Откуда слабость Русскихъ общественныхъ силъ?
Откуда слабость Русскихъ общественныхъ силъ?
Москва, 16-го октября 1868 г.
Откуда слабость русских общественных сил?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
 
Глумиться надъ слабостью Русскихъ общественныхъ силъ, надъ непроизводительностью Русской общественной почвы, надъ робостью Русской общественной иниціативы — вошло у насъ, какъ извстно, въ обычай, — и преимущественно въ высшихъ сферахъ Русскаго общества. Такое отношеніе къ Русской жизни считается непремннымъ, отличительнымъ признакомъ истиннаго Европейскаго образованія, — широтою и свободою взгляда, чуждаго узкихъ національныхъ предразсудковъ. Оно высказывается при каждомъ удобномъ случа: и при состязаніи Русскихъ съ иностранцами въ покупк правительственныхъ желзныхъ дорогъ, и при разршеніи спорныхъ вопросовъ объ экономическихъ и иныхъ, другъ другу противоположныхъ, интересахъ Россіи и заграничныхъ державъ, и при всякомъ разоблаченіи захватовъ и всяческихъ неправдъ, чинимыхъ въ Русской земл и относительно Русской народности чужими національностями. Появись книга г. Самарина или иное ей подобное политическое откровеніе — непремнно изъ верхнихъ слоевъ раздадутся такія рчи: ‘Ну что-жь это доказываетъ — ни больше, ни меньше какъ нашу духовную несостоятельность, нашу неразвитость, нашу незрлость и неспособность дозрть, тщету и неправоту нашихъ притязаній: будемъ довольствоваться въ политик сознаніемъ и укрпленіемъ нашей физической силы, въ народномъ хозяйств — нашими сырыми продуктами и богатствами, — откинемъ претензіи на производительность въ высшихъ сферахъ мысли, знанія, искусства и промышленности, на оригинальность, на самобытное какое-то признаніе Русской народности въ человчеств, — претензіи, только мшающія вамъ ассимилироваться съ Европейцами, — и отворимъ настежь наши объятія и наши рынки иностранной, духовной и экономической эксплоатаціи! Русская общественность! Quel est cet animal-lа? Покажите намъ этого звря. Не это ли, не то ли, называете вы общественною Русскою силою…?’ И затмъ слдуютъ примры, и въ примрахъ дйствительно нтъ недостатка. Такъ что же, замтятъ читатели: самообличеніе дло плодотворное: взгляните какъ Англія подчасъ сама себя, на глазахъ всего міра, бичуетъ… Но въ томъ-то и дло, что глумленіе нашихъ высшихъ общественныхъ сферъ надъ Россіей — не есть то здоровое самообличеніе крпкаго народнымъ самосознаніемъ общества, въ которомъ слышится и вра въ свои силы, и воля, и власть исправиться. У насъ же самообличеніе представляется большею частью какою-то врою не въ силы свои, а въ безсиліе. Казалось бы, что съ подобною печальною врою примириться нелегко, что заразившійся ею человкъ долженъ по крайней мр ныть и болть душою… Ничуть не бывало: у насъ приговоры о несостоятельности Русскаго народа произносятся безъ особыхъ заминокъ, не стоютъ ни борьбы, ни болзни, и идутъ изрекающимъ приговори еще въ прокъ, на здоровье. Высокомрному умозаключенію, осуждающему Русскую народность на совершенное ничтожество, не за что и запнуться на этой выглаженной, выполотой отъ всякихъ національныхъ предубжденій духовной почв! Глумленіе этихъ Русскихъ господъ надъ Россіей, напротивъ, не чуждо даже злорадства и нкоего самоуслажденія, но только не самоуслажденія боли, а той дешевой мудрости, того дешеваго безпристрастія, о которыхъ можно сказать стихами Баратынскаго:
Не рдкій умъ на это нуженъ, —
Довольно дюжинной души!…
Такое отношеніе къ Русской общественности и къ Русской народности коренится по преимуществу, какъ оно и слдуетъ, въ Петербург, направленіе же противное обзывается насмшливо и безъ разбора то ультрарусскою партіею, то славянофильствомъ, то татарщиною, то кваснымъ или московскимъ патріотизмомъ. Боле же глубокомысленные петербургскіе политики, раздляя въ душ своей презрніе въ узкости и тснот ‘почтенныхъ впрочемъ (какъ они выражаются) патріотическихъ чувствъ и воззрній’, считаютъ, однако, эту узкость весьма пригоднымъ орудіемъ въ т минуты вншней опасности, когда приходится, для возбужденія народныхъ страстей, поиграть на струн Русской народности и любви къ отчизн. Въ мирное же время такое направленіе, по ихъ мысли, слдовало бы сажать на привязь и не дозволять ему врываться въ область государственныхъ вопросовъ… Но обратимся къ предмету нашей статьи.
Да, наши общественныя силы слабы, нашей общественности недостаетъ духа жизни и иниціативы — кто не согласится съ этою прискорбною истиною? Но почему же люди, съ такимъ злорадствомъ обличающіе всякое проявленіе Русскаго общественнаго безсилія, не позаботятся вникнуть въ т вншнія условія, въ которыя поставлена Русская общественность? Почему не зададутъ себ вопроса: благопріятны ли были, — благопріятны ли и теперь эти условія для ея развитія? Если только припомнить и сообразить — сквозь что и черезъ что прошло и что вынесло Русское общество въ теченіе петербургскаго періода нашей исторіи, какимъ испытаніямъ подвергалась Русская народность, — такъ придется съ благоговніемъ преклониться предъ тмъ, что живъ-живъ остался курилка, не погасъ, а еще разгорлся въ пламя, хоть покуда и слабое, — преклониться, однимъ словомъ, предъ живучестью нравственныхъ основъ Русской народности, предъ ея врою въ себя, и признать присутствіе въ ней громадныхъ духовныхъ силъ. Не съ глумленіемъ, а съ уваженіемъ и благодарностью должны мы отнестись въ тмъ зачаткамъ самодятельности и иниціативы, которые сбереглись въ ней, которые не вымерзли отъ морозовъ, сковывавшихъ подчасъ все живое на Русской земл, и не спеклись отъ слишкомъ жаркой административной опеки.
Русское общество ждетъ своей исторіи. Не войны, не побды одержанныя, не трактаты заключенные, даже и не регламенты, изданные Петромъ, Анной, Елисаветой, Екатериной, Александромъ I, не придворныя интриги и перевороты должны занять вниманіе такого историка, а та внутренняя, упорная борьба народа за свою духовную. личность, за свою народность, на право на самобытность, — борьба, выражавшаяся не столько вншними, сколько нравственными дяніями, не столько крупными, сколько мелочными явленіями — во всемъ: въ искусств, наук, промышленности, быту, — во всемъ, въ чемъ сказывается духъ народный. Эта борьба обильна подвигами и жертвами, иметъ своихъ подвижниковъ и мучениковъ. Только ставши на эту точку зрнія, можно вполн уразумть весь странный ходъ нашего общественнаго развитія, — и исторію нашей словесности, и исторію вашей науки, и исторію церкви за послднія 150 лтъ, и даже исторію нашей политики, только занявшись такимъ изслдованіемъ, увидимъ и поймемъ мы т усилія, съ которыми пробивались изъ-подъ хлама и мусора и всяческаго чужаго назёма ростки Русской самобытной мысли и Русскаго искренняго чувства. Только тогда станетъ намъ ясно, почему наша литература, въ тсномъ смысл слова и вопреки всмъ литературамъ въ мір, начинается съ сатиры, съ отрицательнаго направленія, почему это направленіе такъ развилось у насъ, такъ было сочувственно и нужно. Только тогда будемъ мы въ состояніи оцнить каждаго писателя и каждаго дятеля въ это тяжкое, долгое время, оцнить — въ хру его борьбы и его службы Русскому народному элементу, только тогда и раскроется предъ нами неудержимый, хотя и медленный подъемъ исторической Русской народной идеи, досягнувшей, въ наши уже дни, до верхнихъ слоевъ, до разума высшей власти, и сказавшейся, боле или мене, и въ разршеніи крестьянскаго вопроса вопреки теоріямъ и доктринамъ западныхъ политиковъ и экономистовъ, и во всесословности земскихъ учрежденій и во многихъ, многихъ иныхъ общественныхъ явленіяхъ…
Такая исторія Русскаго общества оправдаетъ его во многихъ обвиненіяхъ, сниметъ съ него много напраслинъ. Возьмемъ примръ, повидимому мелочной, но только повидимому, или, врне ‘сказать, потому и важный, что онъ касается такихъ бытовыхъ мелочей, которымъ, по самой природ ихъ, принадлежитъ свобода. Мы говоримъ о наряд, о бород и плать, о вншнемъ народномъ образ — лица и одежды, до котораго коснулась рука преобразователя и на которомъ тяготла рука власти до самыхъ послднихъ дней… Русскій человкъ не сталъ воленъ ни въ своей одежд, ни въ своей бород, его брили и стригли- и наряжали по указу, Русскіе портные за шитье Русскаго платья, безъ всякаго инаго преступленія, ссылались въ Сибирь! Правда, великій Петръ, переодвъ и обривъ, отчасти собственноручно, верхніе классы общества, не переодлъ и не обрилъ простаго народа, но онъ-таки заставилъ купцовъ откупаться отъ его брадобрйныхъ вожделній, заставилъ носить бляхи съ выраженіемъ его правительственнаго глумленія и наложилъ на вншній Русскій образъ ту печать презрнія и униженія, которая и доднесь внушаетъ полиціи смлость объявлять приказы такого рода: ‘въ Кремлевскій Успенскій соборъ въ Русскомъ плать никого не пускать’. Скажутъ ли, что все это пустяки, бездлица, вншность? Не пустяки, когда общество лишено свободы даже и въ той области жизни, которую никому никогда и въ мысль не приходило обезпечивать отъ посягательствъ государства, — когда даже и въ одежд отнята била у него иниціатива и воля, когда даже и моды имло оно казенныя, — когда Русскій народъ оказывался единственнымъ въ мір народомъ, который роблъ, надвая свою народную одежду! Не бездлица, когда могли на Руси, отъ Русской власти, и не за 150 лтъ тому назадъ, а лтъ за 12, отъ графа Закревскаго исходить предписанія, нами читанныя: ‘бороду сбрить, впредь не отпускать, въ публичныхъ мстахъ въ Русскомъ плать не смть показываться’. Не вншность, — ибо такими распоряженіями вносилось смущеніе и растлніе въ самый духъ народный, и Русскому народу приходилось стыдиться своего народнаго образа какъ чего-то позорнаго! Мы указали на бороду и платье, какъ на образецъ того насилованія, которому подвергалась Русская жизнь въ самомъ, повидимому, неприкосновенномъ прав человка на свои волосы, на свой народный нарядъ и обликъ, — но точно такому же насилованію, гоненію и искаженію подвергалась Русская народность во всхъ своихъ проявленіяхъ. Всякому удобно проврить, — даже и трудить память мечего: слишкомъ еще свжо преданіе, — да оно во многомъ и не преданіе, а еще живая дйствительность. Довольно напомнить объ язык, перековерканномъ и испещренномъ иностранными словами въ эпоху Петра и затемнившемъ съ тхъ поръ для народа слово закона и живое сношеніе съ властью, — объ язык, который и теперь еще, все-гд, на Русской желзной дорог замняютъ, по распоряженію Нмецкаго начальства, Нмецкимъ, — о родномъ язык, на которомъ и до сихъ поръ едвали и говорятъ въ высшихъ вліятельныхъ общественныхъ сферахъ Петербурга, въ тхъ сферахъ, откуда исходитъ глумленіе надъ несостоятельностью Русскихъ общественныхъ силъ! Глумленіе! Но эти самые глумители, съ такимъ презрніемъ оглядывающіе скудное духовною производительностью Русское человчество, — эти самые глумители воспитываютъ своихъ дтей до извстнаго возраста въ совершенномъ незнаніи Русскаго языка, обкрадываютъ своихъ дтей у самой колыбели, воруя у нихъ первыя впечатлнія роднаго звука, Русскую рчь и съ нею Русскую мысль, Русскую душу, народность!… Неблагопріятно было, конечно, крпостное состояніе для развитія Русской самодятельности, — съ этимъ, конечно, никто не станетъ спорить, — а между тмъ, т именно изъ представителей высшихъ общественныхъ сферъ, которые въ силу Европейской цивилизаціи сыплятъ укорами и насмшками въ остальное Русское общество и Русскій народъ, — они-то пуще всего воздыхаютъ о потер крпостнаго права, пуще всего и противодйствуютъ Положенію 19 февраля, — другими словами, они-то всего боле и полагаютъ преградъ развитію Русской общественности, надъ слабымъ ростомъ которой сами же глумятся! Издваясь надъ нравственнымъ безсиліемъ Русской народности, выставляя на позоръ его мнимую неспособность, его несостоятельность будто бы въ самостоятельному гражданскому бытію, — они первые хлопочутъ о стсненіи того простора, который составляетъ необходимое и главное условіе всякаго развитія, объ ограниченіи и безъ того не широкихъ правъ, дарованныхъ тмъ классамъ общества, въ которыхъ по преимуществу живетъ органическая сила народности… Пугая власть призракомъ не существующихъ опасностей, возбуждая въ ней недовріе въ народу, къ стран и ея силамъ, они первые стремятся подвигнуть власть къ преобразованію преобразованій, ознаменовавшихъ ныншнее царствованіе!
Только въ ныншнее царствованіе и вздохнулъ свободно, посл долгаго удушья, Русскій народъ. Можно ли било и говорить о какомъ-либо другомъ общественномъ развитіи, когда слишкомъ 30 милліоновъ Русскихъ людей крпостныхъ, казенныхъ и иныхъ крестьянъ почти не считались людьми? Давно ли совершилось освобожденіе? Давно ли дана свобода причесываться и одваться по своему вкусу? Давно ли наше купеческое сословіе стало чувствовать себя огражденнымъ отъ способовъ увщанія, употреблявшихся еще недавно графомъ Закревскимъ и одинаковымъ съ пріемами городничаго въ ‘Ревизор’?.. Давно ли печатное слово получило возможность избавляться отъ операцій казеннаго охолащиванья? Все это еще такъ недавно, что тни минувшаго еще стоятъ у каждаго за плечами и смущаютъ духъ. А между тмъ, въ какія нибудь 8—9 лтъ, какой уже нравственный и духовный подъемъ совершился, какими исполинскими шагами шагнула Россія и въ одинъ годъ подвигается впередъ дале, чмъ прежде въ цлое полстолтіе… Конечно, еще нельзя намъ хвалиться развитіемъ нашихъ общественныхъ силъ или того, что мы называемъ словомъ ‘общественность’. Еще много прискорбнаго представляетъ намъ Русское общество въ своей жизни. Еще много поводовъ даетъ оно петербургскимъ ‘безпристрастнымъ’ (и безнароднымъ, прибавимъ мы) умамъ издваться надъ нимъ и твердить объ его несостоятельности, — но, независимо отъ личной нравственной вини самаго общества, мы приглашаемъ упрекающихъ и издвающихся вглядться поближе: не ихъ ли мнимо-консервативныя стремленія задерживаютъ развитіе? не они ли сами загораживаютъ ему путь? не въ сохраненіи ли еще многихъ старыхъ порядковъ, не въ живучести ли еще многихъ старыхъ понятій и преданій въ самой нашей администраціи таятся причины многихъ неотрадныхъ явленій нашей общественной и народной жизни? Не все виноваты общество и народъ, — не больше ли и не гораздо ли больше виноваты т самые, которые съ такимъ высокомрнымъ презрніемъ относятся во всякимъ проявленіямъ Русскаго народнаго чувства, но всякимъ запросамъ русскаго общества — на просторъ жизни, на свободу развитія?
Доврія, доврія, доврія — вотъ что нужно, вотъ чего прежде всего ждетъ и желаетъ себ Русское общество отъ Русской верховной власти, — доврія, несмущеннаго доврія въ народному разуму, народному чувству, и не только доврія, но и уваженія къ правамъ Русской народности и безусловной вры въ нравственныя силы, въ историческое призваніе, въ будущность нашей великой Россіи…