Сочинения и Переводы И. Дмитриева, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1806 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Сочиненія и Переводы И. Дмитріева.
Часть Третія, Москва, въ Типографіи Платона Бекетова. 1805.
Съ эпиграфомъ:
Il veut le souvenir de ceux qu’il a chri.

Это одна изъ малаго числа тхъ книгъ, которыя немедленно по напечатаніи являются на учебныхъ столахъ Литтераторовъ и на уборныхъ столикахъ свтскихъ женщинъ, — одна изъ тхъ книгъ, по которымъ судятъ о степени образованности, просвщенія, вкуса, и объ успхахъ Литтературы. Многія изъ піесъ, въ послдній разъ напечатанныхъ въ двухъ предшедшихъ Частяхъ (1803 года), а особливо басни {Лафонтеневы: Дубъ и Тростъ, Мышь удалившаяся отъ свта, Два голубя.} и сказки {Модная жена, Причудница, Картина.}, почитаются превосходными, нкоторыя псни {Что съ тобою, ангелъ, стало? и Стонетъ сизой голубочекъ.} сдлались всеобщими.

Сія третья Часть содержитъ въ себ два отдленія: Басни и Смсь. Будемъ говорить о первомъ, состоящемъ изъ тридцати басень, по большой части переведенныхъ изъ Лафонтена и Флоріана.

Въ Поэзіи, равно какъ въ военномъ дл, то называется похищеннымъ, что взято у свихъ земляковъ, но все, что ни беремъ у чужестранцевъ, есть завоеваніе, славная добыча. Лабрюйеръ сказалъ: выбрать мысль значитъ — изобрсть. Какая нужда читателямъ, у кого Авторъ взялъ содержаніе басни — у Индійца, Грека, или Француза? дло въ томъ, какъ онъ разсказалъ ее на нашемъ язык. Самъ Лафонтенъ, Корифей баснописцевъ, ничего отъ себя не выдумалъ, ибо извстно, что ни одна басня собственно ему не принадлежитъ. Конечно трудно выдумать прекрасное содержаніе для басни, какова напримръ Фуріи и Граціи у Геллерта, или Три путешественника у Садія, и другіе апологи, однакожь, не оспоривая славы у изобртателей, можно сказать, что хорошій подражатель долженъ имть столько, или почти столько дарованія, сколько предполагается въ баснописц, изъ котораго переводитъ. Прочтите у Пильпая (или Пидьпая) басни: Два голубя, Два друга, он не сдлаютъ въ васъ никакого впечатлнія. Первая наскучитъ своею продолжительностію, сухостію, однообразіемъ, другая заставитъ васъ жалть, для чего древній баснописецъ не умлъ обработать такой счастливой мысли. Напротивъ того, об сіи басни какъ милы, какъ трогательны, съ какимъ искуствомъ разсказаны у Лафонтена, а первая и у Дмитріева! Пускай другой стихотворецъ, котораго природа не одарила изящнымъ вкусомъ, чувствительностію, талантомъ, — пускай другой напишетъ сіи самыя басни: он будутъ несносны. Кто нерадитъ о прелестяхъ слога, — тотъ худо знаетъ людей, въ томъ не пылаетъ ревность быть полезнымъ, онъ не иметъ понятія ни о выгодахъ своей славы, ни объ истин и точности, онъ мыслитъ, но не имя рдкаго дарованія писать слогомъ красивымъ, доброзвучнымъ, плнительнымъ, худо выражаетъ свои мысли — и сочиненія его скоро забываются. Вопреки странному мннію, коимъ хотятъ прославиться нкоторые люди, скажемъ ршительно, что одинъ слогъ длаетъ книги долговчными, одинъ слогъ возбуждаетъ въ насъ охоту снова читать то, что было уже двадцать разъ прочитано, одинъ слогъ назначаетъ Авторамъ знаменитую степень между соотечественниками.

Третія Часть Сочиненій и Переводовъ Господина Дмитріева начинается баснею: Мудрецъ и Поселянинъ, переведенною изъ Флоріана. Сей Авторъ. прославился баснями столько же, какъ и другими своими сочиненіями. Хотя не льзя ставить его наровн съ Лафонтеномъ, однакожь многіе знатоки опредляютъ, ему мсто подл неподражаемаго Баснописца. Флоріанъ разсказываетъ натурально и пріятно, лица, выводимыя имъ на сцену, иногда разговариваютъ умне, нежели сколько нужно для басни, но это самое и возвышаетъ достоинство его дарованія, потому что простота (naivete), главное украшеніе аполога, у него не пренебрежена для остроумія и учености, какъ напримръ у Гея и Ламотта. Вотъ другія отличительныя черты Флоріана: стопосложеніе легкое и пріятное, языкъ чистой и правильной, изобртеніе и разположеніе счастливыя. Одно только обстоятельство можно назвать противнымъ Піитик, именно то, что Флоріанъ иногда выходитъ за предлы, назначенные для басни. Напримръ, Мудрецъ и Поселянинъ и Калифъ, по содержанію своему и по качеству дйствія боле принадлежатъ къ роду сказокъ, нежели аполога. Много было писано о томъ, какое надлежитъ давать опредленіе басн. Слдующее кажется ближайшимъ къ истин, потому что основано на большемъ числ хорошихъ примровъ: Басня есть краткое повствованіе аллегорическаго дйствія, изъ котораго извлекается полезное наставленіе. Поэтъ непремнно обязанъ соображаться съ коренными правилами, иначе, басня, часъ отъ часу боле измняясь, со временемъ можетъ превратиться въ эпиграмму или оду. Нтъ сомннія, что вкъ, въ которомъ сочинены Басни Езоповы, отъ нашего во многомъ отличенъ. Древніе (Езопъ, Федръ, Афтоній, Авіенъ, Габріасъ) повствовали коротко и просто, нын отъ баснописца требуютъ украшеній — пріятнаго разсказа, очаровательнаго слога, живописи, огня, оттнокъ въ характерахъ, но главная основа должна оставаться одна и та же. — Путешествіе (стр. 72) не походитъ ни на басню, ни на сказку, Г. Переводчикъ поступилъ справедливо, назначивъ мсто симъ безыменнымъ стихамъ въ Смси вопреки Флоріану, которой выдалъ ихъ за басню. Нравоученіе есть единственный предметъ басни,украшеніе же служитъ только позолотою сей пилюли. Нтъ нужды, въ начал или въ конц помщенъ смыслъ нравоучительный, но онъ непремнно долженъ быть въ басн. Лафонтенъ творитъ: апологъ состоитъ изъ двухъ частей, которыя можно:назвать одну тломъ, другую душею. Тло — басня, душа — нравоученіе. Аристотель требуетъ, чтобы въ басн говорили и дйствовали только одн животныя, не люди и не растенія. Сіе правило основано боле на приличіи, боле на предполагаемомъ свойств аполога, нежели на необходимости, ибо ни Езопъ, ни Федръ, ниже другой кто либо изъ Баснописцевъ ему не слдовали: но никто изъ нихъ не дозволялъ себ писать безъ нравоучительной цли.

Sans cela toute fable, est oeuvre impaifait,

говоритъ Лафонтенъ. Иногда онъ отступалъ отъ сего необходимаго правила, но только тамъ, гд всякой читатель самъ легко можетъ вывести моральное слдствіе.

Мудрецъ и Поселянинъ (апологъ, сказка, или анекдотъ въ стихахъ — какъ угодно) есть переводъ, хотя не во всемъ правильной, по крайней мр во многомъ весьма удачной. Авторъ говоритъ самъ отъ себя (стр. 8):

Люблю ихъ (*) общество! — согласенъ я, конечно,

Есть и у нихъ свой плутъ, сутяга и пролазъ,

И хуже этого, но Я чистосердечно скажу вамъ между насъ:

Опаснй тварей всхъ словесную считаю,

И плутъ за плута, я лису предпочитаю!

Такихъ же мыслей былъ покойникъ мой землякъ,

Не авторъ, ниже чтецъ, но очень недуракъ,

(*) То есть, животныхъ.

Этотъ землякъ, за честность и благоразуміе, былъ уважаемъ всею округою, мирилъ ссорящихся, подавалъ совты.

‘Ты правъ! ты виноватъ!’ бывало скажетъ онъ,

И этотъ приговоръ пріемлемъ былъ въ законъ,

И ни одинъ не смлъ ни впрямь, ни стороною,

Скрыть правды предъ его почтенной сдиною.

Однажды, помню я, имлъ съ нимъ разговоръ

Прозжій — моралистъ, натуры испытатель,

Скажи мн, онъ спросилъ, какой тебя писатель

Наставилъ мудрости?

Какихъ философовъ ученію — продолжалъ Моралитъ — ты слдовалъ: Зенона, Пиагора, Эпикура, или Платона?

А я ихъ и не зналъ ниже по именамъ!

Отвтствовалъ ему смиренно сельскій житель:

Природа мн букварь, а сердце мой учитель.

Въ сихъ и слдующихъ стихахъ Авторъ съ удивительнымъ искуствомъ умлъ соединить дв противности: умъ и милую простоту. Г. Переводчикъ идетъ съ нимъ ровнымъ шагомъ.

Вселенну населилъ животными Творецъ,

Въ наук нравственной я ихъ бралъ въ образецъ,

У кроткихъ голубковъ я перенялъ быть нжнымъ,

У муравья къ труду прилжнымъ,

И на зиму запасъ копить,

Воломъ я наученъ терпнью,

Овечкою — смиренью,

Собакой — неусыпнымъ быть,

А естьлибъ мы дтей невольно не любили?

То курыбы меня любить ихъ научили:

По мн же такъ легко и всякаго любить!

Я зависти не знаю,

Доволенъ тмъ, что есть — богатый пусть богатъ,

А бднаго всегда, какъ брата, обнимаю,

И съ тмъ длиться радъ.

Стараюсь, наконецъ, разсудка быть подъ властью

И только, — вотъ и вся моя наука счастью!

Еслибъ надлежало замчать вс хорошіе стихи нашего Автора, то статья сія по крайней мр заняла бы столько же листовъ, сколько содержитъ въ себ его книга. Осмливаемся сдлать замчанія другаго рода, будучи уврены, что он могутъ имть полезную цль для многихъ читателей.

Флоріанъ далъ басн своей названіе: Le Savant et le Fermier, нашъ Авторъ переводитъ: Мудрецъ и Поселянинъ. Кажется Флоріанъ хочетъ представить мудрецомъ послдняго, а перваго — только ученымъ.

G’est ainsi que pensait un sage,

Un bon fermier de mon pays.

Depuis quatre-vingts ans, de tout le voifinage

On venait couter et fuivre ses avis.

Chaque mot qu’il disait tait une sentence.

Французской Авторъ, не видя надобности шутить, разсказываетъ о своемъ Мудрец тономъ важнымъ и благороднымъ. Г. Переводчикъ тоже предлагаетъ другимъ образомъ.:

Такихъ же мыслей былъ покойный мой землякъ,

Не Авторъ, ниже чтецъ, но очень недуракъ,

Честнйшій человкъ, оракулъ всей округи.

Очень недуракъ поставлено потому, что, вопреки Флоріану, Мудрецомъ названъ Ученый. Стихъ:

Et fripon pour fripon , je prfre un renard.

на Русскомъ выраженъ:

И плутъ за плута, я лису предпочитаю.

Не льзя ближе! но сомнительно, многіе ли поймутъ, что что значитъ слдующее: ‘еслибъ надлежало выбирать плута изъ людей или изъ животныхъ, то я предпочелъ бы лисицу.’

. . . . mon livre est nature,

Природа мн букварь……

Въ подлинник стоитъ: книга. Умной Поселянинъ можетъ быть не зналъ, въ какихъ книгахъ содержатся высокія науки, но врно ему было извстно, что таинствъ философіи ищутъ не въ буквар.

Перейдемъ къ третей басн: Лисица проповдница, взятой также изъ Флоріана. Старая и больная, но ученая, краснорчивая и хитрая Лисица вздумала проповдывать о польз смиренія, благонравія и честности, никто или почти никто, не хотлъ слушать ее. Догадливая Лисица загремла противъ насильства львовъ, тигровъ, медвдей: стекалось множество зврей, и проливало слезы умиленія! Набожный Левъ, царь страны, захотлъ послушать проповдницу, и веллъ призвать ее ко двору, Лисица съ чрезвычайнымъ искуствомъ описывала состояніе угнетенной невинности. Разтроганный Монархъ спросилъ какой награды требуешь за свои наставленія? Лисица отвчала: нсколько индекъ. Въ этомъ состоитъ басня у Флоріана. Въ нкоторыхъ мстахъ перевода отступлено отъ подлинника. Здсь сказано, что Лисица начала проповдывать въ пустын, se mit prcher au defert, а въ перевод стоитъ:

Уединилася отъ свта и отъ зла,

И проповдывать въ пустыю перешла.

еслибъ и можно было сказать на Русскомъ язык уединиться отъ чего нибудь,а особливо отъ зла, то все таки Лисиц не за чемъ уединяться въ пустын для проповдыванія: ей нужны были слушатели. Въ слдующихъ стихахъ Г. Переводчикъ превзошелъ Автора, Флоріанъ далеко остается назади — относительно разсказа:

Тамъ кроткія свои бесды разтворяла

Хвалой воздержности смиренью, правот.

То плакала, то воздыхала

О братіи, въ мірской утопшей сует,

А братій и всего на проповдь сбиралось

Пять, шесть на перечотъ,

А иногда случалось

И мене того, и то сурокъ, да кротъ.

Да дв, три набожныя лани

Звришки бдные, безъ связей, безъ подпоръ,

Какой же ожидать отъ нихъ Лисиц дани?

Замтимъ однакожъ и здсь, что вмсто и братій надлежало бы сказать, а братіи, какъ стоитъ въ предъидущемъ стих. Безъ связей, безъ подпоръ есть галлицизмъ едва примтной, но такіе галлицизмы, будучи употреблены кстати, какъ напримръ у нашего Автора, не только не безобразятъ, но украшаютъ и обогащаютъ Россійское слово.

Но лисій дальновиденъ взоръ,

Она перемнила струны,

Взяла суровой видъ, и бросила перуны

На кровожаждущихъ медвдей и волковъ,

На тигровъ даже и на львовъ!

Что жь? слушателей тьма стеклася!

И слава о ея витійств донеслася

До самаго царя зврей,

Которой, не смотря, что въ немъ порода львина,

Былъ смирный, такъ сказать, дтина,

И набожный подъ старость дней.

Мы не знаемъ, надобно ли перемнять струны для того, чтобы бросить перуны. По крайней мр въ басн до сихъ поръ не было говорено о музыкальномъ орудіи. Перемнить тонъ употребляется въ общемъ разговор, и значитъ — перемнить содержаніе, иногда — перемнить голосъ, наружной видъ, обхожденіе. Такъ напримръ, человкъ малаго чина, разсказывая о Министр или Сенатор — которой, прежде обходившись съ нимъ пріятельски, вздумалъ бы заговорить повелительно и грозно — можетъ сказать: онъ вдругъ перемнилъ тонъ, и это будетъ понятно для каждаго. Но перемнитъ струны употребляется не иначе, какъ только въ собственномъ знаменованіи, то есть, значитъ: снять одн струны, и навязать, или нацпить другія. Бросать перуны на кого, не столько правильно и значительно, какъ: въ кого. Вотъ и примръ, взятой изъ сей же басни:

Въ тирановъ громъ она бросала.

Главное и первое искуство Лафонтена состоитъ въ томъ, что онъ разсказываетъ съ такою простотою, съ такою невинностію, съ такимъ милымъ добродушіемъ,что вы противъ воли своей думаете, будто онъ самъ увренъ въ истин повствуемаго произшествія. Мармонтель говоритъ о неподражаемомъ Баснописц: онъ не только слышалъ то, что самъ разсказываетъ, но даже видлъ, даже думалъ, что видитъ еще тогда, когда разсказываетъ. Это не поэтъ, котораго воображеніе занимается работою, это не сказочникъ, которой хочетъ повеселить васъ шутками — нтъ! это очевидецъ повствуемаго дйствія. — Поэтъ не заставитъ меня принимать участія въ его лицахъ, если самъ не говоритъ о нихъ тономъ, приличнымъ каждому характеру. Пусть Лисица, сказывая проповдь, лзетъ изъ кожи вонъ, читатель не безпокоится, что о ней говорятъ съ пренебреженіемъ, какъ о твари хитрой, которая для корысти надла на себя личину. Но что выходитъ, когда Льва, стараго набожнаго царя зврей, называютъ смирнымъ, такъ сказать, дтиною? Очарованіе изчезаетъ, а съ нимъ вмст и то, что составляетъ прелесть басни*

Лисица сказала проповдь въ присутствіи царя

Какую жь проповдь? Изъ кожи лзла вонъ!

Въ тирановъ громъ она бросала.

И тутъ же стонъ

И слезы извлекала,

Представя, какъ отъ нихъ

Невинность унываетъ

И каждый день въ мученьяхъ злыхъ

На небо лишь взираетъ,

Откуда праведный судья и царь царей

Не скоро, но воздастъ гонителямъ и ей.

Въ подлинник есть нкоторая разница:

. . . . . . Il prche, et cette fais ,

Se surpassant lui-mme, il tonne, if pouvante

Le froces tyrans des bois,

Peint la faible innocence leur afpect tremblante,

Implorant chaque jour la juftice trop lente

Du mitre et du juge des rois.

Нашъ Авторъ продолжаетъ:

Придворные оцпенли:

Какъ можно при Двор такъ дрзко говорить!

Другъ на друга глядятъ, но говорить не смли,

Смекнувъ, что царь Лису изволилъ похвалить,

Какъ новость иногда и правда намъ по нраву!

Короче вамъ: Лиса вошла и въ честь и въ славу,

Царь Левъ давъ лапу ей, привтливо сказалъ,

Тобой я истину позналъ,

И бол прежняго гнушаться сталъ пороковъ,

Чегожь ты требуешь за мзду твоихъ уроковъ?

Скажи безъ всякаго зазренья и стыда?

Я твой должникъ. — Лиса глядь, глядь туда, сюда,

Какъ будто совсти почувствуя улику: —

Всещедрый царь — отецъ !

Отвтствовала Льву съ запинкой наконецъ,

Индекъ . . . малую — толику.

У Флоріана: придворные дивились дерзости Лисицы, но не смли ничего говоришь, видя, что царю проповдь нравится, Левъ (au sortir du fermon) веллъ позвать къ себ проповдницу, похвалилъ ее, предложилъ ей награду. Порядокъ весьма натуральной! Въ перевод: въ то самое время, когда Лисица бросала громъ въ тирановъ, придворные говорятъ не смли, потому что царь Дису изволилъ похвалить, Лиса вошла и въ честь и въ славу, Царь, давъ ей лапу, спросилъ, что требуешь, и проч. Все это сдлалось, въ нсколько минутъ, на мст проповдыванія! — Глаголъ гнушаться требуетъ падежа творительнаго: гнушаться пороками. Льву, которой былъ весьма доволенъ Лисою, ни въ чемъ не подозрвалъ ее, и не предполагалъ, никакой хитрости, неприлично говорить: скажи безъ всякаго зазренья и стыда. Положимъ, что стыдъ здсь должно разумть, вмсто застнчивости, но зазрніе всегда значитъ безпокойство, или упрекъ совсти. Ученая и краснорчивая Лисица не могла не знать, что титло Всещедраго Царя приписывается Богу, не земному Монарху, и что малую толику едва ли входитъ въ словарь языка, которымъ говорятъ предъ лицемъ Государя.

Изъ напечатанныхъ въ сей Части тридцати басень публик извстны весьма немногія, четыре или пять помщены въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ. Смертъ и умирающій — очень близкое подражаніе Лафонтену — и Орелъ и Змія, — переводъ изъ одного Парижскаго Журнала (басни, по нравоученію, по изобртенію и разположенію, наконецъ по искусному переводу, безъ сомннія изъ лучшихъ на Русскомъ язык) — напечатаны были въ семъ Журнал прошлаго года.

