ЕВРОПЕЙСКІЕ КЛАССИКИ
В. ШЕКСПИРЪ
ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ
полъ редакціей
А.Е. ГРУЗИНСКАГО
ТОМЪ 2
ТИПОГРАФІЯ.
А. А. ЛЕВЕНСОНЪ
МОСКВА
1912.
ОТЕЛЛО.
ОТЕЛЛО.
(Извлечено изъ книги Г. Брандеса.)
Отелло, Брандес Георг, Год: 1912
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Отелло — съ точки зрнія профановъ, есть просто-напросто трагедія на тему ревности, какъ ‘Макбетъ’ — трагедія на тему честолюбія. Весьма наивные читатели и критики въ своей невинности воображаютъ, что въ извстный моментъ своей жизни Шекспиръ ршилъ изучить нсколько интересныхъ и опасныхъ страстей и предостеречь противъ нихъ зрителей. Съ этой цлью написалъ онъ произведеніе на тему честолюбія и вытекающихъ опасностей, затмъ сходное съ этимъ произведеніе на тему ревности и всхъ злоключеній, которыя она причиняетъ. Но вдь не такъ совершается это дло во внутренней жизни творческаго духа. Поэтъ пишетъ не сочиненія на данную тему. Онъ начинаетъ творить не въ силу какого-нибудь предвзятаго ршенія или выбора. Въ немъ нервъ какой-нибудь затрагивается, и этотъ нервъ приходитъ въ колебаніе и реагируетъ.
Что Шекспиръ пытается выяснить себ здсь, это не ревность, и не легковріе, а единственно только трагедію жизни. Какъ возникаетъ она, каковы ея причины, въ чемъ заключаются ея законы?
Онъ былъ пораженъ властью злобы и ея значеніемъ въ жизни. ‘Отелло’ въ гораздо меньшей степени представляетъ собой этюдъ ревности, нежели новый и боле вскій этюдъ злобы во всей ея мощи. Питательная нить, идущая отъ мастера къ произведенію, приводитъ къ личности Яго, а не Отелло.
Нкоторые наивные изслдователи полагали, что Шекспиръ создалъ Яго по образцу историческаго Ричарда III,— слдовательно, нашелъ его въ какой-нибудь литератур, въ хроник.
Нтъ, Шекспиръ несомннно встрчалъ Яго въ своей жизни, онъ прожилъ свои зрлые годы бокъ-о-бокъ съ различными чертами его характера, изо-дня въ день сталкивался на своемъ жизненномъ пути то съ той, то съ другой стороной этой личности и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день, когда онъ вполн почувствовалъ и понялъ, что могутъ сдлать умные, злые, низкіе люди, онъ сплавилъ вс эти фрагменты и отлилъ ихъ въ одинъ мощный образъ.
У Яго нтъ иной цли передъ глазами, кром собственной выгоды. Что не онъ, а Кассіо получилъ постъ лейтенанта Отелло — вотъ обстоятельство, съ самаго начала побуждающее его коварство строить козни. Онъ хотлъ имть эту должность и пытается завоевать ее. Но со всмъ тмъ онъ подбираетъ по пути къ ней всякую выгоду, которая только можетъ достаться ему въ руки, не задумывается вытянуть у Родриго все его состояніе и драгоцнности. Онъ постоянно прикрывается ложью и лицемріемъ, но онъ выбралъ себ самую непроницаемую маску: смлую суровость, прямую, честную угрюмость солдата, не считающагося съ тмъ, что думаютъ или говорятъ о немъ другіе. Никогда не старается онъ подслужиться къ Отелло, никогда къ Дездемон, никогда даже къ Родриго. Онъ откровенный, честный другъ. Онъ ищетъ своей выгоды, въ то же время косясь на другихъ. Яго — это злорадство въ человческомъ образ. Онъ длаетъ зло, чтобъ имть наслажденіе вредить, онъ торжествуетъ при вид чужихъ мукъ и невзгодъ. И при этомъ онъ вчная зависть, разжигаемая преимуществами и удачами другихъ. Онъ не мелкая зависть, довольствующаяся тмъ, что желаетъ для себя чужихъ достоинствъ или чужаго имущества, или считаетъ себя боле заслуживающей чужаго счастія. Нтъ, въ великомъ олицетвореніи Яго — это завистливое недоброжелательство, выступающее въ человческой жизни державной силою, самымъ двигателемъ ея, это — отвращеніе къ чужимъ совершенствамъ, проявляющееся въ упорномъ отрицаніи этихъ преимуществъ, въ недовріи или пренебрежительномъ къ нимъ отношеніи, это инстинктивная, непроизвольная ненависть ко всему открытому, свтлому, доброму и великому.
Шекспиръ не только зналъ, что подобная зависть существуетъ, онъ выхватилъ ее изъ жизни и заклеймилъ навки. Въ этомъ его безсмертная слава, какъ психолога.
Всякій слыхалъ возраженіе, длаемое противъ Отелло,— будто трагедія превосходна потому, что герой и Дездемона правдивые и рдкіе образы, но Яго — кто его знаетъ? И чмъ обоснованъ его способъ дйствія? Чмъ объясняется такая злоба? Добро бы еще, если бы онъ былъ прямо влюбленъ въ Дездемону и ненавидлъ Отелло по этой причин или изъ другого сходнаго съ этимъ мотива!
Да, еслибъ онъ былъ просто-напросто влюбленнымъ плутомъ и клеветникомъ, то все вышло бы, безспорно, проще. Но тогда, дйствительно, вся драма не была бы выше пошлости, и Шекспиръ не стоялъ бы здсь на высот своего генія
Нтъ! Нтъ! Въ мнимой недостаточности мотивировки, въ ней-то и лежитъ здсь величіе и глубина. И Шекспиръ это понялъ. Въ своихъ монологахъ Яго безпрестанно указываетъ самому себ причины своей ненависти. Читая монологи въ другихъ пьесахъ Шекспира, мы можемъ видть изъ нихъ, каково на самомъ дл дйствующее лицо, оно прямо исповдывается въ нихъ передъ нами, даже такой злодй, какъ Ричардъ III, совершенно искрененъ въ своихъ монологахъ. Иное дло Яго. Этотъ нолу-діаволъ постоянно старается объяснить самому себ свою ненависть, постоянно чуть не дурачитъ самого себя, представляя себ половинчатыя побужденія, въ которыя онъ немножко вритъ и въ сильной степени ке вритъ. Кольриджъ мтко опредлилъ это движеніе въ его душ словами the motive-hunting of а motiveless malignity (исканіе причины безпричинной злобы). Снова и снова объявляетъ онъ себ, что вритъ, будто Отелло былъ черезчуръ близокъ съ его женой, и что онъ хочетъ отомстить за оскорбленіе. Но временамъ, чтобъ найти основаніе для своей ненависти къ Кассіо, онъ прибавляетъ, что подозрваетъ и его въ интимныхъ отношеніяхъ къ Эмиліи. Какъ побочнымъ мотивомъ, который во всякомъ случа стоитъ взять въ придачу, онъ не брезгаетъ даже мотивомъ влюбленности въ Дездемону. Онъ говоритъ (II, 1):
Да, наконецъ, и самъ ее люблю.—
Все это — наполовину безчестныя попытки самоуразумнія и самооправданія. Желчная, ядовитая зависть всегда иметъ за себя мотивъ, узаконяющій скрытую въ ней ненависть и превращающій въ справедливую месть желаніе повредить боле достойному человку. Но Яго, нсколькими строками выше сказавшій объ Отелло, что у него ‘врная, нжная и благородная душа’, тысячу разъ слишкомъ уменъ чтобы думать, будто онъ обманутъ мавромъ, вдь онъ же видитъ сквозь него, какъ сквозь стекло.
