ПАСТЬ ЛЬВИНА
ПАСТЬ ЛЬВИНА
Памяти недавно скончавшегося Я. Л. Г.
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Пасть львина, Зайцев Борис Константинович, Год: 1931
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: В 5 т.
Т. 6 (доп.). Мои современники: Воспоминания. Портреты. Мемуарные повести.
М., ‘Русская книга’, 1999.
Всякому, кто Москву знает, ясно, что за Никитским бульваром, почти параллельно ему, идет Мерзляковский переулок (прямо к ‘Праге’), а около него ютятся разные Скатертные, Хлебные, Столовые и другие симпатично-хозяйственные: барская, интеллигентская Москва.
Скатертный, д. No 8, в нижнем этаже, помещалось писательское содружество — ‘Книгоиздательство писателей’. На началах артельных выпускали там альманахи и собственные сочинения Бунин, Шмелев, Вересаев, Телешов, Алексей Толстой, Сургучев, я, другие. Управлял делами некий Клестов. Предприятие было поставлено основательно. Книги авторов прочных, альманахи отлично шли, писатели зарабатывали.
Войну книгоиздательство выдержало, даже преуспело. В революцию произошла такая вещь, что Клестов отошел к большевикам, Бунин, Толстой, позже Шмелев, уехали. Остались книжные склады, Вересаев, Телешов да я. Клестов издали, но по старому знакомству покровительствовал. Власти не закрывали — частью недоглядели, да и Вересаева настоящая фамилия Смидович. Значит, большая рука в правительстве.
Мы кое-что продолжали печатать, кое-как держались. Благодаря различным комбинациям дипломатическим, в 21-м году председателем оказался я: выбрали оставшиеся пайщики.
Вместо Клестова хозяйством заведовал теперь секретарь, старичок Яков Лукич. Прежде он служил бухгалтером в лабазе на Ильинке — худенький, носил очки, сгорбленный, несколько напоминал Ключевского. Имел какое-то отношение к старообрядцам — работник был замечательный и человек дотошный. К нам относился сочувственно, но слегка покровительственно, как к людям книжным, непрактическим. Я покорно подписывал разные бумажки, какие он мне подавал, а он посматривал на меня иногда, строго, маленькими глазками, из-под очков. Я немного смущался. Что понимаю я в его бухгалтериях? Того и гляди, поставит ‘неполный балл’, как некогда инспектор в гимназии.
Раз, в начале апреля, захожу в издательство. Яков Лукич расстроен — сразу видно.
— У нас маленько затрудненьице-с…
— Что такое?
— Выселяют. Что, мол, за писатели такие, вы больше контрреволюционеры, да и то ни черта не издаете. А мы коминтерн. И квартиру вашу заберем, и типографию.
— Невесело, Яков Лукич.
— До веселья даже весьма далеко.
— М-м… что же мы будем делать? Яков Лукич призадумался.
— Что ж тут поделаешь… Аки в пасть львину махнем. На двенадцатое число — изволите видеть? — он показал бумажку,— назначено заседание, в Московском совете. Коминтерн выступит. Ну и мы… тово, не должны бы лицом в грязь ударить. Мы же кооперация, не забудьте! Трудовое товарищество, и зарегистрированы, и книжечки издаем, работаем…
— Отлично. Вы с Викентием Викентьевичем и займетесь… Яков Лукич ухмыльнулся не без яду.
— Нет-с уж, какой там Викентий Викентьевич. В бумажке прямо сказано: обяъснения должен дать председатель Правления.
— Да ведь у Викентия Викентьича брат в совете…
— Мало бы что. Сказано — председатель, они иначе и разговаривать не станут… Да ведь и вы с товарищем Каменевым знакомы-с? Чего же проще.
Правление наше вполне подтвердило взгляд Якова Лукича: идти мне, а секретаря взять с собой — для справок, отчетности и тому подобного.
У Подколесина было окно, куда выскочить. Мне — куда же? Значит, надо идти.
Апрельский мягкий день. Лужи, почки на тополях, нежная московская дымка над полузамученным городом.
Дворец генерал-губернатора. Стучат машинки, входят и выходят товарищи, аккуратные барышни бегают. У входа два красноармейца.
— Я вчера у св. Андрея Неокесарийского в толковании к Апокалипсису читал-с… да, я теперь знаю уж точно… насчет коминтерна-с…
Яков Лукич, в потертом пальто, сильно закутав платком шею, в огромных калошах, входил со мной в вестибюль. Мрачный у него был вид. Хорошо бы закрестить всю эту дьявольскую чепуху.
Мы подали кому следует свою бумажку, сколько надо ждали, потом нас попросили в зал заседаний. Узкая комната с окном на площадь. Длинный стол, в центре Каменев, по бокам ‘товарищи’, больше молодежь.
— Ваше дело теперь скоро,— шепнула барышня.— Можете здесь побыть.
Каменев сидел несколько развалясь, побалтывая под столом ногой. Ботинок снят, очевидно натер. Он — председатель совета, а тут заседание президиума. ‘В самое ихнее пекло и попали-с…’ — шепнул Яков Лукич. И стал разбирать свои бумажки. (Там у него подробно, тщательно было разрисовано, какие мы когда выпускали книги, в каком количестве, как работала типография, и т. п.)
Нельзя, впрочем, сказать, чтобы по виду пекло было страшное. Каменев кивнул почти любезно, ‘разбойнички’ имели тоже веселый вид — слесаря, вроде приказчиков, булочники, некоторые с залихватскими вихрами. Во френчах, кожаных куртках. Тоже поглядывали на нас с любопытством. ‘Про Короленку, Владимира Галактионовича, не забудьте, про Короленку,— шептал Яков Лукич.— Что, мол, такого знаменитого писателя тоже издаем. Они его уважают. И Кропоткина… Гаршина, обязательно надо…’ — ‘Яков Лукич, а как бы это не наврать, какой у нас с первого-то января баланс?’ Яков Лукич не без раздражения тычет ведомость с колонкой цифр — все это я приблизительно знаю, да вдруг собьешься перед коминтерном.— ‘Я уж ведь вам показывал-с… А ежели, извините, собьетесь,— только уж не уменьшайте…’
Нельзя отрицать, симпатичные молодцы действовали решительно. До нас были дела тоже мелкие, хозяйственные по Москве. Отпуск дров районному совету, ремонт казарм, довольствие пожарным москворецкой части. Долго не разговаривали. Раз, два — готово. По правде сказать, темп и решительность даже понравились мне.
Наконец:
— Дело книгоиздательства писателей и коминтерна… Кто присутствует? А, председатель, так. Сядьте сюда. Коминтерн? Товарищ Герцберг. Слушаем. Товарищ, изложите свою претензию.
Товарищ Герцберг оказалась сытенькая, стриженая барышня еврейского вида. У нее тоже была какая-то папка, она разложила ее. Я сел рядом, справа Яков Лукич. ‘Про Толстого-то, Толстого не забудьте,— побледнев, зашептал Яков Лукич.— Он хоть Алексей, а для них вполне за Льва сойдет’.
О, если бы слышала это товарищ Герцберг! Но она поводила плечами в кожаной незастегнутой куртке, напирала грудями на свою папку и сразу пошла галопом.
— Товарищи, так называемое Книгоиздательство писателей в прежнее время издавало реакционную литературу, но вот уже два года находится в полном интеллигентском параличе…
То ли слишком велик был ее азарт, то ли она не подготовилась, но ничего лучшего для нас и представить себе нельзя было. Она утверждала, что мы существуем лишь на бумаге, книг не издаем, квартира пустует, типография не работает…— в то время, как бедный коминтерн теснится, жмется в каких-то углах, у него нет ни помещений, ни достаточного количества типографских машин.
Говорила быстро, по-одесски. Все знает, все понимает товарищ Герцберг. Даже удивлена, что ей, представительнице могучей организации, приходится доказывать… (таков был тон).
Всякое собрание есть театр. На каждом представлении родится атмосфера, спасающая пьесу или ее губящая. Не ту ноту взяла товарищ Герцберг — и сразу это почувствовалось.
Каменев холодно разрисовывает круги.
