Отрывочные наброски праздного путешественника, Твен Марк, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 52 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭНА
Томъ восьмой

РАЗСКАЗЫ

Переводъ Т. П. Львовой.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898

Отрывочные наброски празднаго путешественника.

I.

До сихъ поръ вс мои путешествія совершались не иначе, какъ по дламъ. Пріятная майская погода вызвала новое вяніе. Оставивъ въ сторон заботы о хлб насущномъ, я ршилъ прокатиться съ единственною цлью отдохнуть и развлечься. Преподобный сказалъ, что и онъ тоже подетъ. Прекрасный онъ человкъ, одинъ изъ лучшихъ людей, хотя и священникъ! Въ одиннадцать часовъ вечера мы были уже въ Новой Гавани на катер ‘Нью-Іоркъ’. Мы взяли билеты и начали прогуливаться взадъ и впередъ съ пріятнымъ ощущеніемъ свободныхъ и праздныхъ людей, далеко отстоящихъ отъ почтъ и телеграфовъ.

Немного спустя я пошелъ въ свою каюту и раздлся. Однако, ночь была слишкомъ хороша, чтобы спать. Мы огибали бухту, пріятно было стоять у окна, дышать чистымъ ночнымъ воздухомъ и любоваться мерцающими на берегу огоньками. Вотъ подошли къ моему окну два пожилыхъ господина, сли и начали разговаривать. Мн въ сущности не было никакого дла до ихъ бесды, но въ эту минуту я былъ дружески расположенъ ко всему міру и желалъ сообщаться съ нимъ. Я скоро узналъ, что они были братья изъ маленькой деревни въ Коннектикут и что разговоръ шелъ о кладбищ.

— Теперь, Джонъ,— говорилъ одинъ,— мы откровенно переговорили между собой. Видишь ли, вс ушли съ кладбища и наши покойники были предоставлены самимъ себ, если можно такъ выразиться. Они, какъ теб извстно, были очень стснены. Во-первыхъ, мста было очень мало, въ прошломъ году, когда умерла жена Сета, намъ съ трудомъ удалось закопать ее, она загораживала мсто дьякона Шорба, и онъ сердился на нее и на насъ тоже. Поэтому мы обсудили, и я особенно настаивалъ на новомъ кладбищ, на гор. Они были не прочь отъ этого, если только обойдется недорого. Самые лучшіе и большіе участки — это No 8, и No 9, оба одинаковой величины. Славное, удобное помщеніе на двадцать шесть человкъ, двадцать шесть совершенно взрослыхъ, конечно, да на дтяхъ и на коротышкахъ набжитъ кое-что, вотъ и можно будетъ, среднимъ числомъ, уложить совершенно свободно человкъ тридцать, даже тридцать два, тридцать три.

— Это много, Уильямъ. Который же ты купилъ?

— Вотъ мы и дошли до этого, Джонъ. Видишь ли, No 8-й стоитъ тринадцать долларовъ, No 9-й — четырнадцать.

— Понимаю. Значитъ ты взялъ No 8-й.

— Ошибаешься. Я взялъ No 9-й и сейчасъ объясню теб почему. Во-первыхъ, дьяконъ Шорбъ желалъ его. Онъ началъ распространяться о захват его мста женой Сета, и потомъ я бы, можетъ быть, поспорилъ съ нимъ изъ-за No 9, если бы дло шло о двухъ лишнихъ долларахъ, но мн уступили и лишній былъ только одинъ. Въ сущности, что такое долларъ? — сказалъ я. Жизнь наша лишь странствованіе, сказалъ я, мы здсь не для наживы и съ собой ее унести не можемъ, сказалъ я. Итакъ, я пересталъ печалиться, зная, что Господь не оставитъ добраго дла безъ награды и поможетъ мн вернуть этотъ долларъ въ торговл. Затмъ была еще и другая причина, Джонъ. No 9-й самое сподручное мсто во всемъ кладбищ и лучше всхъ расположено. Оно лежитъ на самой верхушк холма, въ центр кладбища. Оттуда виденъ Мильпортъ, горы Траси и Гопперъ, фермы и прочее. Въ цломъ штат нтъ лучшаго мста въ смысл вида. Сэръ Гиджингсъ говоритъ такъ, а ужъ онъ, конечно, долженъ знать. Ну, и это еще не все. Если бы Шорбъ захотлъ взять No 8, пришлось бы брать его. No 8 находится рядомъ съ No 9, но по скату холма, и всякій разъ, когда пойдетъ дождь, вода будетъ литься прямо на Шорба. Сэръ Гиджингсъ говоритъ, что. когда настанетъ время Шорба, ему придется застраховать свои останки отъ огня и воды.

Послышался тихій смхъ и одобрительный возгласъ.

— Вотъ, Джонъ, маленькій, грубый рисунокъ участка, который я сдлалъ на клочк бумаги. Вотъ сюда сверху, въ лвый уголъ, мы свалили покойниковъ, вырывъ ихъ со стараго кладбища, и помстили ихъ въ рядъ одного за другимъ, безъ всякаго плана, какъ попало, съ ддушкой Джонсомъ во глав, такъ ужь оно пришлось, и нсколько загнутыми кверху близнецами Сета. Къ концу немножко тсновато, но мы разсудили, что не будетъ лучше, если мы разъединимъ близнецовъ. Ну, а дальше идутъ живые. Тутъ, гд стоитъ А, мы положимъ Маріаръ и ея семейство, В — это для братьевъ Гозеа и ихъ рода, С — Кальвинъ съ племенемъ. Остается два мста, вотъ тутъ, гд какъ разъ открывается видъ на общую картину. Это для меня и моихъ, и для тебя и твоихъ. Въ которомъ изъ двухъ ты бы желалъ лечь?

— Признаюсь, ты захватилъ меня врасплохъ, Уильямъ. Дло въ томъ, что я такъ заботливо задумался объ удобств другихъ, что не подумалъ о своемъ собственномъ.

— Жизнь — это только временной нарядъ, какъ говорится въ Св. Писаніи, одно только бренное одяніе. Рано или поздно, мы вс тамъ будемъ. Главное состоитъ въ томъ, что попадешь туда съ чистымъ пропускомъ. Это единственная вещь, о которой стоитъ заботиться, Джонъ.

— Да, да, такъ, Уильямъ, такъ. Кром этого, ничего нтъ. Какое же мсто ты мн совтуешь взять?

— Это зависитъ отъ вкуса, Джонъ. Ты особенно дорожишь хорошимъ видомъ?

— Не могу теб сказать ‘да’, не могу сказать ‘нтъ’. Главнымъ образомъ мн хочется, чтобы оно было обращено на югъ.

— Это легко ршить, Джонъ. Они оба на югъ. Они освщены солнцемъ, тогда такъ Шорбъ остается въ тни.

— А относительно почвы, Уильямъ?

— Д песчаное, Е почти чистая глина.

— Такъ запиши Е, Уильямъ, песчаный грунтъ осаждается и требуетъ ремонта.

— Прекрасно. Напиши здсь свое имя, Джонъ, вотъ тутъ, подъ буквой Е. Теперь не заплатишь ли ты мн кстати свою часть четырнадцати долларовъ? Тогда все дло будетъ кончено.

Посл небольшого пререканія и торга деньги были выплачены и Джонъ ушелъ, пожелавъ брату покойной ночи. Нсколько минутъ длилось молчаніе. Затмъ послышался легкій смхъ одинокаго Уильяма.

— Кажется, я не ошибся,— проговорилъ онъ,— не Е глинистое, а Д, Джонъ остался на песк.

Онъ еще разъ тихонько хихикнулъ и тоже пошелъ спать.

Слдующій день въ Нью-Іорк былъ страшно жаркій. Тмъ не мене мы старались извлечь изъ него все, что можно, въ смысл развлеченій. Посл полудня мы подъхали къ пароходу ‘Бермуда’, перебрались на него со всми пожитками и стали искать Ани на палуб. Пока мы дохали до половины гавани, стояла знойная лтняя жара. Затмъ мн пришлось застегнуться плотне, а еще черезъ полчаса я уже замнилъ лтнее пальто осеннимъ и застегнулъ его крпко на-крпко. Когда мы прошли маякъ, я прибавилъ еще плащъ и обмоталъ шею платкомъ. Такъ быстро исчезло лто и наступила зима.

Къ вечеру мы были уже далеко въ открытомъ мор. Никакой земли въ виду. Никакая телеграмма, никакое письмо, никакая новость не достигнетъ до насъ теперь! Это было отрадное сознаніе, еще отрадне было сознаніе, что милліоны измученныхъ людей, оставшихся за нами на берегу, страдаютъ попрежнему.

На слдующій день мы уже были среди уединеннаго океана, вышли изъ дымчатыхъ волнъ и вступили въ глубокую, непроницаемую синеву. Ни одного корабля на безбрежной шири океана, ни одной живой души, кром цыплятъ Матери Карей, которые кидались въ волны, кружились, носились надъ ними… Между пассажирами было нсколько моряковъ и разговоръ шелъ о корабляхъ и матросахъ. Одинъ сказалъ, что выраженіе: ‘врно, какъ магнитная стрлка’, не точно, потому что магнитная стрлка рдко показываетъ полюсъ. Онъ говорилъ, что корабельный компасъ далеко не врный инструментъ, а, напротивъ, одинъ изъ самыхъ вроломныхъ слугъ человка. Онъ постоянно, ежедневно измняется. Слдовательно, необходимо вычислить уклоненія каждаго дня и изъ этого вычисленія вывести опредленіе, иначе моряки никогда не будутъ знать истины. Другой сказалъ, что огромное состояніе ждетъ того, кто изобртетъ компасъ, не поддающійся вліянію стального корабля. Онъ сказалъ, что только одно твореніе перемнчиве компаса деревяннаго корабля, что это компасъ стального корабля. Помянули и о всмъ извстномъ факт, что опытный морякъ по одному взгляду на компасъ новаго стального корабля можетъ за тысячу миль отъ мста его строенія опредлить, въ какую сторону былъ повернутъ его носъ, когда его строили.

Затмъ старый капитанъ китоловнаго судна началъ разсказывать о команд, которая иногда набирается на ихъ суда.

— Иногда къ намъ попадала толпа студентовъ. Чудной народъ! Невжды? Куда тамъ! Они не умютъ отличить крамбала отъ гротъ-браса. Но было бы ошибкой принять ихъ за дураковъ. Они научились въ мсяцъ большему, чмъ другіе въ годъ. У насъ на ‘Мэри-Аннъ’ былъ одинъ такой. Такъ тотъ явился на бортъ въ золотыхъ очкахъ. Его сейчасъ же въ его изящнйшемъ костюм протащили съ вантклота на кильсонъ. У него былъ полный сундукъ плащей, толстаго суконнаго платья и бархатныхъ жилетовъ. Все это, знаете, топорщилось, и, какъ вы думаете, сплющила ли все это соленая вода? Не берусь судить.

‘Когда мы вышли въ море, помощникъ приказалъ ему лзть наверхъ и помочь свалить форъ-марсъ. Вотъ и ползъ онъ туда въ своихъ очкахъ. Черезъ минуту съ оскорбленнымъ видомъ спускается назадъ. ‘Зачмъ вы спустились?’ спрашиваетъ помощникъ. ‘Вы, говоритъ, можетъ быть, не знаете, что тамъ нтъ лстницы!’ У насъ, видите ли, нтъ васетовъ на форъ-марс. Люди наши разразились такимъ хохотомъ, какого вы, я думаю, никогда не услышите. На слдующую ночь, темную и дождливую, помощникъ опять приказалъ малому лзть наверхъ, и я бьюсь объ закладъ, что онъ ползъ съ зонтикомъ и съ фонаремъ! Но это ничего не значитъ: изъ него вышелъ славный матросъ еще до окончанія плаванія и намъ скоро понадобился другой матеріалъ для насмшекъ. Посл этого прошло много лтъ, я уже совсмъ забылъ о немъ. О вотъ прихожу я разъ въ Бостонъ помощникомъ на корабл и пускаюсь странствовать по городу, вмст съ другимъ помощникомъ. Зашли мы тамъ въ гостинницу ‘Почтенный домъ’, надясь поймать тамъ въ большой столовой ‘цлую соленую лошадь на удочку’, какъ говорятъ наши мальчишки. Рядомъ съ нами обдало нсколько человкъ, и одинъ изъ нихъ сказалъ: ‘Посмотрите-ка, вдь это новый губернаторъ Массачусетса, вотъ за тмъ столомъ, съ дамами’. Мы съ помощникомъ съ любопытствомъ взглянули въ ту сторону, такъ какъ ни одинъ изъ насъ еще никогда не видлъ губернаторовъ. Смотрлъ я, смотрлъ на это лицо и вдругъ вспомнилъ! Но я и виду не показалъ, а сказалъ только: ‘Помощникъ, я хочу идти и пожать ему руку’. Онъ отвчалъ: ‘Посмотрлъ бы я, какъ вы это сдлаете, Томъ’. ‘Помощникъ,— сказалъ я,— я сейчасъ это сдлаю’. ‘О, да,— сказалъ онъ,— я думаю! Хотите биться объ закладъ, что не пойдете, Томъ?’ ‘Я и полкроны не пожалю противъ этого’.— ‘ Ставьте ‘ — ‘Идетъ’, сказалъ я, вынимая монету. Это удивило его, но онъ всетаки покрылъ ее и сказалъ довольно насмшливо: ‘Не лучше ли вамъ отказаться отъ губернатора и его дамъ, Томъ?’ — ‘По зрлому размышленію, я ршилъ идти’.— ‘Ну, Томъ, вы совершенный безумецъ’ сказалъ онъ.— ‘Можетъ быть, безумецъ, а можетъ быть, и нтъ,— сказалъ я,— главный вопросъ заключается въ томъ, хотите вы рискнуть полкроной, или нтъ?’ — ‘Ставьте цлую крону!’ — ‘Идетъ’, сказалъ я и съ хохотомъ отошелъ отъ него. Онъ самодовольно хлопнулъ себя по ног. Я подошелъ къ столу губернатора, облокотился на него локтями и нсколько времени пристально смотрлъ ему въ лицо. ‘Мистеръ Гарднеръ,— сказалъ я,— знаете ли вы меня?’ Онъ посмотрлъ на меня, я на него, вдругъ онъ вскрикнулъ: ‘Томъ Боулингъ! Клянусь святой кочергой! Дэди, это старый Томъ Боулингъ, о которомъ я вамъ разсказывалъ, нашъ помощникъ съ ‘Мэри-Аннъ!’ Онъ всталъ и дружески пожалъ мн руку.

‘Оглянувшись, я поймалъ изумленный взглядъ моего помощника. ‘Садитесь, Томъ, садитесь,— говорилъ губернаторъ,— и не думайте сниматься съ якоря, пока не откушаете съ нами’. Я слъ рядомъ съ губернаторомъ и посмотрлъ на помощника. Зрачки его вращались, какъ томпоны, а ротъ былъ такъ широко открытъ, что смло можно было положить въ него цлый окорокъ’.

Разсказъ стараго капитана имлъ большой и заслуженный успхъ. Водворившееся затмъ молчаніе было прервано какимъ-то серьезнымъ, блднымъ юношей.

— А раньше вы никогда не встрчались съ губернаторомъ?— спросилъ онъ.

Старый капитанъ важно посмотрлъ на него и, ничего не отвтивъ, всталъ и ушелъ на корму.

Пассажиры одинъ за другимъ бгло взглянули на вопрошателя, но ничего не поняли изъ его вопроса и оставили его въ поко.

Это немножко затормазило разговорную машину и она нкоторое время не могла наладиться. Бесда снова оживилась, когда рчь зашла о важномъ, ревниво охраняемомъ инструмент — корабельномъ хронометр, о его необыкновенной точности и несчастіяхъ, происходившихъ иногда вслдствіе его, повидимому, незначительнаго уклоненія. Тутъ, какъ и слдовало, пустился на всхъ парусахъ по канату мой компаньонъ, пасторъ. Онъ разсказалъ намъ очень правдоподобную исторію про капитана Роунсвиля и гибель его корабля. Все до мельчайшихъ подробностей въ этомъ разсказ была правда.

Корабль капитана Роунсвиля, вмст съ его женой и дтьми, погибъ въ Атлантическомъ океан. Капитанъ и семь матросовъ спаслись, но, кром жизни, не сохранили ничего. Маленькій, грубо выстроенный плотъ восемь дней служилъ имъ убжищемъ.

У нихъ не было ни провизіи, ни воды. Одежда едва прикрывала ихъ. У капитана сохранилось пальто, переходившее изъ рукъ въ руки. Было очень холодно, когда кто-нибудь изъ нихъ начиналъ совершенно застывать, они закрывали его этимъ пальто и укладывали между товарищами, такимъ образомъ они согрвали его и возвращали къ жизни. Въ числ матросовъ былъ одинъ португалецъ, ничего не понимавшій по-англійски. Онъ, повидимому, совсмъ не думалъ о своемъ собственномъ несчастіи и только соболзновалъ горю капитана, потерявшаго такъ ужасно жену и дтей. Днемъ онъ съ глубокимъ состраданіемъ смотрлъ ему въ глаза, ночью, подъ дождемъ и брызгами, онъ придвигался къ нему въ темнот, и старался утшить, ласково гладя его по плечу. Голодъ и жажда начали уже дйствовать на умы и силы людей. Однажды увидли они плывущій въ волнахъ боченокъ. Это была хорошая находка, такъ какъ, вроятно, въ немъ заключалась какая-нибудь пища. Одинъ храбрецъ бросился въ море, подплылъ къ нему и съ большими усиліями подошелъ къ плоту. Съ жаромъ бросились на него матросы. Въ немъ оказалась магнезія! На пятый день всплыла луковица, матросъ бросился въ воду, поймалъ ее и, несмотря на то, что умиралъ съ голоду, не сълъ ея, а подалъ капитану. Въ исторіи крушеній эгоизмъ вообще составляетъ исключеніе, удивительное великодушіе — правило. Луковицу раздлили на восемь равныхъ частей и съли съ глубокою благодарностью. На восьмой день вдали показался корабль. Попробовали поднять вмсто флага весло съ привязаннымъ къ нему капитанскимъ пальто. На это пошло много труда, такъ какъ люди были совсмъ обезсилены и боле походили на скелетовъ, чмъ на живыя существа. Наконецъ попытка удалась, но флагъ не принесъ имъ помощи. Корабль повернулъ въ сторону и оставилъ за собой одно отчаяніе. Вскор показался другой корабль и прошелъ такъ близко, что несчастные смотрли уже на него съ благодарностью и готовились радостно встртить лодку, которую должны были послать для ихъ спасенія. Но и этотъ корабль повернулъ въ сторону и оставилъ этихъ людей выражать другъ другу свое безполезное удивленіе и отчаяніе.

Совсмъ уже къ вечеру показался третій корабль. Съ тоскою въ сердц увидли они по его направленію, что онъ не подойдетъ къ нимъ близко. Жизнь ихъ почти испарилась, губы запеклись, распухли и потрескались отъ восьмидневной жажды, тла истощены, и вотъ послдняя возможность спасенія безжалостно ускользаетъ отъ нихъ. Имъ ужь не дожить до разсвта. Два дня, какъ они лишились голоса, но тутъ капитанъ Роунсвиль прошепталъ: ‘Давайте молиться!’ Португалецъ дотронулся до его плеча въ знакъ глубочайшаго сочувствія. Вс встали на колни у основанія весла, на которомъ разввалось пальто-сигналъ, и наклонили головы. Море слегка волновалось. На запад отражался въ волнахъ красный безлучный солнечный дискъ. Когда люди подняли головы, то готовы были крикнуть аллилуія, но у нихъ не хватило голоса: корабль шелъ прямо на нихъ, паруса его раздувались и хлопали по мачтамъ. Наконецъ спасены, спасенье въ самую послднюю минуту. Впрочемъ, нтъ, еще не спасеніе, а только явная надежда на него. Красный дискъ потонулъ въ мор и корабль скрылся во мрак. Минуту спустя послышались сладостные звуки: трескъ веселъ въ уключинахъ. Они все приближались и приближались, слышались уже на разстояніи тридцати шаговъ, но кругомъ ничего не было видно. Тогда громкій голосъ крикнулъ: ‘Голо!’ Потерпвшіе крушеніе не могли отвчать: ихъ распухшіе языки отказывались служить имъ. Лодка кружила около плота, отплыла дальше — о, ужасъ!— возвратилась… весла перестали грести, очевидно, матросы прислушивались. Громкій голосъ опять крикнулъ: ‘Го-лля! Гд вы, матросы?’ Капитанъ Роунсвиль шепнулъ своимъ людямъ’: ‘Шепчите, какъ можете, дти, скорй! Вс сразу’! И вотъ вс восемь человкъ сразу испустили хриплый шепотъ: ‘Здсь!’ Жизнь ихъ зависла отъ успха, неудача приносила смерть. Посл этой торжественной минуты капитанъ Роунсвиль ничего не помнитъ. Онъ очнулся только на борту спасительнаго корабля.

— Да,— заключилъ его преподобіе,— былъ одинъ только моментъ, когда плотъ могъ быть виденъ съ корабля, только одинъ. Гибель этихъ людей была бы несомннна, если бы онъ прошелъ незамтно. Вотъ на какомъ волоск держатся событія, предначертанныя Богомъ отъ начала міра.

‘Когда солнце въ этотъ день спускалось на воду, капитанъ корабля сидлъ на палуб и читалъ молитвенникъ, книжка выпала у него изъ рукъ, онъ наклонился, чтобы поднять ее, и случайно взглянулъ на солнце. Въ эту секунду далекій плотъ на мигъ появился на красномъ диск. Его сигнальное весло черной иголкой прорзывало поверхность диска. Въ слдующую секунду все снова одлось мракомъ. Но этотъ корабль, этотъ капитанъ, эта счастливая минута,— все это было предопредлено еще на зар вковъ и не могло избжать своего предопредленія. Хронометръ Божій никогда не ошибается!

Наступило глубокое, задумчивое молчаніе. Блдный юноша прервалъ его вопросомъ:

— Что такое хронометръ Божій?

II.

Къ обду, въ 6 часовъ, собралось то же общество, съ которымъ мы разговаривали на палуб, которое видли за завтракомъ и за вчерашнимъ обдомъ, а именно: три командира, купецъ изъ Бостона, бермудецъ, возвращавшійся въ свою Бермуду посл тринадцатилтняго отсутствія. Послдній сидлъ у штриборда. На лвой сторон помщался на почетномъ мет пасторъ, рядомъ съ нимъ блдный юноша, рядомъ со мной пожилой бермудецъ, 27 лтъ, не видавшій своихъ солнечныхъ острововъ. Командиръ, по обыкновенію, сидлъ во глав судна, на противоположномъ конц — кассиръ. Компанія была небольшая, но небольшія компаніи всегда самыя пріятныя.

За столомъ — ни тни безпокойства, небо безоблачно, солнце сіяетъ, голубое море едва колеблется. Но что же случилось съ четырьмя супружескими четами, тремя холостяками и обязательнымъ докторомъ изъ Пенсильваніи? Вс они при вызд изъ Нью-Іорка были на пароход. Вотъ объясненіе, я выписываю его изъ своей памятной книжки.

‘Вторникъ, 3 ч. 30 м. попол. Мы въ дорог. Прошли батареи. Большая компанія, состоящая изъ четырехъ супружескихъ паръ, трехъ холостыхъ и веселаго, живого доктора изъ дикихъ мстностей Пенсильваніи, очевидно, путешествуетъ вмст. Вс, кром доктора, сидятъ на палуб, на складныхъ стульяхъ. Проходимъ главный фортъ. Докторъ, подобно многимъ личностямъ, оказывается обладателемъ врнйшаго средства противъ морской болзни. Онъ ходитъ отъ одного къ другому, приговаривая: ‘Не бойтесь, я испыталъ это лекарство. Это врнйшее средство, оно составлено подъ моимъ личнымъ наблюденіемъ’… и самъ безстрашно принимаетъ лекарство.

‘4 ч. 15 м.— Дв изъ дамъ сильно поблднли, несмотря на ‘врнйшее средство’, он уходятъ внизъ. Дв другія выказываютъ видимое безпокойство.

‘5 часовъ.— Удаляются: одинъ супругъ и одинъ молодой человкъ. Уходя, они уносятъ въ своемъ желудк только-что принятую дозу ‘врнйшаго средства’, но въ каюту приходятъ уже безъ нея.

‘5 ч. 10 м.— Лэди No 3-й, два молодыхъ человка и одинъ мужъ уходятъ внизъ, унося съ собой особое мнніе о ‘врнйшемъ средств’.

‘5 ч. 20 м.— Проходимъ карантинъ. ‘Врнйшее средство’ сдлало свое дло и подйствовало на все общество, кром одной шотландки и автора этого ужаснаго лекарства.

‘Приближаемся къ маяку. Шотландка удаляется, опустивъ голову на плечо буфетчицы.

‘Входимъ въ открытое море… Удаляется докторъ!’

Теперь, кажется, составъ общества прочно установился. За столомъ сидитъ гораздо меньше пассажировъ, чмъ въ начал путешествія.

Нашъ капитанъ — серьезный, красивый великанъ, лтъ 35, съ загорлыми руками такихъ величественныхъ размровъ, что невольно перестаешь сть, любуясь ими, и задаешь себ вопросъ: хватитъ ли ему цлой телячьей шкуры на одну перчатку?

Общаго разговора нтъ. Онъ длится между отдльными парами. Съ разныхъ концовъ долетаютъ отрывочныя фразы. Вотъ, напримръ, говоритъ бермудецъ, пробывшій тринадцать лтъ въ отсутствіи: ‘Въ природ женщинъ задавать избитые, ни къ чему не ведущіе, непослдовательные вопросы, вопросы, приводящіе васъ отъ ничего незначущаго начала къ ничему неведущему концу’. Отвтъ бермудца, пробывшаго въ отсутствіи тридцать семь лтъ: ‘Да, и при этомъ еще думаютъ, что он обладаютъ логическимъ, анализирующимъ умомъ и разсудочными способностями. Такъ и видишь, какъ он начинаютъ возбуждаться, когда чуютъ въ воздух какое-нибудь разсужденіе’. Это ужь настоящіе философы.

Два раза съ тхъ поръ, какъ мы вышли изъ порта, наша машина останавливалась минуты на дв. Теперь опять остановилась. Блдный молодой человкъ задумчиво произнесъ: ‘Ну, вотъ машинистъ опять услся отдыхать’.

Серьезный взглядъ капитана. Могучія челюсти его на минуту перестаютъ работать. Захваченный вилкой картофель останавливается на полпути въ его открытый ротъ. Онъ спрашиваетъ ровнымъ голосомъ: ‘Такъ вы думаете, что машинистъ двигаетъ корабль ручкой, которую онъ вертитъ руками?’

Блдный юноша думаетъ съ минуту, и затмъ отвчаетъ, поднимая свои невинные глаза: ‘А разв нтъ?’

Дальнйшій разговоръ сразу обрывается и обдъ оканчивается въ относительномъ молчаніи, которое нарушается лишь журчаніемъ моря да усерднымъ щелканьемъ челюстей.

Покуривъ и прогулявшись по палуб (качки не было, чтобы мшать нашимъ движеніямъ), мы начали подумывать о вистик. Спросили живую, услужливую ирландку-буфетчицу, есть ли на корабл карты.

— Спаси Богъ вашу душу, голубчикъ! Конечно, есть. Правда, неполная колода, но не настолько неполная, чтобы это могло имть значеніе.

Тутъ я вспомнилъ о морокскомъ ящичк съ картами, который я нечаянно сунулъ въ чемоданъ, принявъ его за флаконъ съ чмъ-нибудь.

Такимъ образомъ часть нашей компаніи убила вечеръ за картами, мы сыграли нсколько роберовъ и вс были готовы къ шести ‘стклянкамъ’, корабельному сигналу, по которому полагается тушить огни и ложиться спать.

Сегодня посл второго завтрака въ курительной кают много болтали. Старые капитаны разсказывали массу случаевъ изъ капитановской жизни. Особенно болтливъ былъ капитанъ Томъ Боулингъ. У него есть это пристрастіе къ подробностямъ, которое является иногда у людей, привыкшихъ къ уединенной деревенской жизни или къ жизни на мор въ долгія плаванія, когда длать почти нечего и нечего дорожить временемъ. Дойдя до самаго интереснаго мста въ разсказ, онъ говоритъ: ‘Ну-съ, такъ вотъ, какъ я вамъ разсказывалъ, руль былъ сломанъ, корабль пущенъ по втру, носомъ впередъ, прямо на ледяную гору. Вс притаили дыханіе, остолбенли, брамъ-стенга подается, паруса развваются, какъ ленты, сначала падаетъ одна мачта, за ней другая… Бумъ, крахъ, крахъ! Берегите головы! Станьте дальше! Вдругъ откуда ни возьмись Джонни Роджерсъ, съ вылебовкой въ рукахъ, глаза у него горятъ, волосы развваются… нтъ, это былъ не Джонни Роджерсъ… позвольте, кажется, Джонни Роджерса въ эту поздку съ нами не было… Я хорошо помню, что одинъ разъ онъ съ нами плавалъ, почему-то мн кажется, что онъ записался именно на это путешествіе, но былъ ли онъ или не былъ, или гд-то остался, или еще что-то случилось…’ и т. д. и т. д. до тхъ поръ, пока весь интересъ къ его разсказу пропадаетъ и никому нтъ дла, пробилъ ли пароходъ ледяную гору или нтъ.

Подъ конецъ онъ началъ критиковать ново-англійское кораблестроеніе. Онъ говорилъ: ‘Получаете вы корабль, выстроенный въ Монво, положимъ, въ Бат, что же выходитъ? Прежде всего вамъ приходится класть его въ дрейфъ для починки, это первый результатъ. Затмъ, не пролежитъ въ дрейф и недли, какъ сквозь его пазы можно будетъ протащить собаку. Хорошо-съ, спускаете вы этотъ корабль на море, какой результатъ? Къ первое же ваше плаваніе вся пакля въ немъ размокаетъ и расползается. Спросите кого хотите, если не врите. Теперь попробуйте заказать корабль нашимъ мастерамъ, въ окрестностяхъ Нью-Бедфорда. Какой результатъ? А такой, сударь, что вы можете продержать его на дрейф хоть цлые полгода и онъ слезинки не проточитъ!’

Вс присутствующіе признали описательную красоту послдняго оборота и начали апплодировать, въ большому удовольствію старика.

Кроткіе глаза блднаго юноши тихо поднялись, съ минуту посмотрли въ лицо старика и кроткій ротъ началъ было открываться.

— Прикусите язычекъ!— прикрикнулъ на него старый морякъ.

Вс удивились, но результатъ былъ достигнутъ и разговоръ не оборвался, а продолжалъ идти своимъ порядкомъ.

Зашла рчь о морскихъ опасностяхъ.

Одинъ изъ жителей твердой земли изрекъ обычную нелпость о вчныхъ соболзнованіяхъ бднымъ морякамъ, вчно странствующимъ въ открытомъ океан, среди бурь и всевозможныхъ опасностей, въ то время какъ друзья его при каждой бур и гроз спокойно грются у огонька своего камина, вспоминаютъ бднаго моряка и молятся о его спасеніи.

Томъ Боулингъ послушалъ немножко и затмъ разразился цлымъ потокомъ краснорчія, высказывая новую точку зрнія.

— Постойте, постойте! Читалъ я подобную чепуху, всю жизнь читалъ, стихи разные, романы и всякую такую дрянь! Пожалйте бднаго моряка! Сочувствія бдному моряку! Все это врно, но не въ томъ смысл, въ которомъ говорятъ объ этомъ поэты-кисляи. Пожалйте бдную жену моряка! Опять врно, но опять не въ томъ смысл. Разсмотрите хорошенько: чья жизнь самая безопасная? Жизнь бднаго моряка. Справьтесь въ статистик — увидите. Поэтому нечего корчить изъ себя дураковъ и убиваться надъ страданіями и лишеніями бднаго моряка, предоставьте это поэтамъ. Посмотрите лучше на дло съ другой стороны. Вотъ вамъ, напримръ, капитанъ Брэсъ. Ему сорокъ лтъ, въ мор онъ провелъ тридцать. Теперь онъ собирается принять корабль подъ свою команду и отправляется къ югу отъ Бермудскихъ острововъ. На будущей недл онъ уже будетъ въ пути. Время спокойное, помщеніе удобное, пассажиры, веселая компанія, всего этого достаточно, чтобы поддержать его хорошее настроеніе и силы. Царь на своемъ пароход, начальникъ надъ всмъ и всми, чего ему недостаетъ? Тридцатилтній опытъ доказалъ ему, что его профессія совсмъ не опасная. Теперь оглянитесь назадъ, въ его домъ. Жена его слабая женщина, она чужая въ Нью-Іорк, запертая, смотря по времени года, то въ душно-жаркой, то въ холодной комнат. Общества никакого, вчное одиночество, вчныя думы, мужъ ухалъ на цлые шесть мсяцевъ. Она родила восемь человкъ дтей, пятерыхъ схоронила — отецъ даже не видлъ ихъ. Она не спала съ ними цлыя ночи до самой ихъ смерти, а онъ спокойно спалъ себ въ мор! Она проводила ихъ въ могилы, она слышала звукъ брошенной на нихъ земли, звукъ этотъ раздиралъ ея сердце, онъ спокойно плавалъ по морю! Она изнывала отъ горя дома, оплакивая ихъ каждый день и каждый часъ, а онъ себ веселился въ мор и ничего не зналъ объ этомъ! Теперь разберитесь-ка въ этомъ всемъ, пораскиньте мозгами и поймите: пять человкъ родится у нея на чужой сторон и некому за ней ухаживать — его нтъ при ней, пять человкъ умираетъ, и некому утшить ее, его нтъ при ней. Подумайте объ этомъ! Состраданіе бдному моряку изъ-за опасностей, которымъ онъ подвергается, экая чушь! Отдайте его жен, ей оно принадлежитъ по праву, ей и ея тяжелой, горькой дол. Въ стихахъ говорится, что жена тоскуетъ, думая объ опасностяхъ, которымъ подвергается бдный морякъ. Ей приходится тосковать о боле существенныхъ вещахъ, говорю я вамъ. Въ стихахъ бднаго моряка жалютъ все изъ-за тхъ же опасностей. Пожалйте его лучше въ т долгія ночи, когда онъ не можетъ сомкнуть глазъ, думая, что принужденъ былъ оставить жену въ самомъ разгар ея родовыхъ мукъ, одинокую и беззащитную, во всемъ ужас страданій и близости смерти! Если есть на свт вещь, которая можетъ привести меня въ бшенство, такъ это вотъ эта самая проклятая водянистая морская поэзія!

Капитанъ Брэсъ былъ терпливый, пріятный, неразговорчивый человкъ, съ какимъ-то особеннымъ трогательнымъ выраженіемъ на загорломъ лиц. До сихъ поръ это выраженіе было для насъ загадкой, теперь исторія его намъ все объяснила. Онъ восемнадцать разъ ходилъ въ Средиземное море, семь разъ въ Индію, разъ къ Арктическому полюсу и ‘между прочимъ’ постилъ вс самыя отдаленныя моря и океаны земного шара. Вотъ уже двнадцать лтъ, какъ онъ, по его словамъ, ‘ослъ’ изъ-за семьи и пересталъ странствовать. И какъ вы думаете, что означало на язык добродушнаго бродяги это понятіе ‘оссть и перестать странствовать’? Не что иное, какъ два пятимсячныхъ путешествія въ годъ, между Суринамомъ и Бостономъ за грузомъ сахара и патоки.

Сегодня, между прочимъ, выяснилось, что на китоловныхъ судахъ не водится докторовъ. Капитанъ присоединяетъ врачеваніе къ своимъ многочисленнымъ обязанностямъ. Онъ не только даетъ лекарство, но по собственному усмотрнію вправляетъ вывихнутые и сломанные члены или отнимаетъ и выдергиваетъ ихъ, если ампутація кажется ему боле цлесообразной. У него есть аптека, въ которой лекарства не поименованы, а понумерованы, къ аптек приложена книжка съ указаніями. Въ ней описываются болзни и симптомы и говорится: ‘Давайте черезъ полчаса по 10 крупинокъ No 12, давайте черезъ часъ по чайной ложк No 9’ и т. п. Одинъ изъ нашихъ капитановъ встртился какъ-то со шкиперомъ въ сверной части Тихаго океана. Онъ казался очень взволнованнымъ и удивленнымъ.

— Въ этой аптек,— сказалъ онъ,— что-то перепутано. Одинъ изъ моихъ людей заболлъ какимъ-то пустякомъ. Я посмотрлъ въ книгу. Тамъ сказано: ‘Дайте ему чайную ложку No 15’. Посмотрлъ въ аптеку, оказалось, что No 15 весь вышелъ. Я ршилъ, что нужно составить смсь, равную этому числу, и далъ малому ¹/₂ ложки No 8 и ¹/₂ ложки No 7 и пусть меня повсятъ, если это не убило его въ четверть часа.

— Въ этой систем есть что-то такое, чего я не могу понять!

Много было забавныхъ анекдотовъ о старомъ капитан Джонс ‘Ураган’, съ Тихаго океана, миръ его праху! Двое или трое изъ присутствующихъ знали его, я особенно хорошо, такъ какъ совершилъ съ нимъ четыре плаванія. Это былъ замчательный человкъ. Родился онъ на корабл, началъ жизнь на форъ-кастел, большую часть образованія заимствовалъ отъ товарищей и постепенно дошелъ до капитанства. Изъ шестидесяти пяти лтъ онъ боле пятидесяти провелъ на мор, обошелъ вс моря, осмотрлъ вс земли и сохранилъ на себ отпечатки всхъ климатовъ. Понятно, что человкъ, проведшій пятьдесятъ лтъ въ мор, ничего не зналъ о мір, кром его поверхности, никакихъ міровыхъ мыслей, никакихъ міровыхъ знаній, кром азбуки. Это выказывалось въ необузданныхъ порывахъ его невыработаннаго характера. Такой человкъ — нечто иное, какъ сдой, бородатый ребенокъ. Такимъ именно и былъ старый Джонсъ Ураганъ, просто-на просто невинное, славное старое дитя. Въ спокойномъ настроеніи духа онъ былъ кротокъ и милъ, какъ двушка, разгнвавшись становился настоящимъ ураганомъ, такъ что его прозвище лишь слабо опредляло его характеръ. Въ сраженіи онъ былъ страшенъ, отличаясь могучимъ строеніемъ и безграничнымъ мужествомъ. Онъ былъ съ ногъ до головы испещренъ татуировками, сдланными красными и синими индійскими чернилами. Я былъ съ нимъ, когда онъ зататуировалъ свое послднее свободное мсто. Это мсто приходилось вокругъ его лваго локтя, три дня онъ расхаживалъ по кораблю съ обнаженнымъ распухшимъ локтемъ, на которомъ, среди цлаго облака индійскихъ чернилъ, красовалась яркая красная надпись: ‘Добродтель сама себя н’ъ’ (на полное слово не хватило мста). Онъ былъ искренне и глубоко врующій человкъ и вмст съ тмъ ругался, какъ торговка. Онъ считалъ брань вполн извинительной, такъ какъ матросы не поняли бы рчи, не подправленной ею. Онъ былъ глубокимъ знатокомъ Библіи, т. е. считалъ себя такимъ. Онъ врилъ въ Библіи всему, но доходилъ до вры собственнымъ путемъ. Онъ принадлежалъ къ передовой школ мыслителей и естественными законами объяснялъ вс чудеса, подобно тмъ людямъ, которые называютъ шесть геологическихъ эпохъ шестью днями творенія и т. п. Самъ того не подозрвая, онъ представлялъ изъ себя жесточайшую сатиру на современныхъ теологовъ. Само собою, что у такого человка всегда на-готов масса разсужденій и доказательствъ.

Въ одно плаваніе съ капитаномъ халъ пасторъ, но онъ до тхъ поръ не зналъ, что это пасторъ, пока не открылъ ему этого списокъ пассажировъ. Ему очень понравился этотъ почтенный мистеръ Питерсъ и онъ много говорилъ съ нимъ, разсказывая ему разные эпизоды и анекдоты изъ собственной жизни. Болтовня его прорзывалась яркою нитью нсколько вольныхъ выраженій. Это освжающимъ образомъ дйствовало на умъ человка, утомленнаго блднымъ однообразіемъ безцвтныхъ современныхъ рчей.

Однажды капитанъ спросилъ:

— Питерсъ, читали вы когда-нибудь Библію?

— Ну, да.

— Не часто, должно быть, судя по тону, съ которымъ вы это говорите. Завяжите-ка эту привычку мертвымъ узломъ разъ навсегда и увидите, что будете вознаграждены. Не отчаявайтесь, все будетъ зависть отъ врной точки зрнія. Сначала вы ничего не поймете, но мало-по малу все начнетъ выясняться, и тогда вы ужь не захотите разстаться съ нею даже для того, чтобы пость.

— Да, говорятъ, что это такъ.

— Да оно такъ и есть. Нтъ книги, которая могла бы сравниться съ ней. Она выше всхъ книгъ, Питерсъ. Въ ней иного зацпокъ, которыя очень трудно обнять умомъ сразу. Надъ ними надо остановиться, обдумать ихъ, и, когда вы, наконецъ, добираетесь до сути, все становится яснымъ, какъ день.

— И чудеса тоже, капитанъ?

— Да, сэръ, и чудеса тоже, вс до единаго. Возьмемъ, напримръ, исторію съ языческими жрецами. Неправда ли, можно встать втупикъ?

— Гм… я не знаю, но…

— Да ужь признайтесь, что такъ, вы становитесь втупикъ. Ну, я не удивляюсь этому. Вы не настолько опытны, чтобы справиться съ подобными вещами, и естественно, что для васъ он слишкомъ недоступны. Хотите я объясню вамъ эту штуку и покажу, какимъ образомъ можно дойти до пониманія всего этого?

— Конечно, капитанъ, если это васъ не затруднитъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Во-первыхъ, я, видите-ли, читалъ и читалъ, думалъ и думалъ до тхъ поръ, пока, наконецъ, не понялъ, что за люди жили въ т старинныя библейскія времена, и посл этого все стало ясно и легко объяснимо. Ну-съ, такъ вотъ какимъ путемъ я добрался до сути съ Исаакомъ и съ жрецами Ваала {Это личная ошибка капитана.}. Среди обыкновенныхъ людей того времени были люди чрезвычайно проницательные, къ числу которыхъ принадлежалъ и Исаакъ. У Исаака были свои недостатки, даже очень много, я совсмъ не намренъ оправдывать Исаака. Онъ сыгралъ славную штуку съ жрецами Ваала и достаточно оправданъ тмъ зломъ, которое они ему сдлали. Нтъ, я только хочу сказать, что тутъ не было никакого чуда, и сейчасъ такъ ясно докажу вамъ это, что вы и сами убдитесь.

‘Дло въ томъ, что для пророковъ времена становились все трудне и трудне, для пророковъ, подобныхъ Исааку, я разумю. Во всемъ народ было четыреста пятьдесятъ языческихъ жрецовъ и только одинъ пресвитеріанецъ, если только можно считать Исаака пресвитеріанцемъ, а я признаю, что онъ былъ пресвитеріанцемъ, но это къ длу не идетъ. Понятно, что языческіе пророки захватили все ремесло въ свои руки. Исаакъ былъ очень огорченъ этимъ, это я признаю. Прежде всего онъ былъ человкъ и, безъ сомннія, началъ бродить по стран, забросивъ земледліе, но это было безполезно, его оппозиція ни къ чему не привела. Мало-по малу дло приняло отчаянный оборотъ. Исаакъ началъ придумывать, какъ бы ему выпутаться изъ бды. И что же онъ придумалъ? Онъ началъ распускать всевозможные слухи про враждебную сторону, говорилъ, что т длаютъ то-то и то-то и т. д., ничего опредленнаго, но совершенно достаточно для того, чтобы безшумно подорвать ихъ репутацію. Слухи разнеслись повсюду и, наконецъ, дошли до царя. Царь спросилъ Исаака, что онъ хочетъ доказать своими наговорами? Исаакъ отвчалъ: ‘О, ничего особеннаго, только спроси ихъ, могутъ ли они низвести съ неба огонь на жертвенникъ? Это, можетъ быть, пустяки, ваше величество, но въ состояніи ли они это сдлать, вотъ въ чемъ суть’. Царь очень встревожился и послалъ за жрецами. Т небрежно отвчали, что если у него жертвенникъ готовъ, то и они готовы, и прибавили даже, что не дурно бы ему было застраховать его заране.

‘На слдующее утро собрались вс сыны Израилевы и вс родители ихъ и другіе народы. По одной сторон жертвенника стояла огромная толпа языческихъ жрецовъ, по другой прохаживался взадъ и впередъ въ терпливомъ ожиданіи одинъ Исаакъ. Когда пришло время, Ісаакъ былъ спокоенъ и равнодушенъ и сказалъ тмъ, чтобы, они начинали. Они вс четыреста пятьдесятъ столпились вокругъ жертвенника и начали молиться, возлагая надежды на своихъ боговъ и трудясь изо всхъ силъ. Молились они часъ, молились два, три, молились до самаго полудня — и все напрасно: ни одной искорки не послали имъ боги. Они были опозорены передъ цлымъ народомъ и вполн заслужили это. Что же посл этого можетъ сдлать одинъ человкъ? Покориться? Неправда ли? Конечно. Что же сдлалъ Исаакъ? Онъ началъ обличать жрецовъ, какъ только могъ. Онъ говорилъ: ‘Вы недостаточно громко молились, ваши боги заснули или пошли гулять!..’ и т. п. Я ужь не помню подлинныхъ словъ. Замтьте, что я не защищаю Исаака: у него были свои недостатки.

‘Жрецы продолжали изо всхъ силъ молиться до самаго вечера и хоть бы что-нибудь! Наконецъ, передъ заходомъ солнца они признали себя побжденными и ихъ выгнали.

‘Что же теперь сдлалъ Исаакъ? Онъ вошелъ на возвышеніе и сказалъ нсколькимъ друзьямъ своимъ: ‘Вылейте на жертвенникъ четыре боченки воды!’ Вс удивились, потому что первая сторона молилась на сухомъ и потерпла неудачу. Воду вылили. Онъ сказалъ: ‘Принесите еще четыре боченка’. И въ третій разъ сказалъ: ‘Принесите еще четыре!’ Понимаете ли? Двнадцать боченковъ сразу! Вода полилась черезъ край по сторонамъ жертвенника и наполнила окружавшій его ровъ, въ который могло войти два оксофта {Оксофтъ — 18 ведеръ.}. Дв мры тамъ сказано,— я полагаю, что это будетъ около двухъ оксофтовъ. Нкоторые изъ зрителей ушли, ршивъ, что онъ помшался. Они плохо знали Исаака. Исаакъ всталъ на колни и началъ молиться, молился долго, долго, о язычникахъ отдаленныхъ странъ, о родственныхъ церквахъ, о государств, о всей стран, о тхъ, кто управляетъ государствомъ, вообще обо всемъ, какъ полагается, знаете ли. Когда вниманіе слушателей утомилось и они перестали слдить за нимъ, онъ незамтно чиркнулъ спичкой и чиркнулъ о икру своей ноги и пуфъ! Вся штука вспыхнула, какъ огненный столбъ! Двнадцать боченковъ воды, вы думаете? Керосинъ, сэръ, керосинъ, вотъ что что было!

— Керосинъ, капитанъ?

— Да, сэръ, въ стран его было масса. Исаакъ прекрасно зналъ это. Разв при чтеніи Библіи не смущаютъ васъ темныя мста? Между тмъ они совсмъ не темныя, если ихъ освтить какъ слдуетъ. Въ Библіи ничего нтъ, кром правды, нужно только работать надъ ней съ благоговніемъ, чтобы понять, какъ все это происходило.

На третій день по вызд изъ Нью-Іорка въ 8 часовъ утра показалась земля. Вдали, за освщенными солнцемъ волнами, слабо выдляющаяся темная полоса протягивалась на горизонт и вс видли ее или больше предполагали, что видли, довряя своему глазу на слово. Даже пасторъ сказалъ, что видлъ ее, что было уже совершенно неврно. Но я еще не встрчалъ человка, который былъ бы настолько нравственно силенъ, чтобы сознаться, что онъ не видитъ земли, пока вс другіе увряютъ, что видятъ ее.

Скоро Бермудскіе острова стали ясно очерчиваться. Главный изъ нихъ, длинный, темный островъ, покрытый небольшими горбами и долинами, поднимался высоко надъ водой. Онъ весь опоясанъ невидимыми коралловыми рифами, такъ что мы не могли идти прямо на него, а должны были обогнуть его кругомъ, въ шестнадцати миляхъ отъ берега. Наконецъ показались плавающіе тамъ и здсь баканы, и мы вошли между ними въ узкій каналъ, ‘взяли рифъ’ и вступили въ мелкую синюю воду, которая скоро перемнила свой цвтъ на блдно-зеленый съ едва замтною рябью. Пришелъ часъ воскресенія, мертвецы возстали съ постелей. Что это за блдныя тни въ закрытыхъ шляпахъ съ шелковыми оборками, длинной печальной процессіей поднимаются по лстниц изъ каютъ и выходятъ на палубу? Это т, что при вызд изъ Нью-Іорка приняли врнйшее средство противъ морской болзни, затмъ исчезли и были забыты. Появилось также три-четыре совершенно новыхъ лица, до сихъ поръ на корабл не виднныхъ. Такъ и хочется спросить у нихъ: ‘Откуда же вы-то взялись?’

Мы долго шли по узкому каналу между двумя полосами суши, низкими горами, которыя могли бы быть зелеными и травянистыми, но вмсто того казались поблеклыми. Вода была очень красива съ своими блестящими переливами изъ синяго въ зеленый цвтъ и роскошными темными пятнами въ тхъ мстахъ, гд рифы доходили до поверхности. Вс чувствовали себя такъ хорошо, что даже серьезный, блдный юноша (прозванный по общему молчаливому согласію ‘осломъ’) удостоился многихъ дружескихъ обращеній, что было вполн справедливо, такъ какъ онъ, въ сущности, никому не сдлалъ зла.

Наконецъ, мы остановились между двумя островами, скалистые берега которыхъ оставляли ровно столько мста, сколько было нужно, чтобы помститься кораблю. Передъ нами террасами возвышался Гамильтонъ, расположенный по скатамъ и вершинамъ горъ, самый блый городъ, изъ всхъ существующихъ въ мір.

Было воскресенье, полдень, и на пристани собралось сотни дв бермудійцевъ, черныхъ и блыхъ, по-ровну тхъ и другихъ. Вс они, по выраженію поэта, были одты благородно. Нсколько гражданъ причалило къ кораблю на лодкахъ. Одинъ изъ нихъ, маленькій, сренькій, старый джентльменъ, подошелъ къ самому пожилому изъ нашихъ пассажировъ съ дтской радостью въ сіяющихъ глазахъ, сложивъ руки, остановился передъ нимъ и сказалъ, смясь со всею простотой охватившей его радости: ‘Ты не узнаешь меня, Джонъ, признайся, что не узнаешь?’

Пожилой пассажиръ съ смущеніемъ осмотрлъ его поношенный, потертый костюмъ почтеннаго покроя, Богъ всть сколько лтъ подъ-рядъ исполнявшій свою воскресную службу, удивительную шляпу, формы печной трубы, еще боле почтеннаго фасона, съ узкими, жидкими, непокорными полями, неровно отвернутыми кверху, и сказалъ съ нершительностью, которая явно выдавала его внутреннія усилія вспомнить милое старое видніе: ‘Право, позвольте… вотъ досада, въ васъ есть что-то такое, что… но я ухалъ изъ Бермуды двадцать семь лтъ тому назадъ и гм… гм… никакъ не могу припомнить, но въ васъ есть что-то такое, что мн такъ знакомо, какъ…’

— Вроятно, его шляпа,— проговорилъ оселъ съ невиннымъ и милымъ участіемъ.

III.

Итакъ, мы съ его преподобіемъ, наконецъ, прибыли въ Гамильтонъ, главный городъ Бермудскихъ острововъ. Удивительно блый городъ, блый, какъ снгъ, блый, какъ мраморъ, блый, какъ мука! Въ сущности онъ не похожъ ни на одно изъ этихъ, веществъ, но все равно мало-по-малу мы придумали лучшее сравненіе для его близны.

Городъ разбросалъ по вершинамъ и скатамъ группы невысокихъ горъ, ихъ выдающіяся части тонутъ въ зелени кедровыхъ лсовъ. Вдоль берега нтъ лсныхъ заворотовъ, нтъ зеленаго островка на живописно-зыблющемся мор, зато все сплошь усяно блестящими, блыми точками, полускрытыми въ зелени домами. Архитектура города большею частью испанская, наслдованная отъ колонистовъ, пришедшихъ сюда двсти пятьдесятъ лтъ тому назадъ. Тамъ и сямъ мелькаютъ тощеверхія кокосовыя пальмы, придающія острову тропическій видъ.

Большая пристань очень массивна. На ней подъ навсомъ сложено нсколько тысячъ бочекъ съ картофелемъ, продуктомъ, доставившимъ такую всемірную славу Бермудскимъ островамъ. Тамъ и сямъ попадается луковица, нтъ, я шучу: луку въ Бермуд столько, что, говорятъ, на каждую картофелину приходится по дв луковицы. Лукъ — это гордость и отрада бермудцевъ, это его драгоцннноеть, его сокровище изъ сокровищъ. Въ разговор, въ литератур, проповдяхъ — это самый краснорчивый и распространенный терминъ. Въ Бермудскихъ метафорахъ онъ является совершенствомъ, абсолютнымъ совершенствомъ.

Бермудецъ, оплакивая покойника, придаетъ ему высочайшую цну, говоря: ‘Онъ былъ настоящимъ лукомъ!’ Прославляя живущаго героя, онъ сводитъ къ нулю вс другія похвалы, говоря: ‘Это лукъ!’ Бермудецъ, наставляющій сына житейской премудрости, вс свои совты, приказанія и просьбы выражаетъ однимъ словомъ: ‘Будь лукомъ!’

Мы бросили якорь въ десяти или пятнадцати шагахъ отъ пристани. Было воскресенье, день былъ ясный, солнечный. Люди на пристани, мужчины, юноши и мальчики, длились на дв равныя половины: черную и блую. Вс были хорошо и чисто одты, нкоторые пестро, нкоторые, напротивъ, съ большимъ вкусомъ. Далеко нужно хать, чтобы найти другой такой городъ, въ двнадцать тысячъ жителей, который бы могъ выставить на пристани такъ прилично одтое населеніе, притомъ безъ всякихъ усилій и приготовленій. Женщины и молодыя двушки, черныя и блолицыя, случайно проходившія мимо, вс были въ красивыхъ платьяхъ, а многія въ очень модныхъ и элегантныхъ. Изъ мужчинъ немногіе были въ лтнихъ костюмахъ, но женщины и двочки вс, и замчательно, пріятно было смотрть на ихъ блые и свтлые туалеты посл нашихъ темныхъ.

У одной бочки съ картофелемъ стояло четыре молодыхъ джентльмена, два черныхъ и два блыхъ, вс прилично одтые, вс съ тоненькими тросточками въ зубахъ и вс съ поднятой на бочку ногой. Подошелъ еще одинъ молодой джентльменъ, съ вождленіемъ посмотрлъ на боченокъ и, не найдя на немъ мста для своей ноги, задумчиво отошелъ искать другого. Онъ бродилъ по всей пристани, но безуспшно. Никто не сидлъ на бочкахъ, какъ, это длаютъ лнивцы другихъ странъ, но вс отдльно стоящія бочки были заняты людьми. Всякій, чтобы дать ног отдохнуть, ставилъ ее на боченокъ, если еще не вс мста на немъ были заняты. Привычки всхъ народовъ опредляются вызывающими ихъ обстоятельствами: бермудцы отдыхаютъ на боченкахъ, вслдствіе рдкости фонарныхъ столбовъ.

Многіе граждане вошли на пароходъ и горячо разговорились съ офицерами о русско-турецкой войн, какъ я предполагалъ. Однако, прислушавшись хорошенько, я увидлъ, что ошибся. Они спрашивали: ‘Какова цна на лукъ?’ — ‘Ну, что, какъ лукъ?’ — ‘Почемъ лукъ?’ Вполн естественно, такъ какъ это былъ ихъ главный интересъ. Удовлетворивъ его, они перешли къ войн.

Мы похали на берегъ, гд насъ ждалъ пріятный сюрпризъ: ни у пристани, нигд кругомъ не было видно ни извозчиковъ, ни лошадей, ни омнибусовъ. Никто не предлагалъ намъ своихъ услугъ, никто насъ не безпокоилъ. Я замтилъ, что это совсмъ, какъ на небесахъ. Его преподобіе посовтовалъ мн, сердито и даже язвительно воспользоваться такимъ прекраснымъ порядкомъ вещей. Мы знали, что здсь существуетъ нчто врод пенсіона для прізжающихъ и теперь намъ нужно было только, чтобы насъ туда доставили. Въ это время проходилъ маленькій босоногій чернокожій мальчикъ, въ самыхъ антибермудскихъ лохмотьяхъ. Его задъ былъ до такой степени испещренъ разноцвтными квадратными и треугольными заплатами, что можно было почти наврное сказать, что это карта, вырзанная изъ географическаго атласа. Мы сговорились съ нимъ и пошли по его слдамъ. Когда солнце свтило на него, за нимъ можно было идти, какъ за свтлякомъ. Онъ водилъ насъ изъ одной живописной улицы въ другую и довелъ, куда слдуетъ, ничего не взявъ за свою карту и лишь бездлицу за услуги. Поэтому его преподобіе удвоилъ ему уплату. Мальчуганъ принялъ деньги съ такимъ сіяющимъ взглядомъ, который ясно говорилъ: ‘Этотъ человкъ настоящій лукъ!’

У насъ не было рекомендательныхъ писемъ, фамиліи наши на пароходномъ списк были перевраны, никто не зналъ, честные мы люди или мошенники, поэтому мы разсчитывали прекрасно провести время, въ томъ, конечно, случа, если въ наружности нашей не окажется ничего подозрительнаго и двери пансіона не закроются передъ нами. Все обошлось безъ хлопотъ. Бермудцы, мало опытны по отношенію къ мошенникамъ и совсмъ не подозрительны. Намъ дали большія, чистыя, свтлыя комнаты во второмъ этаж, выходящія окнамъ въ палисадникъ, полный цвтовъ и цвтущихъ кустарниковъ: камеа, лилія, лантаны, геліотропъ, жасминъ, розы, гвоздика, махровая герань, олеандры, гранаты, голубая иппомея громадныхъ размровъ и множество незнакомыхъ мн растеній.

Мы совершили длинную, послполуденную прогулку и скоро открыли, что этотъ ослпительный блый городъ построенъ изъ благо коралла. Бермуда — коралловый островъ, покрытый шести дюймовымъ слоемъ земли. У каждаго жителя есть собственная каменоломня. На каждомъ шагу вамъ попадаются квадратныя выемки въ горахъ, съ отвсными стнами, непопорченыя заступомъ или киркой. Съ перваго взгляда вамъ кажется, что отсюда цликомъ высчена огромная глыба для постройки дома, но вы ошибаетесь, хотя матеріалъ взятъ дйствительно отсюда и вотъ какимъ образомъ кораллъ пробивается насквозь, на какую угодно глубину, обыкновенно отъ десяти до двадцати футовъ и вынимается квадратными большими кусками. Сверленіе производится рзцомъ съ ручкой въ двнадцать — пятнадцать футовъ длины. Его употребляютъ, какъ обыкновенный ломъ, когда имъ пробиваютъ отверстіе или какъ мутовку, когда ею сбиваютъ масло, такъ мягокъ этотъ камень. Затмъ обыкновенной, ручной пилой эти скалы перепиливаются на огромные, красивые кирпичи. Большею частью въ нихъ два фута длины, футъ ширины и около шести дюймовъ толщины. Ихъ свободно складываютъ въ кучи и даютъ имъ окрпнуть, такъ они лежатъ съ мсяцъ. Затмъ начинается постройка. Домъ сложенъ изъ этихъ кирпичей, покрытъ широкими коралловыми плитами въ одинъ дюймъ толщиною. Плиты эти наложены рядами, одна на другую, такъ что крыша иметъ видъ лстницы съ низкими ступеньками или террассами. Граціозныя живописныя трубы выпилены изъ кусковъ коралла, нижняя веранда и дорожка къ калитк вымощены коралломъ, ограда построена изъ массивныхъ коралловыхъ столбовъ съ широкими верхушками и тяжелыми косяками у воротъ. Все это выпилено красивыми узорами и покрыто сверху крпкимъ растворомъ извести, толщиною въ ноготь большого пальца. Восходитъ солнце и освщаетъ эту картину, и тутъ, вы невольно жмурите непривычные глаза, изъ боязни, чтобы они не отказались служить вамъ. Это самая блйшая близна, какую только можно себ представить, самая ослпительная. Бермудскіе дома не похожи на мраморные, ихъ близна гораздо гуще, въ ней есть что-то неопредлимо изящное, отличающее ее отъ мрамора. Мы долго придумывали, съ чмъ бы сравнить эту близну, какъ описать ее, нашли. Это точь въ точь близна глазури на кондитерскихъ тортахъ, съ тмъ же едва замтнымъ неописуемымъ глянцемъ. Близна мрамора скромна въ сравненіи съ этой.

Посл обмазки известью между кирпичами нельзя отыскать ни одной трещины, ни одной соединительной линіи, отъ самаго основанія дома, до верхушки трубы. Все зданіе какъ будто цликомъ высчено изъ одной глыбы, въ которой потомъ пробиты окна и двери.

Блый мраморный домъ иметъ непривтливый видъ, отъ него ветъ холодомъ, могилой, мраморъ мшаетъ вамъ говорить, угнетаетъ васъ. Совсмъ другое бермудскій домъ. Въ его живительной близн есть что-то веселое, радостное, особенно когда освщаетъ его солнце. Если онъ граціозно и красиво построенъ, какъ большинство бермудскихъ домовъ, то до такой степени очаровываетъ васъ, что вы не въ состояніи отвести отъ него глазъ до тхъ поръ, пока они не заболятъ отъ напряженія. Одна эта аккуратно вырзанная, кокетливая труба, слишкомъ блая для нашего міра, одной стороной сіяющая на солнц, съ другой покрытая нжною тнью, способна овладть вашимъ вниманіемъ на цлые часы. Я не знаю другой страны, въ которой бы можно было любоваться и восхищаться печными трубами. Эти утопающіе въ зелени снжные домики прелестны. Невозможно удержаться отъ восклицанія, когда цлый домикъ, иногда внезапно выростаетъ передъ вами въ какомъ-нибудь уголк извилистой загородной дороги.

Куда бы вы ни пошли, въ город ли, въ деревн ли, везд вы находите эти снжные дома, всегда окруженные массою яркихъ цвтовъ. Но стны не обвиты виноградомъ: онъ не держится на жесткой, скользкой известк. Куда бы вы ни шли, въ город или по сельскимъ дорогамъ, между небольшими картофельными фермами, дорого стоющими дачами и участками непаханной земли, везд эти двственно блые домики сверкаютъ сквозь листву и цвты и попадаются вамъ на каждомъ поворот. Самая крошечная хижина такъ же бла и непорочна, какъ и величественный дворецъ. Нигд нтъ грязи, нтъ вони, нтъ лужъ съ валяющимися въ нихъ свиньями, никакого безпорядка, небрежности, недостатка нарядности и чистоты. Дорога, улицы, дома, народъ, платье,— все, что видитъ глазъ, замчательно опрятно и чисто. Это самый опрятный городъ въ мір.

Смотря на все это, невольно задаешь себ вопросъ: гд же живутъ бдные? На это отвта не получилось. Мы ршили предоставить ршеніе его будущимъ политикамъ и дипломатамъ.

Что за чудное, обаятельное зрлище представилъ бы изъ себя одинъ изъ этихъ загородныхъ сіяющихъ дворцовъ съ его темно-окрашенными верхушками и косяками оконъ и зелеными ставнями, съ его изобиліемъ зелени и цвтовъ, ласкающихъ взоръ въ мрачномъ Лондон! Какимъ блестящимъ сюрпризомъ былъ бы онъ даже въ любомъ изъ американскихъ городовъ.

Бермудскія дороги представляютъ изъ себя нечто иное, какъ выбитыя на нсколько дюймовъ въ твердой коралловой почв мелкія канавы, съ сглаженнымъ сверху русломъ, когда попадается обвалъ, глубина ихъ достигаетъ нсколькихъ футовъ. Длаются они очень легко и просто. Коралловыя зерна грубы и пористы, дороги, какъ будто сдланы изъ грубаго благо сахара. Въ нихъ есть одно неудобство: ихъ необыкновенная близна и чистота. Когда вы идете по ней, солнце съ такою силой отражается въ вашихъ глазахъ, что вамъ постоянно хочется чихать. Старый капитанъ Томъ Боулингъ нашелъ еще и другое неудобство. Встртившись съ нами, онъ все время шелъ по краю дороги. Наконецъ, онъ объяснилъ причину: ‘Я, видите ли, имю привычку жевать табакъ, а эта дорога такъ раздражительно чиста!’

Мы въ этотъ день сдлали нсколько миль при ослпительномъ сіяніи солнца, блыхъ домовъ и дороги. Глаза наши начинали сильно утомляться. Но вотъ вдругъ появилась благодатная, успокоительная тнь, пріятно пораженные, мы подняли глаза и увидли, что она падаетъ отъ проходящаго мимо чернаго, пречернаго негра. Въ благодарность за его появленіе, мы отвтили ему на его военный салютъ и опять вступили въ безжалостную близну.

Встрчавшіяся намъ чернокожія женщины и дти обыкновенно кланялись намъ и разговаривали, мужчины большею частью отдавали по военному честь. Этому они научились у солдатъ. Англія съ незапамятныхъ временъ держитъ здсь гарнизонъ. Привычка молодыхъ людей ходить съ тросточками тоже, полагаю, заимствована у солдатъ, которые ходятъ съ тросточками въ Бермуд, также какъ и въ другихъ обширныхъ британскихъ владніяхъ.

Загородныя дороги самыми восхитительными изгибами извиваются туда и сюда и на каждомъ шагу готовятъ вамъ сюрпризы: колеблющіяся массы олеандровъ, виднющіяся изъ далекихъ выступовъ, какъ розовое облако солнечнаго заката, внезапныя погруженія въ сады, жизнь и дятельность, за которой слдуютъ такія же внезапныя погруженія въ темныя и молчаливыя дебри лсовъ, убгающія виднія блыхъ крпостей и маяковъ, отражающіяся на неб въ вид далекихъ горныхъ вершинъ, блестящая зелень моря, на минуту мелькающая изъ-за открытыхъ полянокъ и снова исчезающая опять, лсъ и уединеніе, время отъ времени, новый открытый переходъ, и вдругъ совершенно неожиданно вся ширь океана, съ его роскошными, мягкоцвтными полосами и граціозно-колеблющимися парусами.

Идите по какой хотите дорог и вы не останетесь на ней и съ полмили. Въ ней есть все, кто можно требовать отъ дороги: она обсажена деревьями и чудными цвтущими растеніями, она тниста и пріятна или залита солнцемъ и всетаки пріятна. Она приводитъ васъ къ прелестнйшимъ, идеальнйшимъ домамъ сквозь лсныя чащи, погруженныя въ глубочайшую тьму, оживленную иногда пніемъ птицъ. Она все время извивается, все время общаетъ что-нибудь новое, тогда какъ на прямыхъ дорогахъ все сразу видно и весь интересъ ихъ сразу истощается. Все это есть въ ней, но всетаки вы не останетесь на ней съ полмили, такъ какъ по об стороны то и дло отдляются отъ нея маленькія соблазнительныя, таинственныя тропинки, он точно также извиваются и развтвляются и скрываютъ то, что впереди, и вы не можете удержаться отъ соблазна покинуть избранную вами дорогу и перейти на эти, за что обыкновенно вполн вознаграждаетесь. Поэтому прогулка ваша по внутренности острова всегда оказывается самою неопредленною, запутанной и круговоротной, какую только можно себ представить. Разнообразія масса. Иногда вы вдругъ оказываетесь въ открытомъ пол, съ болотомъ, поросшимъ толстымъ тростникомъ въ 10 футовъ вышины съ одной стороны, и грядками картофелю и луку — съ другой. Затмъ попадаете на вершину горы, а вокругъ васъ разстилается океанъ, съ разбросанными по немъ островами. Вотъ вдругъ дорогу перескаетъ глубокая пробоина, съ отвсными стнами въ 30 футовъ вышины, покрытая самыми причудливыми наслоеніями, указывающими на внезапныя поднятія здсь почвы въ былыя времена, украшенная тамъ и сямъ случайно при гнздившимся цвткомъ или виноградной лозой, время отъ времени вашъ путь выходитъ на берегъ моря и вы можете смотрть внизъ, сажени на дв или на три вглубь, сквозь прозрачную воду и слдить за брилліантовыми переливами свта на песчаномъ или скалистомъ дн до тхъ поръ, пока не утомитесь, если только вы такъ созданы, что можете утомляться подобными вещами.

Вы можете идти по загородной дорог въ раздумь, свободно мечтая, въ поляхъ и огородахъ, такъ какъ ни одна собака не выскочитъ на васъ съ свирпымъ лаемъ, задыхаясь отъ удивленія, несмотря на то, что эта страна христіанская и цивилизованная. Мы видли цлые легіоны кошекъ въ Бермуд, но противъ собакъ населеніе, очевидно, сильно предубждено. Дв или три ночи мы бродили по острову, исходили его вдоль и поперекъ, и ни разу не встртили собаки. Большое удобство путешествовать по такой стран. Кошки были безобидны въ отдльности, но въ масс служили большою помхой.

Въ конц города мы остановились у одной дачки выпить стаканъ воды. Владлецъ ея, человкъ среднихъ лтъ, съ добродушнымъ лицомъ, попросилъ насъ приссть и отдохнуть. Жена его принесла стулья и мы услись у двери, подъ тнью деревьевъ. Мистеръ Смитъ (назовемъ его такъ, хоть это и не настоящее его имя) разспрашивалъ насъ о насъ и нашей стран, мы большею частью отвчали ему правду и разспросили его въ свою очередь. Все здсь было очень просто, пріятно, привтливо, все по-деревенски. Тутъ былъ и маленькій осликъ, и свинья, и курица на яйцахъ, все это тутъ же подъ рукой, привязанное веревкой за ноги, на мстечк, долженствовавшемъ изображать изъ себя лугъ. Мимо прошла женщина, и хотя она прошла холодно и ничего намъ не сказала, но перемнила предметъ нашего разговора. Смитъ сказалъ:

— Вы замтили, что она сюда не смотритъ? Это наша самая близкая сосдка съ одной стороны, а вотъ тамъ, съ другой стороны, живетъ съ нами рядомъ еще одно семейство. Теперь между нами общая холодность и мы не разговариваемъ другъ съ другомъ. А между тмъ, наши три семейства лтъ полтораста жили рядомъ, въ самой тсной дружб, вплоть до прошлаго года, какъ ткачи, за однимъ станкомъ.

— Какъ! Какое же страшное несчастье было въ состояніи порвать такую старинную дружбу?

— Да, очень это скверно, но помочь ничмъ нельзя. Случилось это вотъ какъ: года два тому назадъ напали на мой домъ крысы и я поставилъ на заднемъ двор капканъ. Об сосдки очень любили кошекъ. Я предупредилъ ихъ о западн, такъ какъ ихъ кошки по ночамъ были очень сообщительны и съ ними могли случиться Непріятности, безъ всякаго намренія съ моей стороны. Хорошо. Он заперли своихъ кошекъ на нсколько времени, но вы знаете, какой это народъ! Скоро он перестали заботиться, и въ одну прекрасную ночь въ западню попался главный котъ миссъ Джонсъ и околлъ въ ней. Утромъ м-ссъ Джонсъ пришла сюда съ трупомъ въ объятіяхъ и плакала, и причитала надъ нимъ, какъ надъ ребенкомъ. Кота звали Уельвертонъ, Гекторъ Г. Уельвертонъ. Это былъ несноснйшій старый грибъ, у котораго было не больше принциповъ, чмъ у любого индйца. Но разв можно было убдить ее въ этомъ? Я всячески старался утшить ее, но ничто не помогало: я, видите ли, долженъ былъ заплатить за кота! Наконецъ, я сказалъ, что кошекъ не скупаю. Она разсердилась и убжала, унося съ собой трупъ. Этимъ покончились наши отношенія съ Джонсами. Миссисъ Джонсъ стала ходить въ другую церковь со всей своей семьей. Она объявила, что не желаетъ знаться съ убійцами. Хорошо. Немного спустя пришла очередь миссисъ Броунсъ, той самой, что сейчасъ прошла мимо насъ. У нея былъ препротивный желтый котъ, съ которымъ она такъ носилась, какъ будто они съ ней были близнецами. Однажды ночью онъ попалъ головой въ капканъ, да такъ славно попалъ, что сразу шлепнулся, свернулся, да такъ и остался съ капканомъ на ше. Таковъ былъ конецъ сэра Бальдуина.

— Это кошку такъ звали?

— Ее самую. Здсь кошкамъ даютъ имена, которыя удивятъ васъ. Марія,— обратился онъ къ жен,— какъ звали этого кота, который нечаянно нался мышьяку у Гукеровъ, пришелъ домой и былъ пристукнутъ громомъ и ослпъ отъ удара, и упалъ въ колодезь, и потонулъ прежде, чмъ его успли вытащить?

— Пестрый вотъ дьякона Джаксона? Я помню только окончаніе его имени: ‘Укрпляйте-фортъ-я-иду-Джаксонъ’!

— Шо! Это не единственный примръ. Былъ тутъ одинъ котъ, который сълъ цлый ящикъ зейдлицкой соли и у котораго хватило смыслу сейчасъ же подойти да напиться. Смерть его считалась большой потерей, но я никогда не видлъ его. Но оставимъ имена въ сторон. Миссисъ Броунъ хотла быть разумной, но миссисъ Джонсъ не допустила ея до этого. Она посовтовала ей подать въ судъ и требовать вознагражденія за убытки. Она пошла въ судъ и имла смлость требовать семь шиллинговъ, шесть пенсовъ. Это произвело большое волненіе. Вс сосди собрались въ судъ. Образовались партіи. Пренія становились все горячй и горячй и, наконецъ, разбили старинную трехсотлтнюю дружбу, передававшуюся изъ поколнія въ поколніе.

Прекрасно. Я съ помощью одиннадцати свидтелей доказалъ, что кошка самая обыкновенная, плохой породы и, принимая во вниманіе среднюю цну на кошекъ, не стоитъ и одной почтовой марки. Но я проигралъ дло. Чего же я могъ ожидать? Здсь все ведется неправильно и построено такъ, что когда-нибудь непремнно вызоветъ бунтъ и кровопролитіе. Здсь, видите ли, судьямъ даютъ несчастное, тощее жалованье, вотъ они и набрасываются на публику, стараясь прокормиться взятками и судебными издержками. Результатъ понятенъ. Онъ никогда не смотритъ на правоту дла, никогда. Онъ смотритъ только, у котораго изъ тяжущихся денегъ больше. На этотъ разъ онъ содралъ вс издержки, расходы и всякія штуки съ меня. Я, видите ли, могъ заплатить наличными деньгами, если бы онъ обвинилъ миссисъ Броунъ, (что и слдовало сдлать) то получилъ бы все по курсу, что онъ прекрасно зналъ.

— По курсу? Какъ, разв въ Бермуд есть курсъ?

— Да, лукъ. Онъ шелъ тогда по 40% съ дисконтомъ, такъ какъ со времени открытія сезона прошло три мсяца. Итакъ, я проигралъ дло и принужденъ былъ заплатить за кота. Но самое скверное изъ всего этого — всеобщая ссора. Сколько хорошихъ чувствъ попрано! Сосди между собой не разговариваютъ. Миссисъ Броунъ назвала было въ честь меня ребенка, но сейчасъ же перемнила имя. Она баптистка. Ну, вотъ, во время второго крещенія ребенокъ захлебнулся. Прежде я еще надялся, что мы когда-нибудь примиримся. Но посл такого случая объ этомъ не можетъ быть и рчи. Цлый міръ страданій былъ бы избгнутъ, если бы она, не окуная ребенка въ воду, перемнила ему имя.

По его вздоху я видлъ, что все это была правда. Вся эта передряга, отсутствіе доврія въ чистоту суда, все это изъ-за семи шиллинговой платы за кошку!

Это нкоторымъ образомъ характеризуетъ страну.

Въ это время мы замтили, что ярдахъ въ ста отъ насъ на какомъ-то зданіи, спустили до полумачты англійскій флагъ. Мы начали придумывать, кто бы это изъ городскихъ властей могъ умереть?

Вдругъ мы вс сразу вздрогнули, я зналъ, что вс пришли къ одному и тому же заключенію: ‘Губернаторъ похалъ въ Англію! Это флагъ въ честь британскаго адмирала!’

Въ эту минуту мистеръ Смитъ замтилъ флагъ и сказалъ съ волненіемъ:

— Эте надъ пансіономъ. Вроятно, умеръ пансіонеръ. Еще съ полдюжіны флаговъ спустилось до полумачты.

— Это наврное пансіонеръ,— сказалъ Смитъ.

— Неужели здсь спускаютъ флаги изъ-за пансіонера, мистеръ Смитъ?

— Конечно, разъ онъ умеръ.

Это опять таки характеризовало страну.

IV.

Чудное время въ Гамильтон ранніе сумерки воскреснаго вечера. Шелестъ легкаго втерка, благоуханіе цвтовъ, пріятное чувство воздуха, всего этого было бы достаточно, чтобы вознести мысли ваши къ небу, если бы не удерживала ихъ на земл любительская фортепіанная игра. Въ Гамильтон много почтенныхъ старыхъ фортепіанъ и вс они играютъ въ сумерки. Время увеличиваетъ и обогащаетъ достоинства нкоторыхъ музыкальныхъ инструментовъ, напримръ, скрипки, на фортепіанные молоточки, оно, повидимому, дйствуетъ совершенно обратно. Инструменты эти большею частью исполняютъ съ самаго ранняго своего дтства одни и т же мотивы. Въ ихъ игр есть что-то трогательное, особенно, когда они разойдутся въ своей систематической второй молодости, то тамъ, то здсь, пропуская ноты, вслдствіе отсутствія молоточковъ. Мы прослушали вечерню въ великолпной епископской церкви на гор. Тамъ собралось человкъ пятьсотъ-шестьсотъ разноцвтнаго народу. Слышали мы тамъ хорошее пніе, услышали бы, можетъ быть, и проповдь, то же, безъ сомннія, хорошую, если бы не удивительно большое количество кашляющихъ, позволявшихъ намъ уловить только громко сказанныя слова.

Я слышалъ, какъ при выход изъ церкви одна двушка говорила другой: ‘Вы, конечно, не хотите сказать, что платите пошлину за перчатки и кружева? Я плачу только почтовые расходы. Получаю ихъ уложенными въ ‘Бостонскомъ Встник’.

Существуютъ люди, полагающіе, что очень трудно убдить женщину, что контрабанда дло нехорошее, и совсмъ невозможно убдить ее не заниматься ею, при всякомъ удобномъ случа, съ какой бы точки зрнія она на нее ни смотрла. Но это, вроятно, ошибка.

Мы опять пошли къ деревн и скоро погрузились въ глубокій мракъ дороги, обсаженной двойнымъ рядомъ большихъ темнолистныхъ кедровъ. Полнйшая тишина не нарушалась ни однимъ звукомъ. Въ темнот едва можно было отличить смутныя очертанія деревьевъ. Мы шли все дальше и дальше по этому туннелю, развлекаясь разговоромъ. Разговоръ шелъ о томъ, какъ нечувствительно характеръ извстнаго народа и страны кладетъ свой отпечатокъ на иностранца и внушаетъ ему чувство безопасности, безъ всякихъ разспросовъ и разговоровъ по этому поводу съ кмъ бы то ни было. Мы въ этой стран пробыли только полдня, видли одни только честныя лица, видли разввающійся британскій флагъ — символомъ порядка и дятельнаго управленія, и вотъ теперь съ полною доврчивостью, безоружные, углубляемся въ это мрачное мсто, которое во всякой другой стран непремнно служило бы притономъ бродягъ и мошенниковъ… Шт… что это такое? Глухіе шаги, тихіе голоса! Мы затаили дыханіе, прижались другъ къ другу и стали ждать. Въ темнот смутно обрисовывается фигура человка, какой-то голосъ говоритъ, проситъ денегъ!

— Одинъ шиллингъ, джентльмэны, пожалуйста, на постройку новой методистской церкви!

Благословенные звуки, святые звуки! Мы съ благодарной щедростью помогли методистской церкви, въ радости, что эти маленькіе чернокожіе ученики воскресныхъ школъ не набросились на насъ и не отняли всего, что съ нами было, силою, не давъ намъ опомниться отъ нашей минутной безпомощности. При свт сигаръ мы написали на подписномъ лист имена боле вскихъ филантроповъ, чмъ мы сами и пошли дальше, обсуждая вопросъ о томъ, что за управленіе, въ которомъ позволяютъ маленькимъ набожнымъ цвтнымъ мальчикамъ съ подписными листами выскакивать въ темнот на мирныхъ иностранцевъ и путать ихъ до смерти?

Мы побродили еще нсколько часовъ по берегу и по внутренности острова и, наконецъ, ухитрились заплутаться, на что въ Бермуд требуется особенный талантъ. Когда я вышелъ изъ дому, на мн были новые сапоги, No 7, теперь они уменьшились до величины 5-го номера и все продолжали уменьшаться. Посл этого я еще два часа проходилъ въ нихъ и, безъ сомннія, могу разсчитывать на состраданіе читателя. Многіе не знаютъ зубной и головной боли, и самъ я принадлежу къ числу этихъ счастливцевъ, но, вроятно, всякому приходилось проходить часа два, три въ тсныхъ сапогахъ и познать наслажденіе, которое чувствуется, когда снимешь ихъ въ укромномъ мст и смотришь на свою распухшую ногу, затмвающую небесный сводъ своими размрами.

Однажды, когда я былъ еще застнчивымъ неоперившимся птенцомъ, повелъ я какъ-то вечеромъ въ театръ одну пятнадцатилтнюю откровенную деревенскую двушку, съ которой только-что познакомился. Она казалась мн божественной. Я былъ въ новыхъ сапогахъ. Черезъ полчаса она спросила: ‘Что это вы все двигаете ногами?..’ — ‘Разв?’ сказалъ я, и сталъ внимательне и смирне. Черезъ слдующіе полчаса она спросила: ‘Отчего вы отвчаете мн только: да, о, да, ха, ха, конечно, совершенно! врно на все, что я вамъ говорю, и почти всякій разъ невпопадъ?’ Я покраснлъ и объяснилъ, что немножко задумался. Еще черезъ полчаса она спросила: ‘Скажите, пожалуйста, отчего вы все время улыбаетесь безъ всякой причины, и вмст съ тмъ имете такой измученный видъ?’ Я объяснилъ, что это всегда со мной бываетъ, когда я размышляю. Прошелъ часъ. Она обернулась, посмотрла на меня своими серьезными глазами и спросила: ‘О чемъ вы все время плачете?’ Я объяснилъ, что смшныя комедіи всегда вызываютъ у меня слезы. Наконецъ человческая природа превозмогла и я потихоньку снялъ сапоги. Это была ошибка съ моей стороны: я уже больше не могъ ихъ надть. Ночь была дождливая, по дорог намъ не попалась ни одного омнибуса. Я былъ достоинъ всякаго сожалнія, когда возвращался домой, сгорая отъ стыда, держа подъ одной рукой сапоги, подъ другой свою спутницу, особенно въ т мучительныя минуты, когда приходилось проходить мимо уличныхъ фонарей, свтъ которыхъ падалъ на мостовую. Наконецъ, это дитя природы спросило: ‘Гд ваши сапоги?’ Захваченный врасплохъ, я увнчалъ достойнымъ концомъ вс глупости того вечера слдующимъ нелпымъ отвтомъ: ‘Высшіе классы не носятъ ихъ въ театр’.

Его преподобіе былъ полковымъ священникомъ вовремя войны, и пока мы разыскивали дорогу въ Гамильтонъ, онъ разсказалъ намъ исторію о двухъ умирающихъ солдатахъ, которая меня очень заинтересовала, несмотря на мои ноги.

Онъ разсказалъ, что въ Потомакскихъ госпиталяхъ правительство выдавало для умершихъ грубые сосновые гробы, но не всегда удавалось получить ихъ. Поэтому, если подъ рукой гроба не было, то покойника хоронили безъ него.

Вотъ разъ, позднею ночью, умирали въ госпитал два солдата. Въ комнату вошелъ человкъ съ гробомъ на плечахъ и остановился въ нершительности, задумавшись надъ тмъ, кому изъ двухъ бдняковъ онъ понадобится раньше. Говорить они уже не могли и только оба смотрли на него умоляющимъ образомъ. Одинъ изъ нихъ высунулъ изъ подъ одяла исхудалую руку и сдлалъ пальцемъ жестъ, означавшій: ‘Будь добръ, поставь его, пожалуйста подъ мою кровать.’ Человкъ исполнилъ просьбу и ушелъ. Счастливый солдатъ съ трудомъ повернулся на постели лицомъ къ другому воину, приподнялся немного, съ подушки и началъ работать надъ тмъ, чтобы придать своему лицу особенное выраженіе, посл долгихъ и упорныхъ усилій ему удалось изобразить торжествующее подмигиваніе. Страдалецъ упалъ на подушки въ изнеможеніи, но упиваясь славою.

Тогда пришелъ личный другъ солдата No 2, обиженнаго. Послдній началъ умолять его краснорчивыми взглядами, наконецъ тотъ понялъ и, вытащивъ гробъ изъ подъ кровати No 1-го, поставилъ его подъ кровать No 2-го. No 2-й выразилъ ему свою радость и сдлалъ еще какой-то знакъ. Другъ опять понялъ, подложилъ руку подъ плечо No 2-го и немного приподнялъ его. Тогда умирающій герой обратилъ свой тусклый взглядъ къ No 1-му и началъ медленно трудиться надъ своими руками. Понемногу удалось ему поднести одну руку къ лицу, но она ослабла и упала. Еще разъ попытался онъ поднять ее, и опять неудачно. Тогда онъ отдохнулъ, собралъ весь остатокъ силъ и на этотъ разъ ему удалось медленно, но увренно поднести къ носу большой палецъ, остальными пальцами онъ торжествующе махнулъ въ воздух и упалъ на подушки мертвый. Эта картина до сихъ поръ рисуется въ моихъ глазахъ, признаюсь, положеніе исключительное, исключительное въ своемъ род.

На другой день, рано утромъ, въ моей комнат внезапно появился маленькій блый слуга и произнесъ только одно слово: ‘Завтракъ!’

Это былъ во многихъ отношеніяхъ замчательный мальчикъ, лтъ одиннадцати, очень проворный, съ живыми черными глазами. Въ немъ не было ничего неопредленнаго, ничего нершительнаго.

Въ губахъ его, въ манерахъ, въ разговор видна была величественная ршимость, удивительная въ такомъ маленькомъ существ. Словъ онъ даромъ не терялъ. Его отвты были такъ коротки и быстры, что казались продолженіемъ вопроса, а не отвтомъ на него. Стоя за стуломъ со своей метелкой въ рукахъ, прямой, вытянутый, съ стальною серьезностью въ лиц, онъ казался статуей, до тхъ поръ, пока не схватывалъ мелькнувшаго въ чьихъ-нибудь глазахъ желанія. Тогда онъ бросался исполнить это желаніе и въ слдующую же секунду снова обращался въ статую. Когда его посылали за чмъ-нибудь въ кухню, онъ шелъ бокомъ до самой двери и тамъ сразу поворачивался, какъ на пружинахъ.

— Завтракъ!

Мн захотлось еще разъ пробовать разговорить это существо.

— Вы позвали его преподобіе или…

— Да, сэръ.

— Что теперь рано или…

— Восемь-пять!

— Вы одинъ здсь служите или кто-нибудь вамъ…

— Цвтная двушка.

— На этомъ остров только одинъ приходъ или…

— Восемь.

— Большая церковь на гор приходская или…

— Часовня приходской церкви.

— Какъ здсь раздляются пошлины? На городскія, приходскія, поголовныя и…

— Не знаю!

Не усплъ я придумать новаго вопроса, какъ онъ уже былъ внизу, соскользнувъ внизъ головой по периламъ лстницы, и спрыгивалъ на задній дворъ.

Пришлось отказаться завести съ нимъ разговоръ. Съ нимъ не существовало главнаго элемента для разговора: отвты его были такъ закончены и точны, что не оставляли никакого сомннія, за которое можно было бы уцпиться, чтобы продолжать разговоръ. Изъ этого мальчика долженъ выйти или великій человкъ, или великій негодяй, смотря по обстоятельствамъ, но изъ него собираются сдлать плотника. Такимъ-то образомъ люди пользуются представляющимся имъ случаемъ.

Въ этотъ и слдующій дни мы катались въ экипаж по всему острову и здили въ городъ Ст.-Джорджъ, за пятнадцать или двадцать миль отъ Гамильтона. Такихъ прекрасныхъ, твердыхъ дорогъ невозможно найти нигд, кром Европы. Намъ служилъ проводникомъ и возницей смышленый молодой негръ. При вызд изъ города мы видли пять-шесть горнокапустныхъ пальмъ (ужасное названіе!), росшихъ ровными рядами на равныхъ разстояніяхъ одна отъ другой, это были не самыя высокія изъ когда-либо виднныхъ мною деревьевъ, но самыя величественныя, самыя роскошныя. Эта аллея представляетъ изъ себя самую удачную поддлку колоннады природой. Деревья вс одинаковой величины футовъ въ 60, срые, какъ гранитъ, стволы, постепенно и ровно заостряются къ концу. Ни одной втки, ни одного узла или трещины, никакого знака. Поверхность ствола не похожа на кору, но иметъ видъ выдланнаго, но неотполированнаго гранита. Такъ онъ тянется до самаго верху на 50 футовъ. Затмъ онъ начинаетъ принимать видъ плотно обмотанной зеленой веревкой катушки или выточенной на токарномъ станк. Надъ этой катушкой находится возвышеніе, изъ котораго на 6 и боле футовъ кверху тянется ярко-зеленый цилиндръ, состоящій изъ свертковъ, подобныхъ колосу зеленой индійской ржи. Дале фонтаномъ расходятся перистые листья, тоже зеленые. Прочія пальмы обыкновенно сгибаются, отступаютъ отъ перпендикуляра, но въ этомъ ряду ни однимъ ватерпасомъ не отыщешь уклоненія, ни въ одномъ индивидуум этой величественной аллеи. Он стоятъ такъ же прямо, какъ Ваалбекскія колонны, внизъ та же вышина, та же грація, та же важность. Въ сумерки или въ лунную ночь ихъ легко смшать съ ними, если бы не листья на верхушк.

Птицы, встрчавшіяся намъ въ этой стран, замчательно ручныя. Даже такое дикое созданіе, какъ перепелка, клюетъ себ спокойно травку, въ то время, какъ мы, слдя за ней, совершенно свободно разговариваемъ. Маленькая птичка изъ породы канареекъ двигается съ мста только тогда, если до нея дотрогиваешься кончикомъ хлыста, и то лишь на нсколько футовъ. Говорятъ, что даже осторожная блоха общительна и ручна въ Бермуд и позволяетъ ловить и ласкать себя безъ сопротивленія. Къ послднему нужно отнестись снисходительно, такъ какъ, безъ сомннія, тутъ есть извстная доля хвастовства. Въ С.-Франциско утверждаютъ, что ихъ туземныя блохи въ состояніи лягнуть ребенка, причемъ дйствіе это вмняется блох въ особенное достоинство, и говорятъ, что извстіе это, разошедшееся по всей стран, было способно приманить эмигрантовъ! По моему, такая вещь въ девяти случаяхъ изъ десяти должна удержать всякаго здравомыслящаго человка отъ прізда.

Мы не видли въ Бермуд ни одного достойнаго упоминанія клопа или пресмыкающагося, и я готовъ уже былъ сказать, что ихъ тамъ нтъ вовсе. Но разъ ночью (я уже легъ спать) въ мою комнату вошелъ преподобный отецъ, держа что-то такое въ рукахъ.

— Это вашъ сапогъ?— спросилъ онъ.

Я отвчалъ утвердительно. Тогда онъ разсказалъ, что видлъ, какъ утромъ убгалъ съ нимъ паукъ! Онъ утверждалъ, что этотъ самый паукъ какъ разъ на зар отворилъ его окно и собирался влзть въ него, чтобы стащить рубашку, но увидлъ его и убжалъ. Я спросилъ, взялъ ли онъ рубашку.

— Нтъ.

— Такъ почему же вы думаете, что онъ пришелъ именно за рубашкой?

— Я видлъ по его глазамъ.

Мы разспросили окружающихъ, и оказалось, что ни одинъ бермудскій паукъ не способенъ на такую вещь. Граждане говорили, что самые большіе ихъ пауки могли только поставить ноги на обыкновенное блюдечко и что вообще они всегда считались честными. Свидтельство священника и противорчивое свидтельство простыхъ людей заинтересовало всхъ. Во всякомъ случа я счелъ за лучшее запереть свои вещи.

Тамъ и сямъ по загородной дорог попадались намъ лимоны, апельсины, липы, фиги, дынныя деревья, также различныя породы пальмъ, между прочимъ, кокосовая, финиковая, малорослая пальма.

Мы видли бамбуки въ 40 футовъ вышины со стволомъ въ человческую руку. Густыя заросли корнепуска поднимались изъ болотъ, упираясь на свои переплетающіеся корни, какъ на сваи. Въ боле сухихъ мстностяхъ благородный томариндъ спускалъ на землю благодатное облако тни, тамъ и здсь, цвтущій томарискъ украшалъ края дороги. Было еще одно любопытное кривое, корявое, черное дерево безъ всякаго признака листьевъ. Его можно было бы принять за высохшую яблоню, если бы не разбросанные по немъ ярко-красные звздообразные цвты. Огненно-красный цвтъ ихъ напоминалъ цвтъ небеснаго тла, разсматриваемаго въ закопченое стекло. Очень можетъ быть, что наши звзды невидимы сквозь закопченыя стекла, въ такомъ случа я сильно ошибаюсь.

Мы видли виноградное дерево, такое же скромное и спокойное, какъ и виноградная лоза. Мы видли индійское резиновое дерево, но, вроятно, мы попали вн его сезона, потому что на немъ не было ни узловъ, ни чешуекъ, ничего такого, чему бы слдовало тамъ быть по всмъ правиламъ. Это придавало ему замчательно неестественный видъ. На всемъ остров было ровно одно красное дерево, я знаю это изъ врнаго источника, такъ какъ видлъ человка, который сказалъ мн, что онъ считалъ его нсколько разъ и не можетъ ошибиться. Это былъ человкъ съ заячьей губой и чистымъ сердцемъ, и вс говорятъ, что онъ правдивъ, какъ сама истина, такихъ людей очень мало.

Вблизи и вдали мелькали розовыя облака олеандровъ и красное пламя гранатовыхъ цвтовъ.

Въ одной части дикаго лса плети иппомеи обвили деревья до самой ихъ верхушки и украшаютъ ихъ кистями большихъ голубыхъ колокольчиковъ — замчательно красивое, обаятельное зрлище, особенно издали. Темный кедръ вездсущъ и его зелень преобладаетъ. Нельзя судить, насколько онъ теменъ, пока не увидишь рядомъ съ нимъ ярко-зеленой рдкой здсь листвы лимона. Въ одномъ только отношеніи Бермуда въ высшей степени тропична, по крайней мр, въ ма: это въ матовомъ, слегка поблекломъ вид общаго пейзажа. Лса же ея одты такой восхитительной, зеленою листвой, которая ликуетъ отъ своего собственнаго существованія и можетъ довести зрителя до такого энтузіазма, что онъ готовъ плакать отъ умиленія или кричать отъ восторга и долженъ спасаться въ такія страны, гд царствуютъ жестокія зимы.

Мы видли десятка два цвтныхъ фермеровъ, копающихъ свой картофель и лукъ, съ женами и дтьми, съ виду вполн довольныхъ и хорошо устроившихся. Мы ни разу не встртили на этомъ сіяющемъ остров ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые казались бы несчастными или недовольными, или сердитыми на что-нибудь. Это однообразіе въ конц концовъ длалось скучнымъ и даже нсколько непріятнымъ. Видъ цлаго народа, утопающаго въ довольств — вещь раздражающая. Въ этомъ обществ чувствовался недостатокъ чего-то, какой-то смутный, неопредленный, ускользающій отъ вниманія недостатокъ. Посл долгаго размышленія мы поняли, чего намъ не хватаетъ — это нищихъ. Пустите ихъ туда въ полномъ состав: почва вполн двственная, проздъ дешевъ. Каждый истинный американскій патріотъ поможетъ имъ взять билеты. Цлыя арміи этихъ превосходныхъ существъ можно перевезти изъ нашей среды и вычеркнуть изъ нашихъ списковъ. Они найдутъ здсь восхитительный климатъ и добрый, неопытный народъ. Картофелю и луку хватитъ на всхъ, великодушный пріемъ ждетъ прізжихъ перваго разряда и элегантные гробы — второго.

Теперь копали ранній розовый картофель, поздне въ году у нихъ растетъ другой сортъ, который они называютъ гранатовымъ. Мы скупали ихъ картофель по 15 долларовъ за боченокъ, а эти чернокожіе фермеры берутъ нашъ за бездлицу и живутъ имъ. На такихъ же выгодныхъ условіяхъ Гаванна могла бы мняться сигарами съ Коннектикутомъ, если бы догадалась объ этомъ.

Мы прошли мимо придорожной лавочки съ надписью: ‘Нуженъ картофель’. Безъ сомннія, какой-нибудь невжественный иностранецъ: ему стоило отойти шаговъ на тридцать отъ дому, чтобы найти его сколько угодно.

На многихъ поляхъ уже посплъ ароу-рутъ. Бермуда имла большую выгоду отъ продажи этого продукта до тхъ поръ, пока не вошло во всеобщее употребленіе огнестрльное оружіе {Arrow — лукъ для стрлъ, по-англійски.}.

Островъ невеликъ. Во внутренности его, гд-то въ одномъ мст, халъ передъ нами человкъ на очень плохой лошади. Я сказалъ, что намъ лучше было бы хать за нимъ. Но кучеръ отвчалъ, что ему хать недалеко. Я удивился, какъ онъ могъ знать это, и ждалъ, что будетъ дальше. Человкъ свернулъ съ дороги.

— Почему вы знали, что онъ свернетъ?— спросилъ я.

— Потому что я его знаю и знаю, гд онъ живетъ.

Я насмшливо спросилъ его, знаетъ ли онъ всхъ на остров. Онъ очень просто отвчалъ, что знаетъ. Этотъ эпизодъ даетъ достаточное понятіе о размрахъ страны.

Въ главной гостинниц въ Ст. Джордж молоденькая двушка съ милымъ серьезнымъ личикомъ объявила намъ, что обда мы не получимъ, такъ какъ насъ не ожидали и ничего не приготовили. До обда оставалось какъ разъ часъ. Мы начали настаивать, она не уступала, мы умолкли — она оставалась ясна и спокойна. Гостинница не ожидала нашествія двухъ человкъ и намъ, очевидно, приходилось вернуться домой, безъ обда. Я сказалъ, что мы не особенно голодны, что съ насъ довольно кусочка рыбы. Юная двица отвчала, что сегодня на базар не рыбный день. Дло начало принимать серьезный оборотъ, но тутъ пришелъ хозяинъ гостинницы и когда все было ему изложено, онъ любезно предложилъ намъ раздлить съ нимъ ега обдъ.

За столомъ мы слышали много занимательныхъ разсказовъ о главной промышленности Ст. Джорджа — починк сломанныхъ кораблей. Среди этихъ разсказовъ подали супъ съ какимъ-то особеннымъ привкусомъ, по изслдованіи оказалось, что онъ былъ просто съ перцемъ очень крпкаго сорта, подали желзнаго цыпленка, зажареннаго восхитительно, но не такъ какъ слдуетъ. Печеніе не могло пронять его. Его бы недурно было, передъ тмъ какъ жарить, протащить по кварцевой толче и затмъ парить до слдующаго прихода. Мы много забавлялись по этому поводу, но не настолько напитались имъ, чтобы сказать, что побда осталась на нашей сторон. Не бда: намъ дали еще картофелю и пирога и мы провели время весело и пріятно. Затмъ мы побродили по Ст. Джорджу, очень хорошенькому городу съ интересными, кривыми улицами, узкими кривыми переулками, съ попадающимися кое-гд пылинками. Здсь такъ же какъ и въ Гамильтон въ окнахъ повшены венеціанскія жалюзи, очень остроумно устроенныя. Въ окнахъ нтъ двустворчатыхъ ставенъ, прикрпленныхъ по бокамъ, а только одна широкая ставня, прикрпленная сверху. Вы толкаете ее снизу вверхъ съ наружной стороны и прицпляете на какой вамъ угодно вышин, смотря по солнцу.

По всему острову виднются большіе, блые рубцы на горныхъ откосахъ. Это углубленія, изъ которыхъ вынутъ кораллъ. Нкоторыя изъ нихъ имютъ четверть акра въ ширину, это резервуары для дождевой воды, такъ какъ колодцевъ здсь мало, а источниковъ и ключей нтъ совсмъ.

Говорятъ, что климатъ въ Бермуд мягкій и ровный, снгу и льду не бываетъ совсмъ, и круглый годъ можно проходить въ весеннемъ плать. Мы попали туда въ начал мая, было уже восхитительное, вполн установившееся лто, съ пламеннымъ солнцемъ, позволявшимъ ходить въ самой легкой одежд, дулъ постоянный сверный втеръ, такъ что мы совсмъ не страдали отъ жары. Часамъ къ 4-мъ, къ 5-ти термометръ начиналъ падать и приходилось одваться теплй. Я похалъ въ Ст. Джорджъ утромъ, одтый въ самое тонкое полотно, и вернулся въ пять часовъ вечера, въ двухъ пальто. Говорятъ, что ночи здсь всегда свжія и сырыя. У насъ въ квартир были гнзда москитовъ и его преподобіе говорилъ, что москиты его сильно преслдовали. Я часто слышалъ, какъ онъ хлопалъ и стукалъ этихъ воображаемыхъ созданій съ такимъ рвеніемъ, какъ будто они существовали на самомъ дл. Въ Бермуд нтъ москитовъ въ ма.

Боле семидесяти лтъ тому назадъ въ Бермуд провелъ нсколько мсяцевъ поэтъ Томасъ Муръ. Онъ былъ посланъ туда регистраторомъ адмиралтейства. Я не вполн уясняю себ должность регистратора адмиралтейства въ Бермуд, но думаю, что обязанности эти состояли въ отчет объ адмиралахъ, тамъ рожденныхъ. Я объ этомъ справлюсь. Въ адмиралтейств дла оказалось немного, и Муръ соскучился и ухалъ. На остров благоговйно хранится воспоминаніе о немъ, составляющее одно изъ сокровищъ острова. Я смутно догадывался, что это былъ кувшинъ, но мн двадцать два раза помшали осмотрть его. Впрочемъ, это не важно, такъ какъ оно оказалось лишь стуломъ.

Въ Бермуд есть нсколько ‘достопримчательностей’, но ихъ легко можно избжать. Это большое преимущество, котораго нельзя найти въ Европ. Бермуда это самый подходящій пріютъ для усталаго человка, туда дйствительно можно ‘сбжать’. Тамъ нтъ тревогъ, глубокій и полный миръ страны до мозга костей проникаетъ человка и даетъ отдыхъ его совсти, хлороформируетъ цлый легіонъ невидимыхъ маленькихъ дьяволовъ, которые вчно стараются намылить ему голову. Многіе американцы дутъ туда въ март и остаются до тхъ поръ, пока дома не окончится вся мерзость ранней весны.

Бермудцы надются, въ скоромъ времени, установить телеграфное сообщеніе съ остальнымъ міромъ. Но, даже, когда имъ удастся завести у себя это проклятое учрежденіе, туда всетаки можно будетъ здить отдыхать, такъ какъ тамъ масса прелестныхъ маленькихъ островковъ, разбросанныхъ по закрытому морю, гд можно жить въ полной увренности, что никто тебя не потревожитъ. Телеграфисту придется подплывать туда на лодк и легко можно будетъ убить его во время высадки.

Мы провели въ Бермуд четыре дня: три ясныхъ на воздух и одинъ дождливый въ комнат, такъ какъ намъ не удалось найти яхту для катанія. Теперь нашъ отпускъ кончился и мы опять сли на корабль и поплыли домой.

Между пассажирами былъ одинъ худой и слабый неизлечимо-больной. Его усталый, страдальческій взглядъ и печальный видъ привлекали всеобщее участіе и состраданіе. Когда онъ говорилъ, что случалось очень рдко, въ его голос слышалась какая-то особенная мягкость, которая длала всякаго его другомъ.

На слдующій вечеръ путешествія — мы вс сидли въ курительной кают въ то время — онъ понемножку вмшался въ общій разговоръ. Слово за слово онъ впалъ въ автобіографическое настроеніе и результатомъ былъ слдующій оригинальный разсказъ…

Исторія больного*).

*) Выпущенная изъ этихъ ‘Отрывочныхъ набросковъ’, печатавшихся раньше въ ‘Атлантическомъ Ежемсячник’, такъ какъ боялись, что исторія неправдива, а доказать противное въ то время не было возможности. М. Тв.

На видъ мн лтъ шестьдесятъ и я кажусь женатымъ, но это только слдствіе моего болзненнаго состоянія, такъ какъ въ дйствительности я холостъ и мн только сорокъ одинъ годъ. Вамъ трудно будетъ поврить, что я, представляющій изъ себя теперь только тнь человка, два года тому назадъ былъ здоровымъ, дюжимъ дтиной, человкъ стальной, настоящій атлетъ, а между чмъ это сущая правда. Но еще оригинальне то обстоятельство, изъ-за котораго я потерялъ здоровье. А потерялъ я его въ одну зимнюю ночь, во время двухсотмильной поздки по желзной дорог, помогая сберечь ящикъ съ ружьями. Это совершенная истина и я разскажу вамъ въ чемъ дло.

Я родомъ изъ Клевелэнда въ Огіо. Однажды зимнею ночью, два года тому назадъ, я вернулся домой въ страшную мятель, какъ разъ посл сумерекъ. Первая вещь, которую я услышалъ, входя въ домъ, было извстіе, что мой дорогой товарищъ и другъ дтства, Джонъ Гаккеттъ умеръ, наканун и что его послднее желаніе было, чтобы я перевезъ его тло къ его бднымъ старымъ родителямъ, въ Висконсинъ. Я былъ очень пораженъ и огорченъ, но терять время въ сожалніяхъ было некогда, я долженъ былъ сейчасъ же отправляться. Я взялъ билетикъ съ надписью: ‘Дьяконъ Леви Гаккеттъ, Вилеемъ, Висконсинъ’ и поспшилъ на станцію, несмотря на страшную бурю. Прибывъ туда, я разыскалъ описанный мн блый, сосновый ящикъ, прикрпилъ къ нему записку гвоздями, посмотрлъ, какъ его въ цлости отнесли въ багажный вагонъ, и затмъ побжалъ въ буфетъ запастись сандвичами и сигарами. Вернувшись, я увидлъ, что мой ящикъ съ гробомъ принесли и что вокругъ него ходитъ какой-то молодой человкъ, разсматриваетъ его съ молоткомъ, гвоздями и запиской въ рукахъ. Я былъ удивленъ и озадаченъ. Онъ началъ прибивать свой билетикъ, а я, въ большомъ волненіи, бросился въ багажный вагонъ за объясненіемъ. Но нтъ, ящикъ мой стоитъ на мст, его не трогали (дло въ томъ, что я и не подозрвалъ, какая произошла ошибка: я везъ съ собой ящикъ ружей, который этотъ молодой человкъ отправлялъ въ Оружейное общество въ Пеорію, въ Иллинойсъ, а онъ захватилъ мой трупъ!’ Какъ разъ въ эту минуту кондукторъ крикнулъ: ‘Вс по мстамъ!’ Я прыгнулъ въ багажный вагонъ и комфортабельно услся на тюк съ ведрами. Багажный кондукторъ былъ уже тутъ, за работой, полный человкъ, лтъ 50, съ простымъ, честнымъ, добродушнымъ лицомъ и отпечаткомъ свжести и бодрости на всей его особ.

Когда поздъ уже тронулся, неизвстный человкъ впрыгнулъ въ вагонъ и положилъ кулекъ очень стараго и остраго лимбургскаго сыру на мой ящикъ, то есть, я теперь знаю, что это былъ лимбургскій сыръ, а въ то время, я еще во всю свою жизнь ни разу не слышалъ объ этомъ продукт, а тмъ боле не имлъ никакого понятія о его свойствахъ. Хорошо. демъ мы этой воробьиной ночью, буря бушуетъ, мною овладваетъ уныніе, сердце мое замираетъ, замираетъ, замираетъ… Старый кондукторъ длаетъ два, три короткихъ замчанія относительно бури и вообще полярной погоды, пробуетъ свои выдвижныя двери, запираетъ ихъ, закрываетъ окно, обходитъ кругомъ, поправляетъ все въ вагон, все время съ самодовольнымъ видомъ напвая: ‘Скоро, скоро, милый…’ тихо и довольно фальшиво. Я сквозь морозный воздухъ начинаю чувствовать сквернйшій и сильнйшій запахъ. Это еще больше меня разстраиваетъ, потому что я приписываю его моему бдному усопшему другу. Было что-то безконечно горькое въ этомъ трогательномъ безсловесномъ его напоминаніи о себ и трудно было удержаться отъ слезъ, кром того я ужасно боялся, что кондукторъ замтитъ его. Однако, онъ спокойно продолжалъ напвать, ничмъ не выражая, что замчаетъ что-нибудь. За это я былъ ему очень благодаренъ. Благодаренъ, да, но далеко не спокоенъ. Я начиналъ чувствовать себя все хуже и хуже, такъ какъ запахъ усиливался съ каждой минутой и все трудне становилось переносить его. Уставивъ вещи по своему вкусу, кондукторъ досталъ дрова и жарко растопилъ печку. Это встревожило меня невыразимо, такъ какъ я не могъ не сознавать, что это ошибка съ его стороны. Я былъ увренъ, что на моего бднаго усопшаго друга это произведетъ убійственное дйствіе.

Томсонъ (кондуктора звали Томсономъ) теперь началъ ходить по всему вагону, останавливаясь передъ всякой трещинкой, которую онъ заставлялъ вещами, замчая, что безразлично какая погода на воздух, лишь бы намъ было какъ можно удобне. Я ничего не говорилъ, но былъ увренъ, что онъ избралъ неврный путь. Онъ распвалъ попрежнему, а печка все накалялась и накалялась, въ вагон становилось все душне и душне, я чувствовалъ, что блдню, меня начинало тошнить, но я страдалъ молча, не произнося ни слова. Скоро я замтилъ, что звуки ‘Скоро, скоро, милый…’ постепенно ослабваютъ, наконецъ, затихли совсмъ. Водворилась зловщая тишина. Черезъ нсколько минутъ Томсонъ сказалъ,

— Пфа! Жалко, что нтъ корицы, я бы напихалъ ее въ печку.

Онъ вздохнулъ раза два, потомъ двинулся къ гр… къ ружьямъ, постоялъ съ минуту около лимбургскаго сыру, затмъ вернулся назадъ и слъ рядомъ ее мной, онъ казался самъ взволнованнымъ. Посл созерцательной паузы онъ сказалъ, указывая на ящикъ:— Другъ вашъ?

— Да,— отвчалъ я со вздохомъ.

— Онъ таки порядочно перезрлъ, неправда ли?

Минуты дв никто изъ насъ не говорилъ, каждый былъ занятъ своими мыслями. Наконецъ Томсонъ сказалъ тихимъ, благоговйнымъ голосомъ:

— Иногда нельзя быть увреннымъ, дйствительно ли они умерли, или нтъ, ложная смерть, знаете, теплое тло, члены согнуты и т. д. Вы думаете, что они умерли, но наврное не знаете. У меня въ вагон были случаи. Это ужасно, потому что вы не знаете, въ какую именно минуту они встанутъ и начнутъ смотрть на васъ!— Затмъ посл короткой паузы и слегка двинувъ бровью въ сторону ящика:— Но онъ, вн сомннія! Да, сэръ, я готовъ поручиться за него.

Мы еще немножко посидли въ задумчивомъ молчаніи, прислушиваясь въ втру и грохоту позда. Затмъ Томсонъ сказалъ съ большимъ чувствомъ:

— Увы, мы вс тамъ будемъ, этого не минуешь.— Человкъ, рожденный отъ жены, недолговченъ, говорится въ Писаніи. Да, съ какой бы стороны вы ни смотрли на это, оно страшно торжественно и любопытно. Никто не можетъ избжать этого, вс должны пройти черезъ это, то есть каждый изъ всхъ. Сегодня вы здоровы и сильны,— тутъ онъ вскочилъ на ноги, разбилъ стекло и выставилъ на минуту свой носъ въ получившееся отверстіе, потомъ слъ, и я занялъ его мсто у окна и выставилъ свой носъ, это упражненіе мы повторяли то и дло,— а завтра,— продолжалъ онъ,— падаете, какъ подкошенная трава, и ‘мста, знавшія васъ раньше, не увидятъ васъ вовки’, какъ говорится въ Писаніи. Да, это ужасно, торжественно и любопытно, но вс мы тамъ будемъ и никто не минуетъ этого.

Послдовала новая долгая пауза.

— Отчего онъ умеръ?

Я сказалъ, что не знаю.

— Давно онъ умеръ?

Мн казалось, что для большей правдоподобности лучше увеличить срокъ, и я отвтилъ:— Два или три дня.

Но это не помогло. Томсонъ бросилъ на меня оскорбленный взглядъ, ясно выражавшій: ‘Два или три года, хотите вы сказать!’ Затмъ онъ началъ распространяться о томъ, какъ неблагоразумно затягивать такъ надолго похороны. Затмъ подошелъ къ ящику, постоялъ съ минуту, вернулся назадъ легкой рысцой и постилъ разбитое окно, проговоривъ:

— Было бы гораздо лучше, если бы его похоронили прошлымъ лтомъ.

Томсонъ слъ, уткнулся лицомъ въ свой красный шелковый матовъ и началъ потихоньку раскачиваться всмъ тломъ, какъ человкъ, который старается перенести не переносимое. Тмъ временемъ запахъ, если только можно назвать это запахомъ, сдлался удушающимъ. Лицо Томсона стало срымъ, я чувствовалъ, что на моемъ не остается ни кровинки.

Скоро Томсонъ склонилъ голову на свою лвую руку, оперся локтемъ въ колни и, махнувъ своимъ краснымъ платкомъ въ сторону ящика, сказалъ:

— Много я возилъ ихъ въ своей жизни. Нкоторые порядочно перешли, но онъ ихъ всхъ превзошелъ, и какъ легко! Капитанъ, они были геліотропы въ сравненіи съ нимъ.

Этотъ комплиментъ моему другу былъ мн пріятенъ, несмотря на печальныя обстоятельства.

Скоро сдлалось очевиднымъ, что нужно что-нибудь предпринять. Я предложилъ сигару. Томсонъ нашелъ, что это хорошая мысль. Онъ сказалъ:

— Мн кажется, это немного заглушитъ его.

Мы нсколько разъ осторожно затянулись, стараясь вообразить, что дло поправляется. Но безполезно. Спустя недолгое время мы съ Томсономъ, какъ бы сговорившись, сразу спокойно выпустили об сигары изъ нашихъ безжизненныхъ пальцевъ.

— Нтъ, капитанъ, это не заглушило его ни на одинъ центъ. Онъ еще усиливаетъ его, потому что, какъ будто задваетъ его самолюбіе. Какъ вы думаете, что теперь намъ длать?

Я былъ неспособенъ посовтовать что бы то ни было. Я только глоталъ да глоталъ эту вонь и не хотлъ, чтобы знали о моей способности говорить. Томсонъ началъ уныло и несвязно бормотать насчетъ несчастныхъ событій ныншней ночи, давая моему бдному другу различные титулы и чины военные и гражданскіе, и я замтилъ, что чмъ больше усиливалось разложеніе моего бднаго друга, тмъ въ высшій чинъ онъ его производилъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— У меня явилась мысль. Предположимъ, что мы отодвинемъ полковника отъ печки, къ другому концу вагона, футовъ на десять? Онъ тогда не будетъ имть на насъ такого вліянія, какъ вы думаете?

Я сказалъ, что это прекрасная выдумка. Итакъ, мы запаслись глубокими глотками свжаго воздуха въ разбитомъ окн, разсчитывая задержать его до тхъ поръ, пока мы не окончимъ дла, затмъ пошли туда, наклонились надъ этимъ убійственнымъ сыромъ и взялись за ящикъ. Томсонъ произнесъ ‘готово’ и мы изо всей силы рванулись впередъ. Потомъ онъ поскользнулся, упалъ на полъ, носомъ въ сыръ, и упустилъ свой глотокъ воздуха. Задыхаясь и затыкая носъ, онъ вскочилъ на ноги и бросился къ дверямъ, ощупывая воздухъ и хрипло повторяя: ‘Не задерживайте меня! Пустите, дорогу мн, дорогу! Я умираю!’ Выйдя на площадку, я слъ на полъ, подержалъ немножко его голову и онъ ожилъ.

— Какъ вы думаете,— произнесъ онъ,— сдвинули мы его хоть немножко.

Я сказать: ‘Нтъ, мы даже не шевельнули его’.

— Хорошо. Значитъ эта мысль никуда не годится. Надо подумать о чемъ-нибудь другомъ. Пусть себ стоитъ тамъ, гд онъ есть, если это ему нравится: если онъ и не желаетъ, чтобы его безпокоили, то ужь съ нимъ ничего не подлаешь, онъ на своемъ поставитъ. Да лучше оставить его въ поко, разъ онъ этого желаетъ. У него, знаете ли, вс козыри въ рукахъ и поэтому выходитъ такъ, что если человкъ не согласенъ съ нимъ во мнніяхъ, то всегда останется въ дуракахъ.

Однако, мы въ такую бурю рисковали замерзнуть на площадк и не могли оставаться такъ долго. Мы вернулись въ вагонъ, заперли дверь, опять начали страдать и поочереди навщали отверстіе въ окн. Вскор, отъхавъ отъ станціи, на которой мы остановились на минуту, Томсонъ весело выпрямился и воскликнулъ:

— Теперь намъ будетъ хорошо. Я думаю, что мы на этотъ разъ справимся съ командоромъ. Я, кажется, нашелъ вещество, которое заглушитъ его.

Это была карболовая кислота. У него оказался большой запасъ ея. Онъ спрыснулъ ей вс вещи: ружейный ящикъ, сыръ, все кругомъ. Затмъ мы услись, исполненные радужныхъ надеждъ. Но ненадолго. Видите ли, два аромата начали смшиваться и тогда… однимъ словомъ, мы бросились къ двери, выскочили вонъ изъ вагона, Томсонъ закрылъ лицо своей банданой и сказалъ добрымъ, безпомощнымъ голосомъ:

— Все безполезно. Мы не можемъ съ н_и_м_ъ справиться. Онъ поворачиваетъ въ свою пользу все, что мы предпринимаемъ, чтобы заглушить его, придаетъ всему свой букетъ и торжествуетъ надъ нами. Знаете, кажется, теперь запахъ во сто разъ хуже, чмъ былъ вначал. Я еще никогда не видлъ, чтобы кто-нибудь изъ нихъ работалъ такъ добросовстно и съ такой проклятой настойчивостью, нтъ, сэръ, никогда не видлъ во вс свои поздки, а я перевезъ ихъ немало, какъ я уже вамъ докладывалъ.

Намерзшись досыта, мы опять вошли въ вагонъ, оставаться тамъ дольше было невозможно. Такъ мы все время переходили взадъ и впередъ, замерзая и оттаивая поочереди. Черезъ часъ мы остановились на другой станціи, и, когда поздъ опять тронулся, Томсонъ явился со сверткомъ въ рукахъ и сказалъ:

— Капитанъ, я еще разъ хочу попробовать изгнать его, ужь послдній разъ, если ужь и это не подйствуетъ, намъ останется только умыть руки и сойти съ дороги. Такъ я думаю.

Онъ досталъ куриныя перья, сухихъ яблокъ, листового табаку, тряпокъ, старыхъ башмаковъ, сры, ассыфетиды и пр. и пр. и разложилъ это все на желзный листъ посреди пола и зажегъ. Когда все это разгорлось, получился такой букетъ, что я не понимаю, какъ могъ устоять противъ этого запахъ трупа. Все прежнее казалось простой поэзіей въ сравненіи съ этимъ запахомъ, но представьте себ, что первоначальный запахъ выдлялся среди всего этого во всемъ своемъ величіи, вся эта смсь запаховъ какъ будто придавала ему еще большую силу и, Боже, какъ онъ былъ роскошенъ. Я длалъ эти размышленія не тамъ, тамъ не было времени, но на площадк. Томсонъ задохнулся и упалъ, и я едва усплъ вытащить его за шиворотъ, какъ самъ потерялъ сознаніе. Когда мы пришли въ себя, Томсонъ сказалъ въ полномъ отчаяніи:

— Намъ придется остаться здсь, капитанъ. Губернаторъ желаетъ путешествовать одинъ, онъ ршилъ это и не можетъ отозвать насъ назадъ. И знаете,— прибавилъ онъ,— мы теперь отравлены. Это наше послднее путешествіе, вы можете быть въ этомъ уврены. Результатомъ всего этого будетъ тифъ. Я чувствую, что онъ уже начинается. Да, сэръ, мы уже избраны, это такъ же врно, какъ то, что вы родились на свтъ.

Черезъ часъ посл этого на слдующей станціи насъ нашли на площадк замерзшими и безчувственными. У меня тутъ же сдлалась злокачественная лихорадка и три недли я пролежалъ безъ сознанія. Впослдствіи я узналъ, что провелъ эту ужасную ночь съ безобиднымъ ружейнымъ ящикомъ и невиннымъ кулькомъ сыра. Но это извстіе пришло слишкомъ поздно для того, чтобы спасти меня. Воображеніе сдлало свое дло и здоровье мое было совершенно расшатано. Ни Бермуда, никакая другая страна не возвратятъ мн его. Это мое послднее путешествіе, я ду домой умирать.

* * *

Мы пришли къ нью-іоркскому карантину черезъ три дня и пять часовъ и могли сейчасъ же хать въ городъ, если бы у насъ былъ санитарный пропускъ. Но пропуска не выдаютъ посл семи часовъ вечера, частью потому, что осмотрть корабль хорошо можно только днемъ, частью потому, что карантинные чиновники могутъ простудиться на холодномъ ночномъ воздух. Впрочемъ, вы можете купить пропускъ за пять лишнихъ долларовъ посл назначеннаго времени, и тогда чиновникъ придетъ осматривать вашъ корабль на слдующей недл. Нашъ корабль со всми пассажирами простоялъ всю ночь въ унизительномъ плну передъ самымъ носомъ у этого противнаго маленькаго заведенія, охраняющаго, какъ предполагается, Нью-Іоркъ отъ чумы своими бдительными ‘инспекціями’. Эта строгость внушаетъ страшное уваженіе къ благодтельной бдительности нашего правительства, и существуютъ люди, которые находятъ, что ничего умне не могутъ придумать въ другихъ странахъ.

Утромъ мы вс были на ногахъ, въ ожиданіи сложной церемоніи корабельнаго осмотра. Карантинная лодка подплыла на минуту къ кораблю, кассиръ вручилъ законный трехъ-долларный пропускъ чиновнику, который передалъ намъ сложенную бумажку на палочк, и мы вышли изъ карантина. Вся ‘инспекція’ продолжалась не боле 13 секундъ.

Мсто карантиннаго чиновника даетъ ему сто долларовъ въ годъ. Его система осмотра вполн совершенна и не требуетъ улучшенія, что же касается его системы собирать деньги, то мн кажется, что она требуетъ исправленія. Для большого парохода значительная потеря времени простоять въ бездйствіи цлую ночь, для пассажировъ это также непріятно, тмъ боле что лицезрніе этихъ чиновниковъ врядъ ли въ состояніи разсять ихъ досаду и горечь душевную. Не проще ли было бы оставить корабль въ поко и разъ въ годъ обмниваться пропусками и пошлиной?

Отрывочные наброски празднаго путешественника.

I.

II.

III.

IV.

Исторія больного*).

Читайте также: