Ожерелье королевы
Ожерелье королевы
Соч. Г. Безансон
Перевод с французского Л. А—ъ.
I.
I.
II.
II.
III
III
IV
IV
————————————————————————
Ожерелье королевы, Безансон Г., Год: 1918
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Дежурный распахнул двери и доложил:
— Ее Величество Королева Голландии!
И молодая женщина во всем расцвете своей нежной красоты вошла в кабинет императора.
— Итак, Гортензия, — сказал Император с отеческой нежностью, которую он ей всегда высказывал, вы, — королева доброго и храброго народа. Вы поедете завтра с вашим мужем в сопровождении посланников Батавской республики, которым она поручила просить у меня короля. Но я не хочу, чтобы жена какого-нибудь богатого бурмистра могла затмить вас в глазах вашего нового двора. Вот довольно красивое ожерелье, которое я вас прошу принять.
Говоря это, он открыл перед ней большой футляр.
— О, Ваше Величество, даже моя мать не имеет ничего подобного, — сказала ослепленная молодая женщина, видя сверкающую на атласной подкладке драгоценность. Не только бриллианты, его составляющие, были большой ценности, но оправа, работа, фермуар — все заслуживало названия шедевра. Без сомнения, скромность, с которой Наполеон назвал эту драгоценность ‘довольно красивым ожерельем,’ была только внешняя, т. к. заказывая его Фонсье, ювелиру Жозефины, он объявил, что желает иметь наилучшее и не стоит за ценой. Движение восхищения и удовольствия его падчерицы вызвало на его губах улыбку удовлетворения.
— Носите его на память обо мне, — продолжал Император, — оно не куплено за счет других, я заплатил за него моими сбережениями.
И, взяв ожерелье, он надел его на эту красивую шею, белизна и красота которой заслуживали, по метафоре того времени, названия лебединой. Бриллианты переливаются, как капли воды на этой перламутровой белизне, но отблеск света превращает их в капли огня. Гортензия несколько мгновений смотрит на картину, которую отражает ей зеркало, находящееся против нее. Королева! Итак, значит это правда? Пышная церемония, во время которой сегодня утром Наполеон возложил на голову своего брата Людовика корону Голландии, казалась ей сновидением. Эти бриллианты повторяют ей, что она сядет на трон. Грустная улыбка приоткрывает ее розовые губы, в то время как она как в волшебном зеркале видит совершенно другие картины своего сиротского прошлого.
11-летняя Гортензия работает в глубине белошвейной мастерской… т. к. платок рабочей может предохранить от гильотины маленькую, белокурую головку аристократки. Затем, несколько позднее, она — подросток горько плачет в пансионе Канпан, потому что слишком бедна, чтобы получить новое платье одновременно со своими подругами. И наконец — та, которая с такой боязнью видела отчима, входящего в ее жизнь и в жизнь ее брата Евгения. Тогда она не могла предвидеть, какие узы любви и благодарности привяжут ее к этому человеку, такому великому и такому доброму!..
Чуть заметные слезы блестят в ее прекрасных глазах, как пыль брильянтов.
—Ах! Ваше Величество, как вы добры! — шепчет она из глубины сердца Наполеон с отеческой нежностью целует ее в лоб, говоря с благосклонным достоинством:
— Прощайте, сударыня… Я желаю Вашему Величеству счастливого пути.
Девять лет прошло среди трагических происшествий: война с Испанией и русская кампания нанесли первые удары обаянию славы Империи. Интимная жизнь Наполеона также пережила глубокий переворот: рыданья отверженной Жозефины сменились криком новорожденного Римского короля. Потом французская кампания прибавила к прошлогодним боевым успехам печальные, ужасные победы, одержанные над Францией. Фонтенебло видел прощание императора с его боевыми товарищами, его горячий поцелуй знамени.
Остров Эльба, кажущаяся покорность сверженного полубога, сто дней, этот императорский роман приключений наэлектризовали Францию. За ними последовало Ватерлоо. Наполеон, принужденный покинуть Елисейский дворец, укрылся в Мальмезоне. Увы! Нет его доброй Жозефины, как он любил ее называть, которая своей преданной любовью могла бы уврачевать его нравственные раны. Розы Мальмезона расцвели, но Жозефина увяла. Смерть одним дуновением унесла ее… Может быть, запах ее духов носится еще в этих апартаментах, может быть эти мягкие шелковые подушки сохраняют следы ее слез… Духи… слезы…Недостаточно ли этого, чтобы охарактеризовать легкомысленную, но любящую креолку, которая никогда не могла противостоять ни удовольствию быть прекрасной, ни радости быть доброй, и которая в Мапьмезоне приняла венец страданий?.. Легкие женские шаги… Шорох платья… Пробужденный от своих мрачных мечтаний, Наполеон поднял голову. Может быть это сострадательная тень его доброй Жозефины? Почти: это ее дочь. Бывшая Голландская королева приближается к Императору и протягивает ему бриллиантовое ожерелье, которое лежит в ее прекрасных руках, как в чаше.
— Ваше Величество, помните ли вы тот подарок, который вы мне сделали в Сен-Клу девять лет тому назад?
— Да. Что же, Гортензия, что вы от меня желаете? — шепчет он полным участья и грусти голосом.
— Ваше Величество, когда вы сделали меня королевой, выдали мне эту драгоценность. Но я больше не королева, а вы несчастны. Возьмите это ожерелье, которое, как говорят, имеет большую ценность.
— Зачем лишать его вас, Гортензия — говорит Император, скрывая под напускной холодностью глубокое волнение, которое причинил ему этот великодушный поступок. — Это, может быть, половина вашего состояния.
— Ваше Величество, это все, что я имею в настоящее время, — объявила она с благородной скромностью.
— Но вы не думаете о ваших детях.
— Они не будут упрекать мать за то, что она возвратила своему благодетелю часть богатств, которыми он ее осыпал.
И бывшая Голландская королева залилась слезами. Наполеон смотрел, как текли эти слезы, вылившиеся из сердца, полного благодарности и бескорыстной преданности.
— Нет, нет, я не могу — повторил он, тихонько отталкивая протянутый ему дар. Белыя руки умоляюще сложились над сокровищем:
— Возьмите, Ваше Величество… Сюда идут… Возьмите же…
Через несколько часов королевское ожерелье, зашитое в тафтяную ленту, лежало в поясе Императора. Шесть недель спустя, в тот момент, когда он покидал Беллерофон, чтобы сесть на ‘Нортумберланд’, Наполеон, который утомился хранить драгоценный пояс, нашел средство передать его украдкой одному из своих товарищей по ссылке, Лас-Казасу. Этот последний взял его и заботливо спрятал. Только на острове Св. Елены он узнал, что пояс содержит. Но Наполеон не то по капризу, не то потому, что он считал драгоценность лучше спрятанной от возможных обысков у Лас-Казаса, чем у себя, но он не позволил Лас-Казасу отдать ему пояс. Пришел день, когда Лас-Казас, обвиненный правительством в переписке с заговорщиками, был разлучен со своим повелителем и содержался под стражей до своего отъезда, что поставило его в невозможность возвратить Наполеону его драгоценность.
Наполеон три года находится на острове Св. Елены. Приезд Гудзона Лау, губернатора острова, который сменил адмирала Копбурна, начал собой эпоху обид и притеснений, которые делали еще более тяжелым положение знаменитого пленника. Теперь он гуляет только в маленьком Лангвудском парке или в ближайших окрестностях, на этих утесистых плоскогориях, где так мало зелени, где небо почти всегда покрыто тучами, где дует сильный и холодный ветер и где дождь идет также часто, как в Ирландии. Но с некоторого времени он не может сделать шагу за узкие пределы своего бедного жилища, не встречая тотчас же английского офицера, который видимо ищет случая подойти к нему. Но Наполеон, выведенный из себя этим преследованием, поворачивает назад, как только он видит слишком знакомый силуэт. Однажды, когда англичанин стал смелее и приближался с решительным видом, Наполеон вскричал достаточно громко, чтобы быть услышанным: ‘Опять этот человек!.. Какое наказание!.. Неужели я не могу подышать воздухом, не имея за собой шпиона’.
Не смущаясь этим восклицанием, незнакомец на этот раз преградил Наполеону дорогу и очутился перед ним. Он имел спокойное и открытое лицо, один из тех взглядов честного человека, прямых и светлых, которые с трудом согласуются с мыслью о шпионстве и доносе.
‘Ваше Величество’ — пробормотал он. Это обращение, строго запрещенное на острове, могло бы предупредить Наполеона, что он имеет дело не с врагом. Для сановников Св. Елены, император был только ‘генерал Бонапарт’. Но он, без сомнения, видел в этой обходительности притворство и западню. ‘Назад, сударь, — вскричал он, уйдите, я вам это приказываю’. ‘Ваше Величество ошибается, — возразил офицер с чисто британской невозмутимостью и прибавил магические слова, которые должны были вселить доверие в пленнике, ‘Граф Лас-Казас… Ожерелье королевы Гортензии’….
Наполеон действительно остановился, но все еще не смотря на него… ‘Ну, что же сударь?’ ‘Пусть Ваше Величество соизволит продолжать свою прогулку, не обращая на меня внимания. Я имею тут это ожерелье, которое граф Лас-Казас доверил мне возвратить вам’.
‘В течении двух лет я тщетно искал случая для этого. Ваше Величество, сделайте так, чтобы я мог бросить его в вашу шляпу’. Наполеон обнажил голову. И это было то движение, которое ему следовало сделать. Англичанин сейчас же бросил ожерелье в шляпу, прошептав:
‘Пусть Ваше Величество соблаговолит простить мне мою надоедливость. Моя миссия выполнена. Прощайте, Ваше Величество. Да хранит вас Бог’. И английский офицер удалился с невозмутимостью, которая его не покидала. Наполеон молча поклонился ему, без сомнения, воздав в своем сердце должное этой примерной честности. Действительно, Лас-Казас, покидая остров, вверил чести одного британского офицера, лицо которого внушило ему доверие, вклад, который он не мог отдать своему повелителю.
‘В этом’, — сказал он ему тихо, — ‘моя честь и честь моей семьи’. Доставляет удовольствие приветствовать через век эту благородную и простую честность, потому что она показывает в этом прежнем враге достойного предшественника тех, которые сегодня братья по оружию наших солдат и великодушно проливают свою кровь вместе с нашей на поле битвы.
Вот последний акт трагедии, последняя песнь эпической поэмы. Наполеон умирает, окруженный вернейшими из своих верных товарищей, не покидавших его в течении шести лет суровой ссылки: Граф Бертран и его жена, граф Монтолон, который проводит ночи около августейшего больного и окружает его сыновними заботами, с помощью камердинера Маршана, услуги которого по удостоверению самого Императора были услугами друга. Наполеону осталось жить всего 8 дней. Сидя в кровати, всегда владеющий собой, несмотря на свои ужасные страданья, он выбирает из драгоценностей, положенных перед ним, дорогие вещи, чтобы раздать их своим верным товарищам. Среди них находится ожерелье, которое когда-то блестело на лебединой шее Гортензии и которое после стольких превратностей будет служить великолепной ценой благодарности императора. Наполеон берет его и, протягивая Маршану: ‘Возьми, — говорит он молодому человеку, с невыразимо грустной и неземной улыбкой умирающего: — это добрая Гортензия, покидая Мальмезон дала мне это ожерелье, думая, что оно может мне пригодится. Оберни его вокруг тела. Когда ты будешь во Франции и сможешь им распоряжаться, оно даст тебе возможность дождаться исполнения моего завещания. Женись на дочери одного из моих героев. Многие из них несчастные, я это знаю’. Утомление помешало Наполеону окончить, он упал на подушки. Маршан рыдал, с разбитым сердцем… И бриллианты блестели, как слезы.
Когда его господин испустил последний вздох, Маршан вернулся во Францию. Ему не было 30-ти лет, и он осуществил желание Императора, женившись на дочери генерал-лейтенанта Брайера. Не правда ли, что история этого ожерелья прекрасна? В противоположность знаменитому ‘Ожерелью королевы’ возбуждавшему только алчные желанья подлоги, ложь и бесконечную клевету, судьбой этого было проходит через честные и благородны руки и служит поводом великодушных поступков.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1918, No 4—6. С. 29—32.