Отрывокъ изъ воспоминанія о С. П. Шевырев.
Читаннаго въ засданіи Общества любителей Россійской словесности,
17 Января 1865 г.
М. Погодинъ.
‘Русскій Архив’, 1865
Отрывок из воспоминания о С. П. Шевыреве, Погодин Михаил Петрович, Год: 1865
Время на прочтение: 7 минут(ы)
…Изъ Вильдбада больной воротился въ Парижъ съ нкоторымъ облегченіемъ, но неисцленный. Тамъ, въ январ 1864 года, многіе депутаты и сенаторы, ничего не знавшіе о Россіи, ея исторіи и учрежденіяхъ, вздумали судить о ней. Шевыревъ горячо вступился, и въ трехъ статьяхъ, помщенныхъ въ журнал Le Nord, старался доказать имъ всю лживость ихъ сужденій. Въ это время онъ продолжалъ диктовку своего курса, и начавъ лекціи о Карамзин и Жуковскомъ, говорилъ: ‘Лишь кончу ихъ, примусь за Пушкина! Какая славная лекція у меня о немъ, теперь она вся въ голов, еще немножко обдумаю, и скоро она совсмъ будетъ готова.’ Но 25 января, онъ слегъ и уже боле не вставалъ…
Поутру въ воскресенье, онъ вдругъ почувствовалъ неловкость въ лвой ног. Показалась краснина и опухоль. Шевыревъ думалъ, что это рожа. Доктора никакъ не хотлъ призывать, напуганный прежнимъ леченьемъ. Но видя, что опухоль увеличивается, онъ черезъ полторы недли ршился послать за Сорелемъ, первымъ помощникомъ Нелатона. Сорель сказалъ: ‘Vous m’avez appelle trop tard?’ {Вы меня позвали слишкомъ поздно.} однако принялся за леченье, и казалось, лекарства помогали. Сорель взрзывалъ безпрестанно нарывы на подъем ноги. Въ продолженіи трехъ недль, больной ничего почти не лъ, и находился все въ забытьи: слабость была ужасная, и ежедневная лихорадка его изнуряла еще боле. Сорель призвалъ Нелатона, ршившись сдлать новую операцію. Прорзали всю опухоль, просверлили ногу насквозь до подошвы, и провели въ раны дренажъ. Операція продолжалась два часа, съ 10 до 12 утра. Шевыревъ ни охнулъ, разговаривалъ съ докторомъ, даже шутилъ съ нимъ. Мученія были несносныя, какъ онъ самъ посл говорилъ. Докторъ удивился его твердости и сил воли. Операція, казалось, принесла пользу, лихорадка уменьшалась, аппетитъ немного возвратился. Рана очищалась.
На четвертой недл поста, въ понедльникъ, онъ исповдывался и пріобщился св. Таинъ, и въ первый разъ со времени болзни съ удовольствіемъ выпилъ чаю съ хлбомъ, и бесдовалъ въ продолженіи полутора часа съ отцемъ Іосифомъ. Посл причастія онъ сказалъ: ‘Теперь я готовъ, когда будетъ угодно Богу.’ Отецъ Іосифъ съ удивленіемъ говорилъ о сил его вры, о христіанскомъ чувств любви. Но надежда на выздоровленіе не совсмъ покидала его, мысль, что увидитъ Москву, куда онъ думалъ вернуться немедленно по выздоровленіи, оживляла его: ему ужасно хотлось скорй возвратиться на родину. Онъ составилъ планъ путешествія, длалъ разныя предположенія касательно житья въ Москв. Но иногда говорилъ своимъ: ‘Прощайте, друзья мои, скоро я васъ покину.’ Или, заговоря о Москв, прибавлялъ: ‘А можетъ быть, вы повезете меня туда въ ящик.’ Однажды онъ сказалъ: ‘Много курсовъ читалъ я въ жизни, теперь читаю курсъ страданій моимъ дтямъ! Если эти страданія послужатъ къ очищенію души моей, то да будетъ воля Божія.’
