Остров феи, По Эдгар Аллан, Год: 1841

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Эдгаръ По

Островъ феи.

Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта

Томъ первый

Поэмы, сказки

Москва, 1901

Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’

Nullus enim locus sine genio est *).

Servius.

*) Ибо нтъ ни одного мста, въ которомъ бы не было своего генія.

‘La Musique’, говоритъ Мармонтель въ своихъ ‘Contes Moraux’, которые наши переводчики, какъ бы въ насмшку надъ ихъ духомъ, упорно именуютъ ‘нравоучительными разсказами’ — ‘la musique est le seul des talents qui jouisse de lui mme, tous les autres veulent des tmoins’ {Музыка есть единственный видъ таланта, который наслаждается самимъ собой, вс другіе требуютъ свидтедей.}. Онъ смшиваеть здсь удовольствіе слушать нжные звуки съ способностью создавать ихъ. Совершенно такъ же, какъ и всякій другой талантъ, музыка можетъ доставлять полное наслажденіе лишь въ томъ случа, если есть второе лицо, которое бы могло оцнить исполненіе, и совершенно наравн съ другими талантами, она создаетъ эффекты, которыми можно вполн наслаждаться въ одиночеств. Мысль, которую raconteur не сумлъ ясно выразить или которую онъ нарочно такъ выразилъ изъ національной любви къ остроумной игр словъ, является вполн основательной, именно, что высокая музыка можетъ быть нами оцнена наиболе полно лишь тогда, когда мы совершенно одни. Въ такой форм данное положеніе сразу можетъ быть принято тми, кто любитъ лиру ради ея самой и ради ея невещественныхъ качествъ. Но есть еще одно наслажденіе у падшихъ смертныхъ, и быть можетъ единственное, которое даже боле, чмъ музыка, связано съ сопутствующимъ чувствомъ уединенія. Я разумю блаженство, испытываемое при созерцаніи картинъ природы. Истинно, кто хочетъ видть полнымъ взглядомъ, славу Господа на земл, тотъ долженъ созерцать ее въ уединеніи. Для меня, по крайней мр, присутствіе не только человческой жизни, но и жизни во всякой иной форм, кром зеленыхъ существъ, ростущихъ на земл и лишенныхъ голоса, является пятномъ на ландшафт, чмъ-то враждебнымъ генію картины. Я люблю созерцать темныя долины, и срые утесы, и источники водъ, что смются безмолвной улыбкой, и лса, что вздыхаютъ въ безпокойномъ сы, и надменныя горы, что, насторожившись, смотрятъ внизъ,— все это я люблю созерцать, я вижу во всемъ этомъ исполинскіе члены одного, полнаго духа и чувства, громаднаго цлаго — того цлаго, чья форма (сферическая) является наиболе совершенной и наиболе вмстительной изо всхъ, чей путь лежитъ среди дружескихъ планетъ, чья нжная прислужница — луна, чей властитель — солнце, чья жизнь — вчность, чья мысль — помыслъ божества, чья услада — знаніе, чьи судьбы потеряны въ безбрежности, чье представставленіе о насъ подобно нашему представленію о микроскопическихъ животныхъ, опустошающихъ нашъ мозгъ, это — существо, которое мы логично считаемъ совершенно неодушевленнымъ и матеріальнымъ, почти тмъ же, чмъ микроскопическія животныя считаютъ насъ.
Наши телескопы и математическія изслдованія ршительно убждаютъ насъ, несмотря на ханжество невжественныхъ святошъ, что пространство, а потому и вмстимость, является соображеніемъ весьма важнымъ въ глазахъ Всемогущаго. Круги, по которымъ вращаются звзды, наиболе приспособлены къ движенію, безъ столкновенія, воможно наибольшаго числа тлъ. Формы этихъ тлъ какъ разъ таковы, чтобы въ предлахъ данной поверхности заключать возможно наибольшее количество матеріи, между тмъ какъ самыя поверхности расположены такимъ образомъ, чтобы помстить на себ населеніе большее, чмъ могли бы помстить т же поверхности, расположенныя иначе. И пусть пространство безконечно,— въ этомъ обстоятельств нтъ никакого возраженія противъ той мысли, что вмстимость является соображеніемъ весьма важнымъ предъ лицомъ Всемогущаго, ибо, чтобы наполнить безконечность пространства, нужна безконечность матеріи, и такъ какъ мы ясно видимъ, что надленіе матеріи жизненной силой представляетъ изъ себя начало,— насколько мы можемъ судить, руководящее начало въ дяніяхъ Бога, было бы нелогичнымъ предполагать, что это начало ограничивается предлами всего мелочнаго, гд мы видимъ его слдъ ежедневно, и исключать его изъ предловъ всего грандіознаго. Такъ какъ мы находимъ одинъ кругъ въ другомъ, безъ конца, причемъ вс вращаются около одного отдаленнаго центра, который есть Божество, не можемъ ли мы аналогичнымъ образомъ предположить жизнь въ жизни, меньшую въ большей, и вс — въ лон Духа Господня? Словомъ, мы безумно заблуждаемся, тщеславно полагая, что человкъ, въ своихъ теперешнихъ или грядущихъ судьбахъ, является въ мір моментомъ боле важнымъ, чмъ эта обширная ‘глыба юдоли’, которую онъ обрабатываетъ и презираетъ, и за которой онъ не признаетъ души, руководясь тмъ поверхностнымъ соображеніемъ,что онъ не видитъ ея проявленій {Разсуждая о морскихъ приливахъ и отливахъ, въ своемъ сочиненіи ‘De Situ Orbis’, Помпоній Мела говоритъ: ‘или міръ есть большое животное, или…’ и т. д.}. Подобныя мечты, посщавшія меня всегда во время моихъ скитаній среди горъ и лсовъ, на берегахъ ркъ и океана, придавали моимъ размышленіямъ особую окраску, которую будничный міръ не преминетъ назвать фантастической. Я много бродилъ среди такихъ картинъ природы, и заходилъ далеко, и часто блуждалъ въ одиночсств, и наслажденіе, которое я испытывалъ, проходя по туманнымъ глубокимъ долинамъ, или бросая взглядъ на отраженье неба въ спокойномъ зеркал озеръ, усиливалось, углублялось при мысли, что я бродилъ одинъ. Что это за болтливый Французъ сказалъ, намекая на извстное произведеніе Циммермана: ‘la solitude est une belle chose, mais il faut quelqu’un pour vous dire que la solitude est une belle chose’ {Уединеніе вещь прекрасная, но необходимо, чтобы былъ кто-нибудь, кто бы вамъ сказалъ, что уединеніе вещь прекрасная.}. Эпиграмма хоть куда, но упомянутой необходимости совсмъ не существуетъ.
Во время одного изъ такихъ странствій, въ далекой мстности, среди горъ, сплетавшихся съ горами, среди печальныхъ ркъ съ ихъ безконечными излучинами, среди меланхолическихъ и дремлющихъ болотъ, я случайно достигъ мста, гд была небольшая рчка съ островомъ. Я пришелъ къ ней внезапно, во время многолиственнаго Іюня, и легъ на дернъ подъ втвями какого-то ароматическаго невдомаго кустарника, чтобы, созерцая, отдаться дремот. Я чувствовалъ, что именно такимъ образомъ я долженъ смотрть на эту картяну,— такъ много въ ней было того, что мы называемъ видніемъ.
Отовсюду, кром запада, гд солнце склонялось къ закату, высились зеленющія стны лса. Небольшая рчка, длавшая рзкій поворотъ въ своемъ теченіи и тотчасъ же терявшаяся изъ виду, казалось, не могла уйти изъ собственной тюрьмы, но поглощалась на восток темной зеленью древесной листвы, въ то время какъ на противоположной сторон (такъ представлялось мн, когда я лежалъ и смотрлъ вверхъ) безшумно и безпрерывно струился въ долину пышный водопадъ багряныхъ и золотыхъ лучеи, бжавшихъ изъ источниковъ вечерняго неба.
Почти въ средин той узкой перспективы, которая представлялась моему дремлющему взору, былъ небольшой и круглый островокъ, украшенный роскошной зеленью, онъ покоился на рчномъ лон.
И берегъ въ глубь рки глядлъ,
Съ своимъ сливаясь отраженьемъ,—
Какъ будто въ воздух вислъ.
Такъ была похожа на зеркало эта прозрачная вода, что почти невозможно было опредлить, гд начиналось ея хрустальное царство на этомъ изумрудномъ склон.
Мое положеніе позволяло мн обнять однимъ взглядомъ оба конца острова, и восточный и западный, и я замтилъ своеобразное различіе въ ихъ вншнемъ вид. Западный край острова казался лучезарнымъ гаремомъ цвтущихъ красавицъ. Онъ блисталъ и вспыхивалъ подъ косвеннымъ взоромъ заката и улыбался своими нжными цвтами. Короткая и гибкая трава издавала легкій ароматъ и вся была усяна Златооками. Легкія деревья стояли прямо, стройныя, прекрасныя, полныя граціи, блистая глянцевитой и изннчивои корой, они смотрли весело и по своей форм и листв отличались восточнымъ характеромъ. Во всемъ виднлась жизнерадостность, блаженство бытія, и хотя не было ни малйшаго втерка, но все кругомъ какъ будто приводилось въ движеніе воздушнымъ перепархиваніемъ безчисленныхъ мотыльковъ, которые казались крылатыми тюльпанами {Florem putares nare рег liquidum aelhera.— Подумаешь, что цвтокъ плаваетъ въ прозрачномъ эир. Р. Соттіге.}.
