues. Vous aussi, il parat que vous n’avez rien de bon me dire. Voici deux bateaux qui ne m’aportent pas de lettre de vous. Cela fait que je suis pris au dpourvu — dfaut le sujet entamer. J’aurais pu du moins donner la rplique, mais votre silence me prive mme de cette ressource l. Vous ne sauriez vous faire une ide de la monotonie et de la strilit de notre existence. Encore si ma lettre pouvait partir demain ou apr&egrave,s-demain j’aurais pu vous communiquer quelques nouvelles l’adresse de Mlle Marie et de Mrs Dmitri et Jean, en vous parlant des arbres de Nol qui se praren aujourd’hui chez les Titoff et demain chez noc jeunes gens. propos voici au moins quelque chose l’adresse de votre mari. La flotte anglaise quitte enfin les parages de dardanelles et se rend Malte. Nous avons repris nos relations diplomatiques avec la Sublime Porte — ne m’en voulez pas, mais je ne puis rsister la tentation de faire encore une citation.
— Connu, connu! — me dites-vous. — Trouvez quelque chose de moins rococo!
Le diffrend avec l’Autriche n’est point encore compl&egrave,tement vid. On attend des nouvelles de Vienne. Je commence regretter la flotte, parmi les officiers se trouvait un Mr Sleade qui a crit un ouvrage fort intressant sur la Turquie. J’avait fait sa connaissance tout derni&egrave,rement et je me proposais de la cultiver, mais voici encore une corde de moins mon arc qui est dj en dsarroi. En perspective nous avons les couches de cinq Sultanes qui se trouvent la fois dans un tat intressant et tr&egrave,s flatteur pour Sa Majest le Sultan. Nous verrons ce que cela nous rapportera. En tous cas, beaucoup de bruit, car les canonnades sont ici l’ordre du jour et la poudre canon n’est pas mnage. Chaque promenade, chaque mouvement du Sultan est annonc aux fid&egrave,les par des salves ritres. Au reste, nous pourrons avoir cette occasion quelques rjouissances publiques dont je suis tr&egrave,s curieux et avide. Les ftes que donne le Sultan sont, — dit-on, — tr&egrave,s belles et je voudrais bien en avoir une ide. Constantinople est un sjour fort triste pour l’usage journalier, mais dans les grandes occasions il a quelque chose de grandiose et de fantastique qui captive les yeux. C’est un chapitre des mille et une nuits mis en sc&egrave,ne. Mais le soleil ou la lune sont des accessoires indispensables pour donner du relief au tableau. Le ciel gris d’ici est encore plus triste et plus maussade que le ntre. La pluie a quelque chose de sale. On dirait qu’il pleut de la boue. Ce que je vous en dis n’est point une fiction, ni mme une rminiscence. C’est la nature prise sur le fait, car la journe est triste, pluvieuse, faugeuse, hideuse. Ainsi ma lettre s’en ressent. Elle n’a pas de teintes chaudes, colories. D’ailleurs nous sommes la veille de Nol. C’est un jour de jene et nous faisons maigre. Ma lettre ne peut ni ne doit tre grosse et succulente. Nous allons entendre les pri&egrave,res la chapelle de l’ambassade, ma femme en chase- porteur, moi la nage, tendant les flots de boue qui sillonnent les rues.
Ainsi adieu, jusqu’ 1850.
Je vous baise les mains bien tendrement.
Перевод:

24 декабря 1849/5 января 50.

Я не имею ничего особенно интересного и ничего хорошего вам сообщить, но поскольку в моем последнем письме шла речь о моем выздоровлении, сегодня я хочу дополнить эту новость и сказать, что я совершенно здоров и что я пользуюсь редкими промежутками ясной солнечной погоды, чтобы побродить по улицам. Вам тоже, похоже, нечего сообщить мне хорошего. Вот уже два парохода приходят без писем от вас. Поэтому я чувствую, будто меня застали врасплох — из-за отсутствия завязки к разговору. Я мог бы, по крайней мере, подать вам реплику в ответ, но ваше молчание лишает меня даже этого ресурса. Вы не можете вообразить всего однообразия и пустоты нашего существования. Если бы еще мое письмо могло быть отправлено завтра или послезавтра, я бы мог сообщить кое-какие новости, представляющие интерес для Мари, Дмитрия и Ивана1, рассказав о рождественской елке, которая готовится сегодня у Титовых2, а завтра у наших молодых3. Кстати, вот кое-что для вашего мужа. Английский флот наконец покинул Дарданеллы и отправился на Мальту. Мы возобновили наши дипломатические отношения с высочайшей Портой — не сердитесь на меня, но я не могу устоять перед искушением привести еще одну выдержку…
— Знаем, знаем! — скажете вы. — Найдите что-нибудь поновее!
Разногласия с Австрией все еще не исчерпаны полностью. Ждем известий из Вены. Я начинаю сожалеть о флоте, среди офицеров был некий г-н Slead, написавший весьма любопытное сочинение о Турции. Я совсем недавно узнал об этой книге и собрался было изучать ее, но вот опять лопнула тетива на моем луке, который и без того сломан. У нас предполагаются в недалеком будущем роды пяти Султанш, которые в одно время находятся в интересном положении, весьма лестном для Его Величества Султана. Посмотрим, что это нам принесет. Во всяком случае, будет много шума, так как здесь канонады — обыкновенное дело, и пороха не жалеют. О каждой прогулке, каждом передвижении Султана правоверные извещаются многократными залпами. Впрочем, благодаря этому мы имеем некоторое публичное развлечение, до которых я весьма любопытен и охоч. Торжества, которые устраивает Султан, как говорят, великолепны, и мне бы хотелось лично составить о них представление. Константинополь — весьма скучное место для постоянного пребывания, но по большим случаям он приобретает величественный и фантастический облик, пленяющий взор. Это воплощенная сказка из ‘Тысяча и одной ночи’. Но чтобы придать завершение картине, необходимы солнце или луна. Здешнее серое небо еще более печально и угрюмо, чем наше. Дождь — это нечто грязное, кажется, будто с неба льется дорожная грязь. То, что я говорю вам, — это не вымысел и не дурное воспоминание. Это картинка с натуры, ибо день сейчас стоит пасмурный, дождливый, грязный, отвратительный. И это сказывается на моем письме. В нем отсутствуют теплые, яркие краски. Впрочем, сегодня рождественский сочельник — это постный день, и мы держим пост. Так что мое письмо не может и не должно быть скоромным и красочным. Мы собираемся на службу в часовню при посольстве — моя жена в портшезе, а я вплавь по волнам грязи. Заливающей улицы.
На этом прощайте, до 1850 года.
Нежно целую ваши ручки.

16. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

4/16 janvier 1850

Mais cessez donc de vous moquer de nous en nous parlant de notre beau soleil. Je vous l’ai dit et vous le rp&egrave,te. Nous n’avons pas plus de soleil que vous, notre ciel est tout aussi gris, tout aussi pliss, renfrogn que le vtre. Vous avez du moins l’clat de la neige pour gayer vos yeux. Et nos yeux et nos pieds plongent galement dans la fange. Vous nous croyez toujours en Orient et les mille et une nuits et les mille et une exagration de voyageurs ouvrent devant votre imaginaton des perspectives lumineuses et feriques. Mais Pra n’est pas l’Orient, encore moins l’Occident. C’est un vilain petit coin de terre maltrait par le ciel et par les hommes. Aussi se venge-t-il en nous rendant la pareille et en nous affligeant de toutes les plaies et mis&egrave,res imaginables depuis que je suis en ville, je n’ai encore pu faire de bonnes promenades. J’avais toujours l’intention d’aller revoir mon cher Buuk-dr, mais des abymes de boue nous en sparent, ainsi que de Thraphia o se trouvent encore les Anglais, qui entendent la vie mieux que nous. Mauvais temps pour mauvais temps, il vaut encore mieux le subir en vue du Bosphore, qu’en vue de cet amas informe qui constitue Pra. Vous ne sauriez vous figurer, combien ce sjour est triste, et la tristesse qu’il vous inspire n’a rien de potique, mais quelque chose de stupide qui paralyse toutes les facults intellectuelles et les aspirations de l’me pour me remettre en bonne humeur il me faudrait voir revenir Dmitri de sa pension, ses cahiers et ses livres sous les bras. Je suis sr qu’il doit avoir un air important et comique qui aurait fait mon bonheur. La vue de Wigel droulant le portrait litographi de Tchadaeff aurait t aussi fort de mon got. Mais ici nous sommes compl&egrave,tement privs de ces accidents heureux qui assaisonnent le pain quotidien de la vie. Et une fois que la politique se calme et s’applatit, aucune brise ne vient rider la surface une de notre boue. Je vous remercie bien d’avoir t chez notre pauvre Mlle Baskakoff. Elle aura t bien heureuse et reconnaissante de votre bonne et charitable visite. Nous avons fini l’anne et commenc la nouvelle comme d’ordinaire, nous deux. Notre jeunnesse tait alle au palais de Russie, o la solennit s’est passe du reste fort modestement et en tr&egrave,s petit comit, exclusivement national. Il n’y a que les Strmer qui s’en tiennent encore aux anciennes traditions diplomatiques et reprsentent. Ils tiennent fort bonne maison, avec moins de luxe l’heure qu’il est qu’auparavant. Car croyant partir, ils avaient vendu presque tout leur mobilier et ont du remonter leur maison tant bien que mal. Mais leur salon est l’unique refuge et la Providence de la grosse et menue diplomatie, ici plus parasite et plus dsuvre que partout ailleurs. J’expdie aujourd’hui un gros cahier Sophie. C’est le rcit de mon expdition troyenne. Comme c’tait une esp&egrave,ce de course en clocher, le rcit lui revenait de droit. — Vous avez aujourd’hui deux lettres de moi, car celle qui avait t prpare pour la derni&egrave,re expdition a du rester cause d’un malentendu de chancellerie. dfaut de la Памятная книжка voici un almanach de l’Empire Ottoman.
Je vous baise les mains bien tendrement et vous prie de dire mille choses affectueuses de ma part toute la famille.
<Рукой В. Ф. Вяземской>:
Mille pardons — ne vous cris jamais que deux mots, mais rellement jamais je n’en ai la possibilit. De grce, envoyez-moi de toile gros coton blanc, deux trois livres, pour les compter de Mlle Emilie, je vous crirai plus tard. Mille fois merci de vous occuper de mes broderies. Mes amitis bien sinc&egrave,res vous en particulier et puis toute la famille.
Перевод:

4/16 января 1850.

Ну перестаньте же насмехаться над нами, твердя о нашем прекрасном солнце. Я говорил вам и повторяю снова: у нас не больше солнца, чем у вас, наше небо такое же серое, такое же хмурое и насупившееся, как ваше. У вас по крайней мере снег веселит глаз. А у нас и глаза и ноги равно тонут в грязи. Вы вс думаете, что мы на Востоке, и ‘Тысяча и одна ночь’ и тысяча и одно преувеличение открывают перед вашим воображением радужные и волшебные перспективы. Но Пера — это не Восток и тем более не Запад. Это отвратительный маленький уголок земли, забытый Богом и людьми. И он платит нам тем же, насылая все мыслимые наказания и невзгоды. С тех пор как я здесь, у меня не было ни одной хорошей прогулки. Я вс собирался навестить мой дорогой Бююк-дере, но пучины грязи отделяют нас от него, также от Терапии, где все еще находятся англичане, которые умеют устроиться лучше нас. Дурная погода есть дурная погода, но лучше ее переносить с видом на Босфор, чем на бесформенную кучу, которую представляет собой Пера. Вы не можете себе вообразить, как печально существование здесь, и эта печаль не имеет никакого поэтического начала, а только нечто тупое, парализующее все умственные способности и душевные порывы. Чтобы ко мне вернулось доброе настроение, я должен увидеть, как Дмитрий возвращается из пансиона с тетрадями и книгами подмышкой. Я уверен, что у него должен быть важный и забавный вид, который бы привел меня в счастливое состояние. Увидеть Вигеля, разворачивающего литографированный портрет Чаадаева, тоже очень бы пришлось мне по вкусу. Но здесь мы начисто лишены таких счастливых событий, составляющих повседневный хлеб жизни. И как только политика успокаивается и сглаживается, уже ни одно колебание не нарушает единой глади нашей дорожной грязи. Я вас благодарю за то, что вы побывали у нашей бедной м-ль Баскаковой. Она была очень счастлива и благодарна вам за ваш добрый и милосердный визит. Мы закончили старый год и начали новый, как обычно, вдвоем. Наши молодые отправились в Русский дворец, где состоялись торжества, впрочем, очень скромные и в очень тесном кругу, исключительно среди русских. Только Штюрмеры еще придерживаются старых дипломатических традиций и представляются. Они держат очень приличный дом, теперь гораздо скромнее, чем прежде, потому что, предполагая уехать, они продали почти всю мебель и теперь вынуждены обставить свой дом чем попало. Но их гостиная — единственное прибежище и Провидение для крупной и мелкой дипломатии, здесь более чем где-либо бездельной и праздной. Посылаю вам сегодня толстую тетрадь для Софи. Это рассказ о моей троянской экспедиции1. Поскольку это было нечто вроде скачек с препятствиями, то рассказ принадлежит ей по праву.
Вы сегодня получите два моих письма, так как письмо, приготовленное мной к прошлой экспедиции, осталось неотправленным по вине канцелярии. Из-за отсутствия *памятной книжки*, вот вам Альманах Оттоманской империи.
Целую нежно вам ручки и прошу вас передать мою любовь всей вашей семье.

<Рукой В. Ф. Вяземской:>

Простите великодушно — я всегда пишу вам всего несколько строк, но у меня в самом деле нет никакой возможности. Прошу вас, пришлите мне грубого белого хлопка, два-три фунта, насчет прекрасной Эмилии я напишу позже. Тысячу раз благодарю за ваши хлопоты о моих вышивках. Примите уверение в искренней дружбе к вам в первую очередь и ко всем вашим домашним.

17. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

10/22 janvier 1850.

Tout en datant ma lettre de Pra, je pourrais aisment me figurer que c’est d’Orenburg ou de Tobolsk que je vous cris. Depuis deux jours nous sommes en plein hiver. La neige tombe gros flocons sans discontinuer, un chasse-neige pouventable fouette l’air, nos fentres sont incrusts et fitonns de glaons et de neige, dans la chambre coucher de ma belle-fille en dpit de la chemine o l’on faisait du feu pendant toute la nuit, il n’y avait que trois degrs de chaud. Que direz-vous maintenant de notre beau ciel et de notre bienheureux climat? Dans noc chambres nous, nous avons une temprature un peu plus chrtienne, mais le vacarme que font les chemines battues par le vent donne une ide d’une tempte en mer quand vous-vous trouvez sur un bateau vapeur. Malgr toutes ces horreurs sauvages, nous avons du aller dner hier chez les Strmer. Il n’y avait pas moyen de s’y refuser. Si vous avez lu dans le journal des dbats le rcit de l’expdition du capitaine Rose la recherche du capitaine Franlkin, vous pouvez vous figurer un peu la position o nous nous trouvions, balotts dans des chaises porteur, par monts et par vaux (au pied de la lettre) couverts de quelque pieds de neige, o nos pauvres, mais robustes Hamals (portefaix) enfonaient et trbuchaient chaque pas au risque de nous jetter par terre! Ajoutez cela une nuit obscure et un tourbillon de neige qui nous enveloppaient de leur double linceul. Pour nous consoler et nous restaurer apr&egrave,s cette course fatigante nous avons eu un excellent dner et une socit assez agrable. On pouvait oublier que l’on se trouvait Pra. Mais aussi le retour tait d’autant plus hideux.
Comme la neige continuait toujours de tomber, la route tait encore plus mauvaise et plus prilleuse. Nous sommes cependant parvenus regagner notre solitude sans avoir prouv d’accident. Il y avait quelque chose de bizarre voir dans les salons de l’internonciature ces belles toilettes, ces dames dcolletes, ces fleurs, ces dentelles, quand on se disait que bien de ces dames s’taient rendues cette lgante runion pied, chausses de grosses bottes, munies de parapluie ou de paraneige, et par un temps o l’on aurait eu conscience de mettre un chien la porte. Dans le nombre il y avait quelques jolies femmes. La matresse de la maison est une femme d’un ge tr&egrave,s mr, ci-devant renomme pour sa beaut et qui porte encore avec dignit sa couronne de reine, tant soit peu fltrie par le temps. C’est une tradition vivante de l’ambassadrice telle qu’elle devait tre aux beaux jours de l’ge d’or de la diplomatie. Ce qu’il y a de triste dans ces runions Prates, c’est que l’on pourrait se croire mille lieus de la Turquie, rien de turc ne vient frapper vos regards, ni rveiller votre curiosit. Pour tout Orient, nous avions hier la feska rouge d’un mdecin autrichien qui se trouve au service de la Porte et qui comme tous les trangers au service du Sultan est oblig de se dcorer de ce stigmate national. Passe encore pour le turban! Mais rien de plus plat que ce bonnet rouge. Dieu me pardonne, mais je crois que lui prfrerais encore celui de Gr. Il se trouve cependant les imbciles qui de gait de cur adoptent cette coiffure. Derni&egrave,rement un Autrichien de la Gallicie, comte par-dessus le march, non refugi, et parfaitement en r&egrave,gle avec son gouvernement a embrass l’islamisme. Et quand le Cte Strmer lui demandait ce qui l’avait port cet acte d’apostasie, il lui rpondit que c’tait par conviction. Ce qu’il y a de plus plaisant c’est que sa femme a suivi son exemple. Encore s’il s’tait fait Turc pour se dbarasser d’elle, le moyen et t violent, mais on conoit que dans un cas dsespr, on aye recouru un rem&egrave,de hroque. Au reste, plaisanterie part, tout ce qui se dbite en Europe sur la polygamie des Turcs n’est point tout fait exact. Au fond, le Turc n’a jamais qu’une femme, c’—d une pouse la fois, pouse lgitime, mais il ne lui est pas dfendu d’en changer et de faire usage de son harem, si ses moyens lui permettent d’en avoir un. Ma femme doit aller un de ses jours visiter celui du grand-visir. Je demandais un jour Kiamil-bey, introducteur des ambassadeurs qu’il avait plusieurs femmes. Il me rpondit que non.
— Mais la loi ne vous le dfend pas.
— Oui, — me dit-il, — la loi me permettrait d’avoir plusieurs femmes, mais ma femme ne me le permet pas.
Le mauvais temps va probablement causer quelque interruption dans notre correspondence, car le bateau vapeur attendu pour apr&egrave,s-demain ne pourra pas arriver. Cette lettre sera partie par un courrier tartare qui se rend la fronti&egrave,re. Et le bateau vapeur qui se trouve ici en station a t endommag. Qu’il doit faire bon la Mochowoy l’heure qu il est. Vous tes les enfants gts de la nature et du Ciel, et c’est encore vous qui vous-vous plaignez. Ingrats que vous tes, permettez-moi de me rechauffer un peu en vous baisant tendrement les mains.
Перевод:
Пера. 10/22 января 1850.
Отправляя мое письмо из Перы, я с таким же успехом могу вообразить, что пишу вам из Оренбурга или Тобольска. Вот уже два дня у нас стоит настоящая зима. Снег непрерывно падает крупными хлопьями, метет страшная поземка, наши окна разрисованы морозом и обросли льдом. В спальне моей внучки, несмотря на то, что печь топилась всю ночь, было всего три градуса тепла. Что теперь вы скажете о нашем прекрасном небосводе и благословенном климате? В наших с женой комнатах температура еще божеская, но завывание ветра в печах создает впечатление, будто ты находишься на пароходе во время шторма. Но несмотря на эти дикие ужасы, нам пришлось вчера идти обедать к Штюрмерам. Невозможно было отказаться. Если вы читали в ‘Журналь де Деба’ рассказ об экспедиции капитана Роуза, отправившейся на поиски капитана Франклина1, вы можете отчасти представить наше состояние, когда нас мотало в наших портшезах по горам, по долам (в буквальном смысле слова), покрытым глубиной на несколько футов снегом, в котором наши бедные, но сильные носильщики проваливались и спотыкались на каждом шагу, рискуя уронить нас! Прибавьте к этому ночную темноту и снежный вихрь, которые окутывали нас своим двойным покровом. В утешение и награду нам за эту утомительную поездку обед оказался великолепным и общество — довольно приятным. Можно было забыть, что ты находишься в Пере. Но тем ужаснее было возвращение. Снег шел все так же, не переставая, и дорога была еще хуже и опаснее. Однако нам удалось вернуться в нашу глушь без происшествий. Было немного странно видеть в гостиных интернунция прекрасные наряды, декольтированных дам, цветы, кружева, как представишь себе, что многие дамы прибыли на это элегантное собрание пешком, обутые в тяжелые ботинки, под зонтами и в такую погоду, когда собаку не выгонишь за дверь. В их числе было несколько хорошеньких. Хозяйка дома — довольно зрелая женщина, со следами былой красоты и теперь еще с достоинством несущая королевскую корону, изрядно, впрочем, поизносившуюся. Это воплощенная традиционная посланница, какой она должна была быть в золотой век дипломатии. Что печально в этих собраниях в Пере, так это то, что видишь себя в тысяче верст от Турции, ничего турецкого не поражает ваш взор, не возбуждает интереса. В качестве восточного колорита мы вчера имели только красную феску одного австрийского врача, состоящего на службе у Порты и обязанного, как и все иностранцы, служащие у Султана, украшать себя национальным убором. Пусть бы еще был тюрбан! Но нет ничего более пошлого, чем этот красный колпак. Прости Господи, но мне кажется, я бы предпочел колпак Г.2 Однако находятся безумцы, которые по своей воле отдают предпочтение этому головному убору. Недавно один австриец из Галиции, к тому же граф, не беженец и вполне послушный своему правительству, принял ислам. И когда граф Штюрмер спросил его, что привело его к этому акту апостазии, он ответил, что сделал это по убеждению. Самое забавное то, что его жена последовала его примеру. Еще можно понять, если бы он сделался турком ради того, чтобы отделаться от нее — жестокий способ, но в безнадежном случае можно прибегнуть и к героическому средству. Впрочем, шутки в сторону, все, что болтают в Европе о многоженстве турок, совершенно неверно. В основном турок имеет одну жену, то есть одну супругу одновременно, законную супругу, но ему не запрещается сменить ее и пользоваться гаремом, если ему позволяют средства обзавестись таковым. Моя жена на днях должна отправиться с визитом к супруге великого визиря. Как-то я спросил у Камил-бея, представляющего послов, имеет ли он несколько жен. Он ответил, что нет.
— Но закон не запрещает вам этого.
— Нет, — ответил он, — закон разрешает мне иметь несколько жен, но жена мне этого не позволяет.
Из-за дурной погоды, возможно, наша переписка на время прервется, поскольку пароход, ожидаемый послезавтра, не придет. Это письмо будет отправлено с курьером tartare, отправляющимся на границу. А пароход, находящийся здесь, поврежден. Как должно быть хорошо сейчас на Моховой. Вы баловни природы и небес, а вы еще жалуетесь. Позвольте мне, о неблагодарная, немного погреться, нежно целуя ваши ручки.

18. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Pra. 22 janv?3 fvrier 1850

Constantinople est bloqu par l’hiver le plus rigoureux, et la Gr&egrave,ce par la flotte Anglaise. L’un et l’autre sont venus fondre sur leurs victimes sans dire gare et les ont trouves dsarmes et incapables de soutenir cette attaque aussi furieuse qu’imprvue.
Voici quinze jours que nous sommes en plein hiver avec geles, neige, chasse-neige, tempte et tout le bataclan que vous ne connaissez que trop. Mais enfin en Russie, l’hiver est une maladie chronique, un vice organique qui se fait sentir une poque donne et attendue. On a des ressources et un rgime applicables cet tat des choses. Ici l’hiver est un vrai flau qui fait des ravages comme le cholra. Chaque jour on entend parler de nouveaux malheurs, de gens que l’on trouve gels dans leurs boutiques, dans les rues, sur les grands chemins, sur des barques de pecheurs et autres navires. Pour ne pas me rpter je vous envoie ma lettre aux Karamsine. Vous y apprendrez que nous avons d nous rfugier l’ambassade de Russie pour cder notre appartement un peu plus chaud, c’—d un peu moins froid, Paul et sa famille qui ne pouvaient plus tenir dans leurs chambres. Encore aujourd’hui en allant les voir, j’ai trouv dans la chambre de la petite Catinka un baquet plein d’eau, rservoir de la neige fondue sur le toit et qui avait perc le plafond. Sachez que le loyer de cette maison toute dgarnie est de 25 000 piastres, c’—d de 5000 r assign et figurez-vous apr&egrave,s cette donne de ce qui doit se passer dans des maisons des prix au-dessous de celle-l et dans les misrables cabanes et vritables poulaillers occups par de pauvres diables dont le nombre est prodigieux dans ce pays de mis&egrave,re, d’ignorance et d’imprvoyance. Il fallait mon toile toujours malencontreuse pour venir trouver dans cet Orient, patrie du soleil et de la posie, une misrable carricature outre et hideuse de l’hiver que je n’avais pas besoin d’aller chercher si loin. Voici mme le but principal et unique de notre voyage dtourn pour le moment, car quoique nous soyons parfaitement bien et tout fait notre aise chez les Titoff, nous n’avons plus le foyer de famille, et grce ces tourmentes qui se dchainent dans les airs au moment o l’on s’y attend le moins et l’impraticabilit des rues, nos relations avec Paul ne peuvent tre si faciles, ni frquentes. Voici nos mis&egrave,res et que dit votre mari et que disent tous les honntes gens de cet acte inou de piraterie des Anglais qui apr&egrave,s tre venus protester hautement dans les Dardanelles contre nos prtentions anti-librales et mettre leurs vaisseaux et leurs canons au service du droit des gens, de l’humanit et de mille autres belles choses, tombent chemin faisant sur cette pauvre Gr&egrave,ce et somment le gouvernement de satisfaire dans les 24 heures de vieilles rclamations tout fait puriles et tires par les cheveux. On se perd ici dans les conjectures pour expliquer cette aggression et le but qu’elle peut avoir. La veille du jour de la sommation, Parker avec ses principaux officiers avaient dn chez le Roi et ils s’taient quitts les meilleurs amis du monde. On dit que le Roi, le gouvernement et la nation ont une tenue tr&egrave,s digne et tr&egrave,s ferme. Le peuple dans cette crise c’est raill au Roi et lui tmoigne beaucoup de sympathie. Mais quoi peuvent servir toutes ces belles dmonstrations, si l’on ne vient pas au secours de ce pays faible et dsorganis en protestant hautement, c’—d la main haute, contre les insolentes extravagances de Palmerston. Mais dans ce temps d’hsitation, de laisser-faire et de laisser-aller, peut-on esprer un pareil rsultat? On fera des phrases diplomatiques, beaucoup de belles phrases, mais ni le diable, ni l’Anglais n’y perdront rien. Vous allez voir un envoy grec Ptersbourg, Zographe. Nos amis les Turcs sont tr&egrave,s contents de voir cette tuile tombe sur la tte de leurs amis les Gr&egrave,cs. Demandez au Comte Bray la correspondance diplomatique au sujet de cette affaire. Le gouvernement hellnique l’a publie et probablement Bray doit en avoir un exemplaire. C’est une chose curieuse. — On attribue ici Mr Tutcheff un article sur la papaut publie dans la revue des Deux Mondes. Je ne suis point encore parvenu le lire. Quand vous parviendra cette lettre? Dieu le sait. Plus de bateau vapeur d’Odessa et le courrier peut geler en route et ma lettre avec. Cela n’est pas rassurant. En attendant le dgel, je vous baise tendrement et chaudement les mains, en dpit du froid.
Перевод:

Пера. 22 января / 3 февраля 1850.

Константинополь захвачен в плен самой суровой зимой, а Греция — английским флотом1. И то и другое безжалостно свалилось на головы своим жертвам и застало их безоружными и неспособным отразить это нападение, столь жестокое, сколь и непредвиденное.
Вот уже две недели как у нас стоит настоящая зима с морозами, снегом, метелями, бурями и всеми прочими прелестями, так хорошо вам знакомыми. Но в России в конце концов зима — это хроническая болезнь, врожденный порок, дающий себя знать в одно и то же, ожидаемое время. Там имеются необходимые способы противостояния, и образ жизни приспособлен к такому порядку вещей. Здесь же зима — настоящее бедствие, имеющее такие же губительные последствия, что и холера. Каждый день слышишь о новых несчастьях, о людях, замерзших в своих лавках, на улицах, на больших дорогах, на рыбацких лодках и других судах. Чтобы не повторяться, отсылаю вас к моему письму Карамзиным. Из него вы узнаете, что мы были вынуждены искать убежища в русском посольстве, уступив наше немного более теплое или вернее немного менее холодное жилище Павлу с его семьей, которые не могли уже находиться в своих комнатах. Еще сегодня, навещая их, я увидал в комнате маленькой Катиньки бак полный воды, налившейся с потолка от растаявшего на крыше снега. А знаете, что плата за этот совершенно неустроенный дом составляет 25 000 пиастров, то есть 5000 рублей ассигнациями, можете себе представить, что творится в домах не столь дорогих, а также в бедных хижинах и настоящих курятниках, где ютятся бедняки, число которых чрезвычайно велико в этой нищей, невежественной, недальновидной стране. Только с моей незадачливой звездой можно было попасть на Восток, родину солнца и поэзии, и встретить здесь жалкую пародию на зиму, преувеличенную и уродливую, за которой вовсе не стоило ехать так далеко. Итак, в настоящее время мы отклонились от главной и единственной цели нашего путешествия, потому что даже если мы прекрасно устроимся у Титовых, мы не будем иметь домашнего очага, а из-за ураганов, разыгрывающихся в ту минуту, когда ты этого совсем не ожидаешь, и непроходимости улиц, наше общение с Павлом не может быть ни частым, ни легким. Вот наши беды, а что говорит ваш муж и все порядочные люди о неслыханном пиратском акте англичан, после того как они громко протестовали против наших антилиберальных требований и предоставили свои корабли и пушки на службу правам человека, человечеству и всему самому прекрасному, а тем временем напали на бедную Грецию и требуют, чтобы правительство в 24 часа выполнило старые условия, несерьезные и притянутые за волосы. Здесь теряются в догадках, пытаясь объяснить эту агрессию и цель, которую она преследует. Накануне дня, когда были выдвинуты требования, Паркер с высшим командным составом обедал у Короля2, и они расстались лучшими друзьями на свете. Говорят, что Король, правительство и народ держатся достойно и твердо. Народ во время этого кризиса сплотился вокруг Короля и выказывает ему большое сочувствие. Но на что годятся все эти прекрасные проявления, если не прийти на помощь этой слабой и неорганизованной стране, не выступить с громким протестом, то есть с позиции власти, против неслыханного сумасбродства Палмерстона3. Но в наше время колебаний, распущенности и попустительства можно ли надеяться на подобный результат? Звучит много дипломатических фраз, много красивых высказываний, но чорту и англичанину от этого хоть бы хны. Вы увидите в Петербурге греческого посланника, Зографа. Наши друзья турки очень довольны тем, что эта неожиданная неприятность свалилась на головы их друзьям грекам. Спросите у графа Брея дипломатическую переписку по поводу этого дела. Эллинское правительство опубликовало ее, и возможно, у Брея есть экземпляр. Это весьма любопытно. — Здесь приписывают Тютчеву статью о папстве, опубликованную в ‘Ревю де Д Монд’4. Мне еще не удалось ее прочитать. Когда вы получите это письмо, одному Богу известно. Пароходов из Одессы больше нет, а курьер может замерзнуть по дороге вместе с моим письмом. Это отнюдь не обнадеживает. А пока в ожидании оттепели нежно и горячо целую ваши ручки, несмотря на холод.

19. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Pra. 30 janvier/11 fvrier 1850.

Le dsordre des lments met du dsordre dans le monde postal. Les courriers se trouvent non seulement desheurs, mais djourns, ajourns. Ce n’est qu’hier que j’ai reu votre lettre du 27 dcembre. Il y a quinze jours que j’aurais d l’avoir. Mais le temps commence se remettre un peu et j’esp&egrave,re que les communications vont suivre son exemple. L’hiver nous a quitt, mais nous en aurons encore quelques bouffes. On dit que ce n’est qu’au mois d’avril, vers la fin du mois, que le printemps s’tablit tout de bon. Nous venons de passer par une rude preuve. Ces trois semaines d’hiver taient hideuses pour nous et calamiteuses pour les pauvres gens. Le chiffre de gens morts de froid est assez considrable, d’autant plus que la faim vient aider le froid les faire mourir. Toutes les communications sont interrompues, les gens de la campagne n’apportent pas de vivres, le travail, le commerce sont suspendus, car ici tout se fait est tout se passe dans la rue, sous la calotte du ciel et quand cette calotte est de glace, vous sentez bien qu’on n’est pas son aise. J’ai t l’autre jour rendre ma visite de digestion au gr-visir. Cette digestion s’est faite lentement, vu l’interruption des relations diplomatiques, mon indisposition et le mauvais temps. Son Altesse passablement grivoise a parl de Mr Djaset. Vous voyez que nous sommes au courant des nouveauts, un peu vieilles de l’Europe. Au reste tout sujet de conversation grave et srieux est ici interdit. Jamais on n’aborde une question politique, mme de celles qui courent les rues et les journaux, car il y a toujours conflit d’intrts politiques et l’on serait toujours dans le cas de parler de cordes devant un pendu ou un pendant.
L’autre jour Mollrus nous a donn un excellent dner. L’htel de la lgation a brl et il l’a remplac par une petite chaumi&egrave,re tr&egrave,s confortable. Il est fort surpris de n’avoir pas de lettres de son fr&egrave,re et je lui ai promis de lui en obtenir une, et c’est Mr Tutcheff qui voudra bien le charger de cette ngociation. J’ai cur de rectifier ce que je vous avais dit du Gal Aupick apr&egrave,s la premi&egrave,re impression. A prsent au contraire, je ne sens beaucoup de sympathie pour lui. C’est un bon et digne homme, franc et naturel. Il ne manque pas d’esprit et de connaissances et ce qui est plus rare pour un Franais et par le temps qui court, il a beaucoup de bon sens. Aussi n’a-t-il pas l’air de se faire illusion sur tout ce qui se passe en France. Nous n’avons rien de nouveau au sujet de la Gr&egrave,ce. — Je suis invit ce soir un bal par les comissaires dlgus des abonns du Grand Casin de Pra. Le local est assez lgant. Je dsirerais bien lire la vie de Mme Krdner. Vous pouvez nous l’envoyer facilement par la Baronne Seebach. Quant la comdie de Tourguneff, ne vous donnez pas beaucoup de mal pour me la procurer. Je puis attendre… L’impatience n’est pas un des vices de ce pays. Les chemins de fer, les tlgraphes lectriques ne surexcitent pas nos dsirs et l’intemprence de nos besoins. Et je ne sais comment la journe se passe sans qu’on aye rien fait de bon, ni qu’on aye eu le temps de rien faire. La Turquie n’est point un pays o l’on puisse alimenter sa vie, mais o il doit tre bon de la digrer. C’est ici o l’on devrait venir se prparer au grand repos. Les deux promenades de Pra sont le petit champs et le grand champs des morts. C’est symbolique. La preuve que l’on ne fait pas de grande diffrence entre la vie et la mort, c’est que l’on enterre les Turcs quelques heures apr&egrave,s leur dc&egrave,s. Le passage de l’une l’autre est ici le passage du petit champs des morts, ou de la petite mort, au grand champs de la grande mort. Il est impossible d’tre plus trappiste que les Turcs. Vous trouvez des tombeaux et des cimeti&egrave,res chaque pas. Avec la plume de Chateaubriand j’aurais pu broder quelques pages mouvantes sur ce th&egrave,me. Mais il faut vous contenter de cette maigre bauche. Contez-moi quelque chose des faits, gestes et paroles de Mrs Dmitri et Jean. Je vous certifie que j’en suis tr&egrave,s avide. Mlle Marie est dj trop grande personne pour que l’on se permette de plaisanter sur son compte. En tout cas, j’esp&egrave,re que tout ce petit monde se porte bien. Je vous baise tendrement les mains.
Перевод:

Пера. 30 января / 11 февраля 1850.

Беспорядок в природных стихиях производит беспорядок в мире почты. Курьерская почта откладывается не только на часы, но и на дни, на неопределенное время. Только вчера я получил ваше письмо от 27 декабря. А должен был получить его две недели назад. Однако погода начинает понемногу исправляться, и я надеюсь, что сообщение последует ее примеру. Зима покинула нас, но не насовсем. Говорят, что лишь в апреле, к концу месяца, весна окончательно установится. Мы только что прошли через суровое испытание. Эти три зимние недели стали ужасными для нас и катастрофичными для бедняков. Число людей, замерзших на улице, весьма значительно, тем более что к холоду добавился и голод, убивавший их. Все сообщение прервано, крестьяне не привозят продукты питания, работа, торговля приостановлены, потому что здесь все делается и все происходит на улице, под сводом небес. И когда этот свод становится ледяным, то понятно, делается не по себе. На днях я был с ответным визитом во славу пищеварения у великого визиря. Этот процесс пищеварения шел медленно ввиду прерывания дипломатических отношений, моего недомогания и дурной погоды. Его Высочество довольно игриво говорил о г-не Дежазе. Вы видите, что мы в курсе европейских новостей, пусть и немного устаревших. Впрочем, любой строгий и серьезный предмет для беседы здесь запрещен. Никогда не обсуждаются политические вопросы, даже те, что гуляют по улицам и газетам, потому что всегда существует конфликт политических интересов и всегда это будет тот самый случай, когда в доме повешенного или вешателя говорят о веревке.
На днях Моллерус дал великолепный обед. Гостиница посольства сгорела, и он сменил ее на маленький, очень уютный домик. Он весьма удивлен отсутствием писем от своего брата1, и я обещал ему посодействовать в получении письма, и прошу Тютчева взять на себя это поручение. На моей совести лежит, что я должен исправить то, что я говорил вам о генерале Опике по первому впечатлению. Теперь напротив, я испытываю к нему большую симпатию. Это славный и достойный человек, искренний и простой. Он вполне умен и сведущ, что довольно редко для француза, да еще в наши дни. Он весьма здравомыслящ, к тому же, похоже, не питает иллюзий относительно того, что происходит во Франции. У нас нет никаких новостей по поводу Греции. — Сегодня вечером я приглашен на бал уполномоченных делегатов подписчиков Grand Casin Перы. Их помещение довольно элегантное. Я бы очень хотел прочитать жизнь г-жи Крюденер2. Вы легко можете передать мне книгу через баронессу Зеебах3. Что касается комедии Тургенева, не утруждайте себя излишними хлопотами, чтобы прислать ее мне. Я могу подождать… Нетерпеливость не принадлежит к порокам этого края. Железные дороги, электрический телеграф не слишком возбуждают наши желания и неумеренность наших потребностей. И я не знаю, как, но день проходит и ничего не сделано хорошего, и нет времени вообще что-нибудь сделать. Турция — страна, где можно было бы питать жизнь, а приходится ее поглощать. Сюда надо приезжать, чтобы подготовить себя к великому покою. В Пере есть два места для прогулок — маленькое поле и большое поле, где покоятся мертвые. Это символично. То, что здесь не видят большой разницы между жизнью и смертью, подтверждается тем, что турки хоронят своих покойников несколько часов спустя после смерти. Переход от жизни к смерти здесь — это переход с маленького поля мертвых, то есть от малой смерти, на большое поле большой смерти. Невозможно быть более траппистом, чем турки. Могилы и погосты встречаются вам на каждом шагу. Владей я пером Шатобриана, я мог бы написать несколько волнительных страниц на эту тему4. Но вам придется довольствоваться этим скудным наброском. Напишите мне, что поделывают господа Дмитрий и Иван. Уверяю вас, мне это очень интересно. Мадмуазель Мари уже слишком большая особа, чтобы я мог позволить себе шутить на ее счет. В любом случае я надеюсь, что все это маленькое общество процветает. Нежно целую ваши ручки.

20. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Pra. 13/25 fvr 1850

Nos communications postales ne sont point encore rentres dans leur mouvement priodique et rgl. Nous-nous attendions voir arriver hier le bateau vapeur d’Odessa, mais notre attente n’a pas t justifie. On n’crit pas volontiers quand on a craindre des retards dans l’expdition et la rception des lettres. Cela met du froid et de l’hsitation dans la causerie pistolaire. Nous sommes enfin dbarasss de la prsence de l’hte imprvu qui est venu fondre sur nous des dserts glacs de la Sibrie, et nous a bloqu pendant pr&egrave,s de trois semaines. Nous avons mme eu de belles et chaudes journes, mais les coups de vent et les temptes sont encore frquentes. La navigation est mauvaise. Hier nous est arriv le p&egrave,lerin de Jrusalem, Andr Mouravieff. Il a assist Bethleem la messe de minuit de Nol. Je lui envie cet heureux propos, — et propos, pour ne pas oublier plus tard! — il est enchant du mmoire sur la papaut qu’il a lu Beyrouth, o ce mmoire a produit beaucoup d’effet sur la population orthodoxe. Il a t tout surpris quand je lui ai dit que j’attribuais cet crit Mr Tutcheff. Il le croyait trop profane et trop occidental pour abonder dans ce sens. Je ne crois pas me tromper en nommant l’auteur, n’est-ce pas? En tout cas, je suis parfaitement de son avis dans tout ce qui a rapport la papaut, sa position fausse, ses dangers. Tout cela est admirable de force et de vrit. Mais quant la conclusion, j’avoue que je n’y crois pas. L’Eglise romaine ne viendra jamais se jeter dans les bras de la Ntre. Pour le moment du moins rien n’autorise faire cette supposition. La catholicit est peut-tre tr&egrave,s malade et caduque dans les pays catholiques. Mais elle est tr&egrave,s puissante et vivace en Orient. Nous en avons des preuves irrcusables sous les yeux. Si jamais les musulmans se convertissent la religion chrtienne ce ne sera qu’au profit de l’Eglise romaine, et avant de voir un Empereur orthodoxe Rome, nous pourrions bien voir un papa ou un Sultan catholique Byzance. L’Eglise d’Orient est ici parfaitement impuissante, c’est un lment inerte, au lieu que l’lment romain est en pleine activit, quoique l’lment grec soit plus riche en ressources matrielles, en capitaux, etc. etc. Mais la propagande morale, ou immorale, si vous l’aimiez mieux, et intellectuelle ne lui appartient pas. Non, nous n’avons pas les sympathies des populations, nous n’avons pas mme celles de nos corrligionnaires. Ils se tournent vers nous quand ils sont dans le besoin et que notre intervention peut tre favorable leurs intrts. Ils nous aiment comme moyen, mais jamais comme but. Ce qui devrait tre est rarement ce qui est. Si le monde est destin vivre encore quelques centaines de si&egrave,cles, je ne dis pas non! Les chances pourront tourner en notre faveur. Mais les cartes qui sont sur la table ne sont pas pour nous et pour longtemps encore. Apr&egrave,s avoir vu de pr&egrave,s ce qui se passe ici, il est impossible d’en juger autrement, et je ne suis pas le seul de mon opinion, bien au contraire. — Notre jeune mnage a tout plein de soucis, ce qui vous concevez bien, nous en donne aussi. Premi&egrave,rement Paul et sa femme sont indisposs, ce qu’il faut attribuer leur vilaine maison, ouverte au froid et la pluie. Puis ils ont t obligs de renvoyer la nourrice de la petite Catinka, femme de mauvaise conduite et voleuse. La femme de chambre de ma belle-fille est tombe malade, et l’on craint que sa maladie ne fait la scarlatine, ce qui donne des inquitudes pour les enfants. En un mot, notre ciel n’est gu&egrave,re srein. Que le bon Dieu nous prot&egrave,ge. — j’engage votre mari ne pas donner foi aux nouvelles du j de Constantinople relativement aux affaires grecques, qu’il traite non de Turc More, mais de Turc Anglais, c’—d eux deux Au reste le J des Dbats expose tr&egrave,s bien la question. On dit ici que le blocus a t lev, mais la nouvelle n’est pas authentique. La marine franaise est indigne de la conduite des Anglais et du rle qui lui est rserv dans tous ces v&egrave,nements. Apr&egrave,s avoir t leur rmarque en Turquie, elle craint que le gouvernement de la Rpublique ne se laisse encore entrane par la politique anglaise dans ses rapports avec la Gr&egrave,ce. — Nous avons un pendant l’affaire Praslin. Un fonctionnaire turc vient d’assassiner sa femme. Les poux avaient demand le divorce et ils se rendaient l’autre jour chez le cadi pour rgler les derni&egrave,res formalits. Chemin faisant, ils chang&egrave,rent de projet et annonc&egrave,rent au cadi qu’ils dsiraient vivre ensemble. La-dessus ils se rendirent chez un de leurs parents et c’est chez lui que fut commis le meurtre. On suppose au reste que le mari est atteint d’une affection mentale. Notre cabinet vient de faire une grande perte dans la personne de notre premier drogman le P. Hanjieri, mort Smyrna en revenant de Berlin. On dit que nul mieux que lui ne connaissait les Turcs et n’avait le talent de se faire comprendre d’eux et hurler avec eux pour les amener ses fins. Sleade, l’officier anglais, dit dans son ouvrage que Hanjieri valait lui seul une arme pour la Russie. Le poste de drogman est de la plus grande importance et il est tr&egrave,s difficile d’y nommer quelqu’un. Les gens du pays sont peu srs, et les l&egrave,ves de notre cole Asiatique peu habiles. Je vous baise les mains.
Перевод:

Пера. 13/25 февраля 1850.

Наше почтовое сообщение еще не совсем вернулось к своему периодичному и упорядоченному расписанию. Вчера мы надеялись встретить пароход из Одессы, но наше ожидание не оправдалось. Боязнь задержек в отправке и получении писем отбивает всякое желание писать. Это вносит холодок и нерешительность в эпистолярную беседу. Словом, мы совершенно выбиты из колеи присутствием нежданной гостьи из сибирских ледяных просторов, свалившейся нам на голову и забравшей нас в плен почти на три недели. У нас были даже прекрасные теплые дни, но порывы ветра и бури еще бывают часто. Судоходство затруднено. Вчера к нам прибыл паломник из Иерусалима, Андрей Муравьев1. Он присутствовал в Вифлееме на рождественской всенощной. Кстати, я завидую ему, этому счастливчику — и кстати, чтобы не забыть потом! — он в восторге от записки о папстве, которую он прочитал в Бейруте, где эта записка произвела большое впечатление среди православного населения. Он был очень удивлен, когда узнал, что я приписываю это сочинение Тютчеву. Он считал его слишком светским и слишком западником для такого мнения. Я ведь не ошибся, назвав автора, не так ли? Во всяком случае, я полностью на его стороне во всем, что касается папства, его ложного положения, его угроз. Все это восхитительно по своей силе и правде. Но что касается заключения, признаюсь, я в него не верю2. Римская Церковь никогда не бросится в объятия нашей. По крайней мере, в наши дни ничто не дает повода к такому предположению. Католичество, возможно, очень больно и лишено силы в католических странах. Но оно очень могущественно и живо на Востоке.
Мы видим тому неопровержимые доказательства перед глазами. Если когда-нибудь мусульмане обратятся к христианской вере, это будет только в пользу Римской Церкви, и прежде чем мы увидим православного Императора в Риме, мы скорее увидим папу или католического Султана в Византии. Восточная Церковь здесь в совершенном упадке, это безжизненный элемент, в то время как римский элемент пребывает в полной активности, хотя греческий элемент более богат материальными ресурсами, капиталами и пр., но пропаганда нравственная, или безнравственная, если хотите, а также интеллектуальная принадлежит не ему. Нет, мы не владеем симпатиями народов, даже наших одноверцев. Они обращаются к нам только в нужде, когда наше вмешательство отвечает их интересам. Они любят нас как средство, но никогда — в качестве цели. То, что должно быть, редко бывает на самом деле. Если миру суждено простоять еще несколько сотен веков, то я не скажу нет! Шансы могут оказаться и на нашей стороне. Но карты, которые лежат на столе, не к нашему выигрышу, и еще надолго. Увидев вблизи то, что происходит здесь, невозможно судить иначе, и я не один придерживаюсь такого мнения, совсем напротив. — Наша молодая чета полна хлопот, что, как вы понимаете, заботит и нас. Во-первых, Павел и его жена нездоровы, что следует приписать их отвратительному дому, открытому всем холодам и дождям. Во-вторых, они были вынуждены отказаться от кормилицы маленькой Катиньки, которая оказалась воровкой и женщиной легкого поведения. Горничная моей невестки свалилась больная, и опасаются, что у нее скарлатина, и теперь боятся за детей. Словом, небо над нами отнюдь не безоблачно. Помоги нам Господь. — Прошу вашего мужа не верить новостям, сообщаемым ‘Константинопольской газетой’ относительно греческих дел, которые она трактует не с турецко-мавританской позиции, а с турецко-английской, то есть с них обеих. Между прочим, ‘Журналь де Деба’ очень хорошо излагает вопрос. Здесь поговаривают, что блокада снята, но новость эта недостоверная. Французский флот возмущен поведением англичан и их ролью во всех этих событиях. По его замечанию, побывав в Турции, он опасается, как бы правительство Республики не дало себя вовлечь английской политике в свои отношения с Грецией. — У нас здесь дело, подобное делу Праслена3. Один турецкий чиновник убил свою жену. Супруги просили развода и на днях отправились к кади, чтобы уладить последние формальности. По дороге у них изменились планы, и они объявили кади, что хотят жить вместе. После этого они отправились к одному родственнику, и там произошло убийство. Предполагают, впрочем, что у мужа психическое расстройство. Наш кабинет понес тяжелую утрату в лице нашего первого переводчика Г. Ханджери, скончавшегося в Смирне по возвращении из Берлина. Говорят, что он как никто понимал турок и имел талант внушить им понимание и кричал с ними до хрипоты, пока не добивался своего. След, английский офицер, говорит в своем сочинении, что Ханджери один стоил целой армии для России. Должность переводчика очень важна и трудно подобрать на нее кого-нибудь. Местные мало надежны, а ученики нашей Азиатской школы мало сведущи. Целую ваши ручки.

21. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН.&nbsp,Ф. ТЮТЧЕВОЙ

23 fv/7 mars 1850.

Vous tiez proph&egrave,te quand vous me disiez dans votre derni&egrave,re lettre que mes lamentations sur la tristesse de notre ciel et les rigueurs de notre hiver ne rveillaient gu&egrave,re votre commisration notre ga rd. Il est vrai, les jours se suivent, mais heureusement ne se ressemblent pas. Nous avons reu et lu votre lettre avant-hier, au moment de notre djeuner en face d’une fentre grandement ouverte qui donnait passage des torrents de lumi&egrave,re et une brise ti&egrave,de et presque chaude. Le spectacle tait magnifique. Un ciel srein, les maisons fantastiquement perches sur les hauteurs environnantes, claires par un beau soleil, les flots bleus et scentillantes de la corne d’or, plus loin la plage nacre de la mer blanche ou de marmora, la cte d’Asie avec le faubourg de Dentari, la pointe de Chalcedoine, la montagne de Boulgourlon et dans le lointain (mais grce la transparence et la limpidie de l’air, ce lointain s’tait tout fait rapproch de nous) les les des Princes, — et tout ce tableau couronn et domin par le sommet neigeux de l’Olympe, voici les tmoins radieux de ma rception et de la lecture de votre bonne lettre. Ajoutez y que la lecture tait accompagne de tartines au miel attique qui fort heureusement pour nous avait eu le temps d’chapper l’embargo des Anglais et venait de nous tre apport par Stall revenu de sa course de courrier Ath&egrave,nes. Vous voyez que votre lettre a eu une acception digne d’elle et de vous. J’en reviens toujours ce que je vous ai dit. Nous sommes ici dans le pays des contrastes. A peine sortis des horreurs de l’hiver, nous sommes en plein printemps, mais il n’est pas dit que nous n’ayons encore de bien mauvais jours. C’est du moins l’opinion de ceux qui connaissent le climat. Vous sentez bien que ce beau temps m’a remis flot, ou du moins au cheval. Je fais de longues courses dans la campagne et dans les labyrinthes de Constantinople qui a des rues larges et mieux paves que celles de Pra, de grandes places, de belles fontaines, des bouquets de cypr&egrave,s et par-dessus tout ces bizarres, mais majestueuses mosques qui donnent Constantinople un air de famille avec Moscou. Le beau temps et les rues un peu dcrottes me rendent mme mondain. J’ai t dans le courant de la semaine quelques soires diplomatiques et dans quelques salons Prates. Cela n’est pas tr&egrave,s gai, mais c’est curieux, et comme tout finit entre onze heures et minuit, cela n’est pas tr&egrave,s fatiguant. La petite Tadette que vous nous envoyez ne sera plus une nouvelle connaissance pour nous votre recommandation, — et comme j’apprcie beaucoup votre instinct littraire — je l’ai fait venir de Paris, et l’ai lue avec beaucoup de plaisir. Ce que je n’aime pas, c’est cette odeur du soufre dont est environne Tadette son apparition. Je croyais toujours voir percer la fin des doigts crochus et une queue entre les jambes. Et d’un autre ct, si elle ne tient pas du diable, il faut avouer que sa transfiguration et rgnration au moral et au physique est un peu subite et peu naturel. Mais une fois ces invraisemblances admises, le dveloppement de la rvolution qui s’op&egrave,re en elle et tout le reste du rcit sont pleins de charme. Ce qui gte tout c’est la prface. Je vous envoie un numro du Journal de Lamartine. Votre mari sera peut-tre curieux de connatre ce rebachage politique. Je vous recommande l’entretien avec le lecteur. Vous me garderez la brochure pour ne pas dpareiller ma collection. Il est curieux de voir sur quoi peut aller le dlire et l’impudeur de la vanit. Dans un Journal publi par Lamartine vous lisez ces mots: ‘Toutes les intelligences d’lite sont ncessairement destins se rencontrer dans la rgion suprieure de la vrit. Jtterion comme Victor Hugo, Waschington comme Lamartine’. — Comment trouvez-vous cette association de noms qui hurlent de se trouver ensemble. ‘L’Univers’, journal catholique publie (22 janvier et les N-s suivants) des lettres indites du Comte Joseph de Maistre sur l’ducation publique en Russie. Elles sont prcdes d’une introduction du rdacteur qui donne des coups de patte l’auteur de l’article sur la question romaine. Cette introduction, quoique minemment franaise pour le fond renferme quelques vrits et doit avoir t crite par quelqu’un qui connait la Russie. Les lettres de Maistre comme tout ce qui est d sa plume vous frappe de brillants paradoxes et de foudroyantes vrits. Ouvaroff doit connatre ces lettres, car elles ont t adresses son beau-p&egrave,re. Je vous ai dj parl de l’impression produite sur moi par le mmoire du diplomate russe. L’autre jour j’ai eu l’occasion de le relire haute voix et de me convaincre encore davantage du mrite de sa partie critique. Je crois que l’auteur aurait d se borner l’expos des faits en laissant aux lecteurs la libert de conclure, chacun sa guise. D’abord cela aurait t cet article le cachet officiel que l’on voudra y trouver, — et que le rdacteur de la revue a dj signal en ajoutant de son chef: ‘au point de vue de St-Ptersbourg’. En tout cas, cet article a beaucoup intrigu la diplomatie sante sur les bords du Bosphore. Les uns l’attribuaient Titoff, les autres Boutneff, etc. etc. etc. Je vous baise les mains.
Перевод:

23 февраля / 7 марта 1850.

Вы оказались пророчицей, когда сказали в последнем письме, что все мои жалобы на наше унылое небо и нашу суровую зиму не пробудят вашего сострадания к нам. Так и есть, дни идут и, слава Богу, не походят один на другой. Мы получили ваше письмо третьего дня и прочитали его во время завтрака перед широко распахнутым окном, через которое лились потоки света и проникал теплый, почти жаркий ветерок. Великолепное зрелище. Безмятежное небо, дома, причудливо громоздящиеся на окружающих горных вершинах, освещенные ярким солнцем, синие волны с золотящимися барашками, дальше перламутровый пляж белого или мраморного моря, азиатский берег с пригородом Дентари, верхушка Халкидона, гора Бульгурлон и вдали (но благодаря прозрачности и чистоте воздуха эта даль кажется близкой) Принцевы острова, и вся эта картина венчается снежной вершиной Олимпа, вот лучезарные свидетели моего завтрака и чтения вашего доброго письма. Прибавьте к этому, что чтение сопровождалось тартинками с аттическим медом, который, к нашему счастью, вовремя успел избежать английского эмбарго и был привезен Шталем, вернувшимся из курьерской поездки в Афины. Видите, ваше письмо имело достойный и его и вас прием. Я все время возвращаюсь к тому, о чем уже говорил. Мы находимся в стране контрастов. Не успели выйти из ужасов зимы, а уже кругом настоящая весна, но это не значит, что нас не ждут непогожие дни. Во всяком случае это мнение тех, кто знаком с здешним климатом. Вы, конечно, понимаете, что прекрасная погода держит меня на плаву или, по крайней мере, на коне. Я совершаю длинные прогулки по окрестностям и по лабиринтам Константинополя, в котором широкие и лучше мощеные улицы, чем в Пере, широкие площади, прекрасные фонтаны, кипарисовые рощи и над всем возвышаются эти странные, но величественные мечети, придающие Константинополю родственный с Москвою вид. Хорошая погода и более или менее чистые улицы делают меня более светским человеком. В течение недели я побывал на нескольких дипломатических вечеринках и в нескольких местных гостиных. Это не слишком весело, но любопытно, и поскольку все заканчивается между одиннадцатью часами и полуночью, то и не слишком утомительно. Маленькая Фадетта1, которую вы нам посылаете, не будет нам в новинку — по вашей рекомендации и поскольку я очень ценю ваш литературный вкус — я выписал ее из Парижа и прочитал с большим удовольствием. Чего я не люблю, так это запаха серы, которым окружена Фадетта с самого ее появления. Я так и вижу когти вместо крючковатых пальцев и хвост между ногами. А с другой стороны, если здесь обошлось без дьявола, то надо признать, что ее преображение и нравственное и физическое перерождение выглядит несколько внезапным и неестественным. Но если отбросить все эти неправдоподобности, то развитие обращения, готовящегося в ней, и в остальном рассказ полон очарования. Только все портит предисловие. Я посылаю вам ‘Дневник’ Ламартина. Вашему мужу, возможно, будет любопытно ознакомиться с политической болтовней. Рекомендую вам беседу с читателем. Сохраните эту брошюру, чтобы не разрознивать мою коллекцию. Любопытно видеть, до какого безумия и бесстыдства может довести тщеславие. В ‘Дневнике’, опубликованном Ламартином, вы прочитаете следующие слова: ‘Все выдающиеся умы непременно обречены на встречу в царстве истины. Жеттерьон как и Виктор Гюго, Вашингтон как и Ламартин’. — Как вам такая ассоциация имен, которые вопиют, оказавшись рядом. ‘Юнивер’, католическая газета (от 22 января и следующие No), опубликовала неизданные письма графа де Местра о народном просвещении в России. Они предваряются вступительной статьей редактора, в которой он едко критикует автора статьи о Римском вопросе. Эта вступительная статья, хотя и в высшей степени французская, заключает в себе некоторые истины, должно быть, написана кем-то, кто знает Россию. Письма де Местра, как и все, что вышло из-под его пера, поражает блестящими парадоксами и сокрушительными истинами. Уваров должен знать эти письма, потому что они адресованы его тестю2. Я вам уже говорил о впечатлении, произведенном на меня запиской русского дипломата. На днях я имел случай вновь перечитать ее вслух и еще более убедился в достоинствах ее критической части. Мне кажется, автору следовало бы ограничиться изложением фактов, оставив читателю свободу делать заключения, каждому на свой лад. Это, во-первых, сняло бы со статьи официальный отпечаток, который пытаются в нем найти и который редактор журнала прямо обозначил, добавив от себя: ‘с точки зрения Санкт-Петербурга’. Во всяком случае, эта статья сильно заинтриговала дипломатические круги на берегах Босфора. Одни приписывают ее Титову, другие — Бутеневу3, и пр. и пр. Целую ваши ручки.

22. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

6/18 mars 1850.

Apr&egrave,s un retard de quelques jours le bateau vapeur d’Odessa est arriv ce matin, mais ne nous a point apport la poste de Ptersbourg, et comme d’apr&egrave,s l’expression d’Andr Mouravieff, nous vivons ici d’une vie interpostale, nous voil sec pour le moment. Point d’huile dans notre lampe, point d’eau notre moulin, point d’encre dans notre encrier. La seule nouvelle que nous ayons de Russie est l’ouragan abattu sur nous depuis quelques jours. Et nous sommes encore une fois en plein hiver. Voil la seule propagande russe qui gagne ici du terrain. Andr Mouravieff a dn l’autre jour l’internonciature autrichienne et y a dfendu le mmoire de la Revue des deux Mondes en plein concile catholique romain. Nous avons ici le charg d’affaires belge, Blondel, homme d’esprit et comme de raison papiste. Il a t tr&egrave,s touch et difi de la conviction de Mouravieff, tout en dplorant son erreur. C’est lui que je dois les extraits que vous recevrez ci-joints. Ma femme avait conscience de copier la rfutation un peu brutale du journal catholique, mais quant moi, je suis convaincu qu’elle ne gtera en rien ni l’apptit, ni le sommeil de votre mari. Nous n’avons rien de nouveau sur les affaires de la Gr&egrave,ce et je crains bien que la mission du Gros ne soit pas grosse d’avenir. Le tout finira par une grande vacuation d’encre qui inondera un tas de notes diplomatiques, et c’est la pauvre Gr&egrave,ce qui payera le papier et les plumes. Peut-tre comme la Gr&egrave,ce n’existait pas, il ne fallait pas l’inventer, ou du moins attendre pour le faire un moment plus opportun et des circonstances plus favorables. Mais une fois la chose faite, il faudrait dfendre son ouvrage. La bataille de Navarrin renie pour les beaux yeux du Juif Pacifico, c’est un peu fort et cela serait tr&egrave,s ridicule, si cela n’tait pas odieux. Nous avons fini hier notre carnaval en mangeant des blini, chez les Golitsine, et j’y ai presque gagn une colique patriotique. Maintenant nous allons faire nos dvotions. Le jene maigre est ici assez tolrable, on a beaucoup de poisons frais, des lgumes, du miel, beaucoup de douceurs, des huitres, mais il y en a aussi de mauvaises, ce qui fait que je m’abstiens d’en manger, moins qu’elles ne soient d’une provenance irrprochable, c’est—dire moins qu’elles ne viennent des les des Princes. Ces les fameuses sont pour moi la terre promise. Je les vois de ma fentre, mais je ne suis point encore parvenu y aller. En t il faisait trop chaud pour faire de longues courses et depuis le mois d’octobre, sauf quelques belles journes isoles, nous avons constamment mauvais temps. Me voici donc attendant le printemps et voil comme passe le temps, avoir le bec dans l’eau, ou dans la boue, ou dans la neige. Je devais avoir ces jours-ci le bonheur d’tre prsent au Sultan, mais il vient de perdre sa fille, la Sultane Mukbile, nouvellement ne, et la prsentation est ajourne.
Comme je n’ai rien de bon vous dire pour le moment, je vous quitte en vous baisant tendrement les mains.
7 mars. Le bateau d’Odessa va partir. Je ne lui envie pas son trajet. Le vent est tr&egrave,s fort, le froid piquant et l’air est charg de neige. Rien de nouveau ni de France, ni de Gr&egrave,ce. Donnez-moi encore une fois vos mains serrer et baiser affectueusement.
Перевод:

6/18 марта 1850.

Опоздав на несколько дней, пароход из Одессы прибыл сегодня утром, но не привез нам петербургской почты, а поскольку мы здесь живем, по выражению Андрея Муравьева, от почты до почты, мы в настоящее время сидим на мели. Нет масла в нашей лампаде, нет воды на нашей мельнице, нет чернил у нас в чернильнице. Единственная новость, которая дошла до нас из России, это ураган, обрушившийся на нас несколько дней назад. И мы вновь оказались среди зимы. Вот единственная русская пропаганда, которая с успехом побеждает. Андрей Муравьев обедал на днях у австрийского интернунция и защищал записку, опубликованную в ‘Ревю де Д Монд’ перед полным римским католическим собором. Здесь находится бельгийский поверенный в делах Блондель, умный человек и, конечно, папист. Он был очень тронут и проникнут убежденностью Муравьева, но сожалел о его заблуждении. Это ему я обязан отрывками, которые прилагаю к письму. Моя жена имела великодушие переписать несколько грубое возражение католической газеты1, но что касается до меня, я убежден, что оно не нарушит ни аппетит, ни сон вашего мужа. У нас нет никаких греческих новостей, и я очень боюсь, что миссия Гро не имеет никакого будущего. Все кончится обильным извержением чернил, которые затопят гору дипломатических нот, а бедной Греции придется заплатить за бумагу и перья. Возможно, если бы Греция не существовала, ее и не надо было придумывать или, по крайней мере, подождать более подходящего момента и более благоприятных обстоятельств для ее создания. Но раз уж дело сделано, надо защищать его плоды. Пренебрежение итогами Наваринского сражения из-за какого-то еврея Пасифико2, это чересчур, и это было бы смешно, когда бы не было так отвратительно. Мы вчера завершили нашу Масленицу, побывав на блинах у Голицыных, и я едва не приобрел патриотическую колику. Теперь мы начинаем говеть. Пост здесь довольно терпимый, много свежей рыбы, овощей, меда, много сладостей, устриц, но среди них встречаются недоброкачественные, и я от них воздерживаюсь, если только они не безупречного происхождения, то есть не доставлены с Принцевых островов. Эти славные острова для меня словно земля обетованная. Я вижу их из моего окна, но мне до сих пор не довелось на них побывать. Летом было слишком жарко для длительной поездки, а с октября, за исключением нескольких ясных дней, постоянно стояла ненастная погода. Так что я дожидаюсь весны, и так проходит время — нос застревает то в воде, то в грязи, то в снегу. На этих днях я должен был иметь счастье представиться Султану, но он только что потерял свою новорожденную дочь, Султаншу Мукбиль, и представление отложено.
Поскольку мне нечего больше сказать на этот раз, я покидаю вас и нежно целую ваши ручки.
7 марта. Одесский пароход отправляется. Я не завидую его путешествию. Ветер очень сильный, мороз колючий. Валит снег. Нет никаких новостей ни о Франции, ни о Греции. Позвольте еще раз пожать ваши ручки и с любовью поцеловать их.

23. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф.&nbsp,ТЮТЧЕВОЙ

16/28 mars 1850.

Voici encore un bateau qui ne m’aporte pas de lettre de vous. Votre derni&egrave,re tait du 27 janvier, vieille lheure qu’il est de six semaines et plus. Heureusement nous avons aujourd’hui une lettre des Karamsine, o il n’est pas fait mention de vous, ce qui me fait esprer qu’il n’y a rien de fcheux dire. Vous n’avez pas l’instinct postal. Vous tes toujours ct de la poste, ou en deu ou en del du jour de l’expdition du courrier. Je suis sr que votre lettre apr&egrave,s avoir subi une quarantaine aux buraux de la poste ou du Minist&egrave,re chemine pniblement l’heure qu’il est travers la neige et la boue, sans se douter que la vapeur aurait pu lui donner des ailes. Au reste, la vapeur mme ne bat que d’une aile, et le bateau qui devait tre ici depuis le 12 n’est arriv que ce matin pour repartir dans quelques heures regagner le temps perdu. Nous n’avons plus
615
l’hiver, mais nous ne sommes point encore en plein printemps et les routes et la navigation s’en ressentent.
Nous sommes ici pniblement proccups pour le moment de l’tat dsespr d’un de nos compatriotes, le colonel Tiesnhausen qui se meurt apr&egrave,s une longue lutte avec la maladie. Il est ici avec sa femme, tous deux trangers non seulement au pays, mais mme leurs compatriotes, car personne de nous ne les connaissait en Russie. Comme de raison nous les entourons de soins et de sympathie, mais nous ne pouvons pas remplacer, surtout pour la pauvre femme quoique pleine de courage et de rsignation, les consolations de la famille et de l’intimit. C’est, ou plutt c’tait, un homme dans la force de l’ge, plein de vitalit et d’activit tr&egrave,s heureux de se trouver ici, tudiant le pays, particuli&egrave,rement sous le rapport militaire et un de ces hommes pour qui la vie semble avoir t faite, tant il tait son aise avec elle et tant il tait sr de son lendemain et de tous les apr&egrave,s-demains perte de vue. Ce n’est pas lui qui a manqu la vie, mais c’est elle qui lui manque. Le cavalier tait ferme sur sa selle et prt courir dans l’espace sans fatigue et hsitation, mais sa nature s’abat sous lui au milieu de la course. C’est triste pour les spectateurs, mais peut-tre fort heureux pour lui. Il meurt sans avoir eu ni le temps, ni l’occasion de se dgriser de la vie.
17 mars. Demandez Sophie Karamsine qui traduit avec tant d’lgance des dtails sur ma prsentation au Sultan. Le bateau fume et je n’ai pas le temps de donner une nouvelle dition de ma dpche. J’engage Mr Tutcheff se procurer le discours d’un dput espagnol au Cartes. C’est dans le genre de Montalambert, mais son discours est plus franc, plus explicite que ceux de l’orateur franais.
Je vous baise tendrement les mains.
На конверте: ‘Ее превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой.
На Моховой в доме Пикеева В С.-Петербурге’.
Перевод:

16/28 марта 1850.

Вот и еще один пароход не привез мне письма от вас. Ваше последнее письмо было от 27 января1, более полутора месяца назад. К счастью, мы получили сегодня письмо от Карамзиных, в котором не упоминается о вас, что дает мне надежду, что нет ничего дурного у вас. У вас отсутствует почтовый инстинкт. Вы все время оказываетесь в стороне от почты, или раньше, или позже дня отправки курьера. Я уверен, что ваше письмо, выдерживая карантин на почтовых станциях или в Министерстве в настоящее время с трудом продвигается сквозь снег и слякоть, не подозревая, что пароход придал бы ему крылья. Впрочем, пароход летит только на одном крыле. И пароход, который должен быть здесь 12-го, прибыл только сегодня утром и отправится назад через несколько часов, чтобы наверстать упущенное время. Зима нас покинула, но весна пока не наступила, и дороги и навигация дают это почувствовать.
Мы здесь очень озабочены безнадежным положением одного из наших соотечественников, полковника Тизенгаузена, который умирает после долгой борьбы с болезнью. Он находится здесь вместе с женой, оба чужды не только стране, но и своим соотечественникам, так как никто из нас не знал их в России. Конечно, мы окружили их заботой и сочувствием, но мы не можем заменить им, особенно бедной женщине, исполненной мужества и смирения, утешение родных и близких. Это человек в полном расцвете лет, вернее он был таким, полный жизненных сил и энергии, бывший очень счастлив тем, что оказался здесь для изучения страны, особенно в военном отношении, казалось, жизнь была создана для этого человека, так он умел наслаждаться ею и так был уверен в завтрашнем дне и во всех последующих бесконечных днях. Это не он ускользнул от жизни, а жизнь ускользнула от него. Всадник твердо держался в седле и был готов мчаться вперед без устали и колебания, но природа подвела его на полном скаку. Это печально для свидетелей, но, возможно, очень счастливо для него. Он умер, не имея ни времени, ни случая разочароваться в жизни.
17 марта. Спросите у Софи Карамзиной подробности моего представления Султану, которые она умеет передать с таким изяществом. Пароход дымит, и у меня нет времени на новое изложение моей депеши. Прошу Тютчева раздобыть речь испанского депутата в Картесе. Это в духе Монталамбера2, но его речь более искренняя и ясная, чем речь французского оратора.
Нежно целую ваши ручки.

24. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

24 mars/5 avril 1850.

Votre lettre du 27 fvrier pour l’tre fait longtemps attendre n’en a t reue qu’avec plus de plaisir et de reconnaissance. Aussi matriellement et intellectuellement parlant, en valait-elle deux ou trois. Nous ne vivons ici que de vos premiers-Ptersbourg. Vous tiez ne pour tre journaliste, dans la bonne acceptation de ce mot, journaliste la faon de Mad. de Svign, et si jamais notre correspondance est connue de la postrit, je vous promets une clbrit pistolaire et littraire qui rejaillira sur vos neveux et arri&egrave,re-petits-neveux. Nous avons aujourd’hui un bateau vapeur d’Odessa, encore un retardataire, qui ne m’a rien apport, dcidment rien de personne. — Notre existence ici dj entrave et brise par une foule d’anicroches, vient encore de subir une nouvelle complication. Une des belles-filles de Paul a la rougeole et quoiqu’elle soit fort bnigne, nos relations avec eux sont interrompues par gard pour les enfants de Titoff qui comme vous le savez, nous ont recueilli chez eux. Il y a toujours quelque bton dans nos roues, mme alors que nous avons l’air de cheminer tranquillement et que nous ne sommes point verss dans quelque prcipice… Votre coton et vos livres ne nous soient point encore parvenus. Fuad-effendi s’enivre la coupe des plaisirs et des honneurs Bucharest o il est ft. On l’attend ici pour la semaine prochaine. Je suis tr&egrave,s curieux de le voir et esp&egrave,re qu’il me sera utile et que je pourrais l’exploiter pour regagner le temps perdu et m’orienter et m’orientaliser du moins avant mon dpart. Car jusqu’ prsent mes huit ou neuf mois de sjour ici m’ont tr&egrave,s peu profit. — Le pauvre Tiesenhausen a suivi de pr&egrave,s mon oraison fun&egrave,bre, anticip seulement de quelques heures, car il est mort dans la nuit. Nous avons dpos ses dpouilles mortelles au grand champs des morts en face du Bosphore. C’est une belle dcoration, mais comme cimeti&egrave,re cela manque de saintet et mme de chastet. Il n’y a ni enceinte, ni chapelle, c’est une voie publique et les pierres tumulaires servent pour ainsi dire de pav aux hommes et aux btes. Rien ici n’offre aucune scurit ni pour les vivants, ni pour les morts, les tombeaux et les maisons n’y sont pas assurs. Les morts campent aussi bien que les vivants. Aussi les Turcs qui en ont les moyens cherchent se faire enterrer sur la cte d’Asie, o ils croyent avoir plus d’avenir, c’est-‘dire moins de chance d’tre obligs de dcamper mme apr&egrave,s leur mort.
Votre mari est-il tr&egrave,s prouv par les lections socialistes en France? Quant moi, je crois qu’il ne faut pas y ajouter trop d’importance. La France aussi est dans un tat de campement. Tout ce que nous voyons ne peut pas durer. Que ce soit les socialistes, mangeurs d’hommes, ou les Thiers et compagnie, mangeurs de dynasties et de gouvernements, qui am&egrave,nent la ruine de l’ordre ou du dsordre existant, c’est bien la mme chose. Tuer un malade avec du poison bien franc et au naturel, ou avec de mauvaises drogues, c’est une affaire de got, mais le rsultat est le mme. Entre tous les partis qui divisent la France pour le moment, elle n’a que le choix de ses bourreaux, mais je n’y vois pas un parti sauveur. Notre grand et bon ami et le mien en particulier, — et n’oubliez pas que j’ai t le premier me proclamer tel contre l’avis de tout le monde — ne parviendra gu&egrave,re repltrer tout ce qui a croul et croule incessamment. Quand votre mari verra Labenski, je le prie de le remercier pour la dpche adresse Brunoff, car je ne doute pas qu’elle ne soit de lui. Un pareil langage fait du bien entendre et surtout quand on est hors de son pays et dans un milieu malveillant. Comme on disait de Handgieri qu’ lui seul, il valait une arme, on peut dire de cette dpche qu’elle vaut une victoire. — Vous avez l’air de vous moquer de moi quand vous vous excusez de trop parler de la pluie et du beau temps. Mais mes lettres moi ne sont pleines que de cela. Je suis bien plus sensible aux rvolutions de l’atmosph&egrave,re qu’ celles de la politique. Je ne m’occupe des derni&egrave,res que quand il fait mauvais, mais d&egrave,s qu’il fait beau et que je puis me promener, le seul journal que je lise avec plaisir et une curiosit toujours nouvelle, c’est la nature, c’est le ciel, le Bosphore et ses rivages. Je vous recommande particul&egrave,rement nos couchers du soleil. Venez les voir. C’est une lecture qui vous fera plaisir. Les montagnes se revtent d’une teinte rose nulle autre pareille. Les vitres des croises de Sentari sont enflammes. L’air est d’une transparence liquide et les les des Princes se dessinent et nagent dans cet azur d’eau et d’air.
25. j’ai fini ma journe hier chez mes amis nos ennemis. On y a fait de la musique anglaise, c’est tout dire. Quant la politique, il n’en a pas t question tout comme s’il n’y avait au monde ni Parker, ni Labenski. Mr Tutcheff ne m’enviera pas cette soire-l. Rien de nouveau de la Gr&egrave,ce. — Je crois que vous calomniez mon cher petit Dmitri. En tout cas je compatis sa paresse, car moi aussi j’ai t le plus ttu et le plus paresseux des coliers. Il n’y avait que les vers pour veiller mon intelligence et ma mmoire. Tout le reste tombait plat et tait comme non avenu. Cela ne vous rassurera pas trop sur l’avenir de votre jeune homme, mais enfin c’est toujours une lg&egrave,re consolation.
Je vous baise les mains bien tendrement.
На конверте: ‘Ее превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой.
На Моховой в доме Пикеева В С.-Петербурге’
Перевод:

24 марта / 5 апреля 1850.

Ваше долгожданное письмо от 27 февраля1 было прочитано с радостью и благодарностью. В материальном и умственном отношении оно стоило двух или трех. Мы здесь живем только вашими вестями из Петербурга. Вы прирожденная журналистка, в лучшем смысле этого слова, журналистка на манер Мадам де Севинье2, и если когда-нибудь наша переписка станет известна потомству, я обещаю вам эпистолярную и литературную славу, которая переживет ваших внуков и правнуков. Мы сегодня встретили одесский пароход, опять опоздавший и который ничего не привез для меня, решительно ничего ни от кого. — Наше существование здесь и так уже затрудненное и испорченное препятствиями, пережило новое испытание. Одна из невесток Павла заболела корью, и хотя она прошла без последствий, мы все же прервали с ними общение, опасаясь за детей Титовых, которые, как вы помните, нас приютили. Всегда какие-то палки попадают нам в колеса, даже когда мы как будто спокойно передвигаемся, а не мчимся в пропасть…
Ваши хлопок и книги мы пока не получили. Фуад-эффенди упивается из кубка наслаждений и почестей в Бухаресте, где его чествуют. Его ждут сюда в начале будущей недели. Мне очень любопытно на него взглянуть, и я надеюсь, что он мне пригодится и я смогу его использовать, чтобы наверстать потерянное время и хотя бы сориентироваться и сориентализироваться до моего отъезда. Ибо до сих пор восемь-девять месяцев моего пребывания здесь очень мало мне в этом помогли. — Бедный Тизенгаузен последовал вскоре вслед за моим надгробным словом, опередившим его кончину всего на несколько часов, так как он скончался ночью. Мы погребли его смертные останки на большом кладбище в виду Босфора. Это красивая декорация, но в качестве кладбища ей недостает чистоты — как физической, так даже и нравственной. Нет ни ограды, ни часовни, это открытая дорога, и могильные камни служат, так сказать, мостовой для людей и животных. Ничто здесь не обеспечивает защиты ни живым, ни мертвым — ни могилы, ни дома не дают ее. Мертвые так же пребывают в походном лагере, как и живые. Поэтому турки, имеющие средства, стараются, чтобы их похоронили на Азиатском берегу, где, по их мнению, больше будущности, то есть меньше шансов быть вынужденными покинуть походный лагерь даже после смерти.
Ваш муж очень огорчен выборами социалистов во Франции? Что касается до меня, я полагаю, что не стоит им придавать слишком большое значение. Франция также находится на распутье. То, что мы теперь наблюдаем, не может долго продолжаться. Пусть это будут социалисты, людоеды или Тьеры и компания, пожиратели династий и правительств, которые принесут разрушение существующего порядка или беспорядка, — это все равно. Убить больного с помощью яда открыто и по-настоящему или с помощью плохих лекарств, это дело вкуса, но результат будет тот же. Между всеми партиями, раздирающими ныне Францию, у нее есть выбор только среди губителей, но я не вижу ни одной спасительной партии. Наш большой и славный друг3, и в особенности мой, — не забывайте, что я первый провозгласил его таковым вопреки общему мнению, — никак не сумеет укрепить то, что обрушилось и рушится непрерывно. Когда ваш муж увидит Лабенского4, прошу поблагодарить его за депешу на имя Брунова5, потому что я не сомневаюсь, что она принадлежит его перу. Подобную речь приятно слышать, особенно когда ты на чужбине и во враждебном окружении. Как о Ханджери говорили, что он один стоил целой армии, можно сказать, что эта депеша стоит целой победы. — Вы как будто смеетесь надо мной, когда извиняетесь, что слишком много пишете о дождях и ясной погоде. Но мои письма полны именно этим. Я более чувствителен к атмосферным волнениям, чем к политическим. Я интересуюсь последними в ненастье, но как только проясняется и я могу отправиться на прогулку, единственная газета, которую я читаю с неизменным удовольствием и любопытством, это природа, небо, Босфор и его побережье. Особенно я вам рекомендую наши закаты. Приезжайте на них полюбоваться. Это чтение доставит вам удовольствие. Горы приобретают ни с чем не сравнимый розовый оттенок. Оконные стекла в Сентари словно объяты пламенем. Воздух совершенно прозрачный, и Принцевы острова четко вырисовываются и плавают в этой лазури между морем и небом.
25-го. Вчера я завершил свой день у моих друзей — наших врагов6. Там играли английскую музыку, этим все сказано. Что касается до политики, о ней совсем не говорили, будто на свете не существует ни Паркера, ни Лабенского. Тютчев не позавидовал бы мне по поводу этого вечера. Ничего нового из Греции. — Мне кажется, вы клевещете на моего милого Митеньку. В любом случае я оправдываю его лень, потому что сам был упрямейшим и ленивейшим из учеников. Только стихи возбуждали мои ум и память. Все остальное не имело успеха и словно не существовало. Это звучит не очень ободряюще в отношении будущего вашего молодого человека, но все же послужит некоторым утешением.
Нежно целую ваши ручки.

25. ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

30 mars 1850.

Mon mari vous crit (ou du moins il a commenc vous crire, j’ignore si ce grand uvre se terminera jamais) pour vous donner ses raisons au sujet de son article sur la Papaut. Je ne me lancerai donc pas dans le chapitre des commentaires l’endroit de la Rfutation Catholique que vous avez bien voulu nous envoyer. C’est un sujet qui vu mon ignorance n’est dcidment point de ma comptence, bien que du reste je poss&egrave,de dans mon for intrieur l’tat d’instincts toutes sortes d’objections catholiques romaines qui pourraient courir parall&egrave,lement avec celles de l’auteur des extraits que vous nous communiquez. Fort heureusement pour vous je suis trop paresseuse pour tenter de dmler ma pense. Je l’abandonne sans regret dans son cahos et je me dis qu’il n’y a pas l grande chose de perdu.
La Princesse a t mille fois bonne de porter sa main et d’accorder son temps l’ennuyeuse besogne de la copier — je lui demande la permission de baiser cette main si parfaitement obligeante et qui a une si charmante criture.
Cette lettre-ci, j’en ai le pressentiment, ne vous trouvera plus Constantinople, mais dj en route pour la Terre Sainte. Aussi je l’cris sans conviction, comme une chose prdestine ne jamais parvenir, ou bien ce qui est pis encore parvenir inopportunment. Je m’imagine que vous voudrez passer les ftes de Pques Irusalem. Combien vous auriez mille fois raison! Un pareil voyage dans un pareil moment me semble le comble des choses enviables de ce monde!
Mais pour en revenir ma lettre: ou bien vous ne la recevrez qu’extrmement vieillie, ou bien si par hasard elle vous aurait rejoindre au lieu de votre pieux p&egrave,lerinage elle vous paratrait terne et intempestive.
En tout cas je la ferai courte et ne la chargerai que de me rappeler vos pri&egrave,res. Aussi bien je n’ai gu&egrave,re de nouvelles vous mander. Celle que l’on se communique gnralement, c’est que vous avez demand et obtenu une prolongation de cong — puis il y a l’arrive du Marchal Paskvitch qui dfraye quelques conversations et nourrit les conjectures. L’Empereur lui a fait la premi&egrave,re visite et pendant la dure de cette entrevue l’Hritier a attedu trois quarts d’heure dans l’antichambre du Marchal. L’honneur rendu celui-ci par son Souverain et l’acte de discipline et de soumission du fils envers le P&egrave,re ont fait l’objet de tous les entretiens diplomatiques pendant pendant plusieurs jours. On dit que l’Empereur ira Varsovie.
Mme Smirnoff est ici depuis peu pour l’affaire de son mari — vous savez laquelle. Elle cherche aussi vendre sa maison. Les personnes qui l’ont vue (Mme Smirnoff) la trouvent tr&egrave,s bien. Pour le moment il n’est plus question de maladie.
Pletneff a fait derni&egrave,rement une longue visite mon mari et lui a lu tout un volume qu’il venait de recevoir de Joukoffski. Celui-ci veut venir passer l’hiver Rval — cela ne me parat pas rjouissant.
Je vous remercie de tout mon cur pour vos trois derni&egrave,res lettres dont la plus fraiche tait du 6/18 mars. Vous devez tre en plein printemps l’heure qu’il est, car nous ici nous avons quelque chose qui permet d’en pressentir les approches. Quoiqu’il en soit la temprature est telle encore que dans d’autres pays elle constituerait une fort honnte hiver. J’ai toujours envie de dire que vous tes bien heureux d’chapper pendant un temps au moins aux horreurs de toutes les quatre saisons Ptersbourg et en un mot d’en tre sorti — mais je sais bien que ce n’est pas heureux qu’il faut dire. J’esp&egrave,re avoir rguli&egrave,rement de vos nouvelles, bien que je ne me dissimule pas les mille chanes contraires la correspondance que rsulterait de votre dplacement.
Enfin que le bon Dieu vous bnisse et vous guide travers toutes les fatigues, toutes les difficults de votre voyage. Mes pri&egrave,res bien indignes sans doute, mais du moins bien sinc&egrave,res ne vous feront pas dfaut. La Princesse vous accompagne, je n’en doute pas, je vous souhaite donc tous deux: sant et force, et si ma lettre vous trouve encore Consantinople je veux aussi qu’elle vous porte mes flicitations l’occasion des ftes de Pques.
La petite Mestscherski marche et ne se ressent pis que plus de l’accident dont je vous parlais dans ma derni&egrave,re lettre. Notre ch&egrave,re Madame Karamzine a eu une forte grippe, maladie dont tout le monde est atteint ici depuis que le soi-disant printemps fait mine de reparatre. Mais grces Dieu elle est bien maintenant, tout fait bien.

31 mars.

J’avais dj ferm ma lettre et je me disposais l’envoyer au Minist&egrave,re lorsqu’on m’a apport la vtre du 16 de ce mois.
Je ne m’explique pas non plus trop le retard qu’prouvent toutes mes expditions et je me rjoue de penser que ce ne sont pas vos lettres qui restent ainsi lambiner en route. Je n’en prendrais gu&egrave,re mon parti.
Pourquoi nous taisez-vous vos projets de voyage desquels tout le monde parle ici?
Mon mari a dj lu le discours que vous lui recommandez — que n’a-t-il pas lu?.. Pauvre Baron Tiesenhausen! on reprsente l’amour les yeux bands, il me semble que l’on aurait bien aussi d accorder un bandeau la Mort, car elle s’adresse toujours mal. Du reste comme vous le dites, bienheureux ceux qui s’en vont dans la plnitude de la vie!
Voil une fin d’une lettre chagrine qui vous fera mal augurer de mon humeur, — mais non, rellement je suis assez bien.
Pour bien finir: avez-vous su le mariage de la vieille Hanska avec Balzac? C’est sa femme de soixante ans.
Перевод:

30 марта 1850.

Мой муж пишет вам (или, по крайней мере, начал писать, не знаю, закончит ли он когда-нибудь сей великий труд), чтобы привести свои доводы в пользу своей статьи о папстве1. Я не стану вторгаться в область комментариев в отношении католического опровержения, которое вы так любезно прислали нам. Этот предмет ввиду моего неведения решительно лежит вне моей компетенции, хотя, конечно, на уровне инстинкта у меня внутри есть множество соображений по поводу римского католичества, которые могли бы стоять рядом с теми отрывками, что вы нам прислали. К счастью для вас, я слишком ленива, чтобы пытаться изложить мои мысли. Я без сожаления оставляю их в том хаосе, в каком они находятся, и говорю себе, что невелика потеря.
Княгиня была чрезвычайно добра, натрудив себе руку и потратив время на скучное переписывание этой записки — прошу у нее позволения поцеловать эту руку, такую любезную и с таким прекрасным почерком.
У меня такое предчувствие, что это письмо застанет вас не в Константинополе, а на пути к Святой Земле. Поэтому я пишу его без усердия, как письмо, которое никогда не будет получено или, что еще хуже, получено несвоевременно. Я воображаю, что вы захотите провести Пасху в Иерусалиме. Как бы вы были правы! Подобная поездка в такой момент мне кажется верхом исполнения желаний!
Однако вернемся к моему письму: вы его получите либо совсем устаревшим или, если вдруг вы получите его в месте вашего паломничества, оно покажется вам скучным и неуместным.
Во всяком случае, я буду писать коротко и только поручаю вам вспомнить меня в своих молитвах. Тем более у меня нет для вас ничего нового. Единственная новость, о которой говорят всюду, это то, что вы просили разрешения продлить отпуск и получили его, потом еще прибыл Маршал Паскевич2, который стал предметом разговоров и пересудов. Государь первым нанес ему визит, и во время этого свидания Наследник3 три четверти часа дожидался в передней Маршала. Честь, оказанная ему монархом, и акт дисциплины и послушания отцу со стороны сына стали предметом разговоров в дипломатических кругах на несколько дней. Говорят, Государь едет в Варшаву.
Госпожа Смирнова недавно приехала сюда по делу своего мужа4 — вы знаете, какому. Она также собирается продать дом. Те, кто ее видел (г-жу Смирнову), находят, что она прекрасно выглядит. О болезни уже нет и речи.
Плетнев недавно долго сидел у моего мужа и прочитал ему целый том, полученный от Жуковского5. Последний хочет провести зиму в Ревеле — я не нахожу это особенное веселым.
От всего сердца благодарю вас за три последние письма, последнее от 6/18 марта. У вас сейчас, должно быть, настоящая весна, потому что даже у нас чувствуется ее приближение. Как бы то ни было, температура у нас такая, какая в других странах бывает среди зимы. Я все хочу вам сказать, что вы очень счастливы, избежав хотя бы на время ужасов все четырех времен года в Петербурге, ускользнув от них, но я прекрасно понимаю, что счастливы — это не то слово. Надеюсь регулярно получать от вас известия, хотя отдаю себе отчет в тысячах препятствий для переписки из-за вашего переезда.
Словом, благослови вас милосердый Господь и охрани вас через все трудности, все тяготы вавшего путешествия. Мои молитвы, конечно, весьма недостойные, но, по крайней мере, искренние, не будут лишними. Я не сомневаюсь, что княгиня сопровождает вас, и я желаю вам обоим здоровья и сил, и если мое письмо застанет вас еще в Константинополе, я хочу также, чтобы оно донесло до вас мои поздравления с праздником Пасхи.
Маленькая Мещерская6 ходит и чувствует себя не хуже после несчастного случая, о котором я упоминала в предыдущем письме7. Наша любезная госпожа Карамзина перенесла сильный грипп, эта болезнь задела всех, с тех пор как так называемая весна сделала вид, что приходит. Но, слава Богу, она уже поправилась, совершенно поправилась.

31-го марта.

Я уже запечатала письмо и собиралась послать его в Министерство, как мне подали ваше от 16-го числа.
Я не слишком хорошо понимаю причину задержки моих писем, и я радуюсь, что ваши письма не мешкают так в пути. Я бы никогда не смирилась с этим.
Почему вы умалчиваете о планах поездки, о которых все говорят здесь?
Мой муж уже читал речь, которую вы рекомендуете, — чего он только не читал?.. Бедный барон Тизенгаузен! Обычно изображают любовь с повязкой на глазах, мне кажется, такую повязку должна носить Смерть, потому что она всегда приходит не по адресу. Впрочем, как вы говорите, блаженны те, кто уходит в расцвете лет!
Вот конец печального письма, которое даст вам превратное понятие о моем настроении — однако нет, на самом деле я вполне благополучна.
Чтобы хорошо закончить, скажу: знаете ли вы о свадьбе старой Ганской и Бальзака?8 Это его шестидесятилетняя жена.

26. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Pra. 8/20 avril 1850

Vous ne vous attendez pas la nouvelle que va vous apprendre ma lettre. Dans quelques heures nous nous embarquons sur un bateau vapeur et allons Jrusalem. Priez pour nous et nous prierons pour vous. Il faut esprer que Dieu nous protgera. La saison est belle — quoique hier c<'est->-d cette nuit, nous ayons ressenti quelques lg&egrave,res secousses de tremblement de terre. Si nous pouvions tre quittes pour ces secousses et ne pas en avoir de trop fortes sur mer, ce serait un gain tout clair. Enfin que la volont de Dieu s’accomplisse. Je vous donnerai de nos nouvelles de Jrusalem. En attendant je vous baise les mains bien tendrement.
Continuez m’crire Constantinople.
<На конверте>:
Ее Превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой
на Моховой в доме Пикеева в С.-Петербурге.
Перевод:

Пера. 8/20 апреля 1850.

Вы не ожидаете новости, которую сообщит вам мое письмо. Через несколько часов мы поднимаемся на пароход и плывем в Иерусалим. Молитесь за нас, а мы помолимся за вас. Будем надеяться, что Господь нам поможет. Погода великолепная — хотя вчера, то есть этой ночью, мы почувствовали несколько легких толчков землетрясения. Если толчки прекратились совсем и не повторятся с силой на море, будем считать себя в выигрыше. В конце концов на вс воля Божья. Я напишу вам из Иерусалима. А пока нежно целую ваши ручки.
Пишите мне по-прежнему в Константинополь.

27. ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

St-Ptersbourg. 7/19 mai 1850.

Votre derni&egrave,re lettre du 8/20 avril nous a confirm votre dpart pour Irousalem, mais ne nous a rien appris de nouveau. Depuis plusieurs semaines dj l’on parlait ici de votre voyage projett — c’est un bruit qui circulait dans le monde, qui tait dans l’air — auquel nous avions tous ajout foi, et si vous avez reu ma lettre du 30 mars, elle vous aura prouv que nous tions cet gard presqu’aussi bien au courant de vos faits et gestes que vous-mme vous pouviez l’tre. Je suis bien impatiente de recevoir une lettre de vous date de Irusalem… bien dsireuse de connatre vos impressions et par-dessus tout pour le premier moment bien inqui&egrave,te de savoir comment vous avez tous deux supporter cette traverse et le trajet par terre qui vous restait encore faire entre Iaffa et la Ville Sainte. Pour commencer je pense bien que vous ne me parlerez que de ceci, car je sais combien en voyage il est presqu’impossible, tant qu’il dure, d’en rsumer les diffrentes impressions. On est comme dans un tourbillon et ce n’est que plus tard lorsque dans le calme du souvenir l’on se retrace les objets que l’on a vu, que l’on retrouve aussi ses propres sensations et le moyen de les dmler. Du reste je parle de mes expressions personnelles — peut-tre n’y a-t-il pas lieu les gnraliser.
Je vous remercie du fond de mon cur de votre exactitude m’crire — je ne saurais vous exprimer quel point vos lettres quelque courtes qu’elles soient me font plaisir. Ce sont des rayons de soleil qui viennent par ci, par l s’gayer des journes toujours tant soit peu brunes et nuageuses.
Nous sommes en plein printemps depuis une semaine environ. C’est dans une nuit que cette saison nous est close — un vritable changement vue — car jusqu’au dernier moment nous avions souffert de toutes sortes de rigueurs septentrionales. Enfin le mal est pass et dj oubli. Nous voici tombs dans la ncessit de rpondre cette question invitable que ram&egrave,ne chaque printemps: ‘Que faites-vous de votre t?’ Ah, vraiment oui, qu’en faisons-nous? je serais bien embarasse de rien prvoir cet gard bien qu’en apparence il semble que nous soyons tout fait au pied du mur pour prendre une rsolution. Nous sommes rellement de pauvres gens, peu intressants dans notre peine, mais bien chargs, je vous assure. Chaque fois que nous-nous remuons c’est comme si l’on tombait un vase renfermant une liqueur passablement pure et transparente dans le repos, mais que la plus lg&egrave,re secousse troublerait incontinent. Et dans ce moment combien la liqueur est trouble dj par avance… Heureuses gens ceux qui s’en vont rguli&egrave,rement tous les ans la mme poque dans leurs terres — pour lesquels l’emploi de chaque saison n’est plus une question, que l’imprvu tonne comme un accident dans la vie, mais pour lesquels cet imprvu ne fait pas le fond mme de toute la destine. Pour moi qui ne fait plus qu’endurer la vie et qui ne la trouve nullement charmante par quelque bout que je la prenne, les agitations, les incertitudes au sujet de l’emploi de quelques semaines m’irritent et m’ennuient au dernier degr.
Mon mari meurt d’envie d’aller l’tranger et il le pouvait bien, car une expdition du courrier lui est promise. Toutefois il n’y veut pas aller seul, il veut que je l’accompagne et pour ma part je n’en ai pas la plus lg&egrave,re envie. J’avais l’intention d’aller avec le gros de la famille Hapsal — mais il parat qu’il n’en sera rien. Je n’y tiens pas autrement. Si je m’en croyait je resterais la Моховой. Nous cherchons aussi un appartement pour l’hiver prochain et nous ne trouvons rien — c’est inquitant… enfin enore une fois: pauvres gens que nous sommes — si peu intressants, mais si chargs et si fatigus!
Hier le premier bateau vapeur est parti emmenant son bord une foule d’impatients des douceurs de l’Occident. Mr et Mme Chrptovitsch se trouvaient dans ce premier sauve qui peut, ils se rendent Paris et ne retourneront leur poste de Naples qu’en automne.
L’Empereur est Varsovie, mais ne sera absent, dit-on, que six semaines. A son retour, c’est—dire au moi de juin, le Chancellier doit aller Kissingen. Les Seebach vont aussi en Allemagne, les Bloudoff Rval. Le petit Mollrus nous a quitt depuis plusieurs semaines dj et cette fois dfinitivement, je crois. Il n’y aura bientt plus que nous Ptersbourg. Que vous dire de ce qui se passe ou que puisse vous intresser, vous qui avez eu le bonheur de visiter Irousalem! Je laisserai le temps user la force premi&egrave,re des impressions que vous avez d rapporter de ce lieu, avant de reprendre mon menu bavardage si terrestre et si fort au-dessous du diapason auquel se trouve selon toute vraisemblance votre pense.
On dit que vous passerez l’t dans votre campagne aux environs de Moscou, vous auriez bien raison et c’est un repos qui vous fera du bien apr&egrave,s la fatigue morale et physique occasionne par vos voyages lointains.
A propos, ou bien sans propos: mon mari n’a point achev la lettre qu’il avait commence pour vous il y a cinq semaines et que je vous annonais dans le temps. Il avait entrepris l’uvre sur une trop grande chelle, il s’est fatigu bien avant la moiti du travail et a tout laiss l. Peut-tre un jour trouverez-vous ces feuilles dans son portefeuille, elles y vg&egrave,tent consciencieusement, mais profondment oublies par leur auteur.
J’imagine que cette lettre-ci vous trouvera de retour Constantinople, mais vous prparant revenir en Russie, s’il est vrai toutefois que vous vouliez passer l’t chez vous la campagne. J’esp&egrave,re que vous me direz vos projets, et si vous allez la campagne donnez-moi votre adresse, je vous prie. Vous, crivez-moi toujours de grce et envoyez vos lettres comme par le pass la Моховой. Ah, qu’il a fait beau aujourd’hui! Nous sommes revenus en bateau de Smolna, des brises d’un air ti&egrave,de et embaum des premiers parfums du printemps couraient sur l’eau — cette eau glace il y a quatre semaines encore et que l’on pouvqait traverser comme si l’on se trouvait sur la terre ferme! Ptersbourg est bien beau et bien potique au printemps, il n’y a pas dire.
Adieu donc, vous recevrez probablement en mme temps que cette lettre des nouvelles de Mme Karamzine — nouvelles cette fois bien consquentes et intressantes — je me retire donc dscr&egrave,tement et vous prie seulement de me rappeler l’amiti de la Princesse. Ecrivez, je vous en prie, le plus souvent que vous pourrez.
Перевод:

С.-Петербург. 7/19 мая 1850.

Ваше последнее письмо от 8/20 апреля подтвердило нам ваш отъезд в Иерусалим, но не сообщило нам ничего нового. Уже несколько недель здесь говорили о вашей предполагаемой поездке — этот слух гулял в свете, носился в воздухе, которому мы доверяем, и если вы получили мое письмо от 30 марта, оно вам подтвердит, что мы были в курсе ваших дел и поступков почти настолько же, насколько и вы сами. С нетерпением жду вашего письма из Иерусалима… очень желаю узнать ваши впечатления и прежде всего сильно беспокоюсь о том, как вы оба перенесли путешествие по морю и по земле между Яффой и Святым городом. Думаю, что вначале вы мне будете писать только об этом, потому что по себе знаю, как почти невозможно во время путешествия, пока оно продолжается, передать разнообразие впечатлений. Ты словно в вихре, и только потом в тишине перебираешь в воспоминаниях виденное и вновь обретаешь свои ощущения и находишь средства их выразить. Впрочем, я говорю о своих собственных впечатлениях — может быть, не стоит их обобщать. От всей души благодарю вас за вашу аккуратность в переписке — не могу вам выразить, как дороги мне ваши письма, какими короткими бы они ни были. Они как солнечные лучики, проникающие отовсюду, чтобы скрасить вечно серые и ненастные дни.
У нас почти уже неделю стоит настоящая весна. Она наступила в одну ночь — вс мгновенно переменилось — ибо до последнего момента мы страдали от северных холодов. Но беда прошла и уже забыта. Мы теперь стоим перед необходимостью ответить на неизбежный вопрос, встающий каждой весной: ‘Что вы собираетесь делать летом?’ Ах, в самом деле, что мы будем делать? Я в растерянности оттого, что не могу ничего придумать в этом отношении, хотя внешне кажется, что мы приперты к стенке и должны принять решение. Мы на самом деле бедные люди, малоинтересные в нашей нужде, но очень обремененные, уверяю вас. Всякий раз, как мы двигаемся с места, у нас происходит как с сосудом, наполненным жидкостью, довольно чистой и прозрачной в покойном состоянии, но легкий толчок тотчас же взбаламучивает ее. А в настоящее время жидкость уже сильно взбаламучена заранее…1 Счастливы те, кто каждый год регулярно в одно и то же время отправляется в свое имение — для которых каждый сезон не встает один и тот же вопрос, которых непредвиденное удивляет как несчастный случай в жизни, но для которых это непредвиденное не определяет всю судьбу. Для меня, только тянущей лямку жизни и не находящей в ней никакой привлекательности, с какого боку ни подступись, волнения, неопределенность по поводу отъезда куда-то на несколько недель вызывают крайнее раздражение и досаду.
Мой муж умирает от желания ехать за границу, и он легко мог бы это сделать, так как ему обещана курьерская экспедиция2. Тем не менее он не хочет ехать один, он хочет, чтобы я сопровождала его, а я со своей стороны не испытываю ни малейшего желания. Я собиралась ехать со всем семейством в Гапсаль, но похоже, ничего не выйдет. Вернее, я не расположена к этому. Будь моя воля, я бы осталась на *Моховой*. Мы также подыскиваем квартиру на будущую зиму и ничего не находим — это беспокоит… повторюсь: бедные люди, подобные нам, так малоинтересны, но так обременены и измучены!
Вчера первый пароход отплыл, увозя на своем борту целую толпу страждущих прелестей Запада. Муж и жена Хрептович3 оба оказались на этом ‘спасайся кто может’, они отправились в Париж и вернутся к своей должности в Неаполе только осенью.
Государь в Варшаве, но будет отсутствовать, говорят, всего полтора месяца. По его возвращении, то есть в июле, Канцлер должен уехать в Киссинген. Зеебахи тоже едут в Германию, Блудовы — в Ревель. Младший Моллерус покинул нас уже несколько недель назад и на этот раз, по-моему, окончательно. Скоро в Петербурге останемся одни мы. Что вам рассказать о том, что происходит или что могло бы вас заинтересовать, вас, имеющего счастье посетить Иерусалим! Я дам вам время, чтобы улеглись самые первые, сильные впечатления, которые вы вынесете из этого места, а потом вновь примусь за мою болтовню, такую земную и такую ничтожную по сравнению с той высотой, на которой, по всей вероятности, находится ваша мысль.
Говорят, что собираетесь провести лето в вашей подмосковной деревне, вы прекрасно поступите, такой отдых вам будет очень полезен после нравственных и физических тягот вследствие ваших дальних путешествий.
Кстати или некстати: мой муж так и не кончил письма6, которое начал к вам пять недель назад и о котором я тогда вам сообщала. Он взялся за дело слишком большого масштаба, утомился на середине и бросил все. Возможно, когда-нибудь вы найдете эти листки в его портфеле, они заботливо хранятся там, но полностью забыты автором.
Я полагаю, что письмо это застанет вас в Константинополе, но накануне отъезда в Россию, если все-таки правда то, что вы собираетесь на лето в свою деревню. Надеюсь, вы скажете мне о своих планах, и если вы едете в деревню, дайте мне адрес, прошу вас. Продолжайте мне писать, пожалуйста, и присылайте письма, как и раньше, на *Моховую*. Ах, какой сегодня стоит день! Мы вернулись с пароходной прогулки из Смольны, теплый, пронизанный первыми весенними запахами ветерок пробегал по воде — воде, покрытой льдом еще месяц назад, по которой можно было идти как по твердой земле! Петербург очень красив и поэтичен весной, ничего не скажешь.
Итак, прощайте, возможно, одновременно с этим письмом вы получите известия от г-жи Карамзиной — на этот раз очень важные и интересные, я же скромно ретируюсь и только прошу дружески напомнить обо мне княгине. Пишите, прошу вас, так часто, как только можете.

28. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Jrusalem. 14/26 mai 1850.

Ce n’est pas une vision, encore moins un rve, c’est une douce et bonne ralit qui m’a transport dans la ville Sainte. Plus j’y suis et plis je m’y plais. La tristesse de cette ville et de ses environs a un charme indisible. Des montagnes plus ou moins arides, quelques bouquets d’oliviers parsems a et l, un terrain pierreux, peu de champs cultivs, une absence compl&egrave,te de gazons — du moins dans cette saison, au printemps, on dit qu’il y a dans les champs une verdure assez fraiche maille de fleurs — voici ce qui fait le fond des paysages du pays, mais venez les voir et vous m’en donnerez des nouvelles et comme moi vous vous sentirez attire avec affection et amour vers ces lieux, qui peut-tre partout ailleurs n’auraient rien d’attrayant. Mais ici la nature est en harmonie avec l’histoire de Jrusalem, et une nature plus riche, plus riante y serait dplace. N’allez pas croire que je me laisse emporter par l’enthousiasme religieux, bien loin de l, je voudrais que mon sentiment religieux fut plus fort et plus profond et qu’il donne une nouvelle force mes imressions et un cachet de sanctification qui leur manque. Comme de raison il faut re chrtien de cur, si ce n’est de fait, pour se plaire dans ces saintes solitudes o il n’y a de vivant que la tradition du pass, mais les douleurs humaines, mme sans tre domines par l’exaltation religieuse se trouvent ici mieux et plus l’aise qu’ailleurs. On se sent ici plus pr&egrave,s de ceux que l’on a perdu et que l’on pleure. Jrusalem est l’endroit de la terre le plus rapproch du ciel et du monde et de la vie qui nous attendent. La valle de Iosaphat est quelques pas des portes de la ville. Donnez-lui un sens rel ou fictif, mais en tout cas le cur l’adopte avec joie et attendrissement. La vrit gographique n’y fait rien. L’essentiel est de croire un lieu de runion et Jrusalem plus que toute autre localit vous donne cette douce croyance. — Vous me demandez dans votre derni&egrave,re lettre du 31 mars, reue ici, pourquoi vous fais-je un myst&egrave,re de nos projets de voyage. Mais vous savez que je n’aime pas parler de ce qui n’est encore que projet et d’ailleurs vous saviez Ptersbourg avant moi que je pouvais aller Jrusalem. Je n’ai reu que quatre ou cinq jours avant mon dpart l’avis du Minist&egrave,re qui m’annonait ma prolongation de mon cong et la permission que m’accordait l’Empereur d’aller Jrusalem. Avant d’obtenir cette autorisation, ce p&egrave,lerinage n’avair rien de certain. Ma femme et moi nous avons parfaitement bien support les fatigues du voyage qui d’ailleurs ne sont effrayantes que de loin. En ralit, c’est le voyage le plus facile et qui de Constantinople ne prend que 8 ou 10 jours. Le ciel et la mer nous ont constamment favoris durant toute la traverse et si pour notre retour nous avons tout aussi beau temps, nous n’aurons eu aucun mrite faire ce p&egrave,lerinage. Si le bon Dieu nous permet de revenir en Russie, je veux l’exemple de mon Homonyme Pierre l’Hermite venir y prcher des croisades pour la terre Sainte, mais toutes pacifiques. Comme je ne suis pas du tout d’avis de chasser les Turcs de Constantinople, je ne veux non plus que l’on les chasse de Jrusalem, malgr tout le dplaisir que j’y ressens en voyant les clefs du St-Sepulcre entre les mains d’un concierge, ou d’un golier Turc. Mais je crois qu’il entre dans les vues de Dieu que jusqu’ nouvel ordre les Turcs restent l o ils sont. Ceci sera plus tard un sujet de contreverse entre moi et Mr Tutcheff quand nous nous retrouverons au coin de la chemine. Ce que je veux, c’est que les p&egrave,lerinages soient plus frquents qu’ils ne le sont. Si ma femme et moi avons pu parvenir jusqu’ Jrusalem, il n’y a pas de raison pour que tout le monde n’y puisse aller. Ce voyage est mme moins couteux que tout autre et les facilits, comme je vous l’ai dit, sont la porte des plus paresseux. J’ai pri Paul de communiquer ma lettre aux Karamsine et ceux-ci de vous en faire part, de faon que vous avez d avoir de nos nouvelles. J’ignore encore ce que je ferai apr&egrave,s avoir quitt Jrusalem, mais en tout cas je compte tre de retour Constantinople pour les premiers jours de juillet. Continuez toujours y adresser vos lettres. Elles me parviendront et seront toujours les bienvenues. Depuis pr&egrave,s de six semaines j’ignore compl&egrave,tement ce qui se fait dans le monde politique et j’en suis tout heureux — le barbare! — s’crit votre mari avec indignation. Comme je l’ai dit, nos seuls journaux ici sont l’Ancien et le Nouveau Testament. Je vous baise tendrement les mains et me rappelle au bon souvenir de toute la famille. Si par hazard Paul tardait donner de nos nouvelles Ptersbourg, faites, je vous prie, part de cette lettre aux Karamsine.
<На конверте:>
Ее превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой.
В доме Пикеева на Моховой в С.-Петербурге.
Перевод:

Иерусалим. 14/26 мая 1850.

Это не видение и тем более не сон, это сладкая и добрая действительность, перенесшая нас в Святой город. Чем больше я тут нахожусь, тем больше мне он нравится. Печаль этого города и его окрестностей имеет несказанное очарование. Горы в основном голые, кое-где разбросаны купы оливковых деревьев, каменистая почва, мало обработанных полей, полностью отсутствуют лужайки — по крайней мере, в это время года, весной, говорят, что в полях довольно свежая зелень, расцвеченная цветами — вот что составляет основу местного пейзажа, но приезжайте взглянуть на них, и вы мне скажете, вы подобно мне будете дружески и любовно привязаны к этим краям, которые в другом месте не имели бы ничего особенно притягательного. Но здесь природа пребывает в гармонии с историей Иерусалима, и природа более богатая и пышная здесь была бы неуместна. Не подумайте, что я увлечен религиозным восторгом, отнюдь, я бы хотел, чтобы мой религиозный восторг был гораздо сильнее и глубже, чтобы он придал новую силу моим впечатлениям и печать благодати, которой мне недостает. Конечно, нужно быть христианином в душе, если не на деле, чтобы полюбить это святое уединение, где живо одно предание, но человеческое горе, даже без религиозного воодушевления, переносится здесь легче и лучше, чем где бы то ни было. Здесь чувствуешь себя рядом с теми, кого потерял и оплакал. Иерусалим — это место на земле самое близкое к небу, к тому миру и той жизни, которые нас ожидают. Долина Иосафат в нескольких шагах от городских ворот. Придавайте ей реальный или условный смысл, в любом случае сердце радуется и умиляется на нее. Географическая точность ничего не меняет. Главное, верить в место свидания, и Иерусалим, более чем любое другое место отвечает этой кроткой вере. — Вы спрашиваете меня в последнем письме от 31 марта, полученном здесь, почему я делаю тайну из наших планов путешествий. Но вы знаете, что я не люблю говорить о том, что еще не решено и, впрочем, вы в Петербурге узнали раньше меня, что я могу отправиться в Иерусалим. Только за четыре или пять дней до моего отъезда я получил разрешение из Министерства на продление отпуска и разрешение Государя на поездку в Иерусалим. Пока не были получены эти разрешения, поездка была под вопросом. Мы с женой прекрасно перенесли тяготы пути, которые, впрочем, кажутся страшными только издали. В действительности это самое легкое путешествие, которое берет из Константинополя всего 8 или 10 дней. Небо и море всю дорогу благоприятствовали нам, и если на возвратном пути также будет прекрасная погода, то мы не будем иметь никакой заслуги в том, что совершили это паломничество. Если милосердый Господь даст нам вернуться в Россию, я хочу по примеру моего тезки Петра Пустынника1 проповедовать крестовые походы в Святую Землю, но только мирные. Поскольку я не придерживаюсь того мнения, что надо турок изгнать из Константинополя, я не хочу также, чтобы их изгнали из Иерусалима, несмотря на все неудовольствие, какое я испытываю, видя ключи от Гроба Господня в руках турецкого консьержа или тюремного смотрителя. Но мне кажется, что так угодно Богу, и до нового указания турки останутся там, где они есть. Позже это будет предметом наших споров с Тютчевым, когда мы сядем с ним вместе у камина. Чего я хочу, так это чтобы паломники приезжали сюда чаще, чем теперь. Это путешествие даже дешевле, чем любое другое, а его легкость, как я уже говорил, доступна даже самым ленивым. Я просил Павла прочитать мое письмо Карамзиным, а тех поделиться с вами, так что вы должны были иметь от меня известия. Я пока не знаю, что буду делать по возвращении из Иерусалима, но в любом случае я предполагаю вернуться в Константинополь в первых числах июля. Адресуйте по-прежнему туда свои письма. Они будут мною получены и всегда желанны. Уже почти шесть недель я совершенно ничего не знаю, что делается в мире политики, и счастлив этим. ‘Варвар!’ — воскликнет ваш муж с возмущением. Как я уже говорил, наши единственные газеты здесь — это Ветхий и Новый Завет. Нежно целую ваши ручки и кланяюсь всему семейству. Если случайно Павел опоздает сообщить новости о нас в Петербурге, прошу вас, прочитайте это письмо Карамзиным.

29. ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

St-Ptersbourg. 2/14 juillet 1850.

J’ai pass deux mois sans recevoir de vos nouvelles et ce n’est qu’avant-hier que votre lettre date de la Ville Sainte et du 14/26 mai m’est enfin parvenue. J’avais bien compt sur quelque perturbation dans notre correspondance et je m’tais prpare quelque chose comme quatre ou cinq semaines de privation de vos lettres — pass ce temps l’ennui m’a gagne et l’inquitude souvent. Toutefois nous avons indirectement su votre heureuse arrive Irusalem — c’tait une bonne chose dj — puis vers la fin du mois de juin, lors du retour de Mme Karamzine de Moscou, nous avons eu le tr&egrave,s grand plaisir de voir Mr votre fils qui nous a communiqu tous votre intressante lettre (du 9 mai, je crois). C’est mon mari qui me l’a traduite. Tout cela m’a un peu rassure comme un cho lointain de votre voix — ou plutt cela a tromp ma peine — car l’anciennet des dates tait l pour compromettre toute scurit. — Enfin le 30 juin, deux mois jour pour jour depuis la rception des quelques lignes que vous m’criviez de Pra avant votre embarquement, je suis entre en possession du bien qui m’tait destin depuis six semaines. Je vous remercie bien, bien fort de m’avoir crit — j’enverrai votre lettre Mme Karamzine, bien qu’elle ait lu celle adresse par vous au Prince Paul, je sais que cela lui fera plaisir et pendant tout l’hiver d’ailleurs je lui communiquais toujours ce que vous m’criviez, — c’est dj une chose tablie. — Ah, vous trouverez beaucoup de convertis votre retour en Russie, lorsque vous y commencerez votre prdication en faveur des voyages Jrusalem. Qui ne s’estimerait heureux de pouvoir suivre l’exemple que vous venez de donner?.. Ce n’est pas, je suppose, la bonne volont qui manque le plus souvent, mais la possibilit de tant alonger la chane laquelle on est riv. Si j’en juge d’apr&egrave,s le sentiment que nous avons en commun, mon mari et moi, les moins pieux trouveraient dans ce voyage le centuple de l’attrait et des jouissances que leur on offrirait tout autre. Mais pour ceux qui ont dans le cur quelqu’tincelle d’un sentiment religieux, comment l’ide de voir enfin, de se sentir vivre dans des lieus aussi impregns de souvenirs chers et prcieux ne serait-elle pas leur plus belle esprance? — Les premi&egrave,res imaginations de mon enfance (et ce qui m’arrive moi est probablement le fait du plus grand nombre) m’ont reprsent les lieux o se passait toute cette sainte histoire raconte par l’Evangile, et maintenant que les annes se sont accumules je revois toujours s’accomplissant dans ces mmes lieus imagines dans mon cur mu de cinq ans toute cette mme histoire divine. Ce sont comme des souvenirs lointains d’une patrie toujours ch&egrave,re et aime bien que depuis longtemps, longtemps quitte… il n’y a pas de doute que l’on aimerait la raissaisir enfin — mais ce qui m’tonne, c’est que l’on s’en puisse jamais arracher, une fois l.
Je voudrais donner quelque intrt ma lettre en vous parlant du Pce Paul, mais il vous crit probablement rguli&egrave,rement et d’ailleurs il est Pterhoff ou du moins dans ses environs l, depuis quelques jours dj, de sorte que je n’ai absolument aucun nouveau rapport vous en faire. Ce que je puis vous dire c’est que nous avons t bien enchants de faire ou de renouveler la connaissance de Mme votre belle-fille qui est rllement charmante de toutes mani&egrave,res. La petite P-cesse Cathrine est dlicieuse avec son petit nez retrouss et ses grands yeux vifs et spirituels. — Enfin tout ce mnage vous rassr&egrave,ne l’me et vous rafraichit la vue comme le ferait un site doux et charmant clair par un Ciel de printemps sans nuages. Tout le monde se portait bien dans la famille il y a cinq jours de cela. —
Je vous dirai en deux mots ce qui nous concerne: l’expdition de courrier de mon mari, promise, mais non accorde, jusqu’ici du moins, le tient dans une attente qui n’est pas sans motion. Pour tromper son besoin de locomotive et se donner le change pendant une quinzaine de jours, il faisait la navette entre Ptersbourg et Pawloffsky. Il avait lou une chambre au Vauxhall et y passait parfois la nuit — mais il me semble que cette distraction a fait son temps et je crois que nous allons pass autre chose. J’entends parler d’une tourne au lac Ladoga qui doit consumer 4 jours — c’est toujours cela — ensuite je pense qu’il ira faire une courte visite sa m&egrave,re Moscou et de la sorte l’automne arrivera et tout sera sauv. — La saison est exceptionnellement cette anne — nous la passons en ville et en fait de maison de campagne nous nous sommes donn une cal&egrave,che 4 places dans laquelle nous allons passer nos soires au loin, mais toujours en famille. Je ne vois la lettre plus personne. Les les sont presque dsertes cette anne, dsertes de figures connues et sympathiques. J’ai revu le danseur de corde Krestoffsky qui fait toujours ses sauts et ses bonds, j’ai t aux eaux, la Concordia, partout — c’tait le pays des rves et des fantmes. L’anne prochaine j’esp&egrave,re bien tre la campagne loin, loin dans des forts les jours de spleen, dans des champs riants les jours de stupide foltrerie. J’en ai d’autant plus l’espoir que je crois tre sur le point de devenir propritaire d’un petit bien dans le gouvernement de Toula. Ce n’est pas l que je pourrai demeurer attendu que c’est uniquement une terre de rapport, mais comme j’en devrai prendre possession et m’y montrer et que ce lieu se trouve sur le chemin de la terre de mon mari, je me trouverai tout naturellement dirige vers le point o tend mon ambition. En voil des projets qui vous feront sourire, vous qui ne donnez pas dans ce genre. Et ni moi non plus Dieu sait, je n’aime pas assez l’avenir pour cela — mais ce temps magnifique me donne une telle passion de vie champtre que je me rabats sur des esprances pour l’anne prochaine, ne pouvant rien m’accorder de semblable celle-ci. — Les enfants font leur villgiature au jardin d’t, c’est au point que Jean l’appelle ‘notre jardin’ — ils y djeunent et y passent leurs journes enti&egrave,res. Dmitri est en vacances, je suis si heureuse de l’avoir rcupr que je me sens aussi en vacances. Je ne le laisserai plus retourner chez Suzor, il n’y a rien appris et sa sant a pt de cette vie de classe et de captivit. Les enfants devaient passer de l’enfance la jeunesse sans transition, je n’ose pas penser tout l’ennui qui attend mes pauvres garons.
Aujourd’hui il y a un an que vous tes arrivs Constantinople — o tes-vous dans ce moment? Je vous y suppose de retour. Avez-vous bien souffert de la chaleur en revenant de votre expdition en Palstine? Je vous prie de dire mille tendres choses de ma part la Princesse et que plus que jamais j’ai trouv au Pce Paul l’air anglais — quelque chose d’indfinissable et de potique en lui qui me rappelle les portraits de Lord Byron — ce n’est pas la premi&egrave,re fois que j’ai dit et trouve cela. — J’ai bien pens vous et offert mes indignes et humbles pri&egrave,res au Ciel pour vous jeudi dernier 29 juin.
Je veux que cette lettre vous porte mes vux et mes flicitations pour le 16 de ce mois, votre jour de naissance, si je ne me trompe.
Перевод:

С.-Петербург. 2 июля 1850.

Два месяца я не получала от вас вестей, и только третьего дня наконец до меня дошло ваше письмо от 14/26 мая. Я, конечно, рассчитывала на некоторое нарушение нашей переписки и была готова жить без ваших писем недели четыре или пять — но когда они прошли, меня стала одолевать скука, а часто и беспокойство. Тем не менее мы знали стороной о вашем благополучном приезде в Иерусалим — это уже было хорошо — потом к концу июня, после возвращения г-жи Карамзиной из Москвы, мы были счастливы видеть вашего сына, который сообщил нам всем ваше интересное письмо (от 9 мая, по-моему). Мой муж перевел его мне. Все это немного успокоило меня как отдаленное эхо вашего голоса — или скорее уменьшило переживания — ибо даты были такие старые, что лишали всякого спокойствия. — Наконец 30 июня, спустя два месяца день в день после получения от вас нескольких строк, написанных в Пере перед отъездом, я наконец завладела имуществом, предназначенным мне спустя шесть недель. Я вас очень, очень благодарю за то, что вы мне написали — я пошлю ваше письмо г-же Карамзиной, хотя она читала то, которое вы написали князю Павлу, я знаю, оно доставит ей удовольствие, и всю зиму я сообщала ей все, что вы мне писали, — это уже стало традицией. — Ах, вы найдете по возвращении в Россию множество обращенных, если начнете проповедовать в пользу поездок в Иерусалим. Кто не почтет за счастье последовать вашему примеру?.. Я полагаю, что чаще всего недостает не доброй воли, а возможности продлить цепь, которой люди привязаны. Если судить по тому чувству, которое испытываем мы с мужем оба, и менее набожные нашли бы в этом путешествии сторицею привлекательность и наслаждение, как и в любом другом путешествии. Но для тех, у кого сердце теплится религиозное чувство, мысль наконец увидеть, побывать в местах, проникнутых дорогими и бесценными воспоминаниями, не стала бы самой прекрасной надеждой? — Первые впечатления моего детства (а то, что происходило со мной, наверное, бывало с очень многими) хранят места, где происходила вся священная история, рассказанная в Евангелии, и теперь, когда накопились года, я всегда заново вижу, как совершается вся эта божественная история в местах, которые хранило в своем воображении взволнованное сердце пятилетней девочки. Это как бы отдаленные воспоминания о дорогой и любимой отчизне, покинутой давно-давно… без всякого сомнения, хотелось бы наконец обрести ее — но что меня удивляет, что, приняв ее сердцем, уже никогда нельзя вырвать ее оттуда.
Я бы хотела придать некоторый интерес моему письму, рассказав вам о князе Павле, но он, наверное, сам пишет вам регулярно и к тому же он уже несколько дней находится в Петергофе или его окрестностях, так что я не могу сказать совершенно ничего нового о нем. Я могу только сказать, что мы были счастливы совершить или вернее возобновить знакомство с вашей невесткой, которая прелестна во всех отношениях. Маленькая княжна Екатерина восхитительна со своим вздернутым носиком и большими живыми и умными глазами. — Словом, все это семейство должно радовать вашу душу и освежать взор подобно приятному и очаровательному месту, освещенному весенним безоблачным небом. Пять дней назад вся семья была здорова. —
Скажу в двух словах о нас: курьерская экспедиция, обещанная, но не предоставленная моему мужу, до сих пор, по крайней мере, держит его в ожидании, несколько напряженном. Чтобы обмануть свою жажду передвижения и сменить обстановку на пару недель, он снует туда сюда между Петербургом и Павловском. Он снял комнату на Вокзале и иногда проводит там ночь — но мне кажется, что это развлечение уже наскучило, и думаю, настало время перейти к другому. Я слышала о поездке по Ладоге, которая займет 4 дня1. Затем я думаю, что он коротко навестит свою мать в Москве2, так и осень наступит, и все будет спасено. Это лето у нас исключительное — мы проводим его в городе и в качестве деревенского дома мы взяли 4-местную коляску, в которой вечерами ездим на дальние прогулки, но всегда семьей. Я буквально никого не вижу. Острова в этом году почти совсем опустели, опустели без знакомых и приятных лиц. Я видела танцора на канате на Крестовском, который по-прежнему совершает свои прыжки и скачки, я была на водах, в Конкордии, всюду — это была страна мечты и призраков. На будущий год, надеюсь, я окажусь в деревне, далеко-далеко среди лесов проводя дни в меланхолии и среди радостных полей в бездумном веселье. Я тем более надеюсь на это, что вот-вот стану владелицей маленького имения в Тульской губернии3. Я не смогу там жить, пока это единственно земли, дающие доход, но поскольку я должна войти во владение и показаться там и к тому же это место расположено на пути к имению моего мужа, я естественным образом хочу направиться туда, куда влечет меня мое стремление. Вот мои планы, которые заставят вас улыбнуться, поскольку вас не увлекают подобные вещи. И ни мне, ни даже Богу не известно — за это я не слишком люблю будущее — но эта великолепная погода мне внушает такую страсть к деревенской жизни, что я заговариваю о надеждах на будущий год, не имея возможности получить нечто подобное в этом году. — Дети проводят свою дачную жизнь в Летнем саду, так что Иван стал уже называть его ‘наш сад’ — они там завтракают и проводят целые дни. Дмитрий вышел на каникулы, я так счастлива, что он вернулся, и сама чувствую себя на каникулах. Я не отправлю его больше к Сюзору, он ничему там не научился, а здоровье его пострадало от сидения в классе и пребывания в неволе. Дети должны попасть сразу из детства в юность, не осмеливаюсь и думать, какая скука ожидает моих мальчиков.
Сегодня ровно год, как вы прибыли в Константинополь — где вы в эти минуты? Я полагаю, что на возвратном пути. Не страдали ли вы от жары, возвращаясь из Палестины? Прошу вас передать тысячу нежностей княгине и то, что я более чем когда-либо нашла, что князь Павел имеет вид англичанина — что-то неопределимое и поэтическое в нем, напоминающее портреты лорда Байрона — уже не в первый раз я говорю и помечаю это. — Я много думала о вас и посылала мои недостойные и смиренные молитвы к небу в прошлый четверг, 29 июня. Мне бы хотелось, чтобы это письмо принесло вам мои пожелания и поздравления к 16-му числу, вашему дню рождения, если я не ошибаюсь.

30. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Buuk-dr. 14/26 juillet 1850

Votre derni&egrave,re lettre tait tellement pleine de projets de voyage dans toutes les directions que je ne savais vraiment o vous chercher. Je viens d’apprendre que vous tiez encore la Mochovoye et je m’empresse de vous dire ce que probablement vous savez dj et nommment que nous voil fort heureusement revenus des rives du Jourdain aux rives du Bosphore. Tout notre p&egrave,lerinage a t bni de la Providence. Sauf quelques moments de fatigue et quelques lg&egrave,res privations, invitable dans tout voyage, mme travers de pays plus civiliss que ceux que nous avons parcourus, nous n’avons recueilli partout que de saintes et douces motions et n’avons eu jamais de pnibles tribulations supporter. Dieu veuille que nous puissions atteindre aussi heureusement les rives de la Nva. Nous comptons tre Moscou pour le mois de septembre, y passer trois ou quatre semaines, c’-d Ostafiewo, et venir vous rendre visite la Mochovoye dans les premiers jours d’octobre. Voici notre programme qui attend la sanction de la Providence. J’aurais voulu quitter Buuk-dr plus tt que nous ne le ferons, mais ma femme craint les chaleurs d’Odessa et mnage beaucoup remettre notre dpart au 4 aot. Ma belle-fille m’a donn de vos nouvelles. Je dsire qu’il y aye de votre part autant de sympathie pour elle qu’elle en a ressentie pour vous. Nous sommes ici tout dpayss sans Paul et sans sa famille. Il me semble que sans eux mon existence ici est une anomalie, un non-sens, malgr le splendeurs du Bosphore et de la lune musulmane que j’ai revu avec plaisir et qui ont un grand charme mme apr&egrave,s les tableaux divers et riches en beaut qui se sont drouls mes yeux pendant ces dix semaines de prgrination. J’esp&egrave,re que vous avez reu ma lettre crite Jrusalem et qu’en gnral vous tiez tenue au courant de mes faits et gestes, car je recommandais Paul de communiquer mon journal aux Karamsine et ceux-ci de vous en faire part. Je ne doute pas que Sophie, le drogman par excellence, ne se soit acquitte de ce soin avec z&egrave,le et habilet. Ne m’en voulez pas, je vous prie, pour cette lacune dans notre correspondance directe. Mais j’avais peine le temps de rendre compte Paul de mes impressions de voyage, et puis il et fallu se rpter et traduire en Franais ce que je venais de dire en Russe. D’ailleurs je ne sais et ne puis crire que quand et l o je suis encr, o je suis familiaris avec ma table, mon encrier, mon fauteuil, etc. etc. etc. — Agrez nos remerciements pour les livres et le coton que nous avons trouv notre retour. Quant la lettre remise Fuad-effendi, il n’en est pas question. — Je n’ai point vu Lamartine, mais je vois tous les jours Tchichatcheff, non le vtre, non le beau, mais l’asiatique. Quoiqu’il soit ou tant soit peu ridicule, je recommande votre mari ses articles dans la ‘Revue des Deux Mondes’ sur l’Asie Mineure. Ils soutiennent beaucoup d’observations et d’accusations bien fondes, qui rectifient les mensonges louangeurs dbits par la presse europenne bien paye pour mentir. On assure que Lamartine outre le domaine qui lui a t octroy, a su tirer du Sultan encore quelques centaines de mille piastres comme frais d’tablissement. Quel misrable. Les personnes qui l’ont vu prtendent qu’il est tout fier de son uvre de fvrier, tout en disant que les choses ne peuvent aller comme elles vont aujourd’hui, que la France a besoin d’une Rpublique appuye sur des institutions monarchiques, etc. Les Franais ne peuvent jamais se contenter du mot propre. Quand ils ont une Monarchie ils veulent qu’elle soit rpublicaine. Quand vient le tour de la Rpublique ils veulent qu’elle soit monarchique. Je ne suis point encore las de mon mtier de touriste. Nous allons faire avec Titoff une petite excursion en Asie pour visiter Brousse et peut-tre pousserons-nous jusqu’ Nice. Si vous voulez bien me rpondre cette lettre, je crois que vous ferez bien de m’crire Moscou, au nom de Boulgakoff, pour les premiers jours de septembre. Autrement votre lettre pourrait s’garer en me cherchant, soit ici, soit Odessa, soit Kiew. En attendant je vous baise tendrement les mains, vous prie de dire mes amitis votre mari et d’embrasser les chers enfants.
Перевод:

Бююк-дере. 14/26 июля 1850.

Ваше последнее письмо так полно планов поездок во все направления, что я просто не знаю, где вас искать. Я только что узнал, что вы еще на Моховой, и спешу сообщить то, что вы, наверное, уже знаете, что мы благополучно вернулись с берегов Иордана на берега Босфора. Все наше паломничество прошло под Божьим благословением. За исключением отдельных моментов усталости и некоторых лишений, неизбежных в любой поездке, даже по более цивилизованным краям, чем те, по которым мы путешествовали, мы выносили всюду только святые и приятные впечатления и ни разу не пережили никаких тягостных терзаний. Дай Бог, чтобы мы так же благополучно прибыли к берегам Невы. Мы предполагаем быть в Москве в сентябре, провести три-четыре недели там, то есть в Остафьеве, и приехать к вам на Моховую в первые дни октября. Вот наша программа, ожидающая Божьего благословения. Я хотел бы покинуть Бююк-дере как можно скорее, но моя жена опасается одесской жары и хочет отложить наш отъезд до 4 августа. Моя невестка сообщила нам о вас. Я бы желал, чтобы и вы со своей стороны испытывали к ней такую же симпатию, как и она к вам. Нам здесь стало все чуждо без Павла и его семьи. Мне кажется, что без них мое пребывание здесь — это аномалия, бессмыслица, несмотря на красоты Босфора и мусульманскую луну, которые я с радостью увидел вновь и которые поистине очаровательны даже после разнообразных картин, богатых красотами, промелькнувших перед моими глазами за полтора месяца паломничества. Надеюсь, вы получили мое письмо из Иерусалима, и вообще в курсе моих дел, потому что я просил Павла сообщать мой дневник Карамзиным, а тех — делиться им с вами. Я не сомневаюсь, что Софи, драгоман по преимуществу, выполнила эту задачу усердно и ловко. Не сердитесь на меня, прошу вас, за перерыв в нашей прямой переписке.
Но у меня едва хватало времени, чтобы дать отчет о моих путевых впечатлениях Павлу, а потом надо было еще повторяться и переводить на французский язык то, что я уже написал по-русски. Между прочим, я могу писать только там, где я освоился, сроднился со столом, чернильницей, креслом и пр. — Примите нашу благодарность за книги и хлопок, которые мы нашли по приезде. Что касается до письма, переданного через Фуад-эффенди, о нем не было речи. — Я не видал Ламартина. Но я каждый день видаю Чихачева, не вашего, не красавца, а азиатского1. Как бы то ни было, и как бы это не было смешно, я рекомендую вашему мужу его статьи в ‘Ревю де Д Монд’ о Малой Азии2. В них содержится много наблюдений и рассуждений очень основательных, которые исправляют лживую лесть, поднятую европейской прессой, хорошо проплаченной, чтобы она лгала. Уверяют, будто Ламартин, помимо имения, которое он выпросил, сумел вытянуть из Султана несколько сотен тысяч пиастров на обзаведение. Какое ничтожество. Те, кто его видел, полагают, что он очень доволен своим февральским произведением3 и говорит, что дела не могут идти так, как они идут сегодня, что Франции необходима Республика, опирающаяся на монархические институты и пр. Французы не могут довольствоваться одним словом. Если у них Монархия, то они хотят, чтобы она была республиканская. Когда приходит черед Республике, они хотят, чтобы она была монархическая. Я еще не устал от моего ремесла туриста. Мы собираемся совершить вместе с Титовым маленькую экскурсию в Азию и посетить Брусс и возможно, доберемся до Нисе. Если вы ответите мне на это письмо, то можете писать мне в Москву, на имя Булгакова4, в первые дни сентября. Иначе ваше письмо затеряется в поисках меня или здесь, или в Одессе, или в Киеве. А пока я нежно целую вам ручки, прошу вас дружески кланяться вашему мужу и обнять милых детей.

31. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ЭРН. Ф. ТЮТЧЕВОЙ

Odessa. 18 aot 1850

Nous avons quitt le pays des rves, des fantasmagories, des hallucinations. Nous voici en pleine ralit, suant grosses gouttes et avalant des avalanches de poussi&egrave,re, passant des ennuis de la douane et ainsi de suite. J’ai retrouv Odessa plus poudreux et plus suffoquant que jamais. Nous esprons le quitter demain ou apr&egrave,s-demain matin, nous nous arrterons Kiew deux ou trois jours, car j’ai conscience et regret de ne pas connatre cette ville, et si Dieu le permet, je me retrouverai dans mon cher Ostafiewo, pour les premiers jours de septembre. J’esp&egrave,re y trouver de vos nouvelles qui me manquent depuis longtemps. Ma belle-fille me mande que vous venez aussi de faire un petit p&egrave,lerinage. A notre entrevue nous pourrons faire un change de reliques et d’impressions de voyage. Toute cette anne passe en courses, si varie, si riche en sensations et spectacles de tout genre me semble un rve. Je suis souvent me demander, si c’est moi qui ai visit les ruines de Troie, la terre Sainte, les montagnes de Liban, etc., et j’ai bien de la peine reconnatre mon identit au milieu de tous ces souvenirs. Le point de dpart a t bien triste, mais nanmoins je dois remercier la Providence pour la protection qu’elle m’a accorde durant tout ce voyage et surtout pour m’avoir permis de voir Jrusalem, car toutes les autres impressions s’effacent devant celle que j’ai remporte de la cit Sainte. Tout le reste n’tait que des distractions plus ou moins vives, plus ou moins intressantes, dont j’aurais pu facilement me passer. Mais le souvenir de Jrusalem est une acquisition morale, intime qui se fond avec les affections de l’me les plus ch&egrave,res, les plus inaltrables.
Quand je vous ai dit que j’ai horriblement chaud et que je suis couvert de poussi&egrave,re, je n’ai plus rien vous dire d’Odessa. Aussi je vous quitte jusqu’ Ostafiewo en vous baisant tendrement et en me rappelant au souvenir de Mr Tutcheff.
<На конверте:>
Ее Превосходительству Ернестине Федоровне Тютчевой
На Моховой в доме Пикеева в С.-Петербурге.
Перевод:

Одесса. 18 августа 1850.

Мы покинули страну грез, фантасмагорий, видений. Вот мы в самой настоящей действительности, глотая пыль, проходя тяготы таможни и проч. Я нашел Одессу еще более пыльной и удушливой, чем обычно. Мы предполагаем уехать отсюда завтра или послезавтра утром, остановимся в Киеве на два-три дня, потому что мне стыдно и жаль не знать этого города, и если Богу будет угодно, я окажусь в моем милом Остафьеве в первые дни сентября. Надеюсь найти там от вас письмо, без которых я уже давно скучаю. Моя невестка сообщила мне, что вы тоже совершили небольшое паломничество, при нашем свидании мы обменяемся впечатлениями и реликвиями. Весь этот год прошел в разъездах, так разнообразно, так богато впечатлениями и зрелищами всякого рода, что кажется мне сном. Я часто спрашиваю себя, я ли это посетил развалины Трои, Святую Землю, горы Ливана и пр., и мне трудно признать самого себя среди этих воспоминаний. Отправная точка была очень печальной1, но все же я должен благодарить Провидение за милость, оказанную им во всем этом моем путешествии, и особенно за то, что оно дало мне возможность увидеть Иерусалим, потому что все прочие впечатления стираются перед теми, что я привез со Святой Земли. Все прочее было только развлечением, более или менее живым, более или менее интересным, без чего я бы мог спокойно обойтись. Но воспоминания о Иерусалиме — это нравственное, задушевное приобретение, которое сливается с самыми дорогими, нерушимыми душевными привязанностями.
Когда я вам написал, что здесь страшная жара и что я весь покрыт пылью, то мне больше нечего сказать об Одессе. Так что я покидаю вас до Остафьева, нежно целую ручки и кланяюсь Тютчеву.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 28 июня 1849 г. Одесса

1 Мысль о православном Востоке Тютчев высказывал в своих статьях того времени, посвященных европейской революции 1848 г., например, в отрывке без заглавия от 27 декабря 1848 г.: ‘Движение, потрясающее в настоящее время Запад, найдет свое разрешение и предел лишь тогда, когда увидят православного папу в Риме, подчиненного светской власти православного императора в Константинополе’, в стихотворении ‘Русская география’, а также, конечно, в частных разговорах, в том числе с П. А. Вяземским. Подробно об историософии Тютчева см. комментарии Б. Н. Тарасова к т. 3 ПСС Ф. И. Тютчева в 6 т. (М., 2003).
2 Кокошкин Сергей Александрович (1795 или 1796—1861), черниговский, полтавский и харьковский генерал-губернатор (1847—1856).
3 Сенявина (урожд. бар. д’Оггер) Александра Васильевна (?—1862), дочь нидерландского посла в Петербурге, жена товарища министра внутренних дел И. Г. Сенявина. Вместе со своей сестрой бар. Елизаветой Васильевной Мейендорф принадлежала к близкому пушкинскому окружению, славилась ученостью, которую неоднократно отмечал в своих письмах и Тютчев.
4 Вяземские остановились в гостинице ‘Лондонской’.
5 Сын Вяземского Павел Петрович (1820—1888) служил в составе русской дипломатической миссии в Константинополе и жил там с женой Марией Аркадьевной (рожд. Столыпиной, по первому мужу Бек, 1819—1889). П. А. и В. Ф. Вяземские в феврале 1849 г. похоронили дочь Марию Петровну Валуеву (1813—1849) и отправились в Константинополь к сыну, откуда предполагали совершить паломничество к Святой земле.
6 Воронцов Михаил Семенович (1782—1856), светлейший князь, в 1844—1854 гг. кавказский наместник и главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом.
7 Жуковский Василий Андреевич (1783—1852), его жена — Елизавета Евграфовна Рейтерн (1821—1856). Приезд Жуковского в Россию не состоялся. 1 сентября 1849 г. А. П. Елагина писала Жуковскому: ‘Мы ждали вас все в июле, по письму вашему Ванюше (И. В. Киреевскому. — Л. Г.), но вы не сказали причины, почему напрасно ждали’ (Переписка В. А. Жуковского и А. П. Елагиной. М., 2009. С. 591).
8 Вяземская (урожд. Гагарина) Вера Федоровна (1790—1886), княгиня, с 1811 г. жена П. А. Вяземского.

2. П. А., В. Ф. Вяземские — Эрн. Ф. Тютчевой 14/26 июля 1849 г. Бююк-дере

1 Местечко под Константинополем, резиденция русского посланника.
2 Бургуэн (Bourgoing) Поль Шарль (1791—1864), барон, французский посланник в Мюнхене (с 1835), мюнхенский знакомый Тютчева. В мае 1849 г. в брошюре ‘P. de B. Mmoire politique. Politique et Moyens d’action de la Russie, impartialement apprcis (П. де Б. Политическая записка. Политика и образ действий России в беспристрастной оценке)’ опубликовал статью Тютчева ‘Россия и революция’ без названия и указания имени автора — ‘Mmoire prsent l’Impereur Nicolas depuis la Rvolution de fvrier par un Russe employ suprieur des affaires trang&egrave,res (Записка, представленная императору Николаю Павловичу после Февральской революции русским чиновником высшего разряда Министерства иностранных дел)’. Брошюра была напечатана в 12 экземплярах и передана автором высшему руководству Франции.
3 В журнале большая часть обозрения Э. Форкада ‘Chronique de la Quinzaine’ была посвящена анализу ‘записки’ Тютчева (Revue des Deux Mondes. 1849. T. II, p. 1053—1056).
4 Письмо неизвестно.

3. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 23 июля / 4 августа 1849 г. Бююк-дере

1 Бем (Behm) Юзеф Захариаш (1794—1850), польский генерал, фельдмаршал турецкой армии, главнокомандующий войск венгерского восстания в 1848 г.
2 Лидерс Александр Николаевич (1790—1874), генерал от инфантерии (с 1848), генерал-адъютант (с 1849). Командир русского 5-го пехотного корпуса. 8/20 июля 1849 г. Бем вторгся в Молдавию и едва не разбил стоявший там русский батальон. Своевременное прибытие подкреплений заставило Бема опять отступить в Трансильванию. Лидерс неоднократно вступал в бои с войсками Бема, 25 июля / 6 августа в сражении при Германштадте Бем был разбит корпусом Лидерса и ушел в Венгрию. В августе 1849 г. трансильванская венгерская армия потерпела окончательное поражение.
3 Господарь — титул правителей княжеств Молдавии и Валахии. Имеются в виду Григорий Александр Гика (Ghica, 1807—1857), молдавский господарь с июня 1849 по 1853 г. и с 1854 по 1856 г., и Барбу Димитрие Штирбей (Stirbey) (1799—1869), господарь Валахии в 1848—1853 гг. (фактически с июня 1849) и в 1854—1856 гг.
4 Опик (Aupick) Жак (1789—1857), генерал, французский посланник в Константинополе (1848—1851).
5 Жена Ж. Опика с 1828 г. — Каролина (урожд. Арчембо-Дюфей, Archimbaut-Dufays, в первом браке Бодлер, Baudelaire, 1793—1871), мать поэта Шарля Бодлера.
6 Вяземский ссылается на стихотворение Огюста Барбье (Barbier, 1805—1882) ‘Собачий пир’, по мотивам которого была написана картина А. Делакруа ‘Свобода на баррикадах’:
Свобода — женщина, но, в сладострастье щедром / Избранникам верна, / Могучих лишь одних к своим приемлет недрам / Могучая жена. (перевод В. Г. Бенедиктова).
7 Чарльз Стратфорд Каннинг, лорд Редклиф (Stratford Canning, 1st Viscount Stratford de Redcliffe, 1786—1880), английский посланник в Константинополе (1842—1858). В 1832 г. Стратфорд был назначен английским послом в Россию, но Николай I не дал на это своего согласия, и в июле 1833 г. Стратфорд был формально освобожден от обязанностей посла в Петербурге.
8 Титов Владимир Павлович (1805—1891), дипломат. С 1840 г. поверенный в делах, а с 1843 г. посланник в Константинополе. После подавления Николаем I революции в Дунайских княжествах вел с турецким правительством переговоры, закончившиеся 1 мая 1849 г. подписанием в Балта-Лиманском дворце в Константинополе нового русско-турецкого договора, по которому подтверждалось и расширялось предусмотренное Кючук-Кайнарджийским и другими русско-турецкими договорами право России на вмешательство в дела Молдавии и Валахии. В конце августа 1849 г. Титов по указанию Николая I в ультимативной форме потребовал от турецкого правительства выдачи Бема, Дембинского, Замойского и Высоцкого, поляков-эмигрантов, участников восстания 1830—1831 гг. в Царстве Польском и революции 1848—1849 гг. в Венгрии. После отклонения султаном этого требования Титов объявил о разрыве отношений. В октябре 1849 г., получив заверения от имени султана, что политические эмигранты в Турции будут лишены возможности проводить какую-либо антироссийскую деятельность, Россия восстановила дипломатические отношения с Турцией.
9 Нессельроде Карл Васильевич (1780—1862), граф, министр иностранных дел (1814—1856), государственный канцлер (с 1845). Имеется в виду его проавстрийская политика.
10 Каик — узкое и длинное гребное судно на Востоке.
11 Терапия (Ферапия) (тур. Tarabya, греч. Therapia), местность в Турции на европейском берегу Босфора.
12 Вероятно, имеются в виду стихи Тютчева, написанные во время пребывания в Овстуге в июне 1849 г.: ‘Неохотно и несмело…’ (6 июня, по пути в Овстуг из Москвы), ‘Итак, опять увиделся я с вами…’ (13 июня), ‘Тихой ночью, поздним летом…’ (23 июня).

4. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 1/13—3/15 августа 1849 г. Бююк-дере

1 …Ифтар… — разговение, вечерний (после заката солнца) прием пищи во время поста у мусульман, месяца Рамадан.
2 Пера — квартал в Константинополе, в котором находились зимние помещения европейских посольств и консульств.
3 Наргиле (nargile, перс.), от наргил — кокосовый орех, из которого первоначально делали курительный прибор, сходный с кальяном, но вместо трубки имеющий длинный рукав.
4 В Библии (Быт 41. 1—4) говорится о том, как однажды египетскому фараону приснился сон: семь тощих коров съели семь тучных, но сами не стали тучными. Фараону растолковали, что это пророчество о семи сытых и голодных годах. Фараоновы тощие коровы стали крылатым выражением, означающим того, кому ничто не идет впрок, или положение, которое невозможно исправить никакими средствами и усилиями.
5 Карамзина Софья Николаевна (1802—1856), дочь историографа Н. М. Карамзина, фрейлина, хозяйка литературного салона в Петербурге.
6 Решид-паша Мустафа (1800—1858), турецкий дипломат и государственный деятель. В 1834—1837 гг. посол в Париже и Лондоне, в 1837—1845 неоднократно занимал пост министра иностранных дел, в 1846—1858 шесть раз был великим визирем.
7 Муравьев Андрей Николаевич (1806—1874), камергер, духовный писатель и историк Церкви. Почетный член Императорской академии наук (1836). Тютчев посвятил ему стихи ‘А. Н. М. (‘Нет веры к вымыслам чудесным…’ — 1821) и ‘Андрею Николаевичу Муравьеву’ (‘Там, где на высоте обрыва…’ — 1869).
8 Войцехович Алексей Иванович (1805—1881), управляющий канцелярией Синода.
9 Али-Паша Мехмед Эмин Али (1815—1871), государственный деятель Османской империи, поверенный в делах (1838), посол (1841) в Лондоне, великий визирь (1852), председатель Государственного совета (1855).
10 Ганимед в греческой мифологии — троянский царевич, похищенный Зевсом на Олимп, где он стал виночерпием богов.
11 Виельгорский Михаил Юрьевич (1788—1856), музыкальный деятель и композитор, друг Тютчева и Вяземского.
12 Тыргу-Окна, город в западной части румынской Молдавии.
13 Денежные знаки Венгерской революции 1848—1849 гг. с личной подписью премьер-министра и правителя-президента Венгрии в период Венгерской революции Лайоша Кошута (1802—1894).
14 Молдавское княжество находилось под властью Османской империи в XVI—XVIII вв. С 1812 г. Бессарабия в составе Российской империи, по итогам русско-турецкой войны 1828—1829 гг. Молдавия и Валахия находились под протекторатом России. В 1861 г. Дунайские княжества объединились в Румынию.
15 Фуад-эффенди, Мехмед (1814—1869), турецкий государственный деятель, в 1848—1849 гг. правительственный комиссар в дунайских княжествах, в 1850—1860-х гг. министр иностранных дел, великий визирь.
16 Скарятин Григорий Яковлевич (1808—1849), генерал-майор. Погиб 9 июля в сражении при Шесбурге (Трансильвания).
17 гяур (Gvur — тур. — неверный. Так магометане называли всех немусульман.
18 Имеется в виду Константинополь После его захвата турками в 1453 г. Москва была провозглашена ‘третьим Римом’, т. е. наследницей Константинополя, считавшегося ‘вторым Римом’. Россия — духовная наследница Византии.

5. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 14/26 августа 1849 г. Бююк-дере

1 Ишимова Александра Осиповна (1804/1805—1881), писательница, занималась переложением для детей исторических сочинений, в том числе Н. М. Карамзина. Автор Истории России в рассказах для детей (ч. 1—6. СПб., 1837—1840).
2 Илион — другое название Трои. Могила Гектора, по одним источникам, находилась у Трои, по другим — его кости были по вещанию оракула перенесены в Фивы (Дион. Троянская речь 104, Комм. // Ораторы Греции. М., 1985. С. 476, Павсаний. Описание Эллады IX 18, 5). ‘Останки Ахилла греки похоронили вместе с останками Патрокла и Антилоха на берегу Геллеспонта под высоким курганом у мыса Сигея’ (Любкер Ф. Иллюстрированный словарь античности. М., 2005. С. 151).
3 В письме к С. Н. Карамзиной Вяземский подробно описал эту поездку: ‘… мы 4 августа ночью сели на пароход с Титовым, Андреем Муравьевым, Войцеховичем, Трубецким, Сталем, тремя русскими художниками и держали путь на Афонскую гору’ (Вяземский П. А. ПСС: В 12 т. СПб., 1879. Т. 2. С. 402). Из-за разыгравшейся бури и морской качки Вяземский не решился плыть дальше к Афону, он оставил своих спутников и вышел на берег в Дарданеллах.
Улисс — Одиссей, Троада — земля на Северо-Западе Малой Азии, область Трои, Афон — Святая Гора Афон, полуостров в Восточной Греции, на котором 20 монастырей.
4 Имеется в виду смерть дочери М. П. Валуевой.
5 Дача Вяземских под Петербургом.
6 15 августа — день рождения скончавшейся в феврале дочери Вяземских М. П. Валуевой.
7 Дембинский Генрих (1791—1864), польский генерал, один из предводителей польского восстания 1830 г., во время Венгерской революции 1848 г. командовал северной армией повстанцев, затем был главнокомандующим венгерских войск. Потерпев поражение от австрийцев, бежал в Османскую империю, где некоторое время служил в армии Махмуда II, Перцель (Perczel) Мориц (1811—1899), венгерский генерал, в 1848 г. генерал революционной армии, после поражения бежал в Турцию и Англию.

6. П. А.&nbsp,Вяземский — Эрн. Тютчевой 13/25 сентября 1849 г. Бююк-дере

1 Семья Тютчева вернулась в Петербург 24 августа 1849 г. См.: Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. Книга вторая (1844—1860) / Сост. Т. Г. Динесман, И. А. Королева, Б. Н. Щедринский. М., 2003. С. 91.
2 Один из департаментов Министерства иностранных дел, ведавший политическими делами и дипломатической перепиской, связанными с Востоком.
3 Письмо неизвестно.
4 Жена канцлера Мария Дмитриевна Нессельроде (урожд. Гурьева (1786—1849) умерла 6/18 августа. Тютчев узнал об этом из газет. Эрн. Ф. Тютчева писала брату К. Пфеффелю 9/21 октября 1849 г.: ‘Смерть графини Нессельроде нас глубоко поразила. Эта новость ожидала нас здесь, и вечером, в день нашего возвращения, мой муж узнал о ней, просматривая газеты в кафе. Его самого едва не хватил удар от столь внезапной вести о событии, для него истинно горестном… Две недели назад мы предали покойницу земле, и вот отныне мой муж поистине стал сиротой в Петербурге. Вообще теперь наше пребывание здесь во многом потеряло свою привлекательность из-за смерти или отсутствия многих из тех, кто составлял наш узкий дружеский круг’ (Литературное наследство. Т. 97. Федор Иванович Тютчев. М., 1989. Кн. 2 С. 235).
5 Великий князь Михаил Павлович (1798—1849) скончался 28 августа / 9 сентября в Варшаве.
6 В ‘Москвитянине’ (1850. Ч. II. No 8. С. 288, 290) были напечатаны стихи ‘Итак, опять увиделся я с вами…’ и ‘Тихой ночью, поздним летом…’.
7 Наполеон III силами французских войск во главе с генералом Удино в начале июля 1849 г. подавил революцию в Папской области, провозгласившую 8 февраля 1849 г. Римскую республику.
8 Вяземские строили себе загородный дом в Лесном под Петербургом.

7. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 3—4/15—16 октября 1849 г. Бююк-дере

1 У П. П. и М. А. Вяземских родилась дочь Екатерина (1849—1929). Ей посвящено стихотворение Вяземского ‘Вевейская рябина’. —
2 Дети Ф. И. и Эрн. Ф. Тютчевых — Мария (1840—1872), Дмитрий (1841—1870), Иван (1846—1909).
3 Скутари — Азиатская часть Константинополя.
4 Штюрмер (Sturmer) Бартелеми (1787—1863), австрийский интернунций в Константинополе в 1832—1850 гг.
Интернунций — обычно дипломатический представитель Ватикана 2-го класса. Здесь: представитель Австрии в Константинополе.
5 Имеется в виду графиня М. Д. Нессельроде. Эгерия — в римской мифологии нимфа-пророчица, советами которой пользовался ее тайный супруг Помпилий, царь Нумы.
6 Греческий остров Корфу с 1814 г. по итогам Парижского мира находился под протекторатом Англии. В 1848—1849 гг. здесь произошли восстания в пользу соединения с Грецией, жестоко подавленные англичанами. Во время Крымской войны Англия фактически признала нейтралитет островов. Официально власть над островами перешла к Греции в 1864 г.
7 Письмо неизвестно.
8 Вяземский брал у Эрн. Ф. Тютчевой свои письма, так как к его письму от 9 июня 1849 г. приложен листок с пометой рукой Тютчевой: ‘Entre la lettre du 9 juin 1849 et celle du 3 octobre du 1850 il y a toute une srie de lettres dates de Constantinople que le Prince a dsir ravoir dans le temps’ (‘Между письмами от 9 июня 1849 г. и 3 октября 1850 г. есть еще целая серия писем из Константинополя, которые князь пожелал в свое время взять обратно’ — фр.). О путешествии П. А. Вяземского на Восток см.: ‘Путешествия на Восток князя П. А. Вяземского (1849—1850)’ (СПб., 1883).
9 Столыпина (урожд. Сверчкова,) Мария Алексеевна (1822—1893), племянница М. Д. Нессельроде
10 Вероятно, баронесса Мейендорф (рожд. д`Оггер) Елизавета Васильевна (1802—1873), жена камергера барона Александра Казимировича Мейендорфа (1798—1865), сестра Александры Васильевны Сенявиной.
11 Вероятно, речь идет об отрывке, датированном 13 сентября 1849 г., присланном с неизвестным письмом Эрн. Ф. Тютчевой от 14 сентября 1849 г. Отрывок хранится в фонде П. А. Вяземского (РГАЛИ. Ф. 195). Опубл.: Тютчев Ф. И. ПСС: В 6 т. М., 2003. Т. 3. С. 201.

8. Эрн. Ф. Тютчева — П. А. Вяземскому 19 октября 1849 г. Петербург

1 Вяземскому были отправлены стихотворение ‘Рассвет’ и цикл стихов, посвященных Наполеону: ‘И он стоял — и перед ним Россия…’, ‘Два демона ему служили…’ и ‘Сын Революции, ты с матерью ужасной…’.
2 21 мая 1849 г. в Варшаве состоялась встреча императора Николая I с австрийским императором Францем Иосифом, на которой обсуждалось участие России в подавлении венгерского восстания. Русские войска под руководством И. Ф. Паскевича выступили на помощь Австрии в конце мая 1849 г.
3 Медем Павел Иванович (1800—1854), граф, русский посланник в Вене.
4 Батьяни (Batthyany) Людвиг (1809—1849), председатель венгерского министерства во время революции 1848—1849 гг. После поражения революции приговорен к смертной казни через повешение. Пытался заколоть себя кинжалом. Был расстрелян 6 октября 1849 г.
5 Письмо неизвестно.
6 Орлов-Давыдов Владимир Петрович (1809—1882), граф со слов которого Эрн. Ф. Тютчева передала Вяземскому неверный слух
7 Гризи Джулия (1811—1869), итальянская оперная певица. Жена тенора Джованни Марио (1810—1883) (наст. имя и фамилия — Джованни Маттео ди Кандиа). Пели в России, в Итальянской опере в Санкт-Петербурге в 1849—1853, 1870 гг.
8 Фреццолини (Frezzolini) Эрминия (1818—1884), итальянская певица. Пела в Петербурге в 1848—1850 гг. В 1855 г. покинула сцену.
10 Лукреция Борджиа, героиня одноименной оперы Гаэтано Доницетти.
11 Борх (урожд. гр. Лаваль) Софья Ивановна (1809—1871), графиня, жена директора Департамента хозяйственных и счетных дел МИД А. М. Борха.
12 Бобринская (урожд. Самойлова) Софья Александровна (1799—1866), графиня, хозяйка петербургского салона.
13 Хрептович (урожд. гр. Нессельроде) Елена Карловна (1813—1875), дочь канцлера.
14 Воронцов-Дашков Иван Илларионович (1790—1854), граф, обер-церемониймейстер, русский посланник в Мюнхене (1822—1827). Под его началом Тютчев служил с июля 1822 г., и его жена Александра Кирилловна (рожд. Нарышкина, 1818—1856).
15 Голенищев-Кутузов Василий Павлович (1803—1873), граф, генерал-лейтенант, генерал-адъютант, и его жена Софья Александровна (рожд. гр. Рибопьер,?—1881).
16 Юсупов Борис Николаевич (1794—1849), князь, гофмейстер, петербургский уездный предводитель дворянства (1840—1842), муж З. И. Юсуповой.
17 Строганова (рожд. Кочубей) Наталья Викторовна (1800—1854 или 1855), жена Строганова Александра Григорьевича (1795—1891), генерал-губернатора Полтавской губернии в 1835 г., члена Государственного совета, президента Общества истории и древностей Российских. Их дочь Наталья Александровна (1829—1853) вышла замуж за князя Павла Васильевича Голицына (1822—1871).
18 Щербатова (урожд. Хилкова) Анна Михайловна (?—1868), жена тайного советника, князя Сергея Григорьевича Щербатова (1779—1855), во 2-м браке графиня Толстая.
19 Рейневаль (Rayneval) Эжен Александр Жерар де (1814—1871), камергер, капитан фрегата, брат министра иностранных дел Франции (1849) Альфонса Луи Максимилиана Рейнваля (1813—1858), 23 октября 1849 г. женился в Петербурге на княжне Ольге Сергеевне Щербатовой (1825—1858).
20 Джон Артур Дуглас, лорд Блумфилд (Bloomfild, 1802—1879), Английский посланник в Петербурге (1844—1851), жена — Джорджиана Лиддел (Liddell,?—1879).
21 Бьюкенен (Buchanan) Эндрю (1807—1882), секретарь посольства в Петербурге в 1844, в 1844—1851 поверенный в делах, светский знакомый Тютчева и Вяземского.
22 Зеебах (Seebach) Альбин Лео, барон (1811—1884), саксонский дипломат, с 1853 г. посланник в Париже. С 1839 г. женат на дочери канцлера К. В. Нессельроде — Марии.
23 Буоль-Шауенштейн (Buol-Schauenstein) Карл Фердинанд (1797—1865), граф, австрийский дипломат.
24 Блудова Антонина Дмитриевна (1813—1891), камер-фрейлина, дочь гос. деятеля и литератора Д. Н. Блудова, друга П. А. Вяземского.
25 Письмо неизвестно.

9. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 24 октября / 5 ноября 1849 г. Бююк-дере

1 Абдул-Меджид (1839—1861).
2 Вероятно, Радзивилл Лев Людвигович (1808—1884), князь, в то время генерал-майор.
3 Соболев, секретарь П. А. Вяземского.
4 Кочубей (урожд. Столыпина) Екатерина Аркадьевна (1824—1852). Ее муж — Николай Аркадьевич Кочубей (1827—1868), надворный советник, секретарь русского посольства в Константинополе. Вторым браком женат на княжне Волконской Елене Сергеевне (1835—1916). Кочубею посвящено стихотворение П. А. Вяземского ‘Николаю Аркадьевичу Кочубею’ (‘Венеция прелесть, но солнце ей нужно…’ (1863).
5 Кочубей Михаил Викторович (1816—1874), гофмаршал, вдовец, его жена Мария Ивановна Барятинская умерла в 1843 г.
6 Шейх-уль-ислам (Верховный муфтий), старейшина ислама, с XVI в. глава мусульманского духовенства, назначавшийся султаном Османской империи.
7 ‘Итальянка в Алжире’ (итал. Litaliana in Algeri) — комическая опера Дж. Россини (1792—1868). Паппатачи (pappataci) — производное от pappare и tacere то есть Жри-и-молчи. Подробнее см. И. А. Пильщиков. Литературные цитаты и аллюзии в письмах Батюшкова (Комментарий к академическому комментарию. 3—4 // Philologica 2 (1995) С. 243).
8 В доме Пикеева на ул. Моховой Тютчевы жили зиму 1848/49 года.
9 Граф В. П. Орлов-Давыдов.
10 Ламорисьер (Lamorici&egrave,re) Луи Кристоф Леон Жюшо (1806—1865), французский генерал, в 1849 г. чрезвычайный посол в Петербурге.
11 Тенедос — остров в Эгейском море, близ берегов Троады (Турция).
12 О каком рассказе сообщала Эрн. Ф. Тютчева в несохранившемся письме, неизвестно.
13 Сандо (Жюль Sandeau, 1811—1883) — франц. беллетрист, член Французской академии, по образованию юрист, был близким другом Жорж Занд. Его роман ‘Мешки и патенты’ напечатан в ‘Ревю де Д Монд’. Tome 3: juillet septembre 1849 (ч. 1—2), Tome 4: octobre dcembre 1849, Tome 5: janvier mars 1850. Окончание романа печаталось в том же номере, что и статья Ф. И. Тютчева ‘Папство и римский вопрос’ (‘La Papaut et la Question Romaine’).
14 Письмо неизвестно.
15 М. П. Валуева была похоронена на Тихвинском кладбище в Петербурге.
16 Речь идет о дипломатической почте.
17 Смирнова (рожд. Россет) Александра Осиповна (1809—1882), знакомая Вяземского и Тютчева, мемуаристка. 30 января 1845 г. П. А. Вяземский писал В. А. Жуковскому: ‘Я все продолжаю наслаждаться Тютчевым. Смирнова от него в восхищении’ (Переписка П. А. Вяземского и В. А. Жуковского (1842—1852) // Памятники культуры. Ежегодник 1979. Л., 1980. С. 51). В письме к Н. В. Гоголю Смирнова характеризует Тютчева как ‘очень милого и доброго моего приятеля’ (30 декабря 1844. Лет-2. С. 17).

10. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 2/14 ноября 1849 г. Бююк-дере

1 Дуэль двух французских политических деятелей — Луи Адольфа Тьера (1797—1877) и Джакомо Алессандро Биксио (1806—1865), состоявшаяся 18 октября 1848 г.
2 Сюзор Жюль (1809—1889), французский литератор-эмигрант, в конце 1840-х гг. поселившийся в России. В его пансионе в Петербурге воспитывался в 1849 г. сын Тютчева Дмитрий. Тютчев сочувственно отзывался о нем в письме к Н. В. Сушкову в январе-апреле 1847 г. В 1860-е гг. Ю. Сюзор был редактором журнала ‘Русский курьер’, издававшегося в Петербурге на французском языке.
3 Ладомирская (рожд. княжна Гагарина, 1794—1855) Софья Федоровна, сестра жены Вяземского Веры Федоровны.
4 См.: Alexis de Saint-Priest. Etudes diplomatiques sur le dix-huiti&egrave,me si&egrave,cle. Le partage de la Pologne en 1772. Revue des Deux Mondes. 1849/10. T. 4. P. 243—297.
Сен-При Алексис (Guignard de Saint-Priest, 1805—1851), французский дипломат, историк, публицист, рожденный в Петербурге, в семье эмигранта К. Ф. де Сен-При, губернатора Одессы и Подолии. С 1822 г. в Париже.

11. Эрн. Ф. Тютчева — П. А. Вяземскому 8—10 ноября 1849 г. Петербург

1 Письмо от 24 октября / 5 ноября 1849 г.
2 Воейкова Александра Александровна (1817—1893), фрейлина Вел. княгини Марии Николаевны.
3 К. В. Нессельроде
4 Моллерус Виллем (Mollerus, 1783—1855), барон, голландский дипломат, посол в Рио-де-Жанейро, Мюнхене, Вене, в 1842—1855 гг. — в Петербурге.
5 Елена Карловна Хрептович и Мария Карловна Зеебах.
6 См.: письмо 7, примеч. 11.
7 Лаваль (урожд. Козицкая) Александра Григорьевна (1772—1850), жена графа И. С. Лаваля (1761—1846), камергера, чиновника Коллегии иностранных дел. Ее салон в доме на Английской набережной в Петербурге посещали А. С. Пушкин, А. С. Грибоедов, П. А. Вяземский, Ф. И. Тютчев.
8 Имеется в виду Луи Наполеон, 10 декабря 1848 г. избранный президентом Второй республики.
9 Моле (Mol) Луи-Матье (1781—1855), граф, премьер-министр Франции в 1848 г., во время Второй республики Моле один из вождей консервативной партии.
10 Одоевский Владимир Федорович, князь (1804—1869), писатель, журналист, литературный и музыкальный критик.
11 ‘Нахлебник’ — драма И. С. Тургенева (1793—1834), написана в 1848 г.
12 Имеется в виду Александр Иванович Тургенев (1784—1846), друг Вяземского и старый поклонник Эрн. Ф. Тютчевой в Мюнхене.
13 Щепкин Михаил Семенович (1788—1863), актер, один из основоположников русской актрской школы. Комедия И. С. Тургенева ‘Нахлебник’ была посвящена М. С. Щепкину, ее предполагалось играть в бенефис М. С. Щепкина 31 января 1849 г., но постановка пьесы была запрещена театральной цезурой, и Щепкин неоднократно читал ее на литературных вечерах (об этом см.: Тургенев И. С. ПСС: В 30 т. М., 1978. Т. 2. С. 583—592).
14 Ф. И. Тютчев с дочерью Анной.
15 Плетнев Петр Александрович (1791—1865), поэт и критик, профессор российской словесности (с 1832), ректор Петербургского университета (1840—1861).
16 Б. Н. Юсупов.
17 Исаков Николай Васильевич (1821—1891), в 1849 г. подполковник, участник Венгерского похода. Впоследствии генерал от инфантерии, член Гос. совета.
18 В. П. Голенищев-Кутузов.
19 Юсупов Николай Борисович (1831—1891), князь.
20 Эстер Люси Стенхоуп (1776—1839), английская путешественница, старшая дочь графа Чарльза Стенхоупа и его первой жены леди Эстер Питт, племянница Уильяма Питта-младшего.

12. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 13—14/25—26 ноября 1849 г. Пера

1 Имеется в виду олицетворение и богиня радуги Ирида, дочь Тавманта и Електры, сестра Гарпий. Главная роль Ириды — быть вестницей богов. Изображается Ирида чаще всего летящей, с распростертыми большими крыльями, с чашей в руке.

13. Эрн. Ф. Тютчева — П. А. Вяземскому 24—29 ноября 1849 г. Петербург

1 Вдова историографа Екатерина Андреевна Карамзина (урожд. Колыванова, 1780—1851), их дочь Екатерина Николаевна Мещерская (1806—1867) и внучка Екатерина Петровна Мещерская (1843—1925).
2 Внучка Вяземского Екатерина Павловна Вяземская.
3 Книга Ламартина. Признания (Les confidences) (1849).
4 Полторацкий Сергей Дмитриевич (1803—1884), журналист, библиограф.
5 День св. Филиппа 14/28 ноября.
6 Вигель Филипп Филиппович (1786—1856), мемуарист, автор ‘Записок’, близкий знакомый В. А. Жуковского и А. С. Пушкина. Находился в неприязненных отношениях с П. Я. Чаадаевым. В конце сентября 1836 года в журнале ‘Телескоп’ была опубликована без подписи статья Чаадаева: ‘Философические письма к г-же ***. Письмо 1-ое’. Вигель донес митрополиту Серафиму (Глаголевскому) на Чаадаева, чем навлек недовольство властей против философа. Стихотворная шутка Ф. И. Тютчева вызвала обмен колкими письмами между Вигелем и Чаадаевым. Вигель по поводу стихов неизвестного ему автора заметил: ‘Стихи <...> весьма правильны и милы: но чьи они, вероятно, того же человека, которому стоило хорошенько заняться русским языком, чтобы и на нем показать совершенство слога…’ (Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избранные письма: В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 506). Из-за неверного перевода с фр. яз. отрывка комментируемого письма (там же с. 381), считалось, что стихотворный экспромт написан рукой Ф. И. Тютчева, тогда как Эрн. Ф. Тютчева пишет, что он был написан ее рукой.
7 Оттерштедт (Otterstedt) Фридрих (1769—1850), барон, советник прусской миссии в Петербурге (1843—1849).
8 Брей-Штейнбург (Bray-Steinburg) Отто (1807—1899), граф, баварский дипломат, посланник в Петербурге (1843—1859 с перерывами), с супругой.

14. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 13/25 декабря 1849 г. Пера

1 Имеется в виду стихотворение Тютчева ‘Рассвет’: Не в первый раз кричит петух, / Кричит он живо, бодро, смело, / Уж месяц на небе потух, / Струя в Босфоре заалела…
2 Неккер (Necker) Жак (1732—1804), французский финансист и государственный деятель. Отец Ж. де Сталь.
3 Пурталес Альберт (1812—1861), граф.
4 Уваров Сергей Семенович (1786—1855), 20 октября 1849 г. был уволен от должности министра народного просвещения с оставлением членом Гос. совета и президентом Императорской Академии Наук. См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. СПб., 2001. С. 683.
5 Плетнев Петр Александрович (1792—1865/66), поэт, литературный критик, издатель и редактор журнала ‘Современник’ (1838—1846), профессор русской словесности Петербургского университета (1832—1849), ректор университета (1840—1861).
6 Тютчев был назначен чиновником особых поручений V класса и старшим цензором при Особой канцелярии Министерства иностранных дел с 1 февраля 1848 г.

15. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 24 декабря 1849 г./5 января 1850 г. Пера

1 Дети Тютчевых.
2 Владимир Павлович Титов, его жена Елена Иринарховна (урожд. гр. Хрептович, ум. не ранее 1884) и дети: Мария (1840—1878) и Вячеслав (1845—1880).
3 В семье сына Вяземских Павла.

16. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 4/16 января 1850 г. Пера

1 Опубликовано в Полном собрании сочинений П. А. Вяземского под названием ‘Письмо к С. Н. Карамзиной из Буюкдере. 1849’ (СПб., 1879. Т. 2. С. 400—409.

17. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 10/22 января 1850 г. Пера

1 Экспедиция 1845 г. — неудачная попытка найти Северо-Западный проход из Атлантического в Тихий океан, предпринятая английским полярным исследователем Джоном Франклином (1786—1847). Два корабля, ‘Эребус’ и ‘Террор’, на которых находились 128 человек, вышли из Англии и не вернулись. В мае 1848 г. на поиски Франклина отправились корабли ‘Инвестигэйтор’ и ‘Энтерпрайз’ под командованием Джеймса Росса. К осени спасатели застряли во льдах пролива Ланкастер. Экспедиция Росса вернулась в Англию в ноябре 1849 г.
2 Имеется в виду Гарибальди. Красный колпак — принадлежность революции.

18. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 22 января / 3 февраля 1850 г. Пера

1 В 1850 г. Великобритания организовала блокаду порта Пирей под предлогом удовлетворения претензий, предъявленных грекам несколькими британскими подданными.
2 Хайд Паркер III (1786—1854), британский адмирал, Оттон (1815—1867), король Греции в 1833—1862).
3 Палмерстон Генри Джон Темпл (1784—1865), английский министр иностранных дел.
4 Статья Тютчева ‘La Papaut et la Question Romaine’ (‘Папство и римский вопрос’) по копии, переданной К. Пфеффелем П. Лоранси, была напечатана в No 1 за 1850 г. журнала ‘Revue des Deux Mondes’ — с редакционным подзаголовком ‘au point de vue de Saint-Ptersbourg’ (с точки зрения Санкт-Петербурга) без подписи автора, с предисловием Лоранси.

19. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 30 января / 11 февраля 1850 г. Пера

1 Моллерус (Mollerus) Николаус Вильгельм (1787—1865), барон, нидерландский посланник в Константинополе (с 1846), брат нидерландского посланника в Петербурге (1842—1855) бар. В. Моллеруса, светского знакомого Тютчевых.
2 Крюденер (von Krdener) Варвара Юлия (урожд. Фитингоф, 1764—1824), писательница, проповедница мистического христианства, имела сильное влияние на императора Александра I. Имеется в виду книга Ш. Эйнара (1807—1876) ‘Жизнь госпожи Крюденер’ (Vie de Madame de Krudener par Charles Eynard. Paris, 1849. Tome 1).
3 Зеебах (Seebach) Мария Карловна (урожд. гр. Нессельроде, 1820 — после 1881).
4 Имеются в виду ‘Замогильные записки’ Шатобриана.

20. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 13/25 февраля 1850 г. Пера

1 Муравьев А. Н.
2 В заключении статьи ‘Папство и римский вопрос’ говорится: ‘В заключение позволим себе напомнить один эпизод, связанный с посещением русским Государем Императором Рима в 1846 году. Там, наверное, еще помнят общее волнение, охватившее присутствовавших при его появлении в церкви св. Петра — появлении православного царя в Риме после стольких веков отсутствия! Помнят тот электрический ток, пробежавший по толпе, когда он молился у гроба Апостолов. Это было самое верное и законное чувство. Коленопреклоненный царь был там не один. Вместе с ним, преклонив колена, стояла вся Россия. Будем надеяться, что эта молитва перед святыми мощами будет услышана’ (Тютчев Ф. И. ПСС: В 6 т. М., 2003. Т. 3. С. 177—178).
3 Теобальд, герцог де Шуазель-Праслен (1805—1847), убивший свою жену Франсуазу (Фанни) Себастиани делла Порта (1807—1847).

21. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 23 февраля / 7 марта 1850 г. Пера

1 Роман Жорж Санд, выходивший в 1828—1851 гг.
2 Тесть С. С. Уварова — граф Алексей Кириллович Разумовский (1748—1822), министр народного просвещения в 1810—1816 гг.
3 Бутенев Апполинарий Петрович (1787—1866), дипломат.

22. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 6—7/18—19 марта 1850 г. Пера

1 Отрывки при письме не сохранились.
2 Сражение произошло 8/20 октября 1827 г. в Наваринской бухте Ионического моря. С одной стороны — соединенные эскадры России, Англии и Франции, с другой — флот Турции и Египта. В результате битвы турецкий флот был разгромлен, и по Адрианопольскому мирному договору 1829 г. Греция получила автономию. В 1850 Великобритания организовала блокаду порта Пирей вследствие предъявленных грекам претензий со стороны нескольких британских подданных, в том числе дона Пасифико, чей дом был разграблен во время беспорядков.

23. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 16—17/28—29 марта 1850 г. Пера

1 Письмо неизвестно.
2 Монталамбер (Montalembert) Шарль-Форб де Трион (1810—1870), граф, французский писатель, оратор.

24. П. А.&nbsp,Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 24—25 марта / 5—6 апреля 1850 г. Пера

1 Письмо неизвестно.
2 Севинье Мария де Рабютен-Шанталь, маркиза (de Rabutin-Chantal, marquise de Svign, 1626—1696), французская писательница, мастер эпистолярного стиля.
3 Наполеон III.
4 Лабенский Ксаверий Ксаверьевич (ум. 1855), старший советник Министерства иностранных дел.
5 Брунов Филипп Иванович (1797—1875), барон, посол в Англии.
6 В английской миссии.

25. Эрн. Ф. Тютчева — П.&nbsp,А. Вяземскому 30—31 марта 1850 г. Петербург

1 Письмо от конца марта 1850 г. см.: Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений: В 6 т. М., 2005. Т. 5. С. 12—18. Оно публикуется по черновому автографу, оставшемуся в архиве Тютчева, так что, вероятно, не было отослано адресату.
2 Паскевич Иван Федорович (1782—1856), граф Эриванский (1828), светлейший князь Варшавский (1831), русский военный деятель, генерал-фельдмаршал (1829), генерал-адъютант (1825).
3 Великий князь Александр Николаевич (1818—1881).
4 Муж А. О. Смирновой-Россет Николай Михайлович Смирнов (1807—1870), в то время калужский губернатор (с 1845 г.), подвергся ревизии по жалобе Подольского уездного предводителя дворянства Московской губернии Ивана Ивановича Ершова, отец которого, генерал-лейтенант Иван Захарович Ершов, подарил свое имение незаконнорожденной дочери Софии, вышедшей замуж за брата А. О. Смирновой Россета. Жалоба не подтвердилась, но в 1851 г. Н. М. Смирнов был снят с поста губернатора.
5 Имеются в виду рукописи для готовившегося собрания сочинений Жуковского.
6 Княжна Екатерина Петровна Мещерская.
7 Эвелина Ганская (Hanska), урожд. графиня Ржевусская (1801—1882), польская помещица. Овдовела в 1842 г. Оноре де Бальзак за 5 месяцев до своей кончины обвенчался с ней в уездном городе Бердичеве.

26. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 8/20 апреля 1850 г. Пера

27. Эрн. Ф. Тютчева — П. А. Вяземскому 7/19 мая 1850 г. Петербург

1 Возможный намек на взаимоотношения Тютчева с Денисьевой, которые стремительно развивались в это время.
2 Курьерская экспедиция не состоялась.
3 Граф Михаил Иринеевич Хрептович (1809—1892) и его жена Елена Карловна.

28. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 14/26 мая 1850 г. Иерусалим

1 Петр Пустынник (Петр Амьенский) (ок. 1050—1115), монах, родом из французского г. Амьена, по благословению папы Римского Урбана II призывал народ к крестовому походу на освобождение Гроба Господня.

29. Эрн. Ф. Тютчева — П. А. Вяземскому 2 июля 1850 г. Петербург

1 С 4 по 9 августа Тютчев совершил поездку по Ладоге в Валаамский монастырь вместе с дочерью Анной и Еленой Александровной Денисьевой.
2 Тютчев не ездил в этом году в Москву.
3 В августе 1850 г. Эрн. Ф. Тютчева приобрела имение Ясенки в Тульской губернии.
30. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 14/26 июля 1850 г. Бююк-дере
1 Чихачев Петр Александрович (1808—1890), географ-путешественник и геолог, известный своими исследованиями Алтая и Малой Азии.
2 См. статью П. А. Чихачева: L’Asie Mineure et l’Empire Ottoman//Revue des deux Mondes. 1850/04. P. 706—732, 840—864
3 Имеется в виду Февральская революция 1848 г. во Франции.
4 Булгаков Александр Яковлевич (1781—1863), московский почт-директор.

31. П. А. Вяземский — Эрн. Ф. Тютчевой 18 августа 1850 г. Одесса

1 Имеется в виду смерть дочери М. П. Валуевой.
Перевод с французского и публикация Л. В. ГЛАДКОВОЙ
Вяземский Петр Андреевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Переписка князя П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым. 1820-1823, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1832
  2. Письмо Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1837
  3. Письма к С. И. Пономареву, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1876
  4. Из писем, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1856
  5. Письма к А. А. Воейковой, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1848
  6. Письмо к П. В. Зиновьеву, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1855
  7. Переписка князя П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым. 1837-1845, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1845
  8. Письмо Ф. К. Нессельроде, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1830
Электронная библиотека