Въ краткіе промежутки ослабленія болзни онъ возвращался мыслію къ любимымъ предметамъ своихъ занятій. Узнавъ о кончин графа Блудова, котораго вс мы любили одинаково, какъ послдняго представителя Карамзинской эпохи, онъ сочинилъ стихи, которые и прислалъ ко мн при письм 5/17 апрля:
‘Десять недль какъ лежу въ постел. Вынесъ семь взрзовъ и дв операціи, по совту Нелатона. Не могъ сть ничего, ни мяса, ни хлба. Все было противно. Питался бульономъ, какъ лекарствомъ. Исповдывался и пріобщился св. Таинъ. Съ тхъ поръ все пошло лучше, сталъ сть хлбъ. Теперь мъ все. Но рана еще на ног, и ходить не могу. Общаютъ черезъ мсяцъ. Во время болзни получилъ твое второе письмо. Благодарю за вс извстія. Своей рукой теб отвчать не могу. Первый плодъ и признакъ начала моего выздоровленія — стихи на кончину гр. Блудова, которыя прилагаю, прося прочесть въ засданіи Общества. Если можешь потомъ напечатать въ Московск. Вд., то напечатай, или гд-нибудь. Хворать въ Париж мн надоло. Какихъ болзней онъ мн не далъ? Невралгію, доктора съ белладонной, нарывъ и рану на лвой ног, флегмонъ на правой! демъ ныншнимъ лтомъ въ Россію. Это ршено’.
Приведемъ здсь нкоторыя строфы, замчательныя по своимъ мыслямъ:
Лить свтъ добра въ умы народу,
Лить щедрой, полною рукой,
Вотъ въ чемъ онъ разумлъ свободу
И силу Руси молодой.
Онъ былъ у васъ изъ той дружины,
Гд бодро дютъ, силъ полны,
Не дти праздныя чужбины,
А Руси врные сыны
Отколь ихъ началося время?
Отколь ихъ роду конъ и чинъ?
Вамъ, благороднйшее племя,
Всмъ общій предокъ Карамзинъ.
Предъ вами храмъ бытописанья
Онъ въ зданье стройное слагалъ,
И тайну русскаго преданья
И русской жизни открывалъ.
Благоговйно вы входили
Исторіи въ родной предлъ,
И вс оттуда выносили
Сознанье силъ земли и длъ.
Служители идеямъ новымъ,
Вы вс, созданные Петромъ,
Всемірнымъ замысламъ Петровымъ
Не измнили вы ни въ чемъ.
Но чтя завтныя скрижали,
Въ народный вруя закалъ,
Изъ древней Руси почерпали
Вы крпость жизненныхъ началъ,
У алтаря родныхъ преданій
Всякъ свточь жизни зажигалъ,
И дальній путь своихъ дяній
Имъ неуклонно освщалъ.
Вотъ почему средь жизни шума,
Гд время рушитъ наповалъ,
Была его спокойна дума
И неподвиженъ пьедесталъ.
Покойся жь мирно, мужъ почившій,
Не знавъ преклоннаго житья,
Своей чред неизмнившій
Съ послднимъ вздохомъ бытія!
Косою смерти быстро сжатый,
Какъ снопъ созрлый на поляхъ,
Красуйся жатвою богатой
Въ своихъ зернистыхъ сменахъ.
На другой день 6/18 апр. онъ продиктовалъ другое письмо ко мн съ поправками, прибавивъ: ‘Кстати посылаю теб фотографію Гизо. Бецкой давно уже прислалъ мн ее для тебя изъ Флоренціи. Я все забывалъ написать теб: видлъ я прекрасный портретъ Гизо на выставк, и удивился тому, какъ измнилось лицо этого человка. Помнишь, въ 1839 году, какъ мы его видли въ палат, оно казалось все на пружинахъ, такъ его и дергало. Вдругъ на выставк увидлъ я лицо успокоенное. Вотъ что значитъ политическая жизнь бурная, а съ другой стороны трудъ и наука…. Я не могу здсь оставаться боле. Такъ и тянетъ въ Россію. Тоскую по ней и по всхъ васъ на своемъ одр. Лишь бы Богъ далъ силы, не знаю, когда заживетъ рана, а тяжело!— Ахъ еслибъ я могъ обнять тебя въ пол мсяц въ пол Двичьемъ! Одинъ изъ первыхъ моихъ сновъ во время болзни былъ ты. Я увидлъ тебя на Двичьемъ пол — и какъ обрадовался! Въ другой разъ я видлъ тебя возвратившагося изъ какого-то публичнаго засданія, очень раздраженнаго и усталаго. Увдомь объ участи стиховъ. О моемъ посланіи къ Императору я вдь ничего не знаю, что съ нимъ сталось? Было ли оно читано? Вяземскій ратуетъ изъ Венеціи съ Пеллетаномъ. Италія его возстановила, его не то что Парижъ меня. Еще разъ прости.’
