Отрывокъ изъ LIII главы Гиббоновой Исторіи объ упадк и разрушеніи Римской Имперіи.
‘Встникъ Европы’, No 1, 1811
Отрывок из LIII главы Гиббоновой Истории об упадке и разрушении Римской Империи, Гиббон Эдуард, Год: 1999
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Забвеніе Латинскаго языка, Греческіе императоры и подданные ихъ удерживаютъ и присвоиваютъ себ названіе Римлянъ. Періодъ невжества. Возстановленіе Греческой учености. Упадокъ вкуса и генія. Недостатокъ въ соревнованіи.
Извстнымъ повелніемъ Каракаллы всмъ подданнымъ, обитающимъ въ Имперіи отъ края Британіи до предловъ Египта присвоены имя и преимущества Римлянъ, обладатель ихъ могъ назначить для себя мсто случайнаго или постояннаго пребыванія въ каждой провинціи общаго ихъ отечества. По отдленіи Востока отъ Запада, мнимое единство было сохраняемо въ строгой точности. Преемники Аркадія и Гонорія въ титлахъ своихъ, законахъ и постановленіяхъ объявляли себя нераздльными соправителями, соединенными владыками Рима и цлой Имперіи, вмщающейся въ однихъ и тхъ же предлахъ. По разрушеніи Западной Монархіи достоинство Императорское принадлежало единственно государямъ Константинопольскимъ. Юстиніянъ паки приобрлъ обладаніе древнимъ Римомъ по шестидесяти лтнемъ лишеніи, и первой онъ, по праву завоеванія, утвердилъ за собою августйшее титло Римскаго Императора. Одинъ изъ преемниковъ его, Констансъ Вторый, по честолюбію или по неудовольствію, желалъ оставить ракійскій Восфоръ и возвратить прежнюю славу Тибру. Безразсудное намреніе! съ досадою восклицаетъ одинъ Византійскій писатель: ограбить прекрасную и цвтущую двицу, для того чтобы убрать, то есть выставить на позоръ, престарлую, покрытую морщинами старуху. Но мечь Лонгобардовъ противился преселенію въ Италію: Императоръ вошелъ въ Римъ не побдителемъ, но какъ ищущій въ бгств своего спасенія. Онъ пробылъ въ немъ двенадцать дней, ограбилъ его и навсегда оставилъ древнюю столицу міра. Послдній мятежъ и конечное отдленіе Италіи случились двсти лтъ спустя посл Юстиніанова завоеванія, и время правленія сего монарха можно полагать началомъ постепеннаго забвенія Латинскаго языка. Законодатель предложилъ свои Институціи, Кодексъ и Пандекты на Латинскомъ язык, которой признанъ отъ него общенароднымъ глаголомъ Римскаго правительства, и торжественно провозглашенъ языкомъ Византійскаго двора и сената, военныхъ становъ и судилищь на Восток. Но сей чуждый языкъ невдомъ былъ народу и воинамъ Азійскихъ провинцій, самые истолкователи законовъ и чиновники государственные разумли его несовершенно. Посл короткаго боренія натура и привычка одержали верхъ надъ слабостію постановленій власти человческой: для общаго употребленія всхъ своихъ подданныхъ Юстиніанъ обнародовалъ Новые Законы уже на обоихъ языкахъ, разныя части пространнаго законодательства его, одна посл другой, были переложены, подлинники приходили въ забвеніе, переводы становились час отъ часу боле употребительными, и языкъ Греческій, имвшій неотъемлемое превосходство по существенному своему достоинству, содлался языкомъ правительства и всего народа въ Монархіи Византійской. Языкъ Римскій становился чуждымъ для послдующихъ государей, воспитанныхъ и жившихъ въ Константинопол: Аравитяне почитали Тиверія, какъ Италіянцы Маврикія, первымъ Грческим Кесарем, основателемъ новой династіи и самой даже Имперіи: превращеніе языка тихо и само собою окончилось еще до смерти Ираклія, и остатокъ Латинскаго едва сохранился въ нкоторыхъ словахъ законодательства и въ восклицаніяхъ многолтія {Греки восклицали многолтіе Императорамъ своимъ на Латинскомъ язык. — — . Caerem. c. 75 p. 215.}. По возстаноювленіи Карломъ Великимъ и Оттонами: Западной Имперіи, названія Франковъ и Латинъ сдлались однозначительными и равно обширными. Высокомрны сіи варвары присвоивали себ, и отчасти справедливо, Римской языкъ и самое господство надъ Римомъ. Они называли жителей Востока чужестранцами, и укоряли ихъ отчужденіемъ отъ одежды и отъ языка Римлянъ, обычаи и поступки ихъ давали имъ право называть Греками Византійцовъ. Однакожъ государь и народъ съ негодованіемъ отвергали приписываемое имъ названіе, которое почитали для себя оскорбительнымъ. Не взирая на вс перемны, въ теченіе вковъ случившіяся, они доказывали прямое и непрерывное свое происхожденіе отъ Августа и Константина, въ самое даже время древняго изнеможенія и упадка названіе Римлянъ принадлежало послднимъ остаткамъ Имперіи Константинопольской.
Когда гражданскія дла на Восток производились еще на Латинскомъ язык, въ то время Греческій былъ языкомъ литтературы и философія. Учители: богатаго и усовершенствованнаго сего языка не имли причины завидовать заимственной учености и подражательному вкусу учениковъ своихъ, Римлянъ. По уничтоженіи язычества, по отторженіи Сиріи и Египта и по закрытіи училищь въ Александріи и въ Аииахъ, Греческія науки перешли въ нкоторые монастыри, a особливо въ царское училище, бывшее въ Константинопол, которое сожжено при Леон Исаврійскомъ. Начальникъ сего заведенія въ пышномъ того вка слог именовался Солнцемъ учености, двенадцать сотрудниковъ его, профессоровъ разныхъ наукъ и отдленій, были двенадцатью знаками Зодіака, библіотека, гд хранилось тридцать шесть тысячь пятьсотъ книгъ, была отворена для ихъ изысканій. Они, какъ сказываютъ, имли древнюю рукопись Гомера, свитокъ пергамента длиною во сто двадцать футовъ, сдланный будто бы изъ внутренностей превеликаго змія. Но седмое и осмое столтія были временемъ раздоровъ и мрака, библіотена сожжена, училище уничтожено, иконоборцовъ называли ненавистниками древности, дикое невжество и презрніе наук обезславили государей Иракліевой и Исаврійской династій.
Въ девятомъ вк видимъ начало возникающей учености. По ослабніи въ Аравитянахъ бшенаго изуврства, калифы почувствовали желаніе лучше завоевать науки нежели провинціи, щедрое любопытство ихъ возбудило соревнованіе въ Грекахъ, заставило ихъ очистить отъ пыли древнія книгохранилища, и научило ихъ отличать и награждать философовъ, кои до того времени обртали мзду свою въ собственномъ удовольствіи, получаемомъ отъ ученія, и въ изысканіи истины. Кесарь Вардасъ, дядя Михаила Третьяго, былъ щедрымъ покровителемъ учености, одно только сіе титло сохраняетъ память его и извиняетъ его честолюбіе. Часть сокровищъ племянника его иногда отдляема была отъ издержекъ на постыдныя забавы въ Магнавр, чертогахъ царскихъ, открыто училище, и Вардас присутствіемъ своимъ возбуждалъ соревнованіе и въ наставникахъ и въ учащихся. Надъ ними поставленъ былъ начальникомъ философъ Левъ, Архіепископъ ессаланитскій, коего глубокимъ свдніямъ въ Астрономіи и Математик удивлялись восточные чужестранцы, народъ благоговлъ передъ сею таинственною наукою, думая, что все превышающее понятіе его, долженствуетъ быть слдствіемъ или вдохновенія, или волшебства. Знаменитый Фотій, по убдительному прошенію друга своего Кесаря, отрекся отъ свтской жизни и безпрепятственнаго упражненія въ наукахъ, онъ возшелъ на престолъ Патріаршій, и былъ поперемнно то отлучаемъ отъ церкви, то паки разршаемъ духовными соборами на Восток и на Запад. При немиролюбномъ расположеніи своего сердца, всеобъемлющій мужъ сей упражнялся во всхъ наукахъ, кром только піитики, былъ глубокомысленъ, неутомимъ въ чтеніи, искусенъ въ витійств. Еще находясь въ должности протоспатарія, или начальника стражи, Фотій отправленъ былъ посланникомъ ко двору Багдадскаго Калифа. Тамъ скучное время ссылки, и можетъ быть заключенія, сократилъ онъ поспшнымъ составленіемъ своей Вивліоики, сего памятника учености и критики. Двсти восемьдесять писателей — историковъ, ораторовъ, философовъ, богослововъ — разсмотрлъ онъ безъ наблюденія систематическаго порядка, сокращенно предложилъ повствованіе ихъ или ученіе, опредлилъ достоинство слога ихъ и отличительнаго свойства, разсуждалъ о самыхъ даже отцахъ церковныхъ съ благо разумною свободою, которая часто y него оказывается, вопреки суеврію тогдашняго вка. Императоръ Василій, которой съ огорченіемъ воспоминалъ о недостаткахъ своего воспитанія, вврилъ Фотію сына своего и наслдника, Льва Мудраго, и царствованіе: государя сего, равно какъ и сына его Константина Багрянороднаго, было благопріятнйшимъ временемъ для Византійской словесности. Дйствіемъ ихъ щедроты драгоцнные остатки древности перенесены въ Императорскую библіотеку, ими или сотрудниками: ихъ сдланы изъ древнихъ книгъ выписки и сокращенія, такъ чтобы удовлетворяя любопытству, необременяли он лниваго читателя. Собранніе законовъ, сочиненія о землепашеств и военномъ дл, о сихъ двухъ искусствахъ питать и истреблять родъ человческій, съ одинакимъ тщаніемъ изданы были для общаго употребленія, исторія Греціи и Рима расположена въ пятидесяти двухъ главахъ, изъ которыхъ только дв (о посольствахъ и о добродтеляхъ и порокахъ) избгли разрушенія. Читатель, какого бы состоянія ни былъ, могъ видть въ нихъ причину прежняго времени, пользоваться наставленіями каждой страницы, учиться справедливому: удивленію, или еще и подражанію, имя передъ глазами примры просвщеннйшаго вка. Не стану распространяться о сочиненіяхъ Византійскихъ Грековъ, которые прилжно упражняясь въ твореніяхъ древнихъ, заслужили себ память у нын, живущихъ, и стяжали право на благодарность. Ученые мужи нашего вка могутъ пользоваться философическими трудами, Стобея, грамматическимъ и историческимъ словаремъ Суиды, Хиліадами Цецеса, въ двнадцати тысячахъ стиховъ содержащими шесть сотъ повствованій, и на Гомера примчаніями Евстаія, Архіепископа ессалонитскаго, которой изъ своего рога изобилія высыпалъ имена и свидтельства четырехъ сотъ писателей. По симъ сочинителямъ и по множеству схоліастовъ и критиковъ судить можно о богатств литтературы въ двенадцатомъ столтіи! Константинополь озарялся геніями Гомера, Димосена, Аристотеля и Платона, при ныншнемъ богатств своемъ мы должны завидовать тому вку, въ которомъ читали Исторію еопомпову, Рчи Гиперидовы, Комедіи Менандровы, Оды Алцея и Сафы. Труды, подъятые многими учеными для изъясненія Греческихъ классиковъ, свидтельствуютъ, что сочиненія древнихъ тогда не только существовали, но были даже вообще извстны и читаемы, о просвщеніи тогдашняго времени судить можно по двумъ примрамъ ученыхъ женъ, Царицы Евдокіи и Царевны Анны Комниной, коимъ багряница не препятствовала упражняться въ риторик и философіи. Языкъ общенародный былъ грубъ и искаженъ варварствомъ, но бесда, или по крайней мр письмо духовныхъ особъ и придворныхъ отличались тщательнымъ слогомъ, иногда близкимъ къ чистот образцовъ Аттическихъ.
При ныншнемъ воспитаніи многотрудное, но необходимо нужное, приобртеніе двухъ мертвыхъ языковъ отнимаетъ много времени, и охлаждаетъ жаръ охоты въ обучающемся юношеств. Піиты и ораторы западныхъ жителей, нашихъ предковъ, были стснены варварскимъ своимъ языкомъ, неимющимъ ни гармоніи, ни гибкости, ихъ дарованія, безъ правилъ и безъ примровъ, руководились природными силами грубаго разума и воображенія’. Напротивъ того Константинопольскіе Греки, очистивши общенародное нарчіе, приобрли свободное употребленіе древняго своего языка, сего чудеснаго произведенія: искусства человческаго, они удобно повидали тхъ великихъ учителей, которые забавляли и наставляли народъ славнйшій въ мір. Но сіи выгоды служатъ только виною къ укоризнамъ и къ большему стыду переродившихся потомковъ. Слабые Греки обладали сокровищами своихъ предковъ, но неполучили въ наслдство того ума, которой творилъ и совершенствовалъ сіе священное достояніе: они читали, восхищались, переписывали и сокращали, но безсильный разумъ ихъ по видимому неспособенъ былъ ни мыслить, ни дйствовать. Въ продолженіе десяти вковъ несдлано ниже одного открытія, которое служило бы къ возвышенію достоинства и къ умноженiю счастія человческаго рода, ни одного новаго понятія не прибавлено къ умозрительнымъ системамъ древности, a между тмъ возникающіе тупые ученики становились наставниками ближайшаго къ нимъ отчасу боле раболпнаго поколнія. Не осталось отъ нихъ ни одного сочиненія ни по части исторіи, ни по философіи, ни по изящной словесности, которое достойно было бы сохраниться отъ забвенія или красотою слога и чувствъ, или новостію воображенія, или хотя удачнымъ подражаніемъ. Самые сноснйшіе изъ Византійскихъ прозаиковъ заслуживаютъ нкоторое снисхожденіе отъ критики непринужденностію своею и простотою, но ихъ ораторы самые краснорчивйшіе весьма далеки отъ тхъ образцовъ, которымъ подражать хотли. На каждой страниц вкусъ нашъ, и разумъ оскорбляются уродливыми и странными словами, нескладными и запутанными фразами, несходными уподобленіями, ребяческою игрою ложныхъ или неумстныхъ украшеній, чрезмрными усиліями возвышаться, изумлять читателя и самую обыкновенную мысль затемнять дымомъ велерчія. Проза ихъ воспаряетъ до высоты надутой поезіи, стихотворство ихъ опускается ниже холодной и невкусной прозы. Музы трагедіи, епопеи, лирическаго стихотворства хранили молчаніе, и пребывали въ безвстности: барды Константинополя рдко возносились выше загадки или епиграммы, панигирика или повсти. Они забыли даже правила просодіи, при доброгласіи Гомерова пснопнія, которое отдавалось въ ихъ слух, они смшивали вс мры стопъ и слоговъ въ порожденіи слабаго усилія, названномъ политическими или градскими стихами. Умы Грековъ стснялись оковами постыднаго, но гордаго суеврія, которое простирало господство свое надъ всми науками. Разумъ ихъ растерялся въ метафизическихъ спорахъ, чудеса и привиднія истребили въ нихъ вс начала моральной достоврности, и вкусъ ихъ испортился отъ нескладныхъ поученій, которыя были не иное что какъ отвратительная смсь едва понятнаго пустословія. Но и сія маловажная ученость не долго была во зло употребляема: церковные пастыри наконецъ только удивлялись вщаніямъ древнихъ учителей, только переписывали ихъ проповди, уже не было между ними соперниковъ слав Аанасія и Златоуста.
Вообще при всякомъ стремленіи къ цли, въ жизни дятельной и умозрительной, соревнованіе гакъ между государствами, такъ и между людьми бываетъ сильною пружиною трудовъ и успховъ. Древніе города Греческіе, по счастливому стеченію обстоятельствъ, въ одно время пользовались и единствомъ и независимостію, коихъ слабое, хотя въ прочемъ обширнйшее, подобіе видимъ между народами ныншней Европы: единство языка, вры и обычаевъ доставляло имъ драгоцнную возможность быть зрителями и судіями взаимныхъ подвиговъ, независимость и отдленныя выгоды каждаго правительства утверждали свободу ихъ, и возбуждали въ в ихъ желаніе приобрсть первенство на поприще славы. Положеніе Римлянъ было мене выгодно, однакожъ въ первыя времена республики, когда образовался народный характеръ ихъ, подобное соревнованіе одушевляло области Лаціума и Италіи, и Римляне старались въ наукахъ и искусствахъ сравниться съ Греками, своими учителями, или даже и превзойти ихъ. Владычество Цезарей остановило дятельность и успхи разума человческаго. Правда что обширность Имперіи отчасти могла быть поприщемъ для внутренняго соревнованія: но когда она уменьшаясь постепенно, состояла уже только изъ восточныхъ провинцій, a наконецъ вмщалась въ Греціи и въ Константинопол, тогда униженные Византійцы часъ отъ часу ослабвали духомъ — обыкновенныя слдствія, когда уединенное государство неиметъ съ другими сообщенія. Отъ Свера притсняли ихъ невдомые варвары, коихъ Греки едва удостоивали званіемъ человческимъ. Языкъ и вра просвщеннйшихъ въ то время Аравитян служили непреоборимою преградою въ сближенію обоихъ народовъ и ко взаимнымъ сношеніямъ. Побдоносные Франки были имъ братьями по вр христіанской: но язык Франковъ и Латинъ былъ чуждымъ для Грековъ, ихъ обычаи грубы, и они въ мир и въ войн рдко имли связи съ преемниками Ираклія. Самолюбивая гордость отдленныхъ Грековъ невдала о чужихъ достоинствахъ, и такъ не удивительно, что они ослабвали, не имя соревнителей, которые возбуждали бы въ нихъ бодрость, ни судей, кои награждали бы ихъ подвиги. Народы Европы и Азіи смшались во время крестовыхъ походовъ, тогда въ Имперіи Византійской при Комнинахъ ожило слабое соревнованіе въ наукахъ и въ доблестяхъ воинскихъ. К.