Отрывки изъ дневника бывалаго человка.
Отрывки изъ дневника бывалаго человка.
——
—-
——
Мишла.
‘Русская Мысль’, кн. IX, 1882
Отрывки из дневника бывалого человека, Орфанов Михаил Иванович, Год: 1882
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Намъ совершенно случайно попались въ руки записки бывалаго человка. Не находя удобнымъ и любопытнымъ печатать ихъ полностью, мы ршили познакомить читателей съ частью этихъ ‘записокъ’, именно тою, гд злополучный авторъ ихъ разсказываетъ про свое житье-бытье въ ‘мстахъ отдаленныхъ’. ‘Отрывки’ начинаются съ того момента, когда авторъ, пробывъ уже полтора года въ каторжныхъ работахъ, сидя въ тюрьм, переходитъ въ разрядъ ‘исправляющихся’, т.-е. каторжниковъ же, но проживающихъ на вол, близъ тюрьмы. Сдлавъ это необходимое объясненіе, предоставимъ дальнйшій разсказъ самому автору.
… Зная, что переводъ мой изъ разряда испытуемыхъ въ другой, слдовательно и избавленіе отъ тюрьмы, въ значительной степени зависитъ отъ моего непосредственнаго начальства — тюремнаго смотрителя, я эти полтора года работалъ у него въ канцеляріи какъ волъ, разсчитывая, что при отсутствіи за мной такихъ художествъ, какъ торговля въ тюрьм, карты и прочее, усердіе мое обратитъ же его вниманіе и заставитъ его постараться облегчить мою участь. Разсчетъ оказался вренъ. Придя однажды въ обычное время въ контору, гд онъ только подписывалъ приготовленныя нами за день текущую переписку и отчетность, онъ обратился ко мн, нкоторымъ образомъ, съ рчью, въ которой, похваливъ мою работу и поведеніе, приказалъ мн же написать представленіе въ управленіе о перечисленіи меня въ разрядъ исправляющихся. Несмотря на то, что распоряженіе объ этомъ ожидалось мною давно, оно такъ на меня подйствовало, что я буквально не могъ самъ написать свою бумагу и попросилъ другаго писаря. Нечего и говорить, что два дня, протекшія до полученія бумаги изъ управленія, были полны для меня самыхъ невыразимыхъ нравственныхъ страданій: ‘а, ну, какъ откажуть?’… Такихъ отказовъ и на моей памяти бывало не мало при теперешнемъ нашемъ завдующемъ {‘Завдующимъ’ называютъ главнаго начальника надъ каторжными, на Кар, въ Восточной Сибири.}, который, зная насквозь большинство своихъ подчиненныхъ, очень часто ловилъ ихъ при такихъ представленіяхъ на взяткахъ съ достаточныхъ арестантові Но вотъ сомннія кончены, мн объявили, что, по распоряженію управленія, я зачисленъ въ штатъ пересыльной тюрьмы съ назначеніемъ работать въ самомъ управленіи, которое тамъ и находится и гд громадное большинство служащихъ — каторжные. Хотя работы тамъ и очень много, но все-таки я встртилъ эту всть съ восторгомъ: перспектива имть нсколько часовъ въ день свободныхъ отгоняла мысль о непосильномъ подчасъ труд. Нужно было сейчасъ же озаботиться о пріисканіи жилища, такъ какъ жилья исправляющимся не полагается отъ казны. Забравши пожитки, которые вс вмст составляли небольшой узелокъ, я отправился одинъ, безъ конвоя, на новое мсто своего назначенія, на ‘Нижній промыселъ’, отстоящій отъ нашего ‘Средняго’ на 5 верстъ, ниже по Кар. Занесши вещи къ одному знакомому ссыльному, ране меня выпущенному изъ тюрьмы, я принялся рыскать по промыслу и прилегающей къ нему слобод ‘Юрловк’, съ цлью отыскать хотя какое-нибудь пристанищ. Осуществить это оказалось весьма трудно, въ Юрловк, правда я нашелъ дв крохотныхъ комнатки, въ покривившейся отъ времени изб, но по цн он оказались для меня недоступными, ибо платить за нихъ 15 руб. въ мсяцъ ршительно не въ состояніи, но за то здсь же узналъ, что на другомъ конц промысла, у лазарета, вдова умершаго недавно ссыльнаго продаетъ свой домишко за дешевую цну, желая скоре выхать съ Кары. Домишко оказался маленькою мазанкой, съ двумя крошечными окошечками и дверью, до такой степени миніатюрной, что она превышала въ вышину отъ порога (очень высокаго) до верха полутора аршинъ, что при моемъ, выше средняго, рост длало входъ внутрь очень затруднительнымъ. По тщательномъ осмотр стны въ нкоторыхъ мстахъ оказалась сгнившими настолько, что воздухъ извн проходилъ довольно свободно, полы такіе гнилые, а соломы на крыш осталось мене 1/3 требуемаго количества. При этомъ домишк двора не было, но былъ за то огородъ, правда, запущенный и теперь заросшій сорною травой, но довольно большой, около 1/2 десятины. Какъ ни плохъ домикъ, но приходилось его купить, и посл нескончаемыхъ разговоровъ я очутился домохозяиномъ на Карійскихъ промыслахъ, уплативъ владлиц его 15 рублей… Сумма эта, какъ видите, въ обыденной жизни ничтожная, для каторжныхъ — въ нкоторомъ род капиталъ, требующій, можетъ-быть, года бережливости и усиленныхъ трудовъ. Въ домик мн понравилось, главное, что онъ стоитъ особнякомъ и что при немъ есть огородъ, могущій быть большимъ подспорьемъ въ боле чмъ скромномъ бюджет ссыльнаго. Кстати объ огородахъ. Занятіе огородничествомъ здсь очень выгодно, такъ какъ есть всегда обезпеченный сбытъ въ казну овощей, какъ капуста, лукъ и картофель, который, напримръ, доходитъ до рубля и боле за пудъ, судя же по размрамъ моего новопріобртеннаго огорода, я могъ, зася его весь, собрать для продажи боле ста пудовъ, оставивъ необходимое количество для себя и на смена.
Покончивъ съ хозяйкой, я кое-какъ упросилъ пріятеля, у котораго оставались мои вещи, пріютить и меня на нсколько дней, такъ какъ до перезда необходимо было хотя сколько-нибудь исправить будущее мое жилище и присмотрть за этою работой, мн же самому это было невозможно: служба моя въ управленіи начиналась уже назавтра съ 7 часовъ утра и должна продолжаться ежедневно до 7—8 часовъ вечера.
Занятія мои на ‘новосель’ мало чмъ отличались отъ моихъ прежнихъ занятій въ тюремной канцеляріи: т же нескончаемыя цифры, та же видимая безтолковость во всемъ, та же грязная обстановка… И здсь, какъ и у насъ въ тюрьм, ссыльные составляли преобладающій элементъ, на всю канцелярію было только два чиновника — помощникъ завдующаго, нкто коллежскій совтникъ С—о, бывшій учитель узднаго училища, второй человкъ на каторг посл завдующаго, да бухгалтеръ П—въ, изъ дтей горнаго урядника. Правда, былъ и третій длопроизводитель П—въ, но его не видали въ управленіи уже третій мсяцъ, такъ какъ онъ боллъ свойственною многимъ сибирскимъ чиновникамъ болзнью — запоемъ, во все продолженіе котораго не выходилъ изъ квартиры, гд постоянно были заперты ставни и двери наглухо. Вс остальные — и столоначальники, и помощники ихъ, регистраторы, писцы и проч. до сторожа — мы, каторжные. Надо отдать справедливость управленію, ни одинъ изЪ насъ не работаетъ даромъ: такъ, я получаю 12 руб. въ мсяцъ другіе — больше или меньше, а одинъ, заправляющій отчетностію Чернышевъ, бывать у котораго съ ‘приношеніями’ не брезгуютъ и смотрителя, получаетъ 30 рублей. Про него говорятъ, что ‘умри онъ, такъ и шабашъ,— никакого дла, молъ, безъ него не отыщешь’. Важную также роль играетъ въ управленіи ссыльный, ведущій такъ-называемые ‘статейные списки’. Это такъ сказать, формуляры всей каторги. Съ этимъ спискомъ въ которомъ обозначено: кто онъ, за что судился, гд, на сколько лтъ сосланъ и когда прибылъ на каторгу,— соединена вся судьба ссыльнаго, если чмъ-нибудь онъ провинился на каторг, обстоятельство это вносится въ тотъ же списокъ, а всякая вина увеличиваетъ срокъ пребыванія въ работахъ. Обязанность, главнйшимъ образомъ лежащая на лиц, завдующемъ статейными списками, состоитъ въ доклад начальству о тхъ ссыльныхъ, коимъ окончился срокъ работъ, о тхъ, кои имютъ право на перечисленіе изъ разряда испытуемыхъ, гд я до сихъ поръ былъ, въ разрядъ исправляющихся, и отмчать бжавшихъ съ промысловъ. Списковъ этихъ у него масса,— полагаю, отнюдь не мене четырехъ тысячъ. Предполагая начальство добросовстно относящимся къ длу, я спрашиваю: есть ли у него физическая возможность проврить доклады этого лица, которыхъ въ день бываетъ по десяткамъ и боле? Понятно, что, обремененный текущею перепиской, оно подписываетъ все, что ему ни поднесутъ, и отсюда причина того громаднаго на каторг значенія лица, ведущаго списки. Онъ за приличную мзду можетъ ссыльнаго, сосланнаго на 10—12 лтъ, освободить чрезъ какія-нибудь 2—3 года и, наоборотъ, увеличить ему срокъ работъ, внеся въ списокъ какіе-нибудь небывалые его проступки въ каторг, поврять справедливость которыхъ и некому, и некогда. Иногда даже возможно бжать съ помощью писарей управленія. Такъ на дняхъ былъ такого рода случай. Одинъ ссыльный проживалъ вмст съ женой какъ разъ напротивъ дома помощника завдущаго, по слухамъ, онъ занимался, между прочимъ, тайною торговлей водкой. Въ одно утро онъ и жена найдены убитыми и все ихъ имущество похищеннымъ. Начались розыски, изъ которыхъ, между прочимъ, выяснилось, что грабители были на телг, на которую нагрузили добычу, куда же они двались — конечно, неизвстно. Вмст съ тмъ скрылся одинъ изъ каторжныхъ, семейный, который былъ лично извстенъ многимъ изъ начальства какъ превосходный мастеровой, купно съ семьей жившій маленькимъ хозяйствомъ, не оставивши однако ничего изъ своего хозяйства. Такое семейное исчезновеніе обратило на себя вниманіе, дали знать по окрестностямъ, причемъ сообщили и примты исчезнувшей семьи, а равно и его имя. Къ удивленію всхъ, очень скоро изъ одной изъ сосднихъ волостей было получено донесеніе, что схожій человкъ прибылъ къ нимъ на поселеніе, подъ тмъ же именамъ, но что онъ снабженъ всми законными документами, выданными изъ нашего управленія. Стали копаться въ длахъ управленія и оказалось, что этотъ субъектъ, осужденный на 20 лтъ, уволенъ на поселеніе по прошествіи 8 лтъ, по увольнительному билету, подписанному кмъ слдуетъ.
Арестованный по телеграмм управленія и высланный къ намъ обратно на Кару, онъ, по нахожденіи у него нкоторыхъ вещей, признанныхъ сосдями убитыхъ мужа и жены за принадлежащія послднимъ, сознался, что онъ убилъ ихъ и ограбилъ, а бумаги для свободнаго проживанія получилъ изъ управленія отъ одного писаря, изъ ссыльныхъ же, чуть не за 10 рублей.
Вообще побги здсь многочисленны и относительно легки, но долженъ оговориться, что они совершаются почти исключительно ‘исправляющимися’, т.-е. живущими на вол, безъ конвойнаго надзора, побги же изъ-подъ конвоя, сравнительно съ первыми, очень рдки, хотя и бываютъ — въ году случаевъ пять-шесть. Про первыхъ, такъ-сказать — вольныхъ, нельзя и выразиться, что они бгутъ, потому что они прямо уходятъ. Какъ только зеленью однутся лса, такъ они, чуть не правильно организованными артелями, оставляютъ Кару и идутъ, запасшись по возможности провіантомъ, конечно очень скуднымъ, хребтами и лсами напрямикъ на западъ. Ихъ никто не преслдуетъ, и даже не то что слдствія или дознанія не производится, но, напротивъ, смотритель, изъ штата котораго ушла цлая артель, старается донести объ этомъ попозже, показывая въ отчетности выдаваемый имъ, яко-бы, паекъ, который и кладетъ себ въ карманъ.
Не имя подъ рукой точныхъ данныхъ, трудно сказать, сколько такихъ уходятъ съ каторги, но я слышалъ отъ старожиловъ, что число ихъ достигаетъ иногда баснословной цифры — 600 человкъ въ годъ. Участь ихъ, большею частью, самая горькая и можно приблизительно опредлить такъ: половина бжавшихъ погибаютъ отъ лишеній въ дорог, голода, зврей, тонутъ пр переправахъ, убиваются инородцами и, къ стыду сказать, нашими же русскими крестьянами ‘промышленниками’, т.-е. охотниками, которые разсуждаютъ въ этомъ случа такъ: ‘зарядъ выгодне истратить на бглаго, чмъ на блку,— все отъ того больше барыша’. Изъ остальной половины множество попадаютъ опять въ остроги, для того, чтобы, назвавшись новымъ, вымышленнымъ, именемъ, обратно очутиться на Кар, посл приличной порки, небольшая часть находятъ пріютъ по деревнямъ, особенно во время полевыхъ работъ, и только очень рдкій изъ каторжныхъ достигаетъ своей завтной цли — повидать родную землю, отъ которой такъ безжалостно оторвала его судьба, гд онъ нашелъ свое бездолье и которую однако онъ любитъ боле всего на свт, боле самого себя. Такихъ счастливцевъ, повторяю, очень мало. Къ нимъ не принадлежитъ, напримръ, Г—ій, бывшій гимназистъ, убившій цлую купеческую семью въ одномъ губернскомъ город средней Росссіи, процессъ котораго надлалъ въ свое, сравнительно недавнее, время много шума и въ обществ, и въ печати.
Перейдя въ разрядъ исправляющихся, Г—ій тотчасъ же замыслилъ бжать и бжалъ въ сообществ пяти-шести человкъ. Дорогой они сильно оголодали, и онъ, не стерпвъ мукъ голода, ршился украсть изъ своей артели единственный, имвшійся у нихъ и для обороны, и для дровъ топоръ, съ цлью продать его въ ближайшей деревн, но товарищи скоро хватились, догнали и учинили надъ нимъ судъ, пострашнй знаменитаго американскаго суда Линча. Они поршили привязать его за ноги къ двумъ нагнутымъ молодымъ деревьямъ, потомъ сразу отпустить ихъ и такимъ образомъ разорвать его, живаго, на-двое, что и исполнили, судя по тмъ слухамъ, которые ходили между каторгой.
Что много народу бжитъ съ Кары, это, при тхъ условіяхъ, въ которыхъ живутъ исправляющіеся, не мудрено, такъ какъ они находятся вн всякаго надзора и о побг ихъ узнаютъ смотрителя обыкновенно только по тому, что въ обычный день (разъ въ недлю) таковые не приходятъ къ нимъ за полученіемъ казеннаго пайка, не пришелъ, значитъ — въ бгахъ, и, подержавъ его сколько возможно у себя на довольствіи, сообщаютъ спустя недлю или дв въ управленіе о ‘безвстной отлучк’ такого-то. Тамъ въ спискахъ отмчаютъ: ‘бжалъ’ — и доносятъ въ забайкальское областное правленіе, съ просьбой о напечатаніи ‘сыскной статьи’ въ мстныхъ областныхъ Вдомостяхъ. Правленіе подкапливаетъ такихъ донесеній, примрно, до 100 штукъ, печатаетъ ихъ особымъ прибавленіемъ, на срой бумажк, и разсылаетъ эти списки по всмъ губерніямъ и областнымъ правленіямъ Россійской имперіи. Самыя сыскныя статьи, доставляемыя управленіемъ нерчинскими ссыльно-каторжными въ областное правленіе для напечатанія въ Вдомостяхъ, составляются вс такъ: ‘Такого-то числа съ Карійскихъ промысловъ скрылся бывшій каторжникъ Иванъ Непомнющій, 40 лтъ, росту 2 арш. 6 вершковъ, глаза голубые, волосы на голов и на бород русые, ротъ, носъ и подбородокъ обыкновенные, особыхъ примтъ не иметъ’. Сотню такихъ ‘статей’ получаютъ вс, какъ я выше сказалъ, губернскія и областныя правленія, для ‘надлежащихъ распоряженій’. Какого рода могутъ быть сдланы распоряженія и какая польза отъ этой безсмысленной канцелярщины для казны, не знаю, но тмъ не мене порядокъ этотъ существуетъ, повидимому будетъ существовать еще много лтъ и имъ ограничиваются вс мры, принимаемыя мстнымъ начальствомъ для поимки сотенъ бгущихъ ежегодно каторжныхъ.
Повторяю, бжать съ Кары исправляющемуся ссыльному не хитро. Но вотъ разсказъ, записанный мною со словъ одного стариннаго бродяги, который, пожалуй, заставитъ любого призадуматься. Проврить этотъ разсказъ, понятно, я не имлъ возможности, но, по общему отзыву каторги, онъ весьма вроятенъ.
Въ 1874 году,— такъ началъ бродяга свою повсть,— удалось мн бжать прямо съ ‘разрза’,— изъ-подъ караула значитъ,— въ хребты. Побжало насъ ‘на ура‘ {Техническое выраженіе, означающее побгъ въявь, на счастье, т.-е. подвергаясь выстрламъ и погон. Хотя такой побгъ и удается, но весьма рдко.} трое. Пока мы были въ виду, казачишкамъ посчастливилось: обоихъ моихъ товарищей уложили пулями, я же спасся, благодаря тому, что одинъ изъ нихъ, урядникъ, совсмъ было догонявшій меня, для легкости, сбросилъ на-ходу свою шинель и гнался за мной въ одной рубах,— ну, и мы-то бжали въ рубахахъ же, блыхъ. Бжали мы лсочкомъ, въ гору, съ работъ-то насъ то видно, то опять за кустикомъ скроемся. Такимъ манеромъ онъ вывернулся на полянку, а одинъ изъ казаковъ, не видавъ, какъ онъ снялъ шинель, издали принялъ его за меня, да такъ ловко ‘стрлилъ’, что положилъ его на мст. Казаки, видя, какъ упалъ бжавшій въ бломъ-то, полагали, что и послдній, третій, арестантъ убитъ, уже потихоньку подходить стали, а тмъ временемъ я и убгъ въ чащу. Трудно мн было сначала, просто бда, провіанту съ собою было мало, приходилось голодать, а выйти на дорогу страшно, потому знаю, что казаки везд рыскаютъ, чтобы поймать меня. Долго шелъ я по самымъ глухимъ мстамъ, пока не наткнулся на артель нашихъ же бглыхъ съ Кары. Въ артели идти много лучше: у кого крупка припасена, у кого сухари, котелокъ, другой мастеръ рыбу ловить,— ну, и чай оказался у нихъ. На четвертый день пришлось намъ идти Урульгой {Обширная мстность, населенная полудикими тунгусами, простирается къ сверу отъ рки Ингоды, между городами Читой и Нерчинскомъ. Нкогда тунгусы эти оказали существенную услугу русскимъ властямъ, при усмиреніи какого-то бунта ссыльно-каторжныхъ, и, въ награду, глава ихъ получилъ княжеское достоинство и наслдственную власть надъ своимъ племенемъ: теперь титулъ начальника урульгинскихъ тунгусовъ носитъ князь Гантимуровъ.}. Тутъ мы шли съ опаской: народъ дикій, охотится за нами какъ за звремъ, ему убить бглаго легче, чмъ мн выругаться, и все подлецы на одежу нашу зарятся, да у другаго малость деньжонокъ припасено бываетъ для побга,— ну, имъ и интересно, убьетъ шельма изъ-за куста, никто, кром, разв, нашего же брата, и не узнаетъ, да и то случайно, что такой-то убитъ. Мсто самое глухое, дикое. Отплачиваемъ иногда и мы имъ, только все же они сильно для насъ вредны.