Наконецъ уже умирающій онъ написалъ въ стихахъ: Дань памяти Шекспира въ день трехсотлтняго юбилея его рожденія 1564—1864, 23 апрля {Стихи эти напечатаны въ Дн 1865 года.}.
Любезные образы носились въ его погасавшемъ воображеніи. Ему хотлось пожить старою жизнію, половину стиховъ онъ продиктовалъ дочери, а другую написалъ самъ дрожащею рукою.
Тяжело было мн увидть эти кривыя, неправильныя черты, вмсто прежняго твердаго, прямаго почерка. На пакет печать 27 апрля, слдов. Шевыревъ отправилъ его за три недли до кончины. Вотъ что написалъ онъ на тоненькомъ лоскутк: ‘Христосъ воскресе, милой другъ М. П. Цлую тебя воскреснымъ поцлуемъ со всею твоею семьею. Дай Богъ вамъ всякаго добра. Посылаю теб мои стихи на рожденіе Шекспира. Прочти ихъ въ Обществ. Юбилей его въ Москв празднуется, кажется, на Святой. Нельзя ли предложить ихъ директору театра Львову для прочтенія въ театр со сцены? Предоставляю все теб. Поблагодари Соловьева за его книгу о Польш. Я все еще лежу въ постел безъ ноги. Сонъ съ каждою ночью лучше. Но рана болитъ. Она глубока и заживаетъ не скоро. Общаютъ, что начну ходить въ конц мая. Тяжелая болзнь! Въ пол нашъ отъздъ въ Москву ршенъ. Стосковался. Авось родина вылечитъ, а ужъ коли умирать, то на рукахъ у своихъ.’
Думалъ ли я, читая эту записку, что въ слдующемъ письм я получу извстіе объ его кончин?
Во время самыхъ сильныхъ страданій онъ продиктовалъ еще слдующіе четыре стиха:
Когда составъ слабетъ, страждетъ плоть,
Средь жизненной и многотрудной битвы,
Не дай мн, мой Помощникъ и Господь,
Почувствовать безсиліе молитвы!
На страстной недл докторъ вдругъ вынулъ дренажъ, сказавъ, что рана начинаетъ уже заживать, но возобновилась лихорадка, аппетитъ и сонъ исчезли. Тогда Сорель вставилъ опять дренажъ. Въ первый день Пасхи Шевыреву было очень дурно, казалось, уже умиралъ. Сорель на другой день привелъ Нелатона. Они ршились вставить ногу въ жестяную клтку, увряя до конца, что Шевыревъ выздороветъ.
Въ воскресенье, 3 мая, Шевыревъ еще весело говорилъ о Москв, былъ довольно бодръ, продиктовалъ два послднія письма въ Россію. Въ вечеръ понедльника ему стало хуже, онъ впалъ въ забытье, открылось воспаленіе въ легкихъ праваго бока. Шевыревъ сильно кашлялъ. Послднія дв ночи онъ совсмъ не спалъ: ‘Хоть бы на полчасика заснуть’, говорилъ онъ. Въ пятницу, 8 мая, утромъ, спросилъ онъ чаю, выпилъ съ удовольствіемъ дв маленькія чашки, ‘но хлба еще не хочу’, сказалъ онъ. Въ 12 часовъ веллъ опустить сторы, ‘можетъ быть усну немного’, но черезъ четверть часа вдругъ веллъ открыть ихъ и произнесъ: ‘свту, свту!’ За часъ до смерти онъ сказалъ жен, голосомъ совершенно спокойнымъ: je crois, que c’est le commencement de l’agonie’ {Т. е. кажется, начинается предсмертная мука.}, потомъ прибавилъ ‘когда все будетъ кончено, телеграфируй Борису.’ Онъ сталъ наклоняться къ стн, ему подложили подушку, онъ прислонился, и, казалось, ему было хорошо, дыханіе сдлалось рдко, потомъ разъ пять онъ дохнулъ тяжело, и заснулъ на вки. Онъ умеръ, придерживая правый бокъ. Въ первую минуту на лиц изображалось еще земное страданіе, но черезъ нсколько времени лице его выразило совершенное спокойствіе: онъ какъ будто улыбался. За литіей еще пли: Христосъ воскресе! Шевыревъ умеръ на 58 году.
Въ заключеніе передамъ т строки, которыя вылились у меня на бумагу въ первую минуту при полученіи скорбнаго извстія.
И Шевыревъ успокоился отъ трудовъ и отъ скорбей своихъ! Онъ скончался въ Париж, 8 мая, посл продолжительной и тяжкой болзни.
А трудовъ его было много! Напомнимъ забывшимъ:
Исторія Русской Словесности, четыре тома, обнимающіе древнйшій ея періодъ.
Теорія Поэзіи, томъ.
Исторія общей Словесности, въ шести томахъ, изъ коихъ одинъ напечатанъ.
Исторія Московскаго Университета, томъ.
Біографическій Словарь профессоровъ Московскаго Университета, въ двухъ томахъ.
Литературныхъ рецензій, тома на 4-ре.
Разныхъ переводовъ съ Греческаго, Нмецкаго, писемъ и проч. тома на четыре.
Изслдованіе о Дант.
Обозрніе Исторіи Итальянской живописи.
Рчь о заслугахъ Жуковскаго.
Рчь о нравственномъ воспитаніи.
Археолого-филологическое путешествіе въ Кирилловъ монастырь, въ двухъ томахъ.
А сверхъ того онъ прочитывалъ, въ продолженіе двадцати лтъ, сотъ по пяти студенческихъ разсужденій въ годъ, съ придачею магистерскихъ разсужденій, отъ строки до строки, и выучилъ писать многихъ изъ нашихъ писателей.
Довольно ли человкъ сдлалъ?
Мало, отвчаютъ мн т, которые ничего не длаютъ, ничего не могутъ длать, но очень хорошо, отлично знаютъ, что и какъ надо длать.
Есть ли за что благодарить труженика?
Не за что, продолжаютъ они отвтъ, его физіономія намъ не нравилась, его походка была не тверда, его голосъ иногда дребежжалъ, онъ длалъ намъ непріятности.
Правда среди усиленныхъ трудовъ, при напряженныхъ нервахъ, особенно предъ университетск. юбилеемъ, который онъ вынесъ на плечахъ своихъ, случалось ему быть очень раздраженнымъ, но вся наша братья, работающіе головой, знаютъ по опыту, какъ это положеніе естественно и извинительно. Точно, онъ бывалъ тяжолъ въ такомъ положеніи, особенно для тхъ, которые безъ всякой пощады, не только безъ всякой снисходительности, старались дразнить, и какъ бы нарочно выводить его изъ себя,— но его доброе сердце, его чистая любовь къ наук, его забота о добросовстномъ исполненіи своей профессорской обязанности, его безпримрное трудолюбіе, его общее многообразное образованіе, его ревностное попеченіе о студентахъ, любовь къ отечеству, за которую онъ и пострадалъ, искупаютъ сторицею вс недостатки, и онъ иметъ полное право на общую признательность.
Да, скажу я смло здсь, въ Обществ любителей русской Словесности, Шевыревъ иметъ полное право на глубочайшую признательность всхъ друзей ея! Онъ сдлалъ много для своего времени, онъ далъ сочиненія, которыя надолго еще останутся лучшими источниками свдній о словесности, какъ Русской, такъ и иностранной, онъ далъ разборы, въ которыхъ заключается много врныхъ, поучительныхъ замчаній о важнйшихъ произведеніяхъ искусства, онъ содйствовалъ образованію тысячей студентовъ, которыхъ онъ выучилъ писать по русски. И къ нимъ обращаю я теперь мое слово, къ его ученикамъ, разсыпаннымъ по всей Россіи, получившимъ свднія объ отечественномъ язык подъ его руководствомъ, къ студентамъ, въ судьб которыхъ во всхъ отношеніяхъ онъ принималъ живое участіе, которымъ онъ жертвовалъ своимъ временемъ, трудами, помогалъ всмъ, чмъ могъ, которымъ былъ преданъ отъ всей души. Я обращаюсь къ его товарищамъ, членамъ Московскаго Университета, къ членамъ Общества Любителей Русской Словесности. На насъ лежитъ долгъ искупить, хоть по смерти, часть той неправды, которой подвергся покойный Шевыревъ. Соберемъ сумму для сооруженія на могил его надгробнаго памятника, соберемъ сумму на учрежденіе стипендіи для вознагражденія, хотя въ продолженіи нсколькихъ лтъ, студентовъ за лучшія сочиненія по отдленію историко-филологическому, въ которомъ покойникъ двадцать лтъ читалъ лекціи, и десять лтъ служилъ деканомъ самымъ ревностнымъ.
Братія! сказалъ Апостолъ, поминайти наставники ваша.
Декабря 2. 1864.