Отсутствіе историческихъ традицій въ нашихъ правительственныхъ учрежденіяхъ
Отсутствіе историческихъ традицій въ нашихъ правительственныхъ учрежденіяхъ
Москва, 1-го сентября.
——
Отсутствие исторических традиций в наших правительственных учреждениях, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Недавно одинъ изъ Русскихъ путешественниковъ заграницей съ завистью разсказывалъ намъ объ отрадномъ впечатлніи, произведенномъ на него правильностью прогресса, мирнымъ и мрнымъ ходомъ общественнаго развитія въ Германіи. Особенно поразило его отсутствіе всякаго глумленія надъ существующимъ строемъ, всякаго пренебреженія въ установленнымъ законамъ, правиламъ, учрежденіямъ, званіямъ, — напротивъ: вс и каждый относятся съ полною серьезностью и уваженіемъ къ пребывающей въ дйствіи и сил государственной и соціальной систем, — не смотря на непрерывную дятельность протестующей, прозирающей въ будущее, зиждительной мысли сверху и снизу. Есть, пожалуй, и партія анархистовъ, но анархизмъ такъ ужъ и выдляется самъ какъ бы офиціально, въ вид партіи, въ умахъ и въ нравахъ, въ понятіяхъ и чувствахъ общественныхъ — анархіи не видать. При всемъ томъ, жизнь не въ засто, постоянно движется впередъ, не въ засто и система, — постоянно, систематически же, исправляется, видоизмняется, совершенствуется. Но отживающее.не топчется съ ожесточеніемъ въ грязь, но всякому званію ему же честь — честь, всякой должности, пока она стоитъ — подобающій почетъ, и не изъ страха, не изъ корысти, а свободно и искренно, даже съ любовью. А какъ переступишь обратно Русскую границу, попадешь въ сонмище соотечественниковъ — словно ввалился въ хаосъ какой-то: ничто не свято, не почетно, не честно, ничто не стоитъ твердо и прямо, а все какъ-то криво да косо, точно расшатанное, всякій издвается надъ чужимъ и надъ собственнымъ званіемъ, служащіе исполняютъ свою обязанность съ усмшкой, какъ бы стыдясь и совстясь, въ вагонахъ, по отношенію въ Россіи и Русскому строю — вакханалія самооплеванія и самозаушенія… Почему же это такъ? съ отчаяніемъ спрашивалъ нашъ путешественникъ…
Почему?!… Нмцевъ мы пока оставимъ въ сторон, но то, что касается насъ — замчено путешественникомъ, врно. Основы, на которыхъ зиждется, которыми держится Россія, можетъ быть у насъ незыблеме, чмъ въ самой Германіи, можно надяться (и мы лично вримъ), что Россія съ нихъ не сорвется, какъ бы не расшатывалась изъ стороны въ сторону: но отъ этой вры — въ настоящемъ не легче. Дйствительно, нтъ у насъ ни истинной жизни съ ея дятельнымъ творчествомъ, ни соннаго затишья, а есть — толчея. Дйствительно, нтъ прочной системы, но нтъ даже и уваженія къ самому качеству систематичности. Въ современномъ нашемъ стро ничто намъ не завтно, не мило, ничего мы не любимъ, ничмъ не дорожимъ. Почему это? Потому что у насъ нтъ преданій, или, врне, подорвана съ ними связь, искоренено самое почтеніе къ нимъ, и не въ жизни только, но и въ принцип… Единственный консервативный и въ то же время прогрессивный путь развитія есть историческій, или, точне сказать, органическій. Германія и идетъ этимъ путемъ, стоитъ на исторической почв. Насъ же революція, воплотившаяся въ лиц Петра, вытолкнула изъ исторической колеи, — мы и колесимъ, колесимъ! Не было въ лтописяхъ міра такого революціонера, какъ нашъ Петръ Великій!.. А не его ли духомъ запечатлнъ весь послдующій ходъ нашей жизни, нашего домостроительства, государственной и общественной мысли и дятельности? Не въ этомъ ли его дух воспитался и воспитывается у насъ цлый преемственный рядъ поколній въ теченіе чуть не двухъ вковъ?.. Нужно, однако, оговориться, такъ какъ, пожалуй, у нкоторыхъ читателей понятіе о революціонномъ начал непремнно связывается съ образомъ революціи Французской, съ краснымъ Фригійскимъ колпакомъ, съ демагогическимъ знаменемъ: au nom du peuple souverain, и т. п. Подъ революціоннымъ началомъ мы разумемъ деспотическое, чисто вншнее насилованіе и извращеніе историческаго склада страны, грубый, тиранническій разрывъ со всми преданіями прошлаго, одновременно съ таковымъ же водвореніемъ чуждыхъ досел новшествъ, пресченіе или подавленіе свободнаго органическаго процесса и творчества жизни, съ перенесеніемъ этихъ ея функцій и всхъ ея правъ на восторжествовавшую власть, становящуюся отсел единымъ двигателемъ и водителемъ по новому, навязанному стран пути.
Отличительное свойство такихъ насильственныхъ переворотовъ состоитъ именно въ томъ, что творчество жизни замняется правительственнымъ сочинительствомъ и рукодльемъ, лишеннымъ внутренней прочности и нравственнаго авторитета не только въ сознаніи страны, но и въ сознаніи самого правительства. Разъ съ исторіей и старыми преданіями считаться нечего, а недавнее сочиненіе еще и не могло прочно приняться въ жизни, то нтъ и причины дорожитъ имъ и не замнить сочиненіемъ новымъ, по усмотрнію обновившагося правительственнаго состава. Конечно, Петровскій переворотъ не иметъ никакого вншняго сходства съ знаменитымъ французскимъ, но нельзя отрицать и нкоторой аналогіи. Для современнаго Француза исторія начинается лишь съ 1789 г., какъ и для Русскаго интеллигента — съ Петра, какъ у Русскаго по отношенію въ до-Петровской Руси, — какъ и у Француза по отношенію къ до-революціонному, сравнительно недавнему прошлому, историческую память почти совсмъ отшибло, такъ что ‘старый режимъ’ мене тмъ за 100 лтъ долженъ раскрываться его сознанію путемъ ученыхъ архивныхъ изысканій. И сколько въ теченіе этихъ ста лтъ ни мняла Франція политическихъ системъ и учрежденій, все же до сихъ поръ не можетъ пріискать себ удобныя, приличныя рамки, которыя бы способна была полюбить и крпко себ усвоить. Да и какъ же нутъ полюбить, когда ей въ этотъ короткій промежутокъ времени успли перемнить чуть не до двадцати конституцій: къ какой же тутъ изъ нихъ народу привязаться!.. Хотя не конституціонныхъ, но только административныхъ и тому подобныхъ учрежденій со временъ Петра и у насъ перечередовалось не мало, — но, какъ и упомянутый выше Русскій путешественникъ замтилъ, особенною привязанностью ни одно изъ нихъ что-то не пользуется, — да и не пользовалось.
Намъ возразятъ можетъ быть, что уподоблять дло Петрово революціонному перевороту неправильно уже потому, что въ новое созданное Петромъ бытіе Россіи перешло и ея историческое существо: единовластіе и Православная Церковь. Что эти основныя начала остались живы и въ преобразованной Россіи, — это несомннно. Россія вообще держится и стоитъ лишь старыми до-Петровскими началами и силами, а же Петербургомъ конечно, стоитъ и — уврены мы, — перестоить вс испытанія и самый Петербургскій періодъ. Но едва ли справедливо утверждать, будто эти начала, въ сознаніи носителей власти, сохранены Петровскимъ переворотомъ въ той же неприкосновенности, въ какой они сохраняются у народа. Про Церковь, какъ вншнее учрежденіе, нечего, кажется, и говорить. Народъ, разумется, остался православнымъ. Оно вошло въ его духовную плоть, онъ попрежнему церковенъ, сознаетъ себя въ неразрывномъ союз съ Церковью. Но сама Церковь обращена въ одно изъ правительственныхъ или казенныхъ вдомствъ, и живое отношеніе архипастырей въ пасомымъ искажено канцеляризмомъ, заковано въ бюрократическія формы. Далеко была она до совершенства и въ прежнія времена, — но своимъ недостаткамъ и порокамъ она все же могла бы найти исцленіе въ себ самой, въ силахъ внутренней жизни и въ самомъ своемъ вншнемъ стро, хотя бы подчасъ и безобразномъ. Съ благообразіемъ же, введеннымъ реформою Петра, подсченъ, въ несчастію, самый жизненный нервъ Русской Церкви — отчего и самая дятельность высшаго церковнаго управленія какъ бы осуждена на безплодность и мертвенность. ‘Велика сила Божіей Церкви въ Русскомъ народ’, выразился умиленно покойный Митрополитъ Иннокентій, вспоминая свое путешествіе изъ Иркутска въ Москву, когда на всемъ этомъ громадномъ протяженіи встрчали его толпы народа, испрашивая архипастырскаго благословенія. ‘Велика сила Божіей Церкви въ Русскомъ народ!.. А Святйшаго Синода — подивитесь-ка! вовсе почти и не знаютъ: имени его отъ народа не услышите, словно ему онъ совсмъ чужой!’… Что же касается до самодержавія какъ нашего основнаго національнаго политическаго принципа, завщаннаго намъ исторіей, то мы уже однажды объясняли въ ‘Руси’, что оно было понято, или по крайней мр поставлено Преобразователемъ совершенно односторонне, только лишь какъ власть, оголенная отъ стихіи народной и стихіи земской, — слдовательно несравненно уже и тсне, чмъ оно понималось и продолжаетъ, не смотря ни на что, пониматься народомъ: идея земли и земщины совершенно поглощается при Петр идеею государства, притомъ государства такъ-сказать полицейскаго, по западно-Европейскому типу.
‘Опять о Петр! Это ужъ необходимый припвъ всякихъ статей ‘Руси’, неужели не надостъ редактору такое повтореніе!!’ замтятъ намъ, вроятно, ‘С.-Петербургскія Вдомости’, — какъ уже замчено это было ими по поводу нашей статьи въ 16 No. Да, это повтореніе, и оно вполн у мста, и мы его считаемъ необходимо-нужнымъ. Неужели же вы не догадываетесь и не видите, что теперь боле чмъ когда-либо Петръ и его дло на очереди, l’ordre du jour? Да чмъ же инымъ занималась наша публицистика въ послднія дв недли, то ратоборствуя за Сенатъ, то противоборствуя Сенату? И чмъ дале, тмъ чаще и чаще станете вы поминать и переворачивать Петрову реформу! Прекратится наша газета, умолкнетъ нашъ голосъ, но не умолкнетъ голосъ жизни и все сильнй и сильнй будетъ нудить васъ — докапываться до родниковъ живой цлебной воды изъ-подъ Петровскихъ наслоеній, — и не оставитъ онъ васъ въ поко, пока наконецъ не высвободитесь вы изъ заповднаго круга понятій и мыслей, въ который втиснула вашъ умъ мощная длань Петра, — пока не раздлаетесь съ Петровскимъ переворотомъ по крайней мр въ сознаніи, пока, обогащенные и сознаніемъ, и познаніемъ, и опытомъ, не проникнетесь вы плодотворно самимъ существомъ нашей народности, бытовымъ, историческимъ, духовнымъ, — и только тогда возможно вамъ будетъ, отринувъ ложь Петрова переворота, свободно и благодарно признать лежащую въ немъ правду!…
Выше мы сказали, что перевороты революціоннаго характера создаютъ въ страд нравственно-зыбкую почву, на которой никакія постройки не укрпляются прочно, ни одно учрежденіе не способно пустить глубокіе корни, и хуже всего: ни одно не пользуется ни въ обществ, ни въ народ — ни истиннымъ авторитетомъ, ни искреннею любовью. Еще мене могутъ внушать любовь переносимыя на такую, революціонно взборожденную почву учрежденія, чуждыя національному духу и по вншности, и по внутреннему строю. Спрашивается: можно ли было полюбить учрежденныя Петромъ званія фискловъ, ландратовъ, ландрихтеровъ, — его магистраты, ратуши, коммерцъ-бергъ-коллегіи, и вс двнадцать его коллегій, и т. д., и т. д.? Сколько времени нужно было пройти прежде чмъ языкъ выучился выговаривать эти чуждые звуки, и не долженъ ли былъ каждый облекаемый въ это званіе чувствовать себя словно наряженнымъ, словно играющимъ какую-то роль? Единственное что могло мирить, и точно мирило его съ такой аномаліей, — это сознаніе себя властью, ‘начальствомъ’: въ этомъ разряженномъ анти-національномъ костюм власть являлась вполн отвлеченною отъ народа, отъ жизни, и даже какъ бы враждебною… Спрашивается: кто-жъ когда въ самомъ дл любилъ какой чинъ изъ табели о рангахъ по существу его, кто когда любилъ и чтилъ въ себ именно Надворнаго Совтника или Статскаго, или даже Дйствительнаго Тайнаго, — кто когда постигъ это сочетаніе непонятныхъ и безсодержательныхъ словъ? А между тмъ вдь почти безъ четверти два вка все Русское человчество по сю сторону, т. е. вн народныхъ слоевъ, разсортировывается по четырнадцати рангамъ знаменитой табели, — даже и духовенство боле или мене въ ней приравнено! Времени прошло много, — столько, что это нововведеніе имло бы полное право назваться стариною и какъ бы даже покрыться сочувственною сдиною, почтенною плсенью, — ничуть не бывало! Оно до сихъ поръ не проникло даже и въ вдніе народныхъ массъ, и въ самомъ обществ ни въ чьемъ сердц не вызываетъ умиленія… Оно, какъ, впрочемъ, почти вс наша учрежденія съ прошлаго столтія, запечатлно клеймомъ временности, ненастоящности, если позволено будетъ такъ выразиться. Говоримъ — почти, потому что исключаемъ учрежденія спеціальныя, техническія и прежде всего армію, которая, конечно, есть созданіе по-Петровское, но которая не потому ли и является самымъ лучшимъ дломъ правительственной мудрости XVIII и XIX вка, что всю силу ей даетъ сиволапый Русскій мужикъ, т. е., присутствіе коренной Русской народной стихіи?… Арміей же гражданской мы утшаться не можемъ… Петръ заводитъ разные регламенты, уставы, коллегіи, совтуясь съ Лейбницамъ, соображаясь съ Нмецкими, Шведскими, Голландскими образцами, Екатерина заводитъ новые, свои порядки, совтуясь съ Французскими философами и учеными, затмъ опять ломка и переиначиванье, опять новые порядки и учрежденія: Сперанскій плняется Наполеоновской администраціей, централизаціей и бюрократизмомъ. Ни къ чему даже и привыкнуть нельзя! И что ни заведи — нтъ резона, чтобъ заведенному, не успвшему еще и окрпнуть, не было предпочтено еще, повидимому, лучшее измышленіе. Въ темъ-то и бда, что все это не органическій продуетъ, а — подлки! Nichts gewordenes, alles — gemachtes, сказали бы Нмцы. Вотъ почему все у васъ нипочемъ, и это нипочемство — относительно государственнаго строя жизни — составляетъ характеристическую черту вашего современнаго общества. Такова ужъ нравственная логика революціоннаго переворота… Сначала между постройкой и новой сломкой перерывъ былъ сравнительно дологъ, потомъ становился все короче, а въ нашу пору, при большей свобод критической оцнки и при большей возбужденности политической мысли, вчерашнее почти уже изношено сегодня, — все пустилось сочинять новое, вс вертятся въ безвыходномъ круг измышленій и подлокъ.
Суды, думы, земства, которымъ всмъ безъ году недля, вчера прославлялись, нынче ужъ никому не милы, — и завтра же будетъ охаяно то, что встрчается съ похвалами сегодня… Впрочемъ, сохранилось у насъ, среди новыхъ сооруженій, одно старое учрежденіе, про которое какъ бы условлено было отзываться, особенно со стороны противниковъ реформы Петра, съ особымъ почтеніемъ, въ которомъ даже видли какъ бы своего рода ‘устои’, будто бы популярный и даже ‘любимый въ народ’: это — родимое дтище Петра Великаго, Сенатъ. Но вотъ недавно одна изъ самыхъ вскихъ нашихъ газетъ, и притомъ вовсе не такъ называемаго ‘либеральнаго’ лагеря, и этотъ столпъ чуть не повалила, по крайней мр открыто посягнула на его авторитетъ. Произошелъ удивительный переполохъ во всей журналистик: ‘консерваторы’ явились ‘революціонерами’, ‘либералы’ и ‘радикалы’ обернулись ‘консерваторами’, а ‘Русскій Курьеръ’ — даже квартальнымъ, и съ полицейскимъ надзоромъ, крича ‘караулъ!’ потребовалъ для ‘Московскихъ Вдомостей’ уголовнаго наказанія за злоупотребленіе дозволенною свободою печатнаго слова и даже за оскорбленіе достоинства ‘Верховнаго Законодателя, Сенатъ учредившаго’!..’
Вся эта исторія можетъ служитъ хорошей иллюстраціей предшествующихъ нашихъ словъ, а потому и заслуживаетъ особеннаго вниманія!
Сущность дла въ томъ, что Казанское земское губернское собраніе, по предложенію одного изъ своихъ гласныхъ, въ засданіи 3-го декабря прошлаго года постановило: почтить память умершихъ за нсколько дней предъ симъ гласнаго Рязанскаго земства А. И. Кошелева и гласнаго Екатеринославскаго земства барона Корфа, извстныхъ своею ревностною дятельностью на пользу земскихъ учрежденій какъ своихъ губерній, такъ и земскихъ учрежденій въ Имперіи вообще. (Мы передаемъ ‘точну зрнія’ Казанскаго земства, читателямъ ‘Руси’ извстно, что о земскихъ учрежденіяхъ мы имемъ свое особое мнніе, равно какъ и о педагогіи барона Корфа). Панихида, конечно, была тогда же и отслужена. не дожидаясь, какъ водится, формальнаго составленія протокола, такимъ образомъ ‘инкриминированное’ дяніе уже совершилось безъ всякихъ, однако, опасныхъ для государства послдствій, чинно и мирно, — было бы даже вроятно теперь совсмъ забыто, еслибъ постановленіе собранія не подало повода въ пререканіямъ о самомъ прав земства на служеніе панихидъ. Постановленіе Казанскаго земскаго собранія было опротестовано мстнымъ губернаторомъ на томъ основаніи, что ‘земство не иметъ права входить въ оцнку дятельности лицъ, не состоящихъ у него на служб и вообще не имющихъ непосредственныхъ къ нему отношеній’. Земство принесло на этотъ протестъ, въ установленномъ порядк, жалобу Правительствующему Сенату, т. е. І-му Сената Департаменту. Сенатъ призналъ, что ‘соображеніе губернатора само по себ правильно’, но ‘отнюдь не вызывается обстоятельствами дла, такъ какъ Казанское земское собраніе вовсе не вело преній о заслугахъ помянутыхъ лицъ, никакихъ разсужденій и заключенія о дятельности ихъ въ журналъ не вносило, а только приняло предложеніе гласнаго Иванова, смыслъ котораго именно тотъ, что общеизвстность заслугъ этихъ лицъ въ дл развитія земскаго самоуправленія и народнаго образованія исключаетъ необходимость оцнки значенія ихъ какъ общественныхъ дятелей’. При всемъ уваженіи въ Сенату, не можемъ не замтить, что постановленіе его и на этотъ разъ, какъ въ дл о похоронахъ Тургенева, формуловано или мотивировано неудачно. Торжественно ‘почтить панихидой чью-либо память за общественныя заслуги по такой-то и такой-то части’ ничего другого означать не можетъ, какъ торжественно заявить, что чествующіе высоко цнятъ эти заслуги. Самое это дйствіе есть уже оцнка. Гораздо проще, кажется намъ, было бы признать, что чествуемые дятели, по роду своихъ трудовъ, не могутъ быть причислены въ разряду лицъ, которыя Казанское земство, какъ одно изъ губернскихъ земствъ, должно бы почитать для себя совершенно чуждыми или не имющими, по выраженію губернской власти, ‘никакихъ къ нему отношеній’. Нельзя же въ самомъ дл подводить этихъ умершихъ земцевъ, — какъ это вытекаетъ изъ соображенія г. губернатора, — подъ одну категорію съ такими посторонними лицами, какъ бы, напримръ, директоръ какого-нибудь департамента Министерства Финансовъ или Таганрогскій градоначальникъ, — предположивъ, что Казанскимъ земцамъ вздумалось бы также войти въ оцнку государственныхъ заслугъ сихъ сановниковъ!
Но интересъ дла не въ сущности самаго факта чествованія, а въ отмн Сенатомъ губернаторскаго распоряженія и въ томъ толкованіи, которому подверглось въ печати это разногласіе Сената съ административною властью, уже не одинъ разъ въ послднее время проявившееся. ‘Удивительнаго много на свт, — говорятъ ‘Московскія Вдомости’ въ той: стать своей, которая такъ всколебала наше общественное затишье, — но удивительне всего, что у насъ въ самомъ правительств бываетъ анти-правительство’, которое газета и усматриваетъ въ Сенат… Въ другомъ мст той же статьи, по поводу земскихъ, городскихъ и иныхъ учрежденій, читаемъ слдующія строки: ‘правительство такимъ образомъ очутилось однимъ изъ многихъ правительств и потерялось среди ихъ, такъ что иногда и не отыщешь, гд настоящее правительство’…
Трудно опредлить наше положеніе съ большею мткостью, какъ въ этихъ послднихъ двухъ строкахъ. Само собою разумется, что вопросъ: гд правительство? относится лишь въ той области явленій нашей государственной жизни и дятельности, гд нтъ непосредственнаго участія самой Верховной власти. Но не наши разные виды такъ называемаго самоуправленія, не городскія и земскія учрежденія, политически совершенно безсильная и проявляющія свою якобы самостоятельность разв лишь въ панихидахъ, да подчасъ въ какихъ-нибудь двухъ-трехъ звонкихъ, но туманно-либеральныхъ фразахъ, и то больше для собственнаго удовлетворенія, — не эти учрежденія могутъ дать поводъ къ постановк грознаго вопроса, справедливо озабочивающаго ‘Московскія Вдомости’. У насъ столько же правительствъ, сколько министерствъ или самостоятельныхъ вдомствъ, и каждое иметъ свою политику и свою систему: ни общей политики, ни общей системы нтъ. Министерство Финансовъ, напримръ, устанавливаетъ тарифъ для поощренія отечественной промышленности, Министерство Путей Сообщенія парализуетъ эти усилія тарифами желзнодорожныхъ обществъ, Министерство Иностранныхъ Длъ старается, въ видахъ политическихъ, привлечь молодыхъ Славянъ въ Русскіе университеты, Министерство Народнаго Просвщенія о политик знать ничего не хочетъ, и въ интересахъ науки отгоняетъ отъ воспитанія въ Россіи молодыхъ Славянъ разными правилами о дипломахъ, то же Министерство… Но не достало бы и мста для перечня тхъ взаимныхъ противорчій, которыми преисполнено правительство представляемое министерствами. Особенно яркимъ обращикомъ можетъ служить различіе отношеній, въ прошломъ царствованія, двухъ министерствъ: Военнаго и Внутреннихъ Длъ къ Польскому вопросу и къ нашимъ западнымъ окраинамъ: первое отличалось духомъ патріотическимъ и національнымъ, второе всми способами противодйствовало Муравьеву и вело Русское дло къ упадку, подготовляя Потаповское управленіе…
Этого мало. Вопросъ не только въ томъ, гд правительство? но и въ томъ: что правительственно, что не правительственно? Министры мняются, — но вдь мняются съ ними и министерскія ‘усмотрнія!’ Той общей системы, которая, при перемн начальствующихъ лицъ, оставалась бы сама неизмнною, была бы равно обязательна для подчиненныхъ и авторитетна для всхъ врноподданныхъ — мы не видли и не видимъ. Въ самой администраціи нтъ никакихъ традицій, кром разв традицій произвольнаго усмотрнія и бюрократическаго самовластія. Такимъ образомъ то, что въ прошломъ царствованіи было правительственно, то теперь честится ‘анти-правительственнымь!’ Если бы кто лтъ 15, 10 назадъ относился враждебно къ новымъ учрежденіямъ — судебнымъ, городскимъ, земскимъ, — онъ непремнно былъ бы зачисленъ въ оппозицію, а въ настоящіе дни, чмъ враждебне къ нимъ, этимъ правительственнымъ созданіямъ, кто относится, тмъ онъ выходитъ ‘правительственне’, и наоборотъ: въ подозрніи, какъ неблагонадежные, состоятъ не только тогдашніе приверженцы правительственныхъ реформъ, но и просто послушные исполнители правительственныхъ тогдашнихъ предначертаній. Если бы, напримръ, Сенатъ поразногласилъ тогда съ министерствомъ А. В. Головнина или П. А. Валуева, онъ съ такимъ же точно правомъ могъ бы заслужить тогда названіе ‘анти-правительства’, какъ заслужилъ это названіе въ наши дни, разноглася съ современнымъ, но совершенно противоположнымъ направленіемъ того же Министерства Внутреннихъ Длъ! ‘Эфемерныя и фальшивыя доктрины, выдающія себя за послднее слово науки’,— говоритъ ‘Московскія Вдомости’ — ‘въ наше смутное и подвижное время легко овладваютъ умами недовольно зрлыми и характерами недовольно крпкими, и отъ наплыва этихъ доктринъ, отъ ихъ заразы не защищены и высшія государственныя учрежденія’… Этого ни нисколько не отрицаемъ. Мы вполн готовы допустить, что духъ фальши въ извстной мр отразился на многихъ реформахъ прошлаго царствованія, и именно въ той мр, во сколько духъ европеизма возобладалъ надъ историческимъ духомъ нашего народнаго существа. Но этимъ лживымъ и эфемернымъ доктринамъ должно быть противопоставлено же одно же вдь голое отрицаніе или ворчливое порицаніе, а какая-нибудь положительная и ясная, твердо сознанная система, какъ въ теоріи, такъ и на практик! Необходимо при томъ, чтобъ она била вдома всмъ. Неудобно же (не говоря уже о самой стран) ставить служебные исполнительные органы въ такое положеніе, чтобъ они какъ бы верхнимъ чутьемъ догадывались о господствующемъ политическомъ вяніи въ правительств, и на основаніи такой, подчасъ ошибочной догадки, недоумвали: усердствовать или не усердствоватъ въ исполненіи закона, наканун бывшаго еще въ чести, а сегодня повидимому попавшаго въ немилость, но тмъ не мене все же закона носящаго санкцію власти и для всхъ обязательнаго. Гд же, по выраженію ‘Московскихъ Вдомостей’, ‘искать правительства’ — при такомъ обиліи и разнообразіи правительствъ и системъ во образ самостоятельныхъ, другъ отъ друга независимыхъ министерствъ, при частой смн министерскаго личнаго усмотрнія, неразрывной съ перемною самого персонала?
А вотъ въ до-Петровской Руси, спросимъ себя, было ли правительство и правительственная система? Думаемъ, что наилютйшіе противники Старой Россіи отвтятъ на этотъ вопросъ утвердительно. Хороша, ли, дурна ли, но правительственная система была, и ‘искать настоящее правительство’, какъ выражается почтенная газета, не приходилось. И это — совершенно независимо отъ личныхъ качествъ и достоинствъ правителей. Мы уже имли недавно случай замтить, что въ XVIII вк, до вступленія во власть Петра великаго, не было не только ни одного геніальнаго государя, но и ни одного особенно замчательнаго дарованіями государственнаго человка. Но они не колесили вправо и влво около пути, а шли исторической колеей, стояли на общей народной почв, не чуждались земскаго разума, и именно въ немъ находили себ опору въ годины испытаній. Постояннымъ же органомъ правительства была Боярская Дума, куда восходили дла изъ Приказовъ, гд вс вопросы разсматривались и ршались въ присутствіи Царя по извстной формул: ‘Царь указалъ (приказалъ) и бояре приговорили’. Въ затруднительныхъ случаяхъ, по вопросамъ мстнымъ вызывались свдущіе люди, которые и давали свои отвты въ особой ‘Отвтной Палат’, или же повелвалось мстному воевод предложить вопросъ на разсмотрніе мстнымъ людямъ, созвавъ ихъ въ мстной Земской Изб. Нашъ извстный археологъ Н. В. Калачовъ раскрылъ весь порядокъ длопроизводства въ Боярской Дум: сохранилось множество свитковъ, которые ждутъ-не дождутся увидть свтъ Божій и прояснить наше смутное званіе старины (сравнительно не очень старой): для напечатанія нужны впрочемъ деньги, а у новой современной Россіи, такъ роскошно содержащей Петербургскія канцеляріи, для такого просвтительнаго дла достаточно свободныхъ средствъ еще не оказывается {Небольшая оговорка по адресу нашихъ высшихъ общественныхъ круговъ имющихъ много вожделній, но мало свдній: Боярская Дума — это вовсе не палата пэровъ или лордовъ, участіе въ этой Дум не било наслдственнымъ правомъ, и званіе боярина не переходило отъ отца къ сыну по наслдству, а давалось за заслуги.}.
‘Московскія Вдомости’ осыпаютъ Первый Департаментъ Сената язвительными укорами за отмну губернаторскаго протеста. ‘Губернаторъ’ — говорятъ он — ‘есть слуга своего Государя и органъ его правительства. Онъ можетъ оцнивать общественныя явленія не иначе, какъ съ точки зрнія правительства’. А по увренію газеты, дятельность чествованныхъ панихидою лицъ ‘заслуживаетъ не одобренія, а порицанія съ правительственной точки зрнія, единственно обязательной для Казанскаго, какъ и для всякаго губернатора’. Но кто же возьметъ на себя опредлить ‘правительственную точку зрнія’, если она оффиціально не выражена? и кому же изъ второстепенныхъ органовъ власти можетъ быть предоставлено это право, вмст съ правомъ сортировать, на основаніи такой точки, людей на ‘правительственные’ и на ‘оппозиціонные’ элементы? Самыя эти педагогическія творенія барона Корфа, съ такой злой ироніей и такъ врно охарактеризованныя газетой, разв не состоятъ въ разряд не только ‘одобренныхъ’, но и ‘рекомендованныхъ’ Министерствомъ Народнаго Просвщенія, благодаря чему печатались чуть не въ сотн тысячъ экземпляровъ?! Вотъ и ‘точка зрнія правительственная’!.. Пламенный приверженецъ Высочайше утвержденнаго Положенія о земскихъ учрежденіяхъ, А. И. Кошелевъ можетъ быть зачисленъ въ ‘оппозиціонные’ разв лишь потому, что раздлилъ судьбу этихъ учрежденій, продолжалъ питать къ нимъ страстную любовь и незыблемо въ нихъ врить даже и тогда, когда ‘точка зрнія’ на нихъ правительства или министерства перевернулась. Мы опять утыкаемся въ недоумніе: обязательно ли точну зрнія Министерства Внутреннихъ Длъ считать именно за точку зрнія правительства? Должно быть, что обязательно, такъ какъ органъ власти завдывающій ‘внутренними длами Россіи’ вдаетъ значитъ, ни боле не мене какъ всю Россію, всю ея внутреннюю гражданскую политику и жизнь. И если губернаторъ — ‘слуга своего Государя и органъ его правительства’, то кольми паче — министръ, по всеподаннйшимъ представленіямъ котораго эти самые губернаторы назначаются, перемщаются, увольняются и награждаются (ст. 1309 Учрежд. министерствъ)!..
‘Мы врноподанные Государя, а не министровъ’! провозгласили однажды ‘Московскія Вдомости’ въ своей памятной отважной борьбы съ Министерствомъ Внутреннихъ длъ, съ Министерствомъ Народнаго Просвщенія, да и по многими другими министерствами (‘Московскія Вдомости’ всегда отличались независимостью и страстностью убжденій и слова, — этого достоинства никто и изъ враговъ отнять у нихъ не можетъ). Но въ силу приведеннаго афоризма почтенной газеты выходитъ, что отрицать точку зрнія Министерства Внутреннихъ Длъ не всегда значитъ стоить на точк зрнія ‘антиправительственной’, выходитъ, что иногда такъ называемая анти-правительственная точка зрнія (на которой, по мннію тогдашнихъ министровъ, стояла редакція газеты) несравненно правительственне ‘правительственной’, что быть зачисленнымъ въ ‘оппозицію’, даже удостоиваться при этомъ сочувственныхъ общественныхъ демонстрацій — анти-правительственнаго на ту пору или оппозиціоннаго характера — не всегда преступно… Тмъ не мене министры или правительство, допускавшее такія проявленія независимости въ печати и такія враждебныя себ демонстраціи — не заслуживало ли оно тхъ же самыхъ громовъ, которыми за слабость и противорчіе разятъ его подъ-часъ ‘Московскія Вдомости’ въ наши дни?
Но если точка зрнія министерствъ или — спеціальне — Министерства Внутреннихъ Длъ не всегда, какъ показываетъ вышеприведенный примръ, совпадаетъ съ точкою зрнія правительственною, а потому и не всегда нравственно-обязательна для ‘врноподданныхъ’, то не аномалія ли это, — особенно тамъ, гд министры не суть представители организованныхъ партій или формальнаго большинства? А такъ какъ эта аномалія у насъ возможна, то не служитъ ли ей, если и противовсомъ, то хоть нкоторымъ коррективомъ въ нкоторыхъ случаяхъ — существующая у насъ развалина учрежденія, именуемаго Правительствующимъ Сенатомъ? Хотя онъ въ сущности ничмъ ровно не правитъ, и этотъ почетный титулъ мотается при немъ безъ всякаго реальнаго смысла, однакоже онъ все таки иметъ иногда возможность регулировать бюрократическій произволъ, если не въ силу соображеній высшей правительственной политики, въ которую онъ не посвящается, то на основаніи существующаго формальнаго закона…
Петръ великій, уничтоживъ Боярскую Думу, замнилъ ее Сенатомъ и вс ея функціи перенесъ на него, водворивъ въ то же время, вмсто прежняго длопроизводства, новые, перенятые у Нмцевъ канцелярскіе порядки. При Петр Сенатъ былъ, дйствительно, органомъ правительствующимъ, — можно сказать личнымъ, подручнымъ исполнительнымъ органомъ самого Государя. Петръ, послдовательный въ общей своей иде — отрицанія стараго, и въ общей своей задач — объевропеенья Россіи, былъ плохой систематикъ въ области внутренняго управленія. Сенатъ былъ при немъ только его канцеляріей, куда онъ валилъ все, — отъ избранія Царя въ случа его смерти (если точно безспорно его письмо къ Сенатъ изъ-подъ Прута) до снабженія недорослей срымъ сукномъ, — отъ посылки въ Константинополь въ султану съ ратификаціями Лопухина или сыска воровъ и разбойниковъ — до устройства обда на Потшномъ двор по случаю побды Датчанъ надъ Шведами, и т. д. Въ этомъ легко убдиться, заглянувъ въ изданные Академіею Наукъ подъ редакціею Н. В. Калачова два тома подъ заглавіемъ: ‘Доклады и Приговоры Правительствующаго Сената при Петр Великомъ’ (по 1712 г.). Въ такомъ вид дло, конечно, оставаться не могло, но учрежденныя потомъ въ замнъ Приказовъ коллегіи (отчасти ныншнія министерства) состояли все же въ зависимости отъ Сената и представляли ему отчеты. Со смертію Петра отлетла, такъ сказать, и душа Сената, — движущее его начало, въ Россіи началось правленіе личное въ боле тснощь смысл слова, т* е. кабинетное (въ XVIII вк подчасъ и закулисное), съ устраненіемъ того стараго коллегіальнаго начала, котораго Сенатъ оставался еще представителемъ, — пошли разные Верховные Совты, ‘верховники’ и т. п., и Сенатъ все боле и боле сталъ клониться въ упадку. Въ конц концовъ онъ обратился въ высшую судебную инстанцію по уголовнымъ и гражданскимъ дламъ, и только 1-й Департаментъ сохранилъ за собою нкоторую тнь былого правительственнаго значенія присвоеннаго Сенату. Не безъ борьбы со стороны, если не Сената, то сенаторовъ было встрчено учрежденіе министерствъ. Извстна также записка графа С. Р. Воронцова, въ которой онъ сильно возставалъ противъ этого нововведенія и настаивалъ, чтобъ отчеты министровъ прежде поступленія къ Государю разсматривались въ Сенат. Разумется, это не было уважено: начало личнаго бюрократическаго произвола въ управленіи взяло верхъ. Тмъ не мене 1-й томъ Свода Законовъ и донын гласитъ о такихъ присвоенныхъ Сенату правахъ и преимуществахъ, по смыслу которыхъ онъ долженъ бы считаться первенствующимъ правительственнымъ органомъ, но которыя мало соотвтствуютъ его значенію въ современной дйствительности. Такъ въ Правительствующемъ Сенат ‘единое лицо Императорскаго Величества предсдательствуетъ’, ‘указы Сената исполняются какъ собственные Императорскаго Величества’, ‘власть Сената ограничивается единою властію Государя, иной высшей власти онъ надъ собой не иметъ’, а между тмъ попасть изъ Сената въ Государственный Совтъ считается повышеніемъ, бывшій министръ сданный въ Сенатъ считаетъ себя обиженнымъ… Мало того: отмна Сенатомъ, въ силу предоставленнаго ему по закону права, какого-нибудь неважнаго губернаторскаго протеста противъ постановленія губернскаго земства — представляется чуть ли не дерзостью, обзывается въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ ‘вторженіемъ въ дйствія правительства’, хотя онъ и самъ ‘правительствующій!’ Но этотъ ‘правительствующій’ органъ, которому сами министры пишутъ рапорты и представленія, въ правленіи, однакожъ, въ точномъ смысл слова, вовсе участія не принимаетъ, — и только красы ради или въ вид эпитафіи былому его величію еще красуется въ Свод Законовъ, во 2-й стать III книги Государственныхъ учрежденій, что Сенатъ ‘надзираетъ за собираніемъ податей и за расходами штатными, печется о средствахъ въ облегченію народныхъ нуждъ, къ охраненію общаго спокойствія и тишины, и въ превращенію всякихъ противозаконныхъ дйствій во всхъ подчиненныхъ ему мстахъ’ (значитъ, между прочимъ, на пространств всего вдомства Министерства Внутреннихъ Длъ!). Какой бы гвалтъ поднялся, какимъ бы обвиненіямъ въ якобинств подвергся Сенатъ, еслибъ онъ вздумалъ поврить этимъ словамъ закона и только бы попробовалъ привести ихъ въ нкоторое исполненіе! Но въ этомъ отношеніи вс средства къ исполненію закона, кажется, у него отняты. Едва ли даже имются у него и данныя для сужденія о вышеперечисленныхъ, порученныхъ ему предметахъ!.. За нимъ, однакоже, еще остается одно серьезное право и реальное значеніе высшаго судебно-административнаго мста, которое именно при ныншнихъ обстоятельствахъ и желательно сохранить. Есть, по крайней мр, къ кому обратиться съ жалобой на неправильныя распоряженія высшей администраціи, есть органъ правительства, который можетъ сдерживать уздою закона порывы административныхъ властей, ограждая достоинство правосудія, стало быть и истинное достоинство правительства, — ограждая права учрежденій и лицъ… ‘Московскія Вдомости’ почему-то думаютъ, что первыя, именно учрежденія выборныя, не нуждаются въ огражденіи. ‘Законная свобода, — говорятъ он, — по существу своему есть принадлежность только лицъ, а не учрежденій’, — какъ будто за узаконенными правительствомъ корпораціями не признается самимъ правительствомъ ‘законной свободы’ дйствій! Какъ будто избраніе предводителя дворянства или городского головы не должно быть вполн обезпечено въ своей свобод, столько же по требованію справедливости, сколько и по требованію самого закона! Именно законная свобода есть по существу своему необходимое достояніе узаконенныхъ выборныхъ учрежденій, сословныхъ, городскихъ, земскихъ, начиная съ крестьянскаго мірского схода. Хорошъ былъ бы мірской сходъ и къ чему онъ нуженъ, еслибъ былъ лишенъ даже законной свободы! Къ чему заводить выборныя учрежденія, приглашать людей безвозмездно нести тяжкіе труды по мстному управленію и благоустройству, и какой пользы отъ нихъ ждать, если отнять у этой добровольной службы всякое почетное значеніе и подчинить учрежденія произволу администраціи? Не проще ли было бы тогда для казны, въ замнъ ‘самоуправленія’, взять всю эту обузу на себя и держать повсюду казенныхъ чиновниковъ, на казенномъ жаловань?!… По мннію ‘Московскихъ Вдомостей’, выраженному въ той же стать нсколькими строками ниже, ‘произволъ администраціи можетъ быть въ сущности опасенъ только по отношенію въ частнымъ лицамъ’. Опять-таки непонятно: почему же только по отношенію въ частнымъ лицамъ, а не по отношенію въ учрежденіямъ, отъ которыхъ никакого ни проку, ни толку и чаять нельзя, если лишить ихъ законной свободы дйствій? этимъ вдь упраздняется самый ихъ raison d’tre. А прежде всего, кажется, произволъ администраціи можетъ быть опасенъ для самого правительства, потому что компрометтируетъ его, подрываетъ авторитетъ, родитъ неудовольствіе, противодйствіе, а подчасъ нчто и похуже. Да и законодательство наше держится такого же взгляда. Въ стать 233 Общаго Наказа Министерствамъ (Св. Зак. т. 1) мы читаемъ, что если — не то что частныя лица и корпораціи, но даже ‘подчиненное министру начальство усмотритъ въ предписаніи, непосредственно отъ власти министра исходящемъ, отмну закона или учрежденія, тогда оно обязано представитъ о семъ министру, если же и за симъ предписаніе министра будетъ ‘подтверждено въ той же сил’, то это подчиненное министру начальство, не приводя предписанія въ исполненіе, ‘обязано случай сей представить на благоусмотрніе Правительствующаго Сената’. Такъ гарантируетъ себя отъ министерскаго произвола само правительство…
И такая гарантія нужна. Если хотите парализовать значеніе Сената, т. е. похерить его, то похерьте напередъ министерства. Если же вы удерживаете министерства въ цлости, то непремнно удержите Сенатъ со всми еще остающимися за нимъ полномочіями, да настойте, чтобъ они не оставались мертвою буквою. Такъ и въ ‘Учрежденіи Сената (220 ст.) и въ ‘Учрежденіи Министерствъ’ (259 ст.) сказано, что ‘если Сенатъ усмотритъ, что по частямъ, управленію министровъ ввреннымъ, вкрались важныя злоупотребленія мы откроемъ въ донесеніяхъ, министрами Императорскому Величеству поднесенныхъ, обстоятельства несогласныя съ настоящимъ положеніемъ длъ, — въ таковыхъ заслуживающихъ особеннаго уваженія случаяхъ Сенатъ, истребовавъ объясненіе отъ министра той части, до котораго сіе относится, ежели найдетъ оное неудовлетворительнымъ, представляетъ на разсмотрніе Императорскому Величеству’…
Кажется, эта статья совсмъ забыта. Но ничего не препятствуетъ Сенату ее припомнить. Можетъ быть, еслибъ эта статья была въ дйствіи, Сенату удалось бы предотвратить хоть то расхищеніе государственныхъ земель, конецъ которому, слава Богу, положенъ въ ныншнее царствованіе. Какъ исполнять предписанныя закономъ обязанности, такъ и пользоваться предоставленными закономъ правами слдуетъ всегда во всей полнот, никогда не уклоняясь отъ первыхъ и никогда безъ нужды не поступаясь послдними.
Но что въ такомъ случа ‘составъ Сената никакъ не долженъ быть дломъ случайности’, что ‘въ выбор сенатскаго персонала необходима строгость’, что ‘трибуналъ этотъ долженъ состоять изъ государственныхъ людей высшаго качества’, — это безспорно, и въ этомъ мы вполн согласны съ ‘Московскими Вдомостями’.
Нтъ сомннія, однакоже, что при настоящемъ положеніи длъ и при условіяхъ значенія министерствъ въ нашей государственной жизни, мы и при улучшенномъ состав сенатскаго персонала все же не избжимъ тхъ аномалій, на которыя такъ часто указываютъ ‘Московскія Вдомости’, и будемъ не разъ свидтелями, какъ правительство одною рукою будетъ уничтожать дло другой… Корень этой аномаліи (немыслимой въ Старой Руси) лежитъ несравненно глубже, не только въ правительственной, но и въ общественной почв, — между прочимъ въ отсутствіи историческихъ традицій, почтенія и любви къ нимъ, и въ недостатк опоры въ народномъ сознаніи — благодаря тому отчужденію отъ народности, которое характеризуетъ собою весь, длящійся и понын, Петербургскій періодъ нашей исторіи…
‘Московскія Вдомости’ удивляются: какъ могутъ ‘возникать разногласія между головою и руками или ногами’, и обрушиваютъ всю вину такого разногласія на подчиненные органы. Но не всегда вдь руки и ноги только виноваты. Голова есть сдалище ума и воли. Случается, что и голова, увлекаясь отвлеченною мыслью и благодаря сил воли, налагаетъ на тло обязанности непосильныя или противоестественныя. Если голова богатыря напялитъ на богатырское туловище узкій, не по немъ сшитый кафтанъ, а на богатырскія ноги дамскіе башмачки, такъ локти оппозиціонно прорвутъ рукава, а ноги радикально продырявятъ башмаки и либерально просунутся. Если голов вздумается поселиться на болот, хоть бы Ингерманландскомъ, то руки и ноги, если даже и сохранятъ полную покорность, волей-неволей все же будутъ протестовать ревматическимъ искривленіемъ, хворобою, худосочіемъ и инымъ безобразіемъ!…