Ничего, прошли благополучно, даже успли одного барана скрасть. Подошли къ Чит и, зная тамошніе порядки, къ ‘Лукичу’ {‘Лукичъ’ это бывшій, нын умершій, полицеймейстеръ города Читы, Александръ Лукичъ Парентьевъ, личность крайне популярная между арестантами и ссыльными. Прежде, до него, путь бглыхъ изъ Кары и другихъ заводовъ лежалъ чрезъ самый городъ Читу, и, понятно, безопасность и спокойствіе города отъ этого не увеличивались. Чтобъ отучить бродягъ заходить въ Читу, ‘Лукичъ’ избралъ слдующій методъ: какъ скоро бродяга попадался въ городъ, или на городской земл, онъ его до суда дралъ, какъ только можно драть, держалъ все время въ темной и вообще пойманному приходилось жутко: только бы выжить. Если же бродяги попадались въ округ, т.-е. вн сферы власти городской полиціи, и препровождались къ ‘Лукичу’ для содержанія въ острог, то онъ обыкновенно выпускалъ ихъ на волю въ тотъ же день, даже не побивъ ихъ. Методъ удался, и въ нсколько лтъ онъ добился, что бродяги стали обходить Читу, направляясь на селеніе Верхъ-Чита, въ 25-ти верстахъ отъ города.} не заходили, а прошли прямо къ ‘братскимъ’ въ степь {Братскіе — по-сибирски буряты. Такъ-называемая ‘братская степь’ подошла къ самой Чит и доходитъ до города Верхнеудинска.}. Тутъ, извстно, идти много легче, есть и русскія деревни и заимки (хутора), можно кое-гд и поработать, особливо въ лтнее время. Товарищи мои такъ и сдлали, остались тутъ, а я пошелъ дальше, къ рки Хилку, намреваясь пробраться оттуда на рку Чикой, гд я уже живалъ прежде и гд, признаться, баба моя, тоже изъ бглыхъ, проживала въ работницахъ у одного ‘семейскаго’ (такъ въ Сибири зовутъ старообрядцевъ). По Хилку идти нашему брату совсмъ вольно,— никто тебя не тронетъ, а еще рдкій не позволитъ отдохнуть у себя въ бан, да не накормитъ. Идти по Хилку до Чикоя показалось мн далекимъ, да и мужички сказывали, что ежели отъ нихъ, съ Хилка, хребетъ перевалить, примромъ верстъ 20, то Чикой тутъ и будетъ. Я такъ и ршилъ напрямикъ. Дорога вела все въ гору, каменистая, такъ что, вышедши на утренней зар, я до вершины еле-еле къ вечеру добрался. Усталъ страсть какъ, одначе хотлось чайку попить,— какъ идти, чайничекъ-то я на Хилк взялъ у знакомаго мужичка, — и сталъ разводить огонь, анъ гляжу, саженяхъ атакъ въ пятидесяти пониже меня, въ кустахъ, тоже огонекъ мелькаетъ. Кому, думаю, быть тутъ: нашего брата, бглаго, въ этихъ мстахъ не бываетъ, потому далеко оно, мсто-то, и въ сторон отъ тракта, бурятъ тутъ близко нтъ, не иначе, молъ, какъ ‘промышленники’ (охотники), потому звря по Чикою видимо-невидимо всякаго. Захотлось мн къ нимъ подойти, да боязно: промышленникъ — промышленнику розь, много и между ними, что бьютъ нашего брата какъ волка. Вспомнилъ я и разсказы одного бглаго про трехъ братьевъ,— на Хилк же живутъ, большой капиталъ имютъ, тысячъ двсти, а то и бол, и занимаются теперь разными подрядами на частные пріиски, капиталъ они нажили тмъ, что, ко времени выхода рабочихъ съ пріисковъ, вызжали на встрчу къ нимъ, въ тайгу, и подстерегали, и какъ кто зазвается, идетъ одинъ или вдвоемъ, изъ-за куста уложатъ ихъ изъ винтовки да и оберутъ, а рабочіе, особенно съ Сабашниковскихъ пріисковъ, рдкій не несетъ съ собой золотаго песочку, припрятаннаго за шесть мсяцевъ непрестанной работы. У иного, ловкаго, рабочаго можно и сейчасъ найти съ фунтъ и боле. Съ этого грабежа и пошло у нихъ, сказываютъ, богатство. Много душъ такимъ манеромъ отправили они на тотъ свтъ. Вспоминаю это все, а самого такъ и подмываетъ посмотрть, что за люди въ этой глуши. Притушилъ свой огонь и поползъ тихохонько къ нимъ, изъ темноты-то мн видно: вижу, двое сидятъ, чай пьютъ, а винтовокъ и собакъ нтъ, еще ближе, вижу либо просто крестьяне съ покосу иль заимки, или же нашъ брать — бродяга. Я всталъ и подошелъ прямо къ нимъ: ‘здраствуйте, молъ добрые люди’. Какъ они вскочутъ, одинъ бросился въ лсъ, а другой схватилъ ножъ и прямо ко мн. ‘Чего вы испугались?— усплъ вскричать я.— Я одинъ, такой же, какъ и вы, прохожій, иду на Чикой, увидалъ огонь,— ну, и подошелъ’,— а самъ, значитъ ближе къ огню, чтобъ они не сумлвались. Ужь нашего брата сейчасъ видно. Который съ ножомъ, посмотрлъ на меня и видя, что я за человкъ, засунулъ ножъ за поясъ. ‘Пойдемъ говоритъ, присядь’. Ознакомились мы живо, они меня чаемъ попотчивали, а у меня съ деревни было малость вина захвачено, его роспили, и разсказалъ имъ, откуда я и куда пробираюсь.
— Теб, говорятъ, хорошо: доберешься до Чикоя да и за живешь паномъ, а намъ каково: скоро два года, какъ идемъ на родину, а дошли всего досюда, идти еще столько же, коли не больше.
— Да вы, нешто, не съ Кары, что больно долго въ дорог:
— Какое съ Кары!… Съ самаго Соколинаго острова {Такъ каторга называетъ островъ Сахалинъ.}.
— Да оттуда, сказываютъ, и убжать нельзя,— кругомъ вода,— какъ же вы ухитрились?
— Это врно, что хитро уйдти оттель, и кабы, значить, тамошнему караулу жилось лучше, чмъ намъ, арестантамъ, не уйтить бы ни за что, да и они, сердечные, маются тамъ, какъ и мы же,— ну, мы съ карауломъ вмст и бжали.
Дале, они мн и разсказали про свой побгъ. Отправили ихъ, изъ главнаго тамъ острога, человкъ шестьдесятъ, съ конвоемъ изъ двнадцати солдатъ при унтеръ-офицер, верстъ за 30, дрова ли рубить или доски пилить — не помню. Отправились, хлба мало, горячаго ничего нтъ ни конвойнымъ, ни имъ. Вы шли они какъ-то къ морю, видятъ, много японскихъ лодокъ у берега стоятъ,— пріхали японцы какую-то морскую капусту до бывать. А нашимъ такъ трудно было: пищу общали прислать — не присылаютъ, животы у всхъ подвело. Тутъ одинъ изъ ссыльныхъ и говоритъ:
— Эхъ, кабы воля моя, хорошее бы дло можно сдлать: и поли бы всласть, да и ушли бы съ Соколинаго.
— А что бы ты сдлалъ?— спрашиваетъ старшій конвойный.
— Да прикололъ бы японцевъ,— пищи у нихъ видно съ собой много, не на день пріхали, вишь шелашей настроили,— слъ бы въ ихъ лодки да и гайда по морю. Богъ милостивъ, куда-нибудь выдемъ на землю.
Слова эти сильно пришлись по душ не однимъ арестантамъ, а и солдатикамъ. Долго ли, коротко ли, и они поршили бжать сообща, потому что солдатамъ еще горше приходилось, чмъ ссыльнымъ. Японцевъ перекололи (ихъ было гораздо мене и безъ всякаго оружія), поли, какую провизію нашли, поклали въ лодки и — въ море. На другой же день втромъ ихъ пораскидало въ разныя стороны, и той лодк, гд сидлъ разскащикъ, посл двухъ недль плаванья удалось пристать къ какому-то берегу.
Они, оказалось, попали хоть и на китайскую землю, но близко къ русской границ. Тамъ нашлось нсколько китайцевъ, которые понимали по-русски, растолковали, какъ добраться до границы, и снабдили за два ружья, что были въ лодк, достаточнымъ количествомъ провизіи.
До границы они (ихъ было двнадцать человкъ) шли вмст, а потомъ, чтобы легче пройти, ршили раздлиться попарно. Такимъ-то манеромъ эти двое, чрезъ два года, прошли весь Амуръ, причемъ на зиму останавливались, занимаясь одинъ сапожнымъ дломъ, а другой изъ бересты длалъ туеза (бураки), корзинки и проч. За это ихъ держали, кормили, да еще на дорогу и денегъ дали. Объ участи остальныхъ участниковъ побга эти двое ничего не знали: живы ли, нтъ ли, или гд попались на дорог. Одному изъ нихъ нужно было дойдти до Енисейска,— онъ тамошній,— а другому, помнится, въ Ярославскую губернію. На утро мы попрощалась, я имъ кое-кого указалъ на Хилк, гд безопасно пристать можно, и разстались. Солнышко еще не закатилось, какъ я вышелъ на Чикой, а къ вечеру уже сидлъ съ бабой своей и водочку распивалъ въ бан. Люди говорятъ: какъ это съ Кары народъ идетъ?… Нтъ, братъ, коли съ Соколинаго бгутъ, такъ намъ и Богъ веллъ!
Этими словами закончилъ бродяга свою повсть. Отвтственности за справедливость этого разсказа я не беру на себя, но повторяю, что каторга отнеслась къ нему съ полнымъ довріемъ. При этомъ разсказ мн пришло на память нсколько случаевъ бгства изъ тюремъ, городскихъ и карійскихъ, которые я записалъ тогда же. Отчего и какъ бгутъ съ Кары, постараюсь объяснить.
Кром весьма естественнаго, въ каждомъ человк, желанія, освободиться изъ клтки, куда его запрятали, на Кар существуетъ еще одна чисто практическая причина, заставляющая каторжнаго бгать изъ тюрьмы, несмотря на рискъ быть убитымъ или избитымъ до полусмерти при поимк. Причина эта иметъ мсто не только на Кар, но и на другихъ мстахъ каторжныхъ работъ: Алгачинскомъ рудник, недавно возобновившемъ свою дятельность, куда откомандировано изъ Кары до 300 человкъ, на Сахалин и друг. Человку осужденному на 4—6 лтъ нтъ тканою разсчета подвергаться опасностямъ, во всякомъ случа неизбжнымъ при побг, ему придется посидть въ тюрьм 1 1/2—3 года, что, при небольшомъ даже терпніи, вещь возможная, остальное время срока онъ отбудетъ на Кар ‘исправляющимся’, т. е. почти свободнымъ человкомъ, а затмъ выходитъ на поселеніе, гд каждый, по собственной уже своей вол, устраиваетъ свою судьбу, и еслибы задумалъ все-таки бжать, то конечно съ поселенья во сто разъ легче. Совершенно другой разсчетъ представляется осужденному на 12—20 лтъ работъ, при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ ему придется высидть въ тюрьм половину срока, а согласитесь, что это ужасно. Прожить десять лтъ въ тюрьм рдкій можетъ, а если и живетъ, то ужь какая же это жизнь? Онъ обязательно преждевременно разрушается, часто болетъ, тупетъ и, конечно, по окончаніи всего срока, т. е. 15—20 лтъ, длается никуда негоднымъ человкомъ. Кому, побывавшему въ Восточной Сибири, неизвстенъ типъ старика-поселенца? Оборванный, безпомощный, неспособный ни къ какой работ, онъ невольно напоминаетъ старую дворную собаку, выгнанную безжалостнымъ хозяиномъ, которую никто не только не возьметъ изъ жалости къ себ, но считаетъ какъ бы обязаннымъ запустить въ нее камнемъ, или създить коломъ по старческимъ, чуть не наружу, высунувшимся ребрамъ. Такая же жизнь и поселенца-старика, надорвавшаго свои силы въ тюрьм. Правда, совершенно неспособнымъ къ работ казна даетъ пособіе, но что же это за пособіе — три рубля въ мсяцъ, когда за Байкаломъ, напримръ, хлбъ зачастую доходитъ до 1 руб. 50—1 руб. 80 коп. и боле за пудъ, не говоря, что изъ этихъ же денегъ ему и одться надо (при нашихъ-то холодахъ), и квартирку имть!? Да и эти три рубля даются только совершенно неспособнымъ работать, ихъ свидтельствуютъ въ губернскихъ врачебныхъ управахъ, причемъ скрытыя болзни, напримръ: страшные ревматизм, истощеніе силъ — сплошь и рядомъ не доставляютъ своему владльцу желанныхъ трехъ рублей. ‘У васъ у всхъ ломота!— кричитъ не въ мру блюдущій интересы казны эскулапъ.— Пошелъ вонъ!…’ И несчастный старикъ, нердко за 300—500 верстъ добредшій Христовымъ именемъ, ползетъ обратно въ селеніе, къ которому онъ приписанъ, вспоминая съ горечью слова управскаго сторожа, старика же, полегоньку поталкивавшаго его въ шею изъ присуствія: ‘И что вы за народъ чудной! Неужто не понимаете, что мы такимъ, какъ ты, свидтельства не даемъ. Кабы у тебя, къ примру, руки или ноги не было, еслибъ ребра были поломаны,— ну, такъ, а то цлый человкъ, безъ знаковъ значитъ, а лзетъ’.