Пугачевцы недовольны. Что-то говорят друг другу вполголоса. Неприязненно улыбаются. (Позже мы узнали, что у Московского совета именно тогда и были нелады с коминтерном.)
— Товарищ, кратче,— сухо сказал Каменев. Она рассердилась и стала еще красноречивей.
— Хорошо, все ясно. Представитель другой стороны.
Не нужно было быть ни Маклаковым, ни Плевакой, чтобы по шпаргалке прочитать, сколько книг, и на какую сумму издали мы в этом году. (При имени Кропоткин, Толстой,— победоносные усмешки на лицах слесарей.) На следующий месяц предположен Короленко — избранные сочинения… Типография работает. В квартире издательства телефон и постоянные часы приема.
Коминтерн нервно попросил слова. Опять митинговая речь.
‘Гаршина-то, Гаршина позабыли…’ — шептал сбоку Яков Лукич тем тоном, как некогда, в молодости, говорил мне объездчик Филипп на охоте: ‘Эх, барин, опять черныша смазали!’ Но теперь сам коминтерн на нас работал. Каменев, наконец, вмешался.
— Все это, товарищ, известно. Вы повторяетесь. Мы теряем время.
— Довольно, довольно,— раздалось кругом.
Каменев предложил высказаться президиуму. Сказано было всего несколько слов. Трудовое товарищество работает,— и пусть работает. Издает великих писателей, как Толстой. Мешать не надо.
Товарищ Герцберг, не спросясь, перебила говорившего, вновь громя нас. Каменев рассердился.
— Товарищ, я лишаю вас слова. Мнение президиума? Да. Так. Постановлено: коминтерну отказать. Секретарь, следующее там что у вас?
Через полчаса мы сидели уж в Скатертном. Мимо окон проходили прохожие. Закат сиял за Молчановками, Поварскими. Недалеко особняк Муромцевых. Недалеко дом Элькина, где когда-то мы жили. Мирная, другая Москва.
— Что ж, Яков Лукич, пасть львина уж не так страшна? Победили мы с вами коминтерн — два таких воеводы?
— Изумляюсь, поистине…
Он встал и отворил шкафчик.
— Тут у меня на лимонной корочке настойка есть, то и следовало бы по случаю поражения иноплеменных чокнуться.
Нашлись две рюмки. И мы чокнулись.
— Разоряют Москву, стервецы-с,— сказал вдруг грустно Яков Лукич.— До всего добраться хотят, это что-с, квартира наша, типография. Пустяки. Подробность. Они глубже метят. Им бы до святыни дорваться…
Он помолчал.
— А что мы с вами так фуксом выскочили, это действительно…
— И то слава Богу, Яков Лукич. Я не надеялся.
Он вдруг засмеялся тихим смехом, погладил стол, кресло.
— Все теперь опять наше… И квартира, и типография. А как вы скажете, ежели по второй?
Выпив, Яков Лукич поднялся. Невысокий, сгорбленный, показался он мне дальним потомком дьяков московских, родственником Ключевского. Трепаная бороденка — не то хвост лошадиный, не то редкие кустарники по вырубкам.
— У св. Андрея Неокесарийского про этот самый коминтерн весьма даже ясно сказано…
И, трижды показав дулю невидимому врагу, обернулся ко мне. Что-то строгое мелькнуло в умных его глазках.
— А Гаршина вы все-таки изволили позабыть.
Возрождение. 1931. 16 июля. No 2966.
С. 149. Значит, большая рука в правительстве — Троюродный брат писателя В. В. Вересаева (Смидовича) — Петр Гермогенович Смидович (1874—1935) — был в 1918 г. председателем Моссовета, в дальнейшем член ВЦИК всех созывов.
С. 150. …с Викентием Викентьееичем и займетесь…— т. е. с Вересаевым.
С. 151. ‘Я вчера у св. Андрея Неокесарийского в толковании к Апокалипсису читал-с…’ — До наших дней дошло единственное сочинение архиепископа Кесарии Каппадокийской Андрея (жил во второй половине V в.) — его толкование на Апокалипсис, из восьми мировых царств, считал он, восьмое есть царство антихриста.