Памяти Г. И. Успенскаго
В. Мякотинъ.
‘Русское Богатство’, No 4, 1902
Памяти Г. И. Успенскаго, Мякотин Венедикт Александрович, Год: 1902
Время на прочтение: 6 минут(ы)
24 марта умеръ Глбъ Ивановичъ Успенскій. Русская литература понесла въ его лиц большую, невознаградимую потерю и горечь этой потери мало уменьшается тмъ, что она совершилась въ сущности задолго до смерти писателя. Еще десять лтъ тому назадъ роковая болзнь оторвала Успенскаго отъ литературы и для него лично смерть явилась лишь избавленіемъ отъ мукъ и страданій жизни. Но, пока онъ былъ живъ, все еще трудно врилось въ безвозвратность этой потери и, вопреки очевидности, хотлось надяться, что померкшій свтъ могучаго таланта вновь разгорится яркимъ пламенемъ, что голосъ любимаго писателя снова зазвучитъ въ литератур. Теперь всмъ надеждамъ положенъ конецъ…
Надъ свжей могилой трудно говорить о дорогомъ покойник, но трудно и пройти мимо нея молча, не вспомнивъ о томъ, кто въ ней лежитъ и кому мы такъ многимъ обязаны. Русское общество похоронило въ Успенскомъ не только огромный художественный талантъ, но и одного изъ лучшихъ своихъ учителей, одного изъ наиболе чистыхъ и беззавтныхъ друзей народа. Успенскій писалъ не для народа,— народъ и теперь еще, къ сожалнію, слишкомъ мало знаетъ его,— но мысль о народ, объ его нуждахъ и интересахъ занимала центральное мсто въ міросозерцаніи покойнаго писателя и мало кто изъ нашихъ писателей-художниковъ сдлалъ такъ много для проведенія этой мысли въ сознаніе русскаго общества, какъ Успенскій. Его литературная дятельность началась въ эпоху, непосредственно послдовавшую за пробужденіемъ Россіи отъ вкового сна, въ эпоху тхъ ‘великихъ реформъ’, которыя въ свою очередь явились отраженіемъ, хотя и неполнымъ, великихъ идей, взволновавшихъ русскую жизнь. Рушился старый, крпостной и крпостническій, строй, не знавшій человческихъ правъ, рушился, казалось, безповоротно,— и сама собою выростала задача созданія новыхъ формъ жизни, въ которыя могла бы умститься сознавшая себя человческая личность. Лучшіе умы и лучшія сердца эпохи отдавали свои силы на ршеніе этой задачи. ‘У всего тогдашняго молодого поколнія,— вспоминалъ впослдствіи Успенскій,— было большое и дйствительно общее дло’, и такого дла ‘было много какъ для маленькаго человка, такъ и для большого’. Съ освобожденіемъ крестьянъ на арену исторіи вышли народныя массы и въ виду этого всмъ, кто цлью своей дятельности ставилъ общее счастье, ‘надобно было много думать объ общемъ стро народной жизни’. Особенно много надо было думать объ немъ тмъ, кто мечталъ объ ‘обновленіи жизни, обезличенной бурмистрами, самостоятельнымъ стараніемъ народныхъ массъ о собственномъ и взаимномъ благополучіи’, кто стремился перестроить эту жизнь на началахъ свободы и самостоятельности личности и человческой солидарности. Самъ Успенскій всецло отдался этимъ думамъ и первымъ его вкладомъ въ литературу было изображеніе обезличивавшихъ народную массу порядковъ стараго строя и ‘разоренія’ этого строя при вяніи новыхъ идей.
Съ этого момента и до конца своей литературной дятельности Успенскій съ неослабнымъ интересомъ, съ напряженнымъ и страстнымъ вниманіемъ вглядывался въ жизнь народныхъ массъ, отдавая изслдованію этой жизни весь свой блестящій умъ, весь свой художественный талантъ. ‘Упорствуя, волнуясь и спша’, велъ онъ это изслдованіе и, такъ же ‘волнуясь и спша’, нервно и горячо длился результатами своей работы съ читателемъ, заражая его своимъ повышеннымъ настроеніемъ, своею любовью и ненавистью и увлекая за собою на тотъ путь, по которому шелъ самъ. Этотъ путь уже очень скоро оказался гораздо боле длиннымъ и тернистымъ, чмъ можно было думать сначала. ‘Разореніе’ стараго строя не было еще полнымъ его разрушеніемъ. Идея, легшая въ основаніе прогрессивнаго движенія 60-хъ и 70-хъ годовъ, ‘не успла даже и начать осуществляться на дл, какъ угрюмая, сердитая старина стала ему поперекъ’. Говоря опять-таки словами Успенскаго, ‘эта старина, съ первыхъ же дней реформы, направила всю свою стихійную силу на то, чтобы не дать ходу молодымъ побгамъ жизни’. Между тмъ, хотя такіе побги и были сильны, они не были многочисленны. Историческое прошлое подготовило на русской почв слишкомъ мало людей, способныхъ къ добровольному и сознательному несенію бремени новыхъ идей, къ ‘дйствительному опыту переработки собственной личности практическимъ, свободнымъ дломъ во имя общаго, массоваго счастья’. Благодаря этому новое дло, выдвинутое условіями историческаго момента, въ значительной своей части попало въ старыя руки и потерпло въ нихъ соотвтственныя превращенія. Конфликтъ между новыми идеями, легшими въ основу ‘великихъ реформъ’, и старымъ строемъ, стихійно возстававшимъ противъ этихъ реформъ, затянулся въ такой обстановк надолго и породилъ въ русской жизни множество тяжелыхъ и разнообразныхъ драмъ. Одна изъ этихъ драмъ особенно часто привлекала къ себ вниманіе Успенскаго и особенно ярко изображалась имъ. Это была драма, вытекавшая изъ ‘болзни совсти’, болзни, которая лишала русскаго интеллигентнаго человка возможности ‘настоящей’, ‘подлинной’ жизни вн связи съ народною массой, а въ высшихъ своихъ проявленіяхъ толкала его на дорогу дятельной работы для общаго счастья, основаннаго на гармоничномъ, цлостномъ развитіи личности.
Въ извстной мр такое гармоническое развитіе человческой личности Успенскій находилъ въ жизни крестьянства. Но та горячая, кровная любовь къ народу, какая жила въ душ Успенскаго, не ослпляла его глазъ и не вела его на путь идолодоклоннической идеализаціи народной жизни. Указывая на ‘правду’ трудовой жизни крестьянства, онъ вмст указывалъ и на то, что эта правда далеко не тожественна съ ‘справедливостью’. Говоря о гармоніи крестьянскаго быта, онъ настойчиво подчеркивалъ, что эта гармонія создана не страданіями человческаго сердца и усиліями человческой мысли, а стихійною ‘властью земли’, и не только можетъ, но и должна рушиться, какъ только такая власть будетъ поколеблена новыми условіями быта. Сохраненіе гармоніи народной жизни и возведеніе этой гармоніи отъ простой правды на степень правды, освщенной человческимъ сознаніемъ и человческой совстью, ‘правды-справедливости’, представлялось ему возможнымъ лишь при условіи внесенія интеллигенціей въ народную среду ‘науки о высшей правд’, науки, какая должна бы была ‘прямо, смло и широко касаться самыхъ жгучихъ общественныхъ вопросовъ,— тхъ самыхъ вопросовъ, до которыхъ додумалась и дошла человческая всескорбящая мысль въ ту самую минуту, которую мы переживаемъ’. И дятельность Успенскаго въ значительной своей части являлась горячимъ призывомъ, обращеннымъ къ русской интеллигенціи,— нести въ народъ эту ‘науку о высшей правд’ и тмъ самымъ освободить народную жизнь отъ засариванія ея ‘старымъ національнымъ и европейскимъ хламомъ’, отъ подчиненія всмъ роковымъ перипетіямъ капиталистическаго процесса. Этотъ призывъ не остался безъ отклика, но самоотверженные люди, послдовавшіе за нимъ, встртили на своемъ пути слишкомъ многочисленныя и серьезныя препятствія, масса общества, мало затронутая работою пробуждавшейся совсти, оставалась слишкомъ инертною,— и грандіозная задача, которая была поставлена поколніемъ Успенскаго и которой онъ самъ отдалъ свои силы, осталась невыполненной.
‘Господинъ Купонъ’ безпрепятственно ворвался въ народную жизнь, и правдивому лтописцу этой жизни пришлось изображать жестокія опустошенія, производившіяся въ ней хозяйничаньемъ рокового пришельца, рисовать картины новаго ‘разоренія’, на этотъ разъ — разоренія едва сложившагося самостоятельнаго крестьянскаго хозяйства, и задаваться вопросомъ: ‘что будетъ?’ ‘Не ‘что длать?’, не ‘какъ жить на свт?’ — этому ужъ не время!’ — прибавлялъ Успенскій {См. письмо Успенскаго къ В. М. Соболевскому, приведенное H. K. Михайловскимъ въ мартовской книжк ‘Р. Богатства’.}. Его произведенія становились все мрачне по мр того, какъ рдли ряды благородныхъ борцовъ за массовое счастье и сгущались тучи ‘ястребовъ’, рявшихъ надъ русской деревней. Все съ большею горечью изображалъ въ эту пору Успенскій результаты ‘пустопорожней суеты нашей внутренней жизни и нашей бездйствующей совсти’, съ все возраставшею скорбью звалъ ‘изъ тоски, тьмы и смерти выбираться на блый свтъ, къ живой забот о живомъ’. ‘Наисущественнйшій признакъ нашего времени,— писалъ онъ въ этотъ періодъ своей жизни,— настойчивое, грубое стремленіе оберечь только свою личность, свои ничтожныя личныя надобности и желанія и освободиться отъ малйшей личной тяготы, налагаемой взаимными отношеніями человка къ человку’. Самъ Успенскій и въ эту мрачную эпоху 80-хъ и начала 90-хъ годовъ съ прежнимъ вниманіемъ слдилъ за народною жизнью, съ прежней настойчивостью будилъ общественную совсть и голосъ его не утратилъ своей силы. Но эта работа въ конецъ надорвала нервный и уже сильно изломанный жизнью организмъ. Измученный умъ не выдержалъ великой скорби чуткаго сердца и ‘тьма и смерть’, надвинувшіяся на общественную жизнь, поглотили и свтлый талантъ Успенскаго…
Теперь изстрадавшійся писатель умеръ, но его произведенія живутъ и трудно предвидть то время, когда они могли бы отойти въ область забвенія. ‘Переходное время’, на несообразную продолжительность котораго такъ часто и такъ горько жаловался Успенскій, все еще тянется въ нашей жизни, великая тяжба между новыми идеями и старымъ строемъ все еще остается нершенной и незаконченной. Голосъ писателя, сумвшаго соединить въ своемъ міросозерцаніи отстаиваніе интересовъ труда съ защитою цлостнаго развитія человческой личности и защиту самостоятельности личности съ проповдью человческой солидарности, сохраняетъ въ этихъ условіяхъ все свое значеніе. Если даже справедливы встрчающіяся въ печати утвержденія о наблюдаемомъ за послдніе годы ослабленіи интереса читающей публики къ произведеніямъ Успенскаго, то, несомннно, такое ослабленіе можетъ быть только временнымъ и скоропреходящимъ и вмст съ начинающимся оживленіемъ общественной жизни долженъ возрасти интересъ и къ произведеніямъ одного изъ самыхъ убжденныхъ и чистыхъ проповдниковъ обновленія этой жизни. Спеціальныя условія современнаго состоянія русской жизни, придающія произведеніямъ Успенскаго особенно жгучій интересъ, возводящія ихъ на степень необходимой настольной книги русскаго читателя, рано или поздно, конечно, минуютъ, но вмст съ ними еще не исчезнетъ значеніе этихъ произведеній. Рдкое художественное дарованіе, блещущее въ нихъ, необыкновенная глубина ихъ содержанія и близкое знакомство ихъ автора съ народной жизнью и психологіей, въ связи съ его горячей любовью къ народу и искреннимъ уваженіемъ къ человческой личности,— все это надолго обезпечиваетъ Успенскому одно изъ наиболе почетныхъ мстъ не только въ исторіи русской литературы, но и въ памяти русскаго читателя. Поколнія, идущія намъ на смну, найдутъ въ его произведеніяхъ не только яркую и правдивую, хотя и не совсмъ полную, исторію одной изъ самыхъ многозначительныхъ эпохъ въ развитіи русскаго общества и народа, но и животворный источникъ большого эстетическаго наслажденія и высокихъ нравственныхъ эмоцій. Для насъ же, еще не изжившихъ наслдія той эпохи, лтописцемъ которой явился Успенскій, онъ и посл своей смерти остается не только обаятельнымъ художникомъ, влекущимъ къ себ силою глубоко выстраданнаго слова, но и надежнымъ учителемъ въ дл ‘живой заботы о живомъ’.