Памяти В. . Коммиссаржевской
Георгій Чулковъ.
Памяти В. Ф. Коммиссаржевской, Чулков Георгий Иванович, Год: 1910
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 6, 1910
Смерть Вры еодоровны Коммиссаржевской волнуетъ насъ не только потому, что въ лиц ея мы потеряли талантливую актрису: я думаю, что въ этой смерти увидли мы вщій знакъ, какъ бы нкій символъ, тайна котораго связана съ судьбою нашего театра. Письмо Вры еодоровны, опубликованное незадолго до ея болзни, было какъ бы первымъ траурнымъ встникомъ. Въ этомъ письм прозвучалъ строгій и скорбный голосъ художника, взыскательнаго къ самому себ прежде всего, чей ‘высшій судъ’ такъ авторитетенъ долженъ быть и для насъ. Жребій, который выпалъ на долю высокой артистки, нами любимой, былъ какъ бы прообразомъ страшной судьбы нашего сценическаго искусства, того мучительнаго кризиса театра, свидтелями которого мы вс являемся. Художникъ всегда выноситъ на подмостки самыя глубокія и таинственныя свои переживанія. И общество, какъ хоръ въ античной трагедіи, принимаетъ участіе въ жертвенномъ событіи. Такъ и мы вс раздляли душевныя муки актрисы, которая такъ самоотверженно искала выхода изъ ветхихъ стнъ стараго театра. Къ великой печали нашей она не нашла этого выхода. И вотъ, непрочныя стны пошатнулись, упали, и пала вмст съ ними трагическая героиня, и мы, какъ античный хоръ, должны оплакать ея ужасную судьбу и вмст съ тмъ прославить ея имя, по новому засіявшее для насъ.
Пусть не прозвучитъ какъ парадоксъ мое утвержденіе, что трагедія современности заключается въ томъ, что мы не умемъ быть участниками трагическаго театра.
Трагическій театръ утверждалъ себя въ эпохи органическія и цльныя, а наше время характеризуется крайнимъ индивидуализмомъ, субъективизмомъ и, слдовательно, началомъ лирическимъ по преимуществу. Лирика торжествуетъ во всхъ областяхъ искусства. Она властно завладла эпосомъ — разсказомъ, повстью, романомъ, и она вторглась, наконецъ, въ далекую ей по существу область музы сценической. На Запад Мэтерлинкъ, а у насъ Чеховъ дали прекрасные образцы лирической драмы. И мы научились восхищаться ими, не замчая, что мы вкушаемъ сладостный ядъ, который грозитъ намъ гибелью.
Мы вс — индивидуалисты, какъ бы мы ни хотли освободиться изъ этого замкнутаго круга, въ который заключила насъ жестокая Исторія человчества. И вотъ поэтому мы такъ нжно и врно любили талантъ В. . Коммиссаржевской, талантъ, по преимуществу, лирическій. Въ игр В. . не было того драматическаго паоса, который мы умемъ цнить въ Ермоловой, и не было того сложнаго мастерства, которое плняетъ насъ въ Савиной: чары В. . были въ ея лиризм. Даже въ такихъ роляхъ, какъ Дикарка Островскаго, В.. не умла и не хотла отказаться отъ своего лирическаго субъективизма. И этимъ же лиризмомъ она окрыляла образы Нины Зарчной, Норы и Гильды…
Естественно, что В. . тяготилась бытовымъ репертуаромъ, съ которымъ была связана традиціей, и стремилась найти т сценическія формы, въ которыхъ возможны воплощенія драмы лирической. Роль Беатрисы характерна, на мой взглядъ, для новаго и послдняго періода творчества В. .
Лирическое начало опредляетъ сущность этой мэтерлинковской драмы, этого чуда въ трехъ актахъ, чуда Сестры Беатрисы. В. . Коммиссаржевская разгадала тайну этого чуда и нашла въ своемъ сердц ту скорбную мечту, которая привела возлюбленную принца Беллидора къ алтарю Мадонны.
Пережить до конца драму Мэтерлинка, выпить до дна бокалъ его лирики, бокалъ этого пьянаго и благоуханнаго вина, это значитъ быть дочерью Современности, обладать душой одинокой и страдающей, влюбленной въ чудо и не умющей поврить въ него, какъ врили когда то и какъ, можетъ быть, будутъ врить въ иныя времена.
Въ этой жажд чуда, въ этой мечт о любви невозможной смыслъ и тайна мэтерлинковской лирики. И В. . Коммиссаржевская сумла воплотить въ образ Беатрисы таинственную прелесть его поэзіи.
И вотъ мы видимъ Беатрису передъ статуей Мадонны, когда она, монахиня, мечтаетъ о своемъ принц, который можетъ принять смерть изъ за любви… И вотъ стукъ въ тяжелыя двери, и онъ, въ голубомъ плащ, а за нимъ темная лазурь звзднаго неба и убгающее въ даль, освщенное луною, поле. И вотъ шопотъ принца: ‘Теперь ты прекрасне всхъ волшебныхъ видній… Ты должна быть королевой… И царица неба, созданнаго любовью, благословитъ тебя…’
О, если бы Мадонна дала знакъ, ничтожный знакъ… О, если бы падающая на Ея лицо тнь отъ лампады чуть сдвинулась съ мста, Беатриса не ушла бы… Нтъ, она осталась бы здсь, въ обители. Но все недвижно,— и она цлуетъ принца и уходитъ съ нимъ въ лунную даль.
И вотъ слышится псня Мадонны о грх, который перестаетъ быть грхомъ, когда звучатъ слова любви и когда плачетъ сердце. Когда лунный принцъ уводитъ прекраснйшую изъ обители, мы оплакиваемъ ее, потому что вс мы лирики и не вдаемъ послднихъ путей судьбы. И въ этихъ слезахъ нашихъ — наше оправданіе, наше право слпцовъ, брошенныхъ въ лсу загадочнымъ поводыремъ. ‘Ангелы прекрасне васъ, но они не знаютъ слезъ’.
Такъ утшаетъ насъ Мадонна. Она сошла со своего высокаго пьедестала. И, когда мы, нищіе, жалуемся ей, что въ эту ночь мы видли привиднія, она утшаетъ насъ своимъ неземнымъ сіяніемъ. И мы покорно слушаемъ ее, когда она шепчетъ намъ: ‘Не надо вспоминать о ночныхъ привидніяхъ’. ‘Придите вс, придите вс… Это — часъ любви, а любовь — безгранична’. А когда въ минуту сомннія и жестокости мы готовы были развязать наши пояса и злыми ремнями истязать невинную, со сводовъ упали цвты и вс сердца стали нжными и лица преобразились, опьяненныя радостью и сверхъестественнымъ ужасомъ.
Сестры, обвитыя живыми цвтами, ослпленныя дождемъ лепестковъ, запли псни, простирая лиліи къ лику Небесной Царицы. А тамъ, въ лунной дали, Беатриса пила уже чашу любовныхъ мукъ и сладостнаго грха. А потомъ брошенная и оскорбленная, поблднвшая и усталая, съ босыми ногами, покрытыми дорожною грязью, она приходитъ въ обитель, чтобы прошептать свое признаніе: ‘Я пала такъ низко, что ангелы небесные не могли бы поднять меня своими большими крыльями’… И съ поблднвшихъ устъ срываются кощунственныя слова: ‘Да, да… Діаволъ, діаволъ правитъ всми!’ Но любовь снова покрываетъ ее лиліями и розами. И она уже готова принять и міръ, и небо, потому что ‘смерть полна отрады’. Тогда наступаетъ тишина смерти, игуменья склоняется надъ тломъ невинной блудницы и шепчетъ: ‘Давайте молиться, сестры, давайте молиться, пока не настанетъ часъ торжества’…
Чтобы постигнуть томительную прелесть этого лирическаго бреда, чтобы разгадать печаль Мэтерлинка, надо быть самому лирикомъ. Актриса, которая заставила насъ плакать вмст съ нею у подножія Мадонны, и вмст съ нею врить и не врить въ невозможное и прекрасное, такая актриса родная сестра наша, сестра лириковъ, утомленныхъ видніями, полюбившихъ боль и печаль больше, чмъ радость и наслажденіе.
Я вижу лицо этой сестры нашей, этой тиціановской Магдалины, съ экстатическими глазами, влажными отъ слезъ, съ полуоткрытымъ ртомъ, похожимъ на осеннюю розу… И я вижу мрные жесты ея и слышу пвучій голосъ, волнующій и зовущій къ алтарю…
На картин Тиціана вщій черепъ говоритъ намъ своею мертвою костью объ ужас преходящаго.
Онъ — какъ знакъ, предупреждающій насъ о трудности вчнаго пути. И этотъ символъ всегда передъ нами. Преодолть его ужасъ возможно лишь тогда, когда сердце обращено къ первоисточнику свта, но разв сейчасъ не темный лсъ вокругъ насъ и разв въ ночи нашей различаемъ мы что либо кром странныхъ призраковъ и пугающаго шелеста умирающей листвы?
Будемъ врить, что намъ суждено испить не только чашу лирики, но и чашу вчнаго вина, и что театръ нашъ станетъ воистину театромъ, и, преодолвъ лирическую драму, утвердитъ начало трагическое. Но міровая исторія — это рядъ могильныхъ холмовъ, рядъ жертвъ, забытыхъ и незабвенныхъ. И на стезяхъ искусства т же знаки страданія и крови. Вра еодоровна Коммиссаржевская — одна изъ такихъ жертвъ своего вка. Ея мученія намъ были близки, ея искусство намъ было внятно и образъ ея сохранится въ сердцахъ нашихъ, какъ прекрасное видніе страдающей, влюбленной и вчно-женственной Сестры Беатрисы.