Эмиль Золя
Эмиль Золя
Осада мельницы
L’Attaque du Moulin
Осада мельницы
L’Attaque du Moulin
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/osada_melnitzy-cover-1919.jpg)
I.
II.
II.
III.
III.
Осада мельницы, Золя Эмиль, Год: 1880
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Мельница в Рокрезе стояла на самом живописном месте. Само местечко было очень убого и состояло всего из одной улицы с жалкими, полуразвалившимися лачугами.
Но мельница стояла на повороте шоссе, на высоком берегу Морели, и из ее окон открывался дивный вид на всю долину, сплошь занятую тучными нивами.
Вообще во всей Лотарингии трудно найти более живописный уголок. По отлогим холмам кверху ползут густые вековые леса, и их темно-зеленая рама красиво оттеняет желтеющую долину, через которую сверкающей лентой извивается река Морель.
Речка выходит из леса Ганьи и летом песет с собою прохладу, а зимой ее лед припекает к себе молодежь с коньками. Десятки ручейков со всех сторон, журча, несутся к речке. Вода питает долину, и нет на ней клочка земли, не покрытого пышной растительностью. Старые каштаны широко раскинули свои темно-зеленые шапки и дают в летний зной прохладную тень. Стройные тополя, как часовые, стерегут поля, а вдали аллея платанов ведет к развалинам замка Ганьи.
Мельница дяди Мерлье красиво дополняет эту картину. Это очень старое, старинное здание. Оно напоминает древние свайные постройки и наполовину висит над водою. Вода, сдерживаемая высокой плотиной, каскадом падает на огромное колесо, рассыпается мириадами брызг, колесо стонет и в своем движении заставляет дрожать всю мельницу, а перед домом вода стелется невозмутимой гладью, и в ней играют стаи рыб.
В затоне, созданном плотиной, стоит лодка, к которой от мельницы спускается деревянная лестница. Первый этаж мельницы окружен галереей, обвитой плющом и другими вьющимися растениями. И зеленые щупальца тянутся с галереи кверху, охватывают окна и даже добираются до остроконечной крыши.
Дядя Мерлье любил свою старую мельницу и не хотел даже слышать о каких-нибудь поправках или новшествах. Но еще больше он любил свое старое колесо, с которым он провел всю жизнь, с которым он состарился. Люди говорили ему:
— Колесо никуда не годится. Его надо переменить.
Но старый мельник, качая головой, решительно заявлял, что никакое новое колесо не может работать так, как работает старое колесо, что со старым колесом он не расстанется ни за что на свете. Когда случалось, что колесо совсем отказывалось служить, мельник сам принимался за починку. Для этого он брал все, что у него было под руками: обручи от бочки, заржавленные куски железа, жесть, полосы меди, так что, в конце концов, старое, покрытое мхом колесо приняло какой-то фантастический вид, особенно, когда оно, кряхтя, как живое существо, медленно поворачивалось под сверкающими брызгами воды.
Со стороны шоссе мельница имела обыденный вид. Все было просто, без всяких украшений. В открытые ворота можно было видеть большой двор, окруженный конюшнями и сараями. С этой стороны мельник признавал новшества и от времени до времени перекрашивал дом.
Выходившая на шоссе стена только что была выкрашена в ослепительно-белый цвет, так что она напоминала стену ледника. Вообще в этот день мельница была убрана по-праздничному, потому что в этот день предстояло большое торжество: обручение единственной дочери мельника.
Дядя Мерлье в местечке пользовался большим почетом. Двадцать лет он бессменно был бургомистром. Его уважали за то, что он разбогател не кривыми путями, а только честным трудом. Когда он женился и жена принесла ему в приданое мельницу, у него были только здоровые руки, больше ничего. Теперь же он слыл самым богатым человеком в округе и мог бы позволить себе отдохнуть, но он был здоров и не мог жить без работы.
Дядя Мерлье был высокий, красивый старик, с добродушным, но серьезным лицом. Он был в душе весельчак, но никогда не смеялся. Особенно серьезен и важен он бывал, когда ему приходилось совершать брачный обряд, и за это люди еще больше ценили его.
Жена его умерла и оставила ему единственную дочку Франциску, или, как он ее звал, Френци.
Девочка отличалась удивительно хрупким сложением, и люди никак не могли понять, как мог родиться такой слабый ребенок у таких здоровяков, как дядя Мерлье и его жена. Но когда Франциске исполнилось пятнадцать лет, она быстро стала развиваться и к восемнадцати годам превратилась в цветущую девушку. На розовом личике, с обворожительными двумя ямочками, сияли темные глаза, а маленький красный ротик всегда улыбался. Впрочем, она улыбалась только для того, чтобы доставить удовольствие другим, в душе она была серьезна. В этом сказывалось влияние отца. Понятно, что вся молодежь была от нее без ума, а потому вполне естественна та буря негодования, которая разразилась в местечке, когда стало известным, что Франциска выходит замуж за чужого, за иностранца, да к тому же за лентяя и нищего. Только подруги одобряли выбор Франциски и даже немного завидовали ей, потому что на три мили. в окрестностях не было парня красивее Доминика Пенкэ.
Пенкэ за несколько лет тому назад приехал из Бельгии, чтобы принять наследство после своего дяди, у которого был небольшой клочок земли, как раз против мельницы. Сначала он хотел продать свое наследство и вернуться на родину, но как-то случилось так, что он остался. Он обрабатывал свое крошечное поле, растил капусту и жил беззаботно, не обращая внимания на других людей. А люди усиленно занимались им. Они не могли понять, на какие средства он живет. Так как его нередко можно было видеть с ружьем или удочкой, то решили, что он ворует дичь, и некоторое время лесничие прилагали все усилия, чтобы поймать его на месте преступления. И несколько раз им это почти удавалось, но только ‘почти’! Все-таки слава о нем шла дурная, и его лачуга, спрятанная за густыми деревьями, на опушке дремучего леса, возбуждала всевозможные толки. Старухи даже утверждали, что он не человек, а оборотень. А мужчины прозвали его дармоедом, потому что он часто лежал на траве и, вместо того, чтобы работать, мечтательно глядел на голубое небо.
Но девушки были правы, находя, что красивее Доминика трудно найти пария. Высокий, стройный, с золотистыми волосами и бородкой, с детскими голубыми глазами, всегда веселый, он не мог не нравиться. А потому не удивительно, что в один прекрасный день Франциска решительно заявила отцу, что она выйдет замуж только за Доминика.
Мельника это поразило как громом. По своему обыкновению он ничего не сказал, но в его глазах потух веселый огонек. Френци перестала смеяться, и целую неделю отец с дочерью не разговаривали друг с другом. Дядя Мерлье не мог понять, как и когда этому проклятому мальчишке удалось околдовать его дочь, потому что на мельнице Доминик никогда не был. Он стал следить и скоро заметил, что Доминик в определенное время приходит на берег реки и обменивается знаками с Франциской, которая в эти часы обыкновенно сидит в своей каморке наверху.
С болью в сердце мельник понял, что молодые люди сговорились через его старого друга, через старое колесо.
Прошла еще неделя. Дядя Мерлье молчал, а Френци делалась все серьезнее, и даже ее щечки побледнели. Однажды утром отец ушел, а когда, через час, он вернулся, рядом с ним на мельницу пришел Доминик. Френци, которая в это время накрывала стол, нисколько не удивилась. Она молча поставила еще один прибор, но на ее губах появилась прежняя улыбка, и щечки снова зарумянились.
Никто не знал, почему мельник изменил свое мнение о Доминике. Было только известно, что мельник утром был в лачуге на опушке леса, долго говорил с Домиником и с этого времени стал ухаживать за ним, как за родным, любимым сыном.
Не только соседи мельника, но и все жители окрестных деревень заволновались. Толкам и пересудам не было конца.
А между тем для толков создавалась новая пища. Оказалось, что Доминик совсем не лежебока и дармоед. У мельника ушел работник. Доминик заявил, что другого работника брать не надо, и сам принялся за дело, да еще так, что люди удивленно покачивали головами.
Франциска и Доминик глубоко, искренно любили друг друга. Они не говорили о своей любви, но она светилась в их глазах, проявлялась во всем. Отец не говорил о свадьбе, молчали и они. Они были довольны тем, что могли быть вместе, и терпеливо ждали. Однажды в дивный летний день мельник велел накрыть большой стол на дворе, в тени огромного каштана, и пригласил к обеду несколько друзей.
Когда все уселись и стаканы наполнились вином, дядя Мерлье встал и сказал:
— Дорогие друзья! Сообщаю вам, что через месяц состоится свадьба моей дочери Френци с милым Домиником Пенкэ.
Гости выпили за здоровье обрученных, поздравили их, а мельник сказал:
— Доминик, поцелуй свою невесту.
Обрученные покраснели, поцеловались, все закричали, захлопали в ладоши и снова выпили за молодую пару.
Гости долго сидели за столом и весело беседовали. Заговорили и о войне, которая должна была разразиться со дня на день.
— К счастью, Доминик иностранец, и его не возьмут в солдаты, — сказал дядя Мерлье. — А если случится, что пруссаки придут к нам, то Доминик сумеет защитить свою жену.
Мысль о том, что пруссаки могут прийти во Францию, всем показалась очень забавной, и один из гостей, смеясь, воскликнул:
— Если они придут, мы их прогоним палками!
— Они уже пришли, — серьезно сказал один старый крестьянин.—Я сам их видел.
Наступило короткое молчание. Чтобы рассеять набежавшую тучку, дядя Мерлье наполнил стаканы и предложил новый тост за обрученных. Стаканы зазвенели, и беседа оживилась.
А обрученные сидели, взявшись за руки, и ничего не слышали. Они мечтали. Уже наступила ночь, тихая, светлая. Природа заснула. Сонно шелестели деревья. Во сне стонало и вздрагивало старое колесо. Глубокий мир опустился на этот счастливый уголок.
Настал день свадьбы Франциски, но в местечке царило подавленное настроение. Люди ходили под гнетом страха, потому что пруссаки разбили императорские войска и двигались вперед спешным маршем. Каждый день они могли появиться в долине, и люди опасливо поглядывали на лес, из которого должен был появиться неприятель.
На рассвете по улице пронесся вопль: ‘Пруссаки идут! ‘ И началось неописуемое смятение. Женщины бросались на колени и молились, мужчины растерянно метались из стороны в сторону, и только несколько храбрецов решились выглянуть из-за угла на приближавшихся солдат. О, радость! Это были французы!
Капитан, командовавший прибывшим отрядом, потребовал к себе бургомистра. Прежде всего они отправились для осмотра мельницы, самого высокого места в долине.
Между тем солнце взошло во всей своей утренней красе. Яркие лучи залили долину, и не хотелось верить, что среди этой красоты может пролиться кровь. Люди жались в кучу, старались заглянуть во двор мельницы и трусливо перешептывались:
— Зачем капитан пошел на мельницу? Неужели здесь будет сражение?
Капитан внимательно осмотрел мельницу, на лодке переправился через реку, расспросил дядю Мерлье о разных подробностях, потом расставил своих солдат за деревьями, стенами и во рвах, а главные силы отряда поместились во дворе мельницы. Когда на улице показался Мерлье, все бросились к нему.
— Здесь будут сражаться?
Он ничего не ответил и только молча кивнул головой. И только когда он вошел в мельницу и увидел устремленные на себя тревожные взоры дочери и ее жениха, он вынул трубку изо рта и грустно сказал:
— Бедные дети! Сегодня вашей свадьбе не бывать.
Доминик ничего не сказал. Он только посмотрел в сторону леса, но в его взоре было столько мрачной угрозы, что если бы этот взор обладал волшебной силой, он уничтожил бы всех пруссаков. Франциска побледнела и молча принялась за свои обязанности хозяйки: ведь надо было позаботиться о солдатах.
Капитан принялся за осмотр внутренних комнат мельницы. Больше всего ему понравились комнаты, выходившие окнами на реку.
— Да это настоящая крепость! — весело сказал он дяде Мерлье. — Я думаю, что мы их задержим здесь до вечера. Удивляюсь, куда провалились эти разбойники! Они давно должны были бы быть здесь.
Мельник молчал. Он мысленно уже видел свою старую мельницу всю в огне… потом от нее останутся одни обгорелые бревна…, но он не жаловался. Все равно, жалоба была бы бесполезна. Он только сказал:
— Советую вам спрятать лодку. Возможно, что она вам пригодится. Велите ее отвести за колесо. Там она будет в безопасности.
Капитан кивнул головой и сейчас же распорядился. Это был статный мужчина лет сорока, очень любезный, с добродушным выражением лица.
Капитан обратил внимание на Франциску. Он, видимо, не мог налюбоваться девушкой и прямо сказал ей, что она прекрасна.
С Домиником он долго разговаривал и между прочим, выразил удивление, что такой здоровый молодой человек в тревожное время не служит в армии.
— Я — иностранец, — сказал Доминик.
Но капитана этот ответ не совсем удовлетворил. Он улыбнулся и многозначительно взглянул на Франциску. Доминик, которого задела улыбка капитана, задорно воскликнул:
— Но стрелять я могу. За пятьсот шагов я попадаю в яблоко на дереве. Вот стоит мое ружье.
— Сегодня оно вам пригодится, — заметил капитан.
Франциска слышала этот разговор. Вся дрожа, она подошла к своему жениху и, не стесняясь присутствием капитана, прижалась к нему. Капитан опять улыбнулся, но не проронил ни слова. Он опустился на стул, скрестил руки и задумчиво стал глядеть в окно.
Солнце поднялось выше, и, хотя было всего лишь десять часов утра, почти отвесные лучи пекли немилосердно. Солдаты молча завтракали на дворе. Обитатели местечка заперлись в своих домах. Кругом стояла невозмутимая тишина. Только собака, забытая на улице, изредка жалобно взвизгивала. Казалось, будто сама природа задержала дыхание перед каким-то важным событием.
И вдруг эту безмолвную тишину резко нарушил звук выстрела. Капитан вскочил. Солдаты бросили свои тарелки, и через несколько мгновений все посты были заняты. Капитан вышел на улицу и огляделся. Кругом все было пусто. Не видно было ни одного человека, но тем не менее раздался второй выстрел, потом третий. Только после третьего выстрела капитан заметил на опушке леса Ганьи легкий синий дымок.
— Эти мерзавцы узнали, что мы здесь,— сердито проворчал капитан. — Они подкрались через лес и хотят расстрелять нас из-за деревьев!
Капитан приказал солдатам, размещенным за мельницей, открыть огонь. Пули засвистели с обеих сторон.
Из-за каждого куста, из-за каждого дерева лесной опушки непрерывно вылетали клубочки дыма. Поднялась непрерывная трескотня выстрелов.
Перестрелка длилась около двух часов. Капитану это, очевидно, надоело, он плотно уселся в кресло и равнодушно посвистывал. Франциска и Доминик стояли на дворе и с любопытством следили за событиями. Выглядывая из-за низкого забора, они могли видеть все движения солдат, находившихся за мельницей. Их особенно забавлял молодой солдатик, лежавший на берегу реки за старой опрокинутой лодкой. Солдатик лежал на животе. Для выстрела он слегка приподнимался, стрелял и потом быстро, как ящерица, опять скрывался за своей защитой. Все его движения были так проворны и рассчитаны, что зрителям трудно было удержаться от улыбки.
Вдруг он увидел выскочившего из-за прикрытия прусского солдата. Забыв всякую осторожность, он поднялся на колени, прицелился, но не успел выстрелить: неприятельская пуля попала ему в грудь. Он вскрикнул, перевернулся и грузно растянулся на земле. Это была первая жертва.
Франциска в ужасе прижалась к своему жениху.
— Уйдите отсюда, — сказал капитан. — Здесь опасно. Пули начинают долетать и сюда.
Действительно, в то же мгновение раздался легкий свист, и со старого каштана посыпалось несколько листьев и веточек. Но молодые люди не двигались. Казалось, что ужас превратил их в камень. Широко раскрытыми глазами они смотрели на опушку леса. Там из-за деревьев выбежал прусский солдат, вскинул руками и упал, будто пораженный молнией. Потом треск выстрелов вдруг прекратился. И казалось, что оба солдата, француз у реки и немец у опушки, мирно спят, греясь на солнце. Воцарилась тишина, которую нарушало только журчание воды.
Дядя Мерлье с удивлением оглянулся и спросил капитана, что значит это затишье.
— Это значит, —серьезно ответил капитан, — что сейчас начнется атака. Уйдите отсюда, теперь здесь оставаться опасно.
Не успел он еще договорить, как на опушке раздался залп. С тонким свистом стая пуль пролетела над головами разговаривавших. К счастью, пруссаки взяли слишком высокий прицел и расстреляли верхушку каштана. Доминик очнулся. Он взял Франциску за руку и повел ее за собой. Дядя Мерлье пошел за ними.
— Ступайте в погреб, дети, — сказал он им.— Туда не залетит ни одна пуля.
Но они не послушались. Они поднялись в большую комнату, где десяток солдат притаились за запертыми ставнями и молча выглядывали в щели.
Несмотря на свистевшие пули, капитан остался на дворе. Он притаился за низкой оградой и внимательно следил за ходом схватки. На выстрелы отвечали только солдаты, помещенные сзади мельницы. Другим было приказано не шевелиться, чтобы неприятель раньше времени не узнал силы отряда. Нужно было выгадать время. Так прошел час. Под градом пуль солдаты, поставленные на наружных постах шаг за шагом отступали к мельнице. Сержант доложил капитану, что держаться снаружи больше нельзя. Капитан вынул часы и сказал:
— Теперь половина третьего. Мы должны продержаться до семи часов. Пошлите подкрепление.
Капитан приказал запереть ворота двора и приготовиться к отражению атаки. Времени для этого оставалось достаточно, потому что неприятеля от мельницы отделяла река. Едва ли пруссаки решатся перейти реку в брод под выстрелами, а что на расстоянии двух с половиной километров есть удобный мост, они, вероятно, не знают. Поэтому капитан распорядился, чтобы солдаты наблюдали за дорогой, а сам все внимание обратил на опушку леса.
Выстрелы опять прекратились. Мельница снова погрузилась в безмолвие. Снова казалось, будто в ней все вымерло.
Пруссаки поодиночке стали показываться из- за деревьев. Солдаты в мельнице прицелились, но капитан крикнул:
— Нет! Подождите! Дайте им подойти, ближе!
Соблюдая всякие предосторожности, пруссаки стали приближаться. Мельница, в которой не было заметно никакого движения, их видимо беспокоила, но они все-таки приближались. Когда из леса вышло около пятидесяти человек, капитан скомандовал:
— Пли!
В тот же момент дом задрожал от страшного грохота. Франциска невольно зажала уши обеими руками. Три неприятеля упали мертвыми, остальные спрятались за кустами лозняка.
Началась правильная осада мельницы. Целый час на нее сыпался град пуль. Деревянные части превратились в решето, но от каменных стен пули отскакивали и шлепались в воду. Не пощадили пули и старое мельничное колесо. Когда они в него попадали, оно вздрагивало и жалобно скрипело. У мельника при этом каждый раз тоскливо сжималось сердце: теперь колесу не поможет никакая починка!
Французские солдаты берегли заряды и стреляли только тогда, когда можно было хорошо целиться. От времени до времени капитан вынимал часы и старался решить вопрос, удастся ли ему продержаться до назначенного времени. Старый дом содрогался от выстрелов и видимо разваливался. Одна рама, простреленная в нескольких местах, упала в воду. Капитан приказал заткнуть отверстие матрацем. В другом месте, около окна, выкрошилась стена, и отверстие делалось все больше и больше. Было только четыре часа, а держаться приходилось до семи.
Доминик убеждал Франциску скрыться в погреб, но она не хотела уходить от него. Она сидела за большим дубовым шкафом и чувствовала себя там в безопасности. Но когда шальная пуля пробила шкаф и ударилась в стену около Франциски, Доминик стал перед ней и заслонил ее своим телом. Ружье было у него в руках, но он до сих пор еще не сделал ни одного выстрела.
— Берегись! —крикнул вдруг капитан.
Из леса высыпала целая толпа прусских солдат, и в разрушающуюся мельницу понеслись целые тучи пуль. Еще одна оконная рама полетела в воду. Окно заткнули подушками. Одного солдата убили. Так как он мешал защите, его оттащили к стене. Другой, раненый, катался по полу и умолял пристрелить его. Но на него не обращали внимания. Каждый был занят своим делом. Каждый думал только о том, как бы получше укрыться от неприятельских пуль и уловить удобный момент для своего выстрела.
Упал третий солдат и остался лежать с открытыми, неподвижными глазами.
Франциска дрожала от ужаса. Она невольно присела в уголке на пол, где было безопаснее.
Кругом валялись осколки мебели, подбитые пулями ружья, и каждую секунду сквозь дырявые стены и ставни влетали пули.
— Пять часов,—сказал капитан. — Продержитесь еще немного. Кажется, что неприятель скоро пойдет на штурм.
И он приказал все окна закрыть матрацами и подушками.
Вдруг Франциска громко вскрикнула: отскочившая от каменной стены пуля скользнула у нее по виску. На щеку скатилась струйка крови. Доминик взглянул на нее, молча пошел к окну и сделал свой первый выстрел. Не обращая ни на что внимания, он продолжал стрелять. Только изредка, заряжая ружье, он через плечо взглядывал на Франциску. Перед каждым выстрелом он тщательно целился, и ни один его заряд не пропал даром.
Пруссаки несколько раз пытались добраться до реки. Но, как только кто-нибудь из них показывался из-за прикрытия, меткая пуля Доминика укладывала его на землю. Капитан был поражен меткостью его стрельбы и сказал, что французская армия была бы непобедима, если бы в ней было побольше таких стрелков.
Но Доминик не слушал капитана. Он стрелял, как заведенная машина. Одна нуля ранила его в плечо, другая попала в руку, но он все-таки продолжал стрелять.
Матрацы, которыми были закрыты окна, превратились в клочья и уже не мешали пулям проникать в комнату. Еще два солдата пали мертвыми. Здание едва держалось. Оно могло разрушиться от каждого нового залпа. Положение было явно безнадежное, но капитан продолжал подбадривать солдат:
— Держитесь! Еще только полчаса!
Он обещал своему начальству удержать наступление неприятеля до вечера и решил до семи часов не двинуться с места. Хотя он тревожно считал минуты, он сохранил наружное спокойствие и даже улыбался Франциске. Когда упал еще один солдат, капитан взял ружье и сам стал стрелять.
На другом берегу реки пруссаки показались густой толпой. Было очевидно, что они перейдут реку и возьмут мельницу. В комнате остались только четыре солдата, способных к защите. Но капитан решил защищаться до последней капли крови. В это время в комнату вбежал сержант и доложил, что пруссаки появились на шоссе.
— Они, должно быть, нашли мост и заходят нам в тыл.
Капитан вынул часы и сказал:
— Надо продержаться еще пять минут. Раньше они здесь быть не могут.
Наконец, ровно в шесть часов, капитан скомандовал отступление.
Через заднюю калитку солдаты выбрались в узкий проход, потом спустились в ров и скрылись в Сувальский лес. Пруссаки не заметили их ухода и продолжали обстреливать мельницу.
Уходя, капитан вежливо простился с дядей Мерлье, извинился за причиненное беспокойство и шепнул ему:
— Задержите их здесь. Мы скоро вернемся.
Доминик ничего не видел, не слышал. Он не заметил, как ушли французские солдаты. Он продолжал стрелять, мстя за свою невесту.
Вдруг во дворе раздались громкие крики: туда ворвался неприятель. А Доминик все продолжал стрелять. Он пришел в себя только тогда, когда его окружили прусские солдаты, схватили его за руки и отняли у него дымящееся ружье. Солдаты кричали что-то на непонятном для него языке, а, один из них даже занес над его головой саблю. Франциска выбежала из-за шкафа, бросилась перед солдатами на колени и стала молить их о пощаде.
В это мгновение в комнату вошел прусский офицер. Движением руки он остановил солдата, покушавшегося на жизнь Доминика, сказал несколько повелительных слов по-немецки, затем обратился к Доминику и на чистом французском языке очень вежливо заявил:
— Через два часа вы будете расстреляны.
Прусский генеральный штаб отдал приказ, чтобы всякий француз, не принадлежащий к составу армии и захваченный с оружием в руках, был немедленно расстрелян без суда. Партизан штаб не признавал.
Этой суровой мерой пруссаки хотели предупредить выступления против них французских крестьян.
Офицер, высокий, худощавый мужчина, лет пятидесяти, подверг Доминика краткому допросу. Он отлично говорил по-французски, так что разговор шел совершенно гладко.
— Вы здешний уроженец? — спросил он.
— Нет, я бельгиец.
— Зачем лее вы взялись за оружие? Какое вам дело до нашей войны?
Доминик не ответил.
Только теперь офицер заметил Франциску. Бледная, дрожащая, она стояла рядом и жадно прислушивалась. На ее лбу алела небольшая рана. Офицер перевел взгляд с девушки на юношу, и в его холодных глазах блеснуло что-то теплое. Но в следующее мгновение его лицо снова стало непроницаемым, и он продолжал допрос.
— Вы сознаетесь, что стреляли в нас?
— Да, сознаюсь. Я стрелял в вас и убил ваших столько, сколько мог, — спокойно ответил Доминик.
Впрочем, его сознание было лишним. Достаточно было взглянув на него, чтобы с уверенностью сказать, что он участвовал в сражении: черный от порохового дыма, покрытый потом, окровавленный.
— Отлично, через два часа вы будете расстреляны.
Франциска не вскрикнула. Сильное горе молчаливо. Но она сложила руки и умоляюще смотрела на офицера. К Доминику подошли два солдата и по знаку офицера увели его в соседнюю комнату. Франциска опустилась на стул и в бессильном отчаянии закрыла лицо руками.
Офицер долго глядел на несчастную девушку, потом обратился к лей и спросил:
— Этот молодчик — ваш брат?
Она отрицательно качнула головой.
Офицер продолжал пристально глядеть на нее. После краткого молчания он спросил:
— Он давно здесь живет?
— Давно.
— Тогда он, вероятно, хорошо знает окрестные леса?
Франциска удивленно взглянула на офицера и ответила:
— Конечно.
Офицер молча повернулся и велел позвать к себе бургомистра местечка.
Франциска встала и пошла за своим отцом. Ей казалось, что она поняла смысл вопросов офицера, и у нее затеплился луч надежды.
Как только смолкли выстрелы, мельник отправился к своему колесу. Он любил свою дочь, любил своего будущего зятя, но старое колесо тоже было близко его сердцу. Он знал или, по крайней мере, думал, что Франциска и Доминик благополучно избегли опасности, и считал себя обязанным позаботиться о своем старом друге, жестоко пострадавшем от выстрелов.
Бедное колесо находилось в ужасном состоянии, и у мельника на глазах показались слезы, когда он принялся за осмотр. Пять лопастей были совершенно уничтожены, в оси и поставе зияли отверстия. Мельник ощупывал повреждения руками и печально размышлял, как лучше всего исправить колесо. Он даже принялся за дело и заткнул несколько дыр мхом и щепками.
За этой работой его нашла Франциска. Задыхаясь от волнения, она передала отцу разговор офицера с Домиником. Только после этого у нее из глаз полились слезы, и она разрыдалась.
Мельник покачал головой и сказал:
— Можешь успокоиться. Людей так не расстреливают.
Затем он спокойно отправился в комнаты. Офицер в резких выражениях приказал ему достать съестных припасов. Дядя Мерлье спокойно ответил, что у них грубостью ничего нельзя достигнуть, что он охотно сделает все, что нужно, но командовать над собой не позволит.
Офицера, видимо, раздражил такой ответ, но он сделал над собой усилие и сказал более вежливо:
— Пожалуйста, делайте, что находите нужным.
Затем он пошел к дверям. На ходу он еще раз обернулся и спросил:
— Как называется этот лес?
— Соваль.
— Далеко он тянется?
Мельник пристально посмотрел на офицера, спокойно сказал:
— Не знаю, — и вышел.
Через полчаса собрали для пруссаков денег и съестных припасов.
Франциска находилась в ужасном состоянии. Она прислонилась к стене около двери той комнаты, в которую заперли Доминика, и с болезненным вниманием следила за солдатами, изредка входившими в эту комнату. Приблизительно через час появился офицер и прошел в комнату к Доминику. Франциска замерла в ожидании. Она слышала, как офицер разговаривал с Домиником, как их голоса звучали все громче и громче и, наконец, перешли в настоящий крик. Потом дверь быстро отворилась. Офицер вышел и отдал солдатам какое-то приказание на немецком языке. Франциска не поняла слов, но она, повинуясь внутреннему чувству, бросилась к окну и увидела, как двенадцать солдат взяли ружья и стали в ряд у ограды.
Значит, казнь должна совершиться? Это смерть… Смерть не только для Доминика, но и для нее…
Между тем офицер вернулся к Доминику, и снова раздались громкие, взволнованные голоса. Солдаты на дворе ждали, держа ружья наперевес, наготове. Через несколько минут офицер показался на пороге комнаты и крикнул через плечо:
— Подумайте хорошенько! Я вам даю срок до завтрашнего утра.
С этими словами он сердито захлопнул дверь.
Офицер вышел на двор и отослал приготовленных к казни солдат.
Дядя Мерлье спокойно, не выпуская трубки изо рта, следил за всем происходящим. Когда офицер вышел, он подошел к Франциске, едва державшейся на ногах от ужаса, взял ее за плечи и повел в ее комнатку.
— Ложись спать, — сказал о(н. — Завтра все объяснится. Не беспокойся.
Он вышел и запер за собою дверь на ключ.
Он боялся, что она каким-нибудь необдуманным поступком испортит вое дело.
— Женщины, — пробормотал он, — всегда все испортят, раз дело касается серьезных вопросов. Теперь она поневоле заснет, потому что уйти ей некуда.
И он окончательно успокоился.
Но Франциска не могла спать. Не раздеваясь, она села на край кровати и стала прислушиваться. Со двора доносились песни, крики и хохот прусских солдат, справлявших свою победу вином за ужином. В доме все было тихо. Только от времени до времени гулко разносились тяжелые шаги часовых. Внимательнее всего Франциска прислушивалась к звукам, долетавшим до нее снизу, из комнаты, в которой был заперт Доминик. Она даже присела на пол и приложила ухо к полу, чтобы лучше слышать. Внизу долго раздавались шаги, потом все смолкло. Очевидно, усталость взяла свое, и Доминик лег.
В доме тоже все успокоилось. Солдаты заснули.
Франциска поднялась с пола, подошла к окну, бесшумно открыла его и высунулась наружу. Ночь была теплая, ласковая. Узкий серп луны лил нежный свет на спящую землю. От леса на полях тянулись темные тени.
Но Франциска сегодня была равнодушна к волшебной красоте ночи. Она внимательно оглядывалась кругом и искала немецких часовых. По берегу реки их было расставлено несколько. Она ясно различала их тени. Но около мельницы стоял только один часовой. Он стоял около ивы, которая поникла своими ветвями к самой воде. Солдат поднял голову и мечтательно глядел на луну.
Франциска провела у окна около часа. Потом она опять села на свою кровать и начала думать. Прошел еще час. Она встала, опять начала прислушиваться. В доме все было тихо. Снаружи тоже не доносился ни один звук, но лунный свет мог помешать выполнению того, что придумала Франциска. Надо было ждать, пока луна скроется за лесом.
Наконец луна скрылась. Теперь вся долина была похожа на чудовищную черную пропасть. Ничего нельзя было различить. Все слилось в один общий мрак. Франциска еще раз прислушалась и приступила к делу.
Как раз около ее окна в каменную стену была вделана узкая железная лестница. Эта лестница вела на чердак, но ею никогда никто не пользовался. Многих ступеней уже не было, а уцелевшие ржавые железные полосы были обвиты цепкими растениями.
Франциска взобралась на подоконник, ощупью нашла лестницу и через мгновение висела между небом и землей. Однако скоро она ногами нащупала железную ступень и начала медленно спускаться вниз. Вдруг одна из ступеней под ее ногами подалась, и раздался довольно громкий треск. Франциска замерла. Ей казалось, что от ужаса у нее остановилось сердце.
Но кроме всплесков реки ничего не было слышно, и, подождав немного, Франциска двинулась дальше.
Скоро она спустилась до нижнего этажа, в котором находилась комната Доминика. Здесь ей пришлось сделать неприятное открытие. Оказалось, что окно этой комнаты расположено так далеко от лестницы, что руками до него достать немыслимо. Неужели ей придется вернуться, не выполнив задуманного? Ни з