Отражение в русском обществе отлучения Л. Н. Толстого от церкви, Срезневский Вячеслав Измайлович, Год: 1923 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 32 минут(ы)

Толстой. Памятники творчества и жизни. 3

Редакция В. И. Срезневского

Кооперативное т-во изучения и распространения творений Л. Н. Толстого.

Москва—1923.

ОТРАЖЕНИЕ В РУССКОМ ОБЩЕСТВЕ ОТЛУЧЕНИЯ Л. Н. ТОЛСТОГО ОТ ЦЕРКВИ.
(По сведениям департамента полиции.)

Отлучение Толстого от церкви представляет собою один из самых ярких моментов в истории отношений к нему русского общества. До того времени эти отношения никогда не проявлялись так резко и так напряженно. Знакомство с идеями Толстого шло медленно и постепенно через многочисленные ‘подпольные’ литографированные и гектографические копии его творений, через заграничные, контрабандой провозимые в Россию издания,— и несомненно писания эти производили глубочайшее впечатление на современников. Изменяя в корне мировоззрение одних, образуя из них ряды убежденных последователей нового учения, они одновременно и отвращали от великого писателя людей, слишком формально смотревших на религию и за обрядовой внешностью забывавших ее сущность и главное ее значение в жизни человека. Но это влияние и в ту, и в другую сторону шло до этого времени исподволь и незаметно, хотя безостановочно. Акт 20—22 февраля 1901 г. был неожиданным взрывом, потрясшим не только верхний слой русской интеллигенции, но, можно сказать, весь русский грамотный народ. Гонимый от сильных мира сего, выступивших с грозной анафемой, Толстой для людей близких к его взглядам, уже хорошо сознавших свою рознь с господствующей церковью, стал мучеником за свои убеждения, за открытую, явную проповедь своей веры и за порицание пороков православной церкви,— и преклонение их перед ним вспыхнуло еще ярче и напряженнее, чем прежде. Но и не одних его последователей взволновал этот жестокий, пахнувший средневековьем акт,— и для людей, хотя и мыслящих, но относящихся безразлично к религии, и даже для той толпы, которая всегда далека от вникания в глубины души,— для всех них Толстой вдруг выдвинулся, как что-то громадное, невиданное, привлек к себе их внимание, заставил задуматься над чуждыми и ненужными им до сего времени вопросами. Неискренно и холодно написанные официальными представителями г церкви слова неожиданно для их авторов разбудили спящий муравейник и произвели целый сдвиг в миросозерцании масс.

Важность этого момента была очень учтена тем государственным учреждением, которому тогда была вверена забота по наблюдению за отношениями русского общества к современному строю и за колебаниями его настроений. Не довольствуясь обычной слежкой за самим Толстым и теми лицами, которые входили с ним в непосредственные соприкосновения, департамент полиции нашел необходимым всестороннее обследование отношений представителей русского общества самых разнообразных слоев к синодальному акту, и с этой целью произвел перлюстрацию целого ряда писем лиц, никакого прямого касательства к Толстому неимевших. И вот, благодаря работе чинов департамента полиции, получилась яркая сконцентрированная картина разнообразных проявлений того настроения, которое охватило нашу интеллигенцию, по преимуществу служилое, так сказать, сословие, чиновный мир Москвы и Петербурга, в связи с отлучением Толстого.

В приводимой ниже департаментской сводке, которая несколько лет назад в копии была предоставлена Рукописному Отделению Библиотеки Российской Академии Б. И. Николаевским, мы находим множество отзывов о синодальном акте и о святых отцах, наложивших на Толстого отлучение, и о их вдохновителе в этом деле, обер-прокуроре синода К. П. Победоносцеве, и о Толстом, вообще. Несмотря на по большей часта отрицательное отношение к мировоззрению Толстого и его религии, почти во всех письмах явно бросается в глаза порицание деяния синода, и акт отлучения изображается, как нечто несвоевременное, ненужное, глупое и вредное для крепости и силы церкви. Думается, что для рядовой интеллигенции такое отношение было именно самое характерное, и работа департамента полиции дала точное изображение впечатлений современников великого человека, когда над его головой неожиданно загремела анафема.

Чтобы полнее и нагляднее представить эпизод отлучения Толстого, печатаем здесь в приложении Определение святейшего синода от 20—22 февраля, по тексту, который был в первый раз напечатан в официальном издании ‘Церковные Ведомости, издаваемые при святейшем правительствующем синоде’, No 8, от 24 февраля 1901 г., стр. 45—47, а затем был перепечатан почти во всех русских газетах и журналах. Конечно, для полноты следовало бы здесь поместить и знаменитый ответ Толстого, но мы воздерживаемся от этого, с одной стороны из-за недостатка места, с другой — в виду того, что в настоящее время он стал относительно хорошо известен и по XII-му изданию сочинений Л. Н. Толстого (гр. С. А. Толстой) и по ряду брошюр, напечатанных в 1901 г. и в послереволюционное время {Это суть: Л. Н. Толстой. I. Ответ синоду. II. Как читать евангелие и в чем его сущность. No 3. Книгоиздательство ‘Обновление’. СПБ. 1906.— Толстовское Общество в Москве. Серия сочинений Л. Н. Толстого, запрещавшихся цензурой. Под редакцией В. Ф. Булгакова. No 11. Л. Н. Толстой. Ответ синоду. Задруга. М. 1917 г.— Библиотека ‘Толстовиана’, под ред. Б. С. Бондарского. No 1. Л. Н. Толстой. Ответ синоду. Книгоиздательство ‘Звезда’, H. Н. Орфенова. М. 1917.— Л. Н. Толстой. Ответ синоду. Ответ Л. Н. Толстого на определение синода об отлучении его от православной церкви. С прибавлением самого определения синода с посланием синода чадам православной церкви. Издание ‘Посредника’ No 1176. (М. б. о. г.).— Голос Толстого. Ответ синоду. Издание ‘Единения’ под ред. В. Черткова. No 4. Не в силе бог, а в правде. Издательство ‘Солдат-Гражданин’ (М. б. о. г.). Во всех этих изданиях был воспроизведен и текст определения синода, но везде с ошибками.}, а ранее за границей {Нам известны следующие отдельные издания: Rponse au Synode Par Lon Tolstoy. Ответ Л. Н. Толстого на постановление синода от 20—22 февраля 1901 г. и на полученные по этому поводу письма. 2-е приложение к No 13 ‘Свободной Мысли’. Onex pr&egrave,s Gen&egrave,ve, (1901).— Л. Н. Толстой. I. Ответ Л. Н. Толстого на постановление синода от 20—22 февраля 1901 г. и на полученные им по этому поводу письма. II. Царю и его помощникам. Издание ‘Свободной Мысли’ no 9. Onex pr&egrave,s Gen&egrave,ve. 1901 — Листки Свободного Слова. Повременное издание под ред. В. Черткова. No 22. Ответ синоду Льва Николаевича Толстого. Не в силе бог, а в правде Издание ‘Свободного Слова’. No 59. A. Tchertkoff. Christchuroll, Gants, England. 1901.— Граф Лев Толстой и святейший синод. Берлин. Издание Гуго Штейниц, 1901 (кроме ответа синоду и текста отлучения в этой книге находится: Письмо гр. С. А Толстой к обер-прокурору и митрополитам, Возражение Сергия, ямбургского епископа, Л. Н. Толстому и ответ В. Скворцова Л. Н. Толстому).}. В России Ответ в 1901 г. был известен в списках и механических воспроизведениях, некоторые духовные издания воспроизвели его на своих страницах в Сопровождении особых критических статей {См. ‘Миссионерское Обозрение’, No 6 (‘Новая исповедь’ графа Л. Н Толстого’). ‘Церковный Вестник’, No 27, стр. 857—861 (в сопровождении статей: ‘По поводу ответа синоду гр. Л. Н. Толстого’ митр. Антония, ‘Мысли православного епископа по прочтении новой исповеди гр. Л. Н. Толстого’ Сергия, еп. ямбургского, ‘Несколько слов по поводу толков об отлучении гр. Льва Толстого от церкви’ свящ. Вл. Бабура), сборник В. М. Скворцова. ‘По поводу отпадения от православной церкви гр. Л. Н. Толстого’. (СПБ. 1901).}, попытки некоторых изданий перепечатать его без таких статей были не допущены.

Рукописи ответа в большей своей части хранятся в Библиотеке Росс. Академии Наук. Их восемь редакций (одна из них в обрывке). Первоначальное заглавие ‘Моим, скрывающим свое имя, корреспондентам-обвинителям’, 5-я и 6-я редакции носят название — ‘Ответ моим корреспондентам’, 7-я и 8-я — ‘Ответ на постановление синода от 20—22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма’. Ответ Л. Н. Толстой писал с 24 марта 1901 г. (дата первой редакции) по 4 апреля 1901 г. Записей о писании ответа в дневнике очень немного (вообще записи за март шли с перерывами). О самом событии под 19/III Л. Н. Толстой отметил: ‘за это время было странное отлучение от церкви и вызванные им выражения сочувствия’. В этот же день у него выписаны из Кольриджа те слова, которые потом он поставил эпиграфом в Ответе {Во всех вышедших в России изданиях ответа, за исключением напечатанного под редакцией Б. С. Боднарского, в ‘Миссионерском обозрении’ и в ‘Церк. Вестнике’ эпиграф этот отсутствует.}: ‘Как надо помнить и не забывать то, что сказано Кольриджем, что тот, кто любит христианство более, чем истину, очень скоро будет любить свое исповедание или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя более, чем все на свете. Не who loves Christianity better than truth, proceeds to love his own church or sect better than Christianity and ends in loving himself better than all {Эта выписка не вполне точна.}. Это самый существенный ответ тем, которые боятся отказаться от божественности Христа’.

В. Срезневский.

Отлучение графа Л. Н. Толстого от православной церкви. Его литературная деятельность.

Из переписки русской интеллигенции как столичной, так и провинциальной, можно было выяснить, что до гласного печатного обсуждения меры св. синода большинство общества не было на стороне высшего духовного управления и поспешило осуждением этой меры.

К митрополиту Антонию {Антоний, в мире Андрей Васильевич Вадковский (род. 1846, умер 1912), духовный писатель, доктор церковной истории, доктор Кембриджского и Оксфордского университетов, с 1898 г. митрополит С.-Петербургский и Ладожский, с 1900 г. первенствующий член св. синода.} писала начальница Родионовского женского института в Казани М. Л. Казем-Бек {Мария Львовна Казембек, вдова гофмейстера Александра Александровича Казембека, рожденная Толстая (р. 1855 г.), начальница Казанского Родионовского института с 1899 по 1904, затем начальница Петербургского Елизаветинского института.}: ‘Как жаль, что отлучение Толстого совершилось… Послание синода написано и мягко, и даже симпатично, но все же несвоевременно. Зачем прибегать к мерам, которые приводят к обратным результатам, и вместо того, чтобы укреплять церковь, расшатывают ее’.

От митрополита Антония последовал ответ: ‘Я с вами не согласен, что синодальный акт о Толстом может послужить нс ‘разрушении Церкви. Я, напротив, думаю, что он послужит к укреплению ее. С окончанием поста, я думаю, все толки по этому делу прекратятся, и общество со временем будет благодарить синод, что он дал ему тему, которая заняла его на все скучное для него великопостное время. С толстовцами завязалась у нас подпольная полемика. Они бьют нас сатирами и баснями {Намек на ходившие тогда по рукам басни — о семи голубях, под которыми автор разумел семь иерархов, подписавших послание синода, и другая ‘Ослы и лов’, менее известная. Первая, довольно остроумная басня на памяти у всех, переживших отлучение Толстого, она начинается такими словами:

Чем дело началось, не помню, хоть убей,

Но только семь смиренных голубей,

Узнав, что лев блюсти не хочет их обычай,

А вздумал,— дерзость какова!— жить на подобье льва,

Решили отлучить его от стан птичьей…

(напечатана в Листках ‘Свободного Слова’ No 23 Christchurch 1901 и в женевском журнале ‘Свободная мысль’). Басня ‘Ослы и Лев’ была напечатана в журнале ‘Свободная мысль’, 1901, 14, стр. 223—224 (‘В одной стране, где правили ослы, лев завелся…’ — В ответ на первую басню в ‘Миссионерском обозрении’ (июнь 1901 г.) была напечатана ‘Новая басня’ ‘Волк в ошейнике’ (нач. ‘О толстом волке мой рассказ…’).}, и у нас нашлись тоже свои сатирики, хотя и не совсем удачные. На этом поприще мы не подготовлены бороться. Война создаст или вызовет таланты. Первоначальный трагизм заменился, пожалуй, комизмом, а победа будет все же на стороне церкви’.

В свою очередь, госпожа Казем-Бек отвечала на эти замечания: ‘Я вовсе не поклонница идей Толстого, но скажу вам только две вещи: 1) мне рассказывали из довольно верного источника следующее: лет 12—15 тому назад, когда Толстой впервые публично отрекся от православия, от веры в Христа—бога и от церкви, в кружке покойного государя некто сказал, что в сущности Толстой подлежит отлучению. На это Александр III ответил: ‘ну, уж нет, мученического венца я на него не надену’. 2) В вашем письме сквозит насмешка над ‘обществом’, которое из синодального акта сделало себе забаву на ‘скучное великопостное время… ‘То, что не было в Петербурге ни одного дома, где не происходило бы жарких дебатов на эту тему, вы, повидимому, считаете забавным и даже комичным. В ваших устах меня это удивляет… Стало быть, ‘общество’ и ‘весь Петербург’ (да и вся Россия) не достойны внимания… Это не люди, не души…’.

На другой день после опубликования приказа ев. синода о Толстом, генерал-ад’ютант Н. П. Игнатьев {Николай Павлович Игнатьев, генерал-ад’ютант, генерал от инфантерии, известный государственный деятель царствований императоров Александра II и Александра III (род. 1832, ум. 1908).} писал супруге в киевское имение: ‘Послание ов. синода о признании графа Л. Толстого не православным, т. е. стоящим вне нашей церкви, составлено в очень умеренных выражениях (многие находят слишком слабым), не соответствующих духу нашей христианской православной церкви, молящейся о грешниках, а не преследующей их, как католическая. Нет, это публичное заявление синода едва ли своевременно, и в глазах легкомысленных и заблужденных людей только увеличит, пожалуй, значение Толстого и враждебность к строю церкви православной’.

В тот же день, 26 февраля, писал также юрисконсульт кабинета его величества Н. Лебедев {Николай Алексеевич Лебедев.}: ‘Прочитал сейчас указ синода о Толстом. Что за глупость. Что за удовлетворение личного мщения. Ведь ясно, что это дело рук Победоносцева, и что это он метит Толстому. При жизни императора Александра 111 он добивался чего-либо подобного. Александр III, как глубокий государственный человек, говорил, что ‘Толстой добивается ореола мученика за идею, но я ему не дам’. Он запрещал притеснять Толстого, сам читал его сочинения. Теперь что же. Может быть, десятки тысяч читали запрещенные произведения Толстого в России, а теперь будут читать сотни тысяч. Прежде не понимали, его лжеучений, а синод их подчеркнул. По смерти похоронят Толстого, как мученика за идею, с особой помпой. На могилу его будут ходить на поклонение. Что меня огорчает, так это отсутствие в епископах духа любви и применения истин христианства. Толстой пишет более 10 лет в духе обличения церкви от уклонения заповедей Христовых. Что же они его не усовещевали? Почему они не беседовали с ним и не старались путем увещевания обратить его на путь истины? Они наряжаются в богатые одежды, упиваются и об’едаются, наживают капиталы, будучи монахами, забывают о бедных и нуждающихся, они еретики, не соблюдая делом учения Христа. Если Толстой виновен в искажении учения Христа словом и учением, то он чист делом. Соблюдает это учение в поступках и применяет его, помогая ближнему. Они, же удалились от народа, построили дворцы, забыли келии, в которых жили Антоний и Феодосий и другие святители. Они служат соблазном своим распутством, об’ядением и пьянством. ‘Дом мой домом молитвы наречется’, вы же сделали ого вертепом разбойников. Народился новый тип священника-чиновника, который смотрит на дело, как на службу, и только заботится о получении денег за требы. Все это горько и прискорбно. Говорят, что Толстой писал государю по поводу молокан и духоборов {О молоканах, по поводу отнятий у них по распоряжению власти детей, Л. Н. Толстой писал государю дважды — 10 мая 1897 г. и 19 сентября 1897 г. и достиг того, что дети были возвращены родителям.— О женах духоборов, которые просили разрешить им вернуться из Канады к их мужьям, сосланным в Якутскую область, Л. Н. Толстой ходатайствовал перед имп. Николаем II в письме 7 декабря 1906 г. и результат был тоже положительный.}. Говорил в письме, что государь молод и находится под влиянием добряка и добродушного Сипягина {Сипягин, Дмитрий Сергеевич (род. 1853, был убит 2 апр. 1902), министр внутренних дел при имп. Николае II (с 1899 г.).} и хитрого зловредного царедворца Победоносцева. Письмо произвело сильное впечатление. Победоносцев рвал и метал. Вот его месть. В ‘Маленьких письмах’ Суворин {А. С. Суворин в своих ‘Маленьких письмах’ (‘Новое Время’ от 26 февр. 1901 г., No 8980, письмо CDIX) говорит о влиянии на нас душ великих писателей: ‘И с великими душами ничего не поделаете. Никакой власти над ними нет’. Если можно еще сочетать эти слова с напечатанным накануне посланием синода, то во всяком случае язычниками гонителей Толстого он не называет, он вспоминает классических писателей греков и римлян в отношении их воздействия на нас: ‘и добро бы еще христианские это души были’,— говорит он,— ‘а то ведь язычники, и эти-то языческие души нами распоряжаются и нам повелевают. Какие-то Гомеры, Виргилии, Горации, Овидии Назоны, никакого у них титула, а власти более, чем у цезарей’.} намекает о Толстом и называет его гонителей язычниками. Правда, что это не заповедь Христа, а учение язычества’.

К Н. П. Агапьевой {Об Агапьевой никаких сведений нет.} в Тифлис писали 26 февраля из Петербурга: ‘Никто не мог предполагать такой комедии, как официальное отлучение Л. Толстого от церкви. Осрамили Россию на весь мир. Как бестактно в политику вносить личные счеты, это личная месть Победоносцева за то, что Толстой осмеял его в ‘Воскресении’ {Л. Н. Толстой в своем романе ‘Воскресение’ дал довольно близкий к действительности портрет Победоносцева в лице важного чиновника духовного ведомства Топорова, к которому Нехлюдов обращался с ходатайством о сектантах.}. Я просто постичь не могу, как все же умный такой господин не мог, как следует, оценить эту меру. Вот до чего доводит личный характер в делах, касающихся всего государства. Что собственно, хотели сделать этим отлучением. Ведь, если, как говорится, сделано это ‘к вразумлению заблуждающихся’, то разве этой мерой можно этого достигнуть. По-моему, они сыграли лишь в руку Толстому. Это лишь поведет к новому пробуждению особенного интереса к его произведениям, и большинство перечитает их. А посмотри, как все отлучение носит личный характер. Ясно, что старались, главным образом, уколоть самого Толстого. В особенности великолепно это: ‘свидетельствуя об отпадении его от церкви, вместе и молимся’. Настоящее иезуитское ‘и’. Прямо скандал на весь мир’.

К его прев-ву Д. А. Хомутову {О Д. А. Хомутове никаких сведений нет.} в Москву, писал 26 февраля H. М. Павлов {Повидимому, это Николай Михайлович Павлов (р. 1836, ум. 1906), писатель славянофильского толка, писал под псевдонимом Бицына. Деятельность его относится к 1870— 1890 г.г. (первые его статьи были напечатаны в Русской Беседе 1858 г.). См. Руский Архив, 1906, кн. 4, стр. 641—468 (некрологическая статья Ю. Бартенева), Моск. Вед. 1906, No 64666.} из Петербурга: ‘Говорю без преувеличения: в Русской истории, со дня учреждения синода., не было более значительного и чреватого отрицательными последствиями факта, как робкая анафема, наложенная Синодом на Толстого. Как нарочно случилось: на открывшейся выставке картин на Большой Морской главную атракцию производит Репина портрет Льва Николаевича {На передвижной выставке в Петербурге 18 марта перед портретом Л. Н. Толстого работы И. Е. Репина, ныне известным под названием ‘На молитве’ (подлинник его в Музее Александра III, авторизованная копия в Толстовском музее в Петрограде) произошла совершенно неожиданная изумительная манифестация. По словам Петербургских Ведомостей, при единодушных и восторженных аплодисментах подножие портрета было украшено живыми цветами, в изобилии принесенными публикой. То же повторилось и в следующее воскресенье при закрытии выставки еще в более грандиозных размерах: вся рама портрета по чьему-то предложению была мгновенно декорирована цветами, а с галлереи и с лестницы, ведущей в зал, посыпался дождь цветов. Тут же было решено послать телеграмму Толстому, в которой он был назван ‘дорогим учителем’.}: во весь рост в рубахе крестьянской и босоногий,— а внизу подпись: ‘приобретено для Музея императора Александра III’. А публика толпится у этого портрета и смеется (конечно, не над графом) — вот, дескать, он — отлученный…. Я просто (верите ли) краснею за Победоносцева, и после инцидента с этим ‘отлучением’ уж в конец понимаю ту его ‘импотенцию’ относительно верного понимания общего строя (или, пожалуй, нестроения), о чем всегда относительно его говорил мне еще Ив. С. Аксаков. Чем именно поразило меня ‘заботящихся о православных чадах’, отлучение Толстого ‘смиренными’ — и перечислить вам затрудняюсь. Во-первых, уж знал, молчал бы этот правительственный ‘орган’ о своем отождествлении и не тождестве с церковью,— а тут первый еще раз в Петербургский период сам напрашивается торжественно на этот вопрос: кого из себя творит. Во-вторых, что за робость… quand mme в отлучении! право недостает форменного же приказа молить в церквах на ектениях об обращении графа Толстого. В третьих, практическое достижение цели и целей на деле, обратно противоположных имевшимся в виду…— полнее дискредитирование в публике этих ‘сановитых и преподобных мнихов’ и т. д., и т. д. без конца. Но главное: симптом это безнадежный, отнимающий бесповоротно всякую надежду и возможность избавления от той ‘императивной точки зрения’, которую себе усвоил петербургский период, как сам свой, верующий в себя. Явное дело, тут с одной стороны, полная несостоятельность фактическая, а с другой стороны — полное же неведение о своей несостоятельности…’.

Директору киевской II гимназии А. А. Попову {Попов, Алексей Алексеевич.} сообщал В. Попов {Вероятно, Попов, Владимир Алексеевич — преподаватель математики и физики в II-ей СПб. гимназии.} из Петербурга: ‘Отлучение гр. Толстого оказалось выстрелом по воробьям. Высшие классы хохочут, а низшие не понимают и не дают себе отчета. В ответ на отлучение гр. Толстой составил завещание, в котором приказывает похоронить себя без всяких обрядов. Таким образом, создается место для паломничества. В Москве парадный выход из дома Толстого сопровождается толпою, которая ему оказывает знаки уважения и почтения. Что же касается смиренных с их наставителей, то, право, лучше было бы им обратить свои взоры на эксплоатацию бога и православной веры разными проходимцами из чиновников’.

В московском обществе также замечалась тенденция против состоявшегося отлучения. 26 февраля писали к управляющему Тамбовской казенной палатой {Кутлер, Павел Николаевич — управляющий Тамбовской казенной палатой, впоследствии директор департамента государственного казначейства.}: ‘Публичное предание анафеме славы и гордости России, гр. Толстого (появившееся так не кстати именно теперь), какой позор для нас. Ведь заграничную прессу не заставишь молчать, едва ли Толстой потеряет больше от того, что его отлучила церковь, чем последняя от того, что Толстой давно отлучил ее и от себя и от миллиона своих единомышленников’.

В этот же день П. Коломнин {Коломнин, Павел Петрович, чиновник особых поручений министерства финансов, директор московской сберегательной кассы.} писал из Москвы к ее прев-ву Е. П. Коломниной {Коломнина, Елена Петровна.} в Петербурге: ‘Об’явление св. синода о Толстом крайне бестактно. Что-нибудь из двух: или сошли его, как и всякого другого, на покаяние и увещание в монастырь, или пренебреги, ибо то, что писал Толстой в ‘Воскресении’, до такой степени пошло, что мало-мальски неглупый человек плюнет и только, а идиоты и без Толстого всегда пробавляются плоскими суждениями о религии. Нет ничего ведь легче, как высмеять символизм. Мне кажется, что это послание сделает только то, что теперь все чинушки бросятся доставать заграничные издания Толстого, ибо запрещенный плод всегда сладок, а другие станут говорить, что возвращаемся чуть ли не к инквизиции. Вообще, пойдут вкривь и вкось толковать и шуметь, а студенты, конечно, в особенности. Не следовало, не следовало. А вот, что Толстого могут убить пейзане, так это, пожалуй, случится. Послание это, понятно, дойдет до них, но в искаженном виде, и, вместо молитв за него, наверное примешают, что он против царя-батюшки. Да и без этого придут и спросят: ‘что же по-твоему, ваше сиятельство, бога-то нет’? Что останется ответить ему, если желает остаться последовательным. И, если ответит, что нет, то гроша не дам, что и придушат. Не Победоносцев ли это измыслил’.

‘В Москве,— сообщали В. А. Тернавцеву {Тернавцев, Валентин Александрович, в то время редактора журнала ‘Русская Беседа’, чиновник синодального ведомства, впоследствии управляющий синодальной типографией. Им составлены школьные пособия для изучения родного языка: ‘Наша школа’ и ‘Наука слова’.}, в Петербург,— акт св. синода не вызвал сочувствия ни среди верующих интеллигентов, ни среди православных христиан, и обнаружил такую путаницу понятий и такое непонимание христианства, что приходится только удивляться, как люди невнимательны к самым коренным вопросам веры и жизни. Либеральные интеллигенты, которые очень недовольны отлучением Толстого от церкви, указывают на то, что синод, если бы его члены были проникнуты христианской любовью, никогда не поступил бы таким образом и говорят, что наш великий романист,— лучший последователь Христа, чем те, кто его отлучал. Среди них акт синода вызвал озлобление против церкви и еще большее сочувствие Толстому. Верующие говорят, что митрополиты должны были признать к себе Толстого и для всех ведомо, узнать о его верованиях и убеждениях. Теперь же он отлучен на основании сочинений, которые в России даже и не напечатаны и мало кому известны. Отлучение повело к тому, что средняя публика раньше мало знавшая Толстого, как противника церкви,— познакомится с его сочинениями и вряд ли почерпнет для себя что-нибудь назидательное. Наконец, для самого Толстого этот акт не имеет ровно никакого значения, он на него совсем не обращает внимания. В глазах же публики вообще, Толстой сделался еще популярнее и ему устраиваются всевозможными способами овации’.

А Коваленская {Коваленская, Александра Григорьевна, член распорядитель комитета но устройству народных библиотек-читален Общества распространения полезных книг в Москве.} в письме к Е. К. Нечаеву {Об Е. К. Нечаеве сведений нет.} в Самару, подтвердила эти сведения: ‘Теперь на поверхность всплыл Толстой с его бесчисленными поклонниками. Никем и никогда, кажется, публика не занималась так упорно и продолжительно. На выставке картин в Петербурге портрет Толстого завалили цветами, а здесь он сидит в своем доме, который буквально осаждают поклонники и заваливают письмами и телеграммами со всех концов России и Европы. И вот из популярного и любимого писателя он сразу превратился во всеобщего героя и мученика и, конечно, вое, что есть несостоятельного в его теориях, теперь уже сделалось предметом своеобразной веры и поклонения. Странно, что целое собрание мудрых старцев не предусмотрело такого простого и несомненного последствия’.

Проживавшей в Женеве А. А. Громек {Об А. А. Громек сведений нет.} писала знакомая из Москвы: ‘Толстой, надо думать, становится демагогом. И хорошо же, значит, понимает правительство положение вещей, когда решается в такое время на величайшую глупость — его отлучение. Я слышала от одной подмосковной сельской учительницы, что мужики об’ясняют это отлучение так: ‘это все за нас, он за нас стоит и заступается, а попы и вз’елись на него’.

Публицисту А. С. Ланде {Александр Соломонович Ланде, писавший под псевдонимом Изгоева (р. 1872 г.), член ‘Союза освобождения’ редактор конституционно-демократической газеты в Одессе ‘Южные Записки’, сотруднике ‘Речи’, ‘Русской мысли’, один из участников сборника ‘Вехи’ (1909).} в Одессу, сообщали из Севастополя: ‘Провинция наложила на людей свою печать: уменьшила чуткость, гнев, тог гнев, который называется ‘святой ненавистью’, подорвала силы. Поэтому, например, последние события скользят у них как-то на поверхности души, не задевая ее глубоко и больно, но отлучение Толстого от церкви встречено с единодушным осуждением даже в среде военных,— как моряков, так и армейцев’.

Из Казани писал А. Рождественский {Об А. Рождественском сведений нет.} к священнику Иоанну Соловьеву {Соловьев, Иоанн Ильич — священник при имп. лицее цесаревича Николая в Москве, магистр богословия, редактор-издатель духовного богословско-апологетического журнала ‘Вера и Церковь’. В кн. 4 за 1901 г. этого журнала была напечатана по поводу отлучения Л. Н. Т-го обширная статья его ‘Послание св. синода о графе Льве Толстом (опыт раскрытии его смысла и значения) и отд. М. 1901.} в Москву: ‘Синодальное послание мне, как и большей части общества, не симпатично, и я не могу ему сочувствовать. Толстой отлучен от церкви. Кем? Пятью архиереями. Разве они представляют голос церкви? Нет, тысячу раз нет. В древней церкви каждая ересь обсуждалась на соборах, где давалось слово той и другой стороне. А дали ли это слово Толстому и всем его почитателям?.. Нет. Мало этого. Его осудили за сочинения, которые известны только самому незначительному количеству лиц. Почему его сочинения печатаются за границей? Почему их не печатают в России? Если в них одна ложь, то этой лжи нечего бояться. Ложь не в состоянии устоять в борьбе с истиной. Торжество христианства над язычеством служит верной порукой. Я никогда не могу примириться с тем духовным гнетом, под которым находится у нас живое слово. И в этом величайшее зло. Мы до сих пор еще не научились ценить убеждения других людей. От Толстого требуют покаяния. Да, ведь, если бы он покаялся или точнее подчинился требованию синода, он солгал бы, он отказался бы от своих убеждений, стоивших ему целой жизни. Пусть эти убеждения ложны — все равно. Раз в чем убежден, от того нельзя отказаться. Прикажите мне, например, смотреть на отлучение Толстого глазами синода или, вернее, пяти архиереев. Я не могу нравственно, и если бы меня за то отлучили от церкви, я все равно не в состоянии согласиться: я бы солгал. А ложь хуже всего. Если я ошибаюсь, то пусть за то меня судит сам бог. Я люблю Толстого за его искренность, правдивость, за его образцовую жизнь. Я не разделяю некоторых его воззрений, но в то же время я нахожу в его сочинениях столько правды, столько света, сколько не найдешь их во всей нашей захудалой богословской литературе. Я читал все до единого его сочинения. Некоторые его суждения меня коробят и даже возмущают, но за то многие другие умоляют. За первые пусть его судит бог, а не я ничтожный. Не вижу я никакой цели в отлучении: Толстого оно не может расположить к церкви. Для других. Но других это только расположило к Толстому. Для чего же отлучение? Я нахожу, что наш синод и многие духовные лица ведут себя крайне бестактно, подрывая тем и без того ничтожный авторитет. Один казус в Московском обществе трезвости чего стоит. И после того вы хотите, чтобы наше общество было на стороне синода. Теперь вы поймете, почему я не могу писать о Толстом. Я пишу о нем для себя, но пишу правду. А эту правду не позволял говорить в печати’.

В письме из Твери к генералу С. Г. Савонько {Савонько, Степан Георгиевия — отставной ген.-майор артиллерии (ум. 29 авг. 1905 г.).} в Петербург, высказана мысль, что ‘синод своим обращением только более форсу придал Толстому: вступил с ним в какую-то полемику вместо того, чтобы на основании существующих у нас законов, просить государя о предании Толстого церковно-уголовному суду, как отступника и совратителя в ересь и отступничество многих других. За такие деяния закон лишает всех прав состояния виновного и ссылает его в монастырь на покаяние, под самый суровый надзор. Так рассуждали юристы в Москве, которых пришлось мне слышать. Они прямо говорят: ‘отчего сделана такая поблажка Толстому, отчего в его лице обойден закон’. Теперь его последователи подымут свои головы и скажут: ‘вот каков наш граф, за него и синод молится и просит оставить свое учение’. Поступи с Толстым по закону,— тогда бы все его последователи ужаснулись наложенной кары и, конечно, оставили бы свою ересь, в которую впали по милости графа. Это было бы и поучительно, и законно. А теперь, новый реформатор, будет смеяться и своих разглагольствований не оставит. Толстой, по-моему, давно потерял к себе всякое уважение. Давно бы следовало его посадить в дом умалишенных, тогда бы не было и его шайки — толстовщины, которая теперь пустит еще большие корни’.

Из-за границы писал Воронцов-Вельяминов {Воронцов-Вельяминов, Иван Васильевич — ген.-майор, начальник телеграфн. отд. Управления электротехнической части Инженерного ведомства.} члену совета министра внутренних дел барону В. П. Рокасовскому {Рокасовский, барон Владимир Платонович, камергер, член совета министра внутренних Дел.}: ‘Здесь, в Ницце, масса брошюр, статей, писем сумасшедшего Толстого за его полною подписью. Все, что написано до сего времени, не осмеливался громко произносить ни один анархист. Чернышевский не только не высказал, но и не думал того ужасного, что в открытую пропагандировал до сих пор Толстой,— и он был сослан. Толстой проповедует в открытую против всего, чем мы живем. Ведь у нас есть же законы, карающие преступников против религии, царя, существующего порядка. А таких преступников, как Толстой, у нас на Руси еще не было. Теперь только учеников его преследуют, судят, а учитель остается для набора новых тысяч преступников. Он говорит, что у него уже миллионы учеников. Что же это такое? Уже ли это боязнь перед ораньем толпы против нелепого отлучения Толстого? За границею давно пожимают плечами люди всех верований на громкие возгласы в России. Теперь Толстой великое оружие у анархистов. Он щит. Кто же кричит: великий писатель, бросает цветы на выставленный портрет Толстого? Конечно, только люди, идущие против существующего порядка, а за ними множество дураков, боящихся итти против общественного мнения. Вместо ссылки по закону — за преступление против религии, царя и существующего порядка—отлучают от церкви и переписываются по этому предмету с женою отлученного {Намек на письмо по поводу отлучения Л. Л. Толстого гр. C. Л. Толстой, посланное ею обер-прокурору св. синода и трем митрополитам и ответ ей митрополита Антония. Письмо графини было напечатано в ‘Листках ‘Свободного слова’ (Christchurch) No 23, в ‘Свободной Мысли’ (Onex pr&egrave,s Gen&egrave,ve), No 13, стр. 195—196, и в переводах, в разных иностранных периодических изданиях, вместе с ответом митрополита Антония оно было напечатано в духовных журналах ‘Миссионерское Обозрение’, (No 4), ‘Вера и разум’, No 7), ‘Церковный вестник’ (No 13), ‘Тульское епархиальные Ведомости’ (No 7—8), ‘Православный собеседник’ No 4.— Документы по делу о гр. Л. Н. Толстом) и др., в сборнике В. М. Скворцова ‘По поводу отпадения от православной церкви гр. Л. Н. Толстого’ (1-е издание СПб. 1901 г.), в журналах ‘Неделя’ (No 13), ‘Литературный Вестник’ (No 4) и пр.}, а тысячи развращенных им дураков томятся в острогах ‘и к ним прибывают еще im еще тысячи таких же несчастных’.

Военный судья генерал Н. Ф. Окулич-Казарин {Окулич-Казарин, Николай Фомич — военный судья Московского военного окружного суда, ген.-майор, археолог, знаток Псковской старины,}, в Москве, имел сведения, переданные в письме о том, что ‘семена учения Толстого дают обильные всходы, кажется, и среди здешнего фабричного люда. У нас (да и во всей России) в каждой школе, в каждой деревне теперь сидят или толстовцы, или марксисты, или ничшенианцы, или какая-нибудь другая подобная нечисть. И власти об этом знают, да делают вид, что ничего не знают: возиться не охота. Что же до полиции московской, то она свое дело знает твердо: брать взятки. Для нее жиды, толстовцы, нигилисты — только источники доходов. Сдерут по силе возможности — и оставят в покое. На этот счет здесь чудесно. Ох, не мешало бы нашему святейшему синоду побольше энергии и наблюдательности. Вот, сегодня (6 марта), ‘Московские Ведомости’ пишут о каком-то священнике Пермской епархии, который на 100-летнем юбилее Пермской семинарии произнес речь в духе ‘Вестника Европы’, а семинаристы пришли в восторг и ответили ему пением ‘Марсельезы’ (неужели на французском языке). Известный же проповедник, о. Петров, в своей книге предлагает евангельские правила, как практическое руководство в жизни, но тщательно умалчивает о божественном ею происхождении и о всем чудесном и мистическом, что и составляет душу всякой религии {Известный проповедник и писатель Григорий Спиридонович Петров (р. 1868 г.) в книге ‘Евангелие как основа жизни’ (1-ое издание в 1898 г.).}, т.-е. он делает то же, что и Толстой, но только не ставит, подобно ему, точек на i. Отсюда прямой вывод, что о. Петров — толстовец в поповской рясе. Теперь узнаю, что писания его производят громадное действие на умы, что он проповедует среди тысячи народа и что в этих проповедях любит говорить о Толстом. Неужели возможно такое явление, особенно после отлучения Толстого’.

Не прошло и месяца со дня опубликования отлучения Толстого, как князь П. Долгорукий {Князь Петр Дмитриевич Долгоруков — в то время председатель Земской управы в г.-Судже Курской губ., впоследствии известный политический деятель, член ‘Союза Освобождения’, один из основателей конституционно-демократической партии, товарищ председателя 1-ой Государственной Думы, участник составления Выборгского воззвания.} сообщал из Суджи. Курской губ.: ‘За самое последнее время как в общественной, так и во всех народных библиотеках, замечается небывалый спрос на сочинения графа Л. Н. Толстого. Их наперерыв стали спрашивать даже такие лица и слои населения, которые раньше почти их не брали. Вследствие невозможности удовлетворить всех желающих, приходится запасаться вторыми экземплярами сочинений знаменитого писателя. То же явление, по слухам, наблюдается в соседних с нами губерниях и уездах. Явление это действительно наблюдается, и я мог бы его доказать цифрами’.

Вообще, среди учащейся молодежи Л. Н. Толстой пользовался особенно почетною популярностью, о чем свидетельствует также чествование его при проезде через Харьков в минувшем сентябре {В последних числах июня 1901 г. Л. Н. Толстой сильно захворал, как на единственное лечение врачи указывали на от’езд в теплые страны, за границу или в Крым. Так как состояние больного не допускало мысли везти его далеко, решили ехать в Крым, где графиня О. В. Панина предоставила в распоряжение Толстых свой дом и Гаспре, недалеко от Ялты. Возможность выезда, однако, долгое время тормозилась вследствие тяжелого положения Л. Н. Толстого: только в конце августа удалось двинуться в путь. Бывший в то время министр путей сообщения М. И. Хилков распорядился дать Толстым особый вагон с правом прицеплять его к любому поезду. О Л. Н. поехали гр. С. Л. Толстая, М. Л. Оболенская с мужем, А. Л. Толстая и П. А. Буланже. Последний оставил интересное подробное описание как болезни Л. Н—ча, так и поездки из Ясной Поляны на юг под заглавием ‘Болезнь Л. Н. Толстого в 1901—1902 гг.’ (‘Минувшие годы’ 1908, No 9, стр. 33—68). В утих воспоминаниях описывается между прочим и проезд через Харьков и та задушевная потрясающая манифестация, которая экспромтом состоялась на харьковском вокзале во время проезда Толстых. Льва Н—ча просили подойти к окну вагона хоть на минуту. ‘Слабый, взволнованный — пишет И. А. Буланже,— он приподнялся, оперся о подоконник и раскланялся. Мгновенно все стихло, головы обнажились и все почтительно и благоговейно глядели на этого слабого, больного беспомощного человека, который так титанически будил самое лучшее в душах людей. Это была такая картина, которая по своей величественности, торжественности, но той дисциплине душевного напряжения, сковывавшаго всю эту толпу, врезалась у меня в память на всю жизнь. Раздался третий звонок. И как-будто из одних уст раздалось тысячеголосное ‘ура’. Все махали платками, шапками, кричали: ‘поправляйтесь, возвращайтесь здоровым, храни вас бог’. — О болезни и жизни Л. Н. Толстого в Гаспре см. еще воспоминание Д-ра С. Я. Елпатьевского: ‘Л. Н. Толстой. Воспоминания и характеристика’ (‘Русское Богатство’ 1912, No 11) и в книге его же ‘Литературные воспоминания (Близкие тени, ч. II)’. М. 1910, стр. 25—49.}. Это чествование описано в письме М. Тригера к Ревекке Гланц, в Одессу: ‘Толстой направлялся из Ясной Поляны в Крым и полчаса пробыл на Харьковском вокзале. Когда поезд остановился, он низко кланялся массе студентов и публике в ответ на громкое ‘ура’, которым его встретили. Перед приходом поезда студентами наскоро был составлен адрес, который мгновенно покрылся массой подписей. Так как Толстой не мог выходить из вагона, то один из студентов отнес ему адрес, и я услышал его слова: ‘передайте вашим товарищам, что я их благодарю. Я принимаю их чувства не столько на свой счет, сколько на счет тех идей, которые я проповедую’. Затем он спросил студента: ‘не пострадают ли ваши товарищи за эту встречу’? После этого Толстой еще два раза показывался в окне и кланялся публике. Под’ем был необыкновенный, и встреча эта произвела большое впечатление’.

П. А. Буланже {Павел Александрович Буланже, единомышленник Л. Н. Толстого и близкий ему человек. За содействие духоборам был выслан за пределы России. См. о нем и предыд. примечании.} упоминал в письме, что отлученный от православной церкви граф получал массу писем с выражением сочувствия и уважения из разных местностей, от лиц разных общественных положений и вероисповеданий. Более интересные по содержанию, заслуживающие, пожалуй, внимания письма следующие:

Письмо из Петербурга, с подписью: ‘Один из русских людей:

‘С той поры, как семь именующих себя смиренными и мнящих себя истиннейшими последователями Христа, настоящими православными, всенародно на Руси об’явили вас неугодным, русскому богу, сознаю настоятельную потребность присоединить и мой голос к бесчисленным голосам, которые промолвят: ‘Нет, не граф Л. Н. Толстой, посвятивший данный ему от бога талант на проповедь простоты жизни, уважения к труду и чистоты любви, заблуждается насчет истинности учения Христа, а вы, кричащие о том, что исповедуете это великое учение, но всем строем вашей жизни и вашими проповедями противоречащие ему, вы, которые готовы, да и делаете это, признать учение великого учителя заблуждением, если оно не согласуется с условиями сохранения созданной невежеством людской массы власти вашей’. Пусть эти слова не юноши, а человека за 50 лет, послужат вам, граф, ободрением’.

Копия с письма с подписью: ‘Русский крестьянин, успевший прочитать и понять все вами написанное и ни к какой секте не принадлежащий,— был православным с детства’ (из Петербурга):

‘Совет нечестивых опубликовал в своих ‘Ведомостях’ определение по поводу ваших религиозных воззрений. Лицемерный синедрион, видимо, совсем растерялся, и ныне смиренно-лукавой речью пытается накликать на вас беду, в рассчете поддержать тем свое шатающееся царство. Лицемерные крепостники души человеческой, чего они этим добились? Ответ им — общее презрение всего просвещенного мира… Дорогой Лев Николаевич, великий учитель, защитник гонимых, апостол Христова учения, почерпните же в этом благоговейном хоре бьющихся горячей любовью к вам миллионах сердец новые силы к дальнейшей вашей святой проповеди на благо человечества. Вы не можете сомневаться, что эти миллионы обожающих вас людей отныне с еще большим жаром божеской любви и человеческой преданности будут взирать на вас, носителя правды, ai будут молить нашего общего бога, именуемого милосердием, продлить ваши бесценные дни на общую радость и счастие всего живого’.

Из Елисаветграда кто-то писал: ‘В смирении своем, одетые в черное, святые отцы с деланной елейностью решились высказаться против поднятого вами движения. Все их посланье для всякого зрячего человека есть лучшее доказательство их сердитого бессилия. В нем все есть, и струнка близких людей, со скорбью помышляющих, и напоминание о конце дней, и мольба о ниспослании ‘разума истины’ (крылатое слово),— одного только нет,— нет правды в их словах. Отсутствие правды режет ухо уже с первых строк этого страшного послания: ‘в своем попечении о чадах православной церкви’. Вам хорошо известно и само попечение, и цель, и смысл этого попечения’.

Из редакции ‘Самарской Газеты’ писал П. Пятницкий {Сведений о П. Пятницком нет.}: ‘Спешу от души пожелать вам скорейшего выздоровления и многих лет жизни, чтобы еще долго не смолкал мощный призыв к нравственному совершенству, к нравственной жизни. Ныне, когда Запад и Восток наш об’яты реакцией со всеми присущими ей следствиями человеконенавистничества и насилия, когда всюду ложь, мошенничества, грандиозные обворовывания своих и чужих как в частной, так и в государственной жизни, когда лозунгом всех, от Смертных до правителей, служат лишь барыши, когда всяк озабочен лишь удовлетворением своих низменных инстинктов, когда попирается все человеческое в человеке, когда спутаны вое понятия правды, чести благородства, когда, кажется, уже все отнято, на чем бы можно вздохнуть умом и сердцем,— человеку, (еще не совсем утратившему свой образ, остается в жизни одно — нравственное самоудовлетворение, а призыва к жизни справедливой, нравственной, кроме, как от вас, ни откуда не слышно. Так пусть ваш голос с той же силой еще многие годы призывает к той нравственной силе, которой не победить никакой реакции, которой не подавить никакими стараниями, и которая вне власти царей, деспотов, угнетателей и просто злых людей’.

‘Я счастлива,— писала народная учительница земской школы, В. Кондратьева, из Юрьевского завода, Екатеринославской губернии,— я горда, что живу в одно время, в одной стране с вами. На ваших произведениях вырос мой ум, вы указали мне мою дорогу в жизни, ваша проповедь любви заставляла гореть и мое сердце. Еще больше я стала уважать вас, когда вы так мужественно признали вашу религиозную рознь с народом, не остановившись перед последствиями. Велика ваша любовь к истине, если вы решились на этот разрыв с народом, который был дорог вам, который вы умели учить, который слушал и знал вас. Наш народ в его лучших представителях терпим, деликатен, чуток к правде и к искренности убеждений. Восемь лет учительствую я в малорусской деревне, и бывали случаи, когда ко мне обращались крестьяне со своими религиозными сомнениями. Ко мне были обращены вопросы: нужны ли иконы, нужно ли креститься, нужно ли ходить в церковь. Нет, народ не так внешне благочестив, как о нем думают. Он поймет и оценит вас, если не теперь, то когда сам поднимется ступенью выше в познании высшего разума. Живите еще долго для добра, для славы нашей любимой родины, для просвещения дорогого нам народа, для блага всего человечества’.

Еврей Я. Натансон, по профессии врач, писал из Курляндской губернии: ‘Я не христианин и считаю себя поэтому не в праве судить о приговоре святейшего синода. Но я невольно себя спрашиваю: неужели тот, который всю свою жизнь посвятил служению ближнему, который всю жизнь проповедывал любовь, тот, на которого я привык смотреть, как на олицетворение идеала христианского учения в возвышеннейшем и чистейшем его смысле, тот, для которого не существует ни иудея, ни эллина, а существуют только люди, по образу божию созданные и соединенные единой любовью к истине, неужели, спрашиваю я себя, тот ныне отвергается христианской церковью? О если бы я, как врач, мог найти такое целебное средство, чтобы успокоить ту жгучую боль в груди, которую должно было вызвать известное постановление святейшего синода. Впрочем, тот, чье сердце представляет неиссякаемый источник любви и всепрощения, не нуждается ни в каком средстве: в нем хватает любви и для того, чтобы снизойти и простить людям и этот тяжкий незаслуженный удар’.

Наконец, письмо из Омска с подписью: ‘мусульманин М. Н.’: ‘Узнав из газет и телеграмм о вашей тяжкой болезни, я и другие знающие вас мусульмане были сильно огорчены этим печальным фактом и принесли Аллаху горячие молитвы за здоровье вашего сиятельства, прося, чтобы он еще надолго сохранил вашу драгоценную жизнь на благо и пользу человечества вообще и в частности нашего темного еще отечества. Осведомившись из последующих известий об улучшении вашего здоровья, мы приносим вновь благодарственные молитвы. Знаем и ценим вас, ваш талант и ваши идеи, уподобляя явление ваше в России явлению Магомета в языческой Аравии’.

Широкую популярность Л. Н. Толстого вне России отмечает в письме к графине С. А. Толстой, супруге Льва Николаевича, находившийся летом в немецком курорте Вильдунген А. В. Жиркевич {Жиркевич, Андрей Владимирович, полковник военно-судебного ведомства, военный следователь Виленского военно-окружного суда, исследователь в области истории и археографии.} (полковник военно-судебного ведомства): ‘Если бы вы знали, как имя Льва Николаевича ценится за границей. Всюду, во всех городах в окнах магазинов сочинения Льва Николаевича и его портреты. Все говорят о нем. Газеты сообщают все подробности о ходе его болезни, об его занятиях. Я с восторгом и гордостью за русское имя встречаю это отношение культурных наций к нашему великому писателю. Англичане, немцы, французы, поляки, русские, все без исключения читают Льва Николаевича, ценят и любят его. Боже, храни его долго, долго еще для России, для человечества! Скажите дорогому больному, что весь цивилизованный мир попрежнему с ним и за него, что на всех концах земного шара прислушиваются к его голосу и стараются жить по его указаниям. А имя его стоит везде наряду с величайшими гуманистами вселенной’.

Одним из главных распространителей и издателей сочинений Л. Н. Толстого за границей является уже в продолжение нескольких лет русский эмигрант Владимир Чертков {Владимир Григорьевич Чертков (р. 1854 г.) друг и один из первых единомышленников Л. Н. Толстого в годы его духовного перелома. О сближении с Л. Н. Толстым см. Отрывки из воспоминаний Черткова, напечатанные в ‘Биографии Л. Н. Толстого’ П. И. Бирюков, т. II (изд. 3), стр. 495—497.}, печатающий в собственной типографии о Англии, в гор. Кристчерче, преимущественно неразрешаемые русской цензурой оригинальные произведения великого писателя-философа и издающий собственный орган под заглавием ‘Свободное Слово’, полный наветами на православную церковь и правительственную власть и защитою русского сектантства. Произведения Чертковской издательской фирмы пересылались из-за границы в большом количестве, преимущественно в закрытых письмах и подвергались безусловному удержанию, хотя бы и адресованные на имена высокопоставленных лиц.

‘Чертков,— писал Л. Н. Толстой к переводчикам его сочинений на английский язык, г-ну и г-же Моод {Aulmer Maude (по-русски Алексей Францевич Моод), переводчик творений Толстого, его почитатель и автор обширной его биографии на английском языке в 2 тт. ‘The life of Tolstoy’ (London, 1908, 1910). Письмо, из которого здесь приведена выдержка, напечатано полностью по-английски в этой биографии, т. II, стр. 511—522, с датой 19 февраля 1901 г. О. Э. Мооде и его статьях о Толстом, предшествовавших Биографии (Talks with Tolstoy, A talk mith miss Jane Addams and Leo Tolstoy) и книге Tolstoy and his problems см. в от. В. П. Батуринского ‘Эйльмер Моод о Толстом’ (‘Минувшие Года’, 1908, No 9).} в Челмсфорт,— потратил так много и продолжает тратить любовного труда на правильное воспроизведение и распространение моих мыслей, которые он вполне и очень чутко понимает, что я только могу радоваться, имея такого посредника между собою и читателями. Помощь моя в его деле ограничивается тем, что я все новое (если что будет), распространяю прежде всего через него, предоставляя потом всем, если это кому нужно, пользоваться этим, как кто хочет’.

Не лишен интереса ответ Анны Чертковой (жены издателя {Анна Константиновна Черткова, рожд. Дитерихс, жена Вл. Гр. Черткова (р. 1860 г.), единомышленница и последовательница Толстого, с средины 1880 гг. находившаяся с ним в близких дружеских отношениях.}) на просьбу проживающего в Москве П. А. Богданова {Сведений о Богданове нет.} относительно сообщения ему сведений об организациях рабочего движения: ‘Мы не можем удовлетворить ваше желание потому, что не имеем связей с социал-демократами и революционерами и их движением, потому, что принципиально не сочувствуем им. У нас нет никакой организации, и мы считаем, что всякая организация связывает волю и совесть человека (все равно — будь то правительственная или революционная), а потому единственно, что можем вам рекомендовать,— это не вступать ни в какую организацию, а жить и действовать независимо, на основании собственного разума и совести’.

Про свои современные литературные занятия Толстой иногда упоминал в переписке со своими друзьями и единомышленниками. Сообщенный Черткову текст редактированного графом выражения благодарности по случаю отлучения (очевидно, для напечатания в ‘Свободном Слове’), следующий: ‘Не имея возможности, благодарить всех и т. д…. передаю через вашу газету мою искреннюю благодарность за выраженное мне сочувствие, которое отношу никак не к своим заслугам, а к остроумию и благовременности постановления синода’ {Полный текст ответа Л. Н. Толстого на сочувственные телеграммы и письма по поводу отлучения следующий: ‘Г. Редактор! Не имея возможности лично поблагодарить всех тех лиц, от сановников до простых рабочих, выразивших мне как лично, так и по почте и по телеграфу свое сочувствие по поводу постановления св. синода от 20—22 февраля, покорнейше прошу вашу уважаемую газету поблагодарить всех этих лиц, при чем, высказанное мне я приписываю не столько значению своей деятельности, сколько остроумию и благовременности постановления св. синода. Лев Толстой’. (‘Летучие листы Свободного Слова’, No 23, Christchurch, 1901, стр. 24).}. ‘Вяземский {Князь Леонид Дмитрович Вяземский (р. 1848 ум. 1909), герой русско-турецкой войны 1877—1878 гг., где будучи командиром Болгарского ополчения, проявил особую храбрость в боях на Шипке, впоследствии начальник Главного управления уделов и затем член Государственного Сонета. За вмешательство в действия полиции при разгоне студенческой демонстрации на площади Казанского собора 4 марта 1901 г., ему был об’явлен от государя строгий выговор, после чего он должен был оставить Петербург.},— продолжал Толстой в том же письме,— выслан, и я написал ему письмо, которое хотят подписать очень многие. Тоже вышлю вам. Вышлю три свои вещи: ‘Обращение к царю и его помощникам’, ‘Чего может желать большинство русского народа’, ‘Письмо Вяземскому и разные сведения от разных лиц’.

Текст адреса князю Л. Д. Вяземскому по поводу полученного им высочайшего выговора за вмешательство в действия полиции при прекращении уличных беспорядков в Петербурге 4 марта 1901 года:

‘Уважаемый князь Леонид Дмитриевич, благородная и человеколюбивая деятельность ваша 4 марта перед Казанским собором известна всей России. Мы надеемся, что вы, так же, как и мы, относите выговор, полученный вами от государя, за эту деятельность только к грубости и жестокости тех людей, которые обманывают его. Вы сделали доброе дело, и русское общество всегда останется вам благодарно за него. Вы предпочли отдаться чувству негодования против грубого насилия н требованию человеколюбия, а не условным требованиям приличия и вашего положения, и поступок ваш вызывает всеобщее уважение и благодарность, которые и мы выражаем вам этим письмом’.

Еще до отлучения от православной церкви, Л. Н. Толстой излагал в письме к русскому эмигранту князю Д. Хилкову {Князь Дмитрий Александрович Хилков (р. 1858—1914). Офицер — лейб-гусар, помещик, в 1885 г. он оставил военную службу, начал изучать писания Л. Н. Толстого и стал его ревностным последователем и проповедником его учения. За пропаганду среди крестьян против духовенства он был сослан в 1889 г. в Закавказье, а затем, когда началось движение среди духоборов, переведен в Прибалтийский край, откуда в 1899 г. уехал за границу. В 1893 г. он подвергся редко употреблявшемуся наказанию: у него были отняты дети и переданы на воспитание его матери, песмотря ни на какие просьбы и ходатайства. В начале русско-германской войны Хилков поступил добровольцем в русскую армию и был убит под Львовом в 1914 г. Записки Д. А. Хилкова с приложением письма о похищении детей были напечатаны В. Г. Чертковым в сборн. ‘Свободное Слово’, 1894, No 1, 79—158.} в Геную следующие мысли: ‘У меня составился взгляд на жизнь, внутренно связанный и вполне меня удовлетворяющий, потому, что я никакого другого, более меня удовлетворяющего, не только не знаю, но и не могу себе представить, тем более, что взгляд этот совпадает с учениями лучших людей, браминов, Конфуция, Будды, Христа, и я с этими взглядами собираюсь радостно и сознательно умереть. Всякий, кто усваивает это мировоззрение, не только не попадает в противоречие, но напротив, от окружающих его противоречий приходит к единству, ясности и простоте. Противоречия же, которые усматривают в нем люди, не усваивающие этого мировоззрения, показывают только то, что они не понимают его, не умеют обращаться с ним, точно так же, как люди, не знающие и не хотящие знать законов математики, усмотрят противоречие в том, что величина может уменьшаться от умножения, или, что —1 X —1 = +1. Возражать на такого рода возражения нельзя. Не думайте, чтобы, говоря так, я думал, что я не могу ошибиться. Я очень могу ошибаться и ошибаюсь часто, примером чему служит ваше замечание о статье ‘Где выход’, которая может человека, читавшего только эту статью и дурно расположенного, заставить думать, что все спасение в отказах от военной службы. Статья эта ошибочна потому, что выражает мои мысли. Но, когда речь идет о непротивлении злу насилием и других основных положениях мировоззрения, то я не могу о них рассуждать, а могу только просить интересующегося этими предметами усвоить понятия существующего мировоззрения, которое я называю христианским, или составить свое более связное, ясное, простое и отвечающее на все вопросы жизни’.

Между прочим, Толстой напечатал в издающемся П. И. Бирюковым {Павел Иванович Бирюков (р. 1860 г.), друг и единомышленник Л. Н. Толстого, составитель его Биографии в 1807 г. за деятельность в пользу духоборов был сослан в г. Бауск Курляндской губ., а через год получил разрешение на выезд за границу, где и оставался в течение многих лет.} в Онэ близ Женевы журнале ‘Свободная Мысль’ свое обращение к царю и его помощникам {‘Царю и его помощникам’ было напечатано в приложении к No 13 ‘Свободной Мысли’ за апрель 1901 г. с датой 15 марта 1901 г. и в No 20 ‘Листков Свободного Слова’. (Christchurch 1901).}, в котором доказывает необходимость некоторых мер для предоставления русскому народу более свободы и просвещения, о свободе печати умалчивалось в этом обращении, что мотивировалось автором в письме его к В. Черткову: ‘О свободе слова не упомянуто мною наисознательнейшим образом. Замечание всех интеллигентов о том, что это необходимо включить, только еще более утверждает меня в необходимости не упоминать об этом. Все четыре пункта поймет самый серый представитель 100 миллионов, свобода же печати не только не нужна ему, но он не поймет, зачем она, когда ему не дают книг разрешенных. Вообще, я думаю, что прежде всего нужно народу, чтобы его не выделяли от других, и все четыре пункта трактуют об этом (за исключением свободы совести, которая есть основа всего и сознательно нужна народу). Я смотрю снизу от 100 миллионов, и потому понятно, что те, кто смотрит сверху от полмиллиона либералов и революционеров, видят другое. Если свобода слова, то свобода собраний, представительство и весь катихизис, исполнение которого ничего не дает, кроме воображения, что люди свободны. Теперь народ может желать того, чтобы его не выделяли из всех, потом, если он будет желать чего, то прежде всего освобождения земли от собственности, потом от податей, накладываемых кем-то, потом от солдатства, потом от суда, а не свободы печати, представительства, 8 часового рабочего дня, как и тому подобное’.

Отмеченное некоторыми корреспондентами в русском интеллигентном обществе религиозное вольномыслие, являющееся, может быть, отчасти результатом тенденциозных учений Льва Толстого, вызвало в духовных сферах усиленный интерес к православной церкви, ее духовенству и к просветительно-воспитательной деятельности состоящих в ведении духовного ведомства учебных заведений.

ПРИЛОЖЕНИЕ.
Определение Святейшего Синода от 20—22 февраля 1901 г., No 557, с посланием верным чадам православные грекороссийские церкви о графе Льве Толстом.

Святейший Синод в своем попечении о чадах Православной Церкви, об охранении их от губительного соблазна и о спасении заблуждающихся, имев суждение о графе Льве Толстом и его противохристианском и противоцерковном лжеучении, признал благовременным, в предупреждение нарушения мира церковного, обнародовать чрез напечатание в ‘Церковных Ведомостях’ нижеследующее свое послание:

Божиею милостию

Святейший Всероссийский Синод верным чадам Православные Кафолические Грекороссийские Церкви о Господе радоватися.

‘Молим вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры, кроме учения, ему же вы научистеся, и уклонитеся от них’ (Римл. 16, 17).

Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере в Христа, Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет неодоленною во веки. И в наши дни Божиим попущением явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой в прельщении гордого ума своего, дезко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей ‘и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и опасались наши предай и которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассееваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради опасения и воскресшего из мертвых, отрицает бессемейное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы и Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств, святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем не прикровенню, но явно перед всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию Православною. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем пред всей Церковию к утверждению правостоящих и к вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он, на конце дней своих, остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвервшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею.

Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины (2 Тим., 2.25). Молим ти ся милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй, и обрата его ко святой Твоей Церкви. Аминь.

Подлинное подписали:

Смиренный Антоний, митрополит с.-петербургский и ладожский.

Смиренный Феогност, митрополит киевский и галицкий.

Смиренный Владимир, митрополит московский и коломенский.

Смиренный Иероним, архиепископ холмский и варшавский.

Смиренный Иаков, епископ кишиневский и хотинский.

Смиренный Маркела, епископ.

Смиренный Борис, епископ.

(Напечатано по тексту ‘Церковных Ведомостей’, 1901, No 8, без соблюдения правописания, но с сохранением всех прописных букв).

ОТРАЖЕНИЕ В РУССКОМ ОБЩЕСТВЕ ОТЛУЧЕНИЯ Л. Н. ТОЛСТОГО ОТ ЦЕРКВИ.(По сведениям департамента полиции.)

Отлучение графа Л. Н. Толстого от православной церкви. Его литературная деятельность.

Читайте также:

ОТРАЖЕНИЕ В РУССКОМ ОБЩЕСТВЕ ОТЛУЧЕНИЯ Л. Н. ТОЛСТОГО ОТ ЦЕРКВИ.
(По сведениям департамента полиции.)