Перед неразгаданной тайной
Перед неразгаданной тайной
Рассказ Рудольфа Штраца
* * *
* * *
* * *
———————————————————
Перед неразгаданной тайной, Штрац Рудольф, Год: 1897
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Усталым, разбитым вернулся доктор с кладбища, где схоронил молодую жену.
Медленно, точно лунатик, поднялся он по лестнице богатого берлинского дома, по ступеням которой, покрытым ковром, она спускалась рука об руку с ним всего четыре дня тому назад, весело болтая, напевая что-то, подпрыгивая. И вдруг ее уже нет!… навсегда исчезло счастье его жизни, исчезло нежное, красивое существо, прелестное и прихотливое, как дитя, светлое и смеющееся, точно солнечный луч, все озарявшее вокруг него….
Как врач, он знал, что такое смерть… По вот это… эта внезапная, безжалостная разлука… этого он не понимал. Глухое, бесконечное изумление наполняло его, пока он машинально отпирал дверь и, минуя в сенях заплаканную, одетую в траур, горничную, входил в гостиную.
Там все осталось по-прежнему. Отпевание происходило в часовне. Веселые, золотистые лучи солнца сверкали сквозь белоснежные занавесы, в углу, рядом с большой пальмой, которую они с женою подарили друг другу к Рождеству, чирикала канарейка, а на другой стороне кружились, по обыкновению, в аквариуме золотые рыбки.
Комната была опрятна и изящна, всюду еще обнаруживалась заботливость бедной, беленькой детской ручки, унесшей в могилу вместе с узким обручальным кольцом—все, все, чем он дорожил.
Вот за этим письменным столом простился он с ней в понедельник вечером, чтоб идти в докторский клуб. Она писала с серьезной миной какое-то письмо и лишь бегло подставила ему лоб для поцелуя, а когда он вернулся домой после полуночи, она уже лежала на постели безжизненная, точно, спала….
Исчезла навсегда! А между тем кажется, будто она только что вышла из комнаты, вот клубки шерсти и вышиванье, вот наполовину разрезанный нумер модного журнала, далее на столе лежит маленькая книжка с золотым обрезом, в которую она добросовестно заносила свои расходы, словом, все милые женские безделушки…. А вот па стуле, куда она бросила их после своего последнего выхода в понедельник, ее шляпка, черные перчатки и портмоне, наполовину прикрытое зонтиком….
Это портмоне было его последним подарком три недели тому назад до отъезда в Франкфурт. Вместе купили они его в магазине ‘Unter den Linden’, и он потихоньку положил в него несколько золотых ‘на счастье’.
Наверно немного уцелело от этого у маленькой мотовки! Борясь со слезами, он открыл изящный кожаный мешочек. Совершенно верно! несколько серебряных монет, билет на проезд по конке, оторвавшаяся от перчатки пуговица… вот и все!
А в маленьком потайном отделении для золота? Он заглянул туда. Ну, понятно, и оно тоже пустое….
Но нет!… там, скрываясь в складках кожи, сверкает что-то в роде светло-желтого картона. Он вытащил его. Это был нумер места для проезда по железной дороге.
Нумер места в поезде между Гамбургом и Берлином!… При выходе с платформы эти билеты не отбираются, поэтому он и остался незамеченным в уголке портмоне.
Это удивило доктора. Как попал сюда билет? Рассеянно созерцал он его, с праздным любопытством человека, желающего хоть на мгновенье отвлечь мысли от воспоминания о своемнесчастье.
На билете был штемпель годовщины битвы под Седаном. А сегодня семнадцатое сентября. Кто же мог ехать в день седанской битвы из Гамбурга в Берлин?
Жена? Что за нелепая мысль! Ведь это он должен был бы знать!… Или нет!… как раз в первых числах сентября он отсутствовал из Берлина, он был во Франкфурте-на-Майне на съезде естествоиспытателей.
Но что же нужно было Маргарите в Гамбурге? У нее нет там ни родных, ни друзей! Он это отлично знает. Да кроме того, про такое важное событие, как путешествие в Гамбург, она тотчас же рассказала бы ему. Как часто вызывала она на его губах нетерпеливую улыбку своими обстоятельными описаниями какого-нибудь происшествия в кухне или покупки новой шляпы.
И так, сюрприз! Но какой именно? Он положил билет на стол и погрузился в тупое размышление.
Раздался стук в дверь. Вошел шурин, военный врач, и остановился на пороге.
— Я хотел узнать, — нерешительно начал он, — не могу ли я быть еще чем-нибудь полезным?
Вдовец молча покачал головою.
— Да, — резко сказал он вдруг и поднял голову, — я хотел бы предложить тебе вопрос…. Не скажешь ли ты мне, быть может, почему судьба так адски жестоко, нелепо и глупо поступает с нами?… Жили на свете два человека…. Маргарита и я… любили друг друга и были счастливы…. Зачем нужно было судьбе совать сюда свою лапу? Зачем взяла она именно мою жену, мою молодую красивую жену, когда на улице целыми массами ходят калеки, хромые, старики, больные?…
Шурин ничего не отвечал. С минуту он боролся с собою, потом решительно подошел к вдовцу.
— Мне тоже хотелось бы предложить тебе вопрос, — сказал он серьезно. Ты говоришь, что очень счастливо жил с Маргаритой?
— Слишком счастливо! Ты сам это видишь!
— И она была постоянно весела и довольна?
— Постоянно… кроме последних недель!… В это время она была поразительно расстроена, плакала, почти ничего не ела… а там началась нервная бессонница.
— Против которой ты дал ей снотворное средство?…
— В крошечных приемах! Ты сам доктор и понимаешь, как осторожно надо обращаться с этим… да еще относительно собственной жены! Она отлично знала, что могла принимать всего по десяти капель в воде…
—И тем не менее (голос военного врача стал громче, точно он желал придать себе бодрости, чтоб продолжать), тем не менее в понедельник вечером, пока ты был в докторском клубе, она вылила почти весь пузырек в стакан воды и выпила его…
Молодой вдовец зарыдал, закрыв лицо руками.
— Значит, это моя вина, — стонал он, — моя вина!… Я должен был бы запереть яд на ключ! Но кто же мог предположить такое неблагоразумие и легкомыслие? Это совершенно не похоже на нее!
— Да, совершенно непохоже! — подтвердил шурин. — Она была, напротив, очень мнительна на счет своего здоровья. Отчего волновалась она в последнее время и страдала бессонницей?…
— Не знаю!
— Не помчишь ли ты того дня, с которого это началось?
— Я человек очень занятой, — усталым голосом ответил хозяин. Но горничная наверно знает.
Он позвонил. Появилась служанка.
— Когда началось у моей жены беспокойство и недомоганье?
— На другой день после седанской годовщины… перед самым вашим возвращением домой…. Я отлично это помню, потому что барыня отпустила в день Седана и меня, и кухарку со двора.
— А сама куда она пошла?
— Она проводила все дни с утра до вечера у своих родителей в Маркграфской улице.
— Хорошо.
Горничная удалилась. С минуту мужчины молча глядели друг -на друга, потом вдовец спросил хриплым голосом:
— Зачем нужно тебе это знать?
— В последнее время я много думал об этом, — ответил гость, — и мне казалось все более и более невозможным, чтоб благоразумный, взрослый человек, каким была моя сестра, мог так непостижимо легкомысленно ошибиться в приеме яда… Ведь она была женою доктора, к тому же ты ее предостерегал!… Я должен сознаться… теперь, когда похороны и все прочее кончено, я могу говорить с тобой откровенно, как мужчина с мужчиной… и так, я должен сознаться, что мною овладело страшное, ужаснейшее подозрение, будто по какой-нибудь таинственной причине она сама…. ну, ты меня понимаешь!…. Это не давало мне покоя. Я должен был спросить тебя, действительно ли вы вполне счастливо жили вместе. Ты ответил утвердительно, значит, все объяснено и исчерпано, и нам остается только покориться неотвратимым велениям судьбы. А теперь прощай!
— Прощай, — глухо повторил вдовец, и дрожь пробежала по его телу.
Не успел удалиться посетитель, как он кинулся к письменному столу и набросал на бумагу несколько строк.
‘Дорогая матушка! Я должен нарушить ваше горе вопросом. Вопрос этот весьма важный. Мне известно, что вы ведете дневник относительно всех мелких житейских случайностей. Напишите мне на клочке бумаги, в какие дни бывала у вас Маргарита во время моей недавней поездки во Франкфурт’…
Он запечатал письмо и отдал его горничной.
— Отнесите это сейчас к моей теще и подождите ответа.
Раньше четверти часа ответа получить нельзя. В тупом раздумье сидел доктор перед письменным столом, и взгляд его упал на маленькую, раскрытую записную книжку покойной жены.
Почти не сознавая, что делает, он пробежал отдельные записи, все безделицы: пара перчаток, стакан кофе в кондитерской Мюллера, несколько букетов фиалок, и при каждом из них была всякий раз тщательно помечена цена. Лишь один расход, поразительно крупный, был приписан внизу страницы, под итогом, без обозначения предмета: 38 марок шестьдесят пфеннигов стояло там, и более ничего.
Пораженный внезапною мыслью, доктор вскочил, бросился в свой кабинет, развернул путеводитель и принялся с лихорадочной поспешностью пересматривать рубрику: быстрейшие сообщения с Берлином.
Вот оно: Берлин-Гамбург. Езда четыре часа. Обратный билет I класса через Стендаль-Ульцен—34 марки 60 пфеннигов.
Он отбросил в сторону книгу. 34 марки 60 с двумя билетами за место по 2 марки каждый—38 марок 60. Он сделал сложение совершенно машинально и почти не заметил, что горничная вернулась с ответом.
Когда она вышла, он вскрыл конверт и прочел без особаго удивления: ‘Маргарита была у нас 31 августа, а потом вместе с тобою 5 сентября. В промежуток она не являлась’.
И так, это верно! Без его ведома, жена находилась 2 сентября в Гамбурге.
Не ради сюрприза или подарка для него ездила она туда. Об этом она давно проболталась бы родителям. Не для того также, чтоб навестить заболевшую приятельницу или ради чего-нибудь иного в этом роде. В таком случае она не отпустила бы прислуги, не объяснив ей ничего.
И так, она употребила все усилия, чтоб держать путешествие в тайне. Это путешествие было чем-то, челу не следовало, случиться, чего никто не должен был знать. Зачем же и к кому ездила она в Гамбург?
Бесконечный ужас овладел несчастным, страх перед Гамбургом и всем, что там находится.
И вместе с тем он испытывал неопределенное, мучительное желание увидать этот большой, равнодушный, шумный город, открыть в пестром водовороте его улиц какой-нибудь таинственный след, идти по этому следу все далее и далее, от блестящего бассейна Альстера по многолюдным путям сообщения и мрачным проходам до запутанной сети переулков квартала св. Павла и бесконечного леса мачт гавани…
Он и без того подумывал искать тотчас после похорон забвения в путешествии. Ехать в Гамбург он мог так же хорошо, как в любое место.
Но очутившись там и не зная никого, он будет беспомощен!..
Снова написал он несколько строк, на этот раз живущему у матери в Маркграфской улице шурину, военному врачу.
‘Нет ли у тебя в Гамбурге надежного друга, честного человека, которому я мог бы безбоязненно, если не вполне открыть профессиональную тайну, то хоть передать некоторые необходимые подробности? Если есть, сообщи мне его имя и отрекомендуй ему меня письмом’…
Со спокойствием, удивлявшим его самого, он уложил саквояж и принялся ждать возвращения горничной. Шурин написал всего несколько строк:
‘В Гамбурге живет с молодой женою один из моих прежних товарищей, Альбус, в былые времена часто бывавший в доме моей матери. Отыщи его квартиру в адрес-календаре и скажи ему просто, что ты мой родственник, этого будет совершенно достаточно’.
Доктор сунул записку в карман, вышел из дому и поехал на Лертскую станцию.
Ему все казалось сном, пока курьерский поезд мчал его по равнине, пока он узнавал в гамбургском сигарном магазине адрес Альбуса, потом высаживался из коляски перед его домом, и наконец, вручив лакею визитную карточку, ожидал в нарядной гостиной появления хозяина.
Через несколько мгновений портьера, отделявшая его от соседней комнаты, раздвинулась. Но вошел не тот, кого он ожидал. Перед ним стояла молодая женщина, высокая, стройная, одетая в простое темное платье. Лицо было бледно и измучено. Странное отсутствие выражения замечалось на нем. Почти не глядя на гостя, она пригласила его движением руки сесть и сама молча опустилась на диван.
— Чем могу я вам служить? — спросила она наконец точно бессознательно.
— Мне не хотелось бы беспокоить вас! Я имею дело до вашего мужа, которому меня рекомендует шурин… Муж ваш, по слухам, часто бывал в доме моей тещи?…
— Да, он не раз говорил об этом…
— Это было, вероятно, еще до меня. Когда я познакомился полтора года тому назад с моей будущей женою, я уже не встречал его более в доме.
— Нет. Незадолго перед тем он переселился в Гамбург, и год тому назад мы обвенчались…
— А! Это все объясняет! Теперь если позволите, я желал бы видеть вашего мужа…
— Его здесь нет!
— Где же он?
— Не знаю! — резко ответила она, пристально глядя в пол. Он покинул Гамбург уже несколько времени тому назад!
Доктор сидел пораженный.
— Это нс тайна более, — спокойно продолжала она через мгновенье. — Я развожусь с ним. Жалоба уже подана в суд.
Гость встал.
— Я должен извиниться перед вами, — сказал он. Я ничего не знал, Мне следовало бы расспросить сначала обо всем, но в эти последние дни…
Голос его замер, пока он, откланявшись, направлялся к двери.
Молодая женщина заметила расстроенное выражение его лица и креп на рукаве.
— Что случилось в эти последние дни? — порывисто и резко спросила она.
— Жена моя внезапно скончалась…
— Она умерла!..
Это был не крик испуга. Изумленное ликование, торжествующий возглас непримиримой вражды коснулись слуха охваченного ужасом доктора, а когда он взглянул на молодую женщину, он увидал, что глаза ее блестели, и дикая усмешка передергивала судорожно стиснутые губы.
Через мгновенье лицо опять приняло прежнее бессмысленное, тупое выражение.
Молча, в испуге стояли они друг против друга. Ничего не было слышно, кроме тиканья стенных часов.
— Но ведь вы не знали моей жены?.. — пробормотал он наконец вполголоса.
— Нет… я ее не знала!..
— А ваш муж?..
Дрожащий голос его раздавался теперь громче.
— Ваш муж… — повторил доктор, — бывал… прежде… в доме… моей тещи…
— Да, бывал!
— И знавал мою жену, когда она еще была в девушках?
— Знавал!
— Близко?..
— Вероятно!
Он судорожно схватил ее за руки.
— Скажите мне, отчего разводитесь вы так внезапно с вашим мужем?.. Касается это сколько-нибудь меня?..
Она высвободила руки и отступила на шаг.
— Если б это вас касалось, вы бы это уж наверно знали, — медленно и спокойно произнесла она. — Но это вас не касается, и поэтому я не отвечу на ваш вопрос. Распространяться далее будет, вероятно, бесцельно. Прощайте!
Он слышал легкое шуршанье платья, пока она удалялась из комнаты. Сам не сознавая, что делает, он взял в сенях шляпу и трость и, растерянно улыбаясь, спустился по лестнице.
Внизу, у ворот, стоял садовник. Доктор поманил его к себе и сунул ему в руку талер.
— Как жаль, что я не застал господина Альбуса! — сказал он хриплым, равнодушным голосом. — Такое важное дело!.. Когда уехал он?
— Это было (садовник задумался), да это было как раз в день седанской годовщины! Поздно вечером барыня вернулась домой бледная, как смерть, а хозяин и совсем не вернулся… Говорят, будто он в Америке. Мне уже отказали от места, потому что господа разводятся. Бог весть, что между ними было!
Позднею ночью вернулся доктор в Берлин и пригласил к себе щурила, чтоб рассказать ему про все, случившееся в Гамбурге.
Теперь рассказ был уже окончен. Гость сидел, мрачно покуривая, около лампы, а вдовец беспокойно ходил взад и вперед по комнате.
— Уверенности!.. зачем не дает она мне уверенности?.. — произнес он, останавливаясь перед шурином и судорожно стискивая руки. — Зачем не говорит она, как мог случиться этот ужас, и что именно произошло в Гамбурге 2 сентября?..
— Она молчит и вечно будет молчать но очень простой, чисто-женской причине, — ответил шурин. — Хотя она и разводится с мужем, она все еще любит его и боится, как бы ты его не убил, если узнаешь истину!
— Видит Бог, я бы так и сделал!
— Теперь же, — продолжал гость, — нам известны лишь четыре, по-видимому, совершенно бессвязных факта: Альбус покинул 2 сентября Гамбург, он разводится с женой, твоя жена была 2 сентября в Гамбурге, 13 числа она внезапно умерла. Вот и все! Ключ ко всему этому в руках женщины, которая его не выдаст. А другая, тоже знавшая обо всем, замолкла навсегда!.. Она сама осудила себя… вон там… твоим снотворным средством.
Некоторое время они молчали.
— Или нет! — сказал вдруг шурин, — нельзя утверждать даже того, будто она сама осудила себя! Ведь мы ничего не знаем, ровно ничего! По-прежнему остается возможным, что все было простой случайностью, и что мы приводим в связь два события, совершившиеся одновременно, в одном и том же месте, и не имеющие в, сущности ничего общего!
Вдовец раскрыл маленькую записную книжку.
— Смотри, — сказал он совершенно спокойно, вот здесь записано: 38 марок 60 пфеннигов… Это относится к сентябрю. В августе я провел неделю на берегу Балтийского моря… вот еще 38 марок 60 пфеннигов. В мае, как тебе известно, я ездил на две недели в Петербург по делам наследства… здесь записано два раза под ряд 38 марок 00… Далее я не мекал! С меня и этого довольно! Когда знаешь столько, жить долее нельзя!..
— Нельзя! — повторил шурин, пожал ему руку и вышел.
Вдовец посидел еще несколько минут за столом, задумчиво разрывая на кусочки предательский железнодорожный билет, потом вынул из шкапа пузырек, опорожнил его в стакан и выпил…
На следующий день, рано утром, горничная подвела военного врача к дивану, на котором лежал без движения ее барин.
— Я так и думала!.. — рыдала она. — Он слишком любил ее!.. Без нее он жить не мог!..
Источник текста: Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. Лит.-науч. сборник. — Москва: типо-лит. К.Ф. Александрова, 1897. С. 334—341.