СТАТЬИ ИЗЪ ГАЗЕТЫ ‘РУСЬ’.
1884 г.
1884 г.
(ПЕРЕДОВЫЯ СТАТЬИ.)
Москва, 1 октября.
Москва, 15 декабря.
—-
Передовые статьи, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860-1886
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Рчи въ Славянскомъ Комитет въ 1876, 1877 и 1878.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.
Вопросы вншней русской политики, сравнительно съ прежнимъ временемъ, слабо теперь удерживаютъ на себ вниманіе русскаго общества…. Принято говорить, что ‘теперь очередь за разршеніемъ задачъ внутреннихъ’, что ‘вс теперь заботы правительственныя и общественныя должны быть исключительно устремлены къ усовершенствованію нашихъ гражданскихъ порядковъ, къ мирному подъему нашихъ экономическихъ силъ, къ плодотворному развитію въ отечеств нашемъ просвщенія, культуры, цивилизаціи’ и т. д. и т. д…. Умныя рчи пріятно и слушать. Жаль только, что исторія-то не всегда этихъ умныхъ рчей слушается, да и вообще ведетъ себя вовсе не благонравно, вовсе не по нашей, логически-аккуратно составленной въ кабинет программ, а претъ и ломитъ своимъ путемъ, наперекоръ вполн основательнымъ, казалось бы, соображеніямъ людей самыхъ разсудительныхъ, чуждыхъ презрннаго фантазёрства и идеализма. ‘Умныя рчи’ были бы впрочемъ не только умны, но даже и разумны, еслибъ возможно было убдить чужіе сосдніе народы сидть смирно, не шевелиться, отказаться отъ всякой живой дятельной вншней политики на весь для насъ нужный и желанный срокъ. Но такъ какъ это оказывается — но меньшей мр невозможнымъ, то и ‘умныи рчи’ людей наиразсудительнйшихъ, громко на весь міръ оглашенныя,— не отдаются ли он въ чужихъ ушахъ, за рубежомъ нашего отечества, только какъ возвщеніе въ такомъ смысл: ‘вдайте по крайней мр вс кому о томъ вдать интересно или надлежитъ, что мы-то сами, съ своей стороны, отъ всякой живой, дятельной вншней политики отказываемся и по этой части совсмъ ужъ теперь не энергичны,— сознательно, намренно, позволимъ себ даже заразиться: благонамренно, по принципу не энергичны, ибо бережемъ энергію для домашнихъ длъ?’… Положимъ, этой похвально по своей искренности, но едва ли, однако, вполн удобно и безопасно благовстить по вселенной о такой своей предвзятой и систематической неэнергичности, именно въ области политическихъ интересовъ,— даже щеголять и рисоваться подобнымъ политическимъ поведеніемъ,— какъ это въ обыча у нашей дипломатіи и ея органа — ‘Journal de St.-Petersbourg’? Миролюбивая во что бы ни стало, а outrance, иначе сказать — пассивная вншняя политика стала теперь нашимъ оффиціальнымъ девизомъ и руководящимъ правиломъ. Не только у дипломатовъ и въ правящихъ сферахъ, но и въ значительной части русскаго общества чуть не верхомъ мудрости считается именно такое распредленіе энергіи: почти никакой для длъ вншней,— всю ее для длъ внутренней политики! Что жъ? можно бы, пожалуй, и утшиться при мысли, что за то ужъ эта послдняя у насъ такъ и рвется впередъ безъ удержу, такъ и пышетъ жизнью, кипитъ, творитъ, зиждетъ, мечетъ сочные плоды на право и на лво, силы растутъ и множатся не по днямъ, а по часамъ, мысль бьетъ ключомъ, трудъ бодръ и охотенъ, спорится работа, смла и свтла надежда… Вдь это не то что у сосдей, которые растрачиваютъ добрую половину своего запаса энергіи на вншнія политическія заботы, и лишь другую половину отдаютъ заботамъ внутреннимъ! Ми вотъ на вншнія почти ничего не растрачиваемъ!… Однакоже особенно необычайнымъ преизбыткомъ дятельности мы у себя дома не обезпокоены,— жизнь конечно сочится, но не бьетъ ключомъ, работа безъ сомннія не останавливается, движется впередъ, но съ благоразумною экономіей силъ и труда, съ медлительностью можетъ-быть и мудрою, но всего мене похожею на энергію.
Въ томъ именно и дло, что разсудительные люди, чуждые фантазерства и идеализма,— въ своей дешевой мудрости многаго недоразсудили и съ пренебреженіемъ отнеслись къ свойствамъ и требованіямъ психіи народной. Имъ и въ недомёкъ та внутренняя цльность, которою обладаетъ духовный организмъ историческаго народа и которая не знаетъ себ дробленія по клткамъ и клточкамъ, вдомствамъ и а департаментамъ. Источникъ энергіи одинъ — здоровье души народной, и если онъ не изсякъ, не оскудлъ, не засоренъ, не задавленъ грузнымъ горемъ или тяжкимъ недоумніемъ, если онъ продолжаетъ источать живую волну, то и питаетъ ею равномрно весь духовный народный составъ, проникаетъ энергіею вс проявленія его жизни. Точно также чуждо бытію народнаго политическаго организма и всякое рзкое дленіе политическихъ интересовъ на вншніе и внутренніе: они не раздльны, или, врне сказать — они одновременно, сообща обусловливаютъ самое это бытіе: мсто которое народъ занимаетъ въ исторіи, среди другихъ народовъ, всемірно-личное его призваніе и нерасторжимое съ этимъ призваніемъ его внутреннее сложеніе и развитіе. Все это состоитъ между собою въ органической связи, въ непосредственномъ взаимодйствіи. Само собою разумется, массы народныя ни о какой ‘политик’ не разсуждаютъ, въ подробности ея и не входятъ, да он большею частью и недоступны ихъ пониманію,— именно пониманію составляющихъ эти массы единицъ, каждой порознь, выхваченной случайно, отдльно, въ данное, отдльное же мгновеніе. Въ этомъ смысл, пожалуй, будетъ и правъ тотъ высокопоставленный дипломатъ, который, внезапно вопросивъ кучера своей кареты, Микиту, о Берлинскомъ конгресс, съ восторгомъ утверждалъ, что ‘народъ’ ничего о томъ не вдаетъ и вдать не хочетъ! Не боле дальнозоркости проявили въ оцнк народнаго движенія въ Сербскую войну No 877 г. и ‘народникъ-беллетристъ’ г. Успенскій, и даже такой великій романистъ, какъ графъ Л. Толстой (въ своемъ совершенно неудачномъ эпилог къ ‘Анн Карениной’). Ни наши дипломаты, ни реалисты-писателя не хотятъ или не способны понять, что народъ — организмъ особаго рода, надленный особымъ мистическимъ, ни для / какого анализа неуловимымъ процессомъ умственныхъ и душевныхъ отправленій, раскрывающимся лишь въ ход самой жизни и въ историческихъ результатахъ. А эти результаты и служатъ непреложнымъ свидтельствомъ о непрерывной жизненной дятельности совокупно-цльнаго, присущаго народу историческаго инстинкта, совокупно-цльнаго же чувства и воли. И странно! вдь никого не удивитъ, если историкъ скажетъ такую фразу: ‘Русскій народъ сьизначала стремился къ морю, медленнымъ и упорнымъ трудомъ пролагалъ себ къ нему путь’ и т. д. Оно совершенно врно, но никто, конечно, не укажетъ того мужика, который бы это стремленіе къ морю возвелъ ‘въ объектъ сознанія’, который бы даже, проживая въ центр Россіи, зналъ съ надлежащею точностью географическое положеніе морей! Между тмъ такое стремленіе несомннно жило въ народномъ инстинкт!… Все это, казалось бы, истины совершенно азбучныя, но ихъ приходится постоянно напоминать нашимъ властнымъ руководителямъ, которые привыкли вмнять ни во что народные историческіе инстинкты, даже относиться къ нимъ скептически или и вовсе отрицать ихъ. Особенно же сильно преобладаетъ въ нкоторыхъ петербургскихъ сферахъ такое именно убжденіе, что ужъ до вншней-то политики народу никакого дла нтъ, что никакого къ его внутренней жизни отношенія она не иметъ и никакого воздйствія на его духовный строй не оказываетъ. Бда отъ подобнаго воззрнія была бы, пожалуй, еще не особенно велика, еслибъ сами-то эти сферы и руководители были боле причастны историческому національному инстинкту и духу. Но при свойственномъ имъ, совсмъ даже безболзненномъ, какъ бы нормальномъ отчужденіи отъ народности, такой ихъ взглядъ на отношеніе народа къ интересамъ вншней политики способенъ лишь родить плоды самаго горькаго вкуса. Только этимъ лишь и объясняется странная мысль о возможности сочетать благотворно политику пассивную, политику бездйствія вншняго съ политикою дятельною и живою внутри,— отсутствіе всякой энергіи (а слдовательно и достоинства) въ первой — съ преизобиліемъ энергіи (и достоинства) во второй!
Но какъ ни выставляй энергію въ программ для политики внутренней, энергіи не будетъ, если таковой не имется и для политики вншней,— да и быть не можетъ, потому что значитъ — ея вообще нтъ.— Была бы она,— проявилась бы и въ той и въ другой, всюду. Мы уже замтили выше, что политика пассивная вншняя (нашъ оффиціальный теперь девизъ подъ кличкою ‘миролюбивой’) не одарила насъ особенно энергическою политикою внутреннею. Почему же такъ? Да потому, что во всякой дятельности требуется участіе нкоего фактора, весьма своенравнаго и ‘разсудительнымъ людямъ’, особенно петербургскаго пошиба, мало сочувственнаго, даже мало понятнаго: это — духъ. Состояніе духа въ каждомъ человческомъ существованіи обусловливаетъ вообще успшность личной работы, точно также и состояніе общественнаго духа сказывается непосредственно на всякой дятельности общественной въ широкомъ смысл слова, не исключая и дятельности правительственной. Тмъ сильне воздйствіе состоянія духа всенароднаго. А это состояніе у насъ ужъ вовсе не бодро, и одна изъ ближайшихъ его причинъ кроется,— таково наше глубокое убжденіе,— въ политик вншней. Пусть не воображаютъ гг. дипломаты, что ихъ образъ дйствій можетъ быть оцненъ только экспертами, да еще не иначе какъ при помощи европейскихъ мръ и всовъ, и не отдается никакими послдствіями на состояніе души народной!… ‘Да чмъ же худымъ,— возразитъ, пожалуй, иной дипломатъ,— можетъ отразиться въ народ наше стремленіе создать ему мирное и безмятежное житіе? Миръ вдь величайшее для народа благо,— ничего другаго ему и не нужно, мы ему и сооружаемъ миръ,— и мы же виноваты?!’ Миръ, конечно, благо, но миръ миру рознь, есть миръ почетный и миръ постыдный, и постыднаго мира народъ не хочетъ, даромъ что народъ — ‘практикъ’ и никто боле его не терпитъ лишеній и мукъ отъ нарушенія общественной тишины. Но народъ, какъ и вообще человкъ, не о хлб единомъ живетъ. Если знамя историческаго народа разввается не высоко, не такъ, какъ ему прилично, если на людяхъ, т. е. на народахъ, онъ подобающей себ чести не иметъ, а напротивъ стяжалъ посрамленіе, то неужели возможно вообразить, что духъ его останется бодръ? А если не бодръ, то и не плодотворенъ: вдь только бодрость духа производительна! Неужели возможно предположить, что такой великій народъ, какъ народъ Русскій, лишенъ всякаго національнаго самочувствія? Позоръ Берлинскаго трактата гнететъ досел и не перестанетъ гнести Русскій народъ до тхъ поръ, пока, такъ или иначе, этотъ позоръ будетъ снятъ. И тмъ боле былъ народу чувствителенъ этотъ позоръ, что онъ послдовалъ не только посл блистательнйшихъ побдъ, о которыхъ, о каждой, было въ точности вдомо каждому изъ ста милліоновъ рускаго населенія,— но и посл необычайнаго подъёма народнаго духа, проявившагося именно въ эпоху Сербской добровольческой, а потомъ и Болгарской, государственной войны. Ни одна изъ предшествовавшихъ войнъ не возбуждала въ такой степени его прямаго всесердечнаго участія, какъ именно войны 1877—1878 годовъ, не вызывала въ немъ такого одушевленія, это были первыя войны посл освобожденія крестьянъ отъ крпостнаго ярма, а вмст съ тмъ и первыя проявленія ихъ новой гражданской жизни… И обжечься на этомъ энтузіазм съ первыхъ же разъ, да еще не по своей вин (со стороны народа сдлано было все возможное и даже повидимому невозможное для достиженія славнаго мира),— и за свои подвиги, свои до ужаса щедрыя жертвы кровью и достояніемъ, сказать себ: ‘насъ судятъ въ Берлин’ (эти слова мы лично слышали отъ людей изъ народа), изъ побдителей попасть не только въ побжденные, да еще подсудимые,— получить наконецъ, вмсто побдоноснаго народнаго внца — достойный внецъ нашего раболпнаго европеизма, срамный трактатъ!… Вдь это только въ Петербург, да въ легко* мысленномъ, или же совсмъ отршенномъ отъ русской народности русскомъ обществ, возможно было надяться, что такой позоръ не отзовется на нравственномъ здоровь страны! Берлинскій трактатъ — это Kulminationspunct петербургскаго періода нашей исторіи, это апогей отчужденія высшихъ слоевъ ^ Русскаго народа отъ народности,— того отчужденія, которое до сихъ поръ многими тупоголовыми и тупосердечными (за то ‘либеральными’) интеллигентами отрицается!..
Найдутся такіе и теперь между нами, которые скажутъ, что о такомъ старь не стоитъ и говорить, что все это теперь пережито и забыто, что ‘мирный прогрессъ культуры долженъ заслонить всякіе политическіе расчеты’ и тому подобныя пошлости,— а дипломаты прибавятъ, что международныя отношенія требуютъ вжливаго отзыва объ этомъ европейскомъ документ, а ‘Journal de St.-Petersbourg’ (издающійся какъ бы нарочно съ цлію дразнить русское національное самолюбіе) лишній разъ возвститъ, что Россія вполн примирилась съ Берлинскимъ конгрессомъ и чтитъ искренно ршенія мудраго европейскаго ареопага!… Блаженны души надленныя такой неуязвимой плотной кожей! но мы признаемъ долгомъ совсти тревожить, насколько мы въ силахъ, это пагубное, по нашему мннію, душевное блаженство нашихъ дипломатовъ, и иныхъ интеллигентовъ,— пагубное потому, что въ Русскомъ народ рана не перестаетъ сочиться, хотя бы самъ народъ, пожалуй, и не могъ теперь опредлить съ точностью ея ‘генезисъ’. Нельзя не припомнить истинно пророческихъ словъ Скобелева, написанныхъ вскор по отступленіи отъ Константинополя,— Скобелева, котораго память, скажемъ кстати, еще недавно (хотя и тщетно) пытались облаять въ одномъ памфлет разныя литературныя шавки и моськи, подуськиваемыя любовниками посредственности, бездарными завистниками, а также и ‘либеральными’ ненавистниками всякого сильнаго проявленія въ русской жизни ‘самобытнаго’ духа. ‘Россіи обязательно заболть’, писалъ онъ,— она и заболла дйствительно: Берлинскій трактатъ торчитъ всюду, во всхъ, пережитыхъ въ послднія семь лтъ, тхъ ея неудачахъ и бдствіяхъ, которыя состоятъ въ близкой или отдаленной связи съ ненормальнымъ общимъ состояніемъ духа въ нашей стран. Сюда относятся, въ большей или меньшей степени, даже и такія явленія, какъ низкій уровень курса, какъ даже наше экономическое положеніе вообще… Представимъ себ только на минуту, что Берлинскаго конгресса не было, что миръ внчалъ Россію не позоромъ, а славою, что вся страна испытала законное нравственное удовлетвореніе въ сознаніи исполненнаго историческаго долга и радость о совершенномъ ею благомъ подвиг. Несомннно, что вся страна возросла бы въ мощи и крпости и явила бы ту бодрость духа, безъ которой, какъ мы сказали, не мыслима никакая производительность, ни нравственная, ни даже вещественная. Если по извстнымъ словамъ Наполеона, даже въ битвахъ три четверти силы арміи составляетъ ея духъ,— въ битвахъ, гд повидимому главнымъ факторомъ является грубая сила физическая,— то тмъ важне значеніе духа въ эпоху мира, въ эпоху дятельности по преимуществу нефизическаго характера. А мы, Русскіе, представляемъ ту странную, нигд въ свт не виданную особенность, что мы въ мир именно и растериваемъ то, что пріобртаемъ войною. Причина очевидна: на войн духъ народный выступаетъ какъ непосредственная дятельная сила, въ мир же выступаютъ на сцену дятельности только силы нашей, отчужденной отъ народнаго духа интеллигенціи, предоставленныя самимъ себ,— межъ тмъ какъ народный историческій духъ стушевывается, нмотствуетъ, лишается возможности непосредственнаго проявленія.
Пруссія вела войны требовавшія, конечно, не меньшаго напряженія силъ, чмъ послдняя война Россіи съ Турціей. Въ 1866 г. она воевала съ Австріей: для Пруссіи эта война ршала вопросъ жизни или смерти. Казалось бы, вслдъ за этою войною, законно было бы наступить если не полному истощенію, такъ утомленію и ослабленію энергіи… Ничуть не бывало. Результатъ войны былъ таковъ, что вся страна, точно вспрыснутая живой водой, помолодла, воспрянула духомъ, закипла бодрою дятельностью. Черезъ три года опять война, да и какая!— война съ Франціей, невидимому самая изнурительная, вынудившая расточеніе силъ неслыханное, небывалое. Не увнчайся эта война успхомъ,— Пруссія бы немедленно захворала, да и теперь бы предстояла предъ нами хворою, худосочною, поникшею духомъ. Но Пруссія вышла изъ войны возвеличенною, въ могуществ и слав, обновленною, преображенною,— и ни малйшаго слда физическаго истощенія и хворости! Она имла бы полное основаніе сказать себ, какъ и мы, посл войны: ‘ну, ужъ теперь будетъ! довольно тратиться, довольно напрягаться духомъ и силами, станемъ отдыхать, отдуваться, мы устали, истомлены, истощены!…. Повернемся же спиной къ заботамъ вншней политики, провозгласимъ какъ принципъ — политику пассивную, лишенную энергіи и иниціативы, пока вновь соберемся съ духомъ и силами!’ Но она себ этого не сказала, не ослабла ни въ энергіи, ни въ труд, и вотъ, несмотря на предшествовавшую кровавую брань — торговля Пруссіи цвтетъ, финансы отличны, имя ея, или пожалуй имя теперь Германіи, высоко и грозно, слово ея твердо и властно…. Все это мы приводимъ лишь въ вид доказательства, какъ слабо воздйствіе причинъ чисто вещественныхъ на благосостояніе, процвтаніе, преуспяніе государствъ, и какъ напротивъ велико воздйствіе причинъ нравственнаго свойства въ широкомъ смысл слова, или точне сказать: того состоянія общественнаго духа, которое у историческаго народнаго организма неразрывно связано съ его политическимъ въ мір значеніемъ, съ удовлетвореннымъ чувствомъ своего національнаго достоинства. Повторяемъ: прусскія дв войны растратою людей, денегъ и напряженіемъ силъ стоютъ нашей одной, послдней,— можетъ-быть даже обошлись ей дороже нашей, побды наши, въ конц концовъ, были блистательне германскихъ, рзкая же противоположность военныхъ результатовъ, достигнутыхъ Берлиномъ и Петербургомъ, и всхъ послдствій исхода войны для благосостоянія обоихъ государствъ — зависитъ отъ различія не столько талантовъ въ лиц главныхъ руководителей, сколько отъ различія политическихъ системъ, и преимущественно системъ вншней политики.
Вотъ почему мы считаемъ печальнымъ и даже опаснымъ заблужденіемъ тотъ афоризмъ ‘разсудительныхъ людей’, который мы привели въ начал статьи и который сталъ руководящимъ началомъ нашей дипломатической дятельности, или точне сказать, нашего дятельнаго бездйствія. Бездйствіе въ жизни вдь также плодотворно, какъ и дятельность, только творитъ-то оно въ смысл не положительномъ, а отрицательномъ, что не движется, то и не стоитъ на мст, а уходитъ назадъ, потому что прочіе идутъ впередъ, кто не выигрываетъ, тотъ и при своемъ не остается, а теряетъ — въ сравненіи съ выигрывающими, отъ неимущаго лниваго раба отнимется и послднее его достояніе и передастся имущему, но дятельному…. Вотъ почему также мы признаемъ не только ошибочнымъ, но и вреднымъ, ходячее пошлое воззрніе въ значительной части нашего общества, такъ усердно поддерживаемое доктринерами нашего мнимаго либерализма, будто всякое живое проявленіе участія къ нашимъ вншнимъ политическимъ интересамъ, къ вопросамъ нашей вншней политики, нашего всемірно-историческаго призванія какъ славянской и православной державы — не боле какъ ‘шовинизмъ’, ‘квасной патріотизмъ’ и т. д., что притязаніе на національную, ‘самобытную’ политику — предразсудокъ достойный осмянія, и что въ настоящее время весь интересъ долженъ быть сосредоточенъ исключительно на мирномъ прогресс — причемъ, разумется, безъ сакраментальныхъ словъ: ‘культура’ и ‘цивилизація’ не обходится. Никакого прогресса и не будетъ, пока не устранится то, что гнететъ народное самочувствіе, пока мы будемъ упорствовать въ мудромъ дипломатическомъ самоуничиженіи….
Петербургскія газеты отозвались о нашей передовой стать въ 18 No, что она проникнута взглядомъ пессимистическимъ. Напрасно, однако, стали бы мы искать въ ихъ оцнк послднихъ событій взгляда оптимистическаго, ни таковаго, да въ сущности и никакого ими ясно не выражено, если не считать французскаго въ Петербург органа русской дипломатіи, который зловще доволенъ, даже гордъ милостивымъ благоволеніемъ Европы. Между тмъ никакъ не слдовало бы оставлять ни Европы, ни нашихъ дипломатовъ въ заблужденіи, будто Россія раздляетъ ихъ самодовольство и ничего боле даже и не желаетъ, будто раны нанесенныя ей Берлинскимъ трактатомъ совсмъ уже зажили. Скерневицкое свиданіе не могло способствовать заживленію этихъ ранъ,— едва ли даже пуще не растравило ихъ. Миръ (которому впрочемъ ничто серьезно и не грозило) обезпеченъ, это правда, но…. цною обезпеченія дальнйшаго логическаго развитія Берлинскаго же трактата, сообразно съ политическими видами Берлина и Вны! Конечно не трудно обезпечить миръ условившись взаимно, что та сторона,— отъ которой естественно и разумно ожидать сопротивленія нкоторымъ вреднымъ для нея политическимъ мропріятіямъ другой стороны,— никакой помхи этимъ мропріятіямъ чинить не будетъ — и пріемлетъ вредъ даже съ признательностью…. Какъ бы ни скрывалась тайна Скерневицкаго совщанія, но о значеніи ея для Австріи и Германіи можно судить по тому особенному, необычайному чувству удовольствія, объявшему правительства этихъ странъ, которое нашло себ выраженіе въ заграничной печати. Несмотря на нкоторую сдержанность, требуемую приличіемъ,— это выраженіе можно назвать почти ликованіемъ. Чему же въ Австріи и Германіи такъ ликуютъ, что празднуютъ? Хоть бы такой вопросъ задали себ наши дипломаты! Ликуютъ, очевидно, отъ того, что получили — чего получить не надялись, не отъ того, конечно, что избавились отъ угрожавшей имъ войны (ибо таковой угрозы и не было), а отъ увренности, что въ дальнйшемъ приведеніи ихъ политическихъ плановъ въ дйствіе мы имъ никакихъ препонъ не поставимъ, такъ какъ даже напередъ снабдили уже ихъ своимъ напутственнымъ благословеніемъ. Несомннно также, что эти политическіе планы заключаются не въ одномъ присоединеніи Босніи и Герцеговины. Какъ иначе понять слдующія, напримръ, слова оффиціозной австрійской газеты ‘Fremdenblatt’ по поводу Скерневицкаго соглашенія, воспроизведенныя безъ всякаго комментарія органомъ Германскаго канцлера, ‘Сверо-Германской Газетой?’ ‘Свиданіе въ Скерневицахъ — говоритъ ‘Fremdenblatt’ — представляется намъ не создавшимъ ничего новаго, а только придавшимъ боле широкое выраженіе существующему… Созданный Берлинскимъ конгрессомъ и вызвавшій много споровъ порядокъ вещей на Восток привелъ къ распредленію селъ, которое отвчаетъ мысли объ установленіи политическаго и національнаго равновсія на Балканскомъ полуостров и представляетъ вс основанія къ постепенному упроченію положенія‘. Это распредленіе силъ и политическаго равновсія на Балканскомъ полуостров, другими словами: дленіе полуострова на сферу интересовъ австрійскихъ и сферу интересовъ русскихъ, ‘Fremdenblatt’ и называетъ status quo созданнымъ Берлинскимъ трактатомъ, который остается только развить и упрочить. ‘Въ такомъ консервативномъ (!) дух,— гласитъ въ заключеніе австрійская газета,— собравшіеся въ Скерневидахъ руководящіе государственные люди величайшихъ европейскихъ монархій… единогласно ршили проявить на дл всю силу государствъ, которыми они управляютъ’… Выходитъ по этому оффиціозному толкованію, что Россія проявить на дл всю свою силу для уничтоженія своего значенія и обаянія между православными Славянами Балканскаго полуострова и для преданія ихъ, по крайней мр на одной половин, на западной, во власть ненавистной имъ католической Австро-Венгріи… Если это толкованіе не врно, такъ чего же молчитъ органъ нашей дипломатіи? Такіе и подобные имъ комментаріи, распространяемые германскими и австрійскими оффиціозами, оставаясь безъ опроверженія со стороны русской, производятъ лишь удручающее впечатлніе на нашихъ единоврцевъ и единоплеменниковъ, только роняютъ доброе имя Россіи, подрываютъ старую въ нее вру. Отмтимъ также, что при этомъ дленіи полуострова — на часть Австріи выпадаетъ совсмъ не равномрная доля: вдь и теперь даже, на практик, къ сфер своихъ западныхъ на Балканскомъ полуостров интересовъ она относитъ, я частью ужъ отнесла, и Сербское королевство, и Румынію по устья Дуная, и Салоники и все Эгейское море!… Ниже помщаемое письмо изъ Берлина заслуживаетъ особеннаго вниманія нашихъ читателей и еще ярче выясняетъ, какъ понимается за нашимъ рубежомъ Скверневицкое торжество дружбы и мира…
Увренность въ нашемъ дружелюбіи, посл Скверневицкаго событія, дошла со стороны Берлинцевъ до такой степени, что Берлинская ‘Національная Газета’ преподноситъ намъ на радостяхъ, въ вид гостинца, картинку современнаго нмецкаго Drang nach Osten, точне — нмецкаго мирнаго напора въ Россію, съ пріятною перспективою его непремннаго, скораго теперь усиленія. Оказывается, что въ теченіи восьми не боле лтъ переселилось въ Россію, почти исключительно въ западныя, пограничныя губерніи слишкомъ 164,000 германскихъ и слишкомъ 189.000 австрійскихъ подданныхъ,— итого почти 354.000 человкъ. Признавая такую цифру переселенія боле чмъ умренною, газета сулитъ намъ, какъ плодъ установившейся дружбы, быстрое увеличеніе размра германскихъ переселенцевъ вдоль нашей пограничной съ Германіей и Австріей линіи… Не знаемъ, въ какой степени улыбаются. этой перспектив наши правительственныя сферы, но едва ли улыбнется ей кто-либо изъ нашихъ читателей….
Мы начинаемъ врить, что на Скерневицкомъ свиданіи дйствительно не произошло никакихъ новыхъ спеціальныхъ соглашеній,— ни одною стороною, относительно двухъ другихъ, не было принято на себя никакихъ, точно высказанныхъ обязательствъ, не было выработано ни общаго политическаго плана, ни общей программы дйствій. Установлена была лишь ‘дружба’, которая, какъ мы это теперь видимъ, и въ правду ничьей свободы не связала, выговорено лишь было одно условіе: сохраненіе status quo. А такъ какъ status quo для русской дипломатіи заключается въ соблюденіи политики пассивной, отрицательной, для Германіи же съ Австро-Венгріей — выражается въ непрестанной, неугомонной политической дятельности, направленной не къ измненію — сохрани Богъ!— а къ развитію лишь status quo (т. е. къ достиженію опредленныхъ, крупныхъ, отчасти близкихъ, отчасти отдаленныхъ цлей),— то и результатъ выходитъ таковъ: русская дружба обезпечиваетъ Германіи и Австро-Венгріи полную свободу ихъ политическихъ дйствій, и еслибъ мы вздумали въ чемъ-либо стснить эту свободу, повинны были бы въ недружелюбіи, взамнъ того, наши друзья великодушно предоставляютъ намъ полную свободу сидть на нашемъ statu quo, свободу… бездйствія, и нтъ повода опасаться, чтобъ они такую привилегію нашу стснили! Напротивъ, мы рискуемъ лишиться ихъ дружбы, еслибъ отъ этой нашей свободы какъ-либо отклонились. За то ужъ и пользуемся мы этой свободой теперь на простор,— даже съ удареніемъ, бездйствуемъ точно по праву, съ нкоей гордостью и благораствореніемъ дружбою переполненнаго сердца! Въ самомъ дл, еслибъ на Скерневицкомъ свиданіи происходило, хотя бы только въ принцип (какъ о томъ носились слухи) размежеваніе Балканскаго полуострова на дв сферы политическихъ интересовъ, причемъ на нашу долю отводилась бы только восточная его часть, еслибъ, какъ намекали нкоторыя заграничныя газеты, тоже хотя бы въ принцип, было признано за нами нкоторое особое право относительно воротъ нашего Чернаго моря,— однимъ словомъ, еслибъ что-либо было оговорено въ нашу исключительную пользу, такая оговорка не могла бы не проявиться наружу, хоть въ какой-либо практической форм. Но мы осуждены видть нчто совершенно противоположное. Любовное сочетаніе политики пассивной и политики активной имло своимъ прямымъ ближайшимъ послдствіемъ то, что первая стала еще пассивне, а вторая — еще живе, назойливе и дятельне. Посл торжественнаго обмна дружественныхъ чувствъ, происходившаго въ Скерневицахъ, у Германіи и Австро-Венгріи прибыло и блеска, и обаянія, и силы, смле и развязне стали ихъ движенія, точно камень свалился у нихъ съ плечъ, и обезпеченные русской дружбой, словно напутствуемые благословеніемъ, съ легкимъ сердцемъ и съ увренностью въ удач принялись он ковать ‘культурно-политическія’ узы для Балканскихъ Славянъ. Надменны до нахальства, въ высшей степени заносчивы и оскорбительны для Россіи были ликованія германскихъ и австрійскихъ неоффиціозныхъ газетъ, вызванныя этимъ свиданіемъ, такъ что едва-едва могли наконецъ сдержаться въ предлахъ соображеніями, если не приличія, то политическаго расчета, при помощи правительственныхъ внушеній. Напротивъ того, въ нашемъ отечеств Скерневицкому согласію чувствъ безъ соглашенія въ мысляхъ — радовалась и придавали значеніе искуснаго дипломатическаго маневра разв лишь въ петербургскомъ зданіи около береговъ Мойки, въ остальной же Россіи, крпко памятующей Берлинскій трактатъ, только дивились, выжидали, да съ любопытствомъ разглядывали, порой, изданныя въ ознаменованіе событія фотографическія карточки съ изображеніемъ министровъ иностранныхъ длъ всхъ трехъ державъ вмст, невольно припоминая стихи поэта: ‘Въ одну телгу впрячь не можно’… Какъ бы то ни было, но извстіе о сей дружественной запряжк трехъ державъ въ одну политическую телгу, съ предоставленіемъ для каждой свободы аллюръ или дйствій, встрчено было на Руси съ недоумніемъ и недовріемъ. Послднее и не замедлило оправдаться. Подъ яркими лучами восходящаго созвздія дружбы Россіи, Германіи и Австро-Венгріи, обаяніе Россіи на Балканскомъ полуостров начало видимо блекнуть. Наши дипломаты стали еще скромне и смиренне, чмъ прежде, правда, это представлялось почти невозможнымъ,— но усердіе и честность въ исполненіи долга пріязни, споспшествуемыя слабымъ въ нашей дипломатической сред развитіемъ національнаго самосознанія и наклонностью къ дешевому самоудовлетворенію, чего не превозмогутъ!…
Мы, никто какъ мы, разгромили недавно Турецкую имперію, высвободивъ изъ-подъ ея власти лучшія провинціи и отнявъ у нея вс оборонительныя, крпкія линіи: казалось, никого бы ей такъ не слдовало страшиться и чтить, какъ недавняго побдителя… Ничуть не бывало. Никогда, даже передъ послдней войной, не пользовались мы меньшимъ у Турціи авторитетомъ: страхъ я почетъ перенесены на державу, вовсе и не обнажавшую противъ Турціи меча. Распоряжается и господствуетъ при Оттоманскомъ двор Германія, и съ послдней осени господство это стало сильнй чмъ когда-либо. Предполагалось, что посл Скерневицкаго свиданія германская возглашенная дружба послужитъ намъ въ Турціи къ польз. Но выходитъ нчто странное: словно бы, усиливъ своею дружбою другія державы, сами мы разомъ обезсилли и себя же своею же силою бьемъ! Наши новые союзы, очевидно, не прибавили намъ мощи, по крайней мр на Босфор. Такъ, удовлетворяя прочихъ европейскихъ кредиторовъ, Турція отказываетъ намъ въ уплат контрибуціи даже въ томъ скромномъ ежегодномъ размр, какой нами снисходительно назначенъ. Она же не допускаетъ насъ до заключенія новаго торговаго трактата и пересмотра стараго тарифа, въ чемъ не отказала Германіи. Наконецъ, какъ бы въ отвтъ на толки о проливахъ, возбужденные событіемъ въ Скерневицахъ, Турція вздумала стснять свободный проходъ черезъ Дарданеллы нашихъ судовъ, отправляемыхъ съ воинскою командою въ русскіе порты Тихаго Океана, требовать исполненія равныхъ неудобныхъ формальностей, ограничивать перевозимое число солдатъ и т. п. Однимъ словомъ, несмотря на наши недавнія побды, Русская держава лишена Турками столь необходимой для нея полной свободы сношеній съ своими Тихоокеанскими владніями, которою однако, по благоразумію Порты, до самой послдней поры боле или мене пользовалась. Очевидно, что Порта дйствуетъ въ настоящемъ случа не съ своего ума-разума… Отчего же, однако, германскій авторитетъ, столь могущественный на Босфор, не пришелъ на помощь нашей безавторитетности и безсилію,— тому смиренію нашему, на которое осудили мы сами себя изъ боязни нарушить status quo (къ сохраненію коего обязала насъ дружба съ Германіей)? Между тмъ, тою же дружественною Германіей строится для Турціи въ Дарданеллахъ громадный броненосецъ и вообще приводятся въ лучшій боевой видъ турецкія морскія силы, германскіе офицеры высокихъ ранговъ, продолжая числиться на германской имперской служб, занимаютъ въ то же время разные высокіе военные посты на служб султанской, съ прибавкою къ своимъ нмецкимъ фамиліямъ титула ‘паши’, командуютъ турецкими солдатами, обучаютъ ихъ новйшему строю, усиливаются какъ будто создать стройное и грозное турецкое войско… Зачмъ, для кого и противъ кого, спрашивается, чего ради такое повидимому радніе о турецкихъ интересахъ?… Вообще Германцы теперь во всхъ совтахъ, во всхъ частяхъ управленія Оттоманской имперіи,— самая столица наводнена Нмцами и на улицахъ Царьграда везд раздается нмецкій языкъ.
Было бы странно, разумется, ставить въ вину германскому канцлеру такое настойчивое исполненіе своихъ дальновидныхъ политическихъ плановъ, всегда согласованныхъ,— съ его точки зрнія конечно,— съ интересами Германской монархіи,— но положительно подлежитъ осужденію та дипломатія, которая не уметъ не только защищать, но даже и ^ распознать интересы своего могущественнаго государства, которая умудрилась соскользнуть съ высоты, добытой для нея кровью и достояніемъ роднаго народа, и затмъ продолжаетъ терять позицію за позиціей, съ умильной улыбкой пасуя предъ тяжкимъ натискомъ воинствующей дружбы. Намъ могутъ возразить, что неудачи наши въ Константинопол зависятъ отъ случайной причины, отъ личной неумлости русскаго представителя. Но кто же виноватъ въ его выбор? Да и почему относить къ неумлости то, что въ равной мр и съ такою же справедливостью можетъ быть отнесено и къ самому высшему вдомству руководящему нашей политикой? Разв дйствія русскаго представителя при Оттоманской Порт составляютъ какое-либо противорчіе съ общимъ характеромъ нашей дипломатической дятельности при другихъ дворахъ?!.. Конечно, всмъ намъ вдомо, какъ правилъ свое посольство въ Константинопол Н. П. Игнатьевъ въ продолженіе 12 лтъ, да и при какихъ обстоятельствахъ! Наша неудачная война 1854—56 гг., завершенная потерей государственной территоріи, потерей державныхъ правъ Россіи на Черномъ мор, короче сказать Парижскимъ миромъ, затмила въ памяти Турокъ былые блестящіе успхи русскаго оружія и славу русскаго имени,— но тмъ не мене Игнатьевъ умлъ поднять и держать русское имя на Балканскомъ полуостров высоко и грозно, привлекать и питать симпатіи Славянъ, вызывать и поддерживать въ нихъ народное самосознаніе, стремленіе къ независимости, упованіе на Россію. Широко и гордо разввалось тогда въ Царьград наше русское знамя, являясь охранительною снью для всхъ нашихъ единоплеменниковъ и единоврцевъ,— тогда какъ посл столькихъ блистательныхъ побдъ и чудесныхъ подвиговъ нашихъ войскъ, посл возсозданія свободной Болгаріи, оно теперь, въ томъ же Царьград, какъ-то стыдливо виситъ и жмется. Если даже эту заслугу Н. П. Игнатьева отнести исключительно къ его личнымъ дарованіямъ и убжденіямъ, такъ и то уже длаетъ честь бывшему дипломатическому управленію, что подобный продолжительный примръ посольствованія былъ возможенъ, въ наши же времена онъ показался бы, конечно, анахронизмомъ,— диссонансомъ въ аккорд нашей политики, и черезчуръ рзкимъ. Тонъ нашей политик дается теперь, какъ извстно, капельмейстеромъ общаго европейскаго концерта, указывающимъ каждому участнику его партитуру.
Не споримъ, что скромною партитурою удленною на нашу русскую часть, руководители нашей дипломатіи довольствуются не по вкусу только и не по сочувствію, но и по соображеніямъ высшаго разряда. По крайней мр, на всякій упрекъ въ бездйствіи, ихъ отвтъ стереотипно-одинаковъ: ‘Россіи нуженъ миръ, она въ настоящее время должна всми V способами избгать новой войны, копить силы и средства’. Повидимому основательно, но вдь война — ultima ratio, за истощеніемъ способовъ дятельности разумной. Да кто же и говоритъ о войн? Кто же ея желаетъ?! Мене всего наши друзья, а также и недруги. Никто намъ войною и не грозитъ. Мы сами себ грозимъ ею. Вольно же страшиться — нами же самими созданнаго пугала! Все дипломатическое искусство именно и состоитъ въ томъ, чтобы безъ войны добиться тхъ результатовъ, которые достигаются войною,— а для этого первое условіе: не пугаться войны, ибо у страха глаза и уши велики, и не пть постоянно и предъ всми дипломатическаго Лазаря. Надо умть смть я что разумется возможно лишь живому чувству и вднію интересовъ національныхъ, какъ матеріальныхъ, такъ и духовныхъ,— которое именно у нашей дипломатіи въ недочет… Вотъ князь Бисмаркъ и безъ всякой войны умудрился вырвать изъ рукъ Англіи чуть не всю средину Африки отъ моря до моря и вообще смутить могущество ‘гордаго Альбіона’, ухитрился создать себ боевые доспхи изъ нашей дружбы, а изъ своей сплести крпкія для другихъ и для насъ узы. Такъ, мы теперь радемъ за европейскіе интересы въ Египт, и наши дипломаты вроятно даже очень польщены, видятъ въ томъ чуть ли не ‘компенсацію’ себ за безсиліе наше въ Царьград, что мы, какъ Европейская держава, тоже вдь получили роль въ Египетскомъ вопрос и тоже, съ другими вмст, требуемъ себ доли контроля надъ египетскими финансами, хотя Египетъ намъ гроша не долженъ и нтъ у насъ ни одного владльца египетскихъ кредитныхъ бумагъ! Почему Европейской держав и не участвовать въ Европейскомъ концерт, но вмсто того, чтобъ въ египетскомъ вопрос идти лишь во хвост за Германіей и пть по чужой дудк, мы полагаемъ,— и въ этомъ случа готовы присоединиться къ мннію ‘Московскихъ Вдомостей’ объ Абиссиніи,— что было бы приличне осмыслить наше вмшательство боле самостоятельными интересами, къ числу которыхъ, по отношенію къ Африк, несомннно можетъ принадлежать обезпеченіе участи древней, почти единоврной намъ страны, такъ давно стремящейся къ сближенію съ нами, тяготющей къ намъ и безъ нашей помощи осужденной стать добычей просвщенной корысти Европейскаго Запада. Но теперь пуще Абиссиніи и Египта должны бы привлекать къ себ вниманіе наши дла Балканскаго полуострова, гд, рядомъ съ Германіей распоряжающейся преимущественно Портой, становится повидимому полнымъ распорядителемъ и другой нашъ другъ — Австро-Венгрія.
Недавно новый Константинопольскій патріархъ Іоакимъ IV, безъ вдома представителя Россіи и безъ сношенія съ Русскою церковью, призналъ каноническимъ,— вопреки мннію своего предшественника (которое, вмст съ Русскою церковью, и самъ раздлялъ будучи членомъ Константинопольскаго Синода!) — поставленіе въ Митрополита Сербіи австрійскаго ставленика Мраовича. Какъ намъ пишутъ, это согласіе дано патріархомъ вслдствіе усиленнаго ходатайства австро-венгерской власти… Мы не останавливаемся здсь на значеніи этого факта и его послдствій въ частности для Россіи, но приводимъ его какъ одно изъ свидтельствъ возрастающаго вмшательства, и намъ наперекоръ, новаго нашего союзника во внутренія дла Балканскихъ государствъ. Предположеніе наше оправдалось. Повидимому вполн радостное, представлявшееся всеобщимъ залогомъ мира и благоденствія, свиданіе въ Скерневицахъ не только не доставило ни радости, ни мира православнымъ Славянскимъ племенамъ за Дунаемъ и Савой, но повергло ихъ въ мрачную скорбь и уныніе, а нкоторыхъ и въ отчаяніе. Можно бы подумать, что мы дали Австрійцамъ carte blanche на всяческія дйствія враждебныя славянскимъ, стало-быть и нашимъ собственнымъ интересамъ на Полуостров,— до такой степени Австрія самоувренно и словно по нраву стала разыгрывать роль хозяйки въ этомъ несчастномъ кра! Вс мы однакожъ хорошо знаемъ, что никакого такого полномочія Россіей Австрійцамъ дано не было, и сами наши дипломаты, по крайней мр нкоторые изъ нихъ, даже дивятся такой австрійской про дерзости. Но дивиться можно только ихъ простодушію, достойному боле умстнаго примненія. Не трудно понять, да ‘Русь’ на это тогда же и указывала,— что если Австрія прежде сдерживалась страхомъ Россіи, такъ вдь мы же сами первые постарались избавить Австрію отъ такого, сдерживающаго ее страха, сами же упросили, убдили ее насъ не бояться и поклялись ей въ дружб съ наивною врою въ магическую силу дипломатическаго термина status quo, даже не опредливъ его смыслъ и значеніе. Все что ни творитъ теперь Австро-Венгрія среди Балканскихъ Славянъ, она именно называетъ, да и справедливо, только развитіемъ status quo, и этимъ самымъ готова замкнуть уста нашей дипломатіи, еслибъ он разверзлись (но он даже и не разверзаются) для протеста! Впрочемъ весьма возможно, что австрійская власть,у дабы пощадить нашу щекотливость по части status quo, обойдется даже безъ формальнаго включенія Босніи и Герцеговины въ составъ Имперіи, а удовольствуется оккупаціей,— причемъ ученые профессора международнаго права съ важностью признаютъ, какъ послднее слово сей курьезной науки, что ‘оккупація’ страны чужою государственною властью можетъ быть и вчною, не будучи ‘аннексіей’! Но не удивимся мы и тому, если съ согласія Европы, т. е. князя Бисмарка, Англіи и даже Россіи, случится и иное, именно что дипломаты, удерживая всю обязательность Берлинскаго трактата для Россіи, согласятся допустить и аннексію, какъ не нарушающую трактата, какъ законное упроченіе status quo, особенно если о томъ послдуютъ мольбы народа. Намъ снова пишутъ, что въ Босніи и Герцеговин тюрьмы набиты подозрительными, для австрійской власти Славянами, тхъ же, кто оправдалъ такое австрійское подозрніе на дл, безъ церемоніи разстрливаютъ или вшаютъ, сельскихъ старшинъ она поставила вооруженною рукою изъ тхъ немногихъ, въ безусловной покорности коихъ вполн уврилась, и вотъ эти-то насильственно народу навязанные старшины, отъ имени управляемыхъ ими селъ и деревень, подписали прошеніе Императору о присоединеніи къ Австро-Венгерской монархіи? ‘Несчастный народъ’ — прибавляетъ письмо — ‘мало того, что его взяли въ плнъ: хотятъ еще, чтобъ онъ самъ, своими руками себя зарзалъ’… А на дняхъ пронесся слухъ, которому мы пока еще отказываемся врить, будто россійское консульство въ Сараев, столиц Босніи, упраздняется, будто бы оно нашимъ министерствомъ иностранныхъ длъ признается совсмъ теперь излишнимъ… Но вдь такой поступокъ съ нашей стороны былъ бы ужъ настоящимъ нарушеніемъ status quo и равнялся бы торжественному объявленію аннексія,— но вдь это было бы жестокостью относительно Боснійскихъ Славянъ, такъ какъ означало бы совершенное отреченіе, отступничество отъ нихъ Россіи!… Да разв православной Россіи не слдуетъ изъ непосредственныхъ врныхъ источниковъ вдать судьбу своихъ единоплеменныхъ и единоврныхъ братій среди враговъ ихъ народности и вры?… Мы знаемъ, какъ не только сильна, но и грозна католическая пропаганда въ Босніи, равно и въ Герцеговин, гд она дйствуетъ къ тому же во всеоружіи государственной власти. Читателямъ ‘Руси’ извстны гоненія воздвигнутыя на Православную церковь въ этихъ несчастныхъ странахъ, и вс подробности неравной борьбы православнаго митрополита Босановича, которому австрійскія начальства хотли подсунуть, вмсто православныхъ богослужебныхъ книгъ, уніатскія, въ Вн печатанныя, извстна также насильственная замна родной кириллицы латино-хорватскимъ шрифтомъ…
Не лучше идетъ дло и въ Македоніи, для которой (напомнимъ нашимъ дипломатамъ) устройство лучшаго управленія предписано даже Берлинскимъ трактатомъ (взамнъ свободы, предоставленной было ей С. Стефанскимъ трактатомъ), но которая теперь раздираема и разбойничьими шайками, и турецкимъ самоуправствомъ. Почему это обстоятельство, на которое было обращено недавно вниманіе даже Англійскаго парламента, совсмъ упущено изъ виду нашею дипломатіею, и она какъ бы дожидается, чтобъ иная держава признала въ томъ для себя поводъ къ дятельному вмшательству въ дла македонскія,— ну тогда и мы, пожалуй, возьмемъ на себя обязанность подголоска?… Тамъ также кишитъ австрійская католическая пропаганда, которая мастерски пользуется настоящимъ положеніемъ мстныхъ Болгаръ, тснимыхъ к Греками, и Турками, но, при обращеніи въ латинство, тотчасъ же обртающихъ себ гражданскую обезпеченность, въ чемъ дружно содйствуютъ пропаганд вс иностранные европейскіе консулы, даже и протестанты!