Отрывок из Введения, читанного в Императорском московском университете, при начале преподавания теории риторики, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1806 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Отрывок из Введения, читанного в Императорском московском университете, при начале преподавания теории риторики

(Определение риторики. Различие между словесностью прозаической и стихотворной. Намерение преподавателя. Важность словесности. Злоупотребление красноречия. Начало риторики. Что нужно писателю. Польза словесности.)

…

Слово теория, равно как почти все слова технические, в изящных науках употребляемые, взято с греческого языка, и значит размышление, рассматривание, умственное обозрение, созерцание. Риторика происходит от старинного глагола говорю, греки произносили вместе , или при слове подразумевали . Итак, риторика есть наука говорить. Теория риторики значит у нас обозрение сей науки.

Рассмотрим, в чем заключалась риторика у древних и сколь обширны пределы ее в наше время.

Греческие риторы и софисты принимали Исократово определение {См. Quintil. Lib. II. Сер. XVI.}: красноречие есть способность убеждать. Горгиас, в Платоновом разговоре, дает риторике такую же дефиницию. Цицерон в сочинении своем Об ораторе {Lib. I, 260.} и в других местах пишет, что должность оратора есть говорить убедительно (accommodate ad persuaderdum) и что цель риторики есть убеждение. Квинтилиан, не одобряющий сего определения, замечает, что убеждают иногда деньги, иногда знатность и достоинство витии, иногда убеждает одно действие, без слов. Антоний, защищая Мания Аквилия, разодрал на нем одежду, показал раны, полученные им на сражении за отечество — и сим действием успел избавить его от осуждения. Сергий Гальба возбудил в народе сострадание, показав ему малолетних детей своих. Многие думали, что Фрину не речь Гиперидова защитила, но поступок сей прелестницы, которая, откинув полу, обнажила белое тело свое. Следственно, говорит Квинтилиан, определение не годится, потому что не одно красноречие убеждает.

Другие риторы прибавляли: красноречие есть способность говоря убеждать. Кажется и Платон был того же мнения, ибо в упомянутом разговоре Сократ заставляет cофиста Горгиаса принять сие определение. В некотором сочинении о риторике — которое одни приписывали Феодекту, другие Аристотелю — сказано: предмет риторика есть искусство вести слушателей, куда захочет оратор. Но ведут людей куда захотят, или яснее, убеждают не одни ораторы, но и женщины, и ласкатели, и соблазнители. Следственно и сие определение не удовлетворяет.

Аристотель в известном до нас дошедшем сочинении своем о риторике определяет ее следующим образом: она есть способность изобретать все убеждающее { . Rhetorice est vis inveniendi omnia in oratione persuasibilia — по переводу Квинтилиана.}. Квинтилиан опять замечает, что и сие определение равно недостаточно, сверх того в нем упоминается только об изобретении, которое ничего не значит без выражения (eloquutio).

Наконец Квинтилиан предлагает свое собственное определение: риторика есть наука хорошо говорить, Rhetorica esc sciencia bene dicendi. Надобно заметить, что bene dicendi на латинском языке значит более, нежели на русском хорошо говорить: во-первых, потому что глагол dicerе имеет совсем другую силу на одном языке, нежели на другом говорить, во-вторых — что Квинтилиан под словами bene dicendi разумеет не только говорить красно, но говорить, как прилично благонравному и честному человеку. Он дает название оратора только тому, кто вместе и красноречив и добродетелен. Oratorem autem instituimus ilium perfectum, qui esse nisi vie bonus non potest. Еще: Neqae enim esse oratorem, nisi bonum virum, iudico: et sieri etiam si posset, nolo, в двенадцатой книге его Ораторских наставлений первая глава состоит из доказательств о том, что человек порочных нравов не может быть оратором. Non posse oratorein esse nisi bonum virum. Желательно, чтоб это было справедливо. Цезарь, по свидетельству Цицерона, был превосходный оратор, не будучи добродетельным человеком. В наше время изверг Мирабо, нечестивейший из французов, прославился у них даром красноречия.

Упомянутые здесь определения, и вообще сочинения древних о риторике, показывают, что сею наукою занимались люди, готовившие себя к званию публичных ораторов, которые сказывали речи пред народом и в судилищах. Риторы учили юношество сочинять и произносить такие речи, в том состояло главное их упражнение. Молодой человек в училище грамматика предварительно готовился слушать наставления ритора. Надобно знать, что грамматика содержала в себе обширнейшее учение, нежели ныне. Всякий грамматик был вместе филолог и критик. Он показывал слушателям своим правила языков, читал с ними историков и поэтов, рассматривал и поправлял рукописи, объяснял все тайны стопосложения и гармонии. Известно, что в древности лирические стихи пели при звуке музыкального орудия, и что драматическая поэзия состояла в пении, следственно грамматик должен был знать и музыку. Тогда почиталось признаком дурного воспитания, ежели молодой человек не умел произнести греческого или латинского стиха правильно, то есть не нарушая ни количества (quantitas), ни меры (rythmus, numerus). В наши времена грамматика простирается не далее словосочинения и просодии, которая у нас не так трудна, как у древних. Риторика имеет в виду одно только образование ораторов, она объемлет все роды прозаических сочинений.

Речь вообще значит словесное выражение наших мыслей и чувствий в известной связи, в известном порядке. Правила, относящиеся до речи, содержатся в трех следующих науках: логика или диалектика учит правильно мыслить, рассуждать и умствовать, грамматика определяет значение слов, употребление их и взаимное сцепление, риторика показывает способы приятно и красиво предлагать мысли свои в связи и порядке и располагать по надлежащему части речи, как требует того в особенности каждый род сочинений.

Итак, риторика содержит в себе правила о красноречии. Под словом красноречие должно разуметь способность приятно выражать мысли свои и чувствия, предлагать их устно или на письме правильно, ясно, сообразно с целью, предположенною тем, кто говорит или пишет.

Само по себе явно, что риторика, содержащая в себе правила для всех родов прозаических сочинений, имеет в виду не одно только убеждение, в котором по мнению древних красноречие состояло. Новейшие писатели по большей части дают риторике старинное определение, или по крайней мере близкое к старинному.

Предлагая словесно или письменно свои мысли, мы обыкновенно хотим или научить ум, или занять воображение, или тронуть сердце, или подействовать на волю. Следовательно, наставление, занятие, растрогание и убеждение суть главнейшие предметы прозаического писателя, которые он имеет в виду иногда каждое особенно, иногда все вместе.

Мысль и выражение суть составные, первоначальные части речи, они имеют взаимно такое же отношение, такую же связь между собою, какую душа и тело. Мысль есть материя или сущность речи, выражение есть форма ее. Казалось бы, что искусство мыслить, искусство правильно употреблять и соединять слова должны также быть предметом риторики, но, как я выше уже заметил, для того и для другого содержатся правила в особых науках — в логике и грамматике, которые в порядке учения должны предшествовать риторике, риторика же ограничивается только красивостью и соответственностью предложения, то есть она показывает средства красиво и соответственно материи предлагать то, что писатель или оратор в состоянии логически обдумать и грамматически выразить.

Но и поэт должен правильно мыслить и выражать свои мысли, и поэт должен красноречиво, соответственно материи, предлагать то, что он в состоянии логически обдумать и грамматически выразить. Посмотрим, в чем состоит различие между красноречием прозаическим и стихотворным. ‘Проза есть слово — говорит Ломоносов, — которого части не имеют определенной меры и порядка складов, ни согласия в произношении, точно назначенного, но все речения располагаются в нем таким порядком, какого обыкновенный чистый разговор требует. Поэма — продолжает тот же писатель — состоит из частей известною мерою определенных, и притом имеет точный порядок складов по их ударению или произношению’. Ничего нет справедливее сих дефиниций, но они относятся только ко внешней форме речи, между прозою и стихами есть еще другие важнейшие отмены. Немецкие писатели говорят, что поэзия живым разительным представлением предметов действует на чувственность, и занимает воображение, проза предлагает ясно, определительно, точно и правильно, действует на ум и на волю. — Пиитическое красноречие — пишет Батт — собственно имеет в виду пленять, прозаическое красноречие имеет ввиду наставлять. Если поэзия иногда вместе и пленяет и наставляет, это значит, что она берет в помощь себе пользу, чтобы удобнее достигнуть своей цели. Если проза, научая вместе и пленяет, это показывает, что она вернее надеется получить успех, идучи по пути, усыпанному цветами. — Кондильяк думает почти так же. Каждый писатель — говорит он — имеет в виду или научить, или понравиться, или и то и другое вместе: он нравится, пленяя чувства, поражая воображение, растрогивая сердца, он научает, предлагая новые знания, разгоняя предрассудки, истребляя заблуждения, осмеивая пороки и дурные качества. Сколь много ни различествует одна цель от другой, однако они могут быть вместе. Разница в том: стихотворец, показывая, что хочет только пленять, между тем и наставляет, напротив того, прозаический писатель, показывая, что хочет только наставлять, и в тоже самое время пленяет, как будто без намерения {Растрогать, убедить, сердца к себе привлечь

Потребна сладкая ораторская речь,

Она вздремавшее геройство пробуждает,

К порокам ненависть, к добру любовь рождает.

…

В божественных стихах оставил нам Гомер

Как разум восхищать, как дух пленять, пример,

Глася геройскою кроваву брань трубою,

Он движет, кажется, полки перед собою,

Там слышен свист стрелы, там ржание коня,

Власы подъемлются при битвах у меня.

Коль живо кисть его сражение рисует!

Херасков. См. Плоды наук, песнь III.}.

Мы будем рассматривать риторику не только как изящную науку, содержащую в себе правила общие для всех родов прозаических сочинений, каковы, например, письма, разговоры, догматические писания, история истинная и вымышленная, наконец собственно так называемые речи или слова ораторские, но войдем в рассмотрение прозаического красноречия, как изящного искусства, займемся теориею и риторики и красноречия, будем смотреть на них с эстетической точки зрения.

Провидение даровало людям бесценную способность взаимно друг другу сообщать мысли. В противном случае разум был бы существом для нас едва ли не бесполезным. Посредством слова мы взаимно оказываем услуги один другому, посредством слова сообщаем свои мысли, а успехи в искусстве мыслить суть главное следствие того, что их сообщаем. Способности человека уединенного, отделенного от других, не могли бы достигнуть высокой степени совершенства. Ум наш одолжен успехами своими усилиям не одного только человека, но целого общества. Ум образовался оттого, что люди с помощью слова и письма сообщали один другому свои суждения, свои знания.

Посмотрим ли на ту власть, которую оратор и писатель имеет над сердцами, или на удовольствие самого слушателя, скажу иначе, будем ли иметь в виду пользу, или удовольствие — то и другое убедит нас в необходимости уметь как можно лучше взаимно сообщать мысли один другому. Видим, что все народы занимались усовершенствованием своего слова, когда язык, сделавшись обильнейшим, вышел из тесного круга, в котором содержались названия только немногих вещей, самых необходимых. Даже в языке народов диких замечено некоторое старание изъясняться с большею приятностью, с большею силою, когда говорящее лицо хочет убедить и растрогать. Варварские народы чувствуют, что можно выражать мысли свои с некоторою приятностью, и стараются вводить в язык украшения, которые может быть еще очень долго не будут приведены в систему.

Между образованными народами ни одно искусство не было предметом таких усильных стараний, как искусство речи и слога. То государство более других славится своим просвещением, в котором прилежнее занимаются усовершенствованием языка. По мере распространения знаний в обществе люди сильнее действуют один на другого посредством мыслей и слов, чем ощутительнее сие действие, тем более оно побуждает людей выражать мысли свои яснее и красноречивее. Потому-то наука хорошо говорить и писать уважается у всех просвещенных народов Европы, и составляет одну из главнейших частей воспитания.

Есть люди, которые имеют весьма невыгодное мнение об искусстве говорить и писать. Они почитают его искусством обольщать и обманывать, бесполезным упражнением в собирании пышных слов, риторическою прелестью или наваждением, красивым пустословием о вещах ничего незначащих. Не должно удивляться, что такие обвинения несколько унизили риторику, которая, скажем чистосердечно, иногда споспешествовала более испорченности вкуса и красноречия, нежели усовершенствованию.

У древних греков было два класса ораторов: одни просвещали народ в собраниях, защищали граждан в судилищах, украшали философию цветами поэзии, другие занимались риторикою, будучи побуждаемы низким корыстолюбием или суетным хвастовством, и в речах своих обыкновенно затмевали мысли высокопарными выражениями. Сии последние назывались софистами. Они бродили по всей Греции и водили за собою толпы слушателей. У софистов риторика была наукою заманивать в свои сети, правдоподобию давать вид истины, они говорили, что оратор всегда должен быть в готовности оправить злодейство и невинность, ложь и истину. Их умствования основывались на хитросплетениях диалектики. Такие риторы ослепляли толпу своим ярким красноречием, но в каком уважении были они у людей здравомыслящих, видим из Платоновых разговоров и из Аристофановых комедий, в которых поэт выводит на сцену сих пустомелей. Мало-помалу составилась так называемая схоластическая риторика, которой остатки и теперь еще находим во многих учебных книгах о красноречии. Несмысленные риторы отделили философию от риторики, отчего и вышло, как говорит Цицерон, что одна наука учила разуметь и рассуждать, а другая говорить, alia intelligendi, alia dicendi disciplina est, et ab aliis rerum, ab aliis verborum doctrina quaeritur. Риторика, сделавшись сборищем правил о пустословии, стала, так сказать, наукою невежества. Зараза риторского учения сперва свирепствовала в Греции, потом перешла в Рим, а в позднейшие времена распространилась по всей Европе. Странствующие риторы, которых умные римляне называли болтливыми и праздными гречонками, Graeculi loquaces et otiosi, отличались дерзким невежеством. Ганнибал, изгнанный из Карфагена, идучи к Антиоху, остановился в Эфесе. Жители хотели, чтобы он послушал славного их ритора. Формион, в присутствии сего великого полководца и героя, говорил несколько часов о звании и обязанностях военачальника, о военной науке и о всем до нее принадлежащем. По окончании слова, просили Ганнибала объявить свое мнение о риторе, он отвечал, что еще никогда не видал такого бестолкового пустомелю, каков Формион. Мало ли — говорит Цицерон — формионов, которые, не имея понятия о правительстве, о войне, о законах, не имея опытности, не зная людей, обычаев, берутся за все, обо всем говорят и судят? Спартанцы хорошо проучивали бесстыдных риторов. Когда один чужестранец объявил, что он в состоянии говорить целый день, и о такой материи, какую дадут, правительство велело ему тотчас выйти из города, почитая дерзость и легкомыслие недостойными никакого уважения.

Сих-то и подобных им риторов, мнимых учителей красноречия, презирали умные греки и римляне, над ними то смеялись Сократ, Платон, Цицерон, Квинтилиан, Лукиан, Петроний. Сенат римский во время консульства Кая Фанния и Марка Валерия велел претору Помпонии взять меры, чтобы не было в Риме ни философов, ни риторов, между которыми вероятно не полагали различия. Спустя потом, Кней Домиций Энобарб и Люций Лициний Красс, будучи цензорами, принудили риторов выйти из Рима. При упадке республики они опять размножились.

Скажем вообще, что риторика и красноречие делаются тогда не только тщетными, но даже пагубными, когда уклоняются от благородной своей цели, когда бывают употреблены не к пользе истины и добродетели, но для одного пустословия, или для того, чтобы прикрасить порок, и заблуждениям дать наружность благовидную. Изящная словесность гнушается таким красноречием.

Чтоб с успехом заниматься словесностью, необходимо должно сперва познакомиться с прочими свободными науками. Словесность объемлет все науки, ни к одной из них особенно не привязываясь. У древних было правило: оратор должен быть сведущ во всех науках, omnibus disciplinis et artibus debeat efse instructus orator. Одна риторика не научит хорошо писать, и красивые, великолепные слова нимало не придадут цены сочинению, в котором нет здравого смысла — сочинению, наполненному несправедливыми о вещах понятиями.

Бывают примеры, и к сожалению весьма часто, что писатели выбором и расположением красивых слов прикрывши свою бедность, возбуждают удивление в людях недальновидных, не заботясь о мнении опытных литераторов, но обманы такого рода скоро исчезают. Одно основательное учение может доставить писателю материалы для прочного сочинения.

Сильное чувствие, растроганность и природное дарование делают человека красноречивым. Ребенок, необразованный поселянин, даже дикий, говорят красноречиво, когда страсть движет сердцем. Следственно человек еще прежде умел быть красноречивым, нежели написаны правила о красноречии. При начале гражданского общежития замечено чудесное действие красноречия на сердце человеческое. Нашлись люди, которые наблюдали, чьи слова и какие именно слова производили сильнейшее впечатление. Потом обратили внимание на причину сих впечатлений, то есть начали замечать способы, с помощью которых вития действовал на сердца слушателей, разбирали речь его, трогательнейшие места в ней, и заключили, что в подобных случаях можно употребить те же средства, чтобы тронуть других, как сами были тронуты. Ita notatio naturae et animadversio peperitartem, таким образом наблюдение родило науку — говорит Цицерон. Во всех родах искусств образцы предшествовали правилам. Гений замечал натуру и украшал ее в своих подражаниях, наблюдатели замечали гений, рассматривали его, и открыли тайну чудес в его творениях. Смотря на то, что сделано, они говорили другим людям: так надобно делать. Следственно поэзия и красноречие существовали прежде пиитики и риторики. Эврипид и Софокл уже написали свои трагедии, и в Греции считалось более двухсот драматических поэтов, прежде нежели Аристотель издал правила для трагедий, Гомер умел быть выспренним за несколько сот лет, прежде нежели Лонгин определили, в чем состоит выспренность.

Из того следует, что не красноречие одолжено бытием своим риторике, но риторика красноречию, не искусство родилось от науки, но наука от искусства Non eloquentia ex artificio, sed artificium ex eloquentia natum.

Природа не всех наделяет равными способностями, одни получают от нее больше, другие меньше. Но сколь ни щедры дары ее, человеку всегда остается довольно пути, который он перейти должен, чтобы приближаться к совершенству. Успехи в красноречии, приобретаемые учением, столь ощутительны, люди столь часто преодолевают своим неусыпным прилежанием трудности, почти непреодолимые, что многие долго спорили, и теперь еще спорят о том, что более споспешествует усовершенствованию писателя и оратора — природные дарования или наука?

Некоторые утверждают решительно, что наука ни к чему не служит. Они приводят в пример писателей — Данте, Шекспира, Мильтона — которые, не следуя никаким правилам, успели прославиться своими сочинениями. — Данте и Мильтон знали древних. Мы удивляемся в их поэмах не уродству, не тому, что возбуждает отвращение, но тому, что соответствует правилам, удивляемся не расположению поэм их, но подробностям в частях, в которых блистает чувство изящества, — а правила науки значат не что другое, как приведение в методу сего чувства. Следственно Данте и Мильтон знали сии правила или по внутреннему побуждению, или по следствию размышления. Сам Шекспир, при всей грубости своей, был не без сведений, приобретенных чтением: это доказывают его сочинения. Бессмертный наш Ломоносов приметил сам в себе дарования, но почувствовал также, что надлежит учением обработать сии дарования: в противном случае плоды ума его состояли бы, может быть, только в подражаниях стихам Симеона Полоцкого, и слава об его таланте умерла бы вместе с ним в той деревне, где он родился. Если б кто возразил, что Блумфильд — английский башмачник, Индрик — курляндский крестьянин и другие, сочиняют стихи, не слыхав от роду о правилах и науке, я отвечал бы: стихи их потому только и замечательны, что писаны людьми, не знающими правил. Впрочем известно, что поэты родятся, Poetae nascuntur, как говорили древние, однако — скажу мимоходом — Гораций и поэтам советует учиться.

Natura fieret laudabile carmen, an arte,

Quaesitum est. Ego nec studium sine divite vena,

Nec rude quidquid possit video ingeniuna. Alterius sic

Altera poscit opem res & conjurat amice.

Говорят еще, что великие писатели умышленно нарушали правила, которые, без сомнения, были им известны, и что от того сочинения их получили новые красоты. На это отвечает Лагарп: великие писатели нарушили некоторые из правил науки для того, чтоб сохранить главнейшее, а именно пожертвовать меньшим, чтоб получить большее. Если писатель имеет в виду изящество, которым не может воспользоваться иначе, как погрешив против правила: что надобно дать то, чего требует вкус и благоразумие, рассмотреть, заставит ли красота забыть погрешность против правила, то нимало не противно правилам науки, самые строгие законодатели вкуса предвидели нужду в подобных отступлениях. Сюда-то относятся следующие стихи Боаловы:

Quelquefois dans sa course un sprit vigoureux

Trop resserr par l’art, fort des rgls prescrites

Et de l’art mme apprend franchir les limites.

Таким образом нередко искусный полководец умышленно нарушает правила военной науки, когда нарушение обещает ему желаемый успех в предприятии. Следует ли из того, что нет и не должно быть военной науки, и что не надобно ей учиться? — Заметим однако, что только великие писатели имеют право на такие исключения, молодым людям несравненно полезнее в точности следовать правилам науки, по крайней мере до некоторого времени, а чтобы следовать им, должно знать их, должно учиться.

Иногда одна опытность доводит до некоторого искусства. Есть люди, которые быв одарены отличным умом, пылким воображением, чувствительным сердцем, с помощью вкуса, навыком приобретенного, изъясняются приятно, убедительно, сильно. Но их ум, не управляемый наукою, весьма часто заблуждается, их воображение и чувствительность, без верного путеводителя, весьма часто доводят до излишеств, их вкус, не основанный на истинном понятии об изящном, весьма часто погрешает. Их слово по большей части бывает или недостаточно, или избыточно, или без связи или наполнено мнимыми красотами, вместо истинных. Самые счастливые дарования имеют нужду в руководстве науки, которой правила составлены из замечаний и опытов всех времен. Нельзя не согласиться с Квинтилианом который говорит: Multo labors, astidio studio, varia exercitatione, pluribus experiments, altissima prudentia, praefencissimo consilio constat ars dicendi, искусство красноречия приобретается многими трудами, беспрестанным учением, различными упражнениями и опытами, глубоким благоразумием, и всегда готовыми советами.

Я погрешил бы против истины и приписал бы науке более, нежели она в состоянии сделать, если б стал утверждать, что правила риторики одни, без помощи природных дарований, могут научить красноречию. Цицерон, Квинтилиан и другие, которые более примерами своими нежели правилами учили говорить и писать, признавались, что природные способности иногда могут обойтись без науки, но наука всегда ничего не значит без природных способностей. Si parti utrihbet, alterum etrahas, natura etiam sine doctrina multum valebit, doctrina nulia esse fine tiatura poterit. Потому-то Аполлоний, славный учитель красноречия, как свидетельствует Цицерон, прежде всего старался замечать природные способности в учениках, которые были к нему присылаемы, и если не находил в них потребных дарований немедленно отсылал в дома, чтоб они напрасными трудами себя не изнуряли.

Хотя правила и наставление недостаточны, однако ничем нельзя доказать, чтоб они были бесполезны. Нет сомнения, что наука не может родить гения, однако она управляет его полетом. Наука предлагает образцы, показывает красоты их и недостатки, преподает правила, как подражать первым, как избегать последних. Наука удерживает порывы гения, и не допускает его удаляться от пути, по которому он должен следовать. Если наука не вдохнет способности производить выспренние красоты, по крайней мере она остережет от важных погрешностей.

Красноречие и вообще словесные науки потому особливо достойны внимания, что они имеют ближайшие отношения к способностям ума нашего. Когда я тружусь над сочинением, приобретает ли что-нибудь мой разум? Очень много. Истинная риторика и здравая логика, то есть наука хорошо говорить и наука правильно мыслить, весьма тесно соединены между собою. Стараясь хорошо расположить слова, в то же время стараюсь приводить в порядок свои мысли, выражая мысли ясно и вразумительно, в то же время приучаю себя к точным понятиям.

Дух и обычаи времени, в которое мы живем, убеждают нас прилежно заниматься словесностью. Теперь, более нежели когда-нибудь, замечают красоты языка и достоинство сочинений. Слух час от часу становится разборчивее, и оскорбляется варварским косноязычием, теперь едва ли писатель заслужит внимание публики, ежели красота выражения (eloquutio) не соответствует достоинству мыслей в сочинении.

Но как не все те, которые учатся, готовят себя быть авторами или ораторами, то должно упомянуть, какую пользу может им доставить упражнение в словесности. Для таких людей риторика есть наука более теоретическая, нежели практическая, упражнение в риторике покажет им способы находить красоты в сочинениях и питать душу свою удовольствием, которое они доставляют.

В наше время, когда произведения словесности часто служат содержанием разговоров, когда почти все судят о сочинениях, когда без познаний в словесности едва ли можно быть принятым в хороших обществах, — в наше, говорю, время необходимо должно упражняться в изящных науках тому, кто хочет получить право на знакомство с просвещенными людьми и пользоваться их уважением.

Действие изящного вкуса на счастье человеческой жизни еще более убеждает упражняться в словесности. Человек самый деятельный, обремененный разными должностями, не может беспрестанно продолжать обыкновенную свою работу, люди, посвятившие себя глубоким наукам, не могут беспрестанно заниматься предметами своих исследований. Ни великое богатство, ни счастливые обстоятельства, не могут быть источником всегдашних, непрерывных удовольствий. Жизнь тяготит праздного человека, не менее она тягостна и для деятельного, если к главному упражнению недостает другого, так сказать, постороннего. Чем наполнить пустые промежутки в жизни, которых у каждого много? Словесность и образование вкуса доставит забаву самую приятнейшую, самую приличную достоинству ума человеческого. Кто привык заниматься ими, тот собрал для себя богатый запас невинных удовольствий, которые, усыпая цветами путь жизни, предохраняют от скуки и от страстей, весьма часто увлекающих жертвы свои в бездну несчастья. Сенека справедливо называет досужное время, которое не употребляется на упражнение в словесности, смертью и гробом живого человека. Otium sine litteris mors est, et hominis vivi sepultura.

Г. Шатобриан, известный французский писатель, с чувством благодарности признается, что упражнение в словесности не один раз помогало ему терпеливо переносить бедствия жизни. ‘Часто случалось — говорит он — что сидя на проезжей дороге в Германии, не зная, что со мною будет, я занимался какою-нибудь приятною мечтою, которую представляли мне сострадательные музы — и забывал свое горе, забывал виновников моего несчастья. Все богатство мое состояло в рукописи, которую носил с собою, скитаясь по пустыням нового мира. Картины природы, начертанные мною в шалашах индийских, часто утешали меня перед дверьми какой-нибудь вестфальской хижины, в которую впустить меня не хотели’.

Ничто столько не удобно разогнать сердечные беспокойства, ничто столько не удобно восстановить совершенное согласие в душе, как учение. Человек, утомленный мирскими бурями, скрывается во святилище муз — и находит вожделенное спокойствие, отраду, утешение. Цицерон был свидетелем несчастий своего отечества, видел, до какой степени дошло развращение нравов, видел злодейство торжествующим, добродетель униженною. Друзья оставили его, ничье сердце не хотело принимать в нем участие, мир казался для него мрачною пустынею. ‘У меня оставалась дочь — так пишет он к Сульпицию — она была моею утехою, в ней всегда я находил себе помощь, забывал свои горести, наслаждаясь любезным ее разговором. Теперь я лишился ее, и сия рана растравляет все другие, которые почитал я залеченными… Я выгнан из моего дома, и из форума’. — Что сделал Цицерон в столь горестном положении? Прибегнул к учебным упражнениям. ‘Я примирился с книгами — пишет он к Варрону: они призывают меня в свое сообщество, они говорят мне, что ты поступил благоразумнее, никогда с ними не расставаясь’.

Молодой человек, любящий словесность, подает о себе хорошую надежду, напротив, кто не способен чувствовать изящество красноречия, поэзии, искусств, тот заставляет весьма невыгодно думать о своих склонностях, ибо известно, что вкус имеет ощутительное действие на внутренние наши расположения. Обрабатывание вкуса смягчает нравы и укрощает дикие страсти.

Ingenuas didicisse fideliter arres

Emollit mores, nec sinit esse feros. Ovid.

Добродетельные чувствования, славные примеры — которые находим в сочинениях прозаических и стихотворных, и в истории — естественно вдыхают в читателей любовь ко славе, презрение к порочной изнеженности, удивление ко всему истинно великому.

Посмотрим с другой стороны на пользу красноречия. Если обратим внимание на то, как сильно действуют слова истинного витии на сердца слушателей, не станем удивляться, что многие причину общественного порядка и гражданской жизни приписывают очаровательной власти красноречия. В самом деле, предводители колоний, вышедших из Египта и Финикии, Кекропс, Девкалион, Кадм, убедившие греков в пользе общежительства, были конечно люди красноречивые. Линь, Орфей, Амфион (которых чудесные лиры были не что иное, как дар витийства) распространяли в народе любовь к порядку и благонравие.

Когда составились гражданские общества, страсти людей смягчились, но не могли и никогда не могут совершенно истребиться. Надобно ли возбудить в ком-нибудь ревность к похвальным подвигам, к защищению невинности, к вспомоществованию слабым — растрогайте сердце, приведите в движение страсти. Вития, знающий тайну человеческих склонностей и желаний, знающий пружины действий человеческих, средства возбуждать их и удерживать, имеет великую власть над другими. Вергилий превосходно изображает витию, укрощающего мятеж народный.

Ac veluti magno in populo quum saepe cootta est

Seditio, faevitque animis ignobile vulgus,

Jamque faces et faxa volant, furor arma ministrat:

Tum pietate gravem ac meritis si fort&egrave, virum quem

Conspexere, silent, arrectisque auribus adstant

Iste rgit dictis animos et pectora mulcet*.

A. Eneid. L. I.

{Перевод г-на Петрова:

И якоже когда меж тысячи невеж,

Меж черни бешеной воздвигнется мятеж,

Уж тучами летят дреколья и каменья,

Оружие дает пыль буйного ей рвенья,

Коль скоро важный муж, заслугой знаменит,

Предстанет, все молчат, прияв послушный вид,

Он ярые сердца беседой умягчает

И мудрой кротостью безумцев укрощает.

Эней. Песнь I.

Не будем скрывать своей бедности. Немцы, англичане и французы обогатили отечественную словесность хорошими переводами древних классических сочинений. Во Франции Энеида по крайней мере десять раз переведена стихами и прозой. Мудрено ли, что мы до сих пор в искусстве писать остаемся назади? — Изд.}

Сильный сосед вторгается в пределы отечества, вития предстает сонмищу граждан, требует от них защиты, изображает наглость неприятеля, и — храбрые потрясают оружием, робкие одушевляются бодростью. Красноречие вдыхает отважность: слушатели забывают выгоды спокойной жизни, летят навстречу многочисленнейшим полкам, рассыпают их, возвращаются с победой. История представляет множество подобных примеров.

Римляне, раздраженные возмущением британцев, послали сильное войско для истребления мятежников. Один из отважнейших предводителей, именем Галгак, видя близкую опасность, зная, как храбро сражаются римляне, горя любовью к отечеству и свободе, является пред собранием, и яркими красками изображает пред ним свои чувства. Народ клянется защищать вольность. Юноши вооружаются, старики не уступают им в усердии, все забывают о жизни. Начинается сражение, и британцы решились лучше погибнуть, нежели носить оковы рабства. Сие происшествие описано Тацитом в жизни Агриколы.

Скоро по изгнании царя Тарквиния, римский народ, пользуясь излишнею вольностью, с оружием в руках занял Святую гору над Тибром. Состояние Рима было тогда самое опаснейшее, и если б не помогло красноречие Валерия Публиколы, то Римская республика разрушилась бы при самом начале. Граждане, выслушав оратора, положили оружие, и все утихло. Гнев и мятеж — говорит Валерий Максим — мечи и стрелы побеждены словами витии.

В государствах и республиках случались важные дела, для окончания которых нужно было согласие всех членов судилища, а иногда всего народа. Замешательство продолжалось до тех пор, пока сильнейший, то есть красноречивейший человек, не заставлял всех принять одно мнение. В Афинах рассуждали о важнейшем деле, от которого зависела судьба отечества и других греческих республик. Когда могущество и хитрость Филиппа Македонского привели весь народ в замешательство, когда многие граждане, даже многие ораторы приняли сторону македонян, — красноречие Демосфена покоряет души и сердца афинян. Оратор одерживает победу над всеми своими противниками, возбуждает унывший народ к отражению сильного царя, управляет мыслями сограждан. Греки вооружаются, строят корабли, назначают полководцев. Ничто не возмогло противиться силе красноречия, ни легкомыслие народа, ни боязнь могущества неприятельского, ни частные выгоды, — Пирр Эпирский говаривал, что красноречие Кинеаса более покорило ему городов, нежели оружие. Кинеас, родом из Фессалии, ученик Демосфена и наперсник Пирра, знаменитый философ и вития, был послан от царя к разным народам для убеждения их покориться эпирской власти. Жители, пленясь сладостью слов его, без пролития крови, охотно отдавались победителю и принимали его законы.

Катилина, уповая на многочисленных сообщников своих, на дружеские связи с сильнейшими гражданами, на знатность своего рода, и на отважность свою, является в сенате. Консул Цицерон произносит речь, слова его, подобно молнии, поражают главу мятежников — и Катилина выходит из сената, в отчаянии объявляет себя неприятелем Рима, и убегает из города. Такое же действие имели слова Цицерона на Верреса, правителя или лучше грабителя Сицилии, злодей увидел, что нет спасения, и удалился из Рима.

Цицероново красноречие, пагубное для злодеев, спасало граждан, полезных отечеству. Не войду теперь в рассмотрение, каким образом отец латинского красноречия оправдал Планкция, своего друга и благодетеля — каким образом избавил Лиция Красса от ссылки. Упомяну только о славной речи его за Лигария, и о действии, которое она имела на Юлия Цезаря. Донесено было диктатору, что Лигарий держал сторону побежденных его неприятелей. Цезарь, от которого зависели судьба и жизнь обвиняемого, Цезарь, страшный оружием и умом своим, соглашается выслушать Цицерона, просившего дозволения защищать Лигария. ‘Для чего не послушать Цицеронова красноречия — говорит Цезарь — но что касается до Лигария, то я знаю достоверно, что он бесчестный человек, и есть один из главных моих неприятелей’. — Цицерон начинает речь свою, спустя минуту все присутствующее замечают перемену, лицо диктатора то краснеет, то бледнеет. Когда оратор упомянул о Фарсальском сражении, Цезарь затрепетал, выронил из рук список заговорщиков и простил Лигария. Герой, побеждавший все, что ни противилось ему, сам принужден был заступить силе витийства.

Приведу на память еще один славный триумф красноречия. Толпа женщин на афинской площади окружает одного гражданина, венчает лаврами и с громкими восклицаниями провожает в дом его. Какой это человек? Что значит сие торжество? Что возбудило в женщинах чувство восторга? Это Перикл, произнесший похвальное слово гражданам, скончавшим живот свой за отечество на сражении при Самосе. Женщины, окружающие витию, суть осиротевшие матери и супруги воинов. Они забыли о тех, коих оплакивали. Периклово красноречие возбудило в сердцах их новое чувство, противоположное тому, которым прежде были исполнены.

Таковы действия красноречия!

——

[Каченовский М.Т.] Отрывок из Введения, читаннаго в Императорском Московском университете, при начале преподавания феории риторики // Вестн. Европы. — 1806. — Ч.30, N 22. — С.96-129.

Отрывок из Введения, читанного в Императорском московском университете, при начале преподавания теории риторики

Читайте также: