Скобелевъ и Гамбетта.
Скобелевъ и Гамбетта.
‘Русь’, 1-го января 1883 г.
Поздней ревности полна…
Скобелев и Гамбетта, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1883
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Не дале какъ въ феврал прошлаго 1882 года бесдовали между собою въ Париж эти два человка, — люди повидимому приватные, частные: Гамбетта уже не стоялъ во глав министерства, не пользовался никакими оффиціальными, государственными полномочіями, Скобелевъ былъ, правда, корпуснымъ командиромъ, но лишь однимъ изъ таковыхъ, не превосходя ихъ никакими особенными начальственными преимуществами…. И тмъ не мене, оба были во власти, или, но выраженію Пушкина, ‘властители думъ’ своей страны, и даже не своей одной, а чуть ли не всего свта, — оба были всезнаемы, къ слову обоихъ прислушивались съ сочувствіемъ или съ ненавистно народы и правительства. Оба у себя дома подвергались травл завистливой посредственности и безсмысленно злобствующаго, космополитическаго радикализма. На обоихъ горла печать мощнаго личнаго духа, необычайныхъ талантовъ и страстной любви къ величію, чести и слав отечества. Оба владли даромъ вселять энтузіазмъ въ массы, воздымать разомъ милліоны сердецъ неудержимымъ порывомъ преданности и самоотверженія. Оба носили въ себ чувство своего высшаго призванія и налагаемыхъ призваніемъ обязанностей. У обоихъ въ душ сочилась схожая рана: одинъ терзался памятью о Парижской капитуляціи, объ условіяхъ послдняго мира съ Германіей, унизившихъ и искалчившихъ Францію, другой мучился воспоминаніемъ о трактат Берлинскомъ, объ отступленіи отъ стнъ Константинополя и негодованіемъ при вид австрійскихъ полчищъ, вторгающихся въ Боснію и Герцеговину… У обоихъ я врагъ былъ одинъ — Нмецъ.
Если для Гамбетты Нмецъ этотъ былъ собственно Германецъ, несомннный виновникъ паденія Франціи, побдитель ея на пол битвы, прямой насильникъ и завоеватель, то для Скобелева прямымъ врагомъ-Нмцемъ былъ собственно — Австріецъ, а Германецъ являлся лишь виновникомъ дипломатическаго пораженія Россіи на Берлинскомъ конгресс, твердымъ оплотомъ враждебныхъ Россіи австрійскихъ посягательствъ на независимость Балканскихъ Славянъ, а также и предполагаемымъ внушителемъ противонародныхъ политическихъ стремленій у насъ самихъ, въ Петербург. Въ то время еще не былъ извстенъ текстъ соглашенія между Австріей и Германіей, по которому оказалось, что Германія нисколько не обязывается поддерживать вооруженною рукою австро-мадьярскіе захваты, если нападеніе на Австро Венгрію будетъ произведено съ одной стороны, а не съ обихъ разомъ. Понятно почему обнародованіе подобнаго соглашенія произвело въ Австріи такое неудовольствіе на Германію и такую тревогу… Но это мимоходомъ. Для Скобелева, какъ и для Гамбетты. одинаково врагомъ міра Славянскаго и міра Галло-Романскаго представлялся въ то время міръ Германскій.
И обоихъ собесдниковъ уже не стало. Мене чмъ черезъ полгода, скосила Скобелева внезапная загадочная смерть, во цвт лтъ и силъ, на 39 году отъ рожденія. А ко дню полугодичнаго поминовенія въ православной Россіи ‘души усопшаго раба божія Михаила’, почти также нежданно умеръ Гамбетта, 44 лтъ отъ роду, и также отъ какой-то загадочной, таинственной, не политическимъ мщеніемъ направленной пули! Не столько пышностью вншняго церемоніала, сколько выраженіемъ искренней всенародной скорби отличались православныя похороны того, чье доблестное имя пронеслось изъ конца въ конецъ по всей необъятной Россіи и осненное легендами живетъ подъ кровомъ каждой сельской избушки, и долго будетъ передаваться изъ рода въ родъ’ въ сказаніяхъ и былинахъ. Слезами и молитвами проводили останки Скобелева сотни тысячъ народа, на всемъ трехсотверстномъ пространств отъ Москвы до мста успокоенія.— Пышными гражданскими похоронами, безъ молитвъ, со множествомъ ораторскихъ напутствій, но, конечно, съ искреннимъ стованіемъ и смущеніемъ сердца, воздала Франція послднія почести своей единственной въ послднее время великой нравственной личной сил и едвали не единственному государственному таланту.
Черезъ нсколько дней до смерти Гамбетты, внезапно же скончался отъ удара лучшій изъ военныхъ генераловъ Франціи, командовавшій передовою у германскихъ границъ арміей, генералъ Шанзи, хорошо извстный въ Петербург, гд онъ былъ посланникомъ и умлъ пріобрсти общее ува женіе. Онъ по убжденіямъ своимъ не былъ республиканцемъ. Онъ не былъ и атеистомъ, и когда Гамбетта, ставъ въ глав министерства, провелъ въ палат законъ о реформ народной школы по плану Поля Бера, Шанви вышелъ въ отставку. Однако Гамбетт, который зналъ и цнилъ его военныя способности и патріотизмъ, удалось уговорить Шанэи продолжать службу Франціи на поприщ равно дорогомъ для людей всхъ партій и убжденій — поприщ обороны государственной территоріи. Шанзи принялъ командованіе… Но вотъ и его не стало. Понятенъ крикъ боли, вырвавшійся у президента республики Греви и переданный намъ телеграфомъ: ‘Неужели Германія заключила договоръ со смертью!…’ Дйствительно, Германія можетъ теперь вздохнуть свободно и не безпокоиться пока за свою западную границу…
Нечего и говорить, что смерть Гамбетты иметъ несравненно боле важное политическое значеніе для Франціи (и черезъ Францію для Европы), чмъ преждевременная кончина Скобелева не только для Европы, но и для Россіи, какъ ни велико было наше русское горе. Поприще дятельности Скобелева было слишкомъ спеціальное, ему было некогда, да и не представилось случая проявить въ себ способности государственнаго человка, хотя онъ далъ несомннныя доказательства своего организаторскаго таланта и, по нашему мннію, носилъ въ себ задатки сильнаго политическаго дарованія, нуждавшагося только въ теоретическимъ воспитаніи и въ практической школ. Но положеніе Гамбетты, независимо отъ его личныхъ дарованій и свойствъ, было совершенно исключительное: ему пришлось жить и дйствовать не только въ республик, т. е. при такой форм правленія, которая допускаетъ полный просторъ всякому личному честолюбію и властолюбію, вооруженному энергіею и талантомъ, но притомъ въ стран, для которой самое ея политическое бытіе стало вопросомъ, въ стран униженной, опозоренной нашествіемъ врага и условіями мира, наложеннаго побдителемъ, — съ расшатаннымъ государственнымъ строемъ, съ деморализованнымъ обществомъ. Франція, низринувшей у себя авторитетъ исторической или династической власти, нуженъ былъ человкъ — о себ самомъ власть имющій, сильнаго ума и желзной воли, фанатикъ идеи, способный а увлекать и господствовать, возбуждать восторгъ и покорность, и вести ее къ намченной цли. Такимъ человкомъ явился Гамбетта, — и такого нужнаго человка она лишилась!
Но достигъ ли бы онъ, привелъ ли бы Францію къ цли? Это еще вопросъ… Конечно, Франція теперь стуетъ и горюетъ непритворно и искренно,
но вдь именно поздней… Не ока ли, мене чмъ за годъ до его смерти, лишила его власти въ самомъ начал правительственной дятельности, въ виду начинавшихся египетскихъ событій? Говоримъ — Франція, потому что по французской политической теоріи Французу обязательно признавать и утверждать, что устами большинства палаты депутатовъ, заставившаго кабинетъ Гамбетты выйти въ отставку, гласилъ не кто иной, какъ она сама, tout le pays. Вспомнимъ также, какъ въ предшествовавшемъ году происходили выборы Гамбетты въ депутаты отъ Бельвялльскаго въ Париж округа. какъ едва-едва, съ грхомъ пополамъ, былъ избранъ онъ въ одной мерія и какимъ неистовымъ поруганіямъ подвергся въ другой,— онъ, который такъ долго гордился званіемъ депутата всего Бельвилля, чуть не по единогласному избранію! А постепенное охлажденіе къ нему крайней лвой партіи палаты депутатовъ и всей партіи радикаловъ и непримиримыхъ, всхъ коммунаровъ, его же настояніями возвращенныхъ,— охлажденіе, перешедшее въ злобную ненависть, по мр того, какъ самъ Гамбетта отдалялся отъ нихъ и становился поборникомъ порядка?… Одоллъ ли бы Гамбетта всю эту буйную стихію въ своемъ отечеств, привелъ ли бы когда-нибудь къ единству вс взаимно противоположные строптивые элементы и интересы партій?… Трудно ршить. Можетъ-быть да,— особенно, еслибъ восторжествовали коммунары и такъ пугнули бы французскихъ буржуа и самый народъ ужасами анархизма,’ что они хоромъ бы завопили: c’est un gouvernement fort qu’il nous faut, c’est une main de fer, dont nous avons besoin., т. e. взалкали бы крпкой властной руки! Можетъ-быть, и всего вроятне, настало бы для неур время тогда, когда открылась бы для Франціи возможность патріотической отместки Германіи за претерпнное униженіе, и вообще вспыхнулъ бы съ неудержимою силою патріотическій духъ…
Патріотическій духъ! Что Гамбетта былъ искренній, пламенный патріотъ, и движимъ былъ патріотизмомъ боле, чмъ даже личнымъ властолюбіемъ, это мы вполн признаемъ, но для насъ очевидно, что онъ самъ не былъ удовлетворенъ степенью патріотическаго пыла разбогатвшей Франціи. Сама національная оборона 1870 года дала тому доказательства, по сознанію безпристрастныхъ Французовъ, и Гамбетта находилъ необходимымъ постоянно подогрвать любовь къ политическому величію Франціи и чувство политической чести въ своихъ соотечественникахъ, не пренебрегая для этого никакими средствами (какъ мы увидимъ ниже). Подъ его вліяніемъ возникло въ Париж цлое общество, поставившее себ задачею ‘поднять патріотическій духъ’ во Франціи (relever le patriotisme)!.. Съ этою же цлью создана и новая система народнаго школьнаго образованія, которое сдлано обязательнымъ и котораго главная цль: дать народу воспитаніе республикански-патріотическое и военное, даже воинственное (дти образуютъ батальоны, учатся ружью, военному строю, и т. д.), но въ то же время и атеистическое…
Не признавать значеніе католическаго церковнаго элемента во Франціи, гд считается 30 милліоновъ католиковъ,— элемента, съ которымъ вмст начинается и политическая исторія этой страны и вся переплелась съ нею, проникнувъ насквозь бытъ встрой жизни Французовъ, несмотря на могущество культуры, на свободное распространеніе отрицательныхъ ученій и на развратъ нравовъ,— это непризнаніе, это пренебреженіе представляется намъ несомннною, даже политическою ошибкой’ При возрастающихъ успхахъ практическаго матеріализма, способность патріотическаго самоотверженія непремнно должна пойти на убыль’ ‘Намъ необходимо поболе идеализма’, говорилъ намъ республиканецъ-редакторъ одного изъ французскихъ журналовъ. Но какже обзавестить имъ — при вытравливаніи въ серцахъ самой идеи надземнаго, безконечнаго и вчнаго?
Впрочемъ о Гамбетт по его краткой политической карьер еще нельзя судить, чмъ бы онъ былъ при дальнйшемъ развитіи и на чред прочной власти. Не о субъективныхъ его чувствахъ и воззрніяхъ, разумется, идетъ здсь рчь, но объ его такъ-сказать политическомъ воспитаніи и о возможныхъ для него политическихъ комбинаціяхъ. Въ теченіи 15 лтъ его политическаго поприща мы видимъ его постоянно зрющимъ и въ этомъ смысл измняющимся. Самая ненависть, выше нами упомянутая, его бывшихъ друзей, поклонниковъ и послдователей, служитъ тому свидтельствомъ. Его сильный и свободный умъ билъ по природ чуждъ доктринаризма, и хотя, какъ каждый Французъ, онъ въ молодости и былъ подвластенъ доктринамъ, но съ каждымъ годомъ постепенно освобождался отъ ихъ деспотическихъ путъ. Въ этой черт намъ видится что-то уже не французское, и мы склонны приписать ее его итальянскому происхожденію: не Французъ былъ и Наполеонъ Бонапартъ… Самое знамя оппортунизма, выкинутое Гамбеттой въ позднйшіе годы, т. е. правило въ государственной политик держаться лишь того, что потребно и полезно въ данную минуту, близко къ ученію о государственной мудрости Маккіавеля. Началъ онъ тмъ, что принадлежалъ къ республиканскимъ заговорщикамъ, къ радикаламъ самымъ крайнимъ во времена Имперіи (до того, что въ 1867 г., во дни прізда на Парижскую выставку нашего покойнаго Государя, онъ, Гамбетта, подбилъ адвоката Флоке закричатъ въ лицо Государю: да здравствуетъ Польша! {См. въ ‘Голос’ отъ 25 дек. любопытный разсказъ очевидца Загуляева.}, съ цлью, конечно, оскорбить этимъ грубымъ поступкомъ и русское и свое правительство. Вспомнимъ кстати, что когда вскор затмъ послдовалъ выстрлъ Березовскаго, его защищалъ другъ Гамбетты Жюль Фавръ, и вроятно готовъ былъ бы защищать и самъ Гамбетта. Но какъ скоро пріобрлъ онъ себ популярность и громкую славу оратора и почувствовалъ, что ‘младые когти отросли’,— уже въ 69 году, вступивъ депутатомъ въ палату, онъ тотчасъ же выказалъ въ ней и сдержанность и политическій тактъ. Черезъ годъ съ небольшимъ, онъ уже дйствуетъ какъ диктаторъ въ качеств распорядителя національной обороны и проявляетъ столько энергія и таланта, что создаетъ не мало затрудненій для Прусаковъ (въ чемъ они сами отдаютъ ему справедливость), и если не изгналъ непріятеля изъ Франціи, то все же въ значительной степени оправилъ ея честь. По учрежденіи республиканскаго режима, Гамбетта представляется намъ одержимымъ страстною жаждою отмщенія Германіи и возстановленія политическаго значенія, величія и могущества Франціи. Вс прежнія теоріи и доктрины принесены въ жертву этимъ политическимъ комбинаціямъ Онъ мечтаетъ о сближеніи съ Россіей. Онъ изучаетъ правительственное искусство Бисмарка… Но быстрый опытъ убждаетъ Гамбетту, что мечта его не исполнима безъ созданія крпкой, сильной государственной власти, а самое созданіе это. невозможно — при существующихъ формахъ парламентаризма… И вотъ, Гамбетта стремится къ тому, чтобъ парламентъ пересталъ быть помхою для дйствія сильной власти, и проектируетъ пересмотръ конституціи, т. е. введеніе новой системы выборовъ вовсе не на строго ‘демократическомъ и ужъ нисколько не на радикальномъ основаніи, а такой, которая дала бы возможность Гамбетт заручиться безпрекословно послушнымъ большинствомъ голосовъ. Въ это же время Гамбетта на Бельвилльскихъ выборахъ, осаждаемый разъяренной толпой, выкрикивавшей: a bas Gambetta! и разныя ругательства, посылаетъ своимъ бывшимъ пріятелямъ — крайнимъ радикаламъ и непримиримымъ — съ краснорчивымъ жестомъ знаменитую угрозу: ‘погодите, я сумю найти васъ въ вашихъ логовищахъ!’ (je saurai vous trouver dans vos antres!) И исполнилъ бы эту угрозу, еслибъ сохранилъ власть,— мы не сомнваемся. Но депутаты палаты, испугавшись и диктаторскихъ поползновеній Гамбетты, и самой пылкости его патріотизма, и возможной перспективы войны, не допустили пересмотра конституціи и заставили Гамбетту и его кабинетъ удалиться. Гамбетта ршился переждать наступленія срока полномочіямъ настоящихъ депутатовъ и продолжалъ упрочивать и усиливать преданную ему партію… Въ это-то время, уже переставъ быть президентомъ совта министровъ, познакомился Гамбетта со Скобелевымъ и велъ съ нимъ бесды, о которыхъ мы упоминали.
Какъ уже извстно, Скобелевъ вовсе не произносилъ ‘рчи’, которая надлала было такого переполоха въ Европ. По прибытіи, въ начал февраля 1882 г., въ качеств частнаго человка, въ Парижъ, гд онъ имлъ свой наслдованный отъ матери домъ, онъ посщалъ издательницу ‘Nouvelle Revue’, познакомился съ ея сотрудниковъ Camille Farcy, видался съ другими знакомыми, и высказанныя имъ мннія о политическомъ настроеніи длъ, о нмецкомъ Drang nach Osten, о нашествіи Австрійцевъ на Боснію и Герцеговину и т. д., возбудили къ кругу французскихъ ‘патріотовъ желаніе воспользоваться его пребываніемъ и его громкимъ именемъ для своихъ ‘патріотическихъ’ цлей. Къ Скобелеву явилась депутація Сербовъ-студентовъ, учащихся въ Париж (о которой говорятъ, что она была подстроена самими Французами). Рчи имъ Скобелевъ не держалъ, былъ просто разговоръ, боле или мене того же содержанія,— и тмъ сильне было его изумленіе и смущеніе, когда на другой день онъ увидлъ многія свои слова напечатанными въ форм торжественной ‘рчи’, въ эффектной редакція, со многими украшеніями. Догадавшись, что это должно быть дло CamiHe Farcy, Скобелевъ похалъ его отыскивать, но едва показался онъ въ помщеніи редакціи журнала ‘Nouvelle Revue’, какъ его встртили словами: ‘простите, но умоляемъ васъ: не отказывайтесь отъ вашихъ словъ’ (de grce, gnral, ne retractez pas vos paroles)! Ему объясняли и доказывали, что такая огласка ‘рчи* необходима для Франціи, потому что дастъ возможность возбудить, разогрть ‘патріотизмъ’ и пустить въ оборотъ т мысли, которыхъ Французы не ршаются, не смютъ, страха ради Бисмарка, высказывать печатно отъ своего имени. И дйствительно, французская пресса замчательно осторожна въ своихъ сужденіяхъ объ европейской политик ю избгаетъ всего, что могло бы подать Германіи поводъ къ придиркамъ, надлать Франціи, пока еще не собравшейся съ силами, непріятныхъ хлопотъ, а пожалуй и оскорбленій. Пока Скобелевъ еще недоумвалъ, какъ поступить, онъ получилъ приглашеніе отъ Гамбетты на свиданіе съ нимъ, которое вслдъ затмъ и состоялось… Гамбетта, во разсказу Скобелева, встртилъ его также Цросьбою не отказываться печатно отъ произнесенія рчи, и говорилъ, что эта ‘рчь уже оказала имъ, Французамъ, великую пользу, что она быстро воспламенила сердца патріотическимъ жаромъ, возбудивъ надежды на союзъ Россіи и Франціи… ‘Cela a pris comme une traine de poudre,— занялось какъ пороховой приводъ!’ радовался Гамбетта: ‘посмотрите, продолжалъ онъ, вотъ дв сейчасъ полученныя мною теллеграммы изъ Гавра и Марселя: и флотъ и армія ликуютъ… Но предупреждаю васъ,— я въ своей газет вынужденъ буду осуждать безтактность генерала Скобелева — ради политической осторожности и чтобы не показаться солидарнымъ съ самымъ фактомъ произнесенія’. По возвращеніи отъ Гамбетты, Скобелевъ по своему обыкновенію тотчасъ же записалъ на клочк бумажки вкратц содержаніе разговора и нкоторыя, показавшіяся ему замчательными, выраженія Гамбетты.
Мы сами видли и читали этотъ клочокъ. Гамбетта говорилъ о своихъ усиліяхъ произвести пересмотръ конституціи, создать сильную власть во Франціи, о польз союва Франціи съ Россіей въ будущемъ, и выразился между прочимъ такъ: remerciez Dieu de n’avoir pas de parlement… Si vous en aviez un, vous bavarderiez cent ans sans faire rien qui vaille (благодарите Бога, что нтъ у васъ парламента, если онъ у васъ былъ, вы сотни лтъ проболтали бы, не сдлавъ ничего путнаго).
Посл того Скобелевъ еще разъ имлъ съ Гамбеттой продолжительную бесду, именно обдалъ у него вмст съ генераломъ Галифе, бившимъ военнымъ агентомъ Франціи при нашей турецкой кампаніи. Само собою разумется, тутъ не было и не мыслимо было никакое ‘соглашеніе’, да еще по порученію русскаго правительства, какъ подозрвали въ Европ! Это просто былъ обмнъ мнній двухъ замчательныхъ людей, не состоявшихъ во влдети. Скобелевъ объяснялъ лживость французской традиціонной политики на Восток, которой такъ держался Тьеръ и которая такъ всегда была враждебна Россіи и православію, онъ доказывалъ, что Франція должна отршиться отъ пренебреженія, презрнія и непріязненности, свойственныхъ вообще Западу въ отношеніи къ Славянскимъ племенамъ и къ ихъ историческому движенію, должна признать, рядомъ съ міромъ Германскимъ и Латинскимъ, права міра Славянскаго, признать въ Россіи представительницу этого міра и естественную его покровительницу. Со всмъ этимъ Гамбетта вполн соглашался, хотя можетъ-быть исключительно съ точки зрнія французскихъ интересовъ, въ виду возможности столкновенія Франціи съ Германіей…
Но возвращеніи изъ Парижа, Скобелевъ хотлъ изложить вс подробности этого эпизода его жизни въ пространномъ письм къ пишущему эти строки, т. е. къ редактору ‘Руси’, но не докончилъ, однакожъ, при свиданіи, передалъ-ему недописанную черновую рукопись, состоящую изъ 6 страницъ. Она и до сихъ поръ хранится у насъ, помченная 4 марта 1882 г. Начинается она такъ:
‘Программа: 1) Впечатлніе при вызд изъ Москвы. 2) Нсколько словъ о петербургской своей рчи. Нтъ связи между нею и парижскою, разв только ненависть выказанная мн Нмцами всхъ оттнковъ. 3′ Впечатлнія вынесенныя изъ Франціи. Славянскіе студенты. Madame Adam. Cam. Farcy. Gambetta. Freycinet. Англійская пресса. 4) Мое возвращеніе. Варшава. 5) Пріздъ въ Петербургъ’.
Приведемъ слдующія мста:
‘Сознаюсь, я перехалъ французскую границу — глубоко раздраженный и огорченный особенно тою безцеремонностью, съ которою Нмцы преподавали Австрійцамъ: не щадить (въ Босніи и Герцеговин) православной кррви’… Слдуетъ цитата изъ одной германской гаяеты: ‘Oesterreich mass im Sinne haben coыte que coыte mit seinem slawischem Aufstande energisch ans Ende zu kommen’.
‘Во Франціи, напротивъ, я встртилъ много инстинктивнаго, хотя еще и не выяснившагося сочувствія, большое желаніе ознакомиться съ соотношеніемъ Россіи и Германіи къ славянскому и балканскому вопросамъ… Полагаю, что вы признаете извинительнымъ, что въ такомъ настроеніи сердца и головы я сближался съ извстною частью печати, желающей намъ сочувствовать боле страстно чмъ осторожно… Этимъ воспользовались — съ цлью доброю, и какъ мн теперь ни трудно, мн не жалъ случившагося… Что сказать мн про приписываемую мн рчь сербскимъ студентамъ? Ее я собственно никогда не произносилъ, да и вообще никакой рчи не говорилъ. Пришла ко мн сербская молодежь на квартиру. Говорили по душ и конечно не для печати. С. Farcy напечаталъ то, что ему показалось интереснымъ для пробужденія французскаго общества, со словъ студентовъ, меня не спросясь. Я бы могъ формально отказаться, но переубдили меня и Гамбетта и madame Adam. Первый особенно настаивалъ на ея полезномъ впечатлніи въ молодежи, арміи и флот. Такъ какъ въ конц-концовъ все сказанное въ газет ‘France’ сущая правда, и по моему могло повести не къ войн, а къ миру, доказавъ, что Русскій Царь — сила, то я и ршился не обращать вниманія на послдствія лично для меня, и молчаніемъ дать развиться полезному, т. е. какъ у насъ, такъ и во Франціи, законному и естественному недоврію къ сосду’…
Нкоторые замтятъ можетъ-быть, что все это иметъ теперь лишь запоздалый, уже историческій интересъ… Да, по скольку оно касается лицъ, но вопросы ими поставленные еще пребываютъ, и медленно назрвающія событія несутъ имъ отвтъ…