Опекун, Нортон Каролина, Год: 1851

Переводы
Время на прочтение: 349 минут(ы)
Скачать в PDF

ОПЕКУНЪ.

РОМАНЪ

МИСТРИССЪ КАРОЛИНЫ НОРТОНЪ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО И. И. ВВЕДЕНСКАГО.

Часть первая.

ГЛАВА I.
Письмо.

Сейчасъ пришла почта.
Вседневное, пошлое событіе, соединенное въ общемъ представленіи съ штемпельными конвертами и посылками въ разнообразныхъ ящикахъ и сверткахъ. Исчезъ тутъ весь романтизмъ нечаянности, когда бывало встарину, у воротъ прекраснаго замка, вдругъ, нежданно и негаданно, останавливался утомленный встникъ, прибывшій изъ страны далекой, когда онъ суетливо спрыгивалъ съ вспненнаго скакуна и, становясь на колно, вручалъ, кому слдуетъ, свое одинокое посланіе, ввренное его заботамъ. Ничего нтъ обыкновенне полученія какихъ-бы то ни было посылокъ въ наше прозаическое время, и почта — такой предметъ, о которомъ не стоитъ и задумываться.
И однакожъ поневол задумаешься, когда представишь, что, въ извстный часъ утра, для несметнаго количества людей настаетъ какъ-бы вторичное пробужденіе — пробужденіе сердца посл наступившаго бодрствованія тла. Тысячи приходятъ въ движеніе, и каждый въ своемъ дом проникнутъ одною и тою же мыслью, однимъ и тмъ же интересомъ, который для многихъ составляетъ главную и, быть — можетъ, единственную задачу жизни.
Пришла почта. Письма, безпорядочно-разбросанныя въ дорожномъ чемодан, сортируются на разряды и разносятся по адресамъ. Почтальйонъ разсваетъ ихъ по домамъ, какъ земледлецъ бросаетъ смена на взбороненную ниву — и чрезъ нсколько мгновеній созрваетъ жатва, соотвтствующая посву: слезы для однихъ, улыбки для другихъ, радость и горе, надежда и отчаяніе, подобно невидимымъ духамъ, приходятъ вмст съ почтой.
Письма получены.
Изъ-за моря, на почтовомъ пароход, съ новыми и свжими встями. Повтореніе пламеннаго объясненія въ любви отъ нжнаго друга. Пересылка денегъ или ршительный отказъ въ нихъ. Письмо адвоката съ угрозою относительно ‘крайнихъ мръ’, тмъ боле страшною, что заране никакъ не знаешь, въ чемъ будутъ состоять эти мры. Материнскій совтъ. Полу-шуточная, полу-соблазнительная сплетня, которая немедленно будетъ повторена съ варіантами и дополненіями. Тщетная жалоба, написанная подъ вліяніемъ сердечной тоски и окропленная слезами. Пустой комплиментъ и безсмысленное поздравленіе. Письмо съ черною бордюрой и за черною печатью, съ прискорбіемъ извщающее о кончин родственника или друга.— Все это пришло изъ странъ далекихъ и отправлено по назначенію.
Заволновался и замутился потокъ человческой жизни. Сколько перемнъ, не боле какъ въ одинъ часъ, совершилось во всхъ этихъ домахъ, получившихъ заморскія письма! Вотъ, у занавшеннаго окна сидитъ плачущая мать, окруженная малютками, которыя тоже проливаютъ горькія слезы. Весело он проснулись поутру, непредчувствуя никакой бды, утреннія молитвы, хозяйственныя распоряженія, планы на завтрашній день — все шло своимъ чередомъ, но бурный потокъ нахлынулъ на нихъ и однажды навсегда разстроилъ заведенный порядокъ. Мать овдовла, дочери остались сиротами — съ той поры, какъ пришла почта.
Въ сосднемъ дом — толкотня и суетливость. Совершаются немедленныя приготовленія къ внезапному путешествію. Смерть, уже сдлавшая свое дло въ маленькомъ семейномъ кругу, здсь только еще угрожаетъ быстрымъ приближеніемъ. Отсутствующій сынъ лежитъ въ горячк, въ бреду, томится, быть-можетъ, въ предсмертныхъ судорогахъ, но надежда еще несовсмъ исчезла. Готовы ли лошади? Ахъ, какъ медленно исполняются вс эта повелнія!.. Живй! живй!— И все въ спокойномъ домик перевернулось вверхъ дномъ — съ той поры, какъ пришла почта.
Но за тневою стороною виднъ яркій блескъ солнечныхъ лучей. Не угодно ли заглянуть черезъ улицу въ противоположное жилище? Передъ вами — молодая раскраснвшаяся двушка, въ обществ своихъ родителей. Напрасно она хочетъ закрыть свое личико: отецъ шутливо отводитъ ея руки и съ нжною улыбкой всматривается въ ея потупленные взоры. Другъ сердца сдлалъ предложеніе: его приняли, и она счастлива, хотя ей нужно оставить родительскій домъ. Что за бда? Ея двственная фантазія выстроила новый ‘свой собственный домъ’ — съ той поры какъ пришла почта.
Отчаяніе, разореніе, гибель. Всего, быть-можетъ, одна только перегородка отдляетъ ее отъ дома, откуда выскочили эти злыя фуріи, готовыя разорить обанкротившагося спекулянта. Онъ получилъ и прочиталъ роковое письмо. Замерло его сердце, духъ упалъ, и онъ дико смотритъ на окружающіе предметы. Отуманенная фантазія рисуетъ передъ нимъ лицо его дочери, невинной, игривой, еще занятой своими куклами. Онъ видитъ своихъ сыновей, прекрасныхъ юношей, только-что достигшихъ возмужалаго возраста, видитъ мать ихъ, неразлучную и врную спутницу своей жизни впродолженіе тридцати лтъ. Знакомыя лица выглядываютъ на него изъ-за противоположной стны подобно фигурамъ, отражающимся въ какомъ-нибудь страшномъ волшебномъ фонар. Онъ сидитъ, безмолвный, тихій, окаменлый, хотя повременамъ невольная дрожь пробгаетъ по всему его организму. Одна только идея съ нкоторою ясностью обрисовывается въ его ум, идея о самоубійств — съ той поры какъ пришла почта.
Даже для особь, непринимавшихъ участія въ утреннемъ раздаяніи, почтовый часъ есть часъ живйшаго интереса. Какъ часто ждутъ его съ болзненнымъ замираніемъ сердца, съ мучительной, безотрадной тоской! Какъ часто, пролетая мимо, онъ набрасываетъ самую мрачную тнь на весь безсолнечный день! Какъ часто самая пустота его сильне и ршительне доказываетъ перемну обстоятельствъ — потерю, несправедливости, пренебреженіе — чмъ вс поразительныя слова, какія когда-либо были начертаны перомъ! Читатель, случалось ли теб съ лихорадочнымъ трепетомъ ожидать прибытія почты? Если случалось, я жалю тебя еще больше, потому — что объ этомъ тоскливомъ ожиданіи можно, по всей справедливости и во всей полнот, сказать тоже, что одинъ французскій писатель сказалъ о любви:
Qui que tu sois, voila ion maitre:
Il l’est, le fut, ou le doit tre!
Утромъ въ тотъ часъ, съ котораго начинается эта правдивая исторія, почта только-что пришла въ отдаленную деревеньку Аспендэйль. Содержаніе всего почтоваго чемодана состояло главнйшимъ образомъ изъ писемъ, адресованныхъ на имя ‘Леди Рэймондъ, владтельницы Аспендэйльскаго Парка.’ Вс эти посланія были, какъ и слдуетъ, переложены въ маленькую кожаную сумку, и въ этомъ парадномъ вид почтовая контора отправила ихъ къ подъзду господскаго дома. Тутъ кожаная сумка перешла по владніе ливрейнаго лакея, который поспшилъ передать ее другому, высшему существу, неносившему ливреи. Безливрейное существо вручило содержаніе сумки горничной двушк, которая уже окончательно должна была представить почтовую добычу въ будуаръ миледи.
Тихо и осторожно субретка пошла въ темно-завшанную комнату, устланную богатыми коврами. Ловко увернувшись отъ клева огромнйшаго какаду съ желтымъ хохломъ, и бросивъ ласковую улыбку на своихъ двухъ старинныхъ пріятелей, малиноваго попугая и зеленую обезьяну, она съ отмннымъ искусствомъ прочистила себ дорогу между многосложной коллекціей маленькихъ столиковъ, подножныхъ скамеекъ и затйливыхъ креселъ, который совершенно преграждали путь для всякой другой особы, непривыкшей къ такимъ переходамъ. Добравшись, наконецъ, до софы, гд полулежала ея леди, она положила письма на столъ и, съ фамильярностью особы, состоящей на служб съ давнихъ временъ, замтила мимоходомъ, что ‘одно изъ писемъ должно быть изъ Мадраса, миледи.’
Когда письма были такимъ-образомъ положены на столъ, маленькая двочка, лтъ девяти, стройная и худощавая, поспшно вскочила со скамейки подл софы и сказала со вздохомъ:
— Пришла почта, маменька. Теперь ужь мы не станемъ разговаривать.
Съ этими словами двочка удалилась къ окну, гд Индіянка Айяга разставляла по мстамъ какія-то новыя игрушки. То была ея няня. Двочка сла подл нея на низкомъ отоман и начала разговаривать съ ней шопотомъ. Не будь даже этой туземной служанки, посторонній наблюдатель догадался бы съ перваго взгляда, что особа, занимавшая эту комнату, была нкогда въ Индіи. Фантастическая мебель разныхъ сортовъ, одинъ затйливе другаго, тропическія птицы, дорогія бездлки изъ слоновой кости и эбеноваго дерева, группы шалей и драпри, обличавшихъ очевидно неанглійское происхожденіе и работу, наконецъ, быть-можетъ, еще боле, физіономія англійской двочки слишкомъ-деликатнаго сложенія — все это ршительнымъ тономъ разсказывало одну и ту же повсть.
Благосклонный читатель, рекомендую вамъ вглядться пристальне въ эту двочку: ей суждено быть героиней этой исторіи.
Блдная, спокойная, съ хрупкими членами и свтлыми, умными глазками, исполненными той особенной экспрессіи, бурной и вмст нжной и застнчивой, которую французы называютъ fauve, съ общимъ выраженіемъ томной слабости, искупаемой, однакожъ, замчательною глубиною мысли на прекрасномъ открытомъ лб и какимъ-то оригинальнымъ проявленіемъ гордости на маленькомъ ротик, ея ростъ нсколько-повыше противъ ея ровестницъ, ея волосы нсколько длинне противъ обыкновеннаго, и раздлены опытною рукою Айяги на безчисленные локоны: такова была Элеонора Рэймондъ.
При встрч на прогулк, вы бы и не замтили этого ребенка, окутаннаго шалью: вы встртили бы блдную двочку, по всей вроятности, изъ высшаго круга — и больше ничего. Но еслибъ вы увидли ее въ гостиной, и притомъ вступили съ нею въ разговоръ, она бы навсегда заняла самое видное мсто въ этой странной галере портретовъ и картинъ, которыя постепенно забираетъ въ свою таинственную коллекцію наша память. При взгляд потомъ на какую угодно группу маленькихъ дтей, вы бы непремнно припомнили эту интересную двочку, которую вамъ привелось однажды видть въ будуар леди Рэймондъ.
Маленькая Леонора продолжала сидть на отоман и ласково разговаривала съ Айягой, но по всему было видно, что ей стоило нкоторыхъ усилій поддерживать этотъ разговоръ: время-отъ-времени она съ безпокойствомъ поглядывала на софу, какъ-будто въ ожиданіи, что ей позволятъ подойдти.
— Мн кажется, няня, сказала она наконецъ съ глубокимъ вздохомъ:— что я ужь слишкомъ-стара для игрушекъ. Благодарю Эмму Фордайсъ за этотъ корабликъ, но мн бы хотлось подарить его какой-нибудь малютк, еслибъ только у меня были знакомыя малютки, прибавила она жалобнымъ тономъ.— Изъ всхъ этихъ игрушекъ мн нравится одинъ только слонъ, потому-что слонъ приводитъ мн на память Индію и папеньку, хотя это очень — жаль, что у слона нтъ паланкина на спин. Можетъ-быть, здшній плотникъ съуметъ сдлать и паланкинъ: какъ ты думаешь, няня?
Рыданіе леди на соф испугало Элеонору и, недожидаясь отвта отъ Айяги, она быстро перебжала на противоположный конецъ комнаты.
— Что съ вами, милая мама, что такое? Дурныя всти? Не сдлалось ли чего-нибудь съ кораблемъ братца Годфри? Не боленъ ли папа?
Леди Рэймондъ поцаловала свою дочь и спросила тихимъ, дрожащимъ голосомъ:
— Угадаешь ли ты папеньку, если увидишь? Помнишь ли ты его?
Двочка затрепетала вслухъ и съ минуту оставалась неподвижною, устремивъ пристальный взоръ на выразительное лицо матери, орошенное радостными слезами. Затмъ она всплеснула руками и отвчала скороговоркой, обнаруживая живйшее нетерпніе въ каждомъ слов:
— Помню ли я его! Ахъ, маменька, могу ли я забыть своего отца? Я часто вижу и во сн тотъ день, когда онъ благословилъ меня и простился со мною. Онъ благословилъ и васъ, мама, и сказалъ, чтобъ вы писали къ нему чаще и берегли свое здоровье. Я помню Индію очень-хорошо, хотя я была тогда еще ребенкомъ. Я помню…
Элеонора остановилась.
Она хотла сказать матери, что помнитъ также своего малютку-брата, но тутъ она припомнила, какъ ся мать плакала неутшно, когда опускали младенца въ индійскую могилу. Нжный инстинктъ внушилъ ей благоразумную осторожность относительно этихъ воспоминаній. Малютка раскраснлась и, сдлавъ граціозное движеніе, прикрыла рукой свою пылавшую щеку. Затмъ, обвившись руками вокругъ материнской шеи, она сказала съ живостью:
— Папенька возвращается домой: не такъ ли, мама? Я уврена, что васъ извщаютъ объ этомъ.
— Да, онъ детъ, дитя мое, детъ, моя милая Элеонора. Наконецъ, мы увидимъ его, слава Богу!
И, заключенныя въ объятіяхъ другъ друга, мать и дочь, обрадованныя вожделнной встью, заплакали громко отъ полноты душевнаго восторга.
Пришла почта: въ душ матери засіяла одна надежда и зароились тысячи воспоминаній. Одно воспоминаніе воскресло въ душ малютки, Но зато безчисленными надеждами заволновалось ея дтское сердце. И никогда еще два безпомощныя существа, мать и дочь, не ожидали съ такимъ нетерпніемъ своего покровителя и отца.

ГЛАВА II.
Ожиданіе.

Леди Рэймондъ была замужемъ два раза. Первый бракъ ея былъ несчастливъ. Безприданная дочь гарнизоннаго офицера, состоявшаго на половинномъ жалованьи, она въ раннюю эпоху цвтущей юности плнила сердце капитана Марсдена, который, не дале, какъ черезъ пять недль посл перваго знакомства, усплъ одержать надъ ней полную побду. Молодые люди обвнчались, почти вовсе незная другъ друга. Вскор оказалось, что въ ихъ наклонностяхъ и характер ничего не было общаго. При великодушныхъ чувствахъ и рыцарскихъ понятіяхъ о чести, капитанъ Марсденъ былъ, однакожь, человкъ суровый и раздражительный, съ желзной организаціей моряка, непреклоннаго въ желаніяхъ и мысляхъ. Онъ питалъ тайное презрніе ко всмъ женщинамъ безъ исключенія, и въ-особенностя къ женщинамъ безпомощнымъ и слабымъ. Ему хотлось найдти въ жен такія свойства, которыя онъ привыкъ цнить въ своихъ матросахъ, то-есть неослабную и неутомимую дятельность и онъ желалъ, чтобъ въ дом его соблюдался строжайшій порядокъ и дисциплина, какъ на военномъ корабл. Но его домъ и жена, какъ нарочно, олицетворили собою идеалъ, совершенно-противоположный этимъ мечтамъ, и сердечная привязанность моряка разбилась въ дребезги о подводные камни супружеской жизни. Страхъ и живйшее чувство оскорбленія заступили мсто любви въ сердц молодой жены, которая до своего замужства, слыла обожаемой красавицей въ гарнизонномъ приморскомъ городк, гд служилъ ея отецъ, пріучившій свою единственную, любимую дочь къ нжнйшимъ ласкамъ подъ родительскимъ кровомъ. Капитанъ Марсденъ между-тмъ, обманутый въ своихъ надеждахъ, далъ полный разгулъ своему необузданному гнву, и въ сердц его возродилось чувство, близкое къ отвращенію. Такимъ-образомъ взаимное существованіе было отравлено, и смерть явилась очень-кстати, чтобъ разлучить супруговъ, недовольныхъ другъ другомъ. Капитанъ Марсденъ, заболвшій горячкой, уперъ въ цвт лтъ, оставивъ посл себя вдову и маленькаго сына съ весьма-ограниченными средствами къ существованію.
Несмотря на уединенную жизнь въ отдаленномъ город, молодая, прекрасная вдова была окружена безчисленными обожателями, но робкое ея сердце долго не отваживалось на вторичный выборъ, и когда, наконецъ, генералъ сэръ Джонъ Рэймондъ сдлалъ предложеніе, капитанша приняла его съ чувствомъ непреодолимаго страха и любви. Еще разъ произнесено было роковое ‘да’, сопровождаемое искреннимъ желаніемъ осчастливить новаго супруга.
Бракъ этотъ былъ дйствительно благополученъ, и молодой женщин не стоило почти никакихъ трудовъ выполнить свой торжественный обтъ. Сэръ Джонъ Рэймондъ, вдовецъ и самъ посл одной изъ умнйшихъ и взыскательнйшихъ женщинъ, нашелъ особенную прелесть въ самыхъ слабостяхъ новой супруги. Ея робость и безпомощность нравились ему въ тысячу разъ боле, чмъ ршительная самостоятельность и рыцарскія манеры первой Леди Рэймондъ. Ктому жь, самое неравенство лтъ въ этомъ второмъ брак заставляло пожилаго мужа смотрть снисходительно на юную супругу. Онъ забавлялся ея ошибками, неизвинительными въ глазахъ капитана Марсдена, и когда она съ робостью обращала на него тревожный взоръ, сэръ Джонъ Рэймондъ спшилъ успокоить ее ободрительной улыбкой. Въ душ молодой супруги поселилась отрадная увренность, что ее любятъ, и съ этой моры она не тяготилась боле своими недостатками.
На такую любовь она отвчала чувствомъ, близкимъ къ обожанію, и въ то же время она гордилась тмъ, что умла вдохнуть привязанность въ человка, безконечно-превосходившаго всхъ извстныхъ ей мужчинъ. Жизнь, угрожавшая страшными бурями и волненіями, приняла характеръ спокойнаго лтняго дня, и попеченіе о маленькомъ Годфри Марсден сдлалось для леди Рэймондъ источникомъ материнской гордости и несказанныхъ удовольствій. Великодушный супругъ раздлялъ въ этомъ отношеніи вс ея заботы.
Когда мальчикъ подросъ, его характеръ и наклонности рзко указали на выборъ той же каррьеры, по которой шелъ его отецъ, и леди Рэймондъ съ торжествомъ увидла своего сына въ мичманскомъ мундир со шпагой морскаго офицера. Во всей его физіономіи, благородной и мужественной, явственно обнаруживалась твердая и непреклонная ршимость, составлявшая отличительную черту въ характер его покойнаго отца. Леди Рэймондъ, повидимому, совсмъ забыла, какими опасными послдствіями можетъ сопровождаться развитіе такого характера, и съ гордостью любовалась на своего юнаго сына, который живо напоминалъ ей перваго мужа только въ ту эпоху, когда былъ онъ женихомъ.
Сэръ Джонъ Рэймондъ, постоянно-доврчивый и великодушный, сдлалъ, съ своей стороны, все, что могъ, для молодаго человка, который впервые поступилъ подъ его покровительство безпомощнымъ сиротою въ дтской шляп съ чернымъ крпомъ. Годфри Марсденъ оправдалъ ожиданія вотчима и мужественно выступилъ на указанную ему дорогу. Его храбрость и повиновеніе уже обратили на него вниманіе высшаго начальства, и если онъ не пользовался особенною любовью своихъ товарищей, такъ это могло происходить отъ чрезмрнаго благоразумія, несвойственнаго его возрасту, и оттого, что въ общей офицерской зал, за обденнымъ столомъ, онъ былъ въ высшей степени непривтливъ и угрюмъ между веселой и беззаботной молодежью.
Между-тмъ генералъ сэръ Джонъ Рэймондъ получилъ отъ правительства важное порученіе въ Индію, и онъ отправился въ эту тропическую страну, сопровождаемый своею слабою супругой. Сначала все шло хорошо, и домашнее ихъ счастье не было омрачено ни малйшимъ облакомъ, но черезъ нсколько времени, здоровье леди Рэймондъ, никогда неотличавшееся особенною крпостью, разстроилось окончательно. Ктому же она имла великое несчастіе лишиться двухъ или трехъ слабыхъ малютокъ, родившихся повидимому для того только, чтобъ умереть. Въ довершеніе огорченій, сэръ Джонъ Рэймондъ утратилъ въ этой стран значительную часть вліянія, какимъ пользовался сначала, и его постигла обыкновенная участь англійскихъ сановниковъ, уполномочиваемыхъ за границей приводить въ исполненіе планы, которые легко и удобно составляются дома. Врный предписаніямъ Парламента, онъ произвелъ нкоторыя реформы, и естественно заслужилъ непріязнь людей, потерявшихъ съ этими преобразованіями свои личныя выгоды. Измученный общественною борьбою, и частными лишеніями, сэръ Джонъ думалъ оставить свой трудный постъ въ знойной и удушливой стран, гд пребываніе его оказывалось безполезнымъ для тамошняго народонаселенія. Возвращеніе на родину съ женою и оставшимися дтьми сдлалось его задушевной мыслью. Съ другой стороны, министерскіе друзья въ Парламент серьёзно думали вызвать его изъ Индіи, такъ-какъ они были убждены, что ихъ планы и разсчеты имли непогршительный характеръ, и что Рэймондъ, безъ-сомннія, не умлъ привести ихъ въ исполненіе, какъ слдуетъ. Но затрудненіе съискать способнаго человка на его мсто остановило членовъ Парламента и, благодаря этому обстоятельству, сэръ Джонъ освободился отъ угрожавшаго ему оскорбленія: обратное путешествіе въ Англію не состоялось, потому-что, проникнутый рыцарскимъ сознаніемъ долга, генералъ не ршился добровольно сложить съ себя возложенную не него обязанность.
Между-тмъ умеръ его маленькій сынъ, и леди Рэймондъ, сраженная этимъ ужаснымъ несчастіемъ, выдержала продолжительную и опасную горячку. Сэръ Джонъ ршился отправить eе въ Англію съ маленькой Элеонорой. Аспендэйльскій Паркъ былъ выбранъ мстомъ ея пребыванія на родин, и одинъ пріятель взялся заране устроить здсь исе, что нужно было для домашняго комфорта леди Рэймондъ.
При этомъ печальномъ прощаньи, сэръ Джонъ Рэймондъ первые пожаллъ, что его супруга несовсмъ была способна войдти надлежащимъ образомъ въ положеніе его длъ и обстоятельствъ. О многомъ хотлось бы ему посовтоваться и переговорить, но характеръ леди Раймондъ и умственныя ея способности длали такое желаніе излишнимъ или совершенно-безполезнымъ. Онъ не могъ изъяснить ей ни прошедшаго, ни будущаго, ни, тмъ мене, изложить свою теорію относительно воспитанія маленькой дочери. Невдаваясь такимъ-образомъ ни въ какія объясненія, онъ просилъ только леди Рэймондъ, чтобъ она писала къ нему постоянно, и чтобъ маленькое дитя, воспитываемое подъ ея руководствомъ, не забывало своего отца. Затмъ, снабдивъ на корабл ихъ каюту всмъ комфортомъ и роскошью джентльменскаго путешествія, сэръ Джонъ окончательно простился съ женой и дочерью, и съ тяжелымъ сердцемъ возвратился на индійскій материкъ, въ которомъ теперь, изъ всхъ предметовъ сердечной привязанности, находились для него только могилы его дтей.
Леди Рэймондъ воротилась въ Англію совершеннйшимъ инвалидомъ, и природная ея безпечность увеличилась въ десять разъ, какъ отъ перемны климата, такъ и отъ постоянной грусти, которая повидимому вовсе отняла у нея руки для какой бы то ни было дятельности. Вяло и безсмысленно потянулись дни для изнженной супруги индійскаго сановника, и жизнь ея лишь слабо освщалась отдаленной надеждой на возвращеніе сэра Джона. Былъ ей извстенъ только одинъ трудъ — писать письма къ мужу. Вс эти посланія были длинны, скучны и глуповаты въ такой степени, что никто изъ постороннихъ лицъ не сталъ бы читать ихъ отъ начала до конца, но тотъ, на чье имя они были адресованы, читалъ ихъ съ неутомимымъ терпніемъ по нскольку разъ, и притомъ всегда прежде, чмъ ршался распечатать какое-нибудь другое письмо, полученное съ европейской почтой. Гордый и умный генералъ Великобританіи, ознаменовавшій свою дятельность отличными заслугами для отечества, скучалъ одиноко на чужой сторон, и всякой разъ, по окончаніи дневныхъ занятій, съ грустью мечталъ, что ему можно бы провести закатъ своей многотрудной жизни на родныхъ поляхъ, въ обществ дочери и жены.
Ничего нтъ удивительнаго, что леди Рэймондъ, жившая въ разлук съ мужемъ около четырехъ лтъ, съ нетерпніемъ дожидалась теперь его возвращенія домой. Ничего нтъ удивительнаго, что она, забывая свое постоянное разслабленіе, вышла даже изъ комнаты и начала безпокойными шагами разгуливать взадъ и впередъ по известковой алле парка, напрягая нетерпливый взоръ на отдаленные пункты большой дороги, въ надежд завидть изъ-за деревьевъ приближеніе дорожнаго экипажа. Вплоть до сумерекъ леди Рэймондъ пробродила такимъ-образомъ, забывая свой обычный страхъ вечерней росы, и наконецъ, обманутая въ своемъ ожиданіи, она съ печальнымъ тономъ обратилась къ маленькой Элеонор и приказала ей слдовать за собою въ домъ. Тутъ она сла въ своемъ комфортэбльномъ будуар и залилась горькими словами.
Весь этотъ вечеръ, уныніе и тоска распространились по всему Аспендэйльскому Парку.

ГЛАВА III.
Опекунъ Элеоноры.

На другой день тысячи людей, съ душевнымъ прискорбіемъ, прочли въ утренней газет слдующее извстіе:
‘Прибылъ изъ Мадраса ея величества корабль ‘Альбіонъ’ съ трупомъ генерала сэра Джона Рэймонда, кавалера Бани, скончавшагося на возвратномъ пути домой’.
Леди Рэймондъ обыкновенно получала газеты день спустя посл ихъ прибытія въ провинціальный городъ, и не могла въ свое время прочесть этого извстія. Весь этотъ день, какъ и предшествующій, она провела въ тревожномъ ожиданіи своего супруга. Чрезмрное волненіе и лихорадочное безпокойство истощили ея силы, къ вечеру она упала на софу и заснула. Вскор она пробудилась и насторожила уши съ напряженнымъ вниманіемъ: стукъ лошадиныхъ копытъ и звукъ отъ колесъ экипажа становились явственне и слышне, по мр приближенія ихъ къ воротамъ замка. Наконецъ маленькая Элеонора вбжала въ комнату.
— Вотъ и папа, маменька, папа, пріхалъ! вскричала взволнованная двочка.
Раздался звонъ кольчика у подъзда, залаяла цпная собака на двор, и въ ту же минуту завторила ей комнатная болонка, спрыгнувшая съ подушки и побжавшая въ корридоръ. Слуги со свчами забгали взадъ и впередъ, и все засуетилось въ господскомъ дом.
Леди Рэймондъ высвободилась изъ шалей, которыми ея прислужницы загромоздили софу, и дрожащими ногами сошла внизъ.
Вошелъ незнакомый джентльменъ въ отворенную дверь. Леди Рэймондъ устремила пристальный взглядъ въ темное пространство, по никто другой не слдовалъ за джентльменомъ. Слуга затворилъ залу и отворилъ дверь въ библіотеку, куда гость и хозяйка машинально вошли.
— Сэръ Джонъ Рэймондъ встртилъ нкоторыя неудобства въ своемъ путешествіи, сказалъ незнакомецъ тихимъ голосомъ съ легкимъ оттнкомъ шотландскаго произношенія.— Онъ нездоровъ… очень-нездоровъ, и послалъ меня…
— Есть письмо отъ него? Нтъ у васъ письма? сказала леди Рэймондъ, стремительно прерывая незнакомца.
— Письма нтъ, отвчалъ тотъ посл нкотораго колебанія.
Взоры ея впились въ мрачную физіономію незнакомца, и прежде чмъ онъ собрался съ духомъ для продолженія разговора, леди Рэймондъ вскрикнула:
— Онъ умеръ! Если бы онъ былъ живъ, онъ бы написалъ хоть для того только, чтобъ сказать, что не можетъ продолжать путешествія. Ахъ, Боже мой! Вы хотите скрыть отъ меня истину, но я чувствую ее — вотъ здсь! вскричала леди Рэймондъ, прижимая руку къ груди, и съ этими словами, сопровождаемыми истерическимъ вздохомъ, она безъ чувствъ повалилась на полъ.
Незнакомецъ поднялъ ее и позвонилъ. Испуганная прислуга толпою хлынула въ отворенную дверь.
— Отнесите миледи въ ея комнату и пошлите за докторомъ.— Погодите! Нтъ ли здсь, поблизости, знакомаго джентльмена, который бы могъ успокоить миледи въ это ужасное время?
— Нтъ, сэръ, отвчала горничная.— Миледи не заводила почти никакихъ знакомствъ. Она не принимала гостей.
— У насъ бываетъ, сэръ, одинъ только старикъ Фордайсъ, здшній пасторъ, отецъ миссъ Эммы, которую миледи почти такъ же любитъ, какъ свою дочь, сказала ключница.— Не прикажете ли позвать мистера Фордайса?
Леди Рэймондъ простонала и полуоткрыла свои глаза.
— Отнесите ее наверхъ и скажите, что завтра утромъ я опять прійду, а между-тмъ пошлите за мистеромъ Фордайсомъ, сказалъ незнакомецъ.
Никто не думалъ противорчить неожиданнымъ приказаніямъ со стороны джентльмена, котораго ни разу не видали въ этомъ дом. Миледи перенесли немедленно въ ея комнату и одинъ изъ служителей отправился за мистеромъ Фордайсомъ съ порученіемъ привести также доктора, который жилъ въ нсколькихъ шагахъ отъ пастората. Вс разошлись, и незнакомецъ, безъ дальнйшей церемоніи, остался одинъ въ библіотек. Угрюмый мракъ комнаты освщался лишь одною свчою, стоявшею на стол. Дверь была отворена. Незнакомецъ прошелся два или три раза, и потомъ, садясь на стулъ, закрылъ руками свое лицо. Маленькая Элеонора тихонько прокралась въ комнату и подошла къ нему.
— Что случилось, и гд папа? пролепетала малютка.
— Дитя, сказалъ незнакомецъ торжественнымъ тономъ, взявъ ее за руку: — отецъ твой на неб!
Элеонора плакала и дрожала, когда незнакомецъ объяснилъ ей, что отецъ ея, оставившій Индію въ дурномъ здоровь, умеръ на дорог, что она была теперь сиротою и что онъ, Давидъ Стюартъ, бывшій другъ и секретарь сэра Джона, назначенъ ея опекуномъ. Теперь онъ пріхалъ въ Аспендэйль длятого, чтобъ изустно сообщить ея матери ужасную новость, о которой было бы весьма-неудобно писать по почт.
Ужасная тоска овладла душою Давида Стюарта при взгляд на маленькую двочку, продолжавшую стоять подл него и плакать горькими слезами. Онъ взялъ ее на руки и съ нжностью началъ говорить ей о прекрасныхъ свойствахъ ея покойнаго отца и необходимости покориться вол Божіей, такъ-какъ Господь не оставить своими милостями вдову и сироту.
Его тонъ и манеры, гораздо-боле чмъ слова, успокоило на нсколько мгновеній ея грусть, и она молча прислонила головку къ его груди. Съ этимъ легкимъ бременемъ на рукахъ, Данилъ Стюартъ воображалъ, какъ недавно былъ онъ свидтелемъ бдственной кончины своего благодтеля и друга, и какихъ несчастій теперь судьба назначала ему быть свидтелемъ въ этомъ дом, гд съ такою торжественностью устроивалась сцена радостной встрчи, и откуда смерть и слезы изгнали навсегда всякую надежду на счастливое соединеніе посл продолжительной разлуки. Грусть овладла мистеромъ Стюартомъ, и слезы невольно заструились изъ его глазъ, когда онъ цаловалъ безпомощное маленькое созданіе, покоившееся въ его объятіяхъ. Малютка въ свою очередь погрузилась въ горестное раздумье, живо представляя вс радостныя приготовленія, для которыхъ теперь уже не могло быть никакой разумной цли.
— Никогда не увидть папеньку, никогда, никогда! рыдала Элеонора.— Что мы станемъ длать? А поутру мы были такъ счастливы!
Новая попытка приласкать и утшить расплакавшуюся малютку была прервана приходомъ ключницы, которой вздумалось спросить, не угодно ли гостю чего-нибудь покушать, и не желаетъ ли онъ остаться здсь на эту ночь.
— Миледи такъ слаба, сэръ, прибавила ключница: — что, можетъ-быть, и не переживетъ этого удара. Завтра утромъ, вроятно, она захочетъ услышать отъ васъ вс эти печальныя подробности.
— Пришелъ мистеръ Фордайсъ, сказала другая служанка, поспшно входя въ библіотеку.— Онъ желаетъ поговорить съ вами передъ свиданіемъ съ миледи. Пожалуйте сюда, въ гостиную. Какъ прикажете доложить объ васъ?
— Стюартъ.
Когда незнакомецъ проходилъ черезъ залу, изъ корридора достигли до его слуха суетливыя распоряженія ключницы, хлопотавшей относительно приготовленія комнаты для ‘джентльмена, который привезъ дурныя всти’.
— Да вотъ не годится ли для него та комната, которую мы приготовили для сэра Джона? спросила служанка, къ которой относилось приказаніе.
— Что ты, мать моя, въ ум ли? отвчала ключница, всплеспувъ руками.— Я сейчасъ затворю ставни въ этой комнат, и запру се наглухо, чтобъ не нажить намъ бды. Богъ съ ней! Пожалуйте сюда, миссъ Элеонора… Боже мой, какъ она плакала, бдняжка! Нянька, отнеси ее изъ дому и уложи въ постель — бдный агнецъ! Переночевать въ чужомъ дом! Впрочемъ, она уснетъ на здоровье, все-равно какъ бы папенька ея былъ дома: таковъ ужь дтскій возрастъ. Приготовьте для мистера… какъ бишь его? голубую комнату въ нижнемъ этаж, подл библіотеки. А ты, Джонъ, принеси подносъ съ водой и бутылкой вина. Право, тутъ голова идетъ кругомъ, сама не знаешь, что длаешь. Ахъ, Боже мой, Боже мой! Вотъ она, жизнь-то!

ГЛАВА IV.
Смерть Джона Рэймонда.

Угрюмое и мрачное молчаніе господствовало на слдующее утро въ Аспендэйльскомъ Парк. Ставни были заперты, и говоръ повсюду производился не иначе, какъ шопотомъ. Слуги сновали взадъ и впередъ на цыпочкахъ, осторожно и украдкой, какъ-будто боялись разбудить кого-нибудь, погруженнаго въ сладкій сонъ. Спокойствіе и торжественная тишина смерти господствовали по всхъ джентльменскихъ апартаментахъ, гд еще наканун готовились къ громогласному изъявленію радостныхъ восторговъ, которыми должна была ознаменоваться встрча давно-ожиданнаго представителя благородной фамиліи. Водворилось потрясающее душу молчаніе, обыкновенно сопровождающее могильный сонъ человка, котораго уже не въ-состояніи пробудить никакой звукъ и никакая земная сила.
Давидъ Стюартъ сидлъ одинъ въ столовой, единственной комнат, незакрытой ставнями и обращенной къ юго-востоку. Лучи утренняго солнца весело играли на окружавшихъ предметахъ, пробиваясь въ окна черезъ богатыя малиновыя драпри и озаряя итальянскіе ландшафты, которыми обвшены были стны. Все тутъ свидтельствовало о приготовленіяхъ, сдланныхъ наканун, и комната вообще имла чрезвычайно-веселый видъ. Въ тотъ день, когда надлежало пріхать сэру Джону, заботливая рука ключницы повсюду разставила огромныя вазы съ цвтами какъ-нельзя-боле подстать къ итальянскимъ ландшафтамъ. Между-тмъ, какъ Давидъ Стюартъ обозрвалъ эти предметы съ грустнымъ и задумчивымъ взоромъ, вошелъ буфетчикъ и положилъ на столъ только-что полученныя газеты. Взглянувъ на нихъ машинально, онъ увидлъ извстіе о кончин сэра Джона Рэймонда, и хотя мистеръ Стюартъ самъ сопровождалъ инвалида въ его обратномъ путешествіи на родину, хотя самъ онъ принялъ послдній вздохъ и завты умиравшаго, хотя и въ Аспендэйль пріхалъ онъ съ единственною цлью сообщить печальныя подробности леди Рэймондъ — все же онъ испугался и вздрогнулъ, какъ-будто газетное извстіе было для него совершенно-неожиданною новостью.
Странно шатки и неопредленны наши первыя ощущенія, которыми обыкновенно сопровождается громовая всть о вчной разлук съ близкими къ намъ людьми. Мы грустимъ, конечно, но въ этой грусти рзко проглядываетъ какой-то недостатокъ увренности въ дйствительности событія. Тысячу разъ мы повторяемъ себ, что ихъ уже нтъ, что мы лишились ихъ навки, и все же, при самомъ этомъ повтореніи, мы чувствуемъ, что — какъ знать?— можетъ-быть, они еще и воротятся. Цлые мсяцы въ душ нашей мелькаетъ и колеблется странная мысль о возможности писать къ нимъ: мы представляемъ ихъ отсутствующими, но не зарытыми въ могил, и слезы машинально исторгаются изъ глазъ нашихъ, когда мы вдругъ припоминаемъ, что они уже умерли. Но вотъ проходятъ дни за днями, и времена года смняются одно другимъ: нашихъ радостей не раздляетъ боле любимый человкъ и не принимаетъ онъ никакого участія въ нашихъ печаляхъ. Событія идутъ своимъ чередомъ безъ его вліянія на ходъ ихъ. Мы не спрашиваемъ боле его мнній, которыя, бывало, цнили и уважали, жизнь уже давно нахлынула на насъ съ своими новыми заботами и постоянной борьбой: нтъ ни совтовъ, ни утшеній отъ любимаго человка. Тогда только мы вполн постигаемъ сущноеть вчной разлуки и лишеній, давнымъ-данно объясненныхъ намъ простою и короткою фразою: ‘онъ умеръ!’
Давидъ Стюартъ оторвалъ глаза отъ газеты, и не обративъ вниманія на принесенный завтракъ, подошелъ къ окну. Элеонора гуляла въ саду, печально поникнувъ маленькою головкой. Увидвъ своего новаго знакомца, она остановилась и бросила на него грустную улыбку. Давидъ подозвалъ ее.
— Какъ ваша маменька, Элеонора? Лучше ли ей?
— Я не могу видться съ маменькой въ этотъ ранній часъ, отвчала двочка: — но мн сказали, что она очень-больна отъ этихъ дурныхъ встей, и что она не выйдетъ изъ своей комнаты весь этотъ день.
— Но вамъ надобно видть ее сейчасъ же. Я попрошу васъ отдать ей письмо. Погодите немножко.
Взявъ пакетъ со стола, мистеръ Стюартъ выпрыгнулъ въ садъ изъ открытаго окна и подошелъ къ Элеопор. Онъ взялъ ее за руку, прошелся въ молчаніи нсколько шаговъ и слъ съ нею на скамейку.
— Элеонора, началъ мистеръ Стюартъ: — отецъ вашъ сказывалъ мн, что вы отлично понимаете все, что говорятъ вамъ. Вотъ это его послднее письмо передъ смертью. Онъ былъ такъ слабъ, что едва могъ окончить его впродолженіе трехъ дней. А въ этой другой бумаг его волосы. Прошу васъ передать все это маменьк. Мн бы не хотлось пересылать эти вещи съ кмъ-нибудь изъ слугъ, а самъ я еще чужой здсь, и ваша маменька, вроятно, не захочетъ видть меня нсколько дней. Между-тмъ мн должно немедленно знать, что я долженъ длать, прежде чмъ отправлюсь въ городъ. Ступайте къ маменьк и скажите, что васъ прислалъ Давидъ Стюартъ, и что Давиду Стюарту нужно освдомиться, чмъ и какъ онъ можетъ быть полезенъ въ это злополучное время. Старайтесь утшить маменьку, потому-что… вы понимаете? для нея никого не осталось въ этомъ мір, кром васъ.
— А братецъ Годфри… разв вы не знаете? Остался еще братецъ Годфри. Я не могу утшать мама, какъ онъ — нтъ!
Она покачала маленькой головкой, и глаза ея наполнились слезами. Такое волненіе двочки показалось нсколько-страннымъ Давиду Стюарту.
— Ну хорошо, сказалъ онъ ласковымъ тономъ:— длайте покрайней-мр, что умете. Отдайте письмо и потомъ воротитесь ко мн съ отвтомъ.
Элеонора взяла бумаги и, бросивъ заботливый взглядъ на закрытыя ставни будуара своей матери, направила свои шаги къ дому. То правда, какъ сказалъ ея отецъ Давиду Стюарту, разсудокъ маленькой двочки былъ развитъ гораздо-выше ея лтъ: она выполнила возложенное на нее порученіе съ удивительнымъ тактомъ, непостижимымъ для людей, неимвшихъ случая наблюдать за преждевременнымъ развитіемъ дтей, которыя воспитываются одиноко, то-есть безъ ровесниковъ и товарищей. Элеонора почти слово-въ-слово повторила изложенное ей предварительное объясненіе, вручила пакетъ матери, раздвинула половинки ставней, чтобъ впустить въ комнату надлежащее количество свта, и сла у ногъ матери на низенькой скамейк, въ ожиданіи ея отвта.
Леди Рэймондъ сломала печать и сквозь слезы принялась читать прощальныя строки, начертанныя человкомъ, который былъ для нея и супругомъ, и отцомъ, и покровителемъ, и другомъ. Вотъ письмо сэра Джона.

‘Возлюбленная Клара!’

‘Ужь два дня прошло, какъ докторъ Рандольфъ извстилъ меня, что предстоитъ мн тяжкое приготовленіе къ вчной разлук съ этимъ міромъ, и что и не долженъ терять времени, если желаю сдлать окончательныя распоряженія относительно своего семейства и друзей. Сегодня я такъ слабъ, что начинаю врить доктору Рандольфу. Пишу къ теб, милая Клара, хотя все еще не могу сродниться съ мыслью, что мн суждено умереть безъ свиданія съ тобою. Умереть въ нсколькихъ дняхъ плаванія отъ Англіи, быть-можетъ въ виду родныхъ береговъ — тяжкое, болзненное искушеніе! Но да будетъ воля Божія, и мы не должны роптать. Здоровье мое быстро начало приходить въ упадокъ еще за нсколько мсяцевъ до отплытія изъ Индіи, но зная, какъ легко разстровваетъ тебя всякое непріятное извстіе, я ни слова не говорилъ объ этомъ въ своихъ письмахъ и разсчитывалъ, что ты услышишь о моей болзни уже тогда, когда сама станешь ухаживать за мною, въ полной надежд на скорое выздоровленіе твоего супруга. Чувствую теперь — увы! что такая неумстная скрытность только увеличить ударъ, готовый разразиться надъ тобою, но ты простишь меня, когда поймешь, что я поступилъ по крайнему своему разумнію, заботясь единственно о твоемъ спокойствіи и благополучіи. Сынъ моего стараго друга, Стюартъ изъ Донлиса, человкъ, которому я одолженъ слишкомъ-много, первый принесетъ теб печальную всть. Я такъ часто говорилъ о немъ въ своихъ письмахъ изъ Индіи, что, надюсь, имя Давида Стюарта не будетъ для тебя совершенно-незнакомымъ. По свойственной теб доброт души, надюсь, ты примешь въ немъ живйшее участіе, какъ въ сын женщины, бывшей нкогда предметомъ моего дтскаго обожанія. Это было — прекраснйшее, благороднйшее созданіе, истощенное тщетными усиліями спастись отъ гибели, навлеченной на нее мотовствомъ и тщеславіемъ ея бднаго мужа. Ея самоотверженіе, спокойное мужество и безпредльная преданность дтямъ, впервые научили меня цнить достоинство женщинъ, непонятное, къ-несчастью, для многихъ мужчинъ, окруженныхъ особами, недостойными уваженія. Ея смерть и вынужденная законами продажа Донлиса окончательно разстроили изнуренное невоздержной жизнью здоровье Стюарта, и я полагаю, что онъ находился въ горестнйшемъ состояніи предъ своею смертью. Думаю, что Давидъ во многомъ похожъ на свою мать: по-крайней-мр въ физическомъ отношеніи, онъ — живой портретъ покойницы. Когда онъ явился ко мн разореннымъ и обманутымъ въ своихъ ожиданіяхъ, я предложилъ ему при себ мсто секретаря, и былъ почти увренъ, что кровь шотландскаго лорда придетъ у него въ волненіе отъ предложенія, которое поставляло его въ зависимость отъ посторонняго лица. Но я обманулся. Давидъ наслдовалъ отъ своей матери энергію самоотверженія, неутомимую кротость характера и здравый, честный взглядъ на жизнь, впродолженіе четырехъ лтъ онъ постоянно былъ со мною, я полюбилъ его какъ сына, и онъ оказывалъ мн почтительную привязанность, способную осчастливить всякаго отца. Повидимому, онъ еще слишкомъ-молодъ для серьёзныхъ обязанностей, но я увренъ, что никто лучше его не можетъ устроить твоихъ длъ. И я, съ спокойнымъ духомъ, ввряю ему судьбу маленькой Элеоноры, у нея будетъ огромное, совершенно-независимое состояніе, потому-что старикъ Рэймондъ изъ Рэймондниля, мой калькуттскій двоюродный ддъ, передавшій мн свою собственность, изъявилъ желаніе въ духовномъ завщаніи, чтобъ Элеонора сдлалась, посл меня, наслдницею его имнья. Сверхъ-того, онъ оставилъ весьма-значительную сумму наличныхъ денегъ, которыя могутъ быть употреблены на покупку помстья или другимъ благонадежнымъ способомъ.’
‘Милая Клара! я оставилъ четырнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ твоему сыну отъ перваго брака, Годфри Марсдену. Десять тысячъ фунтовъ я оставилъ Давиду Стюарту. Элеонора получитъ изъ Калькутты наслдство, которое доставитъ ей никакъ не меньше пяти тысячъ фунтовъ ежегоднаго дохода, а ты, мой другъ, отъ своего капитала получишь, во всякомъ случа, боле трехъ тысячъ фунтовъ въ годъ. Итакъ, оставляя тебя въ этомъ мір, я, слава Бory, могу и не чувствовать тхъ житейскихъ безпокойствъ, которыя такъ часто сопровождаютъ въ могилу мужа и отца семейства. Въ первые годы вдовства ты не испытаешь никакихъ лишеній, никакой борьбы, моя бдная, слабая Клара! Радуюсь также, что могу передъ смертью быть полезнымъ твоему сыну: молодой лейтенантъ, сколько мн кажется, можетъ теперь, ненарушая правилъ благоразумія, жениться на Эмм Фордайсъ. Онъ стоитъ высоко въ списк офицеровъ, назначенныхъ къ повышенію. Если въ лтахъ возмужалости онъ оправдаетъ блестящія надежды юноши, ты будешь имть полное право гордиться своимъ сыномъ: мн еще никогда не случалось видть молодаго человка степенне его и столько же, какъ онъ, проникнутаго глубокимъ чувствомъ сознанія своего долга. Благослови его Богъ ради тебя. Да благословитъ Богъ и тебя, милая Клара, потому-что вотъ мы ужь дошли до нашего послдняго прощанья. Благослови Боже и осни Твоею благодатію осиротлую малютку, дочь мою. Да будетъ Господь твоимъ помощникомъ и покровителемъ въ первые унылые годы посл моей смерти. Смиряйся передъ Его волею и возлагай на Него всю свою надежду, какъ возлагаю я, даже въ этотъ часъ невыразимой душевной скорби. Есть жизнь, вчная жизнь, за предлами могилы и, рано или поздно, мы встртимся въ лучшемъ мір. Во всхъ временныхъ затрудненіяхъ, большихъ или малыхъ, Давидъ Стюартъ заступитъ при теб мое мсто, въ качеств твоего покровителя и совтника. Люби его, какъ своего брата и научи дочь мою такъ же любить и уважать его. Никогда не забывай, что его только уши слышали благословеніе, ниспосылаемое мною на отсутствующихъ жену и малютку-дочь, что его рука была послдняя, которую пожималъ изгнанникъ, умирающій, по неисповдимому распоряженію Промысла, въ виду родимыхъ береговъ. Любовь Давида и сыновнія его попеченія усладили мои смертный часъ такъ же, какъ его ревностная дятельность и врность облегчали для меня послдніе трудные годы моей службы въ Индіи. Я не знаю, какой сынъ боле его могъ что-нибудь сдлать для отца: какъ сыну, боле чмъ какъ другу, я поручаю ему тебя въ твердой надежд, что онъ свято выполнитъ свою обязанность въ отношеніи къ моему осиротвшему семейству. Благослови тебя Богъ, нын и всегда, и да совершится воля Божія.

‘Любящій тебя супругъ,
Джонъ Рэймондъ.’

Къ письму приложена была коротенькая записка о послднихъ минутахъ добраго и великодушнаго друга леди Рэймондъ. Покончивъ послднія распоряженія относительно семейства, сэръ Джонъ быстро началъ изнемогать, и многіе часы двухъ послдовавшихъ дней провелъ очевидно въ безсознательномъ состояніи. Поутру на третій день, съ восходомъ солнца, онъ оправился до нкоторой степени, и потребовалъ, чтобъ вынесли его на палубу, но тутъ представили ему нкоторыя возраженія по поводу чрезмрной слабости, въ какой онъ находился. Сэръ Джонъ бросилъ на доктора грустную улыбку, и сказалъ:
— Это будетъ, какъ вы знаете, моя послдняя просьба.
Его вынесли въ койк, въ которой онъ лежалъ. Яркое сіяніе утренняго солнца ослпило его слабые глаза, и онъ закрылъ ихъ на насколько минутъ. Затмъ, слабо пожимая руку Давида Стюарта, онъ указалъ на блую груду мловыхъ горъ, уже виднвшихся за моремъ въ отдаленномъ пространств.
— Англія! сказалъ онъ.— Отечество!
Жалобный тонъ, съ какимъ произнесены были эти слова, стрлою вонзился въ чувствительное сердце Стюарта. Долго посл того ни одного слова не вырвалось изъ устъ сэра Джона. Затмъ онъ проговорилъ нсколько безсвязныхъ замчаній о прохладительной свжести утренняго втерка, и затмъ опять послдовало глубокое молчаніе, продолжавшееся около часа. Колыханіе воды, прорзываемой кораблемъ, и шелестъ полу надувшихся парусовъ, исподоволь раздуваемыхъ втромъ, были единственными звуками во все это время. Солнце сіяло по всемъ блеск надъ океаномъ, и день ужь началъ склоняться къ вечеру. Сэръ Джонъ Рэймондъ вздохнулъ безпокойно, и потомъ, какъ-бы чувствуя внезапный порывъ энергіи, сказалъ:
— Будь ихъ покровителемъ, Давидъ, истиннымъ, врнымъ. Он слишкомъ нуждаются въ постороннемъ руководств. Моя Клара… бдная моя малютка Элеонора… береги Элеонору!
То была послдняя вспышка догоравшей лампы — и лампа потухла.
Элеонора воротилась къ Давиду Стюарту съ весьма-неопредлительными отвтами своей печальной матери. Леди Рэймондъ не знала, что ей длать и за что взяться. Она все оставляла на волю и благоусмотрніе мистера Стюарта. Ей нтъ особенной надобпости видться съ нимъ. Она не желаетъ его видть: ей не о чемъ спрашивать, нечего знать и не о чемъ заботиться въ этомъ мір. Пусть онъ приметъ на себя вс хлопоты относительно похоронъ и устройства ея длъ. Она не желаетъ заняться чтеніемъ дловыхъ бумагъ, да еслибъ и желала, ей не понять ихъ. Она поняла письмо своего любезнаго супруга: тамъ все сказано, что ей нужно знать. Если мистеръ Стюартъ намренъ хать въ столицу, леди Рэймондъ надется, что онъ скоро воротится въ Аспендэйль и пробудетъ здсь, сколько нужно. Она не можетъ присматривать ни за чмъ, сынъ ея Годфри на мор, и она, можетъ-быть, умретъ, такъ, что, легко станетъ, Элеонора останется одна во всемъ дом. Сэръ Джонъ изъяснилъ, что мистеръ Стюартъ долженъ здсь заступить его мсто, и леди Рэймондъ покорнйше просить мистера Стюарта не оставлять ее въ этотъ страшный часъ. Ей бы не хотлось, чтобъ маленькая Элеонора постоянно была съ нею. Ей хочется быть одной. Она будетъ очень-благодарна мистеру Стюарту, если онъ приметъ на себя трудъ написать къ ея сыну Годфри: пусть онъ сообщитъ ему эту страшную новость и спроситъ, когда корабль его воротится домой. Впрочемъ, право, слишкомъ-трудно думать о чемъ бы то ни было. Пусть Элеонора уйдетъ скоре и оставитъ ее въ поко.
— Да, въ-самомъ-дл, такая женщина слишкомъ нуждается въ постороннемъ руководств! думалъ Давидъ Стюартъ, когда малютка, со слезами на глазахъ, невинно повторяла отрывочныя сентенціи своей матери.
Скоро, однакожъ, Элеонора осушила слезы и сказала съ замчательною твердостью:
— Но вдь вамъ, мистеръ Стюартъ, надюсь, я не стану мшать. Мама думаетъ, что вы будете очень-заняты: мн кажется, я охотно стала бы помогать вамъ. Почему не помогать? Вотъ хоть бы, напримръ, это письмо къ братцу Годфри и могу написать: мистеръ Фордайсъ говоритъ, что я пишу очень-хорошо. Вы можете также заставить меня переписывать ваши письма: почеркъ у меня недурной. Вотъ еще не такъ давно я переписала цлую проповдь для мистера Фордайса, и онъ подарилъ мн за это Библію съ серебряными застежками. Онъ, вдь, у меня единственный другъ. Мн бываетъ очень-скучно, когда не пускаютъ меня къ мистеру Фордайсу. Станете ли вы позволять мн работать для васъ? Я была бы очень-рада сдлать что-нибудь для друга моего папеньки.
Малютка съ робкою нжностью держалась за его руку и смотрла ему въ глаза. Давидъ Стюартъ былъ вовсе незнакомъ съ дтской натурой. Жалость, изумленіе и какое-то смутное сознаніе странности своего положенія оковали ему языкъ. Онъ взялъ руку двочки и смотрлъ на нея съ такимъ задумчивымъ видомъ, какъ-будто нашелъ раковину на морскомъ берегу. Но когда Элеонора назвала его ‘другомъ своего папеньки’, слезы вдругъ брызнули изъ его глазъ.
— Ахъ, Элеонора! сказалъ онъ наконецъ: — я любилъ твоего отца и онъ любилъ меня, но я никогда не буду въ-состояніи покровительствовать тебя такъ, какъ онъ!

ГЛАВА V.
Воспитанница Давида Стюарта.

Сэръ Джонъ Рэймондъ назначилъ въ своемъ завщаніи еще другаго опекуна, кром мистера Стюарта: то былъ отдаленный родственникъ покойнаго генерала, умершій, однакожь, отъ апоплексическаго удара прежде возвращенія своего въ Англію. Такимъ-образомъ Давидъ Стюартъ остался единственнымъ душеприкащикомъ покойника и опекуномъ Элеоноры. Никогда еще и никто не принимался съ такимъ рвеніемъ и участіемъ за исполненіе своихъ обязанностей въ-отношеніи къ маленькой дочери покойнаго благодтеля и друга. Давидъ Стюартъ удивлялся на каждомъ шагу ея необыкновеннымъ способностямъ. Взрослыя особы обыкновенно не оцниваютъ надлежащимъ образомъ понятливости дтей. Мы позволяемъ себ судить о нихъ по тому, что они знаютъ, а дти знаютъ очень-мало. Но ихъ смышленость вообще весьма-обширна. Особы, непривыкшія къ дтямъ, почти всегда поражаются изумленіемъ, что такой-то малютка, лишенный общества товарищей, смотритъ ‘настоящимъ философомъ’ и говоритъ очень-умно, хотя нердко, ‘за мудрымъ изреченіемъ’, на язык ребенка вертится какая-нибудь глупость. Въ душ дитяти происходитъ постоянная борьба между тмъ, что оно знаетъ и тмъ, что старается понять. Его отвты глупы отъ невднія, и умны отъ чрезмрной быстроты пониманія. Великое искусство воспитанія состоитъ въ томъ, чтобъ держать въ постоянномъ равновсіи эту послднюю способность, то-есть не подавлять ее, разумется, но и не слишкомъ развивать. Весьма-посредственныя способности многихъ молодыхъ людей, считавшихся въ дтств истинными феноменами геніальности, съ одной стороны, доказываютъ, до какой удивительной степени можно форсированнымъ воспитаніемъ развить умъ ребенка, а съ другой — естественнымъ образомъ опредляетъ границы, положенныя самою природою успхамъ такого фальшиваго образованія.
Не требовалось почти никакихъ усилій, чтобъ возвести Элеонору Реймондъ на степень этихъ, такъ-называемыхъ, геніальныхъ дтей. Постоянно-одинокая и задумчивая, малютка сама-собою скоро сдлалась умне всхъ взрослыхъ, окружавшихъ ее людей. Единственнымъ ея другомъ, какъ она выразилась, былъ старикъ мистеръ Фордайсъ, аспендэйльскій пасторъ, котораго дочь была помолвлена за ея брата Годфри. Сердце старика, по естественному ходу вещей, заинтересовалось судьбою заброшенной двочки, которую слабая мать почти совершенно вврила надзору индійской няньки и попеченіямъ домашней прислуги. Пасторъ видлъ въ ней свою будущую родственницу и считалъ долгомъ честнаго человка сдлать все возможно-лучшее для Элеоноры. Добрый мистеръ Фордайсъ! всю жизнь свою онъ неутомимо служилъ ближнимъ, и теперь, почти три года, онъ посвящалъ Элеонор вс свои досуги, остававшіеся у него отъ обязанностей деревенскаго пастора. Добровольно принятая имъ педагогическая должность началась съ того самаго дня, какъ однажды онъ нашелъ Элеонору въ саду: двочка, безъ всякой разумной цли, глазла на подсолнечники съ такимъ грустнымъ выраженіемъ во всхъ чертахъ, что пасторъ невольно спросилъ, что такое случилось. Оказалось, что ничего не случилось, да только такъ, скучно! нтъ у нея книжки почитать, и не съ кмъ ей поговорить, и нечего ей длать, и мать не позволяетъ ей быть постоянно у себя въ комнат, и Айяга ужь слишкомъ надола своими игрушками!
Давидъ Стюартъ пошелъ по слдамъ мистера Фордайса. Въ этомъ же саду, на краю одной изъ уединенныхъ аллей, огражденныхъ старыми развсистыми тисами отъ знойнаго вліянія солнечныхъ лучей, Элеонора читала своему опекуну ту самую проповдь, которую она переписала для мистера Фордайса. Ни одинъ отшельникъ, занимавшійся иллюминовкой дорогаго манускрипта въ т счастливыя времена, когда такія произведенія считались чудомъ красоты, не гордился столько успхомъ своей работы, какъ маленькая Элеонора, списавшая отличнымъ почеркомъ твореніе своего друга. Ни одинъ рыцарь среднихъ вковъ не слушалъ съ такимъ упоительнымъ восторгомъ комплиментовъ своей красавицы, какъ Давидъ Стюартъ вслушивался въ серебристый голосокъ Элеоноры.
— Не забудьте первыхъ словъ, говорила Элеонора.— Я опять повторю вамъ: ‘непостоянный, какъ вода, ты не долженъ выходить изъ предловъ’. Запомнили?
Давидъ Стюартъ помнилъ эти слова очень-хорошо. Цлые годы спустя, когда многія другія воспоминанія изгладились изъ его головы, подобно мокрымъ слдамъ на песк, онъ превосходно помнилъ и это знаменитое изреченіе, и самый тонъ наивной декламаціи, съ какимъ малютка произносила вс, но ея мннію, лучшія мста въ твореніи стараго друга.
Съ мистеромъ Фордайсомъ молодой опекунъ тоже стоялъ на самой дружеской ног. Оба, люди умные и образованные, каждый въ своемъ род, они съ несказаннымъ удовольствіемъ встртились въ аспендэйльскомъ захолустьи, и для старика всегда былъ праздникъ, когда мистеръ Стюартъ заходилъ въ пасторатъ, гд ожидалъ его радушный пріемъ въ маленькой гостиной, которая была вмст и библіотекой.
Давидъ принадлежалъ къ джентльменской фамиліи, которую мистеръ Фордайсъ хорошо зналъ въ раннюю эпоху своей жизни. И онъ также былъ родомъ изъ Шотландіи, а между Шотландцами, какъ извстно, существуетъ самое искреннее сочувствіе, въ чемъ Англичане никогда не хотли подражать имъ.
Старый пасторъ находилъ Стюарта очаровательнымъ въ такой степени, что ему очень хотлось бы имть сына, похожаго на него какъ дв капли воды, и въ простот душевной, онъ не разъ спрашивалъ самого-себя, благоразумно ли съ его стороны позволять своей дочери Эмм постоянно сравнивать молодаго человка съ Годфри Марсденомъ, ея изреченнымъ женихомъ? То былъ, однакожь, совершенно безполезный страхъ: говоря и думая по временамъ о Давид Стюарт, пасторская дочь радовалась только тому, что отецъ ея находитъ пріятное развлеченіе въ обществ этого молодаго человка. Летучія мысли двицы Эмми блуждали далеко за предлами скромнаго родительскаго дома, и переносились на океанъ къ кораблю, которымъ вчно управляетъ одинъ и тотъ же интересный юноша, въ мундир лейтенанта.
Сиротка покойнаго генерала была также постояннымъ предметомъ разсужденій между ея друзьями, старымъ и новымъ. Подъ этой двойной опекой, Элеонора зацвла новою жизнью, и переставъ быть важной и степенной особой, сдлалась въ короткое время игривымъ и веселымъ ребенкомъ. Она ужь не была тюремщицей тломъ и душою съ той самой поры, какъ позволили ей, вырвавшись изъ тсныхъ предловъ парка, гулять по окрестнымъ мстамъ, вплоть до ревущаго Линна съ его водопадомъ, которому справедливо удивляются туристы. Этотъ водопадъ и живописные ландшафты, которыми окруженъ онъ, наполняли воображеніе двочки самыми роскошными картинами.
Нсколько времени занимались важнымъ вопросомъ: не должно ли пріискать для Элеоноры гувернантку? Отвтъ былъ утвердительный, но мсяцы проходили за мсяцами и никто не думалъ пріискивать гувернантки. Леди Рэймондъ упадала духомъ больше — и больше подъ бременемъ своей великой печали. Давидъ Стюартъ, по ея усердной просьб, продолжалъ жить въ Аспендэйл. Не было заведено никакихъ новыхъ связей, никакихъ знакомствъ. Что жь тутъ длать? Пока леди Рэймондъ не поправится въ здоровь и пока не будетъ обдуманъ новый, основательнйшій планъ для дятельности, Давидъ Стюартъ самъ станетъ воспитывать Элеонору. Почему же и не такъ? У него нтъ никакой особенной должности, никакихъ спеціальныхъ занятій. Съ той поры, какъ разорился его отецъ и умерла мать, и съ того времени, какъ Донлисъ проданъ съ аукціона, мистеръ Стюартъ имлъ только одно занятіе — быть секретаремъ при особ сэра Джона Реймонда. Очень-натурально, что единственнымъ его занятіемъ сдлалось теперь — быть опекуномъ дочери покойнаго своего благодтеля. Почему же съ должностью опекуна не соединить вмст и обязанностей наставника? Зачмъ пользоваться своимъ правомъ съ такою формальностью, чтобы, безъ дальнйшей церемоніи, передать сироту — малютку съ-рукъ-на-руки постороннему лицу? Еще будетъ время подумать о гувернантк и тогда, какъ необходимость заставитъ покинуть Аспендэйль.
Итакъ было ршено, что Элеонора и Давидъ Стюартъ останутся неразлучными собесдниками и друзьями. За столомъ онъ былъ теперь не одинъ, и когда, посл обда, бродилъ онъ въ уединенныхъ аллеяхъ парка, легкая поступь маленькой двочки слышалась отъ него въ нсколькихъ шагахъ. Поутру, когда подавали завтракъ, глаза малютки искрились живйшимъ удовольствіемъ при мысли, что ей позволяютъ длать чай для своего друга. Ея гладенькая головка виднлась надъ книгой въ углу библіотеки всякой разъ, какъ онъ отвлекалъ вниманіе отъ собственныхъ занятій. Нжно любилъ онъ малютку, нжно любилъ эти глаза, столько похожіе на глаза ея отца, съ тмъ, однакожь, различіемъ, что не проглядывало въ нихъ отраженія заботъ и безпокойствъ, постоянно омрачавшихъ взоръ стараго генерала.
Глаза малютки! Что на свт можетъ быть прекрасне этихъ свтлыхъ ручейковъ невинной мысли? Исполненные любви, надежды, любопытства, они встрчаются съ вашимъ взоромъ. Сколько въ нихъ вры, когда они молятся, блеску, когда радуются, и сколько симпатіи, когда они оживляются нжнйшимъ чувствомъ! Кто никогда не искалъ общества маленькой двочки, тотъ безпечно проходилъ мимо одного изъ величайшихъ удовольствій жизни, какъ беззаботный странникъ проходитъ мимо рдкаго цвтка, незная ему цны. Малютка, вы думаете, не можетъ понимать васъ. Но попытайте заговорить съ нею о сокровеннйшихъ движеніяхъ нашей души, о грусти посл потери друга — о своей любви къ предмету, который, какъ вамъ кажется, остается къ вамъ равнодушнымъ: ребенокъ, это правда, не измритъ всей глубины вашей мысли, не станетъ разсуждать, соотвтсвуетъ ли ваша грусть понесенной потери, не будетъ изслдовать, достойны ли вы любви, которой добиваетесь, по зато вся его душа сроднится съ вашею и переполнится тмъ самымъ чувствомъ, которое насъ занимаетъ въ настоящую минуту. Давидъ Стюартъ едва усплъ проживъ около трехъ мсяцевъ подъ кровлей аспендэйльскаго замка, а Элеонора ужь отлично понимала, что самое любимое воспоминаніе въ его душ есть воспоминаніе о покойной матери, и что самая великая грусть его сердца относится къ потер Донлиса. Она думала много и съ величайшею нжностью о лицахъ и мстахъ, которыхъ никогда не видала. Она любила читать вс возможныя описанія шотландскихъ сценъ. Каждое мсто въ повстяхъ и романахъ Вальтера Скотта представлялось ей тнью Донлиса. Она любила слушать безконечные разсказы опекуна про его дтскіе дни, когда онъ учился подъ руководствомъ своей матери, причемъ его учебныя книги и тетради лежали обыкновенно на циферблатт превосходныхъ солнечныхъ часовъ, выписанныхъ, за дорогую цну, его отцомъ изъ Италіи вмст со многими другими роскошными произведеніями рзца итальянскихъ скульпторовъ. Мистеръ Стюартъ подробно описывалъ, въ какомъ завидномъ положеніи находился Донлисъ въ эту счастливую эпоху его дтства. Но посл, вслдствіе несчастной перемны обстоятельствъ, Донлисъ былъ проданъ и адвокатъ, пріобртшій его, вновь, черезъ нсколько времени, извстилъ въ газетахъ о продаж этого имнія. Въ послдній разъ Стюартъ видлъ его передъ своимъ отъздомъ въ Индію. Тогда все тутъ было заброшено, пренебрежено, оставлено безъ вниманія. Цвточныя куртины заросли крапивой и полынью, запачканныя статуи, лишенныя пьедесталовъ, валялись въ разныхъ углахъ нмыми свидтелями минувшаго благополучія, мраморная скамейка въ саду, гд, бывало, сидла мать Донлиса, загромождена была всякой дрянью, и солнечные часы, стоявшіе передъ этой скамейкой, были изуродованы безъ всякаго милосердія и пощады. Все это описывалъ Стюартъ съ трогательнымъ умиленіемъ и такими подробностями, которыя, вроятно, показались бы мелочными для всякой другой слушательницы, кром маленькой Элеоноры. Не забылъ онъ упомянуть и о томъ обстоятельств, какъ, окончательно прощаясь съ Донлисомъ, онъ напечатллъ пламенный поцалуй на цифсрблатт солнечныхъ часовъ, о который, бывало, къ грустной задумчивости, облокачивалась мать его, между-тмъ, какъ вокругъ ея, на зеленой лужайк, рзвились маленькія дти. Затмъ, съ такою же подробностью онъ разсказывалъ о своей сестр и братьяхъ, которые померли вс. Въ заключеніе каждой картины, онъ повторялъ своей слушательниц трогательныя мста изъ любимыхъ шотландскихъ поэтовъ, которые съ особеннымъ искусствомъ изображаютъ душевныя страданія и скорби.
Давидъ не чувствовалъ никакихъ затрудненій, когда изображалъ вс эти интересы и трогательные предметы въ назиданіе маленькой двочки, передъ которой онъ не стыдился даже повременамъ горько плакать. Нкоторыхъ утонченностей въ описаніи Элеонора, можетъ-статься, совсмъ не понимала. Трудно ей было вникнуть, напримръ, въ чемъ особенно состояли душевныя скорби его матери, и чмъ именно обнаруживался грубый эгоизмъ его отца. Но она знала, что Донлисъ — чудо изъ чудесъ, что это чудо перешло теперь въ постороннія руки, и что у Давида нтъ ни матери, ни сестры — никакихъ родственниковъ. О, какимъ состраданіемъ волновалось невинное сердце двочки, когда она слушала такимъ-образомъ по цлымъ часамъ печальныя признанія взрослаго человка!
Такъ, день за днемъ, проходила спокойная жизнь, обставленная такими странными случайностями. Леди Рэймондъ, всегда грустная и задумчивая, попрежнему была затворницей въ своемъ неприступномъ будуар. Давидъ Стюартъ посщалъ мистера Фордайса, и продолжалъ воспитывать дочь своего благодтеля. Неугомонные языки сначала потолковали о загадочной личности секретаря сэра Джона, но потомъ мало-по-малу пріутихло всякое любопытство на этотъ счетъ. Давидъ Стюартъ не искалъ и не избгалъ знакомствъ, а впрочемъ, было очевидно, что, за предлами Аспендэйля не существовало для него никакихъ интересовъ въ жизни. Онъ охотно занимался разными науками, рисовалъ и даже игралъ на фортепьяно — искусство, которому онъ выучился отъ своей матери въ Донлис. Онъ ходилъ въ пасторатъ и встрчалъ всегда радушный пріемъ отъ добраго старина, возвращался въ Аспендэйль, и здсь ожидала его ласковая встрча любящей двочки. То было невинное время, и Давидъ Стюартъ былъ счастливъ первый разъ посл того, какъ онъ проводилъ въ могилу свою мать и Донлисъ перешелъ въ чужія руки. Ничего, быть-можетъ, счастливе не испыталъ онъ и въ послдующіе годы своей долгой жизни.

ГЛАВА VI.
Воспитаніе.

Была зима. Широкія аллеи сада уже давно были покрыты глубокимъ снгомъ и сосульки висли на черныхъ холодныхъ, кутахъ, которые разростались подл ревущаго Линна. Въ одно туманное утро, маленькая Элеонора, съ раскраснвшимися щеками и безпокойнымъ лицомъ, вбжала въ библіотеку, гд опекунъ ея сидлъ за книгой.
— Получено письмо отъ Годфри, сказала она, запыхавшись.— Корабль его плыветъ домой. Скоро Годфри будетъ здсь. Мама очень-рада. Ахъ, прошли наши веселые дии! Маменька никогда особенно не дорожила мною, а теперь мы увидите, что я для нея ровно ничего.
Она заслонила руками свои свтленькіе глазки и заплакала навзрыдъ. Давидъ Стюартъ былъ изумленъ и встревоженъ.
— Не-уже-ли ты ревнуешь къ брату? сказалъ онъ.— Ты, моя добрая, маленькая Элеонора! Вотъ ужь этого я никакъ не воображалъ.
— Ахъ, нтъ, я неревнива, право, я вовсе неревнива! съ жаромъ отвчала Элеонора.— Но вотъ видите ли… незнаю, какъ это растолковать вамъ… онъ всегда поправляетъ меня и считаетъ меня такою глупою, и указываетъ маменьк на мои недостатки. Мама очень любитъ его, ахъ! очень любитъ. Вы не можете и представить, какъ мама любитъ Годфри! Погодите, вы сами увидите.
Лейтенантъ Марсденъ пріхалъ, и Давидъ Стюартъ дйствительно увидлъ, какъ бдная, слабая вдова влюблена была въ своего сына. Въ статистическихъ извстіяхъ о съумасшсствіи, изданныхъ въ послднее время, показана женщина, лишившася ума отъ чрезмрной привязанности къ своему сыну: несчастная вообразила, что она родила крылатаго купидона. Леди Рэймондъ была довольно-близка къ такому же помшательству. Она не считала себя матерью крылатаго существа, но за то воображала, что вс возможные идеалы физическаго, умственнаго и нравственнаго совершенства, соединились въ смазливомъ, суровомъ и широкоплечемъ молодомъ офицер, котораго она иметъ счастіе называть своимъ сыномъ. Все, что ни говорилъ онъ, имло силу непреложнаго закона, самая его поступь и движенія запечатлны были такимъ ршительнымъ характеромъ, какъ-будто ему везд и во всемъ суждено быть командиромъ. Годфри Марсденъ смотрлъ на свою мать съ какимъ-то высшимъ, покровительственнымъ видомъ, который превращался въ строжайшую и неумолимую критику для всякаго другаго существа, исключая его нареченной невсты. Онъ обращался съ Элеонорой точно такъ же, какъ покойный отецъ обращался съ его матерью впродолженіе ихъ кратковременнаго супружества. Во всемъ онъ представлялъ совершеннйшую копію своего отца и служилъ въ этотъ отношеніи живымъ опроверженіемъ особъ, которыя не хотятъ допустить мннія, что умственныя и нравственныя наклонности наравн съ физическими свойствами, весьма-часто переходятъ къ намъ понаслдству.
Леди Рэймондъ опять представила образчикъ еще боле удивительной организаціи человческаго сердца. Она обожала сына, хотя во всхъ отношеніяхъ видла въ немъ живой портретъ человка, котораго ненавидла всмъ сердцемъ. И никогда не приходило ей въ слабую голову, что была крайняя несправедливость въ томъ способ обращенія съ Элеонорой, который нкогда казался столько жестокимъ и мучительнымъ для нея самой. Она гордилась своимъ сыномъ, гордилась его непреклоннымъ характеромъ, мужествомъ въ опасностяхъ, морскими его подвигами, знаніемъ всхъ хитростей морскаго дла, гордилась его суровой прямотой, его мужественной красотою, личною силою, гордилась его поведеніемъ и строжайшею критикою, какую онъ, воплощенный идеалъ лицемрія, позволялъ себ въ-отношеніи ко всмъ другимъ людямъ.
И Годфри Марсденъ держалъ себя такъ, что вс эти разнообразные пункты материнской гордости имли, казалось, глубочайшее основаніе въ его натур. Торжественный и величавый въ своемъ лейтенантскомъ мундир, онъ облекался во всеоружіе самодовольнаго тщеславія. Если онъ ставилъ себя судьею другихъ людей, такъ это потому, что онъ былъ дйствительно лучше всхъ другихъ людей: Годфри Марсденъ зналъ это и чувствовалъ. Нечего и говорить, что маленькая и простенькая Эмма Фордайсъ соглашалась безпрекословно со всми его мнніями: она питала въ душ несомннное и глубочайшее убжденіе, что женихъ ея — непогршительный образецъ совершеннйшаго мужчины, какой только можетъ быть въ подсолнечномъ мір. Безполезно ей было бы внушать нравоученіе, что ‘жены должны покоряться своимъ мужьямъ.’ Эмма была кроткою и послушною дочерью въ-отношеніи къ своему любящему отцу и готовилась быть послушною женою въ-отношеніи къ любимцу своего сердца. Въ простот сердечной она думала, что есть какая-то особенная торжественная величавость въ суровомъ обхожденіи Годфри, и на этомъ основаніи, она нисколько не жалла, что ей скоро будетъ надобно разстаться съ родительскимъ домомъ. Слабыя натуры уважаютъ даже гордые и надутые характеры: контрастъ, всегда поражаетъ ихъ, какъ неоспоримое доказательство превосходства.
Давидъ Стюартъ приходилъ почти въ постоянное столкновеніе съ чопорнымъ сыномъ вдовы сэра Джона Рэймонда. Руководимый совершеннйшимъ тактомъ и природною кротостью характера, онъ всми силами старался дйствовать такъ, чтобы ничмъ не нанести оскорбленія слабой и безпомощной леди Рэймондъ, на лиц которой вдругъ, посл возвращенія моряка, начала появляться непривычная улыбка, а между-тмъ, его миролюбіе и деликатность постоянно боролись въ его сердц съ положеніемъ, въ которомъ онъ внезапно очутился. Годфри былъ повидимому непріятно-изумленъ, что Давидъ Стюартъ основалъ свое мстопребываніе въ Аспендэйл. Онъ разспрашивалъ о длахъ сэра Джона такимъ тономъ, какъ-будто секретарь его былъ только временно назначенъ для приведенія въ порядокъ обстоятельствъ леди Рэймондъ. Разспросамъ, обыкновенно, предшествовало такое вступленіе:
‘Считая непремнною обязанностью давать своей матери полезные совты относительно ея будущихъ плановъ, я долженъ знать, милостивый государь…’ и проч.
Онъ вмшивался во все, что устроивали, или, предполагалось устроить для маленькой Элеоноры. Ему смшною и нелпою казалась мысль, что мужчина воспитываетъ двочку, и онъ вызывался назначить для нея въ гувернантки сестру одного изъ мичмановъ на его корабл. Везд и во всемъ находилъ онъ грубыя ошибки, доказывалъ, обличалъ, запрещалъ, укорялъ. Онъ бранилъ маленькую Элеонору безпрестанно: то была она слишкомъ-застнчива, то черезчуръ дерзка, то необыкновенно-лнива, то ужь слишкомъ-хлопотлива. Однажды онъ разбранилъ ее до слезъ за то, что двочка не поняла какой-то ученой цитаты, и два раза онъ жестоко порицалъ ее за какую-то невольную ошибку. Давидъ Стюартъ увидлъ очень-ясно, что сынъ леди Рэймондъ былъ просто несносный и заносчивый мальчишка, съ которымъ нтъ никакихъ средствъ ужиться порядочному человку. Леди Рэймондъ, къ-несчастью, увидла еще ясне, что малютка, дочь ея, отбивается отъ рукъ, и что для нея дйствительно необходима самая строгая гувернантка.
Къ-счастію, однакожь, свадебныя хлопоты пріостановили на-время вс эти диктаторскія выходки Годфри и обратили его мысли на одинъ вожделнный предметъ. Великодушное завщаніе сэра Джона Рэймонда доставило ему средства выполнить свои обязательства въ-отношеніи къ Эмм Фордайсъ гораздо-скоре, чмъ онъ надялся, и молодой суровый морякъ былъ очень-счастливъ, такъ же, какъ леди Рэймондъ, и такъ же, разумется, какъ Эмма.
Случилось такъ, что маленькая Элеонора въ это время заболла горячкой. Давидъ Стюартъ думалъ, что она простудилась на балу, въ день свадьбы. Годфри Марсденъ былъ того мннія, что она разстроила здоровье въ тотъ самый день, когда посщала какія-то бдныя хижины по сосдству. Онъ вооружился противъ этихъ визитовъ, утверждая, что отъ нихъ не можетъ быть никакой пользы даже самымъ бднякамъ, которые, въ такомъ случа, привыкаютъ надяться на слишкомъ-неврную помощь отъ богатыхъ сосдей.
— Но богатые сосди должны же, такъ или иначе, помогать неимущимъ ближнимъ, возразилъ Давидъ Стюартъ:— ихъ надежда, о которой вы говорите, служитъ звномъ соединенія между высшими и низшими классами.
— А я скажу вамъ, милостивый государь, что съ такими мнніями вы разрушаете всякую промышленость и ту честную независимость, которою бдный человкъ могъ бы наслаждаться безъ этого мнимаго содйствія богачей, отвчалъ суровый Годфри.
— Хорошо говорить о независимости бднаго человка, любезный мистеръ Марсденъ, но я желалъ бы знать, въ какой степени могутъ наслаждаться этою независимостью даже самые богатые люди. И кто изъ насъ можетъ сказать о себ, что онъ не будетъ когда-нибудь нуждаться въ помощи ближнихъ?
— Я первый скажу, и докажу вамъ это самымъ дломъ.
— Увидимъ. Но я говорю не о денежной помощи. Легко станется, что ни вы, ни я не станемъ просить денегъ у сосда. Что жь касается до утшительнаго слова, до полезнаго совта…
— Тотъ слишкомь-жалокъ, кто не можетъ обойдтись безъ такихъ совтовъ, круто прервалъ Годфри Марсденъ.— Ваша мораль, вредная въ своемъ основаніи, содйствуетъ только къ униженію человческой натуры. Скоро вы вскружите слабую голову моей сестры этими дикими понятіями ложной филантропіи. Какое ей дло до всхъ этихъ аспендэйльскихъ бдняковъ?
Давидъ Стюартъ улыбнулся и вздохнулъ. Онъ думалъ въ это время, что вся судьба Годфри Марсдена постоянно зависла отъ великодушной помощи его отчима, и что ему бы не сдлать ни одного шага въ жизни безъ могущественнаго содйствія сэра Джона. Посл короткой паузы, онъ отвчалъ спокойнымъ тономъ:
— Я учу вашу сестрицу обязанностямъ, какъ понимаю ихъ самъ и какъ понимаетъ ихъ мистеръ Фордайсъ. Я учу ее длать столько разумнаго добра въ своемъ кругу, сколько отъ нея зависть можетъ. Немного каждый изъ насъ успваетъ въ этомъ отношеніи, но еслибъ вс мы добросовстно исполняли свой долгъ, тогда безвыходный мракъ, тяготющій надъ нами, исчезъ бы самъ-собою и мы перестали бы бродить ощупью на поприщ житейскихъ отношеній. Элеонора живетъ теперь въ Аспендэйл, но гд бы ни привелось ей жить, благодтельствовать ближнимъ — ея первый долгъ. Вотъ моя мораль, милостивый государь, также какъ и мораль мистера Фордайса.
— Но мистеръ Фордайсъ — пасторъ нашего прихода и онъ долженъ, по прямому смыслу своихъ обязанностей, навщать бдныхъ и больныхъ. Элеонор нтъ до нихъ никакого дла.
— Не-уже-ли вы серьёзно думаете, что одинъ только приходскій пасторъ обязанъ имть личныя сношенія съ бдными людьми? фи! сказалъ Давидъ Стюартъ нетерпливымъ тономъ, машинально перелистывая книгу.
— Я думаю, отвчалъ Годфри:— что Элеонора, но вашей милости, схватила скарлатину, которая могла заразить и другихъ.
Элеонора дйствительно лежала въ горячк, хотя докторъ объявилъ, что то была нервная болзнь, нисколько незаразительная.
Давидъ Стюартъ, постоянно слдившій за развитіемъ прекрасныхъ свойствъ своей воспитанницы въ ея здоровомъ состояніи, обогатился теперь новыми опытами (а такіе опыты не забываются никогда), наблюдая возвышенную, трогательную красоту сценъ умиравшей малютки. Онъ былъ свидтелемъ ея безграничной набожности, ея терпнія подъ гнетомъ физическихъ страданій, ея нжнаго прощанья со всми друзьями на земл, ея увренности, что она встртится съ ними на небесяхъ, и слышалъ онъ ея простыя, пламенныя, краснорчивыя молитвы за себя и за всхъ. Кто въ-состояніи забыть эти сцены? Кто не вспомнитъ при этомъ божественное изреченіе о дтяхъ, что ангелы ихъ постоянно созерцаютъ лицо всемогущаго Отца на небесахъ?
Богу угодно было пощадить жизнь малютки. Когда она лежала на болзненномъ одр, Давидъ Стюартъ бодрствовалъ и молился весь день и всю ночь. Впродолженіе десяти сутокъ горячечнаго бреда, сопровождавшагося крайнимъ истощеніемъ силъ, онъ ни на одну минуту не оставлялъ своей маленькой воспитанницы. Онъ писалъ ободрительныя слова ея устрашенной матери, и записки его, посл предварительной окурки, переходили изъ одной комнаты въ другую, пока, наконецъ, Годфри не вручалъ ихъ леди Рэймондъ. Угрюмый морякъ, несмотря на успокоительное мнніе доктора, положительно былъ убжденъ въ заразительности болзни, и на этомъ основаніи въ дом леди Рэймондъ учрежденъ былъ строжайшій карантинъ. Между-тмъ опекунъ Элеоноры почти вовсе не дотрогивался до пищи. Онъ самъ изумлялся свой тоск и душевнымъ страданіямъ при мысли о возможной смерти этого чуднаго ребенка. Нo Элеонора не умерла. Она выздоровла и сказала ему:
— Я никогда не буду смотрть безъ особеннаго участія на пишущихъ людей: скрипъ пера по бумаг наполняетъ мою душу несказаннымъ удовольствіемъ. Когда я была слишкомъ-слаба и не могла ни говорить, ни открывать своихъ глазъ, я слышала, какъ вы писали: это наводило меня на мысль, что въ комнат есть существо, которое любитъ меня и заботится обо мн. Милый опекунъ, когда голова моя была разстроена, мн казалось, что вы, мой добрый аигелъ, записываете въ книгу все, чмъ я могла оскорбить милосердаго Бога, и что тогда вы молились, чтобъ Онъ не вмнилъ мн этихъ оскорбленій, вольныхъ и невольныхъ. То былъ бредъ, конечно, но вы дйствительно молились за меня очень-часто: я видла даже, какъ вы стояли на колняхъ съ поднятыми руками. О, какъ я рада своему выздоровленію! Молитесь за меня теперь, чтобъ я могла сдлать доброе употребленіе изъ своей жизни.
Съ радостными слезами Давидъ сталъ на колни и прочелъ молитву. Блдное дитя повторило за нимъ: ‘аминь!’
Въ тотъ день онъ обдалъ внизу съ прочими членами фамиліи. Вс видли за столомъ, какъ онъ казался слабымъ, утомленнымъ и въ то же время счастливымъ. Продолжительныя бодрствованія и счастливый успхъ ихъ явственно отпечатлвались на его лиц. Годфри Марсденъ сказалъ:
— Ну, мистеръ Стюартъ, надюсь, что этотъ урокъ вразумитъ васъ на будущее время. Вы не станете таскать съ собой Элеонору во вс эти заразительныя мста. Шутка ли? вы едва не поразили мать мою смертельнымъ ударомъ!
Давидъ Стюартъ былъ человкъ, а не ангелъ, какъ говорила въ бреду Элеонора, и эта рчь разсердила его не на шутку. Притомъ, онъ былъ чрезвычайно-утомленъ, а извстно, что усталось всего легче располагаетъ насъ къ раздражительности. Онъ не врилъ, что Элеонора могла заразиться въ этихъ бдныхъ хижинахъ, и былъ внутренно убжденъ, что никто, кром его, не принималъ искренняго, жаркаго участія въ плачевномъ положеніи страждущаго дитяти. Онъ отвчалъ коротко и сухо, что онъ уже объяснилъ свое мнніе на этотъ счетъ, и что случившіяся обстоятельства нисколько не измняютъ его мыслей.
— Въ такомъ случа позвольте вамъ замтить, сказалъ Годфри:— что мать моя должна сама руководить Элеонору. Нелпо воспитывать ее такимъ-образомъ… весьма-нелпо!
— Мистеръ Марсденъ, сказалъ Давидъ Стюартъ: — я буду учить Элеонору всему, что, по моему мннію, окажется сообразнымъ съ требованіями просвщенной филантропіи… Элеонора не должна оставаться хладнокровною къ страданіямъ ближнихъ потому только, что нелпыя правила политической экономіи разглагольствуютъ о какой-то фантастической независимости бдныхъ людей.
— Стало-быть, вы хотите окончательно привить къ ней съумасбродную мораль? возразилъ съ горячностью Годфри Марсденъ.— Но поймите, милостивый государь, что Элеонор не измнить настоящаго положенія вещей. Бдность — зло необходимое и неизбжное по всякомъ обществ. Еслибъ я былъ руководителемъ Элеоноры…
Давидъ Стюартъ вышелъ изъ терпнія.
— Молодой человкъ, сказалъ онъ раздражительнымъ тономъ изумленному лейтенанту: — я ужь слишкомъ-много терплъ отъ васъ, боле чмъ позволяетъ благоразуміе. Поймите, въ свою очередь, разъ навсегда, что не васъ, а меня сэръ Джонъ Рэймондъ оставилъ опекуномъ своей дочери. Вы забываетесь.
Такая выходка, сопровождаемая грознымъ жестомъ и сверкавшимъ взоромъ, разразилась надъ всми электрическимъ ударомъ. Леди Рэймондъ залилась слезами. Эмма широко отворила свои глупые глаза и казалась совершенно-отуманенною.
— Извините меня, сказалъ Давидъ Стюартъ: — и очень жалю, что потревожилъ леди Рэймондъ.
И затмъ онъ вышелъ изъ столовой.
— Ахъ, Боже мой! думалъ онъ, медленно взбираясь наверхъ по лстничнымъ ступенямъ и отворяя комнату Элеоноры.— Возможно ли, чтобъ я, который, за часъ передъ этимъ молился въ обществ этой малютки, поссорился изъ-за нея такимъ унизительнымъ образомъ? Какъ это могло статься что я, готовившійся противостоять всмъ искушеніямъ жизни, не могъ одержать легкой побды надъ мгновенной вспышкой безразсуднаго гнва? Что бъ подумала бдная мать моя объ этой сцен?
Въ натур Давида Стюарта было много свойствъ, полученныхъ имъ отъ матери, но и отцовская кровь текла также въ его жилахъ. Онъ владлъ въ значительной степени тою неослабною энергіей, которая столько лтъ помогала госпож Стюартъ противостоять быстрому потоку разоренія и гибели, но не было въ немъ ея терпливаго самоотверженія и стойкости въ предпринятыхъ намреніяхъ. Ея восторженность, нжность, симпатія и любовь къ ближнимъ достались ему въ наслдство, но въ то же время онъ не получилъ той власти надъ собою, которою всегда отличалась мистриссъ Стюартъ изъ Донлиса. Угрызеніе совсти и раскаяніе всегда мучили его посл какого-нибудь проступка, но въ то же время никакъ нельзя было поручиться, что онъ и впередъ не впадетъ въ ту же самую ошибку. Онъ былъ подобенъ прекрасному кораблю, снабженному мачтами, парусами, канатами, рулемъ, но лишенному только якорей на случай волненія и бури.

ГЛАВА VII.
Столкновеніе интересовъ.

Такимъ-образомъ, взаимная непріязнь, повидимому, навсегда водворилась между Годфри Марсденомъ и Давидомъ Стюартомъ. Молодой морякъ всегда былъ гордъ, повелителенъ, надутъ и во всхъ этихъ отношеніяхъ быль совершенно-противоположенъ своему сопернику, отличавшемуся простотою обхожденія и чрезвычайною мягкостью характера. Давидъ Стюартъ любилъ говорить съ благодарностью о великихъ добродтеляхъ сэра Джона Рэймонда, и тмъ боле досадовалъ, что капитанъ Марсденъ вздумалъ вмшиваться въ его опеку надъ Элеонорой Рэймондъ: такое вмшательство казалось ему въ высшей степени дерзкимъ и наглымъ. Годфри, напротивъ, съ досадою видлъ, что мать его значить мене нуля въ ея собственномъ дом и что настоящимъ хозяиномъ Аспендэйля очутился отставной секретарь сэра Джона. Онъ мало сохранилъ воспоминаній о своемъ отчим и никогда не чувствовалъ къ нему дтской привязанности.
Лейтенантъ Марсденъ выбралъ, правда, родъ занятій по указанію своего отчима, и полюбилъ морскую службу, но мальчикъ, котораго посылаютъ на море по поводу второго брака его матери, всегда будетъ соединять въ своей голов эти два событія, какъ зависящія одно отъ другаго. Благодаря этимъ событіямъ, онъ никогда почти не видалъ родительскаго дома и провелъ лучшіе годы юности между грубыми людьми. Его характеръ, крутой и повелительный отъ природы, развился во всей полнот. Нжная привязанность къ матери была единственнымъ чувствомъ, которое еще уцлло въ его сердц. Даже выборъ жены для него почти исключительно завислъ отъ того, что простенькая Эмма, какъ постоянная гостья въ Аспендэйл, была фавориткою леди Рэймондъ. На тотъ пунктъ завщанія, которымъ отказывалась ему значительная сумма денегъ, онъ смотрлъ единственно какъ на желаніе сэра Джона доставить удовольствіе его матери и, поэтому, онъ не чувствовалъ къ нему особенной благодарности. Душевная скорбь слабой вдовы огорчала въ нкоторой степени и его самого, но смерть отчима сама-по-себ не производила на него болзненнаго впечатлнія.
Годфри инстинктивно понималъ, что леди Рэймондъ никогда не любила его собственнаго отца въ такой степени, какъ она любила сэра Джона Рэймонда, но видлъ онъ и то, что теперь самъ онъ былъ единственнымъ предметомъ ея пламенной любви. Для него было ясно, какъ день, что ея привязанность къ маленькой дочери была слишкомъ-слаба въ сравненіи съ тою, какую она питала къ нему самому. Леди Рэймондъ была пассивно-нжна и добра къ Элеонор, потому-что, по своей природ, она была пассивно-нжна и добра ко всмъ вообще, безъ изъятія, но она любила малютку мене, чмъ память младенца-мальчика, зарытаго въ индійской могил, и мене въ тысячу разъ, чмъ суроваго сына, родившагося отъ ея перваго суроваго и жестокаго супруга. Есть женщины, неспособныя любить своихъ дочерей, точно также, какъ есть мужчины, которые не могутъ любить своихъ сыновей въ такой степени, какъ дочерей. Предоставляется философамъ объяснить этотъ феноменъ. Впрочемъ, и то сказать, контрасты и противорчія въ человческомъ сердц — самое обыкновенное явленіе. Въ настоящемъ случа, слабая женщина гордилась тмъ, что она иметъ счастіе быть матерью Годфри Марсдена, и въ то же время она вовсе не видла никакого счастья быть матерью Элеоноры. Каково бы ни было отвращеніе между ея сыномъ и отставнымъ секретаремъ сэра Джона, леди Рэймондъ не боялась никакихъ дурныхъ послдствій для своей дочери и смотрла сквозь пальцы на враждебныя отношенія молодыхъ людей. Разъ навсегда, со слезами на глазахъ, она объяснила сыну, что во всемъ сама была виновата. Годфри понялъ, что леди Рэймондъ сама предложила опекуну Элеоноры остаться въ Аспендэйл затмъ, какъ она выразилась, чтобъ ‘сложить съ своихъ рукъ всю страшную отвтственность’. Длать было нечего. Капитанъ Марсденъ ршился не противорчить странному ходу обстоятельствъ и старался повозможности сойдтись на короткую ногу съ мистеромъ Стюартомъ.
Такъ прошелъ съ небольшимъ годъ. Столкновенія между соперниками становились рже и рже, и посторонній наблюдатель могъ бы подумать, что между ними утвердились дружескія сношенія. Дло въ томъ, что Давидъ Стюартъ, помня наставленія матери, строго наблюдалъ за собою, и дйствительно старался полюбить Годфри, который, въ свою очередь, началъ обращаться съ нимъ благосклонно.
Между-тмъ лейтенантъ Марсденъ началъ скучать праздною жизнью и представлялъ себ съ удовлетворительною ясностью, что онъ ужь слишкомъ засидлся на берегу. Привычка, говорятъ, вторая природа, и второю природою Годфри Марсдена была жизнь на мор, посреди волнъ и втровъ, сопровождавшихъ опасныя путешествія по безбрежной пустын океана. Онъ ршился хать прежде даже, чмъ получилъ назначеніе на другой корабль. Онъ оставилъ простенькой Эмм невинное занятіе — ухаживать за новорожденнымъ мальчикомъ, и она принялась выполнять эту материнскую обязанность съ полнымъ усердіемъ и ревностью, къ какой только была способна.
Эмма любила своего суроваго супруга и заплакала горько при мысли о близкой разлук. Но когда Годфри объяснилъ ей, что плакать глупо и стыдно, она поспшила осушить свои слёзы, и только невинный младенецъ былъ свидтелемъ, какъ мать его еще разъ заплакала украдкой, проводивъ окончательно своего мужа за ворота парка, гд дожидался его портсмутскій дилижансъ, готовый къ отъзду.
Давидъ Стюартъ почувствовалъ, что гора свалилась съ его плечъ, какъ-скоро не стало въ дом Годфри Марсдена. Элеонора также радовалась отъзду брата, хотя Годфри въ послднее время ужь не слишкомъ докучалъ ей, потому-что вниманіе его развлечено было интереснымъ положеніемъ молодой жены и разными проектами по хозяйственной части.
Между-тмъ связь, соединявшая опекуна съ его воспитанницей, становилась тсне-и-тсне. Усиленныя кабинетныя занятія, прогулки, верховая зда и постоянныя посщенія бдныхъ наполняли ихъ счастливые дни. Элеонора находила невыразимое наслажденіе сидть и слушать Давида Стюарта, когда онъ читалъ бднымъ людямъ Священное Писаніе. Его благосклонные, терпливые отвты, простыя краснорчивыя объясненія и, вообще, его метода обхожденія съ ближними приводили ее въ восторгъ. Мистеръ Стюартъ дйствительно владлъ замчательнымъ талантомъ утшать несчастныхъ страдальцевъ, которые, бывъ лишены друзей и книгъ, нердко лежали по цлымъ днямъ въ болзненномъ томленіи, безсмысленно глядя на сырыя стны своихъ хижинъ. Съ такимъ же удовольствіемъ Элеонора, въ обществ своего опекуна, здила по крутымъ горамъ и въ тнистыхъ рощахъ: Давидъ купилъ для нея прекрасную верховую лошадку, вызженную нарочно для такихъ прогулокъ. По вечерамъ, заключавшимъ знойный день, они отправлялись обыкновенно къ ревущему Линну и бесдовали тамъ о разныхъ поучительныхъ предметахъ между скалами, обросшими мохомъ. Они вмст ухаживали за цвтами изъ индійскихъ сменъ и наблюдали ихъ странный тропическій блескъ, пробивавшійся изъ стнъ оранжереи. Въ зимніе вечера они занимались музыкой, рисовали или читали вслухъ любимыя книги. Элеонора блаженствовала.
Дни проходили за днями, мсяцы за мсяцами, Элеонор исполнилось наконецъ пятнадцать лтъ, а у нея все-еще не было гувернантки!
Давидъ Стюартъ начиналъ гордиться счастливымъ результатомъ своихъ первыхъ опытовъ въ воспитаніи двицы. Результатъ дйствительно былъ блистательный. Элеонора оказалась столько чувствительною и образованною, какъ только можно было требовать, надяться и ожидать: въ качеств жены, она могла быть очаровательною подругой для самаго взыскательнаго мужа, въ качеств дочери, она могла служить источникомъ неисчерпаемыхъ наслажденій для матери и отца. Леди Рэймондъ была въ восторг и отъ нея и отъ опекуна. Душевныя скорби ея совсмъ исчезли, и маленькій семейный кружокъ наслаждался совершеннйшимъ комфортомъ, какой только возможенъ въ маленькомъ семейномъ кружку.
Около этого времени было напечатано въ газетахъ извстіе о смерти одного вовсе незначительнаго лица, которое, однакожь, имло, или могло имть вліяніе на судьбу Давида Стюарта, по-тому-что онъ затрепеталъ, прочитавъ это извстіе. Затрепетала и Элеонора, собственно, впрочемъ, изъ подражанія. Умеръ нкто, мистеръ Питеръ Кристисонъ, адвокатъ, изъ Эдинбурга. Это былъ послдній остававшійся въ живыхъ коммиссіонеръ (trustee) по шотландскимъ имніямъ, и онъ-то былъ владльцемъ значительной части собственности, принадлежавшей покойному мистеру Стюарту изъ Донлиса. Недаромъ шотландское коммиссіонерство считается разорительнымъ для тхъ, кто поставленъ въ зависимости отъ него. Шотландскіе адвокаты и коммиссіонеры наживаютъ иногда огромные капиталы, и притомъ въ самое короткое время. Что касается до мистера Кристисона, онъ богатлъ постепенно, по-мр-того, какъ бднли лица, вврившія ему свои хозяйственныя дла. Можно было даже подумать, неопасалсь упрековъ въ подозрительности, что мистеръ Кристисонъ именно богатлъ насчетъ особь, которыхъ интересамъ онъ обязанъ былъ служить по долгу совсти и чести.
Прекрасная и несчастная мистриссъ Стюартъ изъ Донлиса, пересматривая однажды представленные ей финансовые счеты (которыми супругъ ей никогда не занимался), замтила этому джентльмену:
— Тутъ что-нибудь да не такъ, мистеръ Кристисонъ. И должна предположить гд-нибудь или большую безпечность, или ршительный обманъ.
— Э, номилуйте, мистриссъ Стюартъ! Безпечность, можетъ-статься, но не-уже-ли вы думаете…
— Все-равно. Безпечность въ дловомъ человк равняется совершенному обману, замтила леди.
Этого замчанія никогда не забывали.
Какъ шли деньги и куда тратились, въ-точности никто не зналъ. Мистеръ Стюартъ держалъ открытый домъ и не держалъ никакихъ счетовъ. Онъ любилъ путешествія, картины, скальольскій мраморъ, статуи, все любилъ, что отличалось непомрной дороговизной, и перевозъ чего удвоивалъ цнность купленной вещи. На этомъ основаніи, у него только было и дла, что покупать да перевозить. Зато и жилъ онъ на-славу, и всмъ было извстно, что мистеръ Стюартъ изъ Донлиса не отказываетъ себ ни въ чемъ. Онъ составилъ планъ новой великолпной оранжереи въ ту пору, когда едва могъ платить жалованье садовнику, и поставилъ на лужайк передъ домомъ превосходныя античныя статуи, съ драпировкой и безъ драпировки, долго спустя посл-того, какъ пересталъ платить своему портному. Счеты портнаго и садовника время-отъ-времени запутывались и становились многочисленне, но наконецъ мистеръ Стюартъ не хотлъ поврять ршительно никакихъ счетовъ.
— Мы разорились, мой другъ, и это ужь дло ршеное, сказалъ онъ своей супруг.— Удемъ отсюда въ Палермо: гд ни жить, только бы жить. Въ Сициліи превосходный климатъ.
Читатели, конечно, не ожидаютъ отъ меня, чтобъ я въ-точности описала положеніе длъ мистера Стюарта: онъ и самъ никогда не зналъ ихъ въ-точности. Но дло въ томъ, что Донлисъ былъ наконецъ проданъ и это имніе перешло въ законную собственность адвоката мистера Стюарта.
Такова исторія многихъ шотландскихъ имній.
Мистеръ Стюартъ умеръ и ничего не оставилъ своему сыну. Мистеръ Питеръ Кристисонъ умеръ и оставилъ Донлисъ своей вдов. И теперь мистриссъ Питеръ вздумала снова продавать Донлисъ: ей казалось, что жить въ Эдинбург не такъ будетъ скучно, какъ въ этомъ волшебномъ убжищ, гд опекунъ Элеоноры провелъ свое дтство. Давидъ готовъ былъ благодарить вдову отъ всего сердца, что она ршилась сбыть съ рукъ его родовое имніе, но кром денегъ, отказанныхъ ему покойнымъ генераломъ, у него не было и шести пенсовъ своей собственности, между-тмъ, какъ Донлисъ стоилъ по-крайней-мр вчетверо больше противъ суммы, доставшейся ему по духовному завщанію сэра Джона.
— О, еслибъ еще разъ взглянуть мн на вс эти мста! сказалъ онъ Элеонор.— Я бы съ радостью согласился умереть черезъ недлю посл пріобртеніи Донлиса! Родина везд родина, это правда, но поврьте мн, въ этой дикой красот горныхъ пространствъ заключается какая-то особенная, неизъяснимая прелесть, которая возвышаетъ любовь къ родин на степень сильнйшей страсти. Знаете ли, какъ любятъ родину Швейцарцы? Вы помните, вроятно, тотъ фактъ, что, при движеніяхъ союзныхъ войскъ, полковымъ музыкантамъ запрещено было играть горныя псни шотландскихъ пастуховъ по тому поводу, что эта мелодія пробуждала слишкомъ-сильныя и живыя воспоминанія въ сердцахъ солдатъ, такъ-что нердко они впадали въ жестокую горячку, дезертировали, даже умирали. По такому же поводу однажды и въ американской арміи запрещено было полковому оркестру играть псню: ‘Прощай Лохаберъ!’ Я понимаю это. Не могу описать вамъ характеръ ощущеній, волнующихъ мою грудь при одной мысли о Донлис. Въ Индіи особенно, въ этомъ ужасномъ климат, подъ вліяніемъ жгучаго солнца, я иногда до такой степени задумывался объ этихъ родныхъ озерахъ и зеленыхъ холмахъ, что меня можно было принять за сумасшедшаго.
— Но вы можете слова пріобрсть Донлисъ, отвчала Элеонора съ успокоительною нжностью.— Припомните лорла Клайва: вс его мечты на этотъ счетъ осуществились въ самыхъ громадныхъ размрахъ. Да и много такихъ случаевъ. Вообще мы не знаемъ, что будетъ съ нами впереди.
И Элеонора задумала въ своемъ сердц великій планъ — купить Донлисъ и подарить его своему опекуну, разумется, тогда, когда она достигнетъ совершеннолтія въ качеств наслдницы сэра Джона. Въ голов ея возникали весьма-сбивчивыя и неопредленныя понятія относительно цнности такого великолпнаго подарка, но она знала, что духовное завщаніе длаетъ ее владтельницею огромнаго имнія. Тревожимая невиннымъ страхомъ, чтобъ опекунъ не угадалъ направленія ея мыслей, она всячески уклонялась отъ вопросовъ, которые могли бы навести его на эту догадку. Зато она мечтала день и ночь о мст, котораго никогда не видла, и рисовала все, что, по разсказамъ Стюарта, могло имть какое-нибудь отношеніе къ Донлису. Карандашъ съ нкотораго времени не выходилъ изъ ея рукъ. Лучшіе изъ этихъ рисунковъ она вставляла въ рамку и вшала на стн, такъ-что посторонній наблюдатель, войдя въ комнату миссъ Рэймондъ, безъ труда бы догадался, что она всю свою жизнь провела въ Шотландіи, между зелеными холмами и вковыми утесами, обросшими мохомъ.

ГЛАВА VIII.
Опекунъ Элеоноры отлучается.

Мечты ли, пробужденныя внезапною кончиною мистера Питера Кристисона, или другія обстоятельства были причиною, только Давидъ Стюартъ сдлался грустенъ, безпокоенъ и задумчивъ. Онъ отлучался теперь по дламъ гораздо-чаще, чмъ прежде, и притомъ, на боле-продолжительные сроки. Наконецъ, однажды онъ простился съ Элеонорой надолго, быть-можетъ, на цлый мсяцъ, сказалъ онъ.
— Вы ужь начинаете лниться, любезный опекунъ, сказала она полугрустнымъ, полушутливымъ тономъ: — безъ вашего надзора, я могу легко позабыть все, чему училась.
Давидъ взглянулъ на нее, и вздохнулъ.
— Но вдь вамъ надобно же отвыкать отъ меня, Элеонора. Вы знаете, что когда вамъ исполнится двадцать-одинъ годъ, или даже раньше, если вы выйдете замужъ съ моего согласія, моя опека кончится. Нельзя же намъ всегда жить вмст, хотя бы я очень желалъ, чтобъ это было возможно.
Эти слова произвели ужасное впечатлніе на Элеонору, и она уже ни на минуту не могла выбросить ихъ изъ своей головы. Въ ушахъ ея вчно раздавалось одно и то же эхо: ‘нельзя же намъ жить вмст’.
Она заплакала, когда ухалъ опекунъ, и пошла гулять въ садъ по известковой алле. Въ душ ея возникло множество мечтаній, полуотрадныхъ, полугрустныхъ. Она живо припомнила старинные дни, когда была она еще маленькой двочкой: она видла теперь умственнымъ взоромъ, какъ эта двочка бродитъ одиноко безъ всякой дли, какъ она, грустная и задумчивая, глядитъ на подсолнечники, гоняется за бабочками, прислушивается къ пснямъ веселыхъ птичекъ, порхающихъ надъ ея головой и томится сожалніемъ, что не съ кмъ ей ни поговорить, ни погулять. Затмъ пришли ей на память первыя веселыя прогулки въ обществ опекуна. Вотъ онъ объясняетъ ей характеристическія свойства такого-то дерева, цвтка, улыбается надъ ея забавными отвтами, и хочетъ знать, что она думаетъ и какъ понимаетъ вещи. Вотъ онъ углубился въ чтеніе какой-то книги и не замчаетъ, какъ малютка, притаивъ дыханіе, проходитъ мимо безъ малйшаго шума. Сцена перемняется, и Элеонора видитъ, какъ мистеръ Стюартъ, утомленный своими занятіями, ждетъ ее на конц аллеи, и какъ потомъ они идутъ черезъ лсъ къ утесамъ ревущаго Линна: высокая худощавая фигура мистера Стюарта виднется подъ сводами густыхъ втвей, въ рукахъ его полузакрытая книга, онъ напрягаетъ зрніе, чтобъ явственне разглядть между цвточными куртинами блое платьице и голубой кушакъ своей маленькой воспитанницы. Затмъ представляются ея воображенію недавнія поэтическія прогулки, звуки голубей, воркующихъ въ лсу, прыжки испуганной лани въ открытомъ парк, гд они разъзжаютъ верхомъ на прекрасныхъ лошадяхъ и Давидъ Стюартъ описываетъ Донлисъ, или говоритъ о своемъ отц дрожащимъ и нершительнымъ тономъ.
О, сколько прелести, сколько очарованія заключалось для Элеоноры въ этихъ поэтическихъ прогулкахъ! Сумерки посл знойнаго дня. Уже ночь. Молодая двушка детъ молча подл своего друга и украдкой бросаетъ застнчивые взоры на его прекрасный профиль, освщаемый луною. Давидъ Стюартъ о чемъ-то задумался. Но вотъ онъ улыбается и начинаетъ разговоръ. Подвиги героевъ, древнихъ и новыхъ, опасности, путешествія, чужіе краи, суеврія, предразсудки, романы, повсти, сцены изъ дйствительной и фантастической жизни… Боже мой, о чемъ только они не говорили!
‘Ахъ, счастливая жизнь!’ думаетъ Элеонора Рэймондъ, продолжая свою одинокую прогулку, и въ душ ея начинаетъ возникать неопредленный страхъ за будущую судьбу. Мистеръ Стюартъ ухалъ… зачмъ? Она не знаетъ. Онъ намекаетъ и на будущія отлучки. Этого мало, онъ объявилъ положительно, съ какою-то ужасною увренностью, что наступитъ будто бы пора, когда присутствіе его въ Аспендейл ни для кого не будетъ необходимымъ.
Наступитъ слдовательно, должна наступить пора, когда они разстанутся, они, которые такъ долго жили въ самой тсной дружб. И какъ же иначе? Онъ не отецъ, не братъ, не родственникъ, съ которымъ, повременамъ, были бы опредлены свиданья до конца самой жизни: онъ только опекунъ ея, и какъ-скоро она достигнетъ совершеннолтія, или выйдетъ замужъ съ его согласія раньше двадцати-одного года, вліяніе его кончится навсегда. Элеонора внутренно произнесла обтъ: никогда не выходить замужъ, и сосчитала годы, остающіеся до вступленія въ совершенный возрастъ. Еще шесть лтъ — довольно времени! Но разв она не провела цлыя пять лтъ въ обществ мистера Стюарта? очень-хорошо: эти пять лтъ пролетли съ быстротою одного дня. Что жь мудренаго, если и остальныя шесть лтъ пробгутъ какъ шесть часовъ? А потомъ?— какая мрачная, скучная, пустая жизнь ожидаетъ ее впереди! Самое шумное и многочисленное общество превратится для нея въ безплодную пустыню, какъ-скоро опекунъ не будетъ длить съ нею своихъ чувствъ и мыслей? Не лучше ли умереть ей раньше совершеннолтія? Нтъ: Элеонора постарается умереть въ самый тотъ день, когда ей исполнится двадцать-одинъ годъ. И какъ будетъ плакать по ней Давидъ Стюартъ! Боже мой, какъ онъ заплачетъ! Слезы хлынули ручьемъ изъ глазъ молодой двушки, когда она вообразила неутшную печаль своего опекуна. Вотъ она ляжетъ въ могилу, а онъ — бдный Стюартъ! будетъ искать ее и не найдетъ, станетъ звать и не дозовется, будетъ читать, гулять, здить верхомъ и все-таки думать о ней, точь-вточь какъ думаетъ она. Итакъ — дло ршеное: Элеонора умретъ двадцати-одного года.
Только вотъ въ чемъ исторія: плакать и тосковать по ней Давидъ Стюартъ будетъ — въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія, но вдь надобно взять въ разсчетъ и то, что не навсегда же продолжится его печаль. Было бы притомъ жестоко съ ея стороны осуждать его на вчную скорбь. Конечно, Давидъ Стюартъ будетъ искать развлеченій, разсяній и тогда — интересно знать — кто будетъ утшать Давида Стюарта? кто замнитъ при немъ ея мсто? Ужь не возьметъ ли онъ другую двочку на воспитаніе?.. А вдь это очень можетъ быть… Элеонора задумалась, и ршила, что было бы несовсмъ-благоразумно — умереть на двадцать-первомъ году своей жизни.
И ужь, полно, нтъ ли у него и теперь какой-нибудь другой утшительницы, кром Элеоноры? Куда, спрашивается, онъ началъ безпрестанно отлучаться съ нкотораго времени? Кто родственники и пріятели у Давида Стюарта? Чмъ онъ забавляется и съ кмъ проводитъ время вдали отъ Аспендэйльскаго Парка? Объ этомъ надобно подумать да подумать.
И Элеонора думала объ этомъ съ напряженнымъ вниманіемъ днемъ и ночью, во сн и наяву. Вообще жизнь ея, въ отсутствіе Стюарта, приняла фантастическій характеръ, и она утопала въ океан мечтаній. Должно сказать откровенно, что мечты эти были повременамъ довольно-глупы, но молодая двушка не сознавала своей глупости.
Однажды Элеонора сидла за столомъ, непритрогиваясь, однакожъ, къ завтраку, который былъ поданъ. Съ нкотораго времени она кушала очень-мало, потому — что мечтательность, какъ извстно, разстраиваетъ аппетитъ. На этотъ разъ молодая двушка занималась математическими вычисленіями, самыми отвлеченными: она старалась опредлить въ-точности день и часъ, когда мистеръ Давидъ Стюартъ долженъ будетъ воротиться изъ своего загадочнаго путешествія. Старый буфетчикъ прервалъ ея размышленіе тмъ, что принесъ ей письмо. Для Элеоноры, незнакомой почти ни съ кмъ и никогда невызжавшей изъ родительскаго дома, письмо было великимъ событіемъ, и очень-естественно, что она раскраснлась отъ ожиданія и любопытства, когда взяла конвертъ. Оказалось, что писалъ къ ней опекунъ, и то было первое письмо, которое она получила отъ него. Вотъ оно:

Лондонъ. Іюня 13.

‘Милая Элеонора!

‘Сверхъ всякаго ожиданія, мое отсутствіе должно быть продолжено гораздо-доле назначеннаго мною срока. Я ду по своимъ дламъ, довольно-скучнымъ и досаднымъ, въ Шотландію, въ Эдинбургъ. Пишите ко мн время-отъ-времени, чтобъ я могъ изъ своего далека судить о вашихъ занятіяхъ и успхахъ. Продолжайте трудиться надъ нмецкими переводами: я пересмотрю ихъ немедленно по возвращеніи. Можете также заниматься и живописью, только я прошу васъ боле обращать вниманія на правила перспективы и неслишкомъ полагаться на врность своего глаза. Гиббона можете до времени оставить въ поко: легкое и бглое чтеніе не принесетъ вамъ пользы, и я думаю, одно только ваше уваженіе къ моему авторитету способно въ извстной степени приковать ваше вниманіе къ этому великому писателю. Мы станемъ читать его вмст. Несмотря ни на какія хлопоты, я буду отвчать аккуратно на вс ваши письма. Напомните обо мн леди Рэймондъ: надюсь, что она здорова. Благослови васъ Богъ.

‘Д. Стюартъ.’

Альнаскаръ, разбившій въ дребезги свой стеклянный товаръ, фантастическую основу его будущаго благосостоянія, далеко, въ первую минуту отчаянія, не могъ почувствовать такого потрясенія въ своемъ организм, какъ Элеонора Рэймондъ, когда она дочитала до конца это короткое и холодное посланіе. Оно получено было въ ту самую минуту, когда ея мечтательность и нжность были доведены до высшей степени напряженія и силы. Она чувствовала себя обиженною, оскорбленною. Ей ужь дйствительно удалось опредлить съ математическою точностью день и часъ возвращенія Давида Стюарта, и вотъ онъ извщалъ, что отсутствіе его будетъ продолжено на неопредленное время! И не было въ его письм ни одной строчки, ни одного даже слова, изъ котораго можно было бы прійдти къ заключенію, что онъ сколько-нибудь сожалетъ о разлук съ своей ученицей. Сносно ли это? Стерпимо ли? Элеонора почувствовала, что ей грубо отказываютъ въ единственной милости, на которую она разсчитывала. Ея досада разразилась тмъ, чмъ обыкновенно у молодыхъ двушекъ разражается всякое непріятное чувство: она проплакала весь этотъ день.
Время, однакожъ, не иметъ никакого уваженія къ нашимъ радостямъ и печалямъ. Оно шло, какъ всегда, съ медленною и незамтною поспшностью, неослабляя своего обычнаго хода по поводу отсутствія Давида Стюарта. Элеонора старалась наполнить свои часы усерднымъ чтеніемъ, переводами и живописью, и сверхъ-того, нашлось для нея новое, неиспытанное до той поры наслажденіе въ дятельной переписк съ отсутствующимъ опекуномъ. Она укладывала его письма въ дорогую индійскую шкатулку и перечитывала ихъ каждый день. Мало-по-малу образовалась изъ нихъ значительная коллекція, способная украсить шкатулку всякой молодой двушки. Между-тмъ прибылъ Годфри Марсденъ на радость своей матери и жены. До сестры ему не было никакого дла, а насчетъ своего маленькаго сына, онъ замтилъ, весьма-основательно, что ребенка нужно заблаговременно отъучать отъ слезъ.
Въ одинъ прекрасный вечеръ Элеонора сидла въ обществ Эммы, Годфри и своей матери. Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошелъ быстро другой давно-ожидаемый другъ. Еще быстре молодая двушка вскочила съ своего мста и съ нетерпливою радостью бросилась въ объятія опекуна. Мистеръ Стюартъ поцаловалъ ее въ щеку и сказалъ:
— Элеонора, я привезъ вамъ шотландскую собаку.
Кому не случалось иной разъ, повидимому, безъ всякаго повода и совершенно безъ основанія, чувствовать жгучее безотчетное страданіе и сильнйшую грусть, возбужденную словами, повидимому ничтожными, но произнесенными такимъ голосомъ, котораго мы забыть никогда не можемъ? Таково было странное чувство Элеоноры, когда она выслушала первыя слова своего опекуна. Въ словахъ не заключалось никакого особеннаго смысла: были они просты, ласковы и нжны, но тонъ ихъ — какая грусть, какая горечь выражалась въ тон голоса мистера Стюарта! Онъ самъ, повидимому, замтилъ произведенное впечатлніе и поспшилъ прибавить спокойнымъ тономъ:
— Собака немного-велика и слишкомъ-груба для комнатной болонки, но мой Шотландецъ добръ и благороденъ: онъ будетъ для васъ превосходнымъ товарищемъ во время вашихъ прогулокъ и верховой зды.
— Онъ будетъ моимъ опекуномъ всякій разъ, какъ вздумается вамъ ухать изъ Аспендэйля. Онъ станетъ защищать меня и беречь отъ всякихъ опасностей.
Говоря такимъ-образомъ, она съ улыбкой обратила свое лицо на мистера Стюарта. Онъ былъ блденъ и въ глазахъ его выражалась такая неподвижность, какъ-будто бы онъ ничего не слышалъ и не понималъ.
— Вы больны, милый опекунъ! робко проговорила Элеонора.— Вы очень-больны.
Давидъ Стюартъ глубоко вздохнулъ.
— Ничего, сказалъ онъ:— я только усталъ. Дв послднія ночи я провелъ безъ сна въ почтовомъ дилижанс.
Онъ отворотился отъ молодой двушки и вошелъ въ комнату, гд леди Рэймондъ сидла съ своимъ сыномъ. Она привтствовала его съ обыкновенною холодною учтивостью, такъ же, какъ и мистеръ Годфри,. Раскланявшись съ ними, онъ пошелъ въ библіотеку, Элеонора хотла-было послдовать за нимъ, но мистеръ Стюартъ, повидимому, не замчалъ ея присутствія и, войдя въ библіотеку, затворилъ за собою дверь.
Молодая двушка съ печальнымъ видомъ воротилась въ гостиную. Годфри былъ сердитъ и разсуждалъ о чемъ-то съ большимъ жаромъ.
— Поговорите теперь съ нею, сказалъ онъ, когда Элеонора вошла въ комнату.
— Милая Элеонора, вотъ Годфри и я… мы вмст съ нимъ думаемъ, что въ теб еще слишкомъ-много дтскаго для твоихъ лтъ.
— Право? Такъ Годфри это думаетъ, мама? сказала двушка съ веселымъ видомъ.— Скажите же, почему онъ такъ думаетъ и вы увидите, что я въ одну минуту выросту въ его глазахъ.
Сказавъ это, она сла подл леди Рэймондъ и поцаловала ея руку.
— Матушка и я серьёзно думаемъ, началъ Годфри суровымъ тономъ: — что твое обхожденіе съ мистеромъ Стюартомъ отзывается весьма-некстати слишкомъ-дтскою наивностью. Къ-чему теб было спшить къ нему на встрчу съ такимъ безразсуднымъ нетерпніемъ? Теб ужь пятнадцать лтъ, сестра, и двушк въ твоемъ положеніи неприлично цаловаться съ постороннимъ мужчиной, весьма-неприлично…
Здсь леди Рэймондъ отвернулась отъ дочери и бросила на сына безпокойный взглядъ.
— Надобно же ей когда-нибудь сказать объ этомъ, матушка, продолжалъ Годфри.— Ты не должна также называть его милымъ и другими въ этомъ род нжными и глупыми именами. Помни, что между господиномъ Стюартомъ и дочерью твоего отца должно быть неизмримое разстояніе.
— Ты знаешь, моя милая, замтила съ нжностью леди Рэймондъ: — ты знаешь, что твое происхожденіе и богатство даютъ теб право принадлежать современемъ къ лучшему обществу. Скоро мы должны будемъ тебя вывозить, и мы желаемъ, чтобъ ты подумала… то-есть, чтобъ ты поняла… какъ слдуетъ… Признаться, я бы этого никогда не сказала… (леди Рэймондъ запуталась и ршительно позабыла свою роль). Ну, что и говорить! мистеръ Стюартъ добрый человкъ, очень-добрый. Мы вс одолжены мистеру Стюарту, ты должна быть добра къ нему и благодарна, и если бъ, сверхъ ожиданія…
— Полноте, матушка, она сама все это знаетъ, перебилъ Годфри, — но Элеонора должна помнить, что мистеръ Стюартъ былъ не больше, какъ секретаремъ сэра Джона Рэймонда, заключилъ суровый морякъ съ повелительнымъ видомъ.
Элеонора ничего не отвчала, но черные глаза ея изъ-подъ длинныхъ и густыхъ рсницъ устремились на индійскую чернаго дерева шкатулку, гд лежало послднее письмо ея отца — это трогательное и торжественное представленіе ихъ человку, назначенному ея опекуномъ. И Годфри говоритъ объ этомъ человк, какъ-будто бы онъ былъ неболе, какъ простымъ наемнымъ писцомъ! Однакожъ, нтъ сомннія, что онъ сынъ шотландскаго аристократа, мистера Стюарта изъ Донлиса. Пусть онъ разорился, но все же въ немъ благородная кровь и наслдственныя его права не уничтожены. Онъ бденъ, это правда, но что жь изъ этого? Разв Годфри Марсденъ богатъ? И разв онъ можетъ похвастаться такимъ аристократическимъ происхождніемъ? Онъ сынъ бднаго капитана, который всею своею независимостью одолженъ великодушію ея отца! И Элеонора Рэймондъ впервые бросила гордый взглядъ на своего полу-брата. Затмъ она умственно повторила послднія трогательныя слова изъ отцовскаго письма, которое он, вмст съ матерью, такъ часто окропляли горькими и неутшными слезами:
‘Люби его, какъ брата, и научи дочь мою такъ же любить его и уважать. Никогда не забывай, что его только уши слышали благословеніе, ниспосылаемое мною на отсутствующую жену и малютку-дочь, что его рука была послдняя, которую пожималъ изгнанникъ, умирающій, по неисповдимому распоряженію Промысла, въ виду родимыхъ береговъ’.
Слезы заструились изъ глазъ Элеоноры Рэймондъ.
— Не печалься, моя милая, сказала мать.
— Скажите лучше ‘не капризничай’, перебилъ суровый Годфри.— Если Элеопора не хочетъ выслушивать замчаній отъ особъ, которыя имютъ лучшее право…
— Я буду помнить все, о чемъ вы говорили, мама: не думайте только, что я капризничаю, сказала Элеонора.
Она поцаловала щеку своей матери и выскользнула изъ комнаты.
Леди Рэймондъ, бросивъ самодовольный материнскій взглядъ на граціозный станъ молодой двушки, опрокинулась на спинку креселъ и полузакрыла глаза. Видимо, она чувствовала непомрную усталость.
— Ты видишь, какъ она чувствительна, бдное дитя! сказала она сыну посл короткой паузы.— Она запомнитъ, конечно, все, что мы говорили. Она, вдь, у меня такая послушная и понятливая: ей стоитъ только намекнуть.
— Увидимъ, отвчали Годфри очень-сухо.— Ея манеры дурны какъ-нельзя-больше. Она всегда вертится на этой низенькой кушетк, или сидитъ на трав, или стоитъ на колняхъ, когда вы разговариваете съ нею. Все это дурно, вульгарно, невжливо, несообразно съ тономъ благовоспитанной двушки. Вчера, напримръ, среди обда, за столомъ, она уронила вилку и сдлала глупое восклицаніе по поводу заходящаго солнца. Я думаю, что она будетъ сантиментальна до нелпости.
— Это пройдетъ современемъ, мой милый Годфри, сказала леди Рэймонд.— Скоро мы начнемъ вызжать къ нашимъ деревенскимъ сосдямъ, и это, надюсь, исправитъ Элеонору. Я очень-рада, что ты наконецъ съ нами. Ты присовтуешь, что нужно длать и съ чего начать. Уединенная жизнь, признаюсь, становится ужь слишкомъ скучною. Къ-тому же, въ-самомъ-дл, надобно докончить образованіе Элеоноры.

ГЛАВА IX.
Начало новой жизни.

Затрудненія, произведенныя въ душ Элеоноры замчаніями Годфри, отразились какимъ-то страннымъ способомъ и на ея опекун. Она была застнчива такъ же, какъ онъ казался застнчивымъ и грустнымъ. Труды, употребленные въ его отсутствіе на прилежное занятіе науками, повидимому, пропали даромъ: онъ слушалъ безъ вниманія, какъ она читала поитальянски, не объяснялъ ничего и не длалъ никакихъ поправокъ. Бывало, когда она входила въ библіотеку, Давидъ спокойно читалъ какого-нибудь любимаго писателя, причемъ нердко на его лиц просвчивалась самодовольная улыбка, но теперь онъ встрчалъ Элеонору съ какимъ-то страннымъ испугомъ. Скрестивъ руки на груди, мистеръ Стюартъ ходилъ по комнат взадъ и впередъ безпокойными шагами, или сидлъ задумавшись въ амбразур окна и смотрлъ на лугъ.
Отчего жь перемнился милый опекунъ? Не-уже-ли онъ сердится на Элеонору? За что же? За перемну, которая прорывалась въ ея обращеніи съ нимъ? Но онъ не могъ знать критическихъ замчаній Годфри. Не-уже-ли онъ допуститъ мысль, что Элеонора остается къ нему неблагодарною? Едва ли. Существуютъ, вроятно, другія причины, объясняющія его грусть, причины, неизвстныя Элеонор. Ея подозрнія обратились на Донлисъ и на внезапную кончину мистера Питсра Кристисона.
— Видлись вы съ какими-нибудь старыми друзьями въ Эдинбург? спросила она.
— Нтъ, Элеонора, у меня нтъ друзей. Вы знаете, что жизнь моя съ дтскихъ лтъ проведена въ чужихъ краяхъ. Немногіе изъ прежнихъ знакомыхъ моего отца захотли бы вспомнить обо мн: люди неохотно возобновляютъ связи съ потомками разорившихся фамилій. Въ Лондон я видлся съ одной знакомой леди, и говорилъ съ нею о васъ.
Знакомая леди! Говорилъ съ нею объ Элеонор!— Быть тутъ худу.
Молодая двушка принялась разсуждать, какимъ бы способомъ повести рчь такъ, чтобъ поискусне развдать, кто эта знакомая леди, молода она или стара, хороша или дурна, умна или простовата, но глубокій вздохъ изъ груди опекуна отвлекъ ее отъ этихъ размышленій. Она взглянула ему въ лицо и убдилась, по сильному выраженію грусти, что было бы некстати разговаривать теперь о возрастахъ и свойствахъ прекраснаго пола. Молча продолжали они прогулку по старымъ мстамъ черезъ ворота парка, отъ лсной проски до ревущаго Линна. Погода была замчателыхо-жаркая и душная. Они освжились только подл утесовъ, окружающихъ Линнъ. Видъ этой дикой мстности казался Элеонор восхитительнымъ.
— Какъ здсь хорошо! воскликнула молодая двушка.— Подумаешь, что спокойствіе и миръ вчно должны обитать въ этихъ мстахъ.
И черезъ ршетчатое отверстіе, образовавшееся надъ ея головой изъ легкихъ втвей, она устремила свтлый взоръ свой на голубое безоблачное небо.
Но вмсто отвта, Давидъ Стюартъ проговорилъ какую-то допотопную сентенцію, въ род того, что спокойствіе и миръ не могутъ обитать въ берлогахъ дикихъ зврей.
Послдовала продолжительная пауза. Элеонора наблюдала жужжанье шмелей надъ поверхностью черной лужи внизу. Опекунъ ея тоже смотрлъ на лужу, но глаза его ничего не выражали.
— У меня вертится на язык одинъ вопросъ, любезный опекунъ.
— Какой, если смю спросить?
— Въ чемъ собственно состоитъ мое наслдство? Буду ли я только получать годовые доходы съ своего имнія, или, напротивъ, вы предоставите мн полную волю распоряжаться имъ, какъ мн вздумается?.. То-есть я хочу звать: могу ли я употребить значительныя суммы на покупку вещей, цна которыхъ превосходить годовые проценты?
Испугъ и выраженіе изумленія со стороны опекуна нисколько не разстроили молодую двушку, ршительно-занятую проектомъ пріобртенія Донлиса. Она улыбнулась и съ шутливою настойчивостью повторила вопросъ:
— Что жь вы не отвчаете? я непремнно хочу знать, позволятъ ли мн бросить, куда вздумается, третью, напримръ, или четвертую часть моего имнія?
Изумленіе мало-по-малу стерлось съ встревоженнаго лица мистера Стюарта. Онъ улыбнулся и сказалъ:
— А интересно знать: что вы сдлаете съ такимъ огромнымъ капиталомъ? Построите итальянскій дворецъ или готическій храмъ по плану одного изъ собственныхъ вашихъ рисунковъ?
Нердко направленіе разговора измняется отъ какой-нибудь бездлицы. Этотъ намекъ на любовь Элеоноры къ архитектурной живописи и декоративному роду разстроилъ вдругъ мечтательныя идеи молодой двушки, и она отвчала веселымъ тономъ:
— Вы такъ думаете? Прекрасно. Въ такомъ случа, я надюсь, что вы позволите мн распорядиться необходимыми суммами, прежде чмъ я выйду изъ дтскихъ лтъ. Мы соорудимъ первое чудо въ свт, обставимъ его мраморными колоннами и украсимъ изящными произведеніями всхъ великихъ ваятелей, древнихъ и новйшихъ.
— На этотъ разъ однако жь, милая Элеонора, мы ограничимся постройкой воздушныхъ замковъ, и этого будетъ довольно, сказалъ онъ, улыбаясь.
Какъ бы то ни было, уныніе мистера Стюарта исчезло, и онъ съ удовольствіемъ принялся развивать любимую тэму. Элеонора еще разъ слушала его съ величайшимъ удовольствіемъ, какъ въ былое время. Мистеръ Стюартъ описывалъ ей городскую ратушу въ Брюгге и при этомъ разсказалъ ей исторію Жака, фламандскаго ювелира, уступившаго городу свой домъ для этого оригинальнаго зданія. Описывалъ замчательную церковь Сан-Миніато, во Флоренціи, которую Микель Анджело защищалъ въ качеств солдата, и гд путешественники съ особеннымъ увлеченіемъ разсматриваютъ тонкую мраморную плиту на восточной сторон, пропускающую яркій свтъ при восход солнца, между-тмъ, какъ въ остальное время дня она ничмъ не отличается отъ простой стны. Онъ говорилъ объ итальянскихъ и нмецкихъ церквахъ, индійскихъ храмахъ, турецкихъ мечетяхъ, объ Англіи и древнихъ ея соборахъ, о Вестминстерскомъ Аббатств и народныхъ легендахъ. Затмъ стали они бесдовать о Мельроз и Вальтер Скотт, но когда рчь зашла о Шотландіи и архитектурныхъ ея памятникахъ, Давидъ Стюартъ опять сдлался грустнымъ и впалъ наконецъ въ глубокое молчаніе. Элеонора прервала это молчаніе отчаяннымъ вопросомъ:
— Чего будетъ стоить Донлисъ? сказала она.
Давидъ Стюартъ обратился къ ней и повторилъ ея слова какимъ-то страннымъ, раздражительнымъ и угрюмымъ тономъ.
— Мистриссъ Кристисонъ перемнила свое намреніе относительно Донлиса. Онъ понравился ея дочери, и они остаются тамъ на житье. Донлисъ не продается.
Затмъ, посл короткаго молчанія, онъ прибавилъ съ особенною важностью:
— Не знаю, какъ это выходитъ, Элеонора, но вы повидимому ршились сегодня измучить меня до конца.
Молодая двушка взглянула на него съ величайшимъ изумленіемъ. Опекунъ ея никогда не былъ къ ней несправедливъ. Мать ея всегда была нжна, и только одинъ Годфри повременамъ обходился съ нею сурово. Она обидлась.
— Я была слишкомъ-далека отъ мысли нанести вамъ оскорбленіе, сказала она тономъ упрека.
Давидъ взялъ руку молодой двушки и поцаловалъ ее съ грустною нжностью.
— Я боленъ, сказалъ онъ: — боленъ тломъ и душою. Я страдаю. Будьте снисходительны ко мн, если даже я не заслуживаю отого.
Элеонор ничего не значило быть снисходительной, и она согласилась бы вытерпть какую угодно пытку ради своего опекуна, если бы пытка была необходима, но ей трудно было освободить свою душу отъ непріятнаго и унизительнаго сознанія странности своего положенія. Она не могла отдать себ отчета, что собственно было непріятне для нее: тотъ ли голосъ, съ какимъ Давидъ Стюартъ обвинялъ ее въ непостижимомъ намреніи измучить его до конца, или тонъ жалкой просьбы, какимъ онъ умолялъ ее о снисхожденіи. Было очевидно, что взаимное ихъ положеніе измнилось наоборотъ. Онъ былъ ея опекуномъ, покровителемъ, и власть его надъ нею утверждена покойнымъ отцомъ. Къ какой же стати онъ вздумалъ умолять Элеонору о снисхожденіи? Такая просьба казалась молодой двушк боле, чмъ странною. Однако жь она отвчала ему выраженіемъ того невиннаго состраданія, которое онъ такъ часто видлъ въ ея глазахъ въ былое время, когда она, еще ребенкомъ, слушала его безконечные разсказы о матери и о томъ, какъ онъ постепенно лишился братьевъ и сестры. Въ т дни состраданіе двочки падало на него успокоительнымъ бальзамомъ, но теперь… теперь оно леденило сердце мистера Давида Стюарта!

ГЛАВА X.
Новыя сцены.

Леди Реймондъ, несмотря на постоянное разслабленіе, физическое и умственное, предприняла и удачно выполнила нсколько визитовъ окружающимъ ея сосдямъ. Начались знакомства, приглашенія и, какъ водится, интриги. Джентльмены и леди спшили наперерывъ въ Аспендэйльскій Паркъ, чтобъ видть хорошенькую наслдницу и вдовствующую супругу генерала, о которой носились слухи, что она ведетъ затворническую жизнь, занимаясь исключительно воспитаніемъ своей единственной дочери. И тогда мистеръ Годфри Марсденъ открылъ новый недостатокъ въ Элеонор: она была, по его мннію, до крайности застнчива и робка, такъ-что вс ея движенія и манеры обличали въ ней совершеннйшее отсутствіе свтскаго образованія. Съ посторонними лицами Элеонора почти ничего не говорила, и это, въ глазахъ мистера Марсдена, казалось тмъ нелпе и смшне, что дома молодая двушка, въ обществ своего опекуна, разговаривала весело и беззаботно обо всхъ возможныхъ предметахъ, и даже обнаруживала повременамъ замчательные таланты.
Досадно было то еще, что если Элеонора заговаривалась о чемъ-нибудь въ обществ гостей, то слова ея и даже поступки всегда имли прямое или косвенное отношеніе къ ея опекуну, такъ-что мистеръ Стюартъ, безъ малйшихъ притязаній, съ своей сторомы, считался во многихъ случаяхъ главнымъ лицомъ и чуть ли не хозяиномъ въ дом леди Рэймондъ. На этомъ основаніи, прекрасный полъ счелъ необходимымъ оказывать Давиду лестное вниманіе, въ высшей степени оскорбительное для Годфри. Т, у кого были годные для женитьбы сыновья, объявили безъ всякой церемоніи свои притязанія на дружбу мистера Стюарта, такъ-какъ, безъ его согласія, Элеонора не могла выйдти замужъ. Такимъ же почти образомъ поступали и другія леди, неимвшія сыновей. Въ дом покойнаго генерала он видли, съ одной стороны, слабую и хворую вдову, робкую двушку, суроваго моряка и его простенькую жену, съ другой — прекраснаго молодаго человка, умнаго, образованнаго и ловкаго. Выборъ короткаго знакомства не представлялъ тутъ никакихъ затрудненій. Вс вообще, каждый и каждая порознь, обращались къ Давиду Стюарту, оставляя безъ всякаго вниманія Годфри Марсдена. И когда гости разъзжались, Элеонора весело начинала разговаривать съ своимъ опекуномъ, какъ-бы желая вознаградить себя за принужденное молчаніе при постороннихъ. Это было даже обидно. Годфри Марсденъ возмутился.
— Я того мннія, сказалъ онъ однажды поутру за чашкой чаю:— что хотя мистеръ Стюартъ былъ и продолжаетъ быть учителемъ Элеоноры, изъ этого, однакожъ, вовсе не слдуетъ, что онъ обязанъ быть ея безсмннымъ кавалеромъ при гостяхъ. Надюсь, вы вс понимаете, что это неприлично. Ваше здоровье, матушка, безспорно препятствуетъ вамъ принимать дятельное участіе на всхъ этихъ балахъ и вечерахъ, а жена моя еще мене создана для свтскихъ обществъ, гд, разумется, ей не слдуетъ играть какую бы то ни было роль. И полагаю, что леди Маргарета Фордайсъ, тетка Эммы, можетъ съ успхомъ довершить свтское образованіе миссъ Рэймондъ.
— Относительно этого пункта, по желанію вашей матушки, у меня уже были сношенія съ леди Мартаретой Фордайсъ, сказалъ Давидъ съ легкимъ оттнкомъ насмшки въ улыбк.— Леди Маргарета моя старинная пріятельница: я познакомился съ нею еще въ дтств. Въ послднюю поздку я видлся съ нею въ Лондон и мы говорили объ этомъ предмет. Я радъ, мистеръ Марсденъ, что на этотъ разъ мы совершенно сошлись съ вами въ своихъ намреніяхъ. Леди Маргарету съ удовольствіемъ принимаютъ и уважаютъ въ самыхъ высшихъ слояхъ аристократическаго круга, и я не сомнваюсь, что она охотно займется окончательнымъ воспитаніемъ миссъ Рэймондъ.
Неоткладывая дла, было ршено тотчасъ же отправить пригласительное посланіе къ леди Маргарет. Она отвчала, что, воротившись изъ Италіи, гд провела нсколько лтъ, она общалась эту осень и зиму посвятить визитамъ въ Шотландіи, но что, съ наступленіемъ весны, она не замедлитъ пріхать въ Аспендэйль, по-крайней-мр на мсяцъ.
Осень и зима прошли безъ особенныхъ событій. Леди Рэймондъ, возвращаясь однажды изъ гостей, получила довольно-сильный насморкъ и пролежала, по этому поводу, около двухъ недль. Давидъ Стюартъ между-тмъ часъ-отъ-часу становился скучне, задумчиве, безпокойне: такъ по-крайней-мр казалось Элеонор. Годфри Марсденъ былъ угрюмъ и молчаливъ, какъ всегда. Такимъ-образомъ вс, боле или мене, были не въ дух, когда наступилъ ожидаемый день прибытія вожделнной гостьи.
Когда, наконецъ, доложили о прізд леди Маргареты Фордайсъ и она вошла въ гостиную, ведя за руку свою маленькую дочку, восклицанія и изумленія невольно вырвались изъ груди Элеоноры. Еслибъ роза, по какому-нибудь внезапному случаю, превратилась въ леди, а бутончикъ розы — въ дочь ея, изумленіе молодой двушки и тогда бы не могло быть сильне.
— Какъ она очаровательна, великій Боже! воскликнула Элеонора, обращаясь къ опекуну.
Но мистеръ Стюартъ съ радостной улыбкой спшилъ встртить новоприбывшую гостью.
Леди Маргарета быстро и граціозно выступила впередъ. Она раскланялась съ Марсденами, представилась леди Рэймондъ и затмъ, выпустивъ руку малютки, обратилась къ Элеонор и сказала, улыбаясь:
— А вотъ это моя старшая дочь, то-есть будетъ старшею, къ вашимъ услугамъ.
Прелестная незнакомка была свтская женщина: она не сдлала восклицанія при взгляд на Элеонору, но было слишкомъ-ясно, что и она также была поражена красотою молодой двушки. Сердце Элеоноры забилось сильно и многія неясныя мысли, съ быстротою электричества, возникли въ ея голов. Довольно-странно, что Давидъ Стюартъ, разговаривая съ Элеонорой о леди Маргарет, никогда не думалъ намекнуть ей, что это — прекрасная и молодая леди. Двушка, естественнымъ образомъ, видла въ своей будущей руководительниц пожилую особу и вовсе не красавицу.
Да и какъ иначе? Руководительница Элеоноры — въ то же время тётка Годфри Марсдена. Разумется, она должна быть и стара и дурна. Въ другомъ свт воображеніе молодыхъ двушекъ не рисуетъ своихъ руководительницъ.
Но вышло напротивъ. Леди Маргарета была блистательною красавицею въ полномъ смысл слова. Этого никто и не оспоривалъ. Ея враги — впрочемъ, она не имла враговъ — были только у нея критики, боле или мене строгіе, и эти критики говорили, что лицо у леди Маргареты слишкомъ-полно и что ея брови и рсницы не отличались особенною чернью, наподобіе, напримръ, смолы или вороньяго крыла. Вс, однакожъ, видли и сознавали, что обширный умъ и проницательность явственне отпечатлвались въ чертахъ свтской красавицы, и что манеры ея были граціозны и величественны. Цвтъ лица ея былъ роскошно-розовый, руки и плеча какъ у статуи, и совершенно-правильный ростъ ея былъ одушевленъ такой удивительной экспрессіей, что мы бы угадали мысль ея, прежде чмъ она выговорила слово, точь-въ-точь какъ глухой угадываетъ слова, которыхъ не слышитъ.
Размнявшись привтствіями со всми членами маленькаго общества, леди Маргарета Фордайсъ опять обратилась къ Давиду Стюарту:
— Вотъ пакетъ отъ вашего адвоката, сказала она.— Онъ принесъ его наканун моего отъзда изъ города. Я принуждена была всю дорогу держать его въ рукахъ, потому-что вс эти дловыя бумаги, перевязанныя красными ленточками, внушаютъ къ себ особенное уваженіе. Теперь я пойду въ свою комнату и сниму эту дорожную шляпу: надобно поскоре войдти въ ваши семейныя дла.
Съ послдними словами она улыбнулась Элеонор, и он вмст вышли изъ комнаты.
Давидъ, между-тмъ, впродолженіе ихъ отсутствія, разбиралъ и читалъ бумаги своего адвоката. Элеонора впервые узнала, что Маргарета была сестра герцога Ланаркскаго, и какъ имніе герцога, называемое Ланаркской Ложей, находилось недалеко отъ Донлиса, поэтому она имла случай, еще въ дтскіе годы, сблизиться съ опекуномь миссъ Рэймондъ. Потомъ мистеръ Фордайсъ жилъ очень-долго въ Италіи, гд она опять, бывши уже замужемъ, весьма-часто встрчала мистера Стюарта.
— Мужъ мой и мистеръ Стюартъ были всегда въ самыхъ дружескихъ сношеніяхъ, заключила леди Маргарета.
Элеонора вздохнула, такъ-какъ ей казалось, что вс это обстоятельства не предвщали ничего добраго.
Пріздъ ли Маргариты былъ причиной, или пакетъ адвоката, только Давидъ Стюартъ казался обрадованнымъ въ высшей степени, и Элеонора еще никогда не видала его въ такомъ веселомъ расположеніи духа. Обдъ былъ въ этотъ вечеръ оживленъ веселостью, тоже никогда-невиданною въ Аспендэйльскомъ Парк, и леди Маргарета удивляла всхъ и каждаго своею неистощимою любезностью. Она и Давидъ Стюартъ были знакомы съ одними и тми же лицами, видли и наблюдали одни и т же предметы. Какъ очаровательно она говорила обо всемъ и обо всхъ! Какой неистощимый запасъ разностороннихъ свдній, наблюденій, остроумія обнаруживался въ быстромъ поток ея рчей! Элеонора была ослплена, поражена, отуманена — и все это казалось ей волшебнымъ сномъ. Но когда, посл обда, леди Маргарета, уступая просьб Давида, сла за фортепьяно и запла — удивленіе молодой двушки достигло самыхъ высшихъ предловъ.
Очаровательные звуки чистаго, звучнаго, могучаго голоса достигли до сокровеннйшихъ изгибовъ ея сердца. Она пла большею-частью старыя псни, но все было ново для Элеоноры. Шотландскія баллады, съ ихъ звукоподражательными октавами, веселыя неаполитанскія аріи, перемшиваемыя съ речитативомъ, заунывныя и полныя страсти германскія мелодіи Шуберта, французскіе романсы: ничто, казалось, не могло ускользнуть отъ таланта и музыкальнаго образованія леди Маргареты. Она пропла наконецъ жалобную индійскую псню, напомнивъ Давиду, какъ онъ объяснялъ ей эту мелодію, какъ они оба смялись надъ своей досадой, когда толпы позванныхъ гостей безпрестанно приходили къ нимъ въ это замчательное утро, какъ-будто нарочно длятого, чтобъ помшать ихъ интересному занятію. Потомъ она сказала Давиду, чтобъ онъ не лнился и проплъ что-нибудь самъ. И они запли вмст.
Была ли Элеонора ревнива къ этимъ новымъ талантамъ своей новой пріятельницы? Нтъ. Пусть вс леди запоютъ, какъ жаворонки: она первая обрадуется ради нихъ самихъ. И при всемъ томъ молодая двушка чувствовала мучительное стсненіе въ груди. Незнакомка знаетъ Давида съ дтскихъ лтъ, помнитъ Донлисъ и мать его, поетъ съ нимъ, раздляетъ его воспоминанія. Элеонора не могла пть. Опекунъ училъ ее музык и она быстро ознакомилась съ этимъ искусствомъ, но Давидъ Стюартъ не могъ дать голоса своей воспитанниц. Какое лишеніе, какая страшная обида природы! думала теперь Элеонора. Зачмъ небеса отказали ей въ этихъ смшанныхъ тонахъ, въ этихъ нжныхъ, продолжительныхъ, свтлыхъ и звучныхъ нотахъ, которыя, пеходя изъ человческой груди, возносятся куда-то далеко, въ міръ невдомый — гармоніи и счастья?
Уже не прежде, какъ обнаружились признаки усталости въ прекрасномъ голос Маргареты, Давидъ отворотился отъ фортепьяно и пошелъ на свое мсто. Она послдовала за нимъ и сла подл Элеоноры.
— Теперь, когда я, кажется, по всей форм вступила въ должность, сказала она веселымъ тономъ:— я начну тотчасъ же производить реформы, великія, удивительныя реформы. Разсмотримъ прежде всего костюмъ Элеоноры.
— Разв она дурно одта? На ней, кажется, прехорошенькое платье, сказалъ Давидъ, бросая нжный взглядъ на Элеонору.
— Этотъ цвтъ годится для какой-нибудь старой вдовы, но ужь никакъ нейдетъ къ молодой двушк. А это что за допотопный фасонъ? взгляните только на рукава.
— Я не знаю толку въ рукавахъ, сказалъ Давидъ, улыбаясь.
— А я знаю, и объявляю, что мн весьма-непріятно смотрть на такой рукавъ. Разногласіе въ покро платья поражаетъ меня столько же, какъ разногласіе въ музык терзаетъ ваши уши. Я терпть не могу диссонансовъ. Мн тошно становится въ обществ дурно-одтомъ, тогда-какъ я чувствую себя совершенно на своемъ мст въ хорошо-одтомъ кругу. Пусть говорятъ, сколько угодно, о тщеславіи, суетности, легкомысліи и такъ дале: поврьте мн, есть своя гармонія въ костюмахъ, дамскомъ и мужскомъ, какъ есть она во всхъ искусствахъ и наукахъ, и мы должны нэипмлть эту гармонію. Вдь для того, чтобъ одться приличію и со вкусомъ, нужно не боле времени и денегъ, какъ для того, чтобъ одться безвкусно. Элеонор не слдуетъ быть дурно одтой. Мн очень нравится проектъ объ учрежденіи Общества Любителей Изящнаго Костюма, гд разсчитываютъ давать премію за особенное искусство одваться къ лицу, и штрафовать тхъ особъ, которыя слишкомъ пренебрегаютъ своимъ туалетомъ. Это будетъ вссьма-полезнымъ учрежденіемъ.
— Очень-хорошо. Элеонора будетъ членомъ этого общества. Передаю вамъ въ этомъ отношеніи свою власть надъ нею.
— Дале — будуаръ Элеоноры. Мн показалось сначала, что я вошла въ комнату какого-нибудь холостяка: ни кисеи, ни занавсовъ, ни какихъ дамскихъ бездлокъ! Это настоящая библіотека въ миньятюр: книжные шкапы но обимъ сторонамъ камина, и въ шкапахъ такія все книги одна другой учене, столикъ для чтенія, письменный столикъ, рисовальный, конторка. На туалетномъ столик, для полнаго комплекта, недостаетъ только бритвъ и особеннаго матеріала для точенія бритвъ. Хорошъ будуаръ, нечего сказать! Меня утшили только слабые, истинно-женскіе рисунки любезнаго Донлиса, которыя, вроятно, списаны съ вашихъ копій. Вамъ нуженъ хорошій профессоръ, милая Элеонора, продолжала Мартарета, ласково обращаясь къ молодой двушк: — у васъ замчательный талантъ къ живописи, только опекунъ вашъ, не хочу обижать его, плохой учитель рисованія. Мы постараемся тутъ устроить новый порядокъ и новыя правила. Кстати, мистеръ Стюартъ, и привезла вамъ нсколько нумеровъ юмористическаго альбома.
Она встала и начала раскладывать передъ нимъ каррикатуры, одну за другою, причемъ глаза ея обращались на нихъ черезъ его плечо. Элеонора ничего не понимала въ политик и не знала политическихъ людей. Ей случалось, правда, вслушиваться въ политическія бесды сосднихъ помщиковъ, но вс ихъ мннія показались ей до крайности-дикими, и потомъ она уже не обращала вниманія, какъ-скоро рчь шла о какомъ-нибудь Роберт Пил или Джон Россел. Но теперь она очень-жалла, что не можетъ понимать всхъ этихъ шутокъ, которыя повидимому забавляли ея опекуна. Она сидла молча, устремивъ взоры на этихъ двухъ друзей, которые вовсе не думали о ней. Маленькое обстоятельство вывело ее изъ этого мечтательнаго положенія. Леди Маргарета вдругъ захохотала, когда наклонилась разсматривать какой-то изъ рисунковъ. У мистера Давида Стюарта, между другими его личными выгодами, были прекрасные волосы, и они сами-собою завивались въ кольца на каждомъ виск. Когда леди Маргарета засмялась, голова ея наклонилась такъ низко, что локоны мистера Стюарта заколыхались отъ ея дыханія, какъ-будто отъ дуновенія лтняго втерка. Смертельный холодъ пробжалъ по всему организму Элеоноры. Посл, цлые годы спустя, ее все-еще преслдовалъ образъ этихъ двухъ головъ, склонившихся надъ каррикатурами, и она съ изумительною живостью представляла, какъ колыхались кудри милаго опекуна отъ радостнаго хохота леди Маргареты. Когда она укладывала альбомъ въ портфёль, Давидъ Стюартъ обратился къ Элеонор:
— Вы блдны, дитя мое, и, кажется, вамъ скучно, сказалъ онъ.— Давайте играть въ шахматы.
— Зато вамъ, кажется, слишкомъ-весело, отвчала Элеоноръ.— Вс ваши заботы исчезли, если не ошибаюсь.
— Да, почти такъ. Я получилъ хорошія всти. Когда вы лучше познакомитесь съ леди Маргаретой (и онъ оглянулся на нее съ нжной улыбкой), вы узнаете, что солнечное сіяніе окружаетъ ее везд, куда бы она ни явилась.
Начали играть въ шахматы, но Элеонора была до крайности невнимательна. Она смотрла на леди Маргарету, которая учила маленькую Эвфимію разбирать ноты, и затмъ, устремивъ глаза на шахматную доску, молодая двушка позволила своимъ мыслямъ блуждать по лабиринту дйствительныхъ и фантастическихъ сценъ, имвшихъ отношеніе къ одному и тому же факту, что между ея опекуномъ и будущей руководительницей была самая тсная связь. О, какъ хорошо она знала вс его наклонности, привычки, вс изгибы его мысли! Съ какимъ искусствомъ-далеко превышавшимъ талантъ бдной Элеоноры — она умла вести съ нимъ одушевленный разговоръ! Какъ была она изумительно прекрасна! Какъ онъ обрадовался ея прізду, онъ, который цлые мсяцы былъ грустенъ, молчаливъ, разсянъ, непохожъ на себя самого! Какая откровенность, чистосердечіе и почти нжность обнаруживались въ ея обращеніи съ нимъ! Вс эти и подобныя мысли завертлись мельничнымъ колесомъ въ душ Элеоноры. Черезъ нсколько времени маленькая Эвфимія подошла къ шахматному столу.
— Прощайте, я иду спать, сказала она.— Спокойной ночи, мистеръ Стюартъ (и она протянула маленькое личико, чтобъ ея поцаловали).— Спокойной ночи, миссъ Рэймондъ.
Элеонора колебалась въ какой-то странной нершимости. Воображенію ея представилась сцена, когда Годфри осуждалъ ее за свободу обращенія съ опекуномъ, когда онъ совтовалъ ей сохранять приличную важность и достоинство, свойственное взрослой двиц, когда онъ сказалъ, что обнимать мистера Стюарта значило навязываться на его благосклонность. Ей стало неловко. Она взглянула на Эвфимію и вздохнула. Тнь Давидова поцалуя еще повидимому носилась надъ ротикомъ малютки, какъ облачная тнь порхаетъ надъ нивой въ солнечный день. Краска выступила на ея щекахъ.
— Ну, если вы не хотите поцаловать меня, я сдлаю вамъ реверансъ, сказала двочка и весело побжала изъ комнаты.
— Вы были почти однихъ лтъ съ Эвфиміей, милая Элеонора, когда я въ первый разъ пріхалъ въ Аспендэйль, сказалъ Давидъ Стюартъ.
И глаза его наполнились такою нжностью, пробужденною живымъ воспоминаніемъ прежнихъ лтъ, что молодая двушка вдругъ почувствовала живительную отраду въ своемъ сердц. Впродолженіе остальныхъ двухъ часовъ этого вечера Элеонора опять была счастлива и спокойна.

ГЛАВА XI.
Леди Маргарета Фордайсъ.

День проходилъ за днемъ, и такія же ничтожныя бездлицы, песчинки на дорог жизни, возмущали душу Элеоноры Рэймондъ. Леди Маргарета была олицетворенною добротой не только для Элеоноры, но и для всхъ окружавшихъ ее особъ. Она весьма-охотно вступала въ разговоръ даже съ простенькою Эммой. Она няньчила новорожденнаго младенца Эммы, угрюмаго и сердитаго мальчишку, весьма-похожаго на отца, иногда особенно блажилъ онъ и капризничалъ, леди Маргарета съ особеннымъ искусствомъ убаюкивала его въ одну минуту. Она забавляла леди Рэймондъ и сопровождала ее въ прогулкахъ, бывшихъ уединенными до той поры. Старикъ Фордайсъ восхищался ею въ своемъ пасторат. Ей удалось бы, вроятно, разнжить и Годфри, если бы она удержалась отъ настойчивости, съ какою обыкновенно защищала Давида Стюарта отъ всхъ его нападеній. Повидимому, они слишкомъ уважала Давида и питала особенную симпатію къ тому, что Годфри называлъ его ‘шотландскою гордостью.’ Вчныя сожалнія о Донлис всего-больше раздражали и тревожили Годфри Марсдена.
— Смшной и жалкій плакса не можетъ внушить къ себ уваженія порядочнаго человка, сказалъ онъ однажды.— И стоитъ ли вчно хныкать изъ-за того, что когда-то имлъ онъ уголокъ въ своей семь, уголокъ въ бдномъ шотландскомъ мстечк, о которомъ никто и никогда не слыхалъ, кром его? Это, просто, изъ рукъ вонъ!
— Напрасно вы принимаете въ разсчетъ бдность мста, отвчала леди Маргарета: — это обстоятельство само-по-себ еще нисколько не длаетъ смшнымъ естественное сожалніе Стюарта. Тутъ была его родина, фамильный домъ, тутъ предки его жили цлыя столтія. Онъ иметъ столько же, если еще не боле причинъ дорожить Донлисомъ, какъ братъ мой Ланаркской Ложей.
— На все это я долженъ замтить вамъ одно, сказалъ безцеремонный Годфри: — если бы мистеръ Стюартъ не зналъ всхъ этихъ мелочныхъ тонкостей свтской жизни, и если бы притомъ былъ онъ дуренъ собою — не подумайте, впрочемъ, что я любуюсь на его смазливыя щеки, мн одна его походка представляется отвратительною: онъ скачетъ, прыгаетъ, а не шагаетъ — во всякомъ случа, говорю я, если бы онъ былъ дуренъ собою, вы, прекрасныя леди, не удостоили бы его ни малйшаго вниманія.
Леди Маргарета вспыхнула.
— Я не думаю, чтобъ мастеръ Стюартъ былъ тщеславенъ, сказала она: — хотя, впрочемъ, было бы легко извинить его и за тщеславіе. Я помню его мать: это была прекраснйшая женщина въ мір, и Давидъ очень-похожъ на нее. Но весьма можетъ быть, что мы, женщины, слабыя созданія, уступаемъ вліянію красоты мистера Стюарта. Однакожь, съ другой стороны, я не вижу причины, почему великая печаль или огорченіе ближняго не можетъ служить основаніемъ нашей симпатіи, какъ бы, впрочемъ, она не казалась намъ неумстною. Предметы, важные для насъ, часто мелочны и пошлы въ глазахъ другихъ, весьма-часто даже наши сердечныя привязанности представляются нелпыми, особенно для тхъ, кто не расположенъ къ естественной снисходительности.
— И вы не находите во мн этой естественной снисходительности, леди Маргарета?
— Почти такъ, ни естественной, ни искусственной, мистеръ Марсденъ, отвчала она съ лукавой улыбкой.— Вы, конечно, добрый человкъ… думаю, что вы добрый человкъ, и я уважаю васъ, но вы неспособны питать нжныхъ чувствъ и, если не ошибаюсь, вы смотрите на вс предметы съ какой-то черной, подозрительной точки зрнія. Вы безжалостны къ ближнему, мистеръ Марсденъ.
— Благодарю васъ за искренность, миледи, хотя ваше мнніе неслишкомъ-лестно для самолюбія. Да и несправедливо. Я снисходителенъ во всхъ тхъ случаяхъ, гд, по моему мннію, снисходительность не противорчитъ строгому правосудію.
— Строгому правосудію — легко сказать! Кто же далъ вамъ право судить и осуждать своихъ ближнихъ по законамъ этого суда? Богъ всхъ насъ, боле или мене, испытываетъ различными обстоятельствами въ этой жизни. Оглянитесь вокругъ себя и разсмотрите безпристрастнымъ взоромъ, что происходитъ между нами каждый день. Любовь, а не строгость, должна быть основаніемъ нашихъ мыслей и поступковъ, любовь доврчивая, возлагающая надежду на все, обнимающая все, даже такія искушенія, которыя самихъ васъ не совратили бы съ прямой дороги. Впрочемъ, я убждена, что вы поступаете наперекоръ этому строгому правосудію въ отношеніи къ Давиду Стюарту. Тутъ вы, просто, несправедливы.
— Нтъ.
— Да, человкъ его возраста и съ его талантами похороняетъ себя въ деревн на пять или на шесть лтъ единственно длятого, чтобъ посвятить это время воспитанію маленькой двочки: разв тутъ ничего нтъ удивительнаго? Что скажете вы о его самоотверженіи и ежедневныхъ заботахъ? Что скажете даже о его терпливомъ обращеніи съ вами?
Этотъ новый взглядъ на положеніе Давида повидимому озадачилъ Годфри.
— Вы слишкомъ преувеличиваете дло, сказалъ онъ посл короткой паузы.— Никто не просилъ мистера Стюарта оставаться здсь, за исключеніемъ только бдной моей матери въ то печальное время, когда она сама неспособна была заняться длами. Все это онъ сдлалъ изъ тщеславія, съ единственною цлью — присвоить себ власть, на которую не иметъ права.
— Вы ошибаетесь, милостивый государь: онъ иметъ полную власть надъ Элеонорой.
— Притомъ, онъ остался здсь для собственнаго удовольствія и комфорта: для него не было никакой карьеры въ свт.
— Опять вы ошибаетесь, Годфри Марсденъ. Генерал-губернаторъ Индіи предлагалъ Стюарту должность секретаря, а братъ мой Ланаркъ, незнакомый съ нимъ лично и знавшій только по наслышк о его превосходныхъ талантахъ, предлагалъ ему пятьсотъ фунтовъ въ годъ и прекрасную квартиру въ Ланаркской Лож единственно за то, чтобъ онъ принялъ на себя управленіе его длами.
— И что же?…
— Ничего, какъ видите. Онъ отказался.
— Подъ предлогомъ?…
— Подъ тмъ благороднымъ предлогомъ, что онъ не хочетъ маленькую Элеонору оставить на произволъ судьбы до той поры, пока не будетъ окончено ея образованіе.
— Элеонора одолжена ему очень-многимъ, сказалъ Годфри съ насмшливой улыбкой.
— Да, я одолжена ему и надюсь, что буду благодарить его всю свою жизнь! воскликнула Элеонора взволнованнымъ тономъ.— Я думаю также, что вы очень-несправедливы.
— Къ кому?
— Къ мистеру Стюарту, ко мн, ко всмъ. Я помню, съ какою желчью вы отзывались объ одномъ изъ своихъ мичмановъ, который сказалъ, что у него сдлалось воспаленіе въ глазахъ отъ того, что онъ простоялъ на палуб всю ночь.
— Онъ говорилъ безсмыслицу, глупость: я могъ судить объ этомъ по собственнымъ опытамъ.
— Но вы не можете переносить на другихъ свои собственныя чувства, возразила леди Маргарета.— Кто уполномочилъ васъ ставить себя образцомъ для всхъ своихъ ближнихъ? Люди не одинаковы по природ: одинъ изъ насъ силенъ, другой слабъ, одинъ веселъ, другой постоянно-грустенъ, одинъ плачетъ отъ бездлицы, другой твердъ, какъ гранитъ во всхъ случаяхъ жизни. Вс мы различаемся въ образ мыслей, чувствованій и поступковъ, и у каждаго есть свои слабости, свои собственные недостатки. Отсюда, по естественному ходу вещей, мы обязаны взаимною снисходительностью другъ къ другу. Таковъ законъ природы. Но мы, къ-несчастью, не хотимъ знать этого закона. Мы считаемъ себя образцами совершенства и отъискиваемъ такихъ же образцовъ въ другихъ.
— Не принимаю этихъ словъ на свой счетъ, замтилъ Годфри.— Я не ищу совершенствъ.
— Но вы говорите всегда, какъ-бы искали ихъ, сказала Элеонора.— Еще ни разу я не слышала, чтобъ вы отзывались о комъ-нибудь съ хорошей стороны, и когда при васъ хвалятъ кого-нибудь, даже за самыя благородныя мысли и поступки, о такомъ человк вы обыкновенно говорите, что онъ слабое, ничтожное созданіе, или, что онъ сдлалъ это изъ самолюбія, по разсчету, изъ личныхъ выгодъ, или…
— Ты слишкомъ-втрена, Элеонора, и болтлива некстати. Если я говорилъ когда-либо въ этомъ тон, это значило, что особа, на которую падало мое замчаніе, заслуживала такого отзыва.
— Очень можетъ быть, сказала леди Маргарита: — но во всякомъ случа, это доказываетъ только общую человческую слабость.— Укажите мн на человка, который бы не былъ въ извстной степени тщеславенъ, или слабъ, неостороженъ, честолюбивъ, на человка, который бы, такъ или иначе, не примшивалъ эту общую слабость къ своему длу, въ-сущности доброму и нердко благодтельному? И потому, каждый изъ насъ обязанъ благодарить своего ближняго за оказываемую помощь, невникая въ существенное основаніе или побужденіе его поступка.
— Кажется, вы не вникаете, съ какими людьми вступаете въ сношенія, и не разбираете, достойны они или нтъ вашей дружбы, замтилъ суровый Годфри.— Въ такомъ случа, мы не сойдемся въ своихъ понятіяхъ относительно этого предмета.
— Вы не хотите понять меня, мистеръ Марсденъ, и дтски уклоняетесь отъ заключенія, которое необходимо вывести изъ моихъ словъ. Я знаю, что говорю, когда утверждаю, что нтъ и не можетъ быть совершенства въ людяхъ. У каждаго есть свои недостатки, и притомъ, въ каждомъ человк есть какой-нибудь главный, преобладающій недостатокъ, но если, при-всемъ-томъ, ближній мой употребляетъ зависящія отъ него средства привести свою слабую природу въ равновсіе съ добрыми поступками и намреніями, я закрываю глаза отъ его недостатковъ и хочу въ немъ видть одну только хорошую сторону.
— А я поступаю наоборотъ.
— Это и видно. Но не-уже-ли вамъ не приходитъ въ голову, что вы, строгій и непреклонный судья, сами подвергаетесь опасности навлечь на себя такой же строгій судъ? Одного вы не терпите за то, что онъ слишкомъ-скупь, другаго — что слишкомъ расточителенъ, третьяго — что слишкомъ-заносчивъ, четвертаго — что онъ глупъ: кто же вы сами посл этого, милостивый государь? Не-уже-ли вы хотите заставить насъ думать, что вы, Годфри Марсденъ, существо, изъятое отъ всхъ человческихъ слабостей и недостатковъ?
— Совсмъ напротивъ: я слишкомъ-далекъ отъ такой заносчивой мысли.
— Очень-хорошо. Поймите же въ такомъ случа, что мы обязаны взаимною снисходительностью къ ближнимъ, и что именно на этой снисходительности держится общее наше благосостояніе и взаимное уваженіе другъ къ другу. Кто сказалъ: ‘не судите, да не судимы будете’, Тотъ вмст завщалъ намъ безпредльную любовь къ человчеству. Спаситель оказывалъ состраданіе ко всмъ человческимъ немощамъ, къ душевнымъ страданіямъ, болзнямъ. Повсюду Онъ исцлялъ и прощалъ, и послднія минуты земной Его жизни ознаменованы были молитвою за собственныхъ Его враговъ. О, если гд мы должны учиться урокамъ снисходительности, такъ это, безъ-coмннія, въ Евангеліи!
Она говорила съ увлеченіемъ, жаромъ, Элеонора плакала. ГодфРи отворотился.
— Я не ожидалъ, сказалъ онъ: — что мы вступимъ въ такой серьёзный разговоръ по поводу великихъ достоинствъ мистера Стюарта. Пора кончить, я думаю.
Элеонора была вполн согласна съ каждымъ словомъ леди Маргареты, и полюбила ее за все, что она сказала. Тмъ не мене, воспоминанія молодой двушки прихотливо и настойчиво останавливались на внезапномъ волненіи, съ какимъ Маргарета выслушала обвиненія Годфри относительно вліянія, произведеннаго на нее физическими свойствами мистера Стюарта. Зачмъ и отчего она вспыхнула и раскраснлась, какъ-скоро рчь зашла о красот ея опекуна?
Съ безпокойнымъ любопытствомъ Элеонора старалась прояснять прошедшую исторію своей прекрасной руководительницы. Терпливо, какъ птичка, занятая построеніемъ своего гнзда, она собирала матеріалы — гд перышко, гд соломенку — для построенія своего фантастическаго зданія. Но при всемъ усердіи, ей удалось узнать немногимъ-больше противъ того, что было высказано простыми поступками въ первый же день прибытія леди Маргарсты въ Аспендэйль. Она и мистеръ Стюартъ, какъ земляки и сосди по имніямъ, познакомились и подружились еще въ первые годы дтства. Леди Маргарета вышла замужъ за старшаго брата мистера Фордайса, который былъ вдвое старше своей жены. По смерти его, она осталась небогатою вдовой съ маленькой двочкой на рукахъ. Мать и дочь жили по-большей-части въ Неапол съ старою герцогинею Лапаркъ, бабушкою Маргареты. Он должны были опять воротиться въ Италію, по первому призыву герцогини. Больше двухъ лтъ он не останутся въ Англіи.
Разныя мечты и догадки, боле или мене безплодныя, поглощали все вниманіе Элеоноры. Она ужь не находила удовольствія въ своихъ обыкновенныхъ занятіяхъ. Веселость ея исчезла, и молодая двушка опять сдлалась серьёзною и задумчивою, какъ въ бывалые дтскіе годы. Если она принималась рисовать — виднія Донлиса, съ его давнопрошедшими сценами, ослпляли ея умственный взоръ, и она воображала, какъ Маргарета и Давидъ, еще дти, бродятъ по берегамъ озера, или поютъ на зеленыхъ холмахъ шотландскія псни, причемъ любуется на нихъ мистриссъ Стюартъ, облокотившаяся на циферблатъ солнечныхъ часовъ. Если она открывала фортепьяно — клавиши оставались неприкосновенными, и молодая двушка, поникнувъ головкой, смотрла на музыкальный инструментъ въ глубокой задумчивости. Мелодическіе романсы, проптые леди Маргаритой, еще раздавались въ уединенной комнат среди угрюмаго молчанія. Звуки смшанныхъ голосовъ возвращались снова: каждая нота, каждый кадансъ повторялись въ ея воображеніи, какъ она слышала ихъ въ тотъ незабвенный первый вечеръ и нсколько разъ посл. Книги то же не развлекали грустную двушку, и чтеніе теперь сдлалось для нея трудомъ. На каждой страниц возникали передъ ней отрывки изъ оживленной бесды, живо напоминавшіе ей, какъ образована и краснорчива была новая обитательница Аспендэйля, ‘старинная пріятельница и сосдка по Донлису.’
Изъ всхъ пріятныхъ занятій, раздлявшихъ жизнь Элеоноры въ счастливые часы, только верховая зда не измнила своего прежняго положенія и вида. Леди Маргарета дурно держалась на сдл, она не умла здить. Когда, бывало, останавливалась она подъ портикомъ и смотрла на верховыхъ лошадей, осдланныхъ для кавалера и дамы, Элеонора знала, что по-крайней-мр слдующіе два часа пройдутъ для нея пріятно. На этотъ разъ она чувствовала свое очевидное превосходство надъ леди Маргаретой, и сознавала, что ей ничего не значитъ скакать по рытвинамъ и оврагамъ, по долинамъ и горамъ, если только будетъ одушевлять ее присутствіе опекуна. Невольная радость овладвала ея сердцемъ при мысли, что Маргарета не можетъ сопутствовать имъ. То были единственные часы, которые проводила она наедин въ обществ товарища своего дтства.
Однажды, оканчивая одну изъ этихъ экспедицій, Давидъ Стюартъ нарвалъ незабудокъ вокругъ ревущаго Линна. Элеонора взяла нсколько этихъ цвтовъ, чтобъ украсить ими свою прическу къ обду. Длая внокъ въ своей комнат, она замтила изъ окна, что леди Маргарета возвращается изъ сада съ корзинкою, наполненною свжими розами.
‘Ахъ, незабудки, милыя незабудки!’ воскликнула она, увидвъ цвты въ рукахъ мистера Стюарта. ‘Какъ он напоминаютъ мн одинъ изъ нашихъ зеленыхъ холмовъ!’
И взявъ поданные ей цвты, она расцаловала ихъ съ восторженнымъ увлеченіемъ, и заботливо принялась украшать ими соломенную шляпку Эвфиміи. Элеонора видла всю эту сцену.
Давидъ Стюартъ улыбнулся и шепнулъ что-то на ухо леди Маргарет. Вроятно, онъ просилъ у нея розу, потому-что леди Маргарета, съ предупредительною заботливостью, выбрала лучшій цвтокъ и подала ему. Потомъ онъ проговорилъ еще что-то, недостигшее до слуха Элеоноры. Маргарета весело засмялась, и щеки ся покрылись такимъ яркимъ и живымъ румянцемъ, что молодая двушка пришла въ сильнйшее волненіе. Что все это значитъ? Какія слова были произнесены ея опекуномъ? Вроятно, онъ сравнивалъ Маргарету съ розой, и этотъ цвтокъ могъ, дйствительно служить эмблемой ея красоты. Или, быть-можетъ, онъ намекалъ на сдланный ими размнъ цвтовъ, потому-что, взявъ розу, Давидъ указалъ на незабудку. Что за таинственный смыслъ могъ заключаться въ такомъ намек? О, Боже мой! стоитъ ли задумываться надъ такими пустяками? Зачмъ вс эти бездлицы поглощаютъ вниманіе молодой двушки? Элеонора съ глубокимъ вздохомъ посмотрла на леди Маргарету. ‘Старинные друзья’ все еще продолжали разговоръ. Она подчивала розами лошадь мистера Стюарта, и то были прекраснйшія розы, только-что нарванныя въ саду, очевидно, она не думала о цвтахъ, и мысли ея были обращены на то, что онъ сказалъ. Что жь такое онъ сказалъ? Вдругъ лошадь вырвала остальныя розы, и корзинка выпала изъ рукъ леди Маргареты, она засмялась, мистеръ Стюартъ подозвалъ грума и веллъ отвести лошадей. Тогда леди Маргарета взяла его за руку, и они пошли въ садъ, сопровождаемые маленькой Эвфиміей.
Элеонора все еще стояла у окна. Она слышала, какъ прошли они черезъ садовую калитку, какъ залилась веселымъ смхомъ леди Маргарета, и какъ шаги ихъ постепенно смолкли въ отдаленіи. Потомъ слышала она смшанныя псни птицъ, блеяніе ягнятъ на скотномъ двор, жужжанье наскомыхъ — весь этотъ сбродъ безчисленныхъ жизней, которыя у людей называются молчаніемъ и тишиной. Молодая двушка облокотилась на окно и, въ раздумьи, принялась смотрть на ясную лазурь неба, на деревья и дорогу передъ домомъ.
Читатель, мн случилось однажды видть, какъ распускается цвтокъ. Это былъ роскошный образчикъ изъ великолпной породы луковицъ, амариллисъ. Ради своего знаменитаго происхожденія стоялъ онъ на окн, любуясь часа два въ день на сіяніе лондонскаго солнца, и ради человка, который подарилъ его мн, амариллисъ стоялъ подл меня, чтобъ время-отъ-времени, отрываясь отъ чтенія, я могла приласкать его своимъ взоромъ. Вдругъ рзкій звукъ, какъ-будто отъ движенія наскомаго, ударившагося о стекло, заставилъ меня поднять глаза, и я увидла это ежедневное и ежечасное чудо природы въ самый моментъ его зарожденія: цвтокъ мой началъ распускаться, и не такъ, какъ распускаются розы, развертывающія свои нжные листья мало-по-малу, въ постепенной красот, но вдругъ, съ какимъ-то радостнымъ трепетомъ, расширялись его глубоко-розовые листья, сердце молодаго амариллиса обнажилось передъ свтомъ, и солнце увидло своего новаго обожателя на крпкомъ зеленомъ стебл, который ежедневно заимствовалъ свой свтъ отъ его славы. Это было дломъ одного мгновенія, но ужь никакая человческая рука, никакая сила и никакое искусство не могли бы вновь вложить сіяющіе лепестки въ ихъ чашечку. Цвтокъ распустился, свжій какъ утренняя роса, и веселый, какъ улыбающееся дитя, готовое наслаждаться новой жизнью.
И вотъ, какъ распустился мой цвтокъ подъ возраждающимъ вліяніемъ утренняго солнца, такъ пробудилось сердце Элеоноры Рэймондъ для солнца любви. Невинная и непорочная, какъ только могла быть двушка, воспитанная въ уединеніи и незнакомая съ опытами жизни, она, однакожь, слишкомъ-страстная по природ, нисколько не могла сомнваться въ значеніи своего новаго чувства. Вдругъ она постигла, что любить Давида Стюарта, что нужно ей бояться опасной соперницы въ ея прекрасной руководительниц, что бракъ Давида съ леди Маргаретой былъ бы для нея смертельнымъ ударомъ.
Никакой новый лучъ не озарялъ ея жизни и не происходило существенныхъ перемнъ въ ея судьб, но часъ любви пришелъ — ршительный и роковой часъ. Яркій румянецъ внезапнаго сознанія распространился по ея щекамъ, и молодая двушка прошептала самой себ: ‘я люблю его!’
Она любитъ его. Почему же и.не такъ? Она можетъ выйдти за него. Какая отрадная мысль, что она богата, и что величайшій комфортъ семейной жизни будетъ ея приданымъ! Элеонора не поведетъ своего мужа черезъ лабиринтъ бдности, сомнній, затрудненій, какъ, напримръ, Эмма Фордайсъ, но она доставитъ Стюарту вс выгоды роскоши и богатства, все, на чемъ здсь утверждается земное счастье. Онъ не возьметъ на себя, какъ Годфри, такихъ опасныхъ занятій, которыя удалятъ его отъ дома, и жена его не будетъ трепетать въ эти бурныя осеннія ночи при завываніи втровъ, угрожающихъ вроятною погибелью бднымъ морякамъ. Постоянная дружба, ничмъ невозмутимая, останется навсегда ихъ счастливымъ удломъ. Вмст они станутъ посщать убогія хижины, распространять повсюду щедрою рукою благодянія на своихъ ближнихъ. Ихъ станутъ любить, уважать, и жизнь ихъ будетъ идеаломъ спокойствія и совершеннйшаго счастья. Да, она выйдетъ за него, разумется, въ томъ случа, если онъ самъ любитъ ее. Но что же найдетъ онъ въ ней такого, за что будетъ надобно предпочесть ее Маргарет? Въ какомъ отношеніи она можетъ сравниться съ этой блистательной красавицей, умной, образованной, краснорчивой, неистощимой въ остроуміи? Пусть такъ, но все же думать надобно, что Давидъ любитъ Элеонору. Этимъ только и можно объяснить его грусть, задумчивость, неровность въ характер и т странныя противорчія, которыя еще такъ недавно безпокоили ее и тревожили. Да, нечего и сомнваться, Давидъ любитъ Элеонору.
И зачмъ бы ему оставаться въ Аспендэйл, еслибъ онъ любилъ Маргарету? Зачмъ онъ отказался отъ выгоднаго предложенія герцога Ланаркскаго, когда предстоялъ ему удобный случай основать свое мстопребываніе въ Ланаркской Лож, среди особъ, тсно-связанныхъ постоянными сношеніями съ леди Маргаретой? Безъ-сомннія, онъ любитъ ее, то-есть Элеонору, свою воспитанницу, собесдницу, свою будущую жену. Быть-можетъ, онъ самъ смотрлъ на свое положеніе съ той же точки зрнія, съ какой разсматривалъ его Годфри Марсденъ, когда онъ выразилъ положительное желаніе, чтобъ она, миссъ Рэймондъ, держала отъ себя въ почтительномъ разстояніи человка, бывшаго когда-то секретаремъ ея отца. Странное желаніе! Какъ-будто отсутствіе богатства съ его стороны можетъ положить преграду между ними!.. И моладая наслдница бросила гордую улыбку презрнія на тщеславіе богатыхъ людей. Ее хотятъ ввести въ большой свтъ и желаютъ, чтобъ она сдлала выборъ. Напрасный трудъ! Ея выборъ ужь сдланъ, и никакой свтъ не измнитъ ея ршеній. Да и кто — интересно знать — можетъ съ нимъ сравниться въ этомъ неизвстномъ свт? Даже леди Маргарета отозвалась ршительно, что Давидъ Стюартъ превосходитъ всхъ другихъ мужчинъ и наружностью, и талантами. Ея мать говорила, полу-шутливо, полу-серьёзно, о выгодной партіи, которая предстоитъ для ея маленькой наслдницы, но выгодная партія — пустое слово на язык влюбленной двушки. Къ-чему ей вся эта пышность и великолпіе большаго свта? Идеальное счастье Элеоноры — быть современемъ мистриссъ Давидъ Стюартъ, и вотъ вы увидите, что она непремнно будетъ мистриссъ Давидъ Стюартъ.

ГЛАВА XII.
Развлеченія.

Душевныя безпокойства и волненія, какъ извстно, нисколько не содйствуютъ къ улучшенію здоровья. Элеонора, занятая великими вычисленіями относительно взаимнаго положенія Давида и леди Маргареты, перестала сть за столомъ и исхудала чуть ли не въ такой степени, какъ одинъ изъ тхъ мудрецовъ, которые проводили дни и ночи за отъискиваніемъ философскаго камня. Призвали доктора и, ужь дло извстное, доктора совтуютъ всякій разъ перемну воздуха, какъ-скоро не понимаютъ, въ чемъ собственно состоитъ сущность болзни. На этомъ основаніи было ршено, что Элеонора должна перемнить воздухъ. Годфри предложилъ поздку въ Портсмутъ. У него были свои дла въ Портсмут. Тамошній адмиралъ былъ стариннымъ пріятелемъ сэра Джона Рэймонда. Леди Рэймондъ тоже согласилась принять участіе въ этомъ путешествіи, и потому было окончательно ршено, что они вс отправятся на островъ Уэйтъ, вс, кром, однакожь, леди Маргареты. Она не любила моря столько же, какъ и верховую зду, если еще не больше, потому-что на мор у ней всегда болла голова. Пользуясь ихъ отсутствіемъ, леди Маргарета сдлаетъ нсколько визитовъ своимъ родственникамъ, Фордайсамъ. По возвращеніи, если только Элеонора будетъ здорова, они отправятся въ столицу на цлый лондонскій сезонъ.
Элеонора, къ собственному раскаянію и стыду, радовалась втайн, когда услышала обо всхъ этихъ распоряженіяхъ, исключающихъ присутствіе ея прекрасной руководительницы. Это путешествіе сдлалось настоящимъ праздникомъ для молодой двицы. Морской втерокъ, разнообразіе новыхъ предметовъ, длинные счастливые дни, проводимые безпрерывно въ обществ опекуна, у котораго тогда не было никакихъ особенныхъ занятій — все это вновь оживило ея поблднвшія щечки и возвратило живительный блескъ ея глазамъ. Леди Рэймондъ тоже обходилась съ своей дочерью ласкове и нжне обыкновеннаго, потому-что боялась за ея здоровье, и это безпокойство пробудило въ ея душ воспоминанія о покойномъ генерал. Она не была въ Портсмут съ той самой поры, какъ отправлялась изъ этого города въ Индію, въ обществ своего обожаемаго супруга. Въ первый вечеръ посл вызда изъ Аспендэйля, леди Рэймондъ надолго удержала дочь свою въ спальн, ласкала ее, цаловала и наконецъ, прощаясь съ нею, проговорила сквозь слёзы,
— Ты одна только, мой другъ, осталась у меня посл его кончины!
Элеонора была благодарна и счастлива. Ея не тревожила теперь и пристрастная любовь матери къ Годфри Марсдену, который тоже былъ, повидимому, совершенно-счастливъ, такъ-какъ, по прибытіи въ Портсмутъ, молодой морякъ попалъ въ свою собственную сферу. Давидъ Стюартъ, невжда въ морскомъ дл, долженъ былъ уступить ему ршительное первенство, и это окончательно настроило духъ мистера Марсдена на самый веселый тонъ.
Годфри былъ только лейтенантомъ во флот. Самъ-по-себ онъ не значилъ ровно ничего, но зато было у него множество знакомыхъ. Его уважали лично какъ хорошаго офицера, но въ тысячу разъ большее уваженіе пріобрли особы, которыми онъ обставилъ себя въ Портсмут: хорошенькая жена лейтенанта, его полусестра, блдная интересная наслдница, и наконецъ мать его, вдова генерала, занимавшаго важный постъ въ индійской служб. Адмиралы и капитаны, которые, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, отдлались бы, вроятно, сухимъ и церемоннымъ поклономъ отъ молодаго лейтенанта, оказывали теперь самое предупредительное вниманіе леди Рэймондъ и прекрасной ея дочери. Имъ показывали корабли, рейды, доки и даже изъясняли имъ въ-подробности, какъ длаютъ якори и блоки. Многіе изъ старшихъ офицеровъ еще помнили сэра Джона, и каждый изъ нихъ пораженъ былъ необыкновенною понятливостью и здравымъ смысломъ дочери ‘бднаго Рэймонда’. Молодежь, между-тмъ, длала тысячи комплиментовъ прекрасной сестриц лейтенанта Годфри. Что жь касается до мистера Давида Стюарта, никто о немъ не думалъ, не заботился, и онъ, естественно, занялъ послднее мсто въ этой групп. Когда одинъ изъ офицеровъ спросилъ своего товарища, кто этотъ смазливми малый, принадлежавшiй къ обществу леди Рэймондъ? положеніе Стюарта было въ неопредленныхъ выраженіяхъ обозначено весьма-незавиднымъ титуломъ ‘отставного секретаря, или, чмъ-то въ род этого’.
Все это случилось именно такъ, какъ можно было предвидть заране, и Годфри Марсденъ былъ удивительно-веселъ и доволенъ. Его обращеніе съ Давидомъ приняло опять тотъ повелительный тонъ, съ какомъ, бывало, онъ разспрашивалъ о положеніи длъ, съ цлью, предложить своей матери благоразумный совтъ. Онъ питалъ тайную надежду, что Элеонора увидитъ теперь собственными глазами, какъ ничтоженъ опекунъ ея на поприщ общественныхъ отношеній, и какъ было бы неблагоразумно придавать слишкомъ-большой всъ его мнніямъ и совтамъ. Тщетная надежда! Элеонора была погружена въ таинственный міръ мечтаній, о не замчала ничего. Корабли и крушенія, Отаити и капитанъ Кукъ, жизнь Колумба и смерть Нельсона, безразсудная отвага человка, который первый пустился въ море, изобртеніе компаса и пароходовъ — вс эти грезы, перегоняя одна другую, ршительно отуманили ея маленькую головку.
Элеонора и Эмма стояли вмст и смотрли на огромный, только-что сдланный и еще горячій якорь, распространявшій безчисленныя искры подъ ударами наковальни. Какому кораблю будетъ принадлежать этотъ гигантскій якорь? Какая судьба ожидаетъ его? Воображеніе молодой двушки быстро нарисовало спокойную пристань на одномъ изъ южныхъ острововъ. Пальмы и кокосовыя деревья растутъ подъ тропическимъ небомъ, великолпныя птицы, съ разноцвтными блестящими перьями, перепархиваютъ съ втви на втвь, добрые дикари, невинные какъ дти, снуютъ на берегу, и вотъ корабль, исполненный жизни, надеждъ и желаній, летитъ на всхъ парусахъ, представляя изъ себя огромное чудовище, страшное для дтей природы. Вдругъ сцена измнилась, и Элеонора увидла другой корабль въ борьб съ полночной бурей, посреди безбрежнаго океана. Его мачты сломаны, такелажъ разстроенъ. Матросы, обрызганные пной, истощаютъ послднія усилія, чтобъ спасти себя и остатки груза. Неистовый втеръ гудитъ въ ея ушахъ, заглушая отчаянный голосъ капитана. Еще мгновеніе — и Элеонора перенеслась на шекспировскій островъ, къ Аріелю и Калибану. Вдругъ Эмма прервала ея мечтанія такимъ-образомъ:
— Какой же онъ крпкій и длинный, Боже мой! воскликнула Эмма.— Я никакъ не думала, что якоря бываютъ такихъ огромныхъ размровъ. Вотъ и у Годфри, я надюсь, будетъ такой же якорь, когда дадутъ ему корабль. Онъ долженъ быть командиромъ. Я надюсь, что его скоро сдлаютъ командиромъ.
Виднія Элеоноры исчезли. Она обернулась и взглянула съ улыбкой на своего опекуна. Мистеръ Стюартъ сдлалъ шагъ впередъ:
— Не оставайтесь на такомъ жару, сказалъ онъ съ безпокойствомъ:— вы поблднли какъ Миранда, когда она разсердилась на Проспера.
Элеонора отодвинулась, опираясь на руку адмирала, и бросила нжный взглядъ на Давида Стюарта. И онъ то же думалъ объ остров Шекспира. Молодая двушка радовалась, что его мысли сошлись съ ея собственными мечтами. Наступитъ вечеръ, и она перескажетъ ему все, что видла и чувствовала въ этомъ обществ постороннихъ людей.
Годфри Марсденъ пришелъ бы въ отчаяніе, если бъ могъ угадать, въ какой степени впечатлнія сестры были противоположны его ожиданіямъ и разсчетамъ. Весело и беззаботно рисовался онъ теперь подл леди Рэймондъ, нисколько неподозрвая, что Элеонора съ нетерпніемъ ожидаетъ вечернихъ часовъ, когда ей можно будетъ одной, безъ постороннихъ свидтелей, передавать милому опекуну сущность своихъ чувствъ и размышленій. Не подозрвалъ онъ и того, что молодой офицеръ, замыкавшій съ мистеромъ Стюартомъ аррьергардъ маленькаго общества, слушалъ его съ восторженнымъ увлеченіемъ, какъ полубога: Давидъ разсказывалъ, какъ горлъ знаменитый ‘Восточный Индіецъ’ (EasI Indinman), корабль, на которомъ и онъ находился въ числ дйствовавшихъ лицъ. Краснорчивыя его описанія были постоянно прерываемы восклицаніями въ род слдующихъ: ‘Ахъ, сэръ, какая сцена, какая сцена! Какъ вы счастливы, сэръ, что были тогда на этомъ корабл! Чего бы я не далъ, чтобъ сдлаться очевиднымъ свидтелемъ этого ужаснаго происшествія!’ и такъ дале. Было въ-самомъ-дл слишкомъ-очевидно, что восторженный юноша жаллъ отъ души, что судьба още ни разу не предоставляла ему завиднаго выбора между опасностью сгорть въ огн или утонуть въ бездн. Онъ и Давидъ разстались самыми искренними друзьями, къ великому неудовольствію Годфри, который убжденъ былъ, что мистеръ Стюартъ совершенно исчезнетъ и потеряется между моряками. Его спокойствіе и самодовольный видъ встревожили молодого лейтенанта.
Но это спокойствіе было только наружное, искусственное. Перспектива будущей судьбы Элеоноры и постоянное удаленіе ея отъ него, въ этой общей суматох свтскихъ приключеній, ни въ какомъ отношеніи не могли быть пріятны мистеру Стюарту. Онъ страдалъ внутренно, и давно желалъ окончить это путешествіе, разстроившее привычный комфортъ его жизни. Тмъ драгоцнне была для него теперь нжная, дружеская улыбка миссъ Рэймондъ, этотъ молчаливый и безопасный проводникъ мыслей и чувствъ между особами, давно-знакоммми другъ съ другомъ. Улыбка Элеоноры на этотъ разъ заключала въ себ особенную прелесть. Ея выраженіе, обыкновенно робкое и застнчивое, заискрилось сапою нжною любовью, какой никогда не встртишь въ блистательныхъ взорахъ Маргареты. Давидъ задумался надъ этой улыбкой, и воображеніе его нарисовало образъ Элеоноры, когда она, еще двочкой, слушала его разсказы съ папрлженнымъ вниманіемъ, и принимала живйшее участіе по всхъ его печаляхъ и душевныхъ скорбяхъ. Одному Богу только, для Котораго открыты вс человческія сердца, извстно, отчего эти воспоминанія произвели болзненное впечатлніе въ сердц Давида Стюарта, и отчего на лиц его обозначились ясные слды внутренняго безпокойства. Уже ли не чиста была совсть мистера Стюарта?
Они перехали на островъ Уэйтъ, эту лтнюю резиденцію всхъ возможныхъ искателей удовольствія и приключеній. Все здсь для Эленоры было ново, свжо, и отъ всего она приходила въ восторгъ. Пахучія медовыя растенія на сдыхъ камняхъ и низкихъ стнахъ Нитона, зеленыя волны, блоснжные утесы, солнечные дни, лунныя ночи на океан — все наполняло радостными ощущеніями сердце молодой двушки. Еще никогда не было такихъ веселыхъ праздниковъ въ жизни миссъ Рэймондъ. Получивъ письмо отъ леди Маргариты, она почти боялась вскрыть конвертъ, изъ опасенія, что какое-нибудь выраженіе безпокойства въ-состояніи будетъ уничтожить или ослабить очарованіе невозмутимыхъ наслажденій вокругъ нея. Однакожъ, леди Маргарета писала очень-весело:
‘Я здсь, въ кругу своихъ сельскихъ родственниковъ, людей ученыхъ и образованныхъ какъ-нельзя-больше. Даже маленькія дти переполнены всякаго рода свдніями, и комната ихъ показалась мн коллегіею, гд каждый день производятся экзамены на ученую степень. Мои друзья занимаются земледліемъ, но это вовсе не значитъ, что они принадлежатъ къ разряду такъ — называемыхъ простыхъ людей. Процесъ воздлыванія земли, прежде столько легкій и нехитрый, совершается теперь при содйствіи самыхъ многосложныхъ операцій. Фраза: ‘грубъ и необтесанъ какъ деревенскій мальчишка’, не иметъ теперь разумнаго значенія и смысла. Вмсто того, чтобъ ‘свистать на лугу, разиня ротъ’, онъ ходитъ по лугу мрно и чинно, занятый агрономическими вычисленіями относительно плодоперемннаго хозяйства. У мистера Г. рпа выростаетъ изъ борозды какъ фениксъ изъ пепла, и недавно онъ открылъ, что млъ, при извстныхъ условіяхъ, совершенно замняетъ каменный уголь.
‘Роковое изобртеніе! Мы должны теперь навсегда проститься со всми очаровательными сказками, гд, бывало, веселый огонёкъ разъигрывалъ такую великую роль. Что станется съ нашими старинными тропами, уподобленіями, метафорами? Какой смыслъ будетъ имть ‘пламень любви’ въ глазахъ молодого поколніи, которое станетъ горть, какъ млъ? Какая судьба ожидаетъ наши ноябрскіе вечера, озаряемые привтнымъ огонькомъ за часъ передъ обдомъ? О чемъ намъ разговаривать при горніи мла и какой-нибудь негодной свчи? Яркій каминъ былъ всегда нашимъ дружелюбнымъ собесдникомъ, домашнимъ пенатомъ, исполненнымъ нелицепріятнаго радушія и беззаботнаго веселья. Мы разговаривали о старинныхъ воспоминаніяхъ и будущихъ надеждахъ. Не-уже-ли прійдется намъ сидть вокругъ мла, какъ бильярднымъ маркёрамъ? Нтъ, я возстаю противъ такого жестокаго нововведенія и объявляю себя отчаянной поборницей каменнаго угля. И мн, признаюсь, ужь давно надоло гоняться за всми этими познаніями, уничтожающими всякую поэзію жизни: хочу снова быть невждой, и очень буду рада, если мн удастся завербовать въ пріятельницы какую-нибудь глупенькую куклу, чуждую всякихъ ученыхъ экспериментовъ. На этихъ же дняхъ напечатаю въ газетахъ объявленіе такого рода: ‘Требуется въ компаньнойки для знатной дамы положительно-глупая особа: преимущество дано будетъ неумющей читать и писать’.
‘На этотъ разъ, однакожь, я очень-рада, что умю писать и читать: пишу къ вамъ и съ нетерпніемъ желаю читать ваши письма. Разскажите мн обо всемъ, что видите, слышите, длаете. Скажите мн о регатт, вроятно, ужь наступило время для этого великолпнаго спектакля, гд маленькія шлюпки и крошечныя лодочки перегоняютъ одна другую, какъ морскія чайки, порхающія надъ бездной. Скажите мн объ этихъ очаровательныхъ молодыхъ нобльменахъ и джентльменахъ, которыхъ вы встрчаете, безъ-сомннія, цлыми вереницами въ Каус. Какъ хорошо я помню ихъ живописные костюмы! Еще я вижу эти французскіе башмаки, атласные чулки и турецкія булавки на груди безстрашнаго моряка. Иной любилъ одваться матросомъ передъ мачтой, другой — корсаромъ или греческимъ наздникомъ, третій просто щеголяетъ въ охотничьей куртк, неснимая, однакожь, блыхъ панталонъ и малиноваго шарфа. Въ мое время была манія на самые фантастическіе костюмы.
‘Не теряйте, однакожь, своего сердца, прежде чмъ я торжественно представлю васъ лондонскому свту. Вы и не узнаете всхъ этихъ господъ, когда встртитесь съ ними въ столиц.
‘Радушный привтъ мой всмъ окружающимъ васъ джентльменамъ и леди. Будьте уврены, что всхъ васъ ни на минуту не забываетъ

‘искренно вамъ преданная,
‘Маргарита Фордайсъ.’

— Нтъ, она не любитъ его… она не можетъ любить его… иначе бы она не писала въ такомъ веселомъ тон, сказала себ самой Элеонора, складывая письмо. И глаза молодой двушки устремились на безбрежное море, и сердце ея успокоилось отъ этой отрадной мысли.
Но для счастливыхъ праздниковъ долженъ наступитъ конецъ. Изъ Портсмута отправили за леди Рэймондъ и ея дочерью адмиралтейскую яхту, и это было послднимъ знакомъ вниманія со стороны офицера, пользовавшагося нкогда благосклонностью сэра Джона. Бросивъ прощальный взглядъ на гостепріимный островъ, Элеонора, сопровождаемая своими спутниками, сошла въ лодку и благополучно принята была на яхт. Втеръ, повидимому, угадалъ чувства молодой двушки, такъ неохотно разстававшейся съ островомъ: отогнавъ ‘фаной’ отъ берега тіа нсколько весельныхъ взмаховъ, онъ вовсе пересталъ дуть и на мор наступила мертвая тишина. Паруса, посл минутнаго колебанія, безшумно опустились и повисли на мачтахъ наподобіе крыльевъ убитой птицы. Годфри нахмурилъ брови и принялся ходить по палуб безпокойными шагами. Элеонора сидла въ сторон, любуясь на великолпный закатъ солнца. Она думала о леди Маргарет, о тхъ безчисленныхъ удовольствіяхъ, которыхъ должна была лишиться леди Маргарета, единственно потому, что не любила моря и не умла здить верхомъ. Но вотъ еще нсколько дней — и молодая двушка опять увидитъ свою прекрасную руководительницу.
— Какой божественный вечеръ! сказала она Давиду Стюарту, когда онъ слъ подл нея.— Всмотритесь въ эти нжные странные цвта, которые измняются съ такою незамтною постепенностью, что вы никакъ не скажете, гд оканчивается одинъ и начинается другой. И между-тмъ, одна сторона неба рубино-малиновая, другая сапфирно-голубая. Какое торжественное спокойствіе!… Теперь становится для меня понятнымъ состояніе духа, переселяющагося въ другой міръ при содйствіи своего ангела-хранителя… Но мы возвращаемся въ дйствительный міръ, къ шумному обществу людей.
И Элеонора испустила глубокій вздохъ.
— Мы устроимъ опять такой же праздникъ, какъ-скоро окончится лондонскій сезонъ, сказалъ Давидъ.
— Было бы очень-хорошо, еслибъ онъ ужь кончился, или, еще лучше, еслибъ вовсе не начинался, отвчала Элеонора.— Мн вовсе не хочется вступать въ этотъ модный свтъ: я никогда не научусь поддерживать разговора въ обществ постороннихъ людей. Скажите откровенно, опекунъ, умна ли я?
— Что за вопросъ!
— Вопросъ очень-естественный въ моемъ положеніи. Когда, бывало, за недостаткомъ другихъ женщинъ, я сравнивала себя только съ Эммой Фордайсъ, мн казалось, что я дйствительно умна. Но теперь, когда я сравниваю себя съ леди Маргаретой…
— Напрасный и безполезный трудъ, прервалъ мастеръ Стюартъ.— Маргарет двадцать-шесть лтъ, между-тмъ, какъ вамъ нтъ и семнадцати. Тутъ вся разница въ однихъ лтахъ. Вамъ недостаетъ лишь нкоторой начитанности и знакомства съ людьми: то и другое пріобртается временемъ. Какъ-скоро вполн созретъ вашъ разсудокъ, я убжденъ, что вы легче станете усвоивать себ труднйшіе предметы, нежели леди Маргарета. Впрочемъ, я замчаю, что съ нкотораго времени вы развиваетесь съ удивительною быстротою.
— Можетъ-быть. Я читала много и съ величайшимъ вниманіемъ. Мн было нетрудно дойдти до сознанія своихъ недостатковъ. Когда я слышу ваши неистощимыя бесды съ леди Маргаретой, мн всегда ярко бросается въ глаза мое собственное невжество. Теперь я понимаю, на какую жертву вы обрекали себя, когда ршались оставаться въ Аспендэйл съ глупымъ и слабымъ ребенкомъ. Эта жертва тмъ важне, что вы могли бы наслаждаться обществомъ, которое для васъ прилично.
— Почему жь вы думаете, что ваше общество неприлично для меня, Элеонора?
— Я думаю, намъ всегда тяжело и досадно видть, что другіе насъ не понимаютъ, особенно, когда рчь идетъ о предметахъ, близкихъ къ нашему сердцу, сказала молодая двушка съ легкимъ оттнкомъ замшательства и стыдливости на своемъ лиц.— Когда вы начинали бесду, совершенно для меня непонятную, мн вдругъ казалось, будто между нами открывается пропасть, черезъ которую я хотла бы тотчасъ же перебросить надежный мостъ. Особы, читавшія одн и т же книги, знакомыя съ одними и тми же предметами, должны быть, натурально, ближе къ вашей душ… должны постоянне жить въ вашихъ мысляхъ…
Элеонора остановилась и покраснла. Давидъ Стюартъ отвчалъ взволнованнымъ тономъ:
— Никто не живетъ постоянно въ моихъ мысляхъ, кром васъ, Элеонора. Во сн и наяву, въ гостяхъ и лома, въ тиши кабинета или среди житейскихъ хлопотъ — я вижу ваши прекрасные глаза между мною и моими книгами, между мною и небомъ, между мною и всмъ, что есть на неб и на земл. И грустный упрекъ я читаю для себя въ этихъ невинныхъ взорахъ.
— Упрекъ! За что же? Какой упрекъ?
Въ эту минуту почти одновременно раздались испуганное восклицаніе рулеваго и повелительный крикъ Годфри Марсдена. Суматоха сдлалась общею.
— Мы погибнемъ! сказалъ Давидъ.
Леди Рэймондъ и Эмма вскрикнули, матросы начали перебраниваться, Годфри закричалъ опять. Тяжелый черный бригъ дрейфовалъ прямо на нихъ, тишина стояла страшная, безъ малйшаго дуновенія втра: не было никакихъ средствъ посторониться, и опасность возрастала съ минуты на минуту. На бриг вс, повидимому, погружены были въ мертвый сонь, за исключеніемъ вахтеннаго на палуб. Однакожъ, посл минутной суматохи, исполненной ужаса и отчаянія, бригъ и яхта безопасно проскользнули другъ подл друга. Руководимый машинальнымъ чувствомъ покровительства, Давидъ Стюартъ обвилъ Элеонору одной рукою, между-тмъ, какъ другою уцпился за канатъ. Потомъ онъ бережно и осторожно посадилъ ее на прежнее мсто и, поднимая тяжелый морской плащъ, упавшій съ ея плечъ въ минуту общей тревоги, проговорилъ вполголоса съ необыкновенною нжностью:
— Вы испугались, милое дитя?
— Нтъ! отвчала Элеонора взволнованнымъ голосомъ.
Сердце молодой двушки билось очень-сильно, но не отъ страха. Она чувствовала, что если бъ имъ всмъ суждено было умереть въ эту минуту, она была бы совершенно-счастлива. Еслибъ они погрузились на дно холоднаго моря и погибли, Элеонора нашла бы отрадное успокоеніе той вожделнной мысли, что никакая другая особа, лучше ея, умне и прекрасне, не оторветъ ее отъ Давида Стюарта. Такая смерть не представляетъ никакихъ ужасовъ. Когда мистеръ Стюартъ началъ хвалить ее за твердость духа, молодая двушка, проникнутая необыкновеннымъ воодушевленіемъ, робко подняла на него свои прекрасные глаза и произнесла дрожащимъ голосомъ:
— Стоило ли бояться смерти, когда я готовилась умереть вмст съ вами?
Это было дломъ одного мгновенія. Робкіе глаза опустились еще съ большею робостью, и бурная, страстная мысль погрузилась на дно ея сердца, какъ испуганная птичка, прильнувшая къ своему гнзду.

ГЛАВА XIII.
Элеонора длаетъ завоеваніе.

Пocлдовали распоряженія относительно лондонскаго сезона. Надлежало нанять домъ и завести двойное хозяйство. Леди Маргарета не могла предложить Элеонор квартиры у себя, потомучто у нея не было своего дома.
По кончин мужа, леди Маргарета жила преимущественно съ вдовой-герцогиней, въ Италіи. Братъ ея хотлъ сначала помстить ее у себя, но такое намреніе не согласовалось съ видами его супруги.
Герцогиня Ланаркская, при многихъ неоспоримыхъ достоинствахъ, имла одинъ великій недостатокъ. Леди Маргарета, какъ мы видли, замтила однажды, что у каждаго есть свои собственные недостатки, и мы охотно соглашаемся съ этимъ мнніемъ. Недостатокъ герцогини Ланаркской былъ совершенно-противоположенъ характеру Маргареты: ея свтлость была ревнива. Она не любила вызжать съ Маргаретой куда бы то ни было. Она признавала достоинства Маргареты и любила ее въ нкоторой степени, но ей длалось неловко, когда другіе осмливались раздлять эти чувства въ-отношеніи къ ея золовк. Герцогиня чувствовала, быть-можетъ, не безъ основанія, что она затмевалась въ своемъ собственномъ дом, когда Маргарета гостила у нея. Совершеннйшій тактъ приличія, который всегда зависитъ отъ утонченности вкуса, научилъ Маргарету, что длать. Она никогда не пла къ Ланаркской-Лож. Герцогиня не любила пть, если другіе, въ ея присутствіи, не ограничивались вторымъ контральто, но, къ-несчастью, голосъ Маргареты достигалъ до самыхъ высшихъ нотъ. Она никогда не играла на арф: герцогиня играла на этомъ инструмент прекрасно, очаровательно, удивительно, причемъ по всей красот обнаруживались ея плечи и руки, блыя какъ мраморъ и совершенныя какъ у Венеры въ то мгновеніе, когда она только — что выходила изъ морской пны. Ея нжные, розовые, быстрые пальчики были тоже чудомъ совершенства въ своемъ род, и одинъ французскій дипломатъ весьма-справедливо замтилъ герцогин, что онъ не понимаетъ, какъ эти чудные пальчики могутъ извлекать изъ инструмента такіе полные, совершеннйшіе звуки. Дале, Маргарета одвала Эвфимію съ изящной простотою. Герцогиня не любила, чтобъ эта двочка вертлась вмст съ ея кузинами, леди Метландъ: это сдлалось ей особенно-непріятно посл одного случая, когда какой-то гость, принимая Эвфимію за младшую дочь герцога, сказалъ ему, что малютка — прелестнйшее созданіе въ мір, и притомъ, похожа на него какъ дв капли воды.
Эта дтская ревность была причиною многихъ домашнихъ бурь, несмотря на то, что Маргарета, при всякомъ удобномъ случа, готова была уничтожаться въ пользу своей золовки. Съ герцогиней длались нердко какіе-то странные припадки досады, весьма — непріятные для тхъ, къ кому они лично могли относиться, тмъ непріятне, что иной разъ невозможно было согласить степень ея гнва съ видимымъ побужденіемъ. Да и сама герцогиня не всегда понимала причину своего неудовольствія противъ золовки. Она не трудилась разбирать своихъ чувствъ и нисколько не стснялась обнаруживать ихъ. Дитя, избалованное отъ пеленокъ, сдлалась любимою женою, которую леляли и уважали, быть-можетъ, выше дйствительныхъ ея достоинствъ.
Но Маргарета привыкла, наконецъ, ко всмъ этимъ неровностямъ въ характер своей золовки и великодушно подчинилась всмъ ея капризамъ.
При-всемъ-томъ герцогиня была добра, даже очень-добра. Ея чувства были воспріимчивы и живы. Нь годину скорби и печали она искренно олицетворяла въ себ нжнаго и любящаго друга. Она не щадила ни времени, ни трудовъ для утшенія своей ближней. Она готова была, при случа, выплакать вс свои слезы, но въ дл завоеваній, побдъ и восторженныхъ похвалъ, другіе должны были смиренно довольствоваться тмъ, что оставляла имъ герцогиня. Нельзя сказать, чтобъ она положительно радовалась, когда другіе находили Эвфимію неловкою и говорили, что мать Эвфиміи слишкомъ-полна, но это, во всякомъ случа, доставляло ей значительное удовольствіе.
И у Маргареты былъ недостатокъ. Я никогда не видала совершенствъ въ дйствительной жизни, да и нигд, кром фантастическихъ романовъ, слишкомъ-щедрыхъ на всякія совершенства. Открываю читателямъ за тайну, что Маргарета немножко тщеславилась тмъ, что ее находили очаровательною во всхъ кружкахъ, куда только она ни появлялась. Тщеславилась она и тмъ, что понимала какъ-нельзя-лучше современные политическіе вопросы и отлично разсуждала о предметахъ, которые считаются доступными для однихъ только мужчинъ. Она была рада, что умла вести себя съ женщинами и дтьми, но еще боле она гордилась своею популярностью между мужчинами. И дйствительно, популярность ея была огромная. Начиная съ брата, герцога Ланаркскаго, считавшаго свою сестру истиннымъ феноменомъ между женщинами, до случайныхъ знакомцевъ, удостоившихся сидть съ нею рядомъ за обдомъ, общій голосъ былъ единодушно въ пользу леди Маргареты. Ея искренность и радушіе уравновшивались какимъ-то величавымъ достоинствомъ, наслдственнымъ и пріобртеннымъ, между-тмъ, какъ ея дтская веселость, живость характера, красота и таланты возбуждали всеобщее удивленіе.
Должно теперь замтить, что герцогиня Ланаркская принадлежала къ разряду женщинъ весьма-трудному для точнйшаго опредленія. Это разрядъ женщинъ, длающихъ побды. Леди изъ этого оригинальнаго разряда обнаруживаютъ ршительное стремленіе искушать своими прелестями всякаго смертнаго, чувствительнаго къ женской красот, по горе смертному, если онъ поддастся такому искушенію! Мн извстно изъ многочисленныхъ опытовъ, что леди-побдительница согласится скоре умереть, чмъ перешагнуть за границу, отдляющую ее отъ соблазна. При-всемъ-томъ, она съ большой охотой поощряетъ жертву своей красоты и съ торжествующей улыбкой ведетъ ее на край бездны: въ этомъ и вся цль ея стремленій. Герцогиня Ланаркская, повидимому, старалась упрочить свои завоеванія, но какъ-скоро неосторожный обожатель готовился приступить къ ршительному объясненію, герцогиня, поражаемая изумленіемъ и досадой, вспыхивала въ одно мгновеніе ока и не было предловъ порывамъ ея благороднаго гнва, причемъ обыкновенно великодушный супругъ обязанъ былъ формально защищать свою супругу отъ всякой злонамренной сплетни и молвы.
Герцогъ Ланаркскій былъ человкъ очень-гордый и совершенно-доврчивый. Подозрвая свою жену въ нкоторой опрометчивости и легкомысленности, онъ былъ, однакожь, убжденъ въ ея невинности, и на этомъ основаніи велъ себя спокойно, тихо, съ торжественнымъ величіемъ и важностью, непозволяя никому вмшиваться въ свои семейныя дла и ни передъ кмъ необнаруживая своихъ истинныхъ чувствъ. Поэтому, возникавшіе толки и сплетни тотчасъ же замирали, неоставляя посл себя никакихъ слдовъ, и семейное счастіе было невозмутимо.
Герцогиня уважала великодушнаго супруга и была къ нему благодарна. Если она не совсмъ, отказалась отъ завоеваній, зато умла по-крайней-мр вовремя и кстати обуздывать чрезмрные порывы своего сердца. Это былъ домъ, улучшавшійся съ годами, но Маргарета, тмъ не мене всегда была лишнею въ такомъ дом, потому-что продолжать завоеванія въ ея присутствіи оказывалось чрезвычайно-неудобнымъ. Блистательная красота Маргариты ослпляла и поглощала всякое вниманіе легкомысленныхъ обожателей, между-тмъ, какъ серьезные и степенные джентльмены были всегда увлечены умомъ и рдкими талантами молодой вдовы. Я положительно думаю, что во всякомъ сельскомъ домик, гд только случалось гостить леди Маргарет, дв трети гостей, наврное, оканчивали каждый вечеръ счастливою надеждой, что на другой день они опять будутъ имть удовольствіе видть прекрасную леди. Многіе, конечно, утверждали, что они вовсе не думаютъ о Маргарет, но это было притворство, незаслуживавшее ни малйшаго доврія.
И по этой-то причин леди Маргарета гостила только случайно у своего брата, но никогда Ланаркская Ложа не могла быть постоянной ея резиденціей. Это, однакожь, нисколько не нарушало ея дружескихъ связей съ прекрасною золовкой: герцогиня писала къ ней длинныя-предлинныя письма и увряла, но обыкновенію, что она принимаетъ самое искреннее участіе во всхъ ея длахъ.
Герцогъ и герцогиня Ланаркскіе были почти первыми особами, которыхъ Элеонора увидла въ Лондон. Она вся превратилась во вниманіе, когда доложили о прибытіи знаменитыхъ гостей и когда герцогъ вошелъ въ залу. Цвтъ лица и какая-то особенная величавость въ движеніяхъ живо напомнили ей Маргарету, но больше ничмъ не былъ онъ похожъ на свою сестру. Герцогиня была очень-мила: низенькая ростомъ, она казалась настоящею нимфой по граціозности движеній, и въ большихъ глазахъ ея выражалась дтская наивность.
Элеонора была нсколько обманута наружностью герцога, котораго, какъ брата Маргареты, она рисовала удивительнымъ красавцемъ. Но взаимныя ихъ отношенія были установлены какъ-нельзя-лучше и было слишкомъ-ясно, что братъ и сестра гордились другъ другомъ. Молодая двушка вспомнила про свои отношенія къ Годфри и вздохъ, вызванный глубокой грустью, вырвался невольно изъ ея груди.
Герцогъ смотрлъ на питомицу своей сестры съ покровительствующею нжностью. Такъ, впрочемъ, смотрлъ онъ на всхъ женщинъ безъ-изъятія и въ его сердц не было другихъ чувствъ въ-отношеніи къ прекрасному полу. Герцогиня еще ни разу въ жизни не думала ревновать своего мужа къ кому бы то ни было, и домашнее ея счастье было предметомъ общей зависти всхъ ея пріятельницъ.
Лондонъ не понравился Элеонор, какъ и вообще онъ не можетъ понравиться особ, внезапно-очутившейся въ этомъ великомъ круговорот человческихъ чувствъ и мыслей. Требуется довольно времени, чтобъ отъискать свой собственный кругъ на поверхности этой бездны. Надобно обжиться и пристально всмотрться въ окружающія обстоятельства, чтобъ найдти приличный исходъ изъ этой повседневной толкотни глупости и ничтожныхъ мелочей, нердко заслоняющихъ собою все, что ни есть прекраснаго въ нашей природ.
Наклонности Элеоноры были слишкомъ-серьёзны для большаго свта. Она скучала на балахъ и съ непріятнымъ изумленіемъ смотрла на балеты. Танцы не привлекали молодую двушку. Чтеніе, рисованіе, верховая зда, музыка — вотъ въ чемъ заключались ея праздничныя занятія. Этому научилъ ее опекунъ и среди этихъ занятій онъ длилъ съ нею часы досуга. Теперь онъ ухалъ въ Марсель по какимъ-то дламъ и лондонскій сезонъ тянулся безъ него скучно и уныло.
И когда онъ кончился, прекрасная молодая наслдница была очень-рада воротиться на свою родину. Она оставила Лондонъ безъ малйшаго сожалнія, и знакомые ея увидли, что она разстается съ ними съ удивительнымъ хладнокровіемъ. Приговоръ мужчинъ былъ тотъ, что молодая наслдница слишкомъ-холодна и разсянна не по лтамъ, женщины приговорили, что она застнчива и глупа, герцогъ былъ непріятно изумленъ, что Элеонора ничего не умла перенять отъ его обворожительной сестры, герцогиня поспшила замтить, что ея золовка совершенно затмила бдную миссъ Элеонору. Вс, олнакожь, соглашались единодушно, что Элеонора была красавица: это былъ фактъ, признанный и утвержденный общимъ мнніемъ.
И на этомъ основаніи многіе молодые люди, съ ограниченными средствами существованія, подумывали предложить свои руки и сердца прекрасной наслдниц. Одинъ или двое были даже серьёзно-влюблены или, по-крайней-мр, считали себя влюбленными, но только одинъ высокородный сэръ Стефенъ Пенрайнъ поблднлъ отъ внезапнаго волненія, когда услышалъ, что наслдница оставляетъ столицу. Только сэръ Стефенъ Пенрайнъ пришелъ въ неурочный часъ въ библіотеку герцога Ланаркскаго и покорнйше просилъ его усерднаго содйствія и совта. Цлыя сутки передъ тмъ ходилъ онъ взадъ и впередъ, обдумывая, какъ бы приличне взяться за дло, и ему даже казалось (несомннное доказательство влюбленнаго характера), что вс лондонскіе холостяки наперерывъ поспшатъ предложить себя миссъ Элеонор Рэймондъ. Поэтому сэръ Стефенъ Пенрайнъ ршился дйствовать безъ отлагательства.
Должно теперь замтить, что знакомство молодыхъ людей началось подъ вліяніемъ весьма-неблагопріятнаго обстоятельства. Однажды Элеонора хала въ парк съ герцогомъ Ланаркскимъ въ обществ многихъ другихъ джентльменовъ и леди, составлявшихъ весьма-живописную кавалькаду. Вдругъ ея собака, Руллахъ, принялась теребить другую собаку, принадлежавшую джентльмену, хавшему верхомъ на встрчу кавалькад. Животныя поссорились и Руллахъ, который былъ сильне, схватилъ своего противника за горло. Въ эту минуту незнакомый джентльменъ, хозяинъ обиженной собаки, быстро соскочилъ съ лошади и, передавъ узду своему груму, началъ жестоко наказывать обидчицу своимъ хлыстомъ. Элеонора вспыхнула и глаза ея наполнились слезами.
— Этотъ человкъ убьетъ мою собаку! сказала она.
Герцогъ Ланаркскій подъхалъ къ незнакомцу.
— Вы, конечно, не могли знать, сказалъ онъ учтиво: — что эта собака принадлежитъ одной изъ нашихъ леди, вотъ этой молодой леди, прибавилъ онъ, когда сэръ Стсфенъ Пенрайнъ обернулся съ гнвнымъ видомъ, между-тмъ, какъ Элеонора подъзжала къ мсту этой сцены.
Незнакомецъ остолбенлъ при вид прекрасной модой двушки съ раскраснвшимися щеками и заплаканными глазами. Въ чертахъ Элеоноры выражалось негодованіе, упрекъ и вмст состраданіе къ бдному животному, состоявшему подъ ея исключительныхъ покровительствомъ. Джентльменъ проговорилъ какое-то извиненіе и поспшилъ отереть платкомъ израненную ногу собаки. Оправдывая жестокость своего поступка, онъ сказалъ, что эта страшная собака, безъ всякаго повода, едва не загрызла его собственную собаку, но что, во всякомъ случа, онъ виноватъ кругомъ. Тутъ оставалось только принять вс эти извиненія, раскланяться и возвратиться домой. Бдный Руллахъ, израненный и окровавленный, побжалъ за лошадью своей хозяйки.
— Руллахъ, бдный другъ мой! говорила ему повременамъ Элеонора нжнымъ и утшительнымъ тономъ.— Руллахъ, бдный другъ! повторяла она, сидя въ своей комнат, по возвращеніи домой.
Израненный песъ лежалъ на ковр у ея ногъ, стоналъ и, при каждомъ воззваніи, обращалъ на свою хозяйку глаза, налитые кровью. Элеонора думала о томъ дн, когда опекунъ, за два года передъ этимъ, подарилъ ей этого безмолвнаго собесдника, привезеннаго изъ Шотландіи. И думала она, какъ жестокъ былъ и безчеловченъ незнакомый джентльменъ, употребившій во зло страшную силу своей руки.
Съ этого самаго дня сэръ Стефенъ Пенрайнъ, какъ безотвязная тнь, преслдовалъ миссъ Элеонору Рэймондъ. Прежде онъ никогда не видлъ ее въ Лондон: онъ не принадлежалъ къ избранному кругу высшаго общества и не старался о пріобртеніи аристократическихъ знакомствъ, но теперь онъ готовъ былъ благодарить всхъ и каждаго, кто только доставлялъ ему приглашенія въ домы, гд онъ могъ встртиться съ миссъ Рэймондъ. Такое одолженіе оказывали ему съ величайшею готовностью, такъ-какъ всмъ было извстно, что шотландскій джентльменъ владлъ несметнымъ богатствомъ. Онъ вставалъ теперь очень-поздно, чтобъ день начался какъ-можно-ближе къ тому часу, когда онъ увидитъ Элеонору. Безпрестанно онъ длалъ визиты въ домъ, гд она жила и осыпалъ Руллаха самыми нжными ласками. Гулянье въ парк сдлалось для него необходимостью, такъ-какъ можно было разсчитывать, что онъ встртить тамъ Элеонору. За столомъ, впродолженіе обда, онъ забывался и дремалъ, мечтая о вожделнныхъ минутахъ наступавшаго вечера. Младшій кузенъ леди Маргареты, юный денди, встрчавшій свой первый сезонъ въ столиц съ двумястами фунтовъ годоваго дохода, добывалъ безчисленныя приглашенія ‘для своего друга Пенрайна’ и заране извщалъ его, въ какомъ обществ сегодня или завтра будетъ Элеонора.
Шотландское помстье сэра Стефена, замокъ Пенрайнъ, приходилось въ двадцати только миляхъ отъ Ланаркской Ложи. Герцоги давно зналъ фамилію Пенрайна и теперь принималъ его учтиво и радушно, какъ ближайшаго сосда. Леди Маргарета встрчала его съ привтливой улