Опора Русскаго самодержавія — Земская Россія.
Опора Русскаго самодержавія — Земская Россія.
‘Русь’, 18-го іюля 1881 г.
Опора русского самодержавия — Земская Россия, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Самое необходимое, можетъ-быть даже единое на потребу для Россіи въ настоящую минуту, это-реформа земскихъ учрежденій, это — образованіе мстнаго, узднаго и областнаго управленія, чрезъ мстныхъ людей, подъ контролемъ правительства и мстнаго населенія,— короче выразиться: организація земства, въ дйствительномъ и истинномъ значеніи этого слова. Къ сожалнію, ни высшая наша администрація, ни земскіе наши дятели все еще не достаточно убждены,— такъ намъ кажется,— въ существенной важности, въ главенств этой задачи, въ неотложности ея разршенія. А между тмъ для Россіи нтъ инаго выхода, нтъ инаго спасенія, какъ стать Россіей земскою, т. е. стать самой собою, стать,— не только насиліемъ событій, но сознательнымъ, общимъ произволеніемъ,— именно тмъ, чмъ быть указано ей самой природой, къ чему прямыми и обходными, дальними путями направляла ее исторія съ начальныхъ дней политическаго ея бытія. Мы съ 1-го же No нашей газеты поставили этотъ ‘вопросъ’ или точне — эту нашу точку зрнія, и съ тхъ поръ ужасный въ своемъ краснорчіи языкъ событій только утвердилъ висъ на ней, только подкрпилъ, какъ vu думаемъ, своими кровавима аргументами врность нашего взгляда. По крайней мр серьезныхъ, заслуживающихъ вниманія возраженій мы ни отъ кого не слыхали и нигд не прочли,— и наши противники ничего намъ не противопоставили, кром дешеваго глумленія будто бы ‘либеральнаго’, въ сущности безсодержательнаго свойства. Неужели однако уроки исторіи пропадутъ и на этотъ разъ даромъ и для общества и для власть имющихъ?
Россія — повторимъ и еще разъ — стала теперь на распуть, предъ ней дв дороги: одна — за границу, другая — ‘домой’. Первая есть продолженіе пути, на который она двинута Петромъ, дальнйшій логическій процессъ началъ, внесенныхъ имъ въ наше государственное бытіе. Призвавъ начало, мудрено, повидимому, отрицаться его послдствій, естественный законъ тяготнія наклоняетъ насъ, повидимому, невольно и неудержимо въ сторону Западной Европы, т. е. къ слдованію за нею по ея историческимъ пятамъ, къ повторенію ея задовъ, къ боле совершенному воспроизведенію у насъ ея политическихъ и общественныхъ формъ, въ ихъ преемственномъ развитіи. Перенеся къ себ, напримръ, типъ западно-европейскаго государства XVII вка, напяливъ, съ грхомъ пополамъ, богатырскими усиліями на эту колодку нашу Россію, и именно съ тхъ, чтобъ сравняться съ Европой,— можемъ ли мы питать притязаніе остаться, среди Европы, при этой старомодной и изветшавшей колодк, повсюду въ Европ заброшенной и замненной колодкою/новою? Вступивъ въ XVII вк на путь европеизма, можемъ ли мы не пройти, если не всегда фактически, то въ области общественнаго сознанія, чрезъ т фазисы, чрезъ которые прошла Европа и въ XVIII, и въ XIV вкахъ? не пріобщиться самою жизнію къ практическимъ результатомъ ея внутренняго историческаго процесса? Заимствованный нами типъ полицейскаго государства изъ Западной Европы XVII вка зам щепъ тамъ повсюду типомъ государства условно-договорнаго или конституціонно-монархическаго, а сей послдній готовится уступить мсто (а во Франціи уже уступилъ) типу республиканскому: впереди же, очевидно, предстоятъ новые соціальные перевороты, такъ что современныя политическія формы Запада уже не воплощаютъ послдняго слова его политической мысли. Такимъ образомъ естественное, логическое завершеніе Петровскаго переворота или Петровскаго періода заключается, повидимому, къ переходу отъ абсолютизма въ созданной Петромъ форм къ позднйшей, выработанной европейскою исторіею, форм правленія, т. е. къ конституціонной, съ перспективою новыхъ назрвающихъ, отчасти уже и назрвшихъ въ Европ видоизмненій.
Но это только повидимому. Путь этотъ вполн естественъ и логиченъ для мысли абстрактной, отвлеченной отъ русской народной жизни, для созданной Петромъ, въ которую обратилъ онъ все стоявшее вн земщины и соблазнительный доступъ въ которую, даже и для земщины, былъ открытъ имъ, по лстниц чиновъ, государственною службою. Онъ вполн естественъ и логиченъ не только для чиновниковъ — этого Петровскаго порожденія — но и для всей сотворенной имъ казенной общественной среды, ибо Петръ взялъ въ казну и цивилизацію, и культуру, и просвщеніе, и всякую дятельность мысли и духа, и все подчинилъ европейскому просвтительному началу, все направилъ въ одну ‘сторону, противоположную, по духу, сторон родной и народной,— въ Европейскому Западу. Онъ ‘прорубилъ въ Европу окно’, называемое до сихъ поръ Петербургомъ, и чуть ли не двсти лтъ съ тхъ поръ часть Россіи (правящая, верховодящая, ея административный и ‘культурный слой’, и почти вся такъ-называемая ‘интеллигенція’) продолжаетъ глядть въ это пресловутое окно преимущественно на Европу,— спиною къ остальной Россіи и во всему Русскому народу. Впрочемъ, какъ бы ни стоять, окно поставлено на такомъ крайнемъ краю Россіи, что отъ него внутрь ничего почти и не видно Понятно, поэтому, что вс т, которые въ наши дни еще не освободились въ своемъ сознаніи отъ нравственнаго плна, куда увелъ могучій Петръ и мысль, я духъ всей сложившейся поверхъ народа общественной среды,— которые и до сихъ поръ послушны направленію, утвердившемуся въ Россіи въ сил и власти со временъ Петровской реформы, и пребываютъ до сихъ поръ въ отчужденіи отъ народа и народности, въ душевномъ подобострастія предъ западно-европейскими политическими и духовными идеалами,— понятно, повторяемъ, что вс они тянутъ къ единственному логическому для нихъ исходу. Съ ихъ точки зрнія, вся бда современной русской эпохи именно въ томъ, что мы остановились на полудорог, въ положеніи полуевропейцевъ и не ршаемся просто, прямо, безъ обиняковъ, откинувъ всякое національное жеманство, послдовать путемъ европеизма до конца, подчиниться безпрекословно законамъ европейскаго развитія и стать Европейцами въ смысл западномъ вполн и всесовершенно. Другими словами: спасеніе Россіи для нихъ — въ усвоеніи себ ‘однородныхъ съ Европою политическихъ учрежденій’,— или ‘конституціи’. Вотъ готовая формула тхъ вожделній, чаяній, аспирацій, влеченій, думъ, томящихъ нкоторую (и не малую) долю русскаго такъ-называемаго ‘образованнаго’ общества, вотъ ея лозунгъ. Можно, пожалуй, упрекнуть ее въ недостатк умственной оригинальности, но она за нею и не гонится: наши читатели знаютъ, до какой степени ей претитъ и слово, и понятіе: ‘самобытность’, она не вмщаетъ его ни умомъ, ни душою. Но при всемъ томъ, ея силлогизмъ вренъ: Петровскій, перенесенный изъ Запада и переложенный на русскіе нравы абсолютизмъ (который вовсе не одно и то же съ самодержавіемъ по древнимъ русскимъ понятіямъ) очевидно уже отжилъ свой вкъ и оказывается несостоятельнымъ, стало быть — надлежитъ перенести съ Запада ту самую политическую форму, въ которую разршился на Запад же заимствованный у него абсолютизмъ. И надобно сказать правду, тяготніе въ этомъ направленіи существуетъ сильное, и съ точки зрнія всякаго посторонняго наблюдателя, имющаго дло только съ выдающеюся частью русскаго общества,— повидимому неодолимое.
Но есть тяготніе посильне, не, а во истину неодолимое, и въ сторону совершенно противоположную. И наблюдатель, да и само общество проглядываютъ бездлицу: только 80% русскаго населенія! только то, что и въ буквальномъ, и въ переносномъ смысл именно и есть ‘Русская Земля’,— то, что собственно и зовется ‘Русскій народъ’!! Онъ,— наперекоръ самозванной ‘русской интеллигенціи’, его боле или мене отрицающей,— сметъ имть свою нравственную и духовную личность въ семь народовъ вселенной,— свою національную самобытность среди политическихъ націй міра, занимать свое особливое, индивидуальное мсто и въ исторіи, и въ соціологіи, и въ психологіи народовъ. Онъ не пошелъ за Петромъ въ его отважное странствіе по чужбин, ни казнями, ни соблазнами не далъ себя увлечь на тотъ путь духовнаго самоотрицанія, отступничества, экспериментовъ и превращеній, на который двинулъ Преобразователь государство и общество. Онъ остался, пребываетъ и теперь хранилищемъ историческаго преданія, всей самородной руды, всего сокровища національнаго духа. Въ немъ тотъ спасительный центръ тяжести, который послужилъ нашему государству устоемъ, который не попустилъ его, подобно кораблю безъ груза, носиться изъ стороны въ сторону, по зыбямъ отвлеченной человческой мысли, метаться по прихоти втровъ — противорчивыхъ, вчно мняющихся доктринъ и теорій. Что сталось бы съ Россіей, еслибъ не спасла ее эта, такъ-называемая косность нашего народа,— эта его недоврчивость къ ‘среднему культурному Русскому человку’, на которую, со словъ г. Щедрина, такъ жалуются наши петербургскіе опричники, они же и ‘либералы’ западноевропейскаго направленія?! Отъ ‘культурнаго человка’ самого, скажемъ кстати, зависитъ теперь устранить подозрніе и возвратить къ себ довріе, но для этого нужно стать съ народомъ одного духа, не презирать народа въ своей культурной надменности, спсиво утверждая, будто единеніе съ народомъ возможно для культурнаго человка только при условіи: заразиться народной проказой и язвами! Мы же думаемъ, что если кто зараженъ проказой и язвами, такъ именно самъ г. культуртрегеръ: ему и предстоитъ очиститься отъ нихъ предварительно, для того, чтобы вполн оздороввъ умомъ и душою, войти въ единеніе съ народомъ и содйствовать благотворно его просвщенію.
Но недовріе народа къ верхнимъ своимъ, правящимъ, руководящимъ, такъ или иначе командующимъ классамъ, заподозрннымъ имъ, боле или мене основательно, въ отступничеств, не помшало ему сохранить упорную вру въ свои историческіе, національные, бытовые, земскіе и государственные идеалы. И не только вру, но и неколебимую врность тому принципу личной, полноправной монархической власти, въ которомъ народъ признавалъ основное, существенное условіе своего политическаго бытія, который онъ умлъ распознавать подъ всякою заморскою личиной, не смущаясь никакими переряживаніями и маскарадами, которыми такъ щеголяло наше государство, особенно въ XVII вк, да даже и въ первой половин ХХ-го. Подъ оболочкой Петровскаго, чуждаго національному духу абсолютизма, народъ не переставалъ видть и чтить древнее единодержавіе, твердо уповая, что время недоразумній — этого испытанія, этого насланія Божія — минетъ, что живъ его древній, его прежній, такъ-сказать земскій царь, и неразрывно жива его связь съ своей землей и съ своимъ народомъ. И не напрасно было его упованіе: въ минуты общей опасности, въ великія мгновенія (къ несчастію, только мгновенія) нашей исторіи, подъ наитіемъ историческаго, высоко возбужденнаго національнаго духа, это единство государя съ народомъ проявлялось воочію, въ мощи несокрушимой и творческой, несмотря на вс помхи отъ бюрократическихъ, бытовыхъ и ‘культурныхъ’ средостній. Въ этой упорной вр народной, въ этомъ несокрушимомъ сознаніи связи Земли съ Царемъ и заключается до сихъ поръ вся крпость, вся надежда Россіи, весь залогъ нашего будущаго оздоровленія, возстановленія нашей внутренней всенародной цльности, съ устраненіемъ вншнихъ и внутреннихъ преградъ,— нашего дальнйшаго, правильнаго, наконецъ, и плодотворнаго развитія.
Ибо никакое правильное развитіе невозможно при томъ отсутствіи внутренней цльности, которымъ болетъ до сихъ поръ Россія въ своей исторической ежедневности, при настоящихъ, уже почти два вка существующихъ, нормальныхъ аномаліяхъ своего государственнаго и общественнаго строя. Какъ мы уже сказали, Россію дергаютъ, тянутъ въ разныя стороны два тяготнія: одно за границу, въ Западную Европу, другое — домой. Послднее тяготніе, народное, конечно могущественне: оно-то именно и является силою, сдерживающею государство отъ разрыва съ національной своей основой. Первое тяготніе, сравнительно, гораздо слабе, однакожъ настолько сильно, что парализуетъ общую жизнь организма, разстраиваетъ правильность его отправленій. Ни народъ безъ того слоя, который призванъ служить ему органомъ самосознанія, ни этотъ слой самъ по себ, вн народа, и тмъ мене въ отчужденности отъ народа,— не могутъ творить ничего. А вдь именно творчества, свободнаго, дятельнаго творчества жизни и недостаетъ нашей земл. Такое взаимное соотношеніе обоихъ факторовъ можетъ наконецъ привести къ общему разстройству. Народъ, безъ сомннія, представляется у насъ силою положительною, но осужденною на бездйствіе, косность, за которую его такъ легкомысленно обвиняютъ, служитъ ему, конечно, при настоящихъ условіяхъ, нкоторымъ орудіемъ спасенія,— однакожъ есть предлы времени, за которыми она ведетъ къ разложенію самаго организма. Верхній, такъ-называемый просвщенный слой народный, къ которому причисляется и сама администрація, въ свою очередь представляетъ изъ себя силу дйствующую, но отрицательную, большею частью антинаціональную по своему духу, а потому не животворную, напротивъ, если не всегда мертвенную и мертвящую, то такъ или иначе искажающую ходъ самой жизни. Об стороны какъ бы говорятъ другъ съ другомъ на непонятномъ язык, пребывая во взаимномъ недоразумніи и недовріи, изъ котораго народъ выдляетъ только одно лицо — историческій образъ царя, воплощающаго для него идею государства,— царя, которому (а съ нимъ и всему государству), по мннію народному, только обстоятельства, только одни вншнія средостнія препятствуютъ — стать едино съ землею.
И дло именно въ этихъ обстоятельствахъ и вншнихъ средостніяхъ, изъ которыхъ не вс произвольнаго, во большая часть — историческаго свойства. Устраненіе ихъ не могло х и не можетъ совершиться иначе, какъ ходомъ внутренняго историческаго развитія. И несмотря на все стсненіе отправленій, на всю неправильность кровообращенія въ цломъ организм, историческій ростъ и формація его не пріостанавливались, хотя, именно вслдствіе этой неправильности, происходили медленно, туго, долгимъ болзненнымъ процессомъ, не достигая своей надлежащей полноты. Самый Петербургскій періодъ былъ однимъ изъ этихъ процессовъ, которымъ Россія добыла себ орудія для исполненія своего всемірно-историческаго призванія и стала участницей въ историческимъ достояніи общечеловческаго духа: вся задача ея теперь въ томъ, чтобъ въ поискахъ за общечеловческимъ не утратитъ своей народной личности, своей индивидуальной, духовной самостоятельности,— и минута для окончательнаго ршенія этой задачи, т. е. собственно для закрпленія за жизнью народною нравъ нашей національной личности — въ сознаніи руководящихъ классовъ народа, эта роковая минута именно теперь наступила. Затмъ, какъ мы уже не разъ объясняли, тотъ типъ земскаго государства, котораго только неполный очеркъ былъ данъ до-Петровскою Русью и который, въ періодъ посл-Петровскій, былъ, казалось, совершенно вытсненъ изъ сознанія правительственнаго или образованнаго, культурнаго слоя, и жилъ только въ инстинкт народномъ,— этотъ идеальный типъ, для возможнаго своего воплощенія, потребовалъ именно довершенія той формаціи, результатомъ которой явилось организованное крестьянское населеніе. Да, 19-мъ февраля 1861 г. началась новая историческая эра, полагающая, по нашимъ понятіямъ, совершенный конецъ Петербургскому періоду нашей исторіи и при-» дающая ему значеніе длиннаго обходнаго пути, возвращающаго насъ теперь на нашу историческую почву. Но въ томъ-то и горе, что ни правительство, ни даже общество не сознаютъ всего значенія совершившагося переворота. Теперь только, съ уничтоженіемъ крпостнаго права, уничтожалась, если не de jure, то de facto, та искусственная, Екатерининская, дворянская, цементомъ душевладльчества связанная корпорація, которою обособлялся отъ народа самый просвщенный его классъ. Теперь только стало возможно земство, т. е. союзъ сельской земщины съ просвщенными, земскими же силами, въ гармоническомъ сочетаніи двухъ началъ: общиннаго и личнаго, и обоихъ вмст — какъ земства — съ началомъ государственнымъ.
Вс матеріалы, вс составныя стихіи и орудія новаго строя уже даны теперь исторіей, и дло тормозится только потому, что ни правительственное, ни общественное сознаніе (кром разв нкоторыхъ лицъ) не стоитъ еще вполн въ уровень съ настоящими событіями, не освободилось еще отъ воззрній Петровскаго періода. Но медлить нельзя. Время нудитъ. Судьба нашего будущаго не за горами. Мы стоимъ на ея порог,— и отъ нашего выбора, нашего ршенія зависитъ и наша участь. Оставаться Россіи въ настоящемъ положеніи, между двумя тяготніями, изъ которыхъ, каждое тянетъ и дергаетъ ее въ свою сторону,— доле невозможно, такъ же какъ невозможно и продолженіе прежнихъ порядковъ Петербургскаго періода съ его бюрократіей и казенщиной, въ виду ихъ полнйшаго банкротства, т. е. полнйшей несостоятельности всхъ существовавшихъ досел орудій администраціи,— и въ виду совершенно измнявшихся соціальныхъ условій жизни. Вопросъ становится рзко и прямо, и настойчиво требуетъ отвта: или продолжать насильственно и противоестественно Петербургскій періодъ, который, если не признать его законченнымъ, логически приводитъ на Западъ, туда, къ западнымъ политическимъ формамъ, или же возвратиться домой, къ историческому, коренному, національному земскому строю. Но такъ какъ уйти ‘на Западъ’ съ народомъ невозможно,— онъ туда не пойдетъ,— то уступить тяготнію ненародной, хотя качественно и не маловажной части общества, значило бы внести въ русскую жизнь такую фальшь, такую ложь, которыя привели бы Россію на край гибели: однимъ словомъ, это равнялось бы самоубійству. Выходъ одинъ: признать Петербургскій періодъ законченнымъ, и обогатясь его добромъ, отбросивъ все, что далъ онъ злаго и лживаго, оправдавъ такимъ образомъ дло Петрово,— возвратиться къ такому строю, при которомъ единственно возможенъ искренній, безъ недоразумній, союзъ между верховною властью и народомъ, между Государствомъ и Землею. Необходимо, чтобы оправдалась вполн упорная вра народа, чтобы русское самодержавіе, откинувъ чуждыя ему оболочки нерусскаго абсолютизма, стало самодержавіемъ истинно-національнымъ, опирающимся не на одн массы народныя, но на всю земскую, цлокупную Россію.
Только такая земская Россія возвратитъ плодотворную, дйствительную, а не мнимую силу верховной власти, а всей русской жизни — цльность и творчество. Пора наконецъ сознать, что у правительства нтъ,— кром чиновничества, въ которое оно изврилось и которое само въ себя не вритъ,— никакого другаго орудія, кром земства: прежней общественной опоры, которою служила ему дворянская корпорація, стоявшая между властью и закрпощеннымъ народомъ, теперь уже не существуетъ, и дворяне, понявъ свое высокое историческое призваніе, сами ушли въ земство и стали его неотъемлемою частью. Казалось бы, что вс правительственныя заботы и усилія должны бы теперь сосредоточиться на одномъ: на созданіи и организаціи земства и земскаго самоуправленія, какъ необходимаго своего органа и орудія. Точка зрнія ревнивой и подозрительной власти, вынужденно уступившей какія-либо права и старающейся затмъ стснить пользованіе ими, можетъ бытъ вполн свойственна только тмъ иностраннымъ правительствамъ, которыхъ власть не иметъ корней въ самомъ бытіи народномъ, но русское самодержавіе, которое съ народомъ едино, уже по самой русской природ своей должно быть чуждо такого воззрнія, особенно тамъ, гд, какъ въ земств, основа всему, стяга земли’ — самъ Русскій народъ. Нельзя, конечно, отрицать, что бюрократизмъ или вообще иностранное вліяніе усиливалось навязать и нашей администраціи оптику совершенно отличную отъ той, которою руководилась до-Петровская Россія. Такъ, напримръ, теперь коллективная просьба вчитается чуть не бунтомъ, чуть не е скопомъ и заговоромъ’, тогда какъ при Московскихъ царяхъ, напротивъ, во всякомъ дл, которое касалось не одного лица, а многихъ или возбуждало общій вопросъ, требовалось именно, чтобъ люди предварительно сошлись, потолковали между собою, сговорились и потомъ уже подавали челобитную сообща. Непосредственная жалоба царю отъ жителей какой-нибудь мстности на царскаго воеводу вовсе не вмнялась имъ въ вину и преступленіе, не считалась инсубординаціей или посягательствомъ на аттрибуты власти, попыткою поколебать ‘престижъ’ правительства, какъ непремнно бы посудили современные бюрократы. Примровъ такого различія точекъ зрнія можно было бы указать множество, но и приведенныхъ довольно.
Если и нравственный долгъ, и самый интересъ правительства побуждаетъ его — съ полною искренностью и любовью отнестись къ организаціи русскаго земства на самыхъ широкихъ, народныхъ основаніяхъ, то тмъ боле, казалось бы, такого рода организація должна была бы заботить нашихъ ‘земцевъ’ или существующія у насъ земскія учрежденія. Но, какъ мы уже сказала, наши земскія учрежденія отнесясь, въ большинств, къ вопросу о реорганизаціи узднаго управленія не съ тмъ вниманіемъ, какого этотъ вопросъ заслуживаетъ. Они какъ бы не поняли всего значенія предложенной имъ задачи. Они какъ бы не догадываются, что ‘земскія учрежденія’ въ настоящемъ ихъ вид — еще вовсе не земство. И не потому они еще не земство, что земскія собранія разныхъ губерній лишены права сноситься между собою, или что еще не созываютъ губернскихъ гласныхъ, по стольку-то отъ губерніи, въ Петербургъ. Вс эти и другія, имнодобныя ограниченія, конечно, только временныя и вроятно падутъ сами собою, какъ скоро земскія учрежденія станутъ дйствительно земствомъ. А для того, чтобы стать истинно земствомъ, необходимо земскимъ учрежденіяхъ пустить глубокіе корни въ мстную жизнь и въ сознаніе народное, тсно связаться съ мстнымъ населеніемъ, бить по истин, а не по форм выразителемъ народной мысли,— народнымъ мстнымъ представительствомъ въ полной правд этого слова. Но какъ же всмъ этимъ стать и быть, если не разршить задачи именно объ устройств узда, о связи земскихъ учрежденій съ крестьянскимъ самоуправленіемъ, о созданія живыхъ звеньевъ между народомъ и просвщеннымъ мстнымъ слоемъ,— объ установленіи той общности, солидарности, однимъ словомъ той цльности, которой теперь не существуетъ и безъ которой истинное земство не мыслимо? Можетъ ли теперь мстная вемская ‘интеллигенція’ сказать, что она заодно съ народомъ? Конечно нтъ,— а такое условіе необходимо. Если судить по отзывамъ петербургскихъ газетъ объ ‘уздной кутузк’,— нкоторымъ интеллигентамъ именно нежелательно испытывать на себ тяготнія нашего крестьянства и его воззрній. Въ какой степени такого рода нежеланіе ‘либерально’ и ‘демократично’ — предоставляемъ судить самихъ читателямъ. Мы же, съ своей стороны, только въ такомъ тяготніи видимъ настоящую гарантію противъ увлеченій вашей ‘интеллигенціи’. Во всякомъ случа нельзя не признать страннымъ, что въ то самое время, когда ‘либеральная’ печать такъ стуетъ о простомъ народ, терзаемомъ старшинами, писарями, полиціей, кулаками, Разуваевами и Колупаевыми, наши ‘либеральныя’ земства-то и уклоняются отъ разршенія задачи: какъ бы избавить народъ отъ подобныхъ терзаній,— уклоняются, слдовательно, отъ самаго удобнаго случая оказать благо народу и связать его нравственными узами съ мстной интеллигенціей! Фактъ въ высшей степени диковинный и прискорбный, свидтельствующій, что наше общественное сознаніе не только не впереди, а позади потребностей настоящей исторической минуты…
Только учрежденіемъ искренней, тсной связи мстнаго населенія узда съ мстными земскими просвщенными силами, только реорганизаціей узднаго управленія и самихъ земскихъ учрежденій, можетъ быть создано истинное земство, безъ котораго отнын немыслимъ нашъ государственный строй. Только на земскую Россію можетъ опереться русская полноправная верховная власть, только въ этомъ союз земли и государства наше спасеніе и залогъ нашего самобытнаго правильнаго развитія. Къ установленію этого-то союза, къ организаціи истиннаго цльнаго земства и должны, по нашему крайнему разумнію, быть направлены, съ полною искренностью, чистосердечіемъ и любовью, вс заботы и усилія какъ правительства, такъ и общества.