И, вотъ, ‘цлый’ человкъ черезъ мсяцъ или боле, посл нечеловческихъ усилій, добирается до своего селенія.
— Ну, что,— спрашиваютъ обыватели,— свидтельствовали?
— Какъ же, свидтельствовали.
— Сколько же выдали пособія?
— Нисколько… Поглядли меня и сказали, что я здоровъ, къ пособію не подошелъ. Еслибы,— говорятъ,— у тебя ноги не было или руки, тогда дали бы, а теперь нельзя,— повторяетъ онъ, врзавшіяся въ память, слова сторожа.
— Такъ неужто-жь намъ тебя кормить еще и эту зиму? Вдь ты и то обчеству во-о-какъ въхалъ! Ступай куда хошь,— мы на тебя не работники, сами съ хлба на квасъ перебиваемся, а по весн, не плошь тебя, побираться придется. Ступай съ Богомъ.
— Куда-жь я пойду? Вдь чужаго-то старика нигд не примутъ. Помилосердуйтесь!— И старичишко валится міру въ ноги.
Міряне смущены, готовы бы поддаться доброму чувству, да, въ самомъ дл, черезъ немного времени имъ самимъ грозитъ голодъ,— куда же тутъ оставлять лишній ротъ!
— Рази такъ сдлать,— говоритъ одинъ общественникъ.— Выдадимъ ему приговоръ, отъ обчества, что старикъ онъ, молъ, хорошій поведеніемъ, только къ работ не гожъ, что все обчество удостовряетъ въ этомъ. Може съ такимъ приговоромъ пособіе выйдетъ, а какъ выйдетъ, пущай приходитъ къ намъ,— все за три рубля-то, какъ-никакъ, прокормимъ и обогремъ.
— Врно ты сказываешь, — одобряютъ многіе находчиваго оратора.— Слышишь, старикъ, какъ міръ поршилъ?
— Слышалъ, — убитымъ голосомъ отвчаетъ старикъ, все еще стоящій на колнамъ.— Да не дойти мн до города, и къ вамъ-то чрезъ великую мою силу добрелъ.
— Ну, какъ хошь, а держать тебя безъ пособія мы не согласны,— уже суровымъ голосомъ говоритъ тотъ же ораторъ.
— Давайте, что ли,— соглашается старикъ, изъ тона говорившаго понявшій, что міръ будетъ неумолимъ на этотъ разъ.— Авось добреду.
— Богъ милостивъ, добредешь. Пособіе дадутъ, возвращайся. Такъ-то лучше!— загудла толпа.
И, отдохнувши денекъ-другой, новый ‘вчный жидъ’ поплелся въ городъ, съ паспортомъ и приговоромъ за пазухой, съ двумя-тремя фунтами хлба въ дырявой котомк, съ смутною надеждой на силу мірскаго приговора.
Бываютъ случаи, что такія настойчивыя посщенія губерніи, съ приговоромъ общества, причемъ несчастный проситель перебываетъ у всего начальства, какое только существуетъ, начиная съ писца правленскаго до губернатора включительно, увнчиваются успхомъ, и обрадованный старикъ спшитъ домой, увренный, что теперь не поколетъ онъ съ холода и съ голода, но, нердко, въ такихъ странствіяхъ онъ мучительно проводитъ остатокъ дней своихъ, пока силы окончательно не измняютъ ему и онъ не умретъ, какъ бездомная собака, гд-нибудь у сельской околицы…
Вроятность такой участи, всей каторг извстной, и возможность избжать ея ловкимъ побгомъ и заставляютъ ‘долгосрочныхъ’ каторжныхъ лзть на пулю, лишиться нсколькихъ реберъ, что обычно при поимк ихъ, но тмъ не мене бжать. Какимъ образомъ они могутъ избжать этой жалкой участи, и разскажу сейчасъ, а посл перейду и въ различнымъ способамъ побговъ.
Предположимъ, удастся Ивану едорову, осужденному на 20 лтъ, бжать изъ тюрьмы и скрыться, несмотря на тщательные розыски, которые всегда ревностно производятся казаками, въ виду того, что виновные въ упуск арестанта, караульные, подвергаются строгой кар: приговариваются на нсколько лтъ въ арестантскія роты. Если этотъ Иванъ едоровъ не изъ бывалыхъ уже арестантовъ, не бродяга по призванію, какъ большинство бродягъ, то онъ старается пробраться если не до Иркутской губерніи, то хоть до пограничнаго съ ней округа (узда)
Забайкальской области — Верхнеудинскаго. Въ этомъ мст, если застанутъ его холода, онъ идетъ почти открыто, не только не боясь, что его схватятъ, но какъ бы желая этого, а такъ какъ тамъ не особенно ревностно хватаютъ бродягъ, то случается, что Иванъ едоровъ этотъ, не желая зря зябнуть, самъ заявляется въ первое волостное правленіе, гд конечно вынуждены его арестовать и препроводить въ городъ, для содержанія въ острог. На опросы онъ отвчаетъ, что зовутъ его Иванъ, отчества и фамиліи не знаетъ, гд родился и проживалъ — не помнитъ, питался подаяніемъ добрыхъ людей и какъ очутился, положимъ, въ Верхнеудинскомъ округ — не можетъ объяснить. Посл такихъ обстоятельныхъ отвтовъ пріобртаетъ онъ новое имя Ивана Непомнящаго, а такъ какъ такихъ Ивановъ многое множество во всхъ сибирскихъ острогахъ, то, для отличія, въ спискахъ ему проставляютъ приблизительно лта, и онъ обязанъ на перекличкахъ отзываться именно по этимъ лтамъ. Производство слдствія по такимъ дламъ упрощено въ Сибири до minimum’а. Земскій засдатель, ограничившись опросомъ бродяги, и затмъ о его поимк или о добровольномъ его явленіи къ властямъ представляетъ дло въ полицейское управленіе, гд только подводятъ законъ, полагающій ‘каждаго бродягу, пойманнаго въ предлахъ Сибири, по наказаніи двадцатью ударами плетей, сослать въ каторжныя работы на четыре года’. Продержавъ Ивана едорова, или, какъ теперь его называютъ, Ивана Непомнящаго, 32-хъ лтъ, всю зиму въ острог, такъ какъ, вслдствіе холодовъ, этапное движеніе зимой не производится, весной отправляютъ на Кару, гд, отсидвъ въ тюрьм года полтора или два, переводятъ его въ разрядъ исправляющихся, т. е. на волю. Такимъ образомъ длается понятнымъ тотъ, подчасъ безумный, рискъ, съ какимъ долгосрочные ршаются на побги, вдь такимъ образомъ, въ случа удачи, Иванъ едоровъ сбавляетъ себ шестнадцать лтъ работы и, отсидвъ четыре выходитъ на поселенье полнымъ еще силъ, а слдовательно способнымъ на всякій трудъ. Мн скажете вы: ‘да вдь его же узнаютъ на Кар, и онъ рискуетъ перейдти въ безсрочные?’ На это я долженъ пояснить вамъ, что еслибъ Иванъ едоровъ попался гд-нибудь по близости и былъ бы доставленъ на Кару, пока не успли казаки смниться, что бываетъ каждый годъ, а слдовательно и дло ‘объ упуск Ивана едорова такими-то казаками, находившимися тогда въ караул’, состояло бы еще въ производств, тогда въ интересахъ пострадавшихъ казаковъ — узнать и выдать его, что, однако, и тогда не легко, такъ какъ трудно предположить, чтобы казаки могли знать, что такая-то физіономія принадлежитъ именно Ивану едорову, ибо каторжныхъ на Кар до 4.000 и они ежегодно мняются: часть умираетъ, часть бжитъ, многіе уходятъ на поселенье, на Сахалинъ, командируютъ ихъ частнымъ золотопромышленникамъ и т. д., и каждый же годъ прибываетъ ихъ нсколько тысячъ. Гд же тутъ признать его въ лицо? Узнать Ивана едорова, хотя бы и черезъ нсколько лтъ, могутъ только товарищи, которые за что ни выдадутъ, да отчасти смотрителя, у которыхъ чрезвычайно развивается способность запоминать лица и фамиліи, но и т всегда длаютъ видъ, что не узнаютъ въ вернувшемся Ивана едорова, потому что, находясь безпрестанно въ сношеніяхъ съ каторгой, они не желаютъ сдлать изъ нихъ себ враговъ (что неминуемо произойдетъ, въ случа ихъ доноса), такъ какъ это, во-первыхъ, невыгодно для ихъ кармановъ, а во-вторыхъ и не безопасно: вроятность получить добрый ударъ ножомъ въ толп слишкомъ очевидна, чтобъ онъ пренебрегалъ ею. Вотъ объясненія, почему Иваны едоровы смло возвращаются къ своей aima mater, не боясь быть узнанными.
Перейдемъ теперь къ самой техник, такъ сказать, побговъ. Разскажу случай побга изъ тюрьмы. Въ 1875 году не только наше мстное, но и губернское начальство было крайне озадачено исчезновеніемъ одиннадцати арестантовъ изъ такъ-называемой ‘Новой тюрьмы’ — самой строгой и считающейся самою надежной, отчего и немногіе политическіе преступники {Сообщено въ 1878 году.} содержались тамъ. Арестанты эти исчезали тамъ постепенно, одинъ по одному, самымъ загадочнымъ образомъ. Какъ происшествіе, выходящее изъ ряда вонъ, дло это было поручено спеціально командированному губернаторомъ слдователю, который, по тщательномъ осмотр тюрьмы, не нашелъ ни малйшаго слда подкопа или взлома. Опросы арестантовъ, понятно, не повели ни къ чему. Смотритель показалъ, что имъ ежедневно производилась перекличка, посл привода партіи съ работъ, и всякій разъ, хотя конвой сдавалъ ему обратно то же количество людей, какое принималъ отъ него утромъ, онъ, длая въ тюрьм, вечеромъ, общую перекличку всмъ арестантамъ, какъ приведеннымъ, такъ и остававшимся день дома,— всегда, въ продолженіе 11-ти дней, не досчитывался одного человка. Какъ это произошло — объяснить не можетъ.— Караулъ, водившій арестантовъ на работы, показалъ, что сколько онъ принималъ отъ смотрителя рабочихъ, столько же и сдавалъ обратно, приводя въ доказательство ежедневныя собственноручныя росписки смотрителя въ полученіи, чуть не за годъ времени, сполна всхъ рабочихъ. Находившіеся же въ караул при тюрьм въ эти дни казаки весьма резонно объясняли, что въ это время бгства не было, ибо они замтили бы, еслибы кто перелзалъ черезъ ограду, или прыгалъ бы съ крыши, но что можетъ-быть смотритель давно выпустилъ арестантовъ и только теперь объявилъ, желая свалить вину на нихъ.
Словомъ, виновнаго никого не оказалось и способъ, которымъ бжало 11 чел., невыясненъ. Побился, побился слдователь, да такъ и ухалъ, ничего не сдлавъ, навлекши только на себя и на свое непосредственное начальство — губернатора — жестокую нахлобучку изъ Иркутска. Года два спустя мн пришлось бесдовать съ однимъ изъ участниковъ этого побга, вновь попавшимъ на Кару и, конечно, съ другимъ именемъ. По его словамъ, побги были совершаемы такъ: въ Новой тюрьм содержался тогда, а можетъ-быть и теперь содержится, одинъ арестантъ, прозванный товарищами, да числящійся и по спискамъ такъ, ради своего необыкновенно малаго роста и общей миніатюрности, ‘Копйкой’. Въ одно время съ нимъ сидлъ и другой арестантъ, необыкновенно ловкій и гибкій, какъ акробатъ, еще молодой, почему-то носившій прозвище ‘Жандарма’. При вид этихъ двухъ субъектовъ, одному старому ‘варнаку’ пришла мысль учинить, съ помощью ихъ, бгство en grand. О мысли этой онъ объявилъ ‘товариству’, оно одобрило и, такъ сказать, санкціонировало эту мысль. На вызовъ стараго бродяги желающихъ вмст съ нимъ попробовать счастья — бжать — отозвалось еще 10 человкъ, которые вс благополучно и бжали. Длалось такъ. Когда утромъ ‘гонятъ’ насъ на работу, то вс, отправляющіеся въ ‘разрзъ’, т.-е. на работу, выходятъ гурьбою за ворота, гд полукругомъ расположена ‘цпь’ казаковъ, строются внутри цпи, въ дв шеренги, и смотритель, вмст съ тмъ ‘старшимъ’ изъ конвоя, который имъ начальствуетъ, считаютъ ‘по головамъ’ (не поименно) число вышедшихъ арестантовъ. Сосчитавши внимательно число людей, старшей выдаетъ смотрителю записку, въ которой говорится только: ‘Такого-то числа я N N принялъ отъ смотрителя NN столько-то людей’. Вечеромъ, при возвращеніи, та же процедура. Не впуская людей въ тюрьму, тотъ же старшой и смотритель, опять ‘по головамъ’, повряютъ вмст людей, и если врно, то тогда уже смотритель выдаетъ старшому записку о полученіи имъ обратно всхъ людей. Этимъ порядкомъ и воспользовался Сизыхъ (такъ звали иниціатора этой штуки). За приличную сумму, т.-е. не боле одного рубля съ человка, онъ подговорилъ Копйку выходить каждый разъ за ворота при отправк партіи и при установк людей въ шеренги для счета. Копйка умудрялся залзать къ кому-нибудь изъ арестантовъ, у кого халатъ былъ подлиннй, между ногъ, подъ халатъ, и сидлъ до конца счета, когда раздавалась команда: ‘пошелъ’, онъ незамтно вставалъ и втирался въ массу. Такимъ образомъ смотритель и старшой, первый сдавая, а второй получая, были уврены, что вышедшихъ арестантовъ, положимъ, 400 чел., тогда какъ, считая Копйку, ихъ было 401 чел. Во время работъ, желающаго убжать товарищи передъ отходомъ скрывали куда-нибудь въ яму, нарочно выкопанную и прикрытую носилками, тачками и друг. рабочимъ инструментомъ, оставляемымъ на ночь, въ разрз. Передъ тмъ, какъ партію вести въ тюрьму, старшой на мст работы строитъ ее вновь въ шеренги и считаетъ для собственнаго успокоенія, понятно, что Копйка теперь не прячется и, съ нимъ насчитавъ нужныхъ 400 чел., конвой ведетъ ихъ въ тюрьму, гд смотритель, насчитавъ тхъ же 400 чел., спокойно выдаетъ росписку въ полученіи и впускаетъ въ ограду. Это — первая часть плана. Вторая часть заключалась въ томъ, чтобы посильне, въ случа открытія побга, озадачить и сбить начальство, выполненіе этой задачи возложено было на ‘Жандарма’. Вс камеры выходятъ дверями въ одинъ корридоръ, ведущій на дворъ. Въ каждой камер содержится до 80-ти человкъ и они имютъ общую съ сосдней печь, топки которыхъ также выходятъ въ корридоръ. Перегородки между камерами деревянныя и, для безопасности отъ огня, отдлены отъ печей кирпичами въ два ряда. Арестантики уже давно пользуются этими кирпичами, которые ими вынимаются въ экстренныхъ случаяхъ, наприм.— во время обыска, тогда мгновенно камера, въ которой находится контрабанда, какъ-то: водка, карты и проч., черезъ эти отверстія передаетъ ее въ камеру сосднюю уже обысканную, или имющую быть обысканной посл, и такъ спасается отъ погрома. Вечеромъ камеры запираются на замки и передъ запоромъ смотритель длаетъ перекличку по камерамъ, посл каковой, если вс на-лицо, запираетъ камеру и идетъ въ слдующую. Вотъ тутъ-то и нуженъ былъ Жандармъ. Онъ съ изумительною ловкостью пролзалъ въ отверстіе между печью и перегородкой не боле квадратнаго фута, въ то время, когда смотритель, повривъ и заперевъ ту камеру, гд онъ обртался, переходилъ въ другую. Въ этой другой хотя и не было арестанта, который уже бжалъ, но по счету оказывались вс на-лицо, такъ какъ Жандармъ уже былъ тамъ, откликался за него и переходилъ, какъ сосчитанный, на другую сторону. Эти штуки повторялъ онъ вс одиннадцать дней и бдный смотритель ршительно съ толку сбился, недоумвая, кто въ бгахъ и кто на-лицо, такъ какъ Жандармъ являлся сегодня то Иваномъ едоровымъ, то Семеномъ Никитинымъ и т. д., и все въ разныхъ камерахъ.
Побгъ этотъ очень остроумно задуманъ и столь же остроумно выполненъ, но еще съ большею простотой, остроуміемъ и, если хотите, дерзостью выполненъ былъ побгъ, кажется, въ 1872 году, изъ читинскаго острога содержавшимся тогда тамъ, извстнымъ всей Чит, нкіимъ Лопаницынымъ. Лопаницынъ былъ прежде рядовымъ читинской мстной команды и служилъ поваромъ у командира ея. Не понравилось что ли ему житье это, только онъ, укравъ какую-то бездлицу у начальника, сбжалъ и вскор своими необычайно дерзкими кражами навелъ ужасъ на всю Читу. Такъ онъ, пользуясь уже извстнымъ реноме, явился къ одному купцу, еврею Янкелю Потх, занимавшемуся ссудой подъ закладъ, среди благо дня, въ его лавку, находящуюся на лучшей улиц города, въ центр движенія, и преспокойно потребовалъ сколько-то денегъ,— пустяки впрочемъ,— и кое-что изъ товаровъ, объявивъ, что онъ и есть Лопаницынъ. Ужасъ Потхи былъ такъ великъ, что онъ безпрекословно отдалъ требуемое и посл того слегъ въ постель что-то мсяца на два… Лопаницына этого ловили много разъ и въ Чит, и по другимъ городамъ Забайкалья, но онъ всегда удивительно удачно бгалъ. Послдній его побгъ я и хочу разсказать. Посл поимки около Нерчинска, его, избитаго и страшно изуродованнаго, препроводили въ Читу. Пролежавъ два мсяца въ тамошнемъ полугоспитал, онъ настолько поправился, что былъ переведенъ въ острогъ, продолжая однакожь пользоваться совтами врача, который, между прочимъ, предписалъ ему длать гимнастическія упражненія. Для это его, содержавшагося въ строгомъ одиночномъ заключеніи, въ темномъ карцер, выводили подъ карауломъ на особый дворикъ, внутри острога, одну изъ сторонъ котораго, т.-е. дворика, составляла высокая ограда изъ бревенъ, врытыхъ въ землю стоймя и заостренныхъ вверху конусомъ, называемыхъ въ Сибири ‘палями’. Стна эта выходила къ оврагу, заросшему кустами, который отдлялъ городъ отъ ‘сопокъ’ (горъ), раскинувшихся почти кругомъ. На этой-то стн, вышиною до 2-хъ саженъ, и упражнялся, по совту доктора, Лопаницынъ въ продолженіе мсяца или даже боле, вколачивая между бревенъ кое-какіе, валявшіеся на двор, кусочки дерева, въ род клиньевъ, чтобы, держась за никъ, могъ подыматься онъ на рукахъ. Сопровождавшіе его караульные до того привыкли видть его лазанія, что не обращали вниманія на то, что онъ съ каждыхъ разомъ подымался по стн выше и выше, пока въ одно прекрасное утро онъ, поднявшись до самаго верха, вдругъ не скрылся изъ ихъ глазъ, спрыгнувши со стны. Дворикъ этотъ, назначенный для особо важныхъ арестантовъ, отдлялся отъ общаго двора стною съ калиткою, которая, по впуск туда арестантовъ съ караульнымъ, запиралась дежурнымъ по караулу на ключъ. Такимъ образомъ, пока несчастный караульный докричался до дежурнаго по карауламъ и объяснилъ ему, въ чемъ дло, Лопаницынъ былъ уже далеко.
Громкою извстностью въ Восточной Сибири первокласснаго бгуна пользуется, долгое время содержавшійся въ иркутскомъ острог, Паклинъ. Исторія его схожа съ исторіей Лопаницына въ томъ отношеніи, что, не будучи ни убійцей, ни поджигателемъ, онъ множество разъ бгалъ изъ остроговъ и наводилъ панику однимъ своимъ именемъ. Паклинъ, изъ мщанъ Нижнеудинской слободы, женатый человкъ, нанялся на лто къ одному изъ мелкихъ золотопромышленниковъ, по приход на работы, онъ имлъ несчастье потерять свой паспортъ, а вслдъ за тмъ его постигло другое. Изъ-за жены своей онъ крупно поссорился съ управляющимъ пріискомъ, который, пользуясь своею властью, связалъ его, какъ бродягу, и отправилъ на родину, для удостовренія его личности, оставивъ жену на пріиск. По привод на родину, мстный старшина, заполучивъ, вроятно, отъ управляющаго взятку, разсудилъ запереть Паклина, ‘покедь справка насчетъ пачпорта придетъ’, въ кутузку, или, какъ здсь называютъ, ‘каталашку’, находящуюся при волостномъ правленіи. Обиженный такою явною несправедливостью и горя желаніемъ пробраться на пріискъ за женой, Паклинъ, обладающій недюжинною силой, на третій же день выломалъ уголъ своего не хитраго острога и не только самъ ушелъ, но и увелъ съ собою другихъ тамъ содержавшихся человкъ восемь или девять. До пріиска ему не удалось дойти,— его поймали вскор и уже какъ важнаго преступника, ушедшаго со взломомъ тюрьмы, скопомъ, подговоривъ къ тому же и другихъ арестантовъ, препроводили для заключенія въ г. Нижнеудинскъ, въ острогъ, какъ въ боле надежное помщеніе, но и это не затруднило Паклина,— онъ снова бжалъ и принялся не только воровать, но и грабить на большомъ московскомъ тракт. То обстоятельство, что онъ грабилъ не въ глуши гд-нибудь, а на самомъ прозжемъ мст, обратило особенное на него вниманіе начальства, и онъ, пойманный, былъ уже доставленъ въ иркутскій острогъ. Тмъ временемъ онъ пріобрлъ громадную популярность и въ обществ, и въ каторг, и послдняя помогла ему бжать и изъ Иркутска. Это окончательно создало ему какое-то страшное имя, и онъ могъ уже продлывать такія вещи, напримръ: онъ одинъ останавливалъ обозъ, при которомъ нердко бывало десятокъ и боле возчиковъ, и взималъ съ нихъ дань, ограничиваясь, впрочемъ, весьма небольшимъ. Такъ прошло нсколько лтъ, въ продолженіе которыхъ онъ то попадался, то снова бгалъ самымъ замысловатымъ образомъ. Въ 1878 году онъ содержался въ иркутскомъ острог, въ самомъ строгомъ одиночномъ заключеніи. Окна этихъ ‘секретныхъ нумеровъ’, съ толстыми желзными ршетками, выходили на тюремный дворъ, двери же — въ корридоръ, гд постоянно находился часовой, прохаживающійся тамъ и безпрестанно заглядывавшій въ маленькія окошечки, продланныя въ дверяхъ каждаго нумера. Паклинъ изъ осторожности былъ посаженъ съ другимъ арестантомъ, еще совсмъ молодымъ, которому бжать не было никакого разсчета. Между тмъ, въ одну изъ ночей, одинъ изъ часовыхъ, стоявшихъ наружу, кругомъ острога, услышалъ какой-то шумъ на желзной крыш, точно будто кто ходитъ по ней, вглядвшись попристальне, онъ различилъ дв человческія фигуры. Тотчасъ же по тревог прибжали солдаты, кои и захватили ихъ: оказались Паклинъ и его сотоварищъ по нумеру. Послдній и выдалъ себя тмъ, что, несмотря на наставленіе Паклина идти по желзной крыш, наступая ногой только на швы листовъ, ступалъ прямо на листы, отчего произошелъ шумъ, обнаружившій ихъ присутствіе. Осмотрли камеру и нашли, что она какъ и слдуетъ на замк, когда же вошли внутрь, то увидали на потолк, около печи, квадратное, вершковъ въ 7, отверстіе. Оказалось, что какимъ-то путемъ у Паклина были ножъ, коловоротъ небольшой и гвоздь. Чтобы достать рукой до потолка, онъ стоялъ одною ногой на печномъ отдушник, одною рукой держался за верхъ печи, а другою работалъ ножомъ, вырзая изъ досокъ, покрывавшихъ бревенчатый, изъ пятивершковыхъ бревенъ, потолокъ. Вырзавши въ одну ночь эту доску, онъ воткнулъ въ нее короткій острый гвоздь и ту сторону, гд была шляпка гвоздя, намазалъ мякишемъ чернаго хлба и посыпалъ толченымъ мыломъ, затмъ съ помощью гвоздя прикрпилъ ее на мсто, такъ что, взглянувъ на потолокъ (бленый), ничего нельзя было замтить. Въ слдующую ночь, взобравшись на отдушникъ и снявши свой щитокъ, онъ коловоротомъ началъ вертть рядъ дыръ одна подл другой въ бревн, сообразно съ размромъ вырзанной доски, и такимъ образомъ въ продолженіе 10—12 дней, закрывая на день работу щитомъ, выпилилъ соотвтствующій кусокъ бревна. Отверстіе это выходило уже на чердакъ. Сначала онъ подсадилъ или врне впихнулъ въ эту дыру товарища, а потомъ съ невроятными усиліями, имя точку опоры только въ душник, влзъ самъ, оставивъ, какъ оказалось, на краяхъ отверстія куски собственной кожи и мяса. Опытные чиновники, старые сибирскіе служаки, не врили глазамъ своимъ, смотря на широкоплечаго Паклина и на дыру, въ которую онъ ухитрился вылзть.
Поговоривъ о побгахъ, поговоримъ и о преступленіяхъ, совершающихся на Кар, хотя они и не даютъ богатаго матеріала, потому что на Кар преступленій совершается мене, чмъ гд-либо. Какъ это ни странно, но это такъ. Почти два года я здсь, а случилось всего три-четыре происшествія во все это время, заслуживающихъ нкотораго вниманія. Одно изъ нихъ сильно взволновало и начальство, и каторгу, но осталось не раскрытымъ. Въ одно октябрское утро по промысламъ разнеслась всть, что нашъ главный начальникъ, завдующій, скоропостижно умеръ отъ апоплексическаго удара. Убитая горемъ, еще молодая его жена ни за что не соглашалась похоронить здсь мужа и пожелала увезти тло на родину, въ Россію. Но пока изъ Иркутска выйдетъ разршеніе на это, нужно же все-таки хоть временно, такъ какъ склепа не было, зарыть его въ землю. Мсто для могилы выбрали очень живописное, въ полугор, какъ разъ напротивъ главной улицы Средняго промысла, такъ что могила совершенно ясно видна съ него. Совершилась церемонія погребенія, часамъ этакъ къ тремъ посл обда, а на утро кто-то, случайно проходя мимо могилы, къ величайшему своему ужасу замтилъ, что она разрыта и трупъ, повидимому, ограбленъ. Дали знать властямъ, нахало ихъ пропасть, и глазамъ ихъ представилась слдующая картина: могила, несмотря на свою глубину, свыше сажени, въ мерзлой почв, была разрыта до гроба, на послднемъ въ крышк, топоромъ, проломана дыра около аршина длиной, въ эту дыру былъ вытащенъ наружу трупъ, повидимому, поднятъ до поверхности земли и раздтъ до блья и потомъ крайне небрежно брошенъ на гробъ. Не желая, чтобы вдова покойнаго узнала о такомъ поруганіи дорогаго ей тла (она къ тому же была чрезвычайно набожна), начальство, по осмотр мста преступленія, распорядилось немедленною починкою гроба, положеніемъ тла опять во гробъ и засыпкою могилы. Несмотря, что на вс эти работы были употреблены наилучшіе рабочіе, которые работали на глазахъ начальства, слдовательно, не отрываясь отъ дла, и при дневномъ свт, кончить все это дло имъ удалось только чрезъ четыре часа, такъ какъ мерзлая земля очень трудно поддавалась ударамъ кайла и лопаты. Каковы же должны быть здоровые ребята — преступники, которые ночью, безъ шума, безъ свта успли столько наработать? Отъ жены удалось все скрыть, и она спустя недли дв или три увезла тло съ собой, не подозрвая о совершенномъ надъ нимъ поруганіи. Начальство же осталось заинтересованнымъ, во-первыхъ, мотивомъ преступленія и, во-вторыхъ, открытіемъ лицъ совершившихъ его. Оказалось, что во время погребенія многіе изъ ссыльныхъ видли на немъ эполеты и между нихъ возникло нелпое убжденіе, что они изъ чистаго золота и стоютъ очень дорого, другихъ причинъ ограбленія, напримръ — мста, не могло быть, такъ какъ покойный пробылъ у нихъ очень не долго, и ни жестокостью, ни несправедливостью не отличался. Какъ я уже выше сказалъ, виновные, несмотря на усилія полиціи, остались ей неизвстными, да и каторга не знаетъ наврное ихъ,— по крайней мр, я, несмотря на довріе ко мн ‘товариства’, не могъ, кром смутныхъ указаній кое-на-кого, добиться чего-нибудь опредленнаго.
Затмъ въ бытность мою было еще два преступленія: одно изъ нихъ было убійство мужа и жены, съ цлію грабежа, виновные были открыты, а другое состояло въ тонъ, что одинъ изъ исправляющихся, возвращаясь въ пріютъ, гд онъ проживалъ мастеромъ, встртилъ мальчика, лтъ шести или семи, посланнаго матерью къ знакомымъ размнять рублевую бумажку, которую онъ и несъ въ рук, на виду, заманивъ какъ-то мальчика въ оврагъ, ссыльный, старикъ уже свыше 60-ти лтъ, отнялъ деньги, а когда мальчикъ сталъ кричать, то, схвативъ камень, убилъ его на мст. На крикъ ребенка сбжался народъ, и виновный тутъ же, съ рублемъ въ рукахъ, былъ схваченъ.
Затмъ выдающіяся происшествія были совершены не столько ссыльными, сколько ихъ конвоемъ — казаками. Одинъ изъ ссыльныхъ переводился изъ усть-карійской тюрьмы въ другую, добровольно послдовавшая за нимъ въ ссылку жена, проживавшая, конечно, на вол, узнавъ объ этомъ, захотла воспользоваться возможностью побыть съ мужемъ подольше и, явившись въ Усть-Кару, дождалась того времени, когда ея мужъ, въ сопровожденіи двухъ конвойныхъ, былъ отправленъ въ Нижнюю тюрьму, за 15-ть верстъ отъ Усть-Кары, и пошла вмст съ нимъ, разговаривая о своихъ длишкахъ. Дорога эта совершенно пустынная, частью лсистая, и въ одномъ-то перелск одному изъ конвойныхъ пришла въ голову мысль, пользуясь безпомощностью женщины, для которой закованный въ цпи мужъ не могъ представлять собою достаточной защиты, и заручившись согласіемъ другаго конвойнаго, совершить надъ ней гнусное насиліе, для чего, несмотря на ея сопротивленіе и крики, потащилъ въ чащу кустарника. Ясно, что мужъ не могъ оставаться хладнокровнымъ зрителемъ подобнаго зврства и кинулся, крича караулъ, на помощь къ жен. Какъ ни пуста дорога, но все-таки народъ по ней здитъ и ходитъ, опасаясь, что крики эти могли быть кмъ-либо услышаны, и будучи озлоблены за неудачу задуманнаго, оба конвойныхъ, бросивъ жену, кинулись къ мужу и нанесли нсколько тяжкихъ ранъ штыкомъ и прикладомъ, не обойдя ‘по пути’ и жену, которой тоже досталось. Затмъ, полумертваго, они дотащили его до тюрьмы и объявили, что дорогой онъ съ помощью жены намревался бжать, но дескать, благодаря ихъ расторопности, былъ задержанъ. Говорили они это въ разсчет, что избитый до полусмерти ссыльный не въ состояніи будетъ уличить ихъ во лжи, а тотъ между тмъ, пришедши въ чувство, усплъ, передъ смертью, разсказать врачу, какъ это все произошло. Разсказъ мужа, во всхъ деталяхъ, подтвердила и жена, тоже еле оправившаяся отъ побоевъ. Кажется, по настоянію мстныхъ военныхъ властей, дло это было замято…
Другое ‘казачье’ дло было такъ. Возвращалась съ работъ въ Среднюю тюрьму довольно большая партія арестантовъ. Вдругъ раздалось громогласное ‘ура’ всей партіи и нсколько человкъ кинулись сквозь цпь казаковъ въ кусты, растущіе у самой дороги, было произведено нсколько выстрловъ по бглецамъ, но неудачно. Моментально завдывавшій конвоемъ унтеръ-офицеръ, или по-козачьему урядникъ, командировалъ человкъ шесть въ догонку, въ лсъ, и чрезъ нсколько минутъ послышались снова выстрлы, а спустя съ полчаса времени посланные казаки вернулись, доложивъ, что видли всего одного бглеца, котораго и убили выстрломъ, другіе же трое осталась неразысканными. Трупъ былъ ими взятъ съ собою на промыселъ. По осмотр трупа слдователемъ и врачомъ, оказалась странная исторія: кром огнестрльной раны, была штыковая въ нижнюю часть живота, хотя о ней казаками заявляемо не было, причемъ врачъ заявилъ, что смерть произошла — именно отъ этой послдней, выстрлъ же былъ сдланъ не въ живое тло, а въ трупъ. Изъ этого вытекало слдующее: казакамъ удалось нагнать одного изъ бжавшихъ, тотъ, не видя возможности скрыться, остановился и повернулся къ преслдователямъ лицомъ, сдаваясь живьемъ, но эти зври, разгорячившись, сдавшагося не взяли, а преспокойно прикололи, и чтобы замаскировать безполезное и незаконное убійство, выстрлили посл въ упоръ, не разсчитывая, что наружный видъ ранъ покажетъ ихъ продлку. Такъ и случилось: энергически веденное слдствіе, несмотря на нкоторыя противодйствія военнаго начальства, заставило виновныхъ, двухъ, признаться во всемъ и подтвердить высказанное выше мнніе врача, т. е. что они убили беззащитнаго человка, не будучи вынуждены къ этому никакими резонными причинами. Говорятъ, что судъ долженъ будетъ ихъ приговорить въ лишенію правъ и въ арестантскія роты.
Вотъ вс ‘чрезвычайныя происшествія’, случившіяся въ эти два года на Кар. Если къ этому прибавить нсколько самыхъ нехитрыхъ кражъ, то сознайтесь, что для Кары, гд скучено нсколько тысячъ самаго отчаяннаго народа, притомъ голоднаго, это очень мало, и что намъ можетъ позавидовать въ отношеніи безопасности жизни самый благоустроенный городъ. Объяснять это довольствомъ всхъ обывателей, равно какъ и отлично устроенною полиціей — невозможно, ибо ни того, ни другаго нтъ.
Есть еще другое, столь же отрадное и столь же трудно объяснимое явленіе — необыкновенно малый процентъ смертности между ссыльными. По словамъ военнаго врача, практикующаго здсь много лтъ, смертность между казаками, служащими здсь всего одинъ годъ, такъ какъ они ежегодно мняются, превышаетъ смертность между арестантами. По моему, впрочемъ чисто личному, мннію, это возможно объяснить непрерывнымъ обмномъ личнаго состава каторги: ежегодно много бгутъ, ссылаются на Сахалинъ, выходятъ на поселеніе и пополняются наплывомъ свжихъ лицъ, короче сказать, большинство не успваетъ, такъ-сказать, умирать на Кар и такимъ образомъ ускользаетъ изъ-подъ контроля. Благопріятныхъ гигіеническихъ условій конечно и быть не можетъ, такъ какъ вс тюрьмы построены отвратительно, поддерживаются и содержатся еще хуже и притомъ переполнены чрезъ мру, въ тюрьм, выстроенной на 180—200 человкъ, нердко заключено 800 и боле арестантовъ!
Пища, какъ и везд въ острогахъ, плоха и однообразна. Медицинская часть въ жалкомъ состояніи: всего одинъ врачъ на шесть большихъ тюремъ, не считая громаднаго лазарета, и три или четыре фельдшера. Аптека безукоризненна по отличному качеству медикаментовъ, въ которыхъ можно отыскать самые новйшіе и дорогіе препараты, и въ то же время лазаретъ, громадное, манеже-подобное зданіе, до того ветхое, что его ежегодно капитально ремонтируютъ, а не могутъ добиться даже того, чтобы потолки не текли. Сумма ежегодно расходуемая на его ремонтъ такъ велика, что врачъ, указывая въ своихъ донесеніяхъ на это, предлагаетъ на нее выстроить новый, гораздо меньшій, но въ который онъ могъ бы безбоязненно помщать больныхъ, чего теперь онъ всячески избгаетъ, находя, что зданіе все до того прогнило и промозгло, что жить тамъ невозможно и совершенно здоровому человку, помщеніе же туда больнаго равняется смертному приговору надъ нимъ. Нкоторыя болзни, наприм. цынга, скорбутъ и т. п., длаются тамъ неизлчимыми, и только переводъ больныхъ на лто въ бараки, въ Усть-Кар, причемъ они пользуются превосходнымъ купаньемъ въ широкой и быстрой рк Шилк, помогаетъ врачу бороться съ этими упорными болзнями. Врачъ посщаетъ ежедневно лазаретъ и объзжаетъ разъ въ недлю вс тюрьмы, въ которыхъ, не желая морить людей наврное въ лазарет, онъ оставляетъ большинство больныхъ. Лтомъ онъ два раза въ недлю здитъ въ Усть-Кару, въ бараки, но тамъ, по его словамъ, присутствіе его почти лишне, такъ какъ больные на свжемъ воздух, отъ свжей пищи и купаній поправляются сами быстро. Къ сожалнію, бараки не въ состояніи вмстить одновременно всхъ людей, и врачъ, вслдствіе этого, вынужденъ, часто не дожидая полнаго ихъ выздоровленія, отправлять по тюрьмамъ и въ лазаретъ, чтобы доставить возможность и другимъ попользоваться удобствами барачной жизни.
Описавъ медицинскую часть, нужно поговорить и объ остальныхъ частяхъ нашей административной машины.
У насъ на Кар орудуютъ три вдомства, другъ другу не подчиненныя, главные представители которыхъ стремятся, каждый, занять главенствующую роль, отчего часто интересы дла страдаютъ, а слдовательно страдаемъ и мы. Наше прямое начальство состоитъ изъ завдывающаго нерчинскими ссыльнокаторжными и находящагося при немъ управленія, которое состоитъ изъ помощника завдующаго, длопроизводителя управленія и двухъ бухгалтеровъ: денежнаго и матеріальнаго, кром того, въ подчиненіи завдующаго состоятъ чиновникъ особыхъ порученій и карійскій полицеймейстеръ. Затмъ идутъ смотритель цеховъ, т. е. всевозможныхъ мастерскихъ, расположенныхъ въ Усть-Кар, гд домашнимъ образомъ изготовляется, изъ доставленныхъ подрядчиками-евреями матеріаловъ, вся одежа и обувь для ссыльныхъ: очень хлбная должность. Тамъ же, въ Усть-Кар, и смотритель запасныхъ магазиновъ, гд хранится все, доставляемое тми же евреями: должность тоже дающая хорошій кусокъ казеннаго пирога ея обладателю. Затмъ идутъ пять человкъ тюремныхъ смотрителей. и при каждомъ изъ нихъ по два и по три помощника-приставника. Этимъ персоналомъ исчерпывается наше начальство вдомства министерства внутреннихъ длъ.
Второе начальство — военное — есть командиръ сводно-карійскаго пшаго баталіона, имющаго въ состав своемъ шесть сотенъ, по числу тюремъ. Каждою сотней командуетъ особый офицеръ, у котораго помощникъ офицеръ же, а то и два.
Между завдующимъ, всегда изъ военныхъ, и баталіоннымъ командиромъ, несмотря на частую личную ихъ смну, идетъ издавна борьба о томъ, кому присвоить званіе карійскаго коменданта и сопряженную съ этимъ званіемъ власть. Борьба эта ведется съ перемннымъ успхомъ, завися отъ ихъ личныхъ связей въ Иркутск. На насъ эта борьба отражается самымъ ощутительнымъ образомъ. Сдлаютъ комендантомъ батальоннаго, онъ, видя даже въ насъ, несчастныхъ, ‘людей гражданскаго вдомства’, т.-е. ему враждебнаго, въ малйшемъ пустяк видитъ нарушеніе дисциплины и стсняетъ во внутренней нашей жизни такъ, что дйствительно чрезмрно тяжко становится, малйшее отступленіе смотрителя отъ строго-казенной формалистики непремнно привлечетъ его вниманіе и вызоветъ рядъ новыхъ строгостей по отношенію къ намъ. Дадутъ же изъ Иркутска комендантство завдующему, тотъ въ свою очередь, желая насолить ненавистному военному начальству, зорко слдитъ за точнымъ исполненіемъ устава о караульной служб офицерами и казаками и за малйшій пустякъ взыскиваетъ съ нихъ, что въ конц концовъ опять-таки отражается на нашемъ жить-быть,— казаки длаются придирчивыми, несговорчивыми на какую-нибудь льготу, напримръ — хотя на временное снятіе кандаловъ, во время тяжелыхъ работъ и т. д. въ этомъ род. Вообще, споръ этотъ о комендантств надолъ не только намъ и казакамъ, но и офицерамъ и чиновникамъ, такъ какъ и они, волей-неволей втягиваясь въ эту междуусобицу, длаютъ свое общество, и безъ того небольшое, совершенно ничтожнымъ и не знаютъ что длать со скуки.
Третье наше начальство — управляющій Карійскими, Кабинета Его Величества, пріисками горнаго вдомства. Онъ завдуетъ всей техническою стороной каторжныхъ работъ, по части добыванія золота, и знать не хочетъ другихъ двухъ начальствъ, онъ лучше всхъ обставленъ матеріально на Кар, живетъ въ лучшемъ дом, иметъ громадный доходъ, исчисляемый бывалыми людьми за два десятка тысячъ въ годъ, притомъ, какъ они, горные, выражаются, совершенно безгршный и высшему ихъ начальству отлично извстный. У него тоже цлая канцелярія своихъ горныхъ чиновниковъ, которые занимаются канцелярскою работой, или же завдуютъ веденіемъ работъ и надзоромъ за производствомъ ихъ. У всхъ существуютъ посторонніе доходы, дающіе имъ сравнительно съ нашими чиновниками возможность не только безбдно жить, но и откладывать на черный день копйку. Доходы эти возможны только при настоящемъ порядк завдыванія промыслами. Каждый управляющій кабинетскимъ промысломъ, а ихъ, кром Кары, много за Байкаломъ, работающихъ вольнонаемными людьми, составляетъ на будущій годъ смту, показывая въ ней, какое количество золота онъ разсчитываетъ намыть и во сколько обойдется это Кабинету. Основаніемъ для смты служатъ такъ-называемыя справочныя цны на рабочихъ, матеріалы, различные товары для рабочихъ и проч. Цны эти доставляются закадычными ихъ друзьями — земскими исправниками и, слдовательно, являются такими, какими желательно имть ихъ управляющимъ. Предположивъ, напримръ, намыть 25 пудовъ золота, онъ въ смт говоритъ, что это будетъ стоить, положимъ, 200 тысячъ. Смта эта всегда почему-то утверждается, во всей ея неприкосновенности, исключая разв того, что какой-нибудь управляющій покажетъ цны на что-нибудь ниже остальныхъ. О, тогда горное отдленіе главнаго управленія Восточной Сибири обязательно поправитъ смту, прибавитъ къ цн разницу и такимъ образомъ устранитъ непріятный диссонансъ въ цломъ, весьма сыгравшемся оркестр управляющихъ! Затмъ, отпустивъ управляющему просимыя имъ 200 тысячъ, начальство совершенно не входитъ, куда въ дйствительности пойдутъ они, а требуетъ только одного, чтобъ онъ вымылъ непремнно общанные имъ по смт 25 пудовъ.
Теперь ясно, какіе громадные доходы получаютъ горные чины. Онъ самъ нанимаетъ рабочихъ, самъ, если нужно, покупаетъ рабочихъ лошадей, продовольствуетъ ихъ круглый годъ и вообще закупаетъ годовую пропорцію всего для промысла, начиная отъ гаванскихъ сигаръ для себя и для зазжаго пріятеля-ревизора и кончая дегтемъ для смазки машинъ и колесъ. Поврять, повторяю, его никто не будетъ и оттого всю сумму, какую присвоятъ изъ отпущенныхъ 200 тысячъ, они называютъ законнымъ доходомъ… Это вдомство къ намъ, ссыльнымъ, иметъ только то отношеніе, что указываетъ, какую и гд работу длать, измряетъ ее и сообразно ей уплачиваетъ министерству внутреннихъ длъ нашу заработную плату, которая должна идти на вознагражденіе ссыльнымъ при выход ихъ на поселеніе. Прямыхъ столкновеній у этого начальства съ другими властями мало, и если т ссорятся съ нимъ, то главною причиной должна считаться зависть въ его житью, дйствительно княжескому, сравнительно съ бдными завдующимъ и баталіоннымъ.
Осталось еще начальство — священникъ, но такъ какъ мы его почти не видимъ, а въ церковь насъ не водятъ, то о его дятельности ничего не могу сказать, разв то, что нашими же плотниками, по его настоянію, изъ казеннаго лса, выстроена недавно новая церковь на Среднемъ промысл.
Есть еще два казенныхъ учрежденія: это — находящееся на Среднемъ промысл почтовое отдленіе, гд пріемъ и отпускъ всякаго рода корреспонденцій, и телеграфная станція на Усть-Кар. Кром того, что они дйствительно существуютъ, сообщить о нихъ ничего не могу.
Скажу теперь о положеніи ссыльныхъ женщинъ на Кар. Вс он, по прибытіи въ Усть-Кару, отправляются въ цехи, гд ихъ заставляютъ работать, шить одежду и блье для всхъ ссыльныхъ. Размры работы, сколько именно должна въ день ссыльная сдлать, зависятъ отъ смотрителя цеховъ, который, къ слову сказать, вовсе не отличается мягкимъ характеромъ и зачастую, ‘изъ собственныхъ рукъ’, наказываетъ не выработавшихъ свой урокъ. Затмъ часть женщинъ распредляется по тюрьмамъ и, какъ исправляющіяся, на вол, съ возложеніемъ на нихъ разныхъ работъ, какъ-то: мытья половъ, блья и проч. Для тхъ же работъ он командируются во вс казенные дома, ко всмъ служащимъ, а лтомъ занимаются огородными работами на тюремныхъ огородахъ и у чиновниковъ. Иногда имъ задаютъ урокъ: набрать въ лсу извстное количество ‘мангырю’ (видъ дикаго чеснока) или дикорастущей ‘черемши’. Оба эти растенія служатъ превосходнымъ противоцинготнымъ средствомъ. Кром того, опредленное количество женщинъ находится въ казарм, гд он главнымъ образомъ заняты стиркой блья на больныхъ и мытьемъ палатъ, между ними работа въ лазарет считается самою тяжелй, такъ что он предпочитаютъ даже работать въ цехахъ, подъ карауломъ, чмъ здсь, проживая на вол. Кром того, масса женщинъ, получше, разбирается чиновниками для прислуги. Вообще на Кар нтъ ни одного наемнаго слуги у чиновниковъ: начиная съ кормилицы и кончая дворникомъ, это — все ссыльные, повара между ними попадаются отличные. Каторжному выгодно служить только у нкоторыхъ чиновниковъ, которые попорядочне, тогда они дятъ ‘барское’, а свой казенный пакъ, мясо и хлбъ, продаютъ по большей части своимъ же хозяевамъ, цна пайка колеблется между пятью и восемью рублями. Большая же часть гг. чиновниковъ, кормя своихъ рабочихъ, получаютъ за это пакъ себ, не давая ничего въ вознагражденіе, пакъ же всегда охотно покупается даже мстными крестьянами, которые не занимаются, ни одинъ, хлбопашествомъ, да оно и невозможно при здшнемъ, довольно холодномъ, климат и при полномъ отсутствіи удобныхъ къ этому земель, многіе изъ нихъ работаютъ по вольному найму у управляющаго промыслами, нкоторые, имющіе лошадь идя нсколько ихъ, занимаются перевозкой казенныхъ тяжестей по тюрьмамъ, что довольно выгодно, но какъ проживаетъ большинство, ршительно не могу сказать,— для меня это всегда составляло загадку.
Нужно бы сказать нсколько словъ о время провожденіи арестантовъ въ тюрьмахъ, но съ этимъ знакомы вс, хотя бы изъ ‘Записокъ изъ мертваго дома’. Несмотря на время, прошедшее съ тхъ поръ, несмотря на разницу въ мст дйствія,— тюремная жизнь осталась такою же, какою описалъ ее Достоевскій. Псенъ каторга поетъ много, но по большей части избитыя, фабричныя, и очень немного народныхъ или своихъ, мн удалось подслушать только дв, весьма характерныя и чисто-народнаго творчества, псни. Одна изъ нихъ начинается словами:
‘Какъ въ недавнихъ годахъ,
На Карійскихъ промыслахъ
Царствовалъ Иванъ!
Не Иванъ Васильичъ Грозный,—
Инженеръ-отъ былъ онъ горный,
Разгильдевъ самъ!’ и т. д.
Псня описываетъ подробно, строкахъ въ трехстахъ, страшное и памятное для каторги время, когда еще каторжные находились въ завдываніи горнаго начальства и когда управляющимъ на Кар былъ горный инженеръ Разгильдевъ, взявшійся утроить или учетверить количество добывавшагося на Кар золота, съ тмъ непремннымъ условіемъ, чтобъ его не стсняли въ его дйствіяхъ, и дйствительно добившійся этого блестящаго результата, но какою цной?… По преданію и по разсказамъ очевидцевъ, такъ какъ это было весьма недавно, онъ забилъ плетью и розгами, въ одинъ годъ, до двухъ тысячъ человкъ, такъ что каждый разъ, когда ссыльные шли съ работъ въ тюрьмы, то непремнно несли на носилкахъ нсколько труповъ товарищей, засченныхъ на разрз. Такъ какъ забитыхъ было ежедневно очень много, то ихъ не хоронили на общемъ кладбищ, на Среднемъ промысл, потому что не успвали обвозить ихъ туда, а отвели для погребенія позади лазарета, на Нижнемъ промысл, особое мсто, которое и до сихъ поръ носитъ названіе ‘Разгильдевскаго кладбища’. Въ вышеприведенной псн эпопея эта разсказана подробно и не безъ таланта, причемъ вс тогдашніе карійскіе дятели названы своими именами. Авторомъ этой псни называютъ одного каторжнаго, по фамиліи Макева, нын уже умершаго.
Другая псня, чрезвычайно оригинальнаго, заунывнаго мотива, полная поэтической прелести, начинается такъ:
‘Какъ на дуб на высокомъ,
Надъ широкою-ркой,
Одинокій думу думалъ
Соколъ ясный, молодой.
‘Что ты, соколъ сизокрылый,
Призадумавшись сидишь,
Своими ясными очами
Въ даль родимую глядишь?’ и т. д.
Въ этой псн, подъ видомъ сокола, изображенъ ссыльный, тоскующій по родин и въ конц концовъ отъ тоски умершій. Когда ее поютъ много голосовъ, хорошо спвшихся, она производитъ потрясающее впечатлніе, особенно на новичковъ и нервныхъ людей.