С. Елпатьевскій
XIV. Отецъ Никифоръ.
XIV. Отецъ Никифоръ.
Отец Никифор, Елпатьевский Сергей Яковлевич, Год: 1904
Время на прочтение: 6 минут(ы)
С. Елпатьевскій. Разсказы. Том 3. С.-Петербург. 1904.
— Чистый идолъ! зврь какой-то!.. — говорила мать про о. Никифора. — Кажется, и нтъ у насъ въ роду хуже, какъ онъ, да еще отецъ Демидъ.
И какъ всегда въ такихъ случаяхъ глаза матери длались сухіе и злые.
— Жена попалась ему, о. Никифору, покойница Анисья Власьевна, добрая да ласковая,—такъ вдь говорить съ нимъ разучилась… Цыкнетъ на нее, какъ волкъ ощерится, она и молчитъ. Полусапожки, бывало, дочери купитъ, такъ точитъ, точитъ ее, такъ въ чахотку и вогналъ… И сына-то, Павла Никифоровича, за что погубилъ? ‘Живи по моему, а не по своему!’ Одинъ сынъ былъ. И дочь въ монастырь ушла, тоже отъ веселаго житья.
Лицо у матери блдное, и все разгораются ненавистью глаза.
— Крутогорская порода…— добавляетъ она.— Никого не пожалетъ.
Крпко не любила мать о. Никифора и на моей памяти никогда не здила къ нему въ гости, не любила, когда и онъ прізжалъ къ намъ. Отецъ также не любилъ здить къ отцу Никифору и выискивалъ всякіе предлоги, чтобы отложить поздку. Но отецъ Никифоръ былъ братъ бабушки и пока бабушка была жива, хоть и не каждый годъ, но разъ въ два года, на Илью Пророка, храмовой праздникъ въ Карповомъ погост, гд жилъ о. Никифоръ, онъ снаряжался въ дорогу. И меня бралъ съ собой.
О. Никифоръ жилъ въ другомъ узд, въ шестидесяти верстахъ отъ насъ, и путешествіе было долгое и трудное, на половину лсомъ. Чмъ дольше мы хали, тмъ гуще и темне становились лса и больше встрчалось болотъ, тмъ меньше было полей и луговъ, тмъ рже попадались деревни и села. И встрчныхъ мало было, и, помню, жутко было хать въ безмолвномъ лсу. Зато звря всякаго много было: зайцы то и дло выскакивали, блки прыгали съ дерева на дерево, лосямъ былъ водъ, медвдь бродилъ по ягодникамъ, а по зимамъ волки стаями ходили. И люди другіе были. Лсъ ли угрюмый, зврь ли сердитый положили на нихъ печать, были они непривтливые, неразговорчивые, и худая слава шла про тхъ мужиковъ. Земледліемъ мало занимались, только льны у нихъ родились хорошіе, а больше вокругъ лса бились. Корье драли, сани длали, бураки фигурчатые, уголь жгли, много смолокуровъ было, — по мсяцамъ изъ лсу въ деревню не вызжали. Потомъ зврь: блку били, лисицъ, барсуковъ, на волковъ капканы ставили, на медвдя съ рогатиной ходили, въ отхожіе промыслы ходили тоже по своей части, по звриной — знамениты были на нсколько губерній, на волковъ облаву устраивать, медвдя обкладывать. И собаки у нихъ были особенныя, ихнія, со старины велись, къ медвдю были приспособлены.
Когда я прізжалъ въ Карповъ погостъ, мн казалось, что дальше и хать некуда, что все тамъ будетъ лсъ, лсъ да болото.
Погостъ былъ: жили тамъ только батюшка, да дьяконъ, да дьячокъ, да сторожъ церковный, избушка стояла при церкви, гд зимой отогрвались прихожане въ ожиданіи службы,— и все тутъ. А кругомъ лсъ стной стоялъ, темный лсъ, дуба вовсе не было и березка рдко попадалась: только ель сплошная, да сосна кое-гд. Передъ домомъ о. Никифора рчка вилась: въ болот родилась, по болоту текла, а за рчкой опять все ель, ель, ель. Дома причта стояли старые, оброшенные, и церковь была деревянная, старая, оброшенная. Давняя распря шла между прихожанами и причтомъ изъ-за луговъ поемныхъ, безъ которыхъ мужикамъ жить нельзя было, и которые духовенству уступать не хотлось, потому что они составляли главный доходъ. Потому и не ремонтировали прихожане церковные дома причта, какъ по положенію должны были. И давно положено было церковь каменную строить и деньги были отказаны, а старая деревянная церковь все стояла, все чернла и словно вростала въ землю. Тянулся судъ, какъ тянулся въ т старыя времена, десятки лтъ, и отцы передавали дтямъ старый споръ, старую вражду. Еще до отца Никифора все судился причтъ, но при старенькомъ батюшк дло какъ-то слаживалось и было что-то въ род перемирія. А когда поступилъ о. Никифоръ — это было второе мсто его, съ перваго онъ ушелъ, потому что не ужился съ прихожанами, всегда былъ крутой и властный — онъ захотлъ повернуть дло посвоему, и еще больше вспыхнула вражда между причтомъ и прихожанами.
Мужики косили сно на спорныхъ лугахъ и травили скотомъ поповскій хлбъ, а о. Никифоръ вызывалъ станового и исправника, таскалъ прихожанъ въ городъ по судамъ, писалъ въ колсисторію. И чмъ дольше жилъ, тмъ больше втягивался въ судебную волокиту, въ сутяжническія кляузы и все больше враждой и злобой наполнялось его сердце. Сталъ онъ судиться съ своими дьяконами, которые, по его мннію, перекидывались на мужицкую сторону, и съ благочиннымъ, который мирволилъ мужикамъ, и съ консисторіей, которая потакала благочинному, и писалъ онъ доносы и на судъ, и на благочиннаго, и на консисторію.
Угрюмо выглядлъ старый, сложенный изъ огромныхъ бревенъ домъ, тяжелыми желзными болтами запирались ставни, дубовыя ворота были какъ крпостныя двери, и псы лютые выли на широкомъ двор. А въ комнатахъ ходилъ высокій высохшій старикъ, съ длинной сдой бородой, съ сумрачными срыми глазами, такъ похожій на бабушку, и, вмсто привтствія, начиналъ попрекать отца, что два года ужъ не былъ, что забыла его родня и здить ужъ не хотятъ. И мало было гостей въ комнатахъ: духовенство не любило о. Никифора и боялось къ нему здить, сидли какіе-то батюшки старенькіе, безсловесные, да вдовыя племянницы, просвирни, въ темныхъ платочкахъ, съ унылыми лицами. О. Никифоръ жилъ одинъ, и изъ комнатъ смотрло угрюмое холодное бездомовье, и стекла въ окнахъ были зеленыя, засиженныя, обои клопами запачканные. Скудно было угощеніе о. Никифора. Съ годами, вмст съ сутяжничествомъ, скупость пришла къ нему, и сталъ онъ высчитывать копейку и беречь кусокъ и сталъ онъ бояться, чтобы гости не объли его, и лошади не съли овесъ его. Угрюмо и скучно проходили его праздники, гости сидли по угламъ и неохотно разговаривали. Больше всхъ разговаривалъ самъ отецъ Никифоръ, и чмъ больше говорилъ, тмъ больше оживлялся, словно хотлось ему выговорить на людяхъ вс свои одинокія думы, которыя передумалъ за годъ. Говорилъ все объ одномъ и томъ же, что я слышалъ всякій праздникъ: о своихъ кляузахъ, о всемъ, что случилось за годъ съ его судебнымъ дломъ, и разсказывалъ отцу, какіе онъ ходы приготовилъ, какъ подвелъ благочиннаго, какъ нашелъ въ синод своего товарища, столоначальника и какъ додетъ онъ консисторію…
— Вотъ теперь они у меня попляшутъ!
И онъ длался почти веселъ, глаза блестли и смялся онъ короткимъ злымъ смхомъ.
Все объ одномъ. Никогда ни однимъ словомъ не обмолвился онъ о своемъ сын, и когда отецъ передавалъ поклонъ отъ дочери, жившей въ монастыр въ нашемъ уздномъ город, и разсказывалъ объ ея жить-быть, онъ слушалъ и молчалъ, и лицо его становилось темное и угрюмое, а потомъ снова начиналъ свои разсказы и снова оживлялся. И, должно быть, не было уже у него другихъ словъ, кром словъ вражды и злобы, должно быть, не было уже въ его сердц мста ни сыну, который скитался въ это время неизвстно гд, ни дочери, давно не навщавшей Карповъ погостъ.
Я видлъ, какъ тягостно было моему отцу и какъ на другое же утро начиналъ онъ придумывать разные предлоги, чтобы не жить положенные три дня и ухать раньше изъ этого угрюмаго непривтнаго дома, отъ непривтныхъ злыхъ рчей.
Онъ говорилъ, что батюшка веллъ ему раньше ворочаться, что помочь у него назначена — овесъ косить, и узжалъ, и когда скрывался отъ насъ за деревьями крестъ старой церкви погоста, снималъ шапку, крестился и глубоко трудно вздыхалъ.
— Хоть бы кого пожаллъ!— говорилъ онъ:— вс-то у него мошенники, нёгоди… Нутка-се про отца Серафима какое слово сказалъ: съ свояченицей будто живетъ…. Ахъ грхи, грхи!
Онъ ловилъ себя на осужденіи и снова вздыхалъ и вспоминалъ, что нашъ доморощенный Сивко, врный другъ его, остался безъ овса, и поэтому слзалъ съ телги и заставлялъ слзать меня, и шли мы рядомъ, чтобы не обременять своею тяжестью толстаго, какъ печь Сивка, но мысли о дяд не покидали его.
Онъ забылъ про меня и, по своему обыкновенію, говорилъ вслухъ свои мысли.
— …Пастырь духовный!.. Всю-то жизнь… Съ собой не унесешь,— все здсь останется…— слышу я короткія фразы отца.
И разсказалъ мн разъ отецъ старую исторію про Карповъ погостъ, знаменитую исторію, которая жива была еще въ нашей округ.
Былъ священникъ въ погост: въ этомъ самомъ дом жилъ, и былъ онъ атаманъ разбойничій. И два сына съ нимъ разбойничали, и церковный староста, и причтъ, и было много въ шайк изъ прихожанъ. Долго онъ разбойничалъ, и ничего съ нимъ сдлать не могли. Жизнь онъ спасъ архіерею, когда тотъ былъ ректоромъ семинаріи — той самой, въ которой потомъ мн учиться пришлось. Сдлали старшіе семинаристызаговоръ, чтобы утопить его въ озер, и мшокъ былъ приготовленъ, а атаманъ этотъ тогда въ богословіи былъ, въ заговор участвовалъ и донесъ ректору. Съ тхъ поръ и помнилъ владыка старое добро и не хотлъ врить про разбой и убійства батюшки.
Пошлютъ духовнаго слдователя, священника,— въ консисторіи инструкцію дадутъ. Покопается, прихожанъ опроситъ,— а они вс заодно, — пріиметъ мзду, тмъ дло и кончится. Долго шло такъ, только дошли слухи до Питера, и стали изъ синода запрашивать.
Тогда и назначили слдствіе произвести ддушку Кузьму, отца бабушки и этого самаго о. Никифора. Смлый человкъ былъ, ничего не боялся, и неподкупный. И сразу все открылъ бабушкинъ отецъ,— и опросъ какъ слдуетъ сдлалъ, изъ сосднихъ деревень мужиковъ созвалъ и кладовую разбойничью нашелъ: въ углу двора была, — будто мшанникъ для телятъ, а въ кладовой всякое оружіе: и пистолеты, и ружья, и кинжалы, и кистени, и добро награбленное.
Должно быть, отцу самому длалось страшно, когда онъ расказывалъ о кистеняхъ и пистолетахъ, и говорилъ онъ глухимъ пониженнымъ голосомъ, какъ ддушку Кузьму совсмъ было убили тогда разбойники и долго гнались за нимъ ночью, вотъ въ этомъ самомъ лсу, и спасъ — вынесъ его и пономаря Луку только Сивко,— знаменитый въ лтописяхъ нашего дома, прародитель того самаго Сивка, на которомъ мы хали. И кончилось все, какъ слдуетъ, только у Сивка ухо оказалось прострленнымъ, а разбойники вс въ Сибирь пошли, въ кандалахъ, кром батюшки-атамана, который въ тюрьм померъ,— не дождался суда.
Страшно было слушать глухія страшныя слова въ молчаливомъ, темномъ мохнатомъ лсу, и я крпко держался за рукавъ отца и все оглядывался назадъ, не видать ли погони за нами.
Померъ о. Никифоръ не хорошей смертью,— безъ креста-покаянія. Нашли разъ его въ лсу съ разбитымъ вискомъ, и осталось неизвстнымъ, упалъ ли онъ съ одноколки, на которой здилъ по приходу и ударился вискомъ о пень, или другое что приключилось,— темный лсъ не сказалъ.