Основьяненко. Сочинение Григория Данилевского, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1856 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том II.

М., ОГИЗ ГИХЛ, 1947

БИБЛИОГРАФИЯ

<ИЗ No 1 'СОВРЕМЕННИКА'>

Основьяненко. Сочинение Григория Данилевского. С портретом Квитки, снимком его почерка и домиком Основы. СПБ. 1856.

Задумав написать биографию Основьяненка, г. Данилевский обратился к лицам, знавшим покойника, с просьбою сообщить ему, г. Данилевскому, какие-нибудь известия о харьковском писателе. Некоторые из этих почтенных людей были так добры, что отвечали г. Данилевскому письменно, другие сообщили ему несколько писем, полученных или писанных Квиткою. Г. Данилевский напечатал в своей статье эти письма, которая таким образом украсилась несколькими хорошо написанными страничками, содержащими не лишенные интереса и достоверные известия. Другие из бывших знакомых Квитки рассказали г. Данилевскому (по словам г. Данилевского) несколько анекдотов, в том числе два-три любопытные. Г. Данилевский пересказывает эти анекдоты. До какой степени соблюдена в его пересказывании точность, мы не знаем. Мы помним только, что когда-то г. Данилевский поместил в ‘Московских ведомостях’ подробное описание Яновщины, хутора Гоголя, и что потом в ‘Отечественных записках’ было доказано, что в этом рассказе единственным достоверным известием должно считать уверение г. Данилевского, что какой-то чумак, встретившийся ему на дороге, пел песню:

Ой, у кума пчолы булы…

а все остальное — сплетение недосмотров, обмолвок и анахронизмов¹. После этого нам кажется, что и новым рассказам г. Данилевского может верить только желающий. Впрочем, если и отбросим их, биография Квитки не потеряет многого, потому что анекдоты эти неважны, да и во всей статье интересны только пять-шесть не длинных писем Квитки, его супруги, Загоскина, С. Т. Аксакова, г. Плетнева и г. Костомарова. Затем остаются собственные изыскания г. Данилевского, они, повидимому, стоили ему некоторого труда. Если так, охотно похвалим давно уже пишущего юношу за трудолюбие, жаль только, что нельзя похвалить его за основательность. Каждая фраза его показывает, что он не позаботился порядочно ознакомиться хотя с самыми главными фактами истории нашей литературы, о которой пишет. Вот, например, как он излагает историю малороссийской литературы до XVIII века:

Древнейшими памятниками степного наречия (?) были, с XI века, отрывки в сказаниях Нестора, Кирилла Туровского, Слова о Полку Игоря, Ефрема Сирина (что за набор имен!), в грамотах князей владимирских и галицких и в поучении Владимира Мономаха (что за хронология!). Организованным является оно в Литовском Статуте и в Словаре Памвы Берынды, в гетманских универсалах и в полных летописях, какова известная летопись Величко. Сюда же относятся: старинные акты Южной Руси, письма Мазепы к дочери Кочубея и два любопытные памятника: Кроника из летописцев стародавних, Феодосия Сафоновича, 1672—1681 года, и Изборник Святослава. (!)

Кому хотя сколько-нибудь знакомы эти имена, тот может подивиться безотчетности в их подборе у г. Данилевского и забавным анахронизмам, которыми наполнен его перечень. Укажем лишь один промах: ‘Изборник Святослава’, памятник XI века, отнесен к памятникам XVII века. Отысканием других промахов предоставляем заняться самому г. Данилевскому. Это занятие даст ему случай хотя сколько-нибудь ознакомиться с главными фактами и с хронологиею русской литературы. Предупреждаем его только, что на каждой строке своего отрывка он найдет, по крайней мере, пять промахов. Когда г. Данилевский приступит к изданию ‘Полного собрания своих сочинений’, в чем мы не сомневаемся, то мы рекомендуем ему, перепечатывая статью об Основьяненке, исключить из нее и этот отрывок, и все остальное, кроме писем Квитки, его супруги, Загоскина и гг. С. Т. Аксакова, Плетнева и Костомарова, как советуем ему исключить из этого будущего ‘Полного собрания своих сочинений’ и все остальное, что было им написано и напечатано до сих пор. Рекомендуем ему также, прежде, нежели он приступит к составлению обещаемой им биографии Каразина ², год или два употребить на то, чтобы основательно изучить ‘Руководство к истории русской литературы’, изданное Департаментом народного просвещения: для начинающих эта книга очень хороша.

Когда г. Данилевский познакомится с этим полезным руководством, он, без сомнения, оставит намерение писать обширную статью ‘о малороссийском философе’ Сковороде, потому что он убедится в совершенной незначительности этого ‘философа’. А если бы г. Данилевский заглянул в ‘Историю русской литературы’, нами ему рекомендуемую, прежде, нежели принялся за составление своей статьи об Основьяненке, то мы были бы лишены удовольствия читать письма об Основьяненке г. С. Т. Аксакова и других и забавы читать рассуждения самого г. Данилевского об этом предмете. Он узнал бы, заглянув в ‘Руководство’, что Основьяненко вовсе не принадлежит к числу тех деятелей литературы, которые заслуживают подробных монографий. Объяснимся подробнее, для пользы г. Данилевского, потому что, по меткому выражению одного из наших критиков, посредственные и слабые писатели разделяются на нуждающихся в порицании и на нуждающихся в назидании, г. Данилевский принадлежит к числу последних, и мы не можем отказать в полезном поучении юноше, которого г. Сен Жюльен — от кого слышал он это? — некогда называл учеником и преемником Гоголя³.

Основьяненко был человек добрый и почтенный по своей благонамеренности. Но, к сожалению, он был человек довольно ограниченный и вовсе не талантливый. Есть люди, которые, не имея ни особенного ума, ни таланта, пишут романы довольно сносные для своего времени, потому что имеют или образование, или наблюдательность. В пример укажем на автора ‘Семейства Холмских’, автора романа ‘Дочь купца Жолобова’⁴. Если г. Данилевскому известны эти произведения, он согласится, что и по своему внутреннему достоинству они выше, и произвели в свое время на публику гораздо более впечатления, нежели ‘Пан Халявский’ и ‘Похождения Столбикова’⁵. Следовательно, их авторы скорее Основьяненка имели бы право удостоиться подробных монографий. А между тем — не правда ли?— смешно и подумать, что может быть написано 128 страниц о Бегичеве или Калашникове. Следовательно, об Основьяненке писать статью во 128 страниц еще страннее. Для человека, знакомого с этими именами, тут не может быть сомнения. По всей вероятности, г. Данилевскому неизвестны имена Бегичева и Калашникова, и, если хотите, он очень мало теряет от того, как мало потерял бы и тот, кому было бы неизвестно имя Основьяненка. Но дело в том, что наше назидание, вероятно, еще не совсем убедительно для него, по неизвестности ему Бегичева и Калашникова, он не может быть уверен, что эти безвестные писатели более заслуживали бы прославления, нежели Основьяненко. Нечего делать, надобно изложить сущность дела, без всяких ссылок на факты, неизвестные автору исследования, и убедить его разбором фактов, ему известных.

Читал ли, например, г. Данилевский ‘Пана Халявского’, значительнейшее из произведений Основьяненка?— Читал. — Прекрасно! Что же поражает вас в этом романе с первых же строк самым неприятным образом? Натянутое и нимало не острое остроумие, такого рода: ныне просвещения стало больше — вот. например, мой сосед прорубил в зале своей два новых окна, чтобы просвещения было больше, обхождения ныне нет, потому что, например, наш заседатель, когда у него обедают гости, не обходит вокруг стола с просьбами кушать и пить, как обходили в старину, И заметьте, что каждый из этих каламбуров растянут на целую страницу журнального формата. Можете вообразить, каково впечатление этих семимильных острот на читателя. Растянутость у Основьяненка изумительная. Описав, как распространилось просвещение и вывелось обхождение, он говорит, что и воспитание детям ныне дают не такое, как прежде — разумеется, это опять острота — то есть ныне детей не набивают с утра до ночи ватрушками и пампушками, как в старину. Эга острота тянется на четыре страницы журнального формата. Так написан весь роман, так написаны все произведения Основьяненка. А какое правдоподобие! Начать хотя с того, что рассказчиком романа выведен старик, который, по пословице, в лесу вырос, а беспрестанно этот дикий степняк сбивается на тон, каким мог говорить только человек нынешнего века и порядочного образования, где на свете виданы глупцы, которые бы велели прививать детям натуральную оспу? Где на свете виданы фельдшеры, которые бы послушались такого приказания? Где на свете виданы дьячки-учители, которые доказывали бы зажиточным панычам пользу грамоты тем, что ‘вот как выучишься, паныч, грамоте, будешь писать поминальные записочки о покойниках и будешь получать за то хороший доход’? Ведь как бы ни был глуп учитель, все же он знает, что паныча этим не прельстишь. Какой малорусе — ведь они получше других народов знают толк в пении — станет хвалить певца ‘за скрыпучий голос, от которого морозом по коже подирает’? Одним словом, на каждой строке у Основьяненка — несообразности, и, кроме несообразностей, нет ничего: все вяло, приторно, пересолено, жеманно, натянуто и растянуто. Но, быть может, г. Данилевскому известно, что некоторые хвалят ‘Сердечную Оксану’?⁶ Не советуем ему слушать этих людей: ‘Оксана’ во сто раз приторнее и натянутее ‘Пана Халявского’. И нигде нет у Основьяненка ни тени самостоятельности: большая часть страниц его пропитана самым неловким подражанием Гоголю, на других страницах он подражает то Карамзину (в ‘Бедной Лизе’), то г. Далю, то Загоскину, то какому-нибудь второстепенному, ныне забытому романисту. В этой книжке мы высказали свое мнение о бароне Брамбеусе, как ценителе литературных произведений, и сказали, что, если он делал промахи, говоря о произведениях, имеющих художественное достоинство, то над произведениями решительно слабыми он умел подсмеиваться. И слова его об Основьяненке, которыми так возмущается г. Данилевский, совершенно справедливы:

Есть разного рода остроумия более или менее несносные: но самое несносное из всех — это провинциальное остроумие. Эти глубокомысленные наблюдения над человеческим сердцем, делаемые из-за плетня, эти черты нравов, подмеченные между маслобойнею и скотным двором, эти взгляды на жизнь, обнимающие на земном шаре великое пространство, пять верст в радиусе, этот свет, составленный из шести соседей, эти колкие сарказмы Над борьбою изящества и моды с дегтем и салом, эти насмешки над новым и новейшим, которых даже и не видно оттуда, где позволяют себе подшучивать над ними,— весь этот дрянный, выдохлый губернский яд, которого не боятся даже и мухи, и эти остроты, точенные на приходском оселке, и эти стрелы, пущенные со свистом и валящиеся наземь, в пяти шагах от носа стрелка, и эти смелые удары, с треском падающие, вместо общества, на лужу грязи, которая от них только распрыскивается на читателей, раны и язвы, наносимые пороку с той стороны, которой порок никогда не видиг у себя, если стоит прямо перед зеркалом. Все это может казаться очень замысловатым какой-нибудь ярмарке, какому-нибудь уезду, даже целой губернии, но не должно переходить за границы этого горизонта, под опасением быть принятым за пошлость и безвкусие…⁷

Напрасно г. Данилевский не принял в уважение этой верной характеристики: с рецензиями барона Брамбеуса о посредственных или плохих книгах не худо справляться, о дурных книгах он говорил почти всегда хорошо,— по крайней мере, лучше и нельзя говорить о них.

Но ведь Основьяненко пользовался уважением в своем кружке? Ну, да, и вполне заслуживал этого уважения, как человек добрый, приятный собеседник, радушный хозяин, как человек, занимавший, и не без пользы для общества занимавший, довольно почетное место в губернском кругу, наконец, как человек, искренно любивший свою родину и желавший успехов ее литературе.

Но ведь он считался одним из лучших писателей на малороссийском языке? Ведь его малорусские повести до сих пор имеют в Малороссии почитателей? Да можно ли полагаться на суждения их? Ведь это или такие люди, которые ничего лучше ‘Халявского’ и ‘Оксаны’ не читывали, или люди, готовые прощать все возможные недостатки книге, написанной на милом для них наречии. А что касается до значения Основьяненка в ряду авторов, писавших на малороссийском наречии, мы сказали бы, что не заслуживает внимания малорусская литература, если Основьяненко может в ней считаться, сравнительно с другими, хорошим писателем. Но, к счастию, это вовсе не так: малорусская литература имела писателей действительно замечательных, людей, которые занимают высокое место в русской литературе, и занимали б его и тогда, если бы писали и на обыкновенном литературном языке⁸, и когда кто-нибудь — только уже не г. Данилевский, надеемся — расскажет нам об этой малорусской отрасли русской литературы,— отрасли, достойной всякого сочувствия, то упомянет кстати, что в числе хороших знакомых того или другого замечательного малорусского писателя был Г. Ф. Квитка, добрый и почтенный человек, любивший литературу и писавший посредственные произведения под именем Основьяненка⁹.

ПРИМЕЧАНИЯ.

¹ Статья Г. П. Данилевского ‘Хутор близ Диканьки’ была напечатана в ‘Московских ведомостях’, 1852, No 124 (с исправлениями перепечатана в ‘Русском инвалиде’, 1853, No 26). Различные ошибки Данилевского указаны в статье ‘Выправки некоторых биографических известий о Гоголе’ — ‘Отечественные записки’, 1853, No 2.

² Данилевский позже действительно написал биографию В. Н. Каразина.

³ Сен-Жюльен в 1853 году печатал в ‘Journal de Saint-Ptersboure’ серию статей под заглавием ‘Causeries russes’. В одной из этих статей (1853, No 89) он поместил неумеренную похвалу Г. П. Данилевскому, против которой сам Данилевский принужден был протестовать в ‘Петербургских ведомостях’.

⁴ Роман Д. Н. Бегичева ‘Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян’ (6 частей) был выпущен анонимно первым изданием в 1832 году. Роман писателя-сибиряка И. Т. Калашникова ‘Дочь купца Жолобова. Роман, извлеченный из иркутских преданий’ (4 части) появился в 1831 году. Оба романа пользовались в свое время известным успехом и выдержали по нескольку изданий.

⁶ Русский роман Квитки-Основьяненки ‘Пан Халявский’ вышел первым изданием в 1840 году, роман ‘Жизнь и похождения Петра Степанова, сына Столбикова, помещика в трех наместничествах. Рукопись XVIII века — в 1841 году.

о ‘Сердешна Оксана’ — повесть Квитки на украинском языке, впервые появившаяся в альманахе Гребенки ‘Ластовка’ — в 1841 году. В следующем году повесть была дана в русском переводе в ‘Москвитянине’.

⁷ Статья Сенковского, выдержку из которой приводит Чернышевский, напечатана в ‘Библиотеке для чтения’, 1841, 1 (‘Литературная летопись’).

⁸ Чернышевский подразумевает здесь Т. Г. Шевченко.

⁹ Чернышевский несправедливо сводит к нулю литературное значение Квитки, значительное влияние которого на последующую украинскую литературу несомненно.

**ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ*.**

* Составлены H. M. Чернышевской.

Первоначально опубликовано в ‘Современнике’ 1856, No 1, стр. 1—6, перепечатано во II томе полного собрания сочинений (СПБ., 1906 г.), стр. 277—281.

Рукописи и корректуры не сохранилось. Воспроизводится по тексту ‘Современника’.

БИБЛИОГРАФИЯ

<ИЗ No 1 'СОВРЕМЕННИКА'>

Основьяненко. Сочинение Григория Данилевского. С портретом Квитки, снимком его почерка и домиком Основы. СПБ. 1856.

ПРИМЕЧАНИЯ.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ*.

Читайте также:

**ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ*.**