Восточный край острова былъ объятъ глубокой тнью. Все было проникнуто мрачной, но прекрасной и полной умиротворенія печалью. Темныя деревья склонялись какъ бы подъ гнетомъ скорби — они представлялись согбенными торжестеенно-угрюмыми призраками и точно говорили о надгробной печали — о преждевременной смерти. Трава имла глубокую окраску кипариса, ея плакучіе листья томно поникли, и среди нихъ виднлись тамъ и сямъ незамтные мелкіе бугорки, низкіе и продолговатые, которые, не будучи могилами, имли видъ могилъ, ибо вкругъ нихъ, цпляясь, росли стебли руты и розмарина. Тнь деревьевъ тяжело упадала на воду и, казалось, сама хоронила себя въ ней, напитывая мракомъ глубину. Мн пришло на умъ, что каждая тнь, по мр того, какъ солнце склонялось все ниже и ниже, отдлялась нехотя отъ ствола, дававшаго ей рожденье, и поглощалась ркой, и новыя тни мгновенно исходили отъ деревьевъ, на смну прежнихъ, скрывшихся въ могилу.
Эта мысль, разъ возникнувъ въ моей фантазіи, охватила ее всецло, и я отдался мечтамъ. ‘Если былъ гд-нибудь зачарованный островъ’, сказалъ я самому себ, ‘вотъ — онъ здсь. Это уголокъ, гд встрчаются т немногія нжныя Феи, которыя уцлли отъ гибели, постигшей ихъ расу. Не въ этихъ ли зеленыхъ могилахъ он находятъ свое погребеніе? Не разстаются ли он съ своей нжной жизнью такъ же, какъ люди? Или, напротивъ, не угасають ли он постепенно, отдавая Богу свою жизнь, исчерпывая мало-по-малу свое бытіе, какъ эти деревья отдаютъ свои тни одну за другою рчной глубин? Не является ли жизнь Феи для смерти, ее поглощающей, тмъ же, чмъ умирающее дерево является для водъ рки, которыя оно поитъ своими твями, заставляя ее все сильнй и сильне чернть отъ поглощаемой добычи?’
Пока я такъ мечталъ съ полузакрытыми глазами, солнце быстро уходило на покой, и крутящіеся порывы водоворота стали виться вокругъ острова, принося на его грудь широкіе ослпительно-блые хлопья, отдлявшіеся отъ коры сикоморъ, хлопья, которые своимъ многообразнымъ и разнороднымъ положеніемъ на вод давали живому воображенію возможность видть въ нихъ все, что ему хотлось, пока я такъ мечталъ, мн показалось, что одна изъ тхъ самыхъ Фей, о которыхъ я думалъ, стала медленно двигаться отъ западнаго края острова, держа свой путь изъ царства свта въ тьму. Фея стояла выпрямившись на странно-хрупкомъ челнок, который она приводила въ движеніе призрачнымъ подобіемъ весла. Въ то вреыя, когда она находилась въ области гаснущихъ лучей, ея лицо сіяло радостью, но темная печаль искажала его, когда она вступала въ область тни. Она медленно скользила вдоль островка и, обогнувъ его, опять вошла въ предлы свта. ‘Кругь, который только что свершила Фея’, продолжалъ я мечтать, ‘есть годъ ея короткой жизни. Она пережила сейчасъ лто и зиму. Она годомъ ближе къ своей смерти: ибо я не могъ не видть, что, когда она вступила въ область тни, ея собственная тнь отдлилась отъ ея фигуры, и черныя воды, еще боле почернвъ, поглотили ее’.
И снова показался челнокъ, и снова появилась Фея, но на лиц ея было больше заботы и нершительности, и меньше свободной безпечности. Она опять изъ царства свта вступила въ тьму (которая съ минуты на минуту все чернла), и опять ея тнь, отдлившись, упала и слилась съ водой, напоенной мракомъ. И снова, и снова плыла она, огибая островъ (межь тмъ какъ солнце устремлялось на покой), и каждый разъ, при вступленіи въ область лучей, лицо ея становилось все печальне, все блдне, неопредленне, и каждый разъ отъ нея отдлялась все боле мрачная тнь, поглощаемая все боле чернвшей тьмою. И наконецъ, когда солнце исчезло совершенно, Фея, теперь не боле какъ блдный призракъ самой себя, исполненная безутшной скорби, вошла въ непроглядную тьму, и вышла ли она когда-нибудь оттуда, я не могу сказать, потому что все покрылось непроницаемымъ мракомъ, и я не видлъ больше ея волшебнаго лица.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека