Отвтъ на рецензiю.
Отвтъ на рецензiю.
‘Гражданин’, No 26, 1873
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/26junN26.htm
Н. Страховъ.
Ответ на рецензию, Страхов Николай Николаевич, Год: 1873
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Рецензiя на мою книгу ‘Мiръ какъ цлое’, появившаяся въ журнал ‘Знанiе’ (1873, No 1, стр. 27-36), хотя враждебна книг по направленiю, но написана такъ ясно и отчетливо и иметъ въ такой степени серьозный тонъ, что еслибы я не сталъ отвчать на нее, можно бы было пожалуй обвинить меня въ маломъ интерес къ длу, къ тому предмету, которому посвящена моя книга.
Но я нахожусь въ большомъ затрудненiи. Имю ли я право требовать, чтобы мой рецензентъ былъ заинтересованъ мышленiемъ, былъ дйствительнымъ искателемъ истины? Какiя тяжкiя требованiя для журнальнаго рецензента! Вполн чувствую ихъ несоразмрность и несправедливость, а между тмъ нельзя мн отъ нихъ отступиться, такова моя книга, такова ея точка зрнiя, что разсуждать о ней иначе значило бы упустить изъ виду самую сущность дла. ‘Вся моя цль’, сказано у меня въ предисловiи, ‘какъ будто состояла только въ томъ, чтобы во что бы то ни стало разбудить читателя, возбудить въ немъ философскую дятельность мысли’ (стр. IV). Слдовательно, мн нужно теперь разобрать, достигъ ли я своей цли, разбудилъ ли я рецензента, или нтъ? Я отъ него хотлъ мышленiя, — значитъ съ этой стороны и долженъ судить о томъ, чт онъ написалъ.
Въ самомъ начал рецензентъ пишетъ: ‘Существенная часть книги, по словамъ автора, — первая’ (стр. 27). Вотъ сразу большая и важная ошибка, я этого и не думалъ и не говорилъ, я не называлъ первой части существенною, я сказалъ только, что она излагаетъ главный взглядъ книги (стр. XIII). Но, хотя вторая часть трактуетъ о боле частныхъ вопросахъ, я считалъ ее — по строгости метода, по тщательности обработки, наконецъ по большей опредленности разбираемыхъ ученiй — не только не мене, а даже боле существенною, чмъ первая часть. Между тмъ рецензентъ ничмъ этимъ не заинтересовался и разсудилъ такъ: ‘Вторая часть составляетъ только критику существующихъ взглядовъ, а не изложенiе опредленнаго ученiя. Слдовательно на первую часть мы и должны обратить главное вниманiе’ (стр. 27).
Это слдовательно и нелогично, и очень для меня обидно: самая сильная часть книги не удостоилась вниманiя рецензента.
Другiя слова моего предисловiя безъ моей вины были причиной другой ошибки рецензента. Я сказалъ, что признаю гегелевскую методу полнымъ выраженiемъ научнаго духа. Отсюда рецензентъ выводитъ, что у меня въ метод двойственность, что я смотрю на мiръ какъ натуралистъ и какъ метафизикъ. Прежде чмъ вывести такое заключенiе рецензенту слдовало бы доказать, что метода натуралистовъ и философская метода Гегеля — дв вещи дйствительно различныя, никакъ несовмстимыя. Но онъ и не задумался надъ этимъ, когда ему попалось великое имя Гегеля, то онъ заране ршилъ, что все идущее отъ него не можетъ быть ничмъ, кром ереси и заблужденiя. Такова слава философiи въ наше время, таковы закоренлые предразсудки относительно этой науки, — и мой рецензентъ сталъ судить мою книгу не по самой книг, а по этимъ предразсудкамъ. Какъ трудно заставить людей думать! Они читаютъ, но не врятъ не только автору, а и самимъ себ: они шагу не ступятъ безъ авторитета и думаютъ, что и вс другiе въ этомъ на нихъ похожи.
Я назвалъ человка центромъ мiра. Рецензентъ ршительно отвергаетъ эту мысль, и вотъ на какомъ основанiи: ‘человкъ какъ центръ мiра‘, говоритъ онъ, — ‘выраженiе, не имющее въ глазахъ натуралиста никакого смысла’ (стр. 28). Да почему же я долженъ ограничиваться тмъ какъ выражаются и чему учатъ натуралисты? Разв я не могу самъ выбирать свои выраженiя, самъ опредлять ихъ точный смыслъ, самъ доказывать справедливость этого смысла? Почему вы не хотите слдовать за моею мыслью и ставите мн въ стыдъ, что этой мысли нтъ у другихъ? Почему наконецъ вы не въ силахъ поврить, что это — моя мысль, а думаете, что я только твержу слова Гегеля, какъ вы сами только твердите слова натуралистовъ?
Въ разбираемой мною рецензiи есть черта очень для меня лестная: рецензентъ ни разу не укоряетъ меня ни въ какой ошибк противъ естественныхъ наукъ, онъ не нашелъ ни единаго промаха, который бы показалъ, что я недостаточно свдущъ въ этихъ наукахъ, или смутно понимаю то, чему он учатъ. Вотъ доказательство, что я не отвергаю натуралистовъ и не противорчу имъ, а только стараюсь расширить ихъ методъ, взять дло глубже и пойти въ немъ дальше чмъ они. Къ несчастiю этого-то рецензентъ мой и не замчаетъ. Поэтому, хотя я глубоко и искренно благодаренъ ему за похвалы (такая для меня рдкость!), но не могу принять ихъ безъ ограниченiя. ‘Первыя (четыре) главы’, — пишетъ онъ, ‘представляютъ чрезвычайно ясное и послдовательное изложенiе унитарнаго взгляда на природу’. Дйствительно взглядъ мой есть взглядъ унитарный, но не въ томъ смысл, какъ его понимаетъ и толкуетъ рецензентъ. Рецензенту не приходитъ и на мысль, чтобы я самъ могъ думать, ему все кажется, что я просто твержу обыкновенное ученiе натуралистовъ, и, сколько я ни старался, онъ не замтилъ моей собственной мысли, отъ которой однако же зависитъ самая ясность и послдовательность, заслужившая его похвалу. Не мудрено поэтому, что онъ потомъ находитъ у меня противорчiя.
‘Зачмъ’, спрашиваетъ онъ, ‘г. Страховъ ищетъ существеннаго признака организмовъ, котораго, какъ видно по его же изложенiю, и быть не можетъ?’ Вотъ упрекъ чрезвычайно странный, если принять дло въ прямомъ и строгомъ смысл и не предполагать, что я заране отказался отъ возможности найти то, чего желаю. Что можетъ быть естественне и правильне, какъ искать различiя между вещами? Какое бы единство мы ни предполагали въ природ, между произведенiями ея существуютъ различiя, которыя изслдовать не только позволительно, а вполн необходимо. Признаки, которыми различаются вещи, имютъ различную важность, одни изъ нихъ боле существенны, другiе мене. Задача изслдователя, конечно, должна состоять въ томъ, чтобы найти, если возможно, самые существенные признаки. Вотъ простой смыслъ моихъ разсужденiй и моихъ прiемовъ. Если же они не понравились рецензенту, то только потому, что онъ закоренлый метафизикъ, что онъ подозрительно смотритъ на всякое слово и разсужденiе несогласное съ его собственной метафизикою. Въ слов существенный признакъ онъ видитъ не тотъ смыслъ, какой оно иметъ прямо и просто, онъ видитъ здсь посягательство на единство природы. Онъ заране положилъ, что съ нкоторой весьма отвлеченной точки зрнiя вс предметы однородны, что всякiя различiя суть видимость, исчезающая передъ взоромъ науки. И вотъ онъ съ упрекомъ спрашиваетъ: зачмъ г. Страховъ ищетъ существеннаго признака организмовъ?
Дло, однако же, идетъ такимъ образомъ не сплошь во всей рецензiи, не все меня только укоряютъ, что я держусь однихъ авторитетовъ и уклоняюсь отъ другихъ. Я усплъ таки разбудить своего рецензента, и онъ, хотя съ нкоторымъ пренебреженiемъ, ршается разсуждать со мною и опровергать мои мысли, слдя за самымъ ихъ развитiемъ, за тми основанiями, изъ которыхъ я ихъ вывожу. Эту снисходительность онъ оказалъ мн, къ сожалнiю, только въ двухъ пунктахъ: относительно той мысли, что совершенствованiе есть существенный признакъ организмовъ, и еще относительно положенiя, что человкъ есть предлъ Дарвиновской борьбы за существованiе.
Въ первомъ случа весь вопросъ въ томъ, различаются ли въ природ вещи и явленiя по своему совершенству? Я полагаю, что да, а рецензентъ, что нтъ.
Хотя рецензентъ и соглашается здсь разсуждать вмст со мною, но и тутъ онъ, конечно, не упустилъ изъ виду своего главнаго аргумента, который для него заране ршаетъ дло: онъ поражаетъ меня авторитетомъ натуралистовъ. ‘Въ научномъ смысл, говоритъ онъ, совершенный (терминъ, который такъ часто ведетъ къ недоразумнiямъ, что его лучше было бы совсмъ оставить) иметъ два значенiя: или лучше приспособленный, или боле сложный, дифференцированный‘ (стр. 29). ‘Другихъ научныхъ значенiй слова совершенный мы не знаемъ’ (стр. 30).
Это значитъ, что натуралисты не признаютъ никакого совершенства въ простомъ и прямомъ смысл этого слова, для нихъ вс вещи равны, и рецензентъ справедливо думаетъ, что при такомъ взгляд лучше бы выбросить вовсе слово совершенный.
Но дло въ дл, а не въ томъ ккъ думаютъ и говорятъ натуралисты. Я осмлился думать собственною головою и употреблять т слова, какiя нашелъ приличными для своихъ мыслей. Чтобы доказать, что въ мiр существуютъ различныя степени совершенства, я употребилъ въ своей книг совершенно неотразимый аргументъ, я разсуждалъ такъ: какъ бы мы ни смотрли на вещи, мы все-таки должны признавать, что истина выше заблужденiя, познанiе выше невжества, умный человкъ совершенне идiотa, правильное и ясное понятiе лучше неправильнаго и темнаго. Натуралисты, или какiе-нибудь другiе метафизики могутъ отрицать все, чт имъ угодно — различiе красоты и безобразiя, здоровья и болзни, даже пожалуй добра и зла, но различiя истины и заблужденiя и они отрицать не могутъ, потому что они сами искатели истины, сами борцы противъ заблужденiй, и въ этомъ исканiи и боренiи полагаютъ свою честь и достоинство. Такимъ образомъ этотъ аргументъ похожъ на декартовское cogito ergo sum, если я и во всемъ сомнваюсь, все отрицаю, то не могу, однако же, усомниться въ своемъ сомннiи, отрицать и свое отрицанiе.
Изъ моего аргумента легко сдлать выводъ относительно организмовъ. Если мышленiе зависитъ отъ организацiи, то очевидно организмъ боле способный находить истину, боле способный къ познанiю и мышленiю, долженъ быть признанъ и по самой своей организацiи боле совершеннымъ.
Рецензентъ выписываетъ все это мое доказательство, и чт же возражаетъ? ‘Г. Страховъ’, говоритъ онъ, ‘употребляетъ терминъ совершенный относительно умственнаго развитiя, очевидно, въ совершенно другомъ смысл, въ какомъ къ тлесному развитiю онъ неприложимъ. Для г. Страхова совершеннымъ въ томъ смутномъ значенiи, въ какомъ онъ употребляетъ этотъ терминъ, является то, что для другаго нисколько не совершенне, не лучше, все тутъ дло во вкус’ (стр. 29).
Какъ? неужели отъ вкуса зависитъ предпочитать истину заблужденiю, правильное понятiе ложному? Неужели познанiе и мышленiе являются совершенствомъ только для г. Страхова, а для другаго эти вещи нисколько не совершенне, не лучше, чмъ невжество и безсмыслiе? До чего мы дошли! И еще рецензентъ увряетъ, что я даю слову совершенный ‘смутное значенiе’! Нтъ, это значенiе такъ ясно, что ясне его и быть не можетъ, кто не длаетъ различiя между правильнымъ понятiемъ и неправильнымъ, между знанiемъ и незнанiемъ, тотъ уже вовсе не мыслитъ.
Рецензентъ, можетъ быть самъ хорошенько того не видя, стоитъ очевидно на такой точк зрнiя, съ которой умъ и глупость, истина и фантазiя — все одинъ и тотъ же вздоръ, все одинъ какой нибудь задержанный рефлексъ, все разные виды атомическихъ движенiй, изъ которыхъ ни одинъ ни лучше, ни хуже другаго. Но если такъ, то не о чемъ и не зачмъ разсуждать и спорить.
Дале рецензентъ длаетъ нсколько замчанiй имющихъ цлью опровергнуть вообще ‘мысль о совершенствованiи какъ индивидуальныхъ организмовъ, такъ и ихъ совокупности, или о стремленiи оpганизмовъ переходить въ высшiя формы‘. Но эти замчанiя, къ несчастiю, вовсе до меня не касаются, относятся не къ моимъ доказательствамъ и соображенiямъ. Рецензентъ утверждаетъ, что такъ называемый законъ совершенствованiя вовсе не есть законъ, а только описанiе явленiя, и что невозможно признавать для его объясненiя какую нибудь совершенствующую силу. Но я ни о чемъ подобномъ и не думалъ, я хотлъ именно сдлать только описанiе или опредленiе явленiя, а вовсе не объяснить его какою нибудь силою и законами ея дйствiй. Самъ же рецензентъ приводитъ на стр. 31 мое выраженiе, что въ организмахъ происходитъ ‘таинственный, самъ себя производящiй процессъ совершенствованiя’. Вотъ моя настоящая мысль. Для натуралистовъ въ природ нтъ ничего ни хорошаго, ни дурнаго и вс вещи одинаково понятны, то-есть одинаково безсмысленны, для меня въ природ есть красота и совершенствованiе, есть глубокая тайна, хотя и совершающаяся открыто и ежедневно передъ нашими глазами.
Но всего странне рецензенту показались мои мннiя о человк. По его мннiю человкъ ‘не иметъ никакого существеннаго, кореннаго отличiя отъ всякаго другаго животнаго, растенiя и минералла, однимъ словомъ отъ всякой другой вещи‘ (стр. 28), поэтому его очень удивляетъ, что ‘г. Страховъ никакъ не можетъ смотрть на человка также безхитростно, какъ и на всякiй другой естественный предметъ, постоянно видя въ немъ какую-то загадку par excellence’ (стр. 36).
Вотъ до какихъ временъ мы дожили, намъ говорятъ, что даже человка не надобно считать выше, чмъ какую бы то ни было другую вещь, что и на него слдуетъ смотрть точно также, какъ и на всякiй другой естественный предметъ. Это новйшiй взглядъ, безхитростный взглядъ химиковъ и физиковъ, которые какъ ни разлагали и не изслдывали человка, не нашли въ немъ ничего особеннаго.
О моихъ разсужденiяхъ по этому вопросу рецензентъ отзывается, собственно говоря, съ большою похвалою. Онъ говоритъ: на первомъ положенiи (то есть на томъ, что произведенiя природы различны по своему совершенству) г. Страховъ строитъ цлую систему, цлый рядъ выводовъ, въ конц котораго оказывается, что человкъ есть центръ мiра’ (стр. 30). ‘Заключенiя строго логичныя…’ Но рецезентъ отвергаетъ ихъ, самъ употребляя для этого строго логическiй прiемъ, ‘заключенiя строго логичныя’, говоритъ онъ, ‘но которымъ мы не придаемъ никакого значенiя, какъ основаннымъ на совершенно ложномъ основанiи (то—есть на мысли о различiи предметовъ по ихъ совершенству)’ (стр. 32).
Выходитъ, слдовательно, что если кто нибудь pшится признать, что въ мiр одна вещь бываетъ лучше или выше другой, то онъ долженъ будетъ признать цлый рядъ моихъ выводовъ и наконецъ тотъ выводъ, что человкъ есть центръ мiра. За такое заявленiе о сил и связности моихъ выводовъ я искренно благодаренъ рецензенту.
Но мысль о центральности человка изложена мною не въ вид одного общаго и отвлеченнаго вывода, я пояснялъ ее со многихъ и различныхъ сторонъ, съ какихъ можно разсматривать предметы природы. Собственно разсужденiямъ о человк посвящена статья Жители планетъ, чего, къ великому моему прискорбiю и удивленiю, никакъ не могутъ сообразить не только т читатели, которые ея не читали, и т писатели, которые не читавши ее бранятъ, но даже мой рецензентъ, который ее читалъ.
Изъ всхъ моихъ разсужденiй о человк рецензентъ остановился только на одномъ, — и по несчастiю какъ разъ на томъ, которому я не придавалъ особой важности, которое сдлано мною мимоходомъ, безъ тсной связи съ другими и безъ развитiя. Я сказалъ, что ‘человкъ есть предль Дарвиновской борьбы, потому что тутъ борьба прекращается, является владыка, которому нтъ соперниковъ. Полагаю, что это справедливо, если смотрть на дло не съ одной точки зрнiя, а и съ другихъ, требуемыхъ и допускаемыхъ дломъ. Но рецензентъ возражаетъ:
‘Точно такимъ же предломъ могли считать себя даже и какiе нибудь силурiйскiе трилобиты, еслибы только умли разсуждать. Мы, — могли бы они сказать, — такъ разспространились по всей земл, составляемъ такую преобладающую породу животныхъ и такъ хорошо приспособлены къ своей сред, что очевидно развитiе органическаго мiра съ нами останавливается, мы повсемстно вытснили множество другихъ животныхъ, теперь борьба прекращается, потому что явился владыка, которому нтъ соперниковъ, которому одинаково все покорно’.
Совершенно справедливо, не думаю, да и никогда не думалъ отрицать, что на точномъ основанiи Дарвиновской теорiи можно ожидать вымиранiя человка и замны его какимъ нибудь другимъ животнымъ, худшимъ или лучшимъ — неизвстно. Дарвиновская борьба за существованiе не иметъ ни границы, ни направленiя, ни закона. Въ ней все возможно, и посл царства человка легко можетъ снова наступить царство трилобитовъ. Но я хотлъ только сказать, что въ настоящую минуту Дарвиновская борьба очевидно остановилась на человк, хоть онъ по вашему и равенъ всякому трилобиту, но побда пока остается за нимъ и, какъ кажется, онъ не собирается уступить кому нибудь свое владычество надъ землею. Слдовательно въ дйствительности, въ области фактовъ человкъ есть предлъ Дарвиновской борьбы, что же касается до теорiи, въ которой ему приходится такъ плохо, то вдь эта теорiя собственно только говоритъ, что она ничего не знаетъ, ни за что не ручается. И слдовательно человку нечего бояться за свое владычество, если у него есть какiя нибудь другiя ручательства и онъ не принужденъ довольствоваться въ пониманiи мiрa и своего положенiя одною теорiею Дарвина.
Замтимъ въ скобкахъ, что теорiя, невыяснившая спецiальнаго положенiя человка, есть уже по этому самому очень несовершенная и отвлеченная теорiя.
До сихъ поръ, хотя рецензентъ ни разу не бралъ вопроса вполн и обходилъ существенные пункты, я не могъ не радоваться, что хоть нкоторыя мои разсужденiя удостоились его вниманiя. Но дальше я долженъ горько жаловаться на несправедливость, на явное уклоненiе отъ вопросовъ. ‘Жители планетъ’ вызвали, напримръ, у рецензента такой отзывъ: ‘Разсуждать въ настоящее время о жителяхъ планетъ также безплодно, какъ нсколько десятковъ лтъ тому назадъ разсуждать о химическомъ состав мiровыхъ тлъ. До открытiя новаго метода химическихъ изслдованiй — спектральнаго анализа — о состав мiровыхъ тлъ можно было высказать только самыя общiя положенiя, выходящiя изъ нашихъ самыхъ общихъ понятiй о строенiи вселенной, наши научныя свднiя не увеличились бы при этомъ, очевидно, ни на волосъ. Въ такомъ же положенiи находится въ настоящее время, для человка науки, и вопросъ о жителяхъ планетъ. Но вдь г. Страховъ, рядомъ съ научнымъ методомъ, обладаетъ еще другимъ и пр. (стр. 33, 34.)
Я спрашиваю теперь рецензента: имлъ ли онъ хоть малйшее право длать мн подобные упреки въ двойномъ метод, въ отступленiи отъ науки и тому подобное? Говоря о жителяхъ планетъ, разв я не ограничился строго тмъ, чт онъ самъ допускаетъ, то есть только самыми общими положенiями, выходящими изъ нашихъ самыхъ обшихъ положенiй о строенiи вселенной? Гд онъ нашелъ у меня что нибудь другое? Почему онъ не хочетъ разсуждать со мною? И въ чемъ наконецъ онъ меня упрекаетъ?
Признаюсь, я удивленъ выше мры. На первой страниц ‘Жителей планетъ’, къ несчастiю, у меня опять стоитъ имя Гегеля, и вотъ, какъ только увидалъ это имя рецензентъ, такъ у него и помутилось все въ глазахъ, онъ не понимаетъ самыхъ ясныхъ выводовъ, подозрительно глядитъ на самыя строгiя, почти математическiя доказательства, и наконецъ начинаетъ кричать, что наука въ опасности, что ее продаютъ и измняютъ ей. Что значитъ предразсудокъ! Какъ сильна бываетъ вра въ старыя преданiя!
Въ конц рецензiи есть отзывъ о второй части моей книги, который по его краткости и важности предмета мы приведемъ вполн. Вотъ онъ:
‘О второй части книги г. Страхова (‘Неорганическая природа. Критика механическаго взгляда’) мы сдлаемъ только коротенькую замтку, — такъ какъ въ ней авторъ не излагаетъ опредленнаго ученiя. Г. Страховъ, на примр химiи, показываетъ, сколько еще въ каждой наук и именно въ самыхъ общихъ положенiяхъ заключается метафизики. ‘Натуралисты не просто наблюдаютъ природу’, говоритъ онъ, ‘или списываютъ ее, но они вмшиваютъ въ нее построенiя своего ума’ (стр. 422). Мы съ этимъ вполн согласны и считаемъ это неизбжнымъ, но все-таки не послдуемъ совту г. Страхова ‘учиться мыслить’ (т. е. ‘мыслить независимо отъ представленiй’) до тхъ поръ, пока не убдимся, что сами учителя этого невозможнаго искусства достигнутъ боле достойныхъ вниманiя результатовъ, чмъ какихъ они достигали до сихъ поръ.’ (‘Знанiе’, No 1, стр. 35).
Вотъ отзывъ, который съ одной стороны лестенъ для меня въ высокой степени, чего можетъ быть не думалъ рецензентъ, но за то съ другой стороны тмъ больне меня огорчаетъ. Дло идетъ о метод наукъ, о самыхъ главныхъ ихъ прiемахъ и основанiяхъ. И оказывается, что я усплъ вполн убдить рецензента, примромъ химiи (а также, нужно бы прибавить, физики и отчасти механики) я убдилъ его, что въ ученiяхъ натуралистовъ много метафизики, много построенiй ихъ собственнаго ума, которыя они по заблужденiю принимаютъ за чистые факты, за правильный выводъ изъ опытовъ и наблюденiй. Казалось бы — чт можетъ быть важне? Между тмъ рецензентъ не приписываетъ длу никакого интереса и насмшливо замчаетъ, что онъ не послдуетъ моему совту ‘учиться мыслить’. Но почему же? Да только потому, что вопросъ идетъ о метод, а не объ опредp3,ленномъ ученiи, о прiемахъ наукъ, а не о какихъ нибудь результатахъ.
Вотъ ясный примръ того, какую безмрную силу иметъ метафизика. Заговорите объ истин, о строгомъ научномъ изслдованiи, о точности въ прiемахъ мышленiя — никто васъ слушать не станетъ, вс требуютъ одного — давайте намъ поскоре опредленное ученiе, говорите намъ о сущности вещей, постpойтe намъ цлую систему, словомъ какъ можно больше метафизики, какъ можно больше результатовъ и какъ можно меньше методы, и вы будете интересны, мы будемъ васъ читать и разсуждать съ вами.
Я могъ думать однако же, что по крайней мр люди ученые, находящiеся въ постоянномъ знакомств съ научными изслдованiями и гордящiеся этимъ знакомствомъ, будутъ заинтересованы разсужденiями о метод, но примръ рецензента еще раз убждаетъ меня, что естественныя науки въ ныншнемъ ихъ вид не только не искореняютъ склонности къ метафизик, а даже усиливаютъ ее, рецензентъ пренебрегаетъ всякими изслдованiями о метод.
Между тмъ, становясь на точку зрнiя истинной науки, истиннаго мышленiя, можно изъ его собственныхъ словъ видть, какъ важны и существенны предметы, которымъ посвящена вторая часть моей книги. Я показалъ, какъ онъ говоритъ, что въ естественныхъ наукахъ много метафизики, не есть ли это весьма опредленное ученiе, только не о природ, Бог, душ и т. д., а о томъ состоянiи, въ которомъ находится метода разсматриваемыхъ наукъ? Я показалъ, какъ утверждаетъ рецензентъ, что натуралисты вмшиваютъ въ наблюденiе природы свои построенiя, не есть ли это весьма важный результатъ, только не относительно судебъ мiра и человка, а относительно судебъ физики, химiи и пр.? Казалось бы ученаго человка это должно нсколько заинтересовать. Если рецензентъ правъ, то не слдуетъ-ли, что я показалъ основанiя, по которымъ въ этихъ наукахъ должно быть произведено существенное преобразованiе?
И напрасно рецензентъ отказывается учиться мыслить. Онъ очень ошибается говоря, что ‘мыслить независимо отъ представленiй’ есть невозможное искусство. Во первыхъ могу его уврить, что онъ самъ обладаетъ такимъ мышленiемъ, и даже ежедневно хоть немножко въ немъ упражняется, а во вторыхъ, разв я могъ бы составить и предложить свою критику естественныхъ наукъ, если бы не умлъ стать на точку мышленiя независимаго отъ представленiй? Съ критикой моей рецензентъ вполнp3, согласенъ, вотъ ему и доказательство, что это искусство и вполн возможно, и приноситъ опредленные результаты.
Но намъ хотлось бы, конечно, не такихъ результатовъ, намъ хотлось бы отвта на т вопросы, которые мы постоянно разршаемъ нашими метафизическими мечтанiями. Погодите, если такiе результаты должны быть, то они и будутъ, лишь бы только путь нашъ былъ вренъ, лишь бы мы строго держались истины. Мн странно, что моя критика механическаго взгляда не подсказала рецензенту никакихъ выводовъ, не заставила его, какъ человка извстныхъ мннiй, вооружиться на защиту этого взгляда. Механическое построенiе всхъ явленiй тсно связано съ опредленными убжденiями, если такъ, то рецензентъ можетъ предчувствовать, какiе результаты, должны получиться отъ критики, опровергающей механическiй взглядъ въ самой основ. Сказать такъ какъ сказалъ рецензентъ: ‘мы подождемъ, посмотримъ, а теперь, хоть мы и видимъ, что думаемъ неправильно, но иначе думать не умемъ и не можемъ’, — сказать такъ не значитъ что-нибудь опровергнуть. Это уловка и отговорка, а не возраженiе.
Мн остается еще разъ поблагодарить рецензента за его очевидную добросовстность и серьозность. Нельзя ставить ему въ вину его страсть къ метафизик и его предразсудки относительно философiи, это не личные его недостатки, а такъ называемый духъ вка. Одна только строчка въ рецензiи огорчила меня за ея автора, это строчка, гд онъ утверждаетъ, что будто бы у меня ‘много эрудицiи, много философскаго туману, много фразъ‘ (стр. 35). Обвиненiе въ туман и фразахъ совершенно голословно и совершенно несправедливо, оно взято цликомъ изъ ‘Дла’ или ‘Искры’ и прямо противорчитъ отзывамъ самого рецензента, который, слава Богу, прочелъ меня, и потому нашелъ у меня въ тхъ мстахъ, которыя сталъ разбирать, и строгую логичность, и чрезвычайную ясность и послдовательность изложенiя. И въ самомъ дл, я терпть не могу ни туману, ни фразъ.
Надюсь, что и мною рецензентъ останется доволенъ: я отвчалъ на вс его главные пункты, принимая ихъ въ самомъ серьозномъ смысл, и я далъ дйствительный отвтъ, а не писалъ такъ чтобы имть только видъ побдителя.