Общечеловческая способность къ любви или къ ненависти по какой-нибудь вполн опредленной причин умалила и унизила бы превосходство, котораго Яго достигъ въ злоб. Подъ конецъ ему угрожаютъ пыткой, такъ какъ онъ не хочетъ сказать ни слова въ объясненіе или оправданіе. Непреклонный и гордый, онъ наврно и въ пытк не разомкнетъ своихъ yen, но онъ и не могъ бы дать настоящаго объясненія. Онъ медленно и настойчиво отравлялъ душу Отелло. Мы можемъ прослдить дйствіе яда на простодушнаго мавра и видимъ, какъ самый тотъ фактъ, что процессъ отравленія удается, все боле и боле ожесточаетъ и опьяняетъ Яго. Но откуда ядъ проникъ въ душу Яго, объ этомъ было бы нелогично спрашивать, да и самъ онъ не можетъ на это отвтить. Змя ядовита по природ и производитъ ядъ, какъ шелковичный червь свою пряжу, какъ фіалка свое благоуханіе.
Съ своей обычной врностью источникамъ, Шекспиръ называетъ главное дйствующее лицо мавромъ, the moor. Но совершенно нелпо выводить отсюда, что онъ представлялъ его себ негромъ. Само по себ немыслимо, чтобы негръ могъ достигнуть такого поста, какъ полководецъ и адмиралъ на служб венеціанской республики, и выраженіе Мавританія, отнесенное къ стран, куда, по словамъ Яго, хочетъ удаляться Отелло, достаточно ясно указываетъ на то, что его должно изображать на сцен мавромъ, то есть арабомъ. Это нисколько не опровергается тмъ, что люди, ненавидящіе его и завидующіе ему, клеймятъ его въ своемъ ожесточеніи эпитетами, которые могуи, быть приложены къ негру.
Какъ мавръ, Отелло иметъ достаточно темный цвтъ кожи, чтобы составить поразительный цвтовой контрастъ блой, притомъ блондинк, Дездемон, а какъ семитъ, онъ образуетъ достаточно яркій расовый контрастъ молодой арійской двушк. Относительно мавра легко можно было себ представить, что онъ, посл принятія крещенія, могъ достигнуть высокаго поста въ войск и во флот республики.
Отелло — несложная душа, простая, прямолинейная солдатская натура. У него нтъ житейской мудрости, потому что онъ всю свою жизнь провелъ въ лагер:
Изо всего, что въ мір происходить,
Я говорить умю лишь о войнахъ,
Сраженіяхъ… (I, 3).
Храбрый самъ, онъ вритъ въ храбрость другихъ, особенно же тхъ, кто выставляетъ напоказъ смлость, рзкость и безстрашную склонность къ порицанію того, что достойно порицанія, какъ напр. Яго, обращающійся къ Дездемон съ характерными словами о самомъ себ:
Если я но критикую, то я — ничто.
И Отелло не только вритъ въ храбрость Яго, но готовъ избрать его себ въ руководители, какъ человка, гораздо лучше его знающаго людей и боле богатаго житейскимъ опытомъ.
Отелло принадлежитъ затмъ къ благороднымъ натурамъ, никогда не занимающимся представленіемъ о своихъ достоинствахъ. У него нтъ тщеславія. Ему никогда не приходило въ голову, что такіе подвиги, такіе геройскіе поступки, какъ т, которыми онъ стяжалъ себ славу, могутъ произвести на фантазію молодой женщины, если у нея такой складъ души, какъ у Дездемоны, гораздо боле глубокое впечатлніе, нежели красивое лицо и изящныя манеры Кассіо. Онъ такъ далекъ отъ сознанія своего величія, что ему почти сразу кажется натуральнымъ, что имъ пренебрегли.
Отелло — представитель презираемой расы и отличается бурнымъ африканскимъ темпераментомъ. Сравнительно съ Дездемоной онъ старъ, боле близокъ по возрасту къ отцу ея, чмъ къ ней. Онъ говоритъ себ, что нтъ у него ни молодости, ни красоты, которыми онъ могъ бы сохранить ея любовь, нтъ даже племеннаго родства, на которомъ онъ могъ бы строить, какъ на фундамент, зданіе своего счастья.
