В.Г. Короленко
Открытое письмо В.Л. Бурцеву46
Вл. Короленко
КОММЕНТАРИИ
Открытое письмо В.Л. Бурцеву, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1917
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Короленко В.Г. ‘Была бы жива Россия!’: Неизвестная публицистика. 1917-1921 гг.
Сост. и коммент. С. Н. Дмитриева.
М.: Аграф, 2002.
Владимир Львович.
В газете ‘Речь’ от 7-го июля вы напечатали следующее:
‘На этих днях нам было больно читать то, что о Раковском написал по явному недоразумению (курсив мой. — В.К.) В.Г. Короленко, который (опускаю несколько комплиментов по моему адресу) высказался о Раковском, как о независимом писателе и друге дела русского народа…’
Вы утверждаете, наоборот, что Раковский — агент немецкого правительства и работает на немецкие деньги.
Напоминаю обстоятельства: совет раб. и солд. депутатов штаба румынского фронта обратился ко мне с запросом, что мне известно о докт. Раковском. Я счел своею обязанностью ответить, что давно знаю д-ра X. Раковского и с негодованием отвергаю возможность обвинения, возведенного на него румынскими властями {А не А.И. Гучковым, которому ставилось это в вину некоторыми газетами.}. Я сказал еще, что мне также хорошо известно отношение румынской соц.-демократии и ее вождей к войне и что оно также исключает мысль о подкупности.
Вам угодно было назвать мой ответ ‘явным недоразумением’. Правда, вы сочли нужным сдобрить этот отзыв разными комплиментами по моему адресу, но они не меняют дела, и я имею основание считать себя обвиненным вместе с Раковским. Если он — немецкий агент, то я — его укрыватель. Правда, только по недоразумению, однако по недоразумению явному, иначе сказать — по легкомыслию, непростительному в таком деле. Если вы правы, то с моей стороны это — простота, которая по русской поговорке ‘хуже воровства’.
Вы, вероятно, поймете, с каким отчасти уже и личным интересом я ждал, что вы предъявите доказательства тяжких обвинений, особенно после того, как через два дня, в приписке к своей статье, напечатанной в ‘Речи’ (9-го июля), вы заявили, что на письма Троцкого47 и Раковского ‘дадите исчерпывающий ответ в печати’. Я был уверен, что в этом ответе вы приведете доказательства, которые будут ясно поставлены и которые, значит, можно опровергать. Вы поймете поэтому, как я был удивлен, когда на вызов Раковским к третейскому суду вы ответили отказом (‘Речь’, 17-го июля). Если вы располагаете исчерпывающими доказательствами для ответа в печати — почему не предъявите их третейскому суду?
Признаюсь, отказ этот произвел на меня странное впечатление и особенно своей мотивировкой. До сих пор считалось, что, обвиняя в таких тяжких и позорных преступлениях, обвинитель должен быть готов предъявить доказательства и что третейский суд для этого самая удобная форма. Признаюсь, у меня была, кроме того, некоторая надежда, что мое категорическое свидетельское показание хоть до некоторой степени может склонить вас к принятию вызова. Но вы сочли более удобным перенести ‘бремя доказательств’ на обвиняемого, а от моего показания пренебрежительно отмахнулись: ‘явное недоразумение!’
‘Пусть так, — думал я. — В.Л. Бурцеву так неприятно разговаривать с Раковским, который, по его мнению, держится гибельных для России убеждений, — что он может лишь говорить о Раковском и об его продажности, но с Раковским разговаривать на суде не желает. Значит, теперь мы должны ждать ‘исчерпывающего ответа в печати’.
Но, к еще большему удивлению, вы, по-видимому, считаете таким ‘исчерпывающим ответом’ свой отказ от третейского суда. По крайней мере до сих пор я напрасно ищу в газетах ваших доказательств вины Раковского и, прибавлю, моего легкомыслия в показании по важному делу.
Это и вынуждает меня обратиться к вам гласно с нижеследующим заявлением:
1) Вы не точно передали мой отзыв. В характеристике Раковского я не употреблял выражение ‘друг дела Русского народа’. Не потому, конечно, чтобы считал его врагом этого дела, а просто потому, что не люблю шаблонных и расплывчатых выражений. ‘Друзья дела русского народа’ так часто теперь клеймят друг друга, не останавливаясь взаимно перед клеветой, что это выражение ничего не говорило бы в этом вопросе.
2) Я говорил только, что давно знаю Раковского, как честного человека, не способного выполнять роль тайного агента германцев. Одно знакомство и встречи с Парвусом48 этого отзыва не опровергают. Я тоже (решаюсь сделать это ужасное признание) встречался с Парвусом, когда не имел еще оснований подозревать его не только в политической агентуре от германского правительства, но и в получении гешефтмахерских военных прибылей.
3) Я говорил, что знаю позиции румынского социализма в вопросе о войне, и сказал это не ‘по явному недоразумению’, а потому, что действительно знаю это. И теперь повторяю, что утверждение о немецких деньгах совершенно неправдоподобно и ложно. Это — простой отголосок клеветы противников румынского социализма… Скажу, в частности, о социалистической печати. Социал-демократическая газета существовала задолго до войны. Сначала это была ‘Lumea nova’ (‘Новый мир’), редактировавшаяся г-н Надеждой (‘Nadejde’), впоследствии перешедшим в либеральный лагерь. Потом издавалась ‘Munca’ (‘Труд’) и, наконец, ‘Lupta’ (‘Борьба’). Эта последняя газета стояла за нейтралитет Румынии, и редакторы-социалисты, начиная с Фриму и Кристеску (не знаю, кто был редактором в самое последнее время), придавали ей скорее антигерманский тон. Деньги на ее издание давали мои друзья и добрые знакомые Константин Доброджеану Гереа, д-р Кодриан, Андрей Тодореску и Александр Доброджеану. Все это люди очень близкие к умершему несколько лет назад брату моей жены Василию Ивановскому49, русскому эмигранту, семидесятнику, народнику-социалисту, известному в Добрудже под именем русского доктора Петра Александрова. Всех их я знаю за людей, относительно которых сказка о немецких деньгах звучит чудовищной нелепостью.
4) Повторяю еще раз. Я часто бывал в Румынии и говорю не понаслышке, как вы, а как очевидец. В последний раз я был в Бухаресте проездом из Франции в средине июня 1915 года. В это время Бухарест был полон отголосками шумных германофильских манифестаций, требовавших выступления Румынии в союзе с Германией. Дня за три до моего приезда социалисты ответили нейтралистской контрманифестацией, при которой произошли столкновения с полицией и аресты. Я приехал в то время, когда еще не был решен вопрос о дальнейшем направлении дела и считалось возможным предание суду манифестантов (в том числе, кажется, и Раковского). Все это печаталось в газете ‘Lupta’, которая тогда ревностно боролась с германофильством, и может быть точно установлено. Не странно ли было бы немцам давать деньги на газету, которая шла против них? Тогда, наоборот, выдвигалось обвинение в подкупе со стороны России. Правда, когда времена переменились, то социалисты продолжали стоять против войны, хотя бы и в союзе с Россией. Вы можете считать это ‘вредным делу русского народа’. Но я позволю себе напомнить знаменитую речь уважаемого П.Н. Милюкова. Касаясь обстоятельств, при которых Румыния была вынуждена к спешному выступлению, он спрашивал: ‘Что это: глупость или измена?’
По другим соображениям, румынские социалисты старались помешать этой ‘глупости или измене’ относительно своей страны. Вы думаете, Владимир Львович, что это можно было делать только на немецкие деньги?
Во избежание всяких недоразумений считаю нелишним прибавить: я не кинталец, не циммервальдец50, даже не интернационалист в том узком смысле, какой ныне придается этому слову. Защиту родины считаю важнейшей из ближайших задач, а настроение, создаваемое так называемым ‘большевизмом’ в стране и на фронте, могу сравнить разве с прививкой горячечной бациллы к ослабленному народному организму. Вскоре надеюсь высказаться об этом обстоятельнее, а пока скажу все-таки, что не всякое лекарство годится даже и против большевизма, в том числе хотя бы и ‘полезная клевета’. Эта последняя может, наоборот, усилить действие бациллы. Что же сказать о других случаях, вроде настоящего инцидента с Раковским!
Вы забыли, что в таких обвинениях, где замешано доброе имя стольких определенных лиц, требуется чрезвычайная осторожность, что даже высокая цель не оправдывает некоторых средств. Нет, это не я дал ложное показание ‘по явному недоразумению’. Это вы, Владимир Львович, сделались отголоском непроверенной клеветы против честных людей. Хотелось бы надеяться, что у вас хватит мужества в этом сознаться. Настаивая на голословных обвинениях, отказываясь от суда чести, вы открываете простор эпидемии клеветничества как орудия политической борьбы.
Все это вынуждает меня стать рядом с обвиняемым вами Раковским и вместе с ним ждать от вас ‘исчерпывающих доказательств’51.
46. ‘Открытое письмо В.Л. Бурцеву’ продолжает тему, поднятую ранее Короленко в ‘Письме в редакцию’. Публикуется по: Русские ведомости, 1917, No 184, 12 августа. Бурцев принял активное участие в разоблачении фактов сотрудничества большевиков с германскими властями и, как писал Короленко, ‘по-моему, в этом деле оскандалился’ (Былое, 1922, No 20, с. 25). После публикации ‘Письма в редакцию’ 29 июня 1917 г. писатель получил из Петрограда следующую телеграмму: ‘От имени Румынской с.-д. партии сердечное и искреннее спасибо за вашу мужественную защиту. Телеграммой передадим содержание Костике и нейтральной печати. Обращаю ваше внимание на вероломное убийство Векслера, арестованного за участие в моем освобождении. Подробности в ‘Новой жизни’ и ‘Рабочей газете’. Пришлю вам материал. Сердечный поклон всем. Сердечно обнимаю. Раковский’ (ОР РГБ, ф.135/II, к. 32, д. 43, л. 1). К сожалению, писателю не были известны в то время многие факты, которые свидетельствуют сегодня о том, что германские власти все же проводили финансирование партии большевиков, прежде всего в отношении их антивоенной, пораженческой пропаганды. Однако это сотрудничество никак не укладывается в рамки простого шпионажа, скорее речь должна идти о действиях безответственных политиков, которые ради достижения своих целей, стремления к власти готовы идти на любые сомнительные шаги. Подробнее об этом см.: Мельгунов С.П. Золотой немецкий ключ к большевистской революции. Париж, 1940, Катков Г.М. Февральская революция. Париж, 1982, с. 82—131. В первой из этих книг имя Х.Г. Раковского упоминается вскользь в качестве одного из возможных посредников в осуществлении финансовых операций между большевистской партией и германскими властями.
47. Л.Д. Троцкий, вернувшийся в Россию в мае 1917 г. из США и Канады, также был обвинен в сотрудничестве с германскими властями. Явившись добровольно для ареста, он был вскоре выпущен на свободу и принял деятельное участие в подготовке Октябрьского переворота. Короленко резко отрицательно относился к Троцкому как одному из самых воинственных большевиков. Показателен хотя бы сам факт отказа писателя принять Троцкого у себя в Полтаве. Этот отказ был передан в августе 1919 г. адъютанту председателя Реввоенсовета, приезжавшему в Полтаву.
48. Парвус (наст. фамилия Гельфанд Александр) — родился в конце 60-х гг. XIX в. в Березине (Белоруссия), в конце века эмигрировал в Германию, где приобрел влияние в социалистических кругах. Вернувшись в 1905 г. в Россию, принимал участие в первой русской революции, был привлечен по делу Петербургского Совета рабочих депутатов и вновь эмигрировал. Оказал влияние на Троцкого, считавшего Парвуса одно время своим идейным учителем. Занимаясь коммерческой деятельностью, стал крупным предпринимателем и финансистом. В годы первой мировой войны сотрудничал с германским Генштабом, играя основную роль в организации финансирования немецкими властями большевиков.
49. Ивановский Василий Семенович (1845—1911) — брат жены Короленко Ивановской Евдокии (Авдотьи) Семеновны (1855—1940), участник революционного народнического движения. В 1877 г. бежал из заключения, эмигрировал в Румынию, где и жил долгие годы в Тульче под именем врача Петра Александрова. Связь с Румынией у Короленко появилась именно через B.C. Ивановского. Писатель посещал Румынию преимущественно с членами своей семьи в 1893, 1897, 1903, 1904, 1911 и 1915 годах. С первой же встречи Короленко испытывал симпатию к своему шурину, которого изобразил в очерке ‘Наши на Дунае’ в образе доктора Александра Петровича (см.: Короленко В.Г. Собр. соч. в 10-ти т., т. 4, с. 221—277). Ивановскому писатель посвятил и статью-некролог ‘Памяти замечательного человека’ (Русские ведомости, 1911, No 199).
50. Здесь Короленко имеет в виду, что он не придерживается тех взглядов на войну, которые были выработаны на Циммервальдской (5—8 сентября 1915 г.) и Кинтальской (24—30 апреля 1916 г.) международных социалистических конференциях. Они сводились к тому, что первая мировая война признавалась по своему характеру империалистической, лозунг ‘зашиты отечества’ отвергался, а единственный путь выхода из войны виделся в завоевании политической власти рабочим классом.
51. В.Л. Бурцев весьма запоздало опубликовал 5 октября 1917 г. в газете ‘Общее дело’ (No 9) ‘Мой ответ В.Г. Короленко’: ‘Защищая Раковского, В.Г. Короленко просит поставить его имя рядом с именем Раковского и одинаково их или обвинять, или защищать. Разумеется, этой просьбы В.Г. Короленко мы ни в каком случае выполнить не можем. Для нас В.Г. Короленко есть В.Г. Короленко и таковым останется навсегда. Он может совершить ту или другую ошибку, когда он говорит по поводу Раковского о малознакомых для него вопросах, но от этого походить на Раковского он никогда не будет’. В своем ответе Бурцев привел дополнительные данные о сотрудничестве большевиков с германскими властями.