Паризина, Байрон Джордж Гордон, Год: 1810 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.

http://az.lib.ru

ПАРИЗИНА
ПОЭМА
ЛОРДА БАЙРОНА.

СЪ АНГЛІЙСКАГО.

То часъ, когда въ тни втвей

Поётъ влюблённый соловей,

Когда звучатъ любви обты,

Огнёмъ живительнымъ согрты

И втра шумъ и плескъ волны

Какой-то музыки полны,

Когда цвтокъ блеститъ росою,

Сіяютъ звзды безъ лучей,

И синева воды темнй,

И сводъ небесъ сіяетъ тою

Прозрачной, нжной темнотою,

Когда, спша къ закату, день

Встрчаетъ хмурой ночи тнь

И сумракъ ночи предъ луною

Блднетъ, точно предъ зарёю.

II.

Не водопада шумъ глухой

Послушать вышла Паризина,

Не для пея небесъ равнина

Горитъ звздами и луной.

Она идётъ во тьм ночной,

Но не за тмъ, чтобъ любоваться

Цвткомъ любви, иль наслаждаться

Любовной пснью соловья,

Хотя и ждётъ душа е я

Такого-жь сладостнаго внука.

И вотъ сквозь мракъ густыхъ втвей

Шаги послышалися ей:

Блднютъ щёки, въ сердц — мука,

Но чей-то голосъ прозвучалъ —

И вновь румянецъ заигралъ

Въ ея ланитахъ — запылалъ,

Ещё мгновенье — и настанетъ

Блаженный мигъ, который манитъ,

Томитъ сердца. Онъ миновалъ —

И онъ къ ногамъ ея припалъ.

III.

И что для нихъ весь міръ безгранной,

Съ его движеньемъ, ночью, днёмъ?

Всё, что живётъ и дышетъ въ нёмъ —

Земля и небо — всё въ туманной

Пучин кануло для нихъ.

Какъ мертвецамъ, имъ нту нужды

Ни до чего: они всмъ чужды,

Имъ нту дла до другихъ.

И даже вздохи ихъ такою

Дышали радостью святою,

Что будь ихъ счастье безъ конца,

Восторгъ разбилъ бы ихъ сердца.

Но былъ ли чуждъ ихъ разумъ власти

Тяжолой мысли о вин

Въ тревожномъ, сладкомъ этомъ сн?

Но кто изъ тхъ, кто вдалъ страсти,

Остановился бъ въ этотъ мигъ,

Иль ужасъ въ грудь его проникъ,

Или подумалъ, что. какъ счастье,

Мгновенья эти пробгутъ?

И безъ того они пройдутъ

И мы — увы — должны проснуться,

Чтобы узнать — напрасный `трудъ —

Что т минуты не вернутся.

IV.

Прощаясь взорами, они

Пріютъ преступный покидаютъ,

Хотя клянутся, но вздыхаютъ,

Какъ-будто рокъ ихъ не на дни —

На годы, вки разлучаетъ.

Вотъ поцалуй, вотъ тихій вздохъ —

И въ этотъ мигъ лицо прекрасной

Горитъ сіяньемъ тверди ясной,

Гд грозный судъ — правдивъ и строгъ —

Ужь уготованъ для несчастной:

Какъ-будто каждая звзда

Была свидтельницей ясной

Ея проступка и стыда.

Ихъ поцалуй, вздохи длятся:

Имъ такъ привольно въ тьм ночной.

Но время!— имъ пора разстаться

Съ боязнью, скорбью ледяной,

Что неуклонно въ слдъ стремятся

За преступленьемъ, за виной.

Къ своей постел одинокой

Идётъ любовникъ молодой,

Чтобъ помечтать въ тиши глубокой

О красот жены чужой,

Она жь виновной головою

Склонилась къ мужу на плечо.

Встревоженъ сонъ ея мечтою,

Ея дыханье горячо.

Она и млетъ, и сгораетъ,

И произноситъ имя то,

Отъ ней которое никто

Не слышалъ днёмъ и принимаетъ

Супруга къ сердцу своему,

Что жило, билось для другова.

Онъ пробудился — и ни слова,

Счастливый мыслью, что ему

Посвящены т воздыханья

И т горячія лобзанья,

Что прежде онъ благословлялъ.