Что она можетъ чувствовать влеченіе къ нему, это для непосвященныхъ казалось безуміемъ или колдовствомъ. Ибо далеко не легко доступная, не влюбчивая и не кокетливая натура, Дездемона изображена поэтому даже боле сдержанной и скромной, чмъ обыкновенно бываютъ двушки. Ея отецъ говоритъ о ней (I, 3):
Такая
Смиренная и робкая двица,
Краснвшая отъ собственныхъ движеній…
Она воспитана, какъ избалованное дитя патриціевъ, въ богатой, счастливой Венеціи. Изо дня въ день видла она вокругъ себя золотую молодежь родного города и ни къ кому не питала любви.
Отелло, съ своей стороны, сразу почувствовалъ сильное влеченіе къ Дездемон. И не блая, изящная двушка прельщаетъ его въ ней. Если бы онъ не любилъ пламенною страстью ее, ее одну, онъ никогда бы не женился на ней. Ибо въ немъ живетъ свойственный дикой, независимой натур ужасъ передъ бракомъ, и онъ нисколько не считаетъ, что женитьба на патриціанк возвысила его и выдвинула впередъ. Онъ самъ происходитъ отъ владтельныхъ князей своей страны, и онъ содрогался передъ мыслью связать себя навки:
Да, Яго, знай, когда бы Дездемоны
Я не любилъ, за вс богатства моря
Не заключилъ бы въ тсныя границы
Жизнь вольную, бездомную свою.
Но ихъ соединили чары,— не то грубое, вншнее волшебство, въ которое врятъ и присутствіе котораго предполагаютъ здсь другіе, и на которое намекаетъ отецъ, говоря о ‘снадобьяхъ и зельяхъ колдуновъ’, но т сладкія, т обольстительныя чары, что неизъяснимымъ образомъ приковываютъ мужчину и женщину другъ къ другу.
Защитительная рчь Отелло въ зал совта, когда онъ объясняетъ дожу, какъ случилось, что онъ снискалъ сочувствіе и нжность Дездемоны, всегда возбуждала восторгъ. Ему удалось пріобрсти расположеніе ея отца. Старикъ пожелалъ услышать отъ него повсть его жизни, просилъ его разсказать ему объ опасностяхъ, которымъ онъ подвергался, о пережитыхъ имъ приключеніяхъ. И мавръ сталъ разсказывать ему о нужд и о мукахъ, о томъ, какъ онъ былъ на волосъ отъ смерти, какъ томился въ плну у жестокихъ враговъ, сталъ разсказывать о далекихъ чудесныхъ странахъ, въ которыхъ ему приходилось скитаться (фантастическое ихъ описаніе очевидно заимствовано изъ путевыхъ очерковъ того времени съ ихъ вымыслами). Дездемона рада была бы послушать обо всемъ этомъ, но ее часто отзывали домашнія дло, и, покончивъ съ ними, она всегда возвращалась и жаднымъ ухомъ внимала его разсказу. Тогда онъ сумлъ заставить ее обратиться къ нему съ просьбой пересказать ей свою жизнь не отрывочно, а съ начала до конца. Онъ повиновался, и не разъ наполнялись глаза ея слезами, когда онъ говорилъ ей о бдствіяхъ своей юности. Съ невинной доврчивостью сказала она ему подъ конецъ, что если когда-нибудь у него будетъ другъ, который ее полюбитъ, то пусть только онъ посовтуетъ ему разсказать ей исторію Отелло, и тогда этотъ другъ пріобртетъ ея взаимность.
Иными словами — хотя мы должны представлять себ Отелло человкомъ съ величественной осанкой,— не черезъ органъ зрнія, а черезъ органъ слуха онъ покоряетъ сердце Дездемоны (‘Я лицо Отелло увидла въ его душ’), она длается его женой въ силу своего участія ко всему, что онъ выстрадалъ и что совершилъ.
Она меня за муки полюбила,
А я ее — за состраданье къ нимъ.
Вотъ чары вс, къ которымъ прибгалъ я.
Вотъ какъ, слдовательно, построены эти отношенія рукою поэта: это не любовь между молодыми людьми одинаковаго возраста и одной расы, которыхъ раздляетъ лишь фамильная вражда (какъ въ Ромео и Юліи), еще мене союзъ сердецъ, подобный союзу Брута и Порціи, гд полная гармонія устанавливается благодаря нжнйшей дружб въ соединеніи съ самымъ близкимъ родствомъ, и благодаря тому, что отецъ жены является идеаломъ для мужа — а нчто совершенно противоположное, это союзъ, основанный на притягательной сил контрастовъ и имющій все противъ себя: и различіе въ племени, и разницу въ возраст, и странную вншность мужа, вмст съ недовріемъ къ самому себ, которое она поселяетъ въ его сердц.
Яго развиваетъ передъ Родриго невозможность прочности этого союза. Дездемона влюбилась въ мавра, потому что онъ хвасталъ и разсказывалъ ей небылицы. Неужели кто-нибудь воображаетъ, что любовь можно поддерживать болтовней? Чтобы сизнова воспламенить кровь, требуется соотвтствіе въ возраст, сходство въ нравахъ и обычаяхъ, наконецъ красота — все то, чего недостаетъ мавру.
Самъ же мавръ сначала вовсе и не думаетъ строить такія соображенія. Почему же нтъ? Потому что Отелло не ревнивъ.
Ото звучитъ дико, а между тмъ это сущая правда. Отелло не ревнивъ! Ото все равно, что сказать о вод, что она не влажна, и объ огн, что онъ не горитъ. Но у Отелло не ревнивый нравъ, ревнивые люди мыслятъ совсмъ иначе, чмъ онъ, и ведутъ себя совсмъ иначе. Онъ чуждъ подозрительности, онъ доврчивъ и въ этомъ смысл глупъ — вотъ его несчастіе, но собственно ревнивымъ назвать его нельзя. Когда Яго собирается привить ему свои клеветы на Дездемону и начинаетъ лицемрными словами (III, 3):
О, генералъ, пусть Богъ
Васъ сохранитъ отъ ревности, она
Чудовище съ зелеными глазами…
Отелло отвчаетъ ему:
Пусть говорить, что у меня жена
И хороша, и любитъ наряжаться,
И вызжать, и бойко говорить,
И хорошо поетъ, играетъ, пляшетъ —
Ревнивымъ я отъ этого не стану.
Когда въ душ есть добродтель, вс
Наклонности такія непорочны,
И даже то, что у меня такъ мало
Заманчивыхъ достоинствъ, неспособно
Въ меня вселить малйшую боязнь,
Малйшее сомннье, вдь имла
Она глаза и выбрала меня.
Такимъ образомъ, даже его исключительное положеніе сначала не внушаетъ ему тревоги. Но ничто не можетъ устоять передъ коварнымъ замысломъ, жертвой котораго становится ничего ровно не подозрвающій Отелло.
Насколько онъ доврчивъ относительно Яго — ‘Милый Яго!’ ‘Славный Яго!’ — настолько же недоврчивъ длается онъ по отношенію къ Дездемон. И вотъ въ его мысляхъ проносится проклятіе Брабанціо: ‘Она отца родного обманула, такъ и тебя, пожалуй, проведетъ’. И вслдъ за этимъ проклятіемъ встаютъ передъ нимъ вс аргументы Яго:
Какъ знать? всему причиной то, быть можетъ,
Что черепъ и, что сладко говорить,
Какъ щеголи-вельможи, не умю,
Л можетъ быть и то, что началъ я
Въ долину лтъ преклонныхъ опускаться.
И начинается мука по поводу того, что душа одного человка потемки для другого, по поводу невозможности побдить желаніе и страсть у женщины, если даже она отдана намъ закономъ — пока Отелло чувствуетъ наконецъ, что его какъ бы предали пытк, и Яго можетъ съ торжествомъ воскликнуть, что вс зелья, какія только есть на свт, не возвратятъ ему теперь мирнаго сна. Затмъ слдуетъ меланхолическое прощаніе со всей его прежней жизнью, а за тихою грустью снова наступаетъ сомнніе и отчаяніе, отчаяніе, что онъ подпалъ подъ власть этого сомннія:
Мн кажется — жена моя невинна,
И кажется, что нечестна она,
Мн кажется, что правъ ты совершенно,
И кажется, что ты несправедливъ.
и все это сосредоточивается наконецъ въ помыслахъ о мщеніи и крови.
И такъ, въ данномъ случа мы имемъ изображеніе не непосредственной, а искусственнымъ образомъ вызванной ревности, иными словами: это есть изображеніе отравленнаго злобою чистосердечія. Отсюда мораль, которою Шекспиръ заставляетъ Яго напутствовать зрителей:
Вотъ какъ ловятъ
Доврчивыхъ безумцевъ! Вотъ какъ честныхъ,
Невиннйшихъ и непорочныхъ женщинъ
Позору подвергаютъ.
И такъ не ревность Отелло, а его доврчивость есть первая причина несчастій, подобно тому, какъ благородное простодушіе Дездемоны отчасти виновно въ томъ, что все происходитъ такъ, а не иначе, то-есть все удается такому человку, какъ Яго.
Когда Отелло заливается слезами на глазахъ у Дездемоны, не понимающей, почему же онъ плачетъ (IV, 2), онъ произносить потрясающія слова, что все готовъ былъ бы онъ претерпть и горе, и позоръ, и нищету, и неволю, готовъ былъ бы даже стать мишенью для насмшекъ и издвательствъ,— но видть, какъ та, которую онъ боготворилъ, сдлалась предметомъ его собственнаго презрнія — этого онъ не въ силахъ снести. Не ревность заставляетъ его всего больше страдать, а мысль, что ‘источникъ, откуда струится потокъ его жизни’, превратился въ высохшее болото, ‘гд плодятся мерзкіе гады’. Это чистая, глубокая скорбь человка, видящаго запятнаннымъ свой кумиръ, а не низменное бшенство при мысли о томъ, что кумиръ предпочитаетъ другого поклонника.
И съ прелестью, присущей идеальному дарованію, Шекспиръ ради контраста помстилъ — непосредственно предъ ужасающей катастрофой — очаровательную народную псенку Дездемоны объ мн, о молодой двушк, которая тоскуетъ о томъ, что ея милый сжимаетъ въ своихъ объятіяхъ другую, но которая тмъ не мене все также горячо его любитъ. Трогательна Дездемона, когда она пытается вымолить у своего суроваго владыки хоть нсколько лишнихъ мгновеній, но велика она въ моментъ смерти, когда, стремясь оградить своего палача отъ кары за ея убійство, она испускаетъ духъ съ дивною ложью на устахъ, единственной ложью ея жизни.
Офелія, Дездемона, Корделія — какое тріо! У каждой изъ нихъ своя физіономія, но он, какъ сестры, походятъ другъ на друга, вс он представляютъ собою тотъ типъ, который Шекспиръ любятъ и предъ которымъ онъ преклоняется въ эти годы. Не было ли для нихъ прототиповъ въ жизни? Не созданы ли он, можетъ быть, вс три по одной модели? Не случилось ли Шекспиру встртить въ эту эпоху прелестную молодую женщину, которая жила въ печали, терпла гнетъ несправедливости и непониманія и вся была сердце и нжность, не обладая при этомъ не искоркой геніальности или остроумія? Мы можемъ предполагать это, но ничего достоврнаго объ этомъ не знаемъ.
Образъ Дездемоны — одинъ изъ прелестнйшихъ образовъ, нарисованныхъ Шекспиромъ. Она боле женщина, чмъ другія его женщины, подобно тому, какъ благородный Отелло боле мужчина, чмъ другіе мужскіе характеры Шекспира. Поэтому въ притягательной сил, влекущей ихъ другъ къ другу, таится все-таки весьма глубокій смыслъ, самая женственная изъ женщинъ чувствуетъ влеченіе къ самому мужественному изъ мужчинъ.