Съ хорошею книгою жаль разстаться. чтобы продлить удовольствіе, доставляемое разсматриваніемъ басень нашего Автора, обратимъ вниманіе на апологъ: Человкъ и Конъ, котораго изобртеніе приписываютъ Стезихору, древнему Греческому Поэту, Федръ и Горацій переложили его въ Латинскіе стихи, съ нкоторыми перемнами. Въ Греческой басн Конь, желая отомстить Оленю, которой испортилъ лугъ, спросилъ Человка, не льзя ли наказать Оленя? Человкъ отвчалъ: можно, если Конь дозволитъ взнуздать себя, когда приметъ на спину свою сдока со стрлами. Конь былъ. взнузданъ и остался въ рабств. У Федра: Конь разсердился на Кабана, которой мутилъ воду, окончаніе аполога почти сходно съ Греческимъ. У Горація — Олень, не дозволялъ Коню пастися на общемъ лугу. Сіи отмны служили поводомъ къ различнымъ нравоученіямъ: изъ Стезихоровои и Федровой басни слдуетъ, что лучше стерпть обиду, нежели мщеніемъ купить себ рабство. Горацій изъ своей басни выводитъ заключеніе: ‘кто не уметъ довольствоваться малымъ, тотъ лишается безценной свободы.’ Рчь идетъ о человк, которой изъ доброй воли налагаетъ на себя ярмо зависимости,. соглашается быть игрушкою прихотей и странныхъ затй какого нибудь покровительствующаго Вельможи, за то, что сей дозволяетъ ему сидть за лакомымъ столомъ своимъ. Лафонтенъ изъ котораго переводилъ нашъ Авторъ, возпользовался сочиненіями своихъ предшественниковъ, взязъ изъ каждаго, что находилъ нужнымъ для составленія своей басни! Вотъ переводъ:

Читатели! хотите лъ знать,

Какъ Лошадь намъ покорна стала?

Когда семья людей за лакомство считала

Коренья, жолуди жевать,

Когда еще, не такъ какъ нын,

Не знали столько шоръ, каретъ и хомутовъ,

На стойлахъ не было коней, ни лошаковъ,

И вольно было жить, гд хочетъ, всей скотин,

Въ т времена Олень, поссорившись съ Конемъ,

Пырнулъ его рогами.

И Стезихоръ, и Федръ, и Горацій упоминаютъ причины, за что именно поссорились выводимыя лица, а причины очень нужны, ибо имютъ связь съ нравоучительнымъ смысломъ. Лафонтенъ оставилъ это безъ вниманія, но древніе знали, что и для чего длали. Въ подлинник стоитъ:

Lorsque te genre humain de gland se contentoit,

и очень правильно, Лафонтенъ говоритъ о младенчеств всего человческаго рода, котораго нельзя назвать семьею. Замтимъ еще,что коренья и жолуди въ т времена не считались лакомствомъ, но были обыкновенною пищею. По свойству Русскаго языка лучше бы сказать: не знали такого множества шоръ и проч., для соблюденія же большей точности, не взирая на Лафонтена, приличне было бы перенести: совсмъ не знали шоръ и проч.:

Конь былъ и самъ съ огнемъ,

И могъ бы отплатить, да на бду ногами

Не такъ проворенъ какъ Олень,

Гонялся за нимъ напрасно сталъ онъ въ пень.

Конь прибгнулъ къ искуству Человка, которой взнуздалъ Лошадку,

Вспрыгнулъ къ ней на спину, и столько рыси далъ,

Что Лошадь впрямь и вкось безъ памяти скакала,

Настигла своего врага и затоптала.

Начтожь Коню былъ надобенъ Человкъ. если дло состояло только въ томъ чтобъ догнать Оленя? лучше бъ ему, не опутывая головы уздою, не обременяя себя лишнею тяжестію, гоняться за непріятелемъ. У Лафонтена Конь прибгнулъ къ искуству Человка, для того, чтобы поймать и убить Оленя, у Греческаго Поэта Человкъ, садясь на лошадь, имлъ при себ стрлы, у Федра Человкъ поражаетъ Кабана метательными копьями. Сумороковъ, написавший подражаніе сей басн, отгадалъ,чмъ можетъ Человкъ помочь Оленю, вотъ его собственныя слова:

Сдокъ ружье иметъ

Стрлять уметъ.

Нашъ авторъ продолжаетъ:

Потомъ, помощника онъ благодаритъ,

Ты мой спаситель! говоритъ:

Мн это не забыть, пока жива я буду,

А между тмъ … уже не въ мочь моей спин

Не льзя ль сойти съ меня? пора мн въ степь отсюду.

За чмъ же не ко мн?

Сказалъ ей Человкъ: въ степи какой ждать холи?

А у меня живи въ опрятств и крас

И по брюхо всегда въ овс.

Увы! что сладкой кусъ, когда нтъ милой воли!

Увидлъ, бедной Конь и самъ, что сглуповалъ,

Да. поздно: подъ ярмомъ состарлся, и палъ.

У Лафонтена слдуетъ нравоученіе: ‘какъ ни пріятно, мстить, но слишкомъ дорого стоитъ удовольствіе, покупаемое такимъ благомъ (то есть: свободою), безъ котораго вс прочія не значащъ ничего.’ Въ перевод оно столько же нужно, какъ и въ подлинник. Человкъ помогъ только отомстить, слдственно Конь, несправедливо называетъ его своимъ спасителемъ. Это — поставлено вмсто: этого. Въ слов состарлся удареніе должно быть на предпослднемъ слог. Прекрасной стихъ, достойной остаться въ памяти у всхъ читателей,

Увы, что сладкой кусъ, когда нтъ милой воли!

весьма удачно выражаетъ два Французскіе:

Hels! que fert la bonne-chere

Quand on n’a pas la libert!

Но мораль сія не есть цль басни, тмъ очевидне потребность въ нравоученіи, которое должно бы стоять на конц.

(Окончаніе впредь.)

‘Встникъ Европы’. Часть XXVI, No 8, 1806

Сочиненія и Переводы И. Дмитріева. Часть Третія, Москва, въ Типографіи Платона Бекетова. 1805.

(Окончаніе.)

Смсь начинается стихотворною повстію: Филемонъ п Бавкида, переведенною съ Лафонтенова подражанія Овидію. Добродтельная чета старыхъ супруговъ угощаетъ въ бдной хижин своей Юпитера и Меркурія, странствующихъ въ вид, обыкновенныхъ путешественниковъ. Громовержецъ, бывъ очень доволенъ усердіемъ добродушныхъ поселянъ, превратилъ хижину ихъ во храмъ, a Филемона и Бавкиду сдлалъ священнослужителями. Старикъ и старуха долго потомъ наслаждались жизнію, и оба лишились ее въ одно время: это выпросили они y Юпитера, чтобы не страдать одному лишась другаго. Филемонъ превращенъ въ дубъ, a Бавкида въ липу. Въ этомъ состоитъ повсть, которую Овидій въ осьмой книг Превращеній разсказалъ съ обыкновеннымъ своимъ искусствомъ. Не останавливаясь надъ симъ драгоцннымъ памятникомъ золотаго вка Латинской Словесности, слегка разсмотримъ переводъ нашего Автора.

Лафонтенъ, держась Овидіева порядка, разпространилъ и украсилъ повсть о добродтельныхъ супругахъ. Лагарпъ говоря, что есть въ ней слабыя мста, безъ сомннія думалъ не о начал. Кто можетъ прочесть сіи прекрасные стихи, не чувствуя тихаго, сладостнаго удовольствія?

Ni i’ ni la grandeur ne ne us rendent heureux.

Ces deux divinits n accordant noc voeux

Que des biens peu certainf, qu’un plaisir peu tranquille:

Des foucis devorans c’eft l’ternel afyle,

Veritables vautours, que le fils de Japet

Reprfente enchain fur fon triste sommet.

L’humble toit est exempt d’un tribut si suneste.

Le sage y vit en paix, et mprise le reste.

Вотъ переводъ:

Ни злато, ни чины ко счастью не ведутъ:

Что въ нихъ, когда со мной заботы вкъ живутъ?

Когда духъ зависти несчастнымъ овладя,

Терзаетъ грудь его, какъ вранъ y Промиея?

Ахъ, это сущій адъ! гд жъ счастье наконецъ?

Въ укромной хижин: живущій въ ней мудрецъ

Укрытъ отъ грозъ и бурь, спокоенъ духомъ, воленъ,

Не алча лишняго, и тмъ, что есть, доволенъ.

Странно было бы хотть, чтобы въ перевод, a особливо стиховъ, удержанъ былъ тотъ же порядокъ въ словахъ, какой находится y Автора. Отъ Переводчика требуется, чтобы мысль Автора выражена была въ точности. Первой стихъ Русской ни въ чемъ не уступаетъ Французскому, не смотря на то, что фраза ne nous rendent heureux (не длаютъ насъ счастливыми) замнена словами: ко счастью не ведутъ. Во второмъ и слдующихъ стихахъ видимъ, сколь трудно было удержать смыслъ Автора, которой именно хочетъ сказать, что знатность и богатство доставляютъ намъ блага непрочныя, и что съ ними неразлучны пожирающія заботы, прямые коршуны, vautours……Въ перевод, заботы не имютъ непосредственной связи со златомъ и чинами, отъ того и выходитъ, что он только препятствуютъ наслаждаться выгодами богатства и знатности. Читая Лафонтена, вывожу слдствіе, что людямъ богатымъ и знатнымъ не извстно истинное счастіе. Читая переводъ, заключаю: кого не терзаютъ заботы (постороннія), тотъ, при знатности и богатств, можетъ быть счастливъ. Сверхъ того, почему въ первыхъ двухъ стихахъ говорится о себ, a въ третьемъ и четвертомъ — о немъ? Алчу,по примру всхъ среднихъ глаголовъ, полагается безъ падежа, въ собственномъ значеніи нельзя сказать алчу хлба, алчу земляники, въ переносномъ — также.

Нашъ Авторъ умлъ остеречься отъ погршности, въ которую впалъ Лафонтенъ, разсказывая о трапез, приготовленной для небесныхъ путешественниковъ.

La table, o l’on servit le champtre repas

Fut d’ais non faonns l’aide du compas:

Encore assurt-t-on, si l’histoire en est crue.

Qu’en un de ses supports le temps l’avait rompuc.

Baucis en gala les appuis chancelais

Du dbris d’un vieux vafe, autre injure des ans.

Шутка, единственная во всей повсти, здсь совсмъ не y мста. Въ Русскомъ перевод то же самое сказано въ двухъ стихахъ, изъ которыхъ второй заслуживаетъ особливое вниманіе, потому что вмщаетъ въ себ все, содержащееся въ трехъ Французскихъ,

Бавкида между тмъ трапезой nocnшаетъ,

Столъ ветхій черепкомъ сосуда подпираетъ.

Желательно было бы, чтобъ Г. Переводчикъ исправилъ и другую ошибку Французскаго Поэта. Юпитеръ, опредливъ потопить всю страну, возвелъ Филемона и Бавкиду на холмъ (напрасно въ перевод не сказано на ближній изъ холмовъ, вмсто: на ближній изъ хребтовъ):

Вдругъ сонмы грозныхъ тучъ подъ ними разразились,

И съ шумомъ рки водъ безъ отдыха пустились,

Валъ гонитъ валъ, и мчитъ все, что ни попадетъ,

Скотъ, кущи и людей …. изчезли! слда нтъ.

Бавкида родин вздохъ сердца посвящаетъ,

И взоромъ, полнымъ слезъ, y Бога вопрошаетъ:

Пусть люди …. но почто животныхъ Онъ казнитъ?

Лафонтенъ заставляетъ Бавкиду жалть о животныхъ, когда люди гибнутъ! y Овидія нтъ картины, но также нтъ и ошибки, столь непростительной.

Замтимъ еще нкоторыя, по нашему мннію, сомнительныя мста въ перевод. Все старится (стр. 52 ), вмсто: старется. Въ минуту на крыльц (тамъ же ) и проч., читателю пріятне воображать бдную хижину безъ крыльца. Повечеряя съ нами (тамъ же) — вмсто: повечерявши, то есть поужинавши. И самъ Юпитеръ изъ коры (стр. 53 ) поставлено для рифмы, надлежало сказать изъ дерева. Но мене ль тогда, и проч. (тамъ же), правильне сказать бы,

Но въ меньшемъ ли тогда они приволь жили?

У Лафонтена Бавкида гоняется за ручною куропаткою, желая приготовить изъ нее кушанье для гостей, въ перевод (стр. 54) старуха ловитъ перепела, для принесенія его на жертву богамъ. Втръ (тамъ же) отвсюду началъ дуть, то есть, со всхъ сторонъ? не возможно!

Мы хотлибъ останавливаться надъ каждою піэсою, но опасаясь, чтобы статья сія для нкоторыхъ читателей не показалась слишкомъ длинною, пропускаемъ множество прекрасныхъ стихотвореній, извстныхъ и неизвстныхъ публик, и заключаемъ разсмотрніемъ одной изъ двухъ Одъ Гораціевыхъ, которыми оканчивается книга.

Г. Переводчикъ выбралъ третью Оду первой книги, — ту самую, которая почитается образцовымъ произведеніемъ Лирическаго Генія. Она лучше всхъ правилъ объясняетъ, что значитъ прелестной безпорядокъ, что значатъ слова Боаловы, для многихъ Пвцовъ непонятныя:

Son style imptueux souvent marche au hasard:

Chez elle un beau dsordre est un esset de l’art.

Горацій желаетъ счастливаго плаванія Виргилію, отправляющемуся въ Аины. За симъ слдуетъ отступленіе, которое по видимому не иметъ никакой связи съ предметомъ:

Конечно твердою, дубовою корой

Тройнымъ булатомъ грудь была вооруженна,

Того, въ комъ перва мысль родилась дерзновенна:

Неврной поручить стихіи жребіи свой!

Ни дожденосныя зловщія Гіады,

Ни Африканской втръ, ни бурный Аквилонъ,

Ни Нотъ, не знающій пощады,

Не сдлали ему препонъ.

Robur значитъ не кору дубовую, но самой дубъ. Намъ кажется справедливымъ мнніе Комментаторовъ, которые стиху: illi robur et aes triplex, даютъ слдующій смыслъ: ‘У того было нечувствительное, мдное сердце, кто первой дерзнулъ… пуститься въ открытое море.’ Въ самомъ дл, броня и доспхи не предохраняютъ отъ кораблекрушенія.

И что они (*)? Какой родъ смерти былъ ужасенъ

Тому, чей смлый взоръ былъ неподвиженъ (**), ясенъ,

Когда зіяла хлябь, горой вздымался валъ,

Изъ волнъ чудовища скакали,

И стрлы молній обвивали

Верхи Эпирскихъ грозныхъ скалъ?

*) То есть втры и зловщія созвздія.

**) Въ нкоторыхъ изданіяхъ Горація стоитъ ficcis oculis. Кажется fixis правильне, то есть, какъ здсь переведено, ибо отъ ужаса не плачутъ.

Негодованіе Горація на безразсудную отважность людей увеличивается по мр продолженія Оды:

Такъ, втуне отъ небесъ народы раздленны,

Обширныя моря въ предлъ имъ положенны!

Аостовъ дерзкій сынъ все сметъ одолть:

Хотлъ, и могъ сіи пространства прелетть,

Хотлъ, и святость всхъ законовъ нарушаетъ,

И даже огнь съ небесъ коварно похищаетъ,

O святотатство! сколь твой гибеленъ былъ слдъ!

По свту Океанъ разлился новыхъ бдъ,

И неизбжна смерть, но медленна до тол,

Удвоила свой шагъ, и всхъ разитъ по вол!

Но только ли? Дедалъ, родившійся безъ крилъ,

Отважно къ солнцу воспарилъ,

Геркулъ потрясъ предломъ ада!

Гд нашей дерзости преграда?

Мы въ буйств даже въ брань вступаемъ съ божествомъ,

И Діевъ никогда не умолкаетъ громъ,

Раздленны и положенны стоятъ здсь вмсто глаголовъ страдательныхъ: раздлены, положены (суть), — имющихъ, какъ извстно, удареніе надъ послдимъ слогомъ.

Nequоcquam Deus abscidit

Prudens oceano dissocоabili

Terras, si tamen impiae

Noa tangenda rates transiliunt аda.

Avdax omnia perpeti

Geas huvana ruit per vetitum nefas.

Горацій обвиняетъ не Промиея, но вообще людей, дерзнувшихъ переплыть моря, которыми Премудрый Творецъ раздлилъ землю. Поэтъ негодуетъ на сына Япетова только за то, что онъ похитилъ огонь съ неба, a не за то, чего онъ совсмъ не длалъ:

Avdax Japeti genus

Ignem fraude mala gentibus intulit.

Мысль к намреніе Автора должны быть съ точности в_ы_р_a_ж_е_н_ы: вольность Переводчика, a особливо перелагающаго образцовыя, всмъ извстныя творенія, простирается весьма недалеко. Критикъ, не боясь упрековъ за послабленіе, могъ бы одобришь стихъ:

Апетовъ дерзскій сынъ все сметъ одолть.

и два, за нимъ слдующіе, хотя въ нихъ есть прибавленія и перемны противъ подлинника, — могъ бы, говорю, смло одобрить, если бъ не замшались фразы: сметъ одолть, хотлъ и могъ, хотлъ п нарушаетъ. Иракла приличне бы заставить потрясти предлы ада, потрясти можно головою, рукою, и даже — что въ рукахъ держимъ — щитомъ, коліемъ, въ иносказательномъ же смысл, по свойству языка, надлежитъ говорить: потрясти область, государство, не областію, не государствомъ.

Горацій при самомъ начал Оды уклоняется отъ предположенной цли, быстро переходитъ къ предметамъ, по видимому постороннимъ, неимющимъ никакой связи съ началомъ. Но сіи отступленія, сіи внезапные переходы суть слдствіе восторга, разсудкомъ управляемаго. Лирикъ обдумалъ и расположилъ планъ Оды, обозрлъ вс стороны своего предмета, видлъ отношенія, самыя отдаленнйшія, сблизилъ ихъ и связалъ цпью, почти непримтною. Въ жару чувства и страсти, онъ отдаетъ себя произволу влекущей силы, но держитъ въ рук тайную нить Аріаднину, и не выпускаетъ изъ виду главной цли. Что заставляетъ его отъ корабля, на которомъ отправился Виргилій въ путь, перейти къ Промиею, Дедалу, Геркулесу? отъ жалнія къ негодованію? Опасность, грозящая мореходцамъ. Этотъ страхъ, это нжное участіе въ судьб друга, которымъ занята душа его, есть главной, такъ сказать, тонъ Оды, управляющій всми измненіями напва. И такъ въ семъ мнимомъ безпорядк, въ сихъ невольныхъ отступленіяхъ отъ матеріи, въ сихъ несвязныхъ переходахъ господствуютъ строгой порядокъ, обдуманное намреніе, точная соотвтственность,

Оканчиваемъ замчанія, которыми ограничиваются права Рецензента, разсматривающаго сочиненія знаменитыхъ Писателей. По счастію мы живемъ въ такое время, когда богиня славы, не откладывая до будущихъ столлтій, внчаетъ лаврами достойныхъ любимцевъ своихъ, заслужившихъ благосклонность двъ Парнасскихъ, — и награждаетъ ихъ завидною судьбою наслаждаться выгодами безсмертія, не разставшись со здшнимъ свтомъ. Похвала наша почтеннйшему Господину Автору была бы не что иное, какъ отголосокъ общей молвы: слдственно она безполезна.

——

[Каченовский М.Т.] Сочинения и переводы И.Дмитриева. Часть третия, Москва, в типографии Платона Бекетова 1805 // Вестн. Европы. — 1806. — Ч.26, N 8. — С.278-300.

Читайте также: