А. И. Богдановичъ
Памяти Н. К. Михайловскаго.
Памяти Н. К. Михайловскаго.
Памяти Н. К. Михайловского, Богданович Ангел Иванович, Год: 1904
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Годы перелома (1895—1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство ‘Міръ Божій’, Спб., 1908
Смерть Николая Константиновича Михайловскаго — самое крупное и самое тяжкое событіе въ литератур. Подъ впечатлніемъ этой неожиданной и великой утраты мысль замираетъ, и не можетъ опомниться отъ неожиданности, что вдругъ не стало человка, который въ теченіе сорока почти лтъ стоялъ во глав нашей журналистики, какъ признанный вождь и руководитель въ важнйшихъ вопросахъ общественности и критики. Не врится, что навсегда смолкъ голосъ, къ которому мы привыкли прислушиваться всякій разъ, когда въ литератур возникало новое явленіе, появлялось новое теченіе иди выступалъ новый талантъ. Что скажетъ Михайловскій?— таковъ былъ обычный вопросъ читателя, съ которымъ онъ привыкъ обращаться подчасъ даже назойливо къ этому писателю, требуя отъ него разршенія чуть ли не всякаго вопроса. И въ самой этой требовательности и настойчивости чувствовалось глубокое довріе къ мыслителю, сказывалась вра въ человка, въ его искренность и непоколебимость, какъ общественнаго борца.
И вдругъ его не стало, такъ неожиданно, такъ не вовремя… Онъ умеръ смертью прекрасною для самого себя, завидной для другихъ,— какъ истый боецъ, до конца на славномъ посту, съ перомъ въ рукахъ, не ослабвшій и не утомленный борьбою, защищая память двухъ своихъ соратниковъ по литератур, нанося гибельные удары противникамъ и съ новой силой подчеркивая дорогіе завты лучшихъ борцовъ за правду и справедливость.
‘Своею смертью умираетъ совершившій свой путь, умираетъ побдоносно, окруженный тми, кто надются и кто даютъ священный обтъ’, говоритъ Заратустра.
Да, завидная, славная смерть, но тмъ боле ощущаемъ значеніе утраты мы, остающіеся, на которыхъ палъ этотъ нежданный, непредвиднный и неотвратимый ударъ.
Не билъ барабанъ передъ смутнымъ полкомъ,
Когда мы вождя хоронили,
— этимъ стихомъ стараго поэта г. Якубовичъ врно выразилъ то чувство, которое подавляло всхъ у свжей могилы. Именно вождя потеряли мы, и мсто это осталось пустымъ, безъ достойнаго замстителя, котораго долго-долго придется ждать русскому обществу.
Ибо рдко такое сочетаніе силъ, какое такъ счастливо олицетворялъ въ себ покойный. Философъ русской жизни, публицистъ несравненный силы пера, неутомимый журналистъ, глубокій и разносторонній ученый, борецъ за правду и справедливость, непоколебимый общественный дятель, не знавшій сдлокъ съ честью и совстью,— это-ли не рдчайшій типъ писателя, дятеля и человка? И при томъ — удивительный работникъ, черта какъ-то не вяжущаяся съ представленіемъ о русскомъ человк. Начиная съ конца шестидесятыхъ годовъ, когда онъ вошелъ вплотную въ обновленныя Некрасовымъ ‘Отечественныя Записки’, и до послдней минуты онъ жилъ съ перомъ въ рукахъ, поражая своей рабочей силой и выносливостью. Свершенной имъ работы хватило бы на добрый десятокъ первоклассныхъ талантовъ въ области журналистики. И каждый моментъ этой долгой работы отмченъ печатью таланта, печатью рзкой, почти колющей индивидуальности, не поддающейся сравненію, до того въ ней было все свое — отъ несравненной формы и всегда оригинальной мысли и до того неуловимаго ‘нчто’, что присуще только великому художественному таланту. Этимъ только и объясняется его огромное вліяніе. Къ Михайловскому нельзя было относиться безразлично: его можно было любить или не любить, но нельзя было не чувствовать. Онъ вносилъ съ собой страсть мысли и страсть писательскаго темперамента, возбуждавшія вокругъ цлую бурю чувствъ. И по поводу каждаго затронутаго имъ вопроса закипала борьба, въ которой не всегда Михайловскій соблюдалъ справедливость къ противникамъ, но зато была жизнь, яркая сверкающая и здоровая. Что-то боевое чувствовалось даже во вншности его — въ этомъ гордомъ наклон его высокаго крутого лба и всей головы, въ прямой постановк, словно неудержимо стремящейся вверхъ и къ движенію, всей фигуры и во вдумчиво устремленныхъ впередъ упрямыхъ глазахъ. Боецъ и мыслитель — таково было первое впечатлніе отъ его красивой, стройной и какой-то строгой фигуры, внушавшей невольное почтеніе. Быть съ нимъ небрежнымъ, что называется ‘за панибрата’, врядъ ли кому приходило въ голову. Чувствовалось что предъ тобой сила, и, какъ всякая сила, требующая осторожнаго и внимательнаго обращенія. Чувствовалось въ то же время и благородство этой силы, заставлявшее подтягиваться въ его присутствіи и слдить за собой. Такое же облагораживающее вліяніе оказывалъ онъ и въ журналистик, гд его авторитетное слово сплошь и рядомъ являлось приговоромъ, что заставляло многихъ и многихъ быть и осторожне, и сдержане. Недаромъ такъ страстно ненавидли его разные ‘аристократы духа’, еще такъ недавно чуть не въ пною у рта накидывавшіеся на него за мткое и убійственное слово, которымъ онъ пригвоздилъ къ позорному столбу навки одного изъ ихъ лагеря. Ненависть этой породы ‘перевертней’ и продажныхъ душъ — одинъ изъ самыхъ яркихъ цвтовъ въ внк Михайловскаго. И мы боимся, но думаемъ, что это такъ: скоро почувствуется въ литератур отсутствіе этого авторитетнаго голоса, который вс привыкли уважать и многіе бояться…
Выяснить значеніе Михайловскаго для русской жизни и литературы крайне трудно, благодаря широт захвата его мысли и таланта. Въ сущности его сороколтняя работа заключаетъ въ себ исторію развитія русской общественности и русской мысли за это время. Онъ коснулся всего, откликнулся на все далъ отвтъ на каждый вопросъ, поставленный жизнью. Съ нимъ много спорили, во многомъ не соглашались, но вліянія этой кипучей умственной и нравственной силы никогда не отрицали. Самый до извстной степени хаотическій характеръ этой работы лучше всего говорить, что предъ нами истинное отраженіе умственной работы цлыхъ поколній, которыя, черпали полными пригоршнями изъ его неоскудвающей сокровищницы. Онъ не систематическій ученый, не строгій мыслитель, не публицистъ въ обычномъ значеніи, онъ — все вмст. Это цльная живая личность, жившая всми силами ума и души, и только въ одномъ неизмнно врная съ начала и до конца: въ стремленіи къ тому идеалу жизни, который сложился у него въ эпоху шестидесятыхъ годовъ и который онъ самъ такъ прекрасно и образно охарактеризовалъ, какъ осуществленіе въ жизни правды-истины и правды-справедливости.
‘Всякій разъ,— говоритъ онъ въ предисловіи къ полному собранію своихъ сочиненій,— какъ мн приходитъ въ голову слово — ‘правда’, я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой. Такого слова нтъ, кажется, ни въ одномъ европейскомъ язык. Кажется, только по-русски истина и справедливость называются однимъ и тмъ же словомъ и какъ бы сливаются въ одно великое цлое. Правда, въ этомъ огромномъ смысл слова всегда составляла цль моихъ писаній. Правда-истина, разлученная съ правдой-справедливостью, правда теоретическаго неба, отрзанная отъ правды практической земли, всегда оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла. И наоборотъ, благородная житейская практика, самые высокіе нравственные идеалы представлялись мн всегда обидно-безсильными, если они отворачивались отъ истины, отъ науки. Я никогда не могъ поврить и теперь не врю, чтобы нельзя было найти такую точку зрнія, въ которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука объ руку, одна другую пополняя. Во всякомъ случа выработка такой точки зрнія есть высшая изъ задачъ, какія могутъ представиться человческому уму, и нтъ усилій, которыхъ жалко было бы потратить на нее. Безбоязненно смотрть въ глаза дйствительности и ея отраженію — правд-истин, правд объективной, и въ тоже время охранять правду справедливость, правду субъективную, — такова задача моей жизни. Нелегкая эта задача. Слишкомъ часто мудрымъ зміямъ не хватаетъ голубиной чистоты, а чистымъ голубямъ — зміиной мудрости. Слишкомъ часто люди, полагая спасти нравственный или общественный идеалъ, отворачиваются отъ непріятной истины, и, наоборотъ, другіе люди, люди объективнаго знанія, слишкомъ часто наровятъ поднять голый фактъ на степень незыблемаго принципа. Вопросы о свобод воли и необходимости, о предлахъ нашего знанія, органическая теорія общества, приложенія теоріи Дарвина къ общественнымъ вопросамъ, вопросъ объ интересахъ и мнніяхъ народа, вопросы философіи, исторіи, этики, эстетики, экономики, политики, литературы въ разное время занимали меня исключительно съ точки зрнія великой двуединой правды. Я выдержалъ безчисленные полемическіе турниры, откликался на самые разнообразные запросы дня, опять-таки ради водворенія все той же правды, которая, какъ солнце, должна отражаться и въ безбрежномъ океан отвлеченной мысли, и въ малйшихъ капляхъ крови, пота и слезъ, проливаемыхъ сію минуту’.
Это неуклонное стремленіе въ одну сторону выработало въ Михайловскомъ борца за высшіе общественные интересы. Высокое развитіе общественности въ связи съ философскимъ обоснованіемъ его взглядовъ въ этой области создало изъ Михайловскаго самаго крупнаго публициста, боровшагося за свободу мысли, совсти и слова, за личность человка. По его словамъ, онъ былъ такъ счастливъ, что сразу, въ дни молодости, нашелъ основы своего міросозерцанія и донесъ ихъ неизмнными до могилы. Въ одномъ ему отказала судьба — увидть ихъ осуществленіе въ жизни, когда онъ могъ бы сказать съ полнымъ правомъ про себя: ‘нын отпущаеши’… Съ той высоты, на которой онъ стоялъ по проникновенной мысли, по умудряющему опыту и знанію людей, онъ видлъ вблизи обтованную землю, но, какъ Моисею, ему не дано было войти въ нее…
Его не стало. Но духъ живетъ и будетъ жить, пока существуетъ русская литература, на страницахъ которой имя Михайловскаго выписано нетлнными знаками вслдъ за именами Блинскаго, Добролюбова и Чернышевскаго. Ихъ завты онъ впиталъ въ себя, свято соблюдалъ ихъ всю жизнь и передалъ послдующимъ поколніямъ, всю жизнь примромъ своимъ поучая, какъ надо жить и… умирать. Ибо, какъ говоритъ Заратустра:
‘Въ смерти вашей долженъ еще горть духъ вашъ и добродтель ваша, какъ вечерняя заря горитъ на земл: или смерть ваша плохо удалась вамъ.
‘Такъ хочу умереть я самъ, чтобы вы, друзья, ради меня еще больше любили землю, и въ землю хочу опять обратиться я, чтобы найти отдыхъ у той, что родила меня’.
Мало людей, которые посмли бы сказать про себя, что въ смерти ихъ горятъ духъ и добродтели ихъ, и къ ихъ числу безспорно принадлежитъ Михайловскій. Онъ-то ужъ заработалъ свой отдыхъ у той, что родила его…
Мартъ 1904 г.