… Тамъ, впрочемъ, имются и русскіе консула, но дятельности ихъ не слышно и не видно, про одного имъ нихъ писали намъ, что въ дом, гд онъ живетъ, помщается и католическая миссія, такъ что надъ русскимъ орломъ, осняющимъ жилище представителя русской православной власти, высится (по крайней мр высилась еще недавно) надстроенная деревянная верхушка латинской церковки… Кстати сказать, въ нашемъ Министерств иностранныхъ длъ принято какъ бы за правило не обращать вниманія на вроисповданіе своихъ служащихъ, и не настаивать на томъ, чтобъ въ странахъ, которыхъ симпатіи къ намъ основаны именно на единовріи, консулами назначались непремнно люди православные. Особенной надобности наши дипломаты въ этомъ, не видятъ или она еще имъ не въ домекъ,— да что въ самомъ дл толку и въ православныхъ консулахъ, если они не имютъ себ на верху поддержки!… А между тмъ католическія миссіи, для которыхъ австрійское правительство и даже лично Императоръ Францъ-Іосифъ не щадятъ средствъ, наводняютъ Балканскій полуостровъ, дйствуютъ искусно и неослабно, удовляя въ свои сти всхъ слабодушныхъ и уничиженныхъ, уча ихъ — не возлагать боле надеждъ на подружившуюся съ Австріей Россію, не ожидать боле отъ нея поддержки. Вообще завоеваніе Австріею Балканскаго полуострова творится настойчиво и неутомимо,— завоеваніе конечно не формальное, но отчасти культурно-церковное, черезъ умноженіе чадъ Латинской церкви, отчасти дипломатическое, чрезъ привлеченіе государствъ въ область своего политическаго вліянія, и поверхъ всего — завоеваніе экономическое. Въ этихъ именно видахъ Берлинскій трактатъ и обязалъ Турцію, Сербію и Болгарію выстроить желзныя дороги, которыя бы, примыкая къ австро-венгерскимъ, могли безпрепятственно привести Австро-Венгрію и въ Македонію (прямо къ Солуни и Эгейскому морю), и въ Румелію, и въ Софію, и даже въ Константинополь… Сербскій король,— который обратился уже чуть не въ вассала Австро-Венгерскаго императора и чуть не признаетъ послдняго своимъ сюзереномъ, который съ своимъ правительствомъ уже руководится не иною политикою, какъ австрійскою,— свое дло сдлалъ и дороги выстроилъ, Турція — только отчасти, Болгарія,— въ которой связь съ Россіей еще слишкомъ жива, но на правительство которой крпко насдаетъ австрійская дипломатія, боле ловкая чмъ наша,— Болгарія еще мшкаетъ, еще держится — тщетно пока ожидая, чтобъ русское правительство помогло ей напередъ выстроить дороги примыкающія, черезъ Румынію, въ самой Россіи: но мы у себя уже лтъ#пять о томъ толкуемъ, и собраться не можемъ!… Одна свободною себя отъ латинской пропаганды и открыто врною Россіи блюдетъ себя храбрая, искони независимая Черногорія, но все тягостнй и тягостнй становится ея положеніе: со всхъ сторонъ обступаютъ ее и душатъ каменныя, вновь воздвигаемыя австрійскія твердыни,— а по послднимъ извстіямъ, уврившись въ нашей дружб, еще назойливе стала Австрія тснить черногорское правительство, вмняя Черногоріи въ вину даже простое соболзнованіе несчастнымъ сородичамъ — Герцеговинцамъ!…
Мы вполн признаемъ великое значеніе союза Германіи съ Россіей, но онъ купленъ слишкомъ дорогою цною,— такою цною, которая превышаетъ стоимость самого союза и ставитъ его на шаткое основаніе. Эта цна заключается въ признаніи нами условій союза между Германской и Австро-Венгерской монархіей, другими словами: въ признаніи правомрности австрійскихъ притязаній на Балканскій полуостровъ, поддерживаемыхъ, да и внушенныхъ ей самою Германіей,— а слдовательно и въ отреченіи отъ собственныхъ нашихъ правъ, отъ собственной нашей исторической миссіи… Конечно, точными словами этого не было выговорено, и вещи по имени не были названы, но он подразумвались и смыслъ словъ ясенъ каждому, кто дорожитъ смысломъ вещей, а не ихъ поверхностью, кто прозрваетъ въ будущее, а не заботится лишь объ удобнйшей обдлк затрудненій настоящей минуты… Подразумваемое и выступаетъ теперь наружу, можетъ-быть къ изумленію самой нашей дипломатіи,— выступаетъ и дразнитъ ее словами: ta l’as voulu, Georges Dandin, tu l’as voulu!
Впрочемъ, и до послдняго обмна дружественныхъ чувствъ, картина положенія русскихъ и славянскихъ длъ на Балканскомъ полуостров была такова, что всматриваясь въ нее, невольно спрашивали мы себя: да что же это значитъ такое? Ужъ точно ли мы, Русскіе, вели войну 1877 г., одержали такія побды, совершили такіе подвиги самопожертвованія, которымъ, ужасаясь, дивился міръ? Глядть на насъ, на нашъ образъ дйствій, словно бы мы не побдители, а побжденные, словно бы мы не та могущественная Россія, которая билась лтъ восемь назадъ, а какая-то другая, переиначеная, слабосильная, хилая, которой даже не къ лицу блюсти свое достоинство, подъ-стать лишь тихнуть тише воды, низиться ниже травы, для которой послдняя война — ‘свжо преданіе, а врится съ трудомъ’, которая утратила вру въ себя, въ свое предназначеніе, спшитъ ретироваться со всхъ своихъ исторіею намченныхъ позицій, и какъ будто стыдится недавнихъ порывовъ увлеченія и одушевленія!!.. Правда, побдители на боевомъ пол, мы были позорно, срамно разбиты на суконномъ пол дипломатическихъ сраженій, но какъ ни удручаетъ насъ стыдъ, не на самую страну ложится онъ,— Русская земля осталась тою же землею, какъ и была,— и чувство стыда отъ берлинскаго пораженія должно бы, казалось, напротивъ, побудить ея руководителей напрячь вс силы разума, чтобъ загладить стыдъ, стереть съ себя его краску, а не обращать его въ какую-то хроническую болзнь, отъ которой нельзя избавиться, а остается только мириться!.. Нельзя мириться съ состояніемъ пристыженнаго и опасно всякое дйствіе въ дух такой пристыженности, съ другой стороны, было бы не мене опасною ошибкою — стыдъ нанесенный дипломатіей думать побдить лишь одною грубою силою, для примненія которой еще долго можетъ не настать времени и которой одной побда, какъ мы это теперь видимъ, никогда не прочна.
Мы знаемъ, что въ ‘Руси’ обращены были упреки, по поводу ея статей въ 18 и 19 NoNo, въ томъ, что она подрываетъ довріе Славянскихъ народовъ къ русской дипломатіи. Не мы подрываемъ, она сама своими дйствіями его подрываетъ. ‘Русь’,— да и не она одна, къ счастію, а и многіе другіе органы русской печати, возстановляютъ, напротивъ, по мр возможности (конечно малой), довріе этихъ народовъ, если не къ дипломатіи, такъ къ Россіи, которая дипломатіей такъ часто компрометтируется. Этотъ голосъ негодованія свидтельствуетъ имъ, что по дипломатическимъ дйствіямъ, обусловленнымъ къ тому же разными случайными воображеніями, было бы несправедливо заключать объ исчезновеніи въ нашемъ отечеств того святаго огня любви и братства, который такъ часто пламенлъ имъ во мрак и многихъ единоврнымъ и единокровнымъ освтилъ путь освобожденія. Этотъ голосъ соболзнованія, участія, заботы способенъ лишь подать имъ мужество въ борьб и терпніе въ мукахъ, поддержать въ нихъ крпость упованія на Россію,— Россію настоящую, народную, съ Царемъ своимъ нераздльную, Россію историческую, такъ часто заслоненную для нихъ, да и не для нихъ однихъ густою тьмою недоразумній! Можно лишь горевать о томъ, что такіе частные голоса оказываются нужными и полезными при безмолвіи голосовъ авторитетныхъ и властныхъ, но разъ существуетъ такое безмолвіе, такъ слдуетъ жалть разв о томъ, что не довольно такихъ голосовъ раздается, что они слишкомъ слабы сами по себ, да и рдки…
Дятельность Австро-Венгріи и Римской куріи на Балканскомъ полуостров находится въ связи съ общимъ ихъ, величавымъ въ своемъ род замысломъ, все яснй и яснй выступающимъ наружу въ послднее время. Замыселъ Рима — создать Латинскій Востокъ, замыселъ монархіи Габсбурговъ — создать Нмецко- Славянскую Имперію, объединенную единствомъ Латинской церкви и общаго, культурнаго и государственнаго нмецкаго языка… Православную Россію, которую окатоличить мало надежды — предполагается направить туда, въ глубь азіатскаго Востока, и вообще подвинуть назадъ къ Азіи,— тмъ боле, что по теоріи Поляка Духинскаго, которая въ большомъ почет у австрійскихъ властей, Русскіе принадлежатъ-де не къ Славянскому племени, а къ Монгольскому или вообще Туранскому!.. Одинъ изъ главныхъ и талантливыхъ ревнителей, по части объединенія Славянъ подъ духовною властію Папы — хорватскій епископъ Штроссмайеръ, которому удалось убдить Льва XIII причислить къ лику Святыхъ, чествуемыхъ Римскою церковью и Славянскимъ Первоучителей Кирилла и Мееодія, Онъ же соорудилъ въ 1881 г. паломничество католиковъ-Славянъ въ Римъ, въ подножію папскаго престола, исходатайствовавъ при этомъ отъ куріи и нсколько уступовъ относительно употребленія, впрочемъ самаго микроскопическаго, мстныхъ славянскихъ нарчій при дополнительномъ къ латинской литургіи богослуженіи…
6 апрля 1885 г. исполнится тысячелтіе со дня блаженной кончины Св. Мееодія въ Моравскомъ Велеград, гд онъ почилъ, но гд, къ несчастію, не сохранилась его могила. По случаю этого празднованія приготовляется въ Велеград торжество въ громадныхъ размрахъ. Поляки, которые вообще замыслы Рима и Вны считаютъ весьма пригодными для интересовъ своей ‘польской справы’, какъ направленные къ ослабленію Россіи, не замедлили конечно воспользоваться и предстоящей окказіей. Зати ихъ — явить колоссальный прообразъ новаго латино-славянскаго-единства, чмъ самымъ, разумется, исключается изъ него и Россія, и прочіе Славяне, еще упорствующіе въ православіи! Кром създа великаго множества католическихъ Славянскихъ епископовъ, будутъ стараться нагнать туда сотни тысячъ паломниковъ изо всхъ Славянскихъ странъ, католиковъ и уніатовъ, а также надются приманить даже и какихъ-то православныхъ, въ религіи равнодушныхъ, но мечтающихъ о федерализм. и о сепаратизм по отношенію къ Русскому государству! Какъ однако ни изловчились Поляки на всякаго рода дутыя театральныя манифестаціи, какъ ни хитра вражда фанатическихъ приверженцевъ Рима въ православному міру, но едва ли могутъ они разсчитывать, даже въ самой сред католическихъ Славянъ, на успхъ такого грандіознаго надъ Россіею наругательства! Между Чехами и Хорватами уже поднимаются негодующіе голоса протеста, да и слишкомъ ужъ чудовищно-безсмысленна и нагла вся эта польско-латинская ложь…
Мы съ своей стороны не ложенъ не радоваться, что наши братья Славяне, хотя и отторглись отъ церковнаго съ ними единства, ршили чествовать память Славянскихъ Апостоловъ съ подобающею торжественностью. Недоумваемъ только, на какомъ общемъ для латинскихъ Славянъ язык воспоють они имъ хвалу и славу, и вознесутъ молитвенныя прошенія, такъ какъ Славяне-католики утратили, къ сожалнію, въ своей церковной служб самое то славянское слово, которое Святые Кириллъ и Мееодій создали для всего Славянскаго міра, сотворивъ это слово одновременно сосудомъ Слова Божьяго, свтильникомъ вры и всякаго духовнаго для Славянъ свта. Что сдлали Славяне-католики съ этимъ сосудомъ, съ этими по истин освященными письменами, которыя даже носятъ названіе ‘кириллицы’, по имени Св. Кирилла? Несчастные братья наши, лишившіеся величайшаго изъ благъ: едиными усты исповдывать Бога, славословить Бога, слышать Откровенія Божіи на общемъ для всего Славянства, родномъ язык! Ни во что вмнила Латинская церковь. даръ языковъ, ниспосланный ученикамъ Христовымъ въ великій день Пятидесятницы, и пренебрегли свыше дарованнымъ имъ сокровищемъ Славяне-католики (число которыхъ не составляетъ даже и одной трети Славянъ православныхъ), священную кириллицу презрли для письменъ латинскихъ, измнили языку Богослуженія, заповданному тми самыми Великими Просвтителями, память которыхъ нын собираются они чествовать въ Велеград!.. Во имя чего же чествовать? Христово ученіе проповдывали между ними не одни Святые Братья, пришедшіе съ Православнаго Востока, но и Нмцы, нашедшіе съ Христіанскаго Запада.
На чемъ создадутъ теперь Славяне-католики славянское единство, отринувъ то единое, что тсне всего — по истин въ дух соединяетъ, освящая, восполняя и упрочивая союзъ кровный?..
Насъ, Русскихъ, не могутъ конечно смутить никакія угрозы ни Рима, ни польской злобы, ибо о православно-славянской Россіи одной, по особому предопредленію Божію, только и живетъ Славянское имя въ мір, ибо Россія сама по себ — цлый міръ и величайшее явленіе единства народнаго и государственнаго, и притомъ славянскаго, пребывшаго врнымъ завту Славянскихъ Апостоловъ. Но отъ православныхъ Славянъ вн русскихъ предловъ, отъ этихъ нашихъ братьевъ гонимыхъ, угнетенныхъ, мучимыхъ иноврцами, однимъ словомъ — отъ тхъ Балканскихъ Славянъ, положеніе которыхъ мы только-что описали, несутся къ намъ вопли, мольбы и запросы: что же Россія? что же безмолвствуетъ она? какимъ отпоромъ нахальному торжеству лжи, наругательству надъ Православною церковью и православнымъ Славянствомъ — подниметъ Россія ихъ смущенный, изнемогающій отъ насилій и коварныхъ обольщеній духъ?
И въ самомъ дл,— что же Россія?
Не можно, не позволительно ей пренебречь своимъ значеніемъ для всего Славянскаго православнаго міра и ограничиться лишь тмъ молитвеннымъ, домашнимъ такъ-сказать празднованіемъ, которое предвозвстилъ на 6 Апрля Святйшій Синодъ, повелвъ всюду, на всемъ пространств Россіи, во всхъ ея церквахъ совершить торжественное богослуженіе, съ соотвтственными проповдями, съ раздачею народу изображеній Святыхъ Братьевъ и ихъ житій. Къ этому торжеству церковному должно быть присоединено и такое торжество, на которомъ бы Россія именно явила міру видимый образъ своего мощнаго, духовнаго и словеснаго, народнаго и государственнаго единства, зиждущагося на основ Славянскихъ Первоучителей. Однимъ словомъ: торжество Россіи исторической,— какъ тысячелтней Славянской державы, тысячелтіемъ сложившейся великой славянской силы, чествующей тысячелтнюю память Святыхъ творцовъ Славянскаго слова, Славянскимъ словомъ научившихъ насъ Слову Божьему… Знаменіемъ вчнымъ, не преходящимъ долженъ бы быть ознаменованъ этотъ день… Намъ казалось бы, что такимъ живымъ вчнымъ памятникомъ ногъ бы стать храмъ имени Свв. Кирилла и Мееодія, воздвигнутый въ купели того Славянства, что съ самаго начала своего государственнаго бытія назвалось Русью,— т. е. въ Кіев. Конечно, такое торжество закладки храма въ день 6 апрля только тогда и можетъ получить свое истинное, далеко за предлы простирающееся значеніе, когда во глав ея станетъ лично (или въ лиц представителя) сама Русская Государственная Власть, живой символъ и русско-славянской мощи, и русско-славянскаго единства, только тогда и послужитъ оно утшеніемъ всему остальному, еще страждущему православному Славянству — и сами собою сокрушатся во прахъ величавыя нагроможденія лжи, къ смущенію враговъ Россіи, а съ нею и Славянскаго міра!