T. Щепкина-Куперникъ
Оттавіо Конти.
Оттавио Конти, Щепкина-Куперник Татьяна Львовна, Год: 1903
Время на прочтение: 5 минут(ы)
T. Щепкина-Куперникъ. Письма изъ далека.
Изданіе Д. П. Ефимова. Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.
Свернувъ въ сторону отъ Canale Grande, приходится углубиться въ одинъ изъ безчисленныхъ изгибовъ лабиринта его рукавовъ, черными чешуйчатыми змйками извивающихся посреди молчаливыхъ дворцовъ, сквозныхъ колоколенъ, воздушныхъ башенокъ, прихотливою стною вырисовывающихся на свтломъ ночномъ неб.
То наклонится гондольеръ, чтобы проскользнуть подъ темной аркой моста, повисшаго легкою дугой надъ узенькимъ каналомъ, то вдругъ мелькнетъ прившенный надъ порталомъ стараго палаццо фонарь на желзномъ прут, и на минуту ярко освтитъ лпной медальонъ на двери, кружевную розетку надъ входомъ, узорную балюстраду балкончика, полустертыя, подернутыя зеленоватымъ бархатомъ плсени, ступени, ведущія прямо въ воду…
Вокругъ — мягкій, своеобразный шумъ Венеціи, не знающей грохота колесъ по мостовой, тяжелаго хлопанья бичей, шума трамваевъ, скрипа обозовъ,— нтъ, легкій плескъ воды подъ ударами веселъ, чей-то звонкій смхъ, чья-то канцонетта ‘подъ тихій звонъ гитары’, мелодичный говоръ Италіи — самъ музыка, самъ гармонія…
И благодаря этому — ласкающая, вкрадчивая тишина, таинственной нгой наполняющая весь ночной воздухъ и убаюкивающая сердце сладкою мечтой.
Темная вода каналовъ, не переставая блеститъ, колышется, переливается обманчивымъ золотомъ,— тысячи искорокъ танцуютъ въ вод. Звзды, фонари набережной, цвтные огоньки гондолъ, ежеминутно смняющіеся,— все это посылаетъ свои отраженія темному зеркалу воды, вертикальными столбиками свта старается проникнуть въ самую глубь, прорзываетъ вчно движущуюся сть мелкой ряби, и само колеблется, и дрожитъ, и играетъ особеннымъ блескомъ, особеннымъ колыханіемъ, милліонами серебряныхъ и золотыхъ улыбокъ. Съ веселъ сыплются при каждомъ взмах золотыя капельки, алмазныя блестки зажигаются въ каждой борозд, которую прорзываетъ быстро летящая гондола, въ темнот черныхъ гондолъ не видно, только безшумно лавируютъ ихъ огоньки, красные, розовые — цвтныя звздочки, перегоняющія другъ друга, сверкающія то тамъ, то здсь… Какая-то битва огненныхъ бабочекъ.
Въ воздух что-то туманное, сказочное, призрачное, обманутый глазъ не можетъ дать себ отчета, что онъ видитъ. Мрачные камни и мраморъ дворцовъ сами, кажется, отъ вчнаго соприкосновенія съ водой, съ влажной сыростью, облеклись въ какую-то дымку, стали мягче, оживленне. Вода, колышащаяся, и подножія дворцовъ заставляетъ колыхаться: колеблются ихъ отраженія, не отдленныя ни полоской камня,— и кажется, будто это камень въ вод колеблется,и дышитъ, и вздрагиваетъ. Особенный колоритъ воздуха, эффекты свта и тни надъ водой — все это придаетъ Венеціи видъ миража,— города Фаты-морганы, возникшаго надъ лагунами, и вотъ-вотъ готоваго исчезнуть въ воздух, растаять, испариться…
Стоитъ весна, и безчисленные садики и сады Венеціи вс въ цвту: ночью этого не видно.
‘On ne voit pas les fleurs.
Mais on sent leur parfum!’
Горьковатый ароматъ розовыхъ и блыхъ олеандровъ, острый запахъ лавра, тонкое дыханіе мирты, сладость присовъ, а вотъ ванилевая струйка геліотропа, а здсь — ночныя красавицы, да, конечно, это он льнутъ къ камнямъ полуразрушенной ограды, изъ-за которой выглядываетъ гранатное дерево въ цвту, и въ неясномъ свт фонаря видны его красные цвты, страстные, какъ полуоткрытыя уста…
Великія тни прошлаго недвижно возносятся надъ набережной, а тутъ же скользятъ, тоже какъ тни, только тни настоящаго, тни счастья, тни любви — влюбленныя парочки, женскія фигуры, окутанныя чернымъ кружевомъ, слышенъ шопотъ, тихій смхъ, поцлуи… Мракъ и блескъ воды, тишина полной звуковъ ночи, мертвая роскошь и живая, жизнерадостная, наслаждающаяся существованіемъ нищета, молодая жизнь, гнздящаяся въ мрачныхъ развалинахъ, цвты, вода, камни, струнный рокотъ, переливы свта и тней, плескъ, колыханіе, колебаніе — вотъ Венеція ночью.
Въ одномъ изъ узенькихъ каналовъ стоитъ полуразрушенный дворецъ. Тоненькія, ажурныя колонки около стрльчатыхъ оконъ еще сохранили изящную рзьбу, мраморный балконъ, выступающій надъ каналомъ, и смотрящійся прямо въ воду, еще весь вырзанъ самыми тончайшими круженными узорами, и сквозь его стекла виденъ розоватый свтъ лампы.
Здсь живетъ Оттавіо Конти — авторъ очень извстныхъ въ Германіи романовъ изъ венеціанской жизни.
Старый палаццо какъ нельзя боле подходитъ для жилища писателя-поэта.
Безмрно высокіе, строгіе покои, потолки расписаны потрескавшимися фресками, кое-гд еще сохранившимися: здсь Леда съ лебедемъ, а дальше похищеніе Европы,— а вотъ павлины, но Юнона уже стерлась, и отъ Меркурія остался одинъ кадуцей.
По стнамъ — слинявшіе гобелены, надъ окнами — потемнвшая позолота, у важно отворяющихся огромныхъ дверей, вмсто ручекъ, львиныя головы изъ бронзы.
Громадныя зеркала отражаютъ, словно во сн, амфиладу темныхъ, почти пустыхъ комнатъ. Надъ каминами величественные навсы съ лпными гербами, и очень скудная меблировка теряется въ этихъ громадныхъ комнатахъ: пара массивныхъ креселъ съ крылатыми гриффонами на ручкахъ, мозаичный столъ на тяжелыхъ бронзовыхъ лапахъ, какія-то вытертыя шелковыя матеріи, брошенныя тамъ и тутъ. И на всемъ: на зеркалахъ, на позолот, на матеріяхъ легла какая-то тусклость, словно сдая пыль насла, словно тнь пролетвшихъ вковъ легла на старый палаццо.
Настоящее убжище для того, чтобы мечтать, творить и фантазировать! Въ такомъ дворц, конечно, жилъ Байронъ со своей безумной Маргаритой.
Но гд же Оттавіо Конти? Вотъ, здсь, утопая въ рзномъ кресл. Это — крошечная женщина лтъ пятидесяти, кругленькая, съ некрасивымъ лицомъ, которое, должно быть отъ усидчивой работы, отъ рдкаго пребыванія на воздух, пріобрло какую-то опухлость и восковую желтизну, свойственную монашенкамъ. И вся она, въ своемъ темномъ, узкомъ плать, въ черной пелериночк, въ которую она кутаетъ плечи — похожа на маленькую, старую монашку.
Время отъ времени она поднимаетъ маленькіе, близорукіе глаза на другую женщину, находящуюся въ комнат. Та сидитъ въ амбразур балкона, гд на возвышеніи поставлено удобное кресло и стоитъ рабочій столикъ. Это единственный привтливый уголокъ въ мрачномъ зал, на столик стоитъ розовая лампочка, въ узенькой хрустальной ваз нсколько свжихъ розъ, подъ ногами у сидящей брошена шелковая подушка. Сама она — въ изящномъ бломъ капот. Очевидно, Оттавіо Конти переноситъ на нее всю ту инстинктивную жажду кокетства, въ которой отказываетъ себ. Это видно потому, какой глубокой, нжной лаской освщаются ея глаза при взгляд на эту женщину.
Это — ея мать, семидесятилтняя баронесса Остенъ.
Старушка, дйствительно, очаровательна со своими совершенно блыми, пушистыми и шелковистыми волосами, въ кокетливыхъ старинныхъ букляхъ, обрамляющихъ ея, словно выточенное изъ стараго фароора, личико. У нея крошечныя ручки и ножки, нжный, тихій голосокъ, она напоминаетъ цвтокъ, засушенный между листами книги и еще сохранившій чуть замтныя краски, чуть слышное, легкое благоуханіе. Глаза Оттавіо Конти съ безмрною любовью смотрятъ на эту сказочную старушку, а некрасивая голова усиленно работаетъ.
Побольше кинжаловъ, тайныхъ похищеній въ гондолахъ, замаскированныхъ незнакомцевъ, вотъ что ей нужно. Сегодня утромъ она уже побывала въ палаццо Біанки Капелло и сняла съ него подробное описаніе. Оттавіо Конти пишетъ, пишетъ по цлымъ днямъ, не отрываясь. Для этого собственно она и поселилась въ Венеціи, гд такъ дешева жизнь, гд ‘палаццо’ стоитъ гроши, а все-таки Венеція придаетъ ей извстный ореолъ, и въ нмецкихъ журналахъ за подпись ‘den…— Wenedig’ платятъ ей дороже, чмъ если бы она ютилась въ 5-мъ этаж на Babenbergergasse.
Она топитъ злодевъ, разстраиваетъ браки, клянется небомъ и адомъ, кидаетъ прекрасную Фіаметту съ моста Ріальто въ воду, заставляетъ отважнаго Энрико спасти ее, рискуя жизнью, она безстрашно углубляется во дворцы дожей, присутствуетъ при тайномъ совт Десяти, изобртаетъ казни, отъ которыхъ пришелъ бы въ восторгъ самъ великій инквизиторъ,— и все это для того, чтобы эта фарфоровая старушка имла изящный капотъ, мягкую подушечку подъ ноги, стаканъ хорошей марсалы и вотъ эти свжія розы, которыя благоухаютъ передъ ней, такія нжныя, такія юныя среди этихъ мрачныхъ стнъ, рядомъ съ двумя старческими лицами…
Вотъ жалобно продребезжалъ звонокъ и отдался въ самомъ конц зданія. Шаги… Старая служанка принесла почту… и опять все тихо, ни звука, ни крика. Только иногда медленно переговариваются два старыхъ голоса.
Я смотрю на нихъ, и мн кажется, что такъ я здсь сижу уже десятки лтъ, что все вокругъ меня старо, старо, что сама я стара… Что жизнь остановилась, какъ старые часы… и какое-то оцпенніе, таинственная дремота какая-то охватываетъ меня.
Вдругъ въ этой тишин, ясно, отчетливо, почти рзко раздается какой-то странный голосокъ:
— Lora! Lora! Kss Loretto! {Лора, Лора, поцлуй Лоретто!}…
Потомъ явственно слышится звукъ поцлуя! Я вздрагиваю и испуганно говорю:
— Что это?
Воображеніе ждетъ волшебства. Все возможно въ отжившемъ палаццо, у двухъ столтнихъ фей?.. Опять звукъ поцлуя, и вопросъ: Loretto! Loretto! Liebst du Lora? {Лоретто, Лоретто, любишь-ли ты Лору?}.
Баронесса переводитъ на меня улыбающіеся глаза, подходитъ къ темному углу и откидываетъ кусокъ шелковой матеріи съ большой клтки.
Въ клтк сидятъ на золоченой жердочк два зеленыхъ попугайчика, тсно прижавшись другъ къ другу и томно заводя глазки.
Старушка мать объясняетъ мн:
— Они больше ничего не умютъ говорить.
Потомъ наивно прибавляетъ:
— Это ихъ дочь выучила!..
Я смотрю на бднаго маленькаго Оттавіо Конти, на его некрасивое и задумчивое лицо, на этихъ двухъ птичекъ, говорящихъ только о любви въ угрюмомъ молчаніи отжившаго палаццо…
Потомъ большая жалость прокрадывается мн въ душу…