И былъ готовъ пролить онъ слёзы

Надъ той, чей сонной даже грёзы

Себя предметомъ онъ считалъ.

VI.

Онъ страстно къ спящей припадаетъ

И жадно шопоту внимаетъ —

И слышитъ… Онъ затрепеталъ,

Какъ-будто звуки услыхалъ

Трубы архангела святого.

И нравъ онъ: можетъ-быть такого

Онъ приговора рокового

И въ день послдняго суда

Не услыхалъ бы никогда,

Возставъ на судъ всего земного.

И правъ онъ! Миръ его земной

Единымъ звукомъ тмъ разрушенъ.

Невнятнымъ звукомъ рчи той

Ея проступокъ обнаруженъ —

И миръ души его нарушенъ.

Чьё жь имя это? Словно ревъ

Волны губительной, какъ гнвъ,

На брегъ кидающей несчастныхъ,

Обломки мечущей волны,

Восторгъ рчей тхъ сладострастныхъ

Потрясъ его до глубины.

Чьё жь имя это? Имя Уга,

Въ кого онъ врилъ, какъ въ себя,

Чья мать — любви его подруга —

Его доврчиво любя,

Сгубить позволила себя,

Въ надежд видть въ нёмъ супруга.

VII.

Рукой могучей извлечёнъ,

Кинжалъ выходитъ изъ ножонъ,

Но вотъ проносится мгновенье —

И — безучастна, холодна —

Сталь вновь въ ножны опущены.

Да, жить на свт — нтъ сомннья —

Она не можетъ — не должна,

Но онъ прекрасною такою

Её не хочетъ умертвить,

Когда она, живя мечтою,

Вкушаетъ счастье можетъ-быть.

Онъ даже спящую не будитъ:

Ихъ утро вставшее разсудитъ!

Онъ взоръ на ней остановилъ —

И этотъ взоръ такъ страшенъ былъ,

Что если бъ жертва пробудилась

И встртить взоръ его ршилась —

Её бы онъ оледенилъ

На вчный сонъ, на сонъ могилъ.

Лампады свтъ ложится гнётомъ

На лобъ его, покрытый потомъ,

Ея жь покой лелютъ сны,

Но дни ея ужь сочтены.

VIII.

Съ возвратомъ дня встей позорныхъ

Спшитъ улики онъ собрать —

И узнаётъ онъ отъ придворныхъ

Всё, что боялся онъ узнать:

Проступокъ ихъ, своё несчастье.

Стараясь скрыть своё участье,

Придворныхъ дамъ послушный хоръ

Спшитъ и вару, и позоръ

Сложить на жертву сладострастья,

На Паризину. Чтобъ яснй

Была правдивость ихъ разсказа,

Раскрыто всё до мелочей —

И узнавать ужь сердцу Азо

Не остаётся ничего:

Всё стало ясно для него.

XI.

Могучій Азо былъ далёко

Не изъ такихъ, чтобъ перенесть

Отсрочку тамъ, гд дышеть месть.

Владыка Зстовъ, такъ высоко

Стоящихъ въ сонмищ родовъ

Итальи славныхъ городовъ,

Сидитъ на трон въ пышномъ зал,

Вокругъ вельможи, а подал

Аркада стражей занята

Предъ нимъ преступная чета.

Такъ оба молоды, прекрасны!

Одна — какъ свтлая мечта,

Другой — угрюмъ, какъ день ненастный.

Возможно ль, чтобы сынъ родной

Передъ отцомъ — о Боже мой!—

Стоялъ въ цпяхъ, какъ предъ судьёй?

Но такъ стоять предъ властелиномъ

Онъ долженъ — узникомъ, не сыномъ —

Чтобъ встртить съ твёрдостью позоръ

И свой услышать приговоръ.

Онъ полнъ былъ мужества былова,

Хотя, борясь, до-этихъ-поръ

Не проронилъ ещё ни слова.

Тиха, безмолвна и блдна

Ждётъ приговора Паризина.

Какъ измнилась она

Съ тхъ-поръ какъ — царственно-ясна —

Она, какъ ароматъ жасмина,

Душой прекрасное любя,

Распространяла вкругъ себя

Весёлость въ царственныхъ палатахъ.

Гд сонмъ вельможъ её встрчалъ,

Надменныхъ, знатныхъ и богатыхъ.

Гд рой красавицъ подражалъ

Ея походк горделивой,

Ея улыбк прихотливой

И словъ журчаніе подмчалъ

Въ ея бесд говорливой.

Ещё вчера — заплачь она —

Была бы сотня не одна

Стальныхъ мечей обнажена,

Чтобъ быть ей врною защитой,

А нын, что для нихъ она

И что для ней они — убитой?

Возможно ль ей повелвать,

А имъ велнья исполнять?

И холодны, и безучастны,

Съ руками сжатыми крестомъ,

Съ челомъ нахмуреннымъ, безгласны,

Съ презрньемъ сдержаннымъ, кругомъ

Стоитъ толпа ея придворныхъ,

А онъ, кто рядомъ съ ней стоялъ,

Одинъ изъ самыхъ ей покорныхъ,

Который спасъ бы, или палъ,

Но не отрёкся бъ отъ несчастной,

Будь онъ свободенъ, будь кинжалъ.

Онъ, другъ жены отца прекрасной,

Не видлъ, какъ ея глаза

Порой туманила слеза,

Не зналъ, что слёзы т подруга

Не за себя лила — за друга,

Что вки нжныя ея,

По коимъ жилки, какъ ручья

Струи извилистыя, вились,

Красой своихъ лиловыхъ струй

Маня уста на поцалуй,

Теперь распухли, опустились

Тяжолой ношей на глаза,

Кругомъ бродившіе съ тоскою

И изъ которыхъ за слезою

Бжала свтлая слеза.

XI.

И онъ бы плакалъ о несчастной,

Когда бъ не видъ толпы безстрастной.

Далёкъ отъ горя своего,

Суровъ и прямъ былъ взоръ его.

Какъ ни скорблъ больной душою,

Себя онъ выдать не хотлъ

Передъ бездушною толпою —

И на неё взглянуть не смлъ.

И прежнихъ дней воспоминанья

Предъ нимъ вставали: и она,

И пылъ любви, и ихъ свиданья.

И гнвъ отца, и ихъ вина,

И судъ, и ужасъ наказанья,

И участь сверженныхъ во прахъ

И на земл, и въ небесахъ.

И кинуть взгляда онъ не сметъ

На это блдное чело,

Но пусть лицо ея зардетъ —

И онъ за сдланное зло

Прощенье выпросить сч,уметъ.

XII.

И Азо началъ: ‘Я вчера

Ещё и сыномъ, и женою

Гордился, нынче же, съ зарёю,

Сонъ отлетлъ — и до утра

У Азо, Зстовъ властелина,

Не будетъ ни жены, ни сына

И стану жизнь мою влачить

Одинъ до дня своей кончины.

Да будетъ такъ! Сильны при чипы —

И всякъ такъ долженъ поступить!

Но узы порваны не мною:

Да будетъ такъ! Топоръ готовъ,

Священникъ ждётъ тебя — и кровь

Твоя смшается съ землёю.

Иди — молися небесамъ,

Пока не вспыхнули звздами!

Быть-можетъ, сынъ, прощаютъ тамъ,

Быть-можетъ тамъ, надъ небесами,

Есть отпущеніе грхамъ,

Но въ этомъ бренномъ мір, Уго,

Нтъ мста боле для насъ,

Гд бъ мы, живя другъ подл друга,

Могли дышать единый часъ.

Прощай! Свой санъ я не унижу:

Твоей я казни не увижу,

Но ты, презрнная змя,

Её увидишь: въ этомъ я

Теб клянуся! Прочь отсюда!

Иди, развратная жена!

Не я — виновна ты одна

Въ его крови. Живи, покуда

Ты въ состояньи будешь жить,

А если сможешь пережить

Минуту казни роковую —

Ликуй!— я жизнь теб дарую!’

XIII.

Сказалъ властитель — и закрылъ

Лицо рукой: онъ ощутилъ

Приливъ къ вискамъ и напряженье

Всхъ кровеносныхъ венъ и жилъ

На лбу своёмъ и ихъ біенье.

Онъ наклонился и провёлъ

Но лбу дрожащею рукою,

Чтобъ скрыть волненье предъ толпою.

Но Уго къ трону подошолъ,

Простёръ закованныя руки

Къ отцу, исполненному муки

И на минуту попросилъ

Его высокаго вниманья —

И тогъ молчаньемъ изъявилъ

Своё согласье на желанье.

‘Отецъ, я смерти не боюсь!

Ты видлъ самъ меня средь бою,

Какъ мчался рядомъ я съ тобою

И какъ я бьюсь и какъ рублюсь.

И этотъ мечъ — гроза когда-то,

А нын сонмищемъ рабовъ

Твоихъ отъятый — честно, свято

Служилъ теб, громя враговъ,

И пролилъ крови въ чистомъ пол,

Въ честномъ бою, конечно бол,

Чмъ палачи прольютъ моей.

‘Ты далъ мн жизнь: возьми обратно!

Но не забылъ я горькихъ дней

Несчастной матери моей,

Любови понятой превратно,

Ея позора и стыда.

Она въ могил спитъ, куда

И сынъ ея, дитя позора

И твой соперникъ, снидетъ скоро.

Пусть кровь моя, ея позоръ

Теб послужатъ въ обличенье,

Какъ были нжны съ раннихъ норъ

Твои любовь и попеченье.

Теб нанёсъ я оскорбленье:

То зло за зло! Пускай она

Твоя законная жена,

Но какъ теб она досталась?

Она давно предназначалась

Въ супруги мн. Ты увидалъ —

Ея плнился красотою

И упрекать меня же сталъ

Своею собственной виною —

Моимъ рожденьемъ: ты сказалъ,

Что на твоё я имя права

Не заслужилъ, что Эстовъ слава

И тронъ отцовъ — не для меня.

Пусть такъ! Но еслибъ на коня

Я только слъ и въ бой помчался.

То черезъ годъ, а много — два

Меня бъ прославила молва

И шлемъ мой лавромъ увнчался.

Со мной былъ мечъ, была и грудь,

Чтобъ проложить мн къ слав путь

И гербъ добыть не мен славный,

Чмъ- твой, властитель мой державный.

Чтобъ шпоры рыцаря носить —

Не только знатнымъ надо быть,

Мои же шпоры понуждали

Нестись коня на звукъ мечей

Въ чел дворянства и князей —

И клики въ воздух звучали:

‘Домъ Эстовъ! смерть его врагамъ!’

‘Я каюсь въ страшномъ преступленьи —

И не прошу о снисхожденьи.

Тмъ краткимъ днямъ, или часамъ,

Что мн въ удлъ предназначались,

Ужь не продлиться: миновались.

Пускай не знатенъ родомъ я,

Пусть гордость чорствая твоя

Признать своимъ меня стыдится —

Пусть такъ, но очеркомъ лица

Я весь въ тебя, въ тебя — отца

И буду вчно тмъ гордиться!

Мой духъ — въ тебя, душа — твоя!

Я весь — твоё второе я!

Я плодъ твоей преступной страсти

И по душ ты не во власти

Меня за сына не признать.

А жизнь, твой даръ, что ты отнять

Спшишь, цнилъ я также мало,

Какъ ты, когда, покрывъ, бывало,

Стальными шлемами главы,

Мы вмст мчались черезъ рвы

И было всё для насъ возможно.

Моё прошедшее ничтожно,

Какъ и грядущее моё.

Къ чему мн это бытіё?

Ты поступилъ хотя безбожно

Съ моею матерью, лишилъ

Меня невсты, но того я,

Что ты отецъ — не позабылъ

И какъ ни строго роковое

Твоё ршенье, я скажу,

Что судъ твой правымъ нахожу.

Запатъ въ грх, умру въ позор!

Какъ началъ жизнь, такъ кончу — въ гор!

Гршилъ отецъ, гршилъ и сынъ,

Въ отвт жь буду я одинъ.

Мой грхъ законъ людской осудитъ,

Но Богъ судить иначе будетъ!’

XIV.

Сказалъ — и вновь сложилъ онъ руки,

Звеня цпями — и т звуки,

Что тяжкимъ стономъ пролились,

Въ ушахъ придворныхъ отдались.

Блдна стояла Паризина

И въ ней подмтить каждый взоръ

Хотлъ — какъ встртитъ приговоръ

Она, злосчастная причина

Несчастья Уго. Холодна,

Стоитъ печальная она.

Глаза, раскрытые широко,

Блуждаютъ гд-то тамъ — далёко:

Не отняютъ, не таятъ

Больныя вки мутный взглядъ,

Кружокъ всё больше становится

Вокругъ зрачка, какъ бирюза

И непокорная слеза

Съ рсницы медленно катится.

Лишь тотъ, кто видлъ, тотъ постигъ.

Что съ ней свершалось въ этотъ мигъ

И былъ бы въ прав подивиться,

Какъ изъ земныхъ ея очей,

Таившихъ пламя злыхъ страстей.

Могли такія слёзы литься?

Она хотла говорить,

Но замеръ въ горл звукъ невнятный:

Ну точно въ стонъ тотъ непонятный

Хотлось душу ей излить.

Потомъ, взглянувъ на Азо смло.

Она, казалось, вновь хотла

Промолвить что-то, но языкъ

Ея издалъ лишь страшный крикъ —

И, покачнувшися, упала

На плиты мраморныя зала

Не такъ, какъ, падая, должна

Упасть преступная жена,

Подъ гнётомъ золъ и преступленья,

Снести не могшая презрнья,

Но какъ низверженный кумиръ,

Какъ изваянье ледяное,

Иль нчто чудное такое,

Чего не знаетъ бренный міръ.

Но нтъ, она ещё, къ несчастью,

Жива: изъ бездны забытьи

Къ тяжолымъ мукамъ бытія

Она вернулась — но не страстью

Убитый разумъ. Полны мукъ,

Вс фибры мозга несдержимо

(Какъ отъ дождя ослабшій лукъ,

Который стрлы мечетъ мимо)

Стремятъ въ пространство мысль ея.

Прошедшее, съ его борьбою,

Не существуетъ для нея,

Темно грядущее, съ стезёю

Едва мелькающей въ ночи,

Какъ яркой молніи лучи.

Она — увы — лишь понимаегъ,

Что грозно ей на сердц зло

Тяжолой ношей налегло

И леденитъ, и угнетаетъ,

Что есть какой-то грхъ и стыдъ,

Что кто-то голову склонитъ —

Умрётъ, но кто?— она не знаетъ,

Живётъ ли, дышетъ ли она?

Земля ль подъ ней? плывётъ луна

Иль солнце на неб сіяетъ

И люди ль вкругъ нея блуждаютъ,

Иль это демоны взираютъ

На ту, чей взглядъ до-этихъ-поръ

Встрчалъ сочувственный лишь взоръ?

Всё, перепутавшись, вращалось

Въ ея блуждающемъ ум:

Боязнь, надежда — всё смшалось

Въ хаос, тонущемъ во тьм.

Полна безумья, то съ слезами,

То съ смхомъ дивимъ и глухимъ,

Она — мечтая что со снами —

Съ безумьемъ борется своимъ.

XV.

На башн древняго собора

Гудятъ, звонятъ колокола

И стройность мрачнаго ихъ хора

Ложится на душу, какъ мгла.

Но, чу! то гимнъ о всюду Сущемъ,

То объ усопшемъ скорбный гласъ,

Иль на земл ещё живущемъ,

Но чей ужь близокъ смертный часъ.

За душу гршную, что прахомъ

Сойдётъ туда, гд ночи мгла,

Гудятъ, звонятъ колокола.

Онъ на колняхъ предъ монахомъ.

Что за печальный, страшный видъ!

Для глазъ и слуха — всё такъ ново!

Топоръ и плаха — всё готово,

Вкругъ стража врная стоитъ.

Вотъ и палачъ съ рукою голой!

Онъ, чтобъ ударъ его былъ скоръ

И вренъ, пробуетъ топоръ

Блестящій, острый и тяжолой.

Толпа сбирается кругомъ,

Покрыта ею вся равнина:

Вс жаждутъ казнь увидть сына,

Приговорённаго отцомъ.

XVI.

Уже спускалась ночи тнь,

Но солнце ярко предъ закатомъ,

Какъ бы въ насмшку, въ этотъ день

Сіяло пурпуромъ и златомъ.

Оно свой отблескъ пролило

На обречённое чело

Того, кто въ ужас священномъ,

Съ тоской, съ раскаяньемъ смиреннымъ,

Окончивъ исповдь въ грхахъ,

Склонился трепетно во прахъ,

Чтобы, во имя всепрощенья,

Грховъ услышать отпущенье.

И солнце въ огненныхъ лучахъ

Его, склонённаго во прахъ,

Горячимъ свтомъ обливало

И на каштановыхъ кудряхъ

Лучами радостно играло,

Но на топоръ, что тутъ лежалъ,

Ещё привтливй кидало

Свой лучъ — расплавленный металлъ.

Ужасенъ былъ тотъ часъ прощальный!

Ужасенъ грхъ и правъ законъ,

Но каждый, видвшій печальный

Обрядъ — смущёнъ и потрясёнъ —

Былъ точно громомъ поражонъ.

XVII.

Съ главой склонённою во прахъ,

Онъ громко кается въ грхахъ,

Преступный сынъ, любовникъ смлый.

Ещё мгновеніе — и вотъ

Минута казни настаётъ.

Онъ плащъ свой сбрасываетъ блый,

Гигантъ-палачъ рукой деблой

Его за волосы берётъ,

Ихъ обрзаетъ и кладётъ.

Ботъ шарфъ, подарокъ Паризины,

Лежитъ ужь въ прах, снятъ камзолъ,

Чтобъ Уго нищимъ въ гробъ сошолъ

Въ суровый часъ своей кончины.

Уже таинственный покровъ

Прикрыть глаза его готовъ,

Но — нтъ — такого униженья

Онъ не потерпитъ, нтъ сомннья!

То чувство гордости, что въ нёмъ

Потухшей искрою таилось,

Горячимъ вспыхнувши огнемъ,

Въ душ мгновенно пробудилось.

Едва таинственный платокъ

Горячихъ глазъ его коснулся,

Какъ-будто прямо онъ не могъ

Взглянуть на смерть, онъ встрепенулся.

‘Вамъ жизнь моя принадлежитъ’,

Сказалъ онъ: ‘скованъ я цпями,

Но дайте мн главу склонить —

Склонить съ открытыми глазами.

Палачъ, рази!’ Проговорилъ —

И тихо голову склонилъ

На окровавленную плаху

И крикъ его послдній былъ:

‘Рази!’ Топоръ блеснулъ съ размаху —

И покатилась голова,

Трупъ рухнулъ глыбой ледяною —

И, словно огненной росою,

Вокругъ окрасилась трава.

На мигъ одинъ открылись вки,

Чтобъ вновь сомкнуться ужь на вки.

Онъ умеръ такъ, какъ умирать

Всмъ гршнымъ можно пожелать:

Онъ духомъ съ небомъ примирился,

Передъ священникомъ склонился

И, въ милосердіе небесъ

Душой увровавъ, воскресъ

Для жизни новой, замогильной.

И что ему старикъ-отецъ,

Она, любви его внецъ,

И всё на свт въ этой пыльной,

Ничтожной жизни — въ этотъ часъ?

Душой далёкъ отъ жизни битвы,

Онъ лишь шепталъ одн молитвы,

И только нсколько тхъ словъ,

Произнесённыхъ имъ безъ страху

Въ тотъ мигъ, когда онъ былъ готовъ

Склонить главу свою на плаху,

Его единственнымъ земнымъ

Прощаньемъ были съ миромъ симъ.

XVIII.

Толпа тснилась, затая

Въ груди стснённое дыханье,

Какъ-будто смерть уста ея

Сомкнула жаждой ожиданья,

Но ужасъ холодомъ страданья

По ней мгновенно пробжалъ,

Когда ударъ смертельный палъ

И прекратилъ существованье

Того, кто много такъ страдалъ.

Среди толпы, когда съ размаху

Топоръ ударился о плаху,

Не слышно было ничего —

Ни звука, кром одного.

И звукъ тотъ, вынужденный страхомъ,

Вылъ громокъ, жалобенъ и дикъ.

Таковъ безумный, страшный крикъ

Несчастной матери надъ прахомъ

Ребёнка, взятаго землёй.

И пронеслися эти звуки

Изъ сердца къ тверди голубой,

Тоски исполнены и муки.

Изъ оконъ стараго дворца

Тотъ крикъ проникнулъ до конца

Огромной площади — и взоры

Вс устремились на него,

Но сквозь аркадъ его узоры

Не увидали ничего.

То былъ крикъ женщины, какого

Не услыхать уже другого,

И т, кто слышали его —

Изъ состраданья — пожелали,

Чтобъ крикъ уста не повторяли.

XIX.

Погибъ несчастный — и съ-тхъ-поръ

Какъ пробилъ часъ его кончины,

Уже ни чей не видлъ взоръ

Въ дворц и парк Паризины.

И имя самое ея

Не доносилося до слуха,

Какъ оскорбленье бытія,

Позорный звукъ для устъ и уха,

Изъ устъ же Азо не слыхалъ

Никто имёнъ жены и сына,

Да и никто не вспоминалъ,

Какъ ихъ горькй была судьбина.

Что жь до судьбы несчастной — мглой

Она укрыта подъ землёй.

Смирясь, въ обитель ли вступила,

Гд путь свой къ небу проложила

И тамъ — въ молитвахъ и трудахъ —

Свой вкъ окончила въ слезахъ,

Или погибла отъ кинжала

За страсть, которую питала,

Или мгновенно умерла

Какъ тотъ, котораго видала

Съ спокойной ясностью чела,

На плах, молча, безъ стенанья,

Ударомъ тмъ же сражена,

Которымъ жизнь изъ состраданья

Ея была перервана —

Той тайны скорбной, какъ бываетъ,

Никто не зналъ — и не узнаетъ.

Но какъ она бъ ни умерла,

Печальна жизнь ея была.

XX.

Могучій князь женился снова —

И сонмъ сыновъ вновь окружалъ

Его, по не было такого,

Какъ тотъ, что мирно въ гроб спалъ,

А если былъ, то взоръ безстрастный

Его межь нихъ не замчалъ.

Иль, поглядвъ, свой вздохъ напрасный

Въ груди могучей подавлялъ.

Его глаза, полны тоскою,

Давно не искрились слезою,

И не сходила ночи мгла

Съ его высокаго чела,

На коемъ думы, съ ихъ страстями,

Прошли глубокими чертами.

И не осталось ничего

На этомъ свт у него,

Кром надуманныхъ годами

Безсонныхъ, тягостныхъ ночей,

Да безконечно-длинныхъ дней,

Кром души, равно холодной

И къ порицанью и къ хваламъ,

Всегда въ желаніяхъ свободной,

Но въ жертву отданной мечтамъ

И ничего не позабывшей

Изъ жизни прошлой, прежде бывшей —

Души, которая, когда

Наружность твёрдость выражала,

Его тмъ боле тогда

Упорной думою терзала.

Такъ льда тяжолый, толстый слой

Поверхность только покрываетъ:

Подъ нимъ бжитъ потокъ живой

И никогда не умолкаетъ.

Когда въ закованную грудь

Его желанья проникали,

Они въ ней слишкомъ западали

Глубоко, чтобъ когда-нибудь

Дать вновь свободно ей вздохнуть.

О какъ бы мы ни отгоняли

Прилива слёзъ отъ глазъ своихъ,

Когда он уже возстали,

И какъ не сдерживали бъ ихъ —

Они въ груди не заглушатся,

А вновь къ истоку возвратятся

И тамъ, въ сердечной глубин,

На-вкъ останутся на дн,

Ни кмъ невидимыя бол

И лишь цнимыя дотол,

Пока невидимы он.

Томимый тяжкою тоскою

И мыслью мрачною о тхъ,

Что искупили тяжкій грхъ,

Томимый сердца пустотою

И невозможностью на мигъ

Её наполнить, безъ надежды

И тамъ, на неб, встртить ихъ,

Гд думалъ встртить ихъ онъ прежде,

И, не смотря на то, что онъ

Былъ до могилы убждёнъ,

Что приговоръ изрёкъ законъ,

Что, запятнавъ себя грхами,

Они во всёмъ виновны сами,

Жизнь Азо всё-таки была

Горька, печальна, тяжела.

Когда весною отрзаютъ

Сухую втку съ своей черёдъ,

Другія втви оживаютъ —

И снова дерево цвтётъ,

Но если молнія грозою

На эти втви налетитъ —

И гордый стволъ не устоитъ:

Поникнетъ думною главою.

1873.

Читайте также: