ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ЗАПИСОКЪ Ю. . САМАРИНА.
ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ЗАПИСОКЪ Ю. . САМАРИНА.
(Сообщено баронессой Э. . Раденъ) 1).
1) Издателю сообщено О. А. Новиковой.
Отрывок из записок, Самарин Юрий Федорович, Год: 1876
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Татевскій сборникъ С. А. Рачинскаго. СПб, 1899
…Хомяковъ понималъ христіанское Откровеніе какъ живую, непрерывную рчь Божію, непосредственно обращенную къ личному сознанію каждаго человка, и вслушивался въ нее съ напряженнымъ вниманіемъ. Наши разговоры не рдко касались этой темы по поводу общаго вопроса о значеніи Промысла въ исторіи человчества, народа, или отдльнаго лица, но онъ никогда не вводилъ меня въ область собственныхъ внутреннихъ ощущеній. Одинъ только разъ дано было проникнуть мн въ тайное этой непрерывной бесды его съ Богомъ. Разговоръ этотъ такъ глубоко врзался въ мою память, что я могу повторить его почти отъ слова до слова,
Узнавъ о кончин Екатерины Михайловны {Жены А. С. Хомякова.}, я взялъ отпускъ и, пріхавъ въ Москву, поспшилъ къ нему. Когда я вошелъ въ его кабинетъ, онъ всталъ, взялъ меня за об руки и нсколько времени не могъ произнести ни одного слова. Скоро однако онъ овладлъ собою и разсказалъ мн подробно весь ходъ болзни и лченія. Смыслъ разсказа его былъ тотъ, что Екатерина Михайловна скончалась вопреки всмъ вроятностямъ вслдствіе необходимаго стеченія обстоятельствъ. Онъ самъ понималъ ясно корень болзни и, зная твердо, какія средства должны были помочь, вопреки своей обыкновенной ршительности, усомнился употребить ихъ. Два доктора, не узнавъ болзни, которой признаки, по его словамъ, были очевидны, впали въ грубую ошибку и превратнымъ лченіемъ произвели болзнь новую, истощивъ сперва вс силы организма. Онъ все это видлъ и уступилъ имъ и т. д…. Выслушавъ его, я замтилъ, что все это кажется ему очевиднымъ теперь, потому что несчастный исходъ болзни оправдалъ его опасенія и вмст съ тмъ изгладилъ изъ его памяти вс остальные признаки, на которыхъ онъ самъ, вроятно, въ послднія минуты основывалъ надежду на выздоровленіе. Я прибавилъ, что, воспроизводя теперь по своему и въ обратномъ порядк послдствій къ причинамъ весь ходъ болзни, онъ только подвергаетъ себя безплодному терзанію. Тутъ онъ остановилъ меня, взявъ меня за руку: ‘Вы меня не поняли: я вовсе не хотлъ сказать, что легко было спасти ее. Напротивъ, я вижу съ сокрушительною ясностію, что она должна была умереть для меня, именно потому, что не было причины умереть. Ударъ былъ направленъ не на нее, а на меня. Я знаю, что ей теперь лучше, чмъ было здсь, да я-то забывался въ полнот своего счастія. Первымъ ударомъ я пренебрегъ, второй — такой, что его забыть нельзя’. Голосъ его задрожалъ, и онъ опустилъ голову, черезъ нсколько минутъ онъ продолжалъ: ‘Я хочу вамъ разсказать, что со мною было. Тому назадъ нсколько лтъ я пришелъ домой изъ церкви посл причастія и, развернувъ Евангеліе отъ оанна, я напалъ на послднюю бесду Спасителя съ учениками посл Тайной Вечери. По мр того, какъ я читалъ, эти слова, изъ которыхъ бьетъ живымъ ключемъ струя безграничной любви, доходили до меня все сильне и сильне, какъ будто кто-то произносилъ ихъ рядомъ со мною. Дойдя до словъ: ‘вы друзи мои есте’, я пересталъ читать и долго вслушивался въ нихъ. Они проникали меня насквозь. На этомъ я заснулъ. На душ сдлалось необыкновенно легко и свтло. Какая-то сила подымала меня все выше и выше, потоки свта лились сверху и обдавали меня, я чувствовалъ, что скоро раздастся голосъ. Трепетъ проникалъ по всмъ жиламъ. Но въ одну минуту все прекратилось, я не могу передать вамъ, что со мною сдлалось. Это было не привидніе, а какая-то темная, непроницаемая завса, которая вдругъ опустилась передо мною и разлучила меня съ областью свта. Что на ней было, я не могъ разобрать, но въ то же мгновенье какимъ-то вихремъ пронеслись въ моей памяти вс праздныя минуты моей жизни, вс мои безплодные разговоры, мое суетное тщеславіе, моя лнь, мои привязанности къ житейскимъ дрязгамъ. Чего тутъ не было! Знакомыя лица, съ которыми Богъ знаетъ почему сходился и расходился, вкусные обды, карты, билліардная игра, множество такихъ вещей, о которыхъ, по видимому, никогда я не думаю, и которыми, казалось мн, я нисколько не дорожу. Все это вмст слилось въ какую-то безобразную массу, налегло на грудь и придавило меня къ земл. Я проснулся съ чувствомъ сокрушительнаго стыда. Въ первый разъ почувствовалъ я себя съ головы до ногъ рабомъ жизненной суеты. Помните, въ отрывкахъ, кажется, оанна Лствичника, эти слова: ‘Блаженъ, кто видлъ ангела, сто кратъ блаженне, кто видлъ самого себя’. Долго я не могъ оправиться посл этого урока, но потомъ жизнь взяла свое. Трудно было не забыться въ той полнот невозмутимаго счастія, которымъ я пользовался. Вы не можете понять, что значитъ эта жизнь вдвоемъ. Вы слишкомъ молоды, чтобы оцнить ее’. Тутъ онъ остановился и нсколько времени молчалъ, потомъ прибавилъ: ‘На канун ея кончины, когда уже доктора повсили головы, и не оставалось никакой надежды на спасеніе, я бросился на колни передъ образомъ въ состояніи близкомъ къ изступленію, и сталъ — не то, что молиться, а испрашивать ее у Бога. Мы вс повторяемъ, что молитва всесильна, но мы сами не знаемъ ея силы, потому что рдко случается молиться всею душой. Я почувствовалъ такую силу молитвы, которая могла бы растопить все, что кажется твердымъ и непроходимымъ препятствіемъ, я почувствовалъ, что Божіе всемогущество, какъ будто вызванное мною, идетъ навстрчу моей молитв, и что жизнь жены можетъ мн быть дана. Въ эту минуту черная завса опять на меня опустилась, повторилось, что уже было со мною въ первый разъ, и моя безсильная молитва упала на землю! Теперь вся прелесть жизни для меня утрачена. Радоваться жизни я не могу. Радость мн была доступна только черезъ нее, какъ то, что утшало меня, отражалось на ея лиц. Остается исполнить мой урокъ. Теперь, благодаря Богу, не нужно будетъ самому себ напоминать о смерти, она пойдетъ со мною неразлучно до конца’.
Я записалъ этотъ разсказъ отъ слова до слова, какъ онъ сохранился въ моей памяти, но перечитавъ его, я чувствую, что не въ состояніи передать того спокойно сосредоточеннаго тона, которымъ онъ говорилъ со мною. Слова его произвели на меня глубокое впечатлніе именно потому, что именно въ немъ одномъ нельзя было предположить ни тни самообольщенія. Не было въ мір человка, которому до такой степени было противно и несвойственно увлекаться собственными ощущеніями и уступить ясность сознанія нервическому раздраженію. Внутренняя жизнь его отличалась трезвостію,— это была преобладающая черта его благочестія. Онъ даже боялся умиленія, зная, что человкъ слишкомъ склоненъ вмнять себ въ заслугу каждое земное чувство, каждую пролитую слезу, и когда умиленіе на него находило, онъ нарочно самъ себя обливалъ струею холодной насмшки, чтобы не давать душ своей испаряться въ безплодныхъ порывахъ и вс силы ея опять направить на дло. Что съ нимъ дйствительно совершалось все, что онъ мн разсказалъ, что въ эти дв минуты его жизни самопознаніе его озарилось откровеніемъ свыше,— въ этомъ я также увренъ, какъ и въ томъ, что онъ сидлъ противъ меня, что онъ, а не кто другой, говорилъ со мною.
Вся послдующая его жизнь объясняется этимъ разсказомъ. Кончина Екатерины Михайловны произвела въ ней ршительный переломъ. Даже т, которые не знали его очень близко, могли замтить, что съ сей минуты у него остыла способность увлекаться чмъ бы то ни было, что прямо не относилось къ его призванію. Онъ уже не давалъ себ воли ни въ чемъ. По видимому, онъ сохранилъ свою прежнюю веселость и общительность, но память о жен и мысль о смерти не покидали его. Сколько разъ я замчалъ по выраженію его лица, какъ мысль эта перебивала веселую струю его добродушнаго смха! жизнь его раздвоилась. Днемъ онъ работалъ, читалъ, говорилъ, занимался своими длами, отдавался каждому, кому до него было дло. Но когда наступала ночь и вокругъ него все улегалось и умолкало, начиналась для него другая пора. Тутъ подымались воспоминанія о прежнихъ свтлыхъ и счастливыхъ годахъ его жизни, воскресалъ передъ нимъ образъ его покойной жены, и только въ эти минуты полнаго уединенія давалъ онъ волю сдержанной тоск.
Разъ я жилъ у него въ Ивановскомъ. Къ нему съхалось нсколько человкъ гостей, такъ что вс комнаты были заняты, и онъ перенесъ мою постель къ себ. Посл ужина, посл долгихъ разговоровъ, оживленныхъ его неистощимою веселостію, мы улеглись, потушили свчи, и я заснулъ. Далеко за полночь я проснулся отъ какого-то говора въ комнат. Утренняя заря едва-едва освщала ее. Не шевелясь и не подавая голоса, я началъ всматриваться и вслушиваться. Онъ стоялъ на колнахъ передъ походной своей иконой, руки были сложены крестомъ на подушк стула, голова покоилась на рукахъ. До слуха моего доходили сдержанныя рыданія. Это продолжалось до утра. Разумется, я притворился спящимъ. На другой день онъ вышелъ къ намъ веселый, бодрый, съ обычнымъ добродушнымъ своимъ смхомъ.
Отъ человка, всюду его сопровождавшаго, я слышалъ, что это повторялось почти каждую ночь…