КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.
КРИТИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.
Новые призывы въ деревню: ‘Образованные земледльцы’ г. Осадчаго и ‘Мечты и дйствительность’ г-жи Аргамаковой.— Двадцатилтіе смерти Некрасова.
——
А. Б.
‘Міръ Божій‘, No 12, 1897
Критические заметки, Богданович Ангел Иванович, Год: 1897
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Для такого сочинительства нужно быть г. Осадчимъ или г-жею Аргамаковой. которые выступили съ призывомъ интеллигенціи къ земледльческому труду. Этотъ призывъ особенно любопытенъ теперь, когда мужикъ бжитъ изъ деревни сотнями тысячъ въ города, какъ обнаружили данныя послдней переписи. Но таковъ уже общій недостатокъ всхъ проповдниковъ, которые не желаютъ считаться съ дйствительностью, полагая, что довольно однихъ благихъ намреній.
Оба проповдника исходятъ изъ одного положенія, что бдному интеллигенту плохо живется въ город, если нтъ у него ‘ни связей, ни способностей приспособляться’. ‘Положеніе нашего служебнаго пролетаріата, — говоритъ г. Осадчій,— куда какъ тягостно въ настоящее время, нравственный гнетъ и неволя слишкомъ даютъ себя чувствовать этимъ людямъ, которые нердко завидуютъ крестьянину, располагающему большею свободою, чмъ они — люди, боле чуткіе ко всякимъ стсненіямъ’. Г-жа Аргамакова выражается не такъ опредленно, такъ какъ у нея преобладаетъ не столько мысль, сколько вообще добрыя чувства, частенько затемняющія всякій смыслъ ея писаній, восторженныхъ и жалостливыхъ въ то же время.
Г. Осадчій прежде всего констатируетъ фактъ неудачи многочисленныхъ попытокъ ‘честныхъ и талантливыхъ молодыхъ людей’ приспособиться къ земл, и ставитъ себ цль — помочь имъ собственнымъ опытомъ. Онъ не послдователь Л. Н. Толстого и ставитъ вопросъ исключительно на экономическую почву. Онъ заране считаетъ ршеннымъ дломъ, что земледльческій трудъ самый tподходящій для интеллигентнаго человко, наиболе независимый и больше всего дающій удовлетворенія. И мы послдуемъ за нимъ именно въ области экономической, гд можно придти къ соглашенію на основаніи его же собственныхъ разсчетовъ.
Итакъ, прежде всего нужны средства. ‘Ни одинъ интеллигентъ, идущій на землю, не представляетъ себ вполн всхъ тхъ условій и трудностей, съ какими ему предстоитъ бороться долгое время, иногда всю жизнь. Главнйшею преградою служитъ въ данномъ случа недостатокъ средствъ. Чтобы чувствовать себя независимымъ, нужно владть собственнымъ участкомъ, который равнялся бы, по крайней мр, участку средняго крестьянскаго двора. Какъ интеллигенту добыть такой участокъ?’ По разсчету автора, нужно не мене 2.500 р., а у огромнаго большинства такихъ денегъ нтъ, и тутъ авторъ въ безсильи разводитъ руками,— каждый пусть изворачивается, какъ знаетъ. Дйствительно, интеллигентный пролетаріатъ потому и есть пролетаріатъ, что у него ничего нтъ, кром рабочей силы, которую и приходится продавать. Превратиться сразу въ собственника, хотя бы и мелкаго, какъ объ этомъ мечтаетъ г. Осадчій, никакой пролетаріатъ не можетъ, все равно — будетъ ли онъ ‘умственный’, или просто рабочій. На первомъ же шагу, такимъ образомъ, дйствительность разбиваетъ мечты, и въ сущности разговоръ объ образованномъ земледльц конченъ. Но авторъ идетъ еще дальше и своими ‘на опыт извданными’ размышленіями удручаетъ злополучнаго интеллигента до конца. ‘Представленіе о жизни образованнаго земледльца рисуетъ прежде всего чистое жилище, чистое хозяйство, производящее пріятное впечатлніе на человка. Хорошій рабочій скотъ, усовершенствованныя орудія на ряду съ тнистымъ садикомъ также должны служить непремнною принадлежностью хозяйство этого земледльца, не жить же ему такъ грязно, какъ живетъ иной крестьянинъ. Но для этого нужно такъ много средствъ, нужно такъ много труда, что обо всемъ этомъ не знающему человку трудно составить и представленіе’. И г. Осадчій такъ и не составилъ этого представленія, потому что дальше онъ уже разсуждаетъ такъ, какъ если бы интеллигентъ ршилъ вс эти вопросы. Предположимъ и мы, что все это улажено, земля есть, есть и тнистый садикъ съ хорошимъ инвентаремъ, живымъ и мертвымъ.
Неопытный интеллигентъ готовъ уже возмечтать, что цль достигнута. Увы! Тутъ-то и ждутъ его великія муки и разочарованія. ‘Безъ бабы въ хозяйств невозможно’, что извстно всякому, даже и интеллигенту, а между тмъ, ‘женщина, свыкшаяся съ городской жизнью, мало пригодна для цлей образованнаго земледльца. Она не привыкла не только къ тяжелому земледльческому труду, но и вообще къ трудовой жизни. Слпо слдуя въ деревню за мужемъ, она сразу не даетъ се$ отчета въ томъ, что ее тамъ ожидаетъ’. Скоро она убждается, что ‘деревня лтомъ рай’ только въ вид ‘дачи’, и быстро наступаетъ разочарованіе. ‘Всю вину за свои невзгоды она сваливаетъ на мужа (и правильно, замтимъ въ скобкахъ). Послдній становится ненавистнымъ и женщина ищетъ выхода’, просто — бжитъ отъ земледлія въ городъ, а ‘это бгство тяжело отражается на душ бднаго труженика-земледльца’, и еще боле тяжело на его хозяйств, гд, какъ сказано выше, ‘безъ бабы никакъ невозможно’. И опять г. Осадчій разводитъ руками — ничего не подлаешь.
Обездоленный и одинокій нашъ интеллигентъ не можетъ существовать одинъ, и, видя его безвыходное положеніе, авторъ даетъ ему ‘подростка’. Соображенія его вполн, основательны. За настоящимъ рабочимъ ему не угоняться, а подростокъ все же справитъ кое-что по дому, откуда сбжала жена. При содйствіи этого миическаго существа, которое, какъ deus ex machina, выручаетъ нашего интеллигента, авторъ, наконецъ, устраиваетъ его и въ конц книги сводитъ балансъ его хозяйства. Земля, постройка жилища, инвентарь и подростокъ оцниваются авторомъ въ 3.700 р., которыхъ нтъ у интеллигента, и авторъ, входя и на этотъ случай въ затруднительное положеніе образованнаго земледльца, придумываетъ особую комбинацію. ‘Крестьянскій банкъ въ преобразованномъ вид долженъ бы способствовать и образованному человку, желающему пахать землю и жить трудами рукъ своихъ’. Ршеніе очень не хитрое, но, право, намъ ближе толстовцы, которые, по крайней мр, оставляютъ въ поко государственный банкъ и устраиваются собственными средствами,— какъ, это уже ихъ дло. Но образованные земледльцы, ‘взыскующіе града’ на казенный счетъ, это новинка во вкус князя Мещерскаго и едва ли но вкусу интеллигенціи. Если она чувствуетъ себя плохо на казенной служб, то все же у нея есть хоть тнь оправданія, что она ‘служитъ’, исполняетъ какую ни на есть работу, хотя и несимпатичную по существу. Г. Осадчій ни мало, однако, не смущается и продолжаетъ учетъ доходовъ и расходовъ, въ результат котораго приходитъ къ выводу, что ‘на удовлетвореніе личныхъ потребностей семьи земледльца остается 100 р. въ годъ’. Сумма эта еще понизится до 80 р., если исключить отопленіе, освщеніе, домашнюю рухлядь. ‘Все это очень скупо,— замчаетъ онъ.— Средній годъ (едва) даетъ возможность земледльцу по человчески удовлетворять свои потребности, сводя концы съ концами. И если здсь въ общихъ цифрахъ трудно ихъ сводить, то въ жизни еще трудне’.
На этомъ мы покончимъ съ г. Осадчимъ. Дтское что-то и жалкое слышится въ его разсужденіяхъ, которыя заслуживаютъ вниманія не сами по себ, а какъ нкое проявленіе ненормальности условіи, при которыхъ дйствительно приходится существовать многочисленному классу интеллигентнаго пролетаріата. На помощь ему выступаетъ и упомянутая выше г-жа Аргамакова, человкъ несомннно добрйшей души, но обнаруживающая еще боле слабое пониманіе дйствительности. Она озабочена въ равной мр и мужикомъ, и интеллигенціей, и желаетъ ихъ сблизить, перекинуть между ними мостикъ, на которомъ сошлись бы эти не понимающія другъ друга ‘державы’.
Разобраться въ писаніяхъ нашего автора трудъ самъ но себ немалый. Г-жа Аргамакова попрыгиваетъ съ предмета на предметъ съ поразительной легкостью. То начнетъ говорить о воспитаніи дтей, которымъ не слдуетъ читать Достоевскаго, ибо Блинскій говоритъ — слдуетъ цитата. То заведетъ рчь о невозможности безбрачія въ земледльческой жизни, и опять цитата,— и т. д. Съ большими усиліями улавливая неугомонную писательницу, можно понять, что и она недовольна положеніемъ современной интеллигенціи и зоветъ ее къ земл. Здсь необходима интеллигенція для борьбы съ невжествомъ мужика, которому авторша приписываетъ всякіе пороки и отказываетъ во всхъ добродтеляхъ. Планъ ея таковъ: ‘Если бы нсколько интеллигентныхъ колоній разбросать между деревнями и притомъ дать имъ естественный строй, т. е. чтобы они жили не коммунами, а жили отдльно семьями, съ правомъ (?) держать необходимое число работниковъ, однимъ словомъ, организоваться, подобно семьямъ зажиточныхъ крестьянъ, то дло бы пошло успшно какъ въ отношеніи благосостоянія колоніи, такъ и со стороны нравственнаго вліянія, которое могли бы оказать колоніи на крестьянъ, въ смысл контроля надъ произволомъ, царствующимъ въ нашихъ деревняхъ’. Послдняя фраза наводитъ на мысль, что этимъ колоніямъ приписываются функціи земскихъ начальниковъ, но это просто сорвалось у г-жи Аргамаковой. какъ и многое другое, въ чемъ она не даетъ себ отчета, легкомысленно изрекая разныя сентенціи направо и налво.
Центръ ея размышленій — мужикъ и его безнравственность, дошедшая, по ея мннію, до крайней степени распущенности. О чемъ бы ни завела рчь г-жа Аргамакова, она сведетъ ее въ конц концовъ къ мужицкой безнравственности. Личный опытъ, конечно, на первомъ план. ‘Крестьянамъ очень трудно бороться съ соблазномъ скупщиковъ, потому что вино составляетъ чуть ли не единственное наслажденіе въ жизни крестьянъ, да и вообще расположеніе къ пьянству врождено у нихъ…. Все крестьянское управленіе, хозяйство и судъ подчинилось господствующему стремленію къ пьянству’. Дале идетъ ‘наглость и сутяжничество’, кражи и праздность, отлыниваніе отъ работы и попрошайство. ‘Деревенскую жизнь (помщика), при настоящихъ условіяхъ, можно сравнить разв съ жизнью на какой-либо азіатской окраин, гд ежеминутно приходится оборонять свое имущество и охранять не только спокойствіе, но и самую жизнь, а если вы будете доступны народу, то можете неожиданно наткнуться на самыя грубыя выходки и даже побои’. Словомъ ‘оррръ, оррръ, оррръ’, говоритъ наша дама ‘пріятная во всхъ отношеніяхъ’. Съ нею случаются въ деревн постоянно всякіе казусы. Ее обкрадываютъ ‘пейзане’, въ которыхъ она мечтала найти просто ‘душекъ’, волокутъ ее въ судъ, лжесвидтельствуютъ и даже потомъ хвастаютъ этимъ въ кабак, воруютъ прямо изъ подъ носа, надуваютъ самымъ наглымъ образомъ и потомъ сами же надъ нею издваются. Придя въ ужасъ отъ такого ихъ поведенія, г-жа Аргамакова ‘поражается сходствамъ многихъ изъ нихъ съ арестантами’ и ссылается на очерки Мельшина.
Но, какъ мы говорили выше, г-жа Аргамакова женщина добрая и великодушная, всегда готовая забыть личныя обиды и платить за зло добромъ. Разуврившись въ крестьянств, она не взываетъ къ власти, не грозитъ скорпіонами,— она желаетъ пристроить тоскующую по чемл интеллигенцію и примромъ ея нравственнаго и добраго поведенія облагородить мужика. Сердце у нея широкое, и она сама, не обинуясь, рекомендуетъ себя: ‘Каждому мыслящему длается жаль этихъ бдныхъ тружениковъ, и невольно благоговешь передъ лицами, старающимися имъ помочь… Эту помощь нужно распространить не на однихъ крестьянъ, какъ въ большинств высказываются у насъ народники, а на всхъ вообще землевладльцевъ безъ различія званій, стараясь при этомъ уничтожить рознь между классами общества. Можетъ быть, я, какъ женщина, и ошибаюсь, но все-таки мн кажется, что мой взглядъ шире взгляда народниковъ, я люблю человка, какихъ бы онъ происхожденія и націи ни былъ, лишь бы онъ былъ не негодяй’. Сообразно такой широт сердца, и размахъ у г-жи Аргамаковой шире. Она ‘мечтала о громадномъ обществ, которое бы простирало свою дятельность отъ столицы ко всмъ дальнимъ уголкамъ государства, во глав котораго стояли бы лица, могущія защитить отъ произвола каждаго изъ своихъ членовъ, причемъ и общество должно имть такую организацію, чтобы получить возможность наблюдать и отвчать за дйствія своихъ членовъ’. Что же касается средствъ, то ‘само собой очевидно,— фондомъ интеллигентныхъ колоній можетъ служить коллективный трудъ, кредитомъ же на устройство производительно-воспитательныхъ (?) колоній должно снабдить государство чрезъ посредство дворянскихъ и крестьянскихъ банковъ или черезъ банки, открытые правительствомъ со спеціальной цлью организаціи интеллигентныхъ колоній’. Выгоды проекта несомннны: интеллигенція получитъ разомъ огромное движеніе по служб. Прежде всего въ ‘спеціальныхъ банкахъ’, а остальная часть, для которой мста въ банкахъ не хватитъ,— въ ‘производительно-воспитательныя колоніи »для насажденія добродтели въ мужикахъ.
Могли ли думать поклонники земледльческаго труда, до какихъ геркулесовыхъ столбовъ нелпости разовьютъ ихъ простую мысль новые послдователи? Легкость, съ которой сочиняется г-жею Аргамаковой проектъ о грандіозномъ обществ интелигентныхъ коллоній, не напоминаютъ ли нкоторыхъ ‘утопій’, къ сочиненію которыхъ такъ были склонны еще недавно наши народники?
Намъ кажется, что об разобранныя книжечки знаменуютъ окончательное паденіе идеи ‘опрощенія’, и, право, едва ли стоитъ жалть объ этомъ. Это была мертвая идея, явившаяся какъ результатъ общественнаго упадка и застоя общественной мысли, не находившей въ жизни матеріала для себя. По мр того, какъ исчезаетъ прежнее настроеніе, исчезаетъ и живой интересъ къ опростительнымъ идеямъ, которыя и достаются въ конц концовъ на долю гг. Осадчихъ и Аргамаковыхъ.
27-го декабря исполнится двадцатилтіе со дня смерти Н. А. Некрасова. Въ этотъ день великій пвецъ народныхъ страданій тихо скончался, посл долгой и тяжкой агоніи, продолжавшейся почти годъ. Въ недавно вышедшихъ воспоминаніяхъ д-ра Блоголоваго читатели могутъ найти подробное описаніе болзни, такъ безвременно сведшей въ могилу поэта въ расцвт силъ, когда еще столько оставалось имъ не доптаго, столько чудныхъ произведеній могла еще ожидать отъ него русская литература. Талантъ поэта словно крпчалъ, и во время самыхъ тяжкихъ мукъ являлись такія чудныя стихотворенія, какъ ‘Мать’ и ‘Баюшки-баю’, напечатанныя въ мартовской книг ‘Отечественныхъ Записокъ’ за 1877 г.
Немного въ нашей литератур именъ, значеніе которыхъ могло бы равняться Некрасову. Ему пришлось выступить въ тяжелую пору русской литературы, когда самое существованіе ея было сомнительно, а дятельность писателя одна изъ самыхъ трудныхъ.
Въ то время пусто и мертво Въ литератур нашей было. Скончался Пушкинъ — безъ него Любовь къ ней публики остыла. Ничья могучая рука Ее не направляла къ цли.
Въ этотъ мертвый періодъ, съ начала сороковыхъ и до второй половины 50-хъ годовъ, изъ Некрасова выработался великій поэтъ, которому суждено было сыграть роль ‘могучей руки’, направлявшей публику въ теченіе почти тридцати лтъ къ единой цли — ‘счастье народа’.
И съ перваго шага вплоть до могилы Некрасовъ не измнилъ избранному направленію, народъ и его страданія остались единственной темой его вдохновенной музы, ‘музы мести печали’,— ‘и выстраданный стихъ, пронзительноунылый’ также ударялъ по сердцамъ съ ‘невдомою силой’ въ послднихъ его стихахъ, какъ и въ первыхъ. Даже больше,— именно его произведенія послдняго ‘періода отличаются необычайной силой и глубиной. Это, вообще, было удивительно мощное поколніе людей, къ которому принадлежали Некрасовъ и Щедринъ. Они всю жизнь словно росли, ихъ талантъ, не смотря на всякія случайности и удары жизни, только крпчалъ, развивался, становился шире и глубже. Некрасовъ, умирающій, истощенный, прикованный къ постели невыносимыми муками, сочиняетъ ‘Послднія псни’, Щедринъ, при совершенно такихъ же условіяхъ, дописываетъ холодющей рукой ‘Пошехонскую старину’. Было въ нихъ самихъ что-то, что поддерживало въ самыя трудныя минуты, давало пищу чуму, спасало талантъ отъ застоя и упадка и вдохновляло къ работ наперекоръ слабющимъ физическимъ силамъ. Это была незыблемая вра въ правду того, чмъ они жили, что составляло лучшую часть ихъ дла, въ чемъ они всегда могли найти утшеніе среди общаго смятенья, измнъ, предательства и злобныхъ гоненій, какія каждому изъ нихъ приходилось переживать не разъ. Спасала вра въ народъ, который Некрасовъ зналъ, какъ никто, и любовь къ нему, любовь сознательная, страстная и увренная, которая не боится правды и не скрываетъ ея, какъ и длалъ Некрасовъ, никогда не воскурявшій фиміама народу и высказывавшій не разъ самыя горькія истины по его адресу (напр., въ ‘Кому хорошо живется на Руси’). Въ поэзіи Некрасовъ первый заговорилъ о народ не въ условно-патріотическомъ жанр, и его ‘Въ дорог’, ‘Родина’, ‘Псовая охота’, ‘Тройка’ открыли русскому обществу глаза на этотъ невдомый народъ, появившись одновременно съ ‘Антономъ-Горемыкой’ и ‘Записками Охотника’.
Теперь, когда многое позабылось и даже раздаются порой голоса разныхъ г.г. Льдовыхъ и имъ подобныхъ, отрицающихъ значеніе Некрасова, какъ поэта, для современнаго поколнія,— не лишне напомнить въ общихъ чертахъ его жизнь и ту роль, которую сыгралъ Некрасовъ въ развитіи русской журналистики. Съ начала и до конца эта жизнь была далеко не радостной, и ‘терновый внецъ’ пвца, о которомъ говоритъ Лермонтовъ, не покидалъ головы поэта. Еще почти наканун смерти Некрасовъ, по словамъ Блоголоваго, жаловался ему: ‘Вотъ оно, наше ремесло литератора! Когда я началъ литературную дятельность и написалъ первую свою вещь, то тотчасъ же встртился съ ножницами, прошло съ тхъ поръ 37 лтъ, и вотъ, умирая, пишу свое послднее произведеніе, и опять-таки сталкиваюсь съ тми же ножницами’. Но эти ‘ножницы’ небыли единственнымъ зломъ, съ которымъ приходилось считаться, и, пожалуй, далеко не самымъ чувствительнымъ. Некрасовъ былъ боевая натура, въ жизни и литератур онъ искалъ новыхъ путей, избгая проторенныхъ дорожекъ, а такимъ бойцамъ сильне всего достается. Злоба и клевета сторожатъ ихъ на каждомъ шагу, и малйшій неврный или неосторожный поступокъ вызываютъ тысячи издвательствъ и поруганій. Черезъ все прошелъ поэтъ, одержавъ въ конц концовъ ршительную побду, но чего она стоила ему, видно изъ его лучшихъ, самыхъ искреннихъ и прочувствованныхъ произведеній. Напомнимъ хотя бы чудное стихотвореніе ‘Неизвстному другу’, въ которомъ поэтъ самъ длаетъ суровую и далеко несправедливую оцнку своей дятельности. Вотъ оно,— приводимъ его цликомъ, не надясь, что современный читатель помнитъ его.
Умру я скоро. Жалкое наслдство,
О, родина! оставлю я теб.
Подъ гнетомъ роковымъ провелъ я дтство
И молодость — въ мучительной борьб.
Недолгая насъ буря укрпляетъ,
Хоть ею мы мгновенно смущены,
Но долгая навки поселяетъ
Въ душ привычки робкой тишины.
На мн года гнетущихъ впечатлній
Оставили неизгладимый слдъ.
Какъ мало зналъ свободныхъ вдохновеній,
О, родина! печальный твой поэтъ!
Какихъ преградъ не встртилъ мимоходомъ
Съ своей угрюмой музой на пути?
За каплю крови общую съ народомъ
И малый трудъ въ заслугу мн сочти!
Не торговалъ я лирой, но, бывало,
Когда грозилъ неумолимый рокъ,
У лиры звукъ неврный исторгала
Моя рука… Давно я одинокъ,
Въ начал шелъ я съ дружною семьею,
Но гд они, друзья мои, теперь?
Одни давно разсталися со мною,
Передъ другими самъ я заперъ дверь,
Т жребіемъ постигнуты жестокимъ,
А т прешли уже земной предлъ…
За то, что я остался одинокимъ,
Что я ни въ комъ опоры не имлъ,
Что я, друзей теряя съ каждымъ годомъ,
Встрчалъ враговъ все больше на пути —
За каплю крови общую съ народомъ
Прости меня, о родина, прости!
Я призванъ былъ воспть твои страданья,
Терпньемъ изумляющій народъ!
И бросить хоть единый лучъ сознанья
На путь, которымъ Богъ тебя ведетъ,
Но, жизнь любя, къ ея минутнымъ благамъ,
Прикованный привычкой и средой,
Я къ цли шелъ колеблющимся шагомъ,
Я для нея не жертвовалъ собой,
И пснь моя безслдно пролетла
И до народа не дошла она,
Одна любовь сказаться въ ней успла
Къ теб, моя родная сторона!
За то, что я, черствя съ каждымъ годомъ,
Ее умлъ въ душ моей спасти,
За каплю крови общую съ народомъ
Мои вины, о родина! прости!..
Нельзя читать безъ глубокаго волненія эти стихи, словно вопль, вырвавшіеся изъ груди замученнаго человка. Своей искренностью они лучше всякихъ словъ убждаютъ, какую муку приходилось переживать поэту, какой тяжелый гнетъ тоски давилъ его душу, удивительно чуткую къ несправедливости. Въ этомъ стихотвореніи, вылившемся въ одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ моментовъ, какіе не разъ приходилось переживать Некрасову въ его журнальной дятельности,— нтъ ни одного дланнаго звука, чувствуется, что поэтъ не играетъ сочиненными страданіями. Здсь все правда, кром излишней суровости къ самому себ.
Некрасовъ родился 22 ноября 1821 года, какъ извстно, въ семь небогатаго помщика, и съ 16-ти лтъ уже сталъ жить на свой собственный счетъ. До тридцати лтъ эта жизнь была сплошной борьбой за существованіе, когда Некрасовъ, по его словамъ, ради хлба написалъ до 300 листовъ прозы. Это былъ ‘черный литературный трудъ въ вид разныхъ срочныхъ журнальныхъ работъ, навертывавшихся случайно’, говоритъ г. Скабичевскій. Просто удивительно, какъ поэтъ находилъ еще силы отдаваться своему призванію, такъ какъ въ промежуткахъ между писаньемъ рецензій, водевилей, романовъ, критическихъ статеекъ, имъ были написаны т его произведенія, которыя заставили Блинскаго привтствовать въ лиц Некрасова ‘истиннаго поэта’. Только со второй половины 50-хъ годовъ начивается боле свтлая полоса въ жизни Некрасова, когда расцвтъ русской жизни отразился и на ‘Современник’, до тхъ поръ едва-едва дышавшемъ. Тмъ не мене, къ этому періоду, съ 1846 по 1855 годъ, относятся лучшія его вещи, особенно лирическія, которыя признаются шедеврами даже критикой, отрицательно относящейся къ Некрасову, какъ поэту ‘гражданской скорби’. Кто не знаетъ: ‘ду-ли ночью по улиц темной’, ‘Поражена потерей невозвратной’, ‘Я сегодня такъ грустно настроенъ’, ‘О, письма женщины намъ милой’, ‘Мы съ тобой безтолковые люди’, и его большихъ вещей той же эпохи ‘Псовая охота’, ‘Саша’, ‘Въ тоск по юности моей’ и др.? Этотъ первый періодъ журнальной дятельности, совпавшій съ особенно печальной полосой русской жизни, и выработалъ изъ Некрасова закаленнаго бойца, котораго никакія послдующія неудачи не могли сокрушить и длали только сильне и боле стойкимъ.
Второй періодъ, съ 1856 по 1866 г., былъ самымъ блестящимъ и плодотворнымъ. Время ‘Современника’, когда Некрасовъ работалъ рука объ руку съ Чернышевскимъ и Добролюбовымъ, сказалось необыкновеннымъ подъемомъ духа поэта, и лучшія его большія произведенія явились тогда, а именно: ‘Коробейники’, ‘Морозъ Красный-носъ’, ‘Крестьянскія дти’, ‘желзная дорога’, знаменитое ‘Размышленіе у параднаго подъзда’. Пвецъ народнаго горя созрлъ вполн, его протестъ противъ зла, въ начал неопредленный и безформенный, получилъ вполн сознательную цль и стремленіе, намтилъ ясную дорогу, съ которой поэтъ уже не сходилъ ни разу. ‘Муза мести и печали’ съ тхъ поръ не умолкаетъ, и каждое новое произведеніе становится ярче, сильне, стихъ ‘пронзительно-унылый’ — тверже и выработанне. Закрытіе ‘Современника’ въ 1866 г. не отражается упадкомъ силъ и уныніемъ въ работ поэта, какъ показываетъ вышеприведенное стихотвореніе ‘Неизвстному другу’, которое по сил выраженія иметъ мало равныхъ въ русской поэзіи. ‘Медвжья охота’ и ‘Ддушка’ свидтельствуютъ, какой высоты достигъ Некрасовъ въ эту тяжелую пору жизни, когда любимая его журнальная дятельность прекратилась.
Третій, самый близкій къ намъ и по времени, и по направленію, періодъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ показалъ, сколько еще силъ таилось въ душ Некрасова. Вмст съ Щедринымъ, Елисевымъ и г. Михайловскимъ, Некрасовъ создалъ настоящій журналъ, типъ котораго до сихъ поръ преобладаетъ въ журналистик, сохранившись почти безъ измненій до нашихъ дней. Къ этому времени относятся вещи, пользующіяся особой популярностью — ‘Русскія женщины’, самое большое по размрамъ произведеніе ‘Кому на Руси жить хорошо’, сатира ‘Современники’ и ‘Послднія псни’, которыя заканчиваются великолпнымъ обращеніемъ къ муз,— послднимъ произведеніемъ, написаннымъ почти наканун смерти:
О муза! я у двери гроба!
Пускай я много виноватъ,
Пусть увеличитъ во сто кратъ
Мои вины людская злоба —
Не плачь! Завиденъ жребій нашъ,
Не наругаются надъ нами:
Межъ мной и честными сердцами
Порваться долго ты не дашь
Живому кровному союзу!
Не русскій — взглянетъ безъ любви
На эту блдную, въ крови изсченную музу…
Слова поэта оказались пророческими. За эти двадцать лтъ, протекшихъ со дня его смерти, многое измнилось, но ‘кровный союзъ’ между поэтомъ и его читателями такъ же живъ, какъ живъ интересъ и любовь къ народу, несравненнымъ печальникомъ котораго до сихъ поръ остается Некрасовъ. Начинаютъ доходить и до народа его произведенія, какъ, напр., ‘Коробейники’ въ дешевомъ изданіи, нкоторыя мелкія стихотворенія въ школьныхъ изданіяхъ, и если чего мы можемъ пожелать, вспоминая о тяжелой утрат, понесенной обществомъ двадцать лтъ назадъ, то — лишь бы скоре настало время, когда бы народъ могъ познакомиться въ полномъ объем съ твореніями пвца своихъ страданій.
Какія бы перемны ни настали въ общественномъ настроеніи, память Некрасова не изчезнетъ и не изгладится, и ‘муза мести и печали’ навсегда останется дорога сердцу русскаго читателя. Можетъ мняться форма, въ которой выражается любовь къ народу, въ зависимости отъ нашего пониманія его нуждъ и потребностей, но основной тонъ отношенія къ народу, данный Некрасовымъ,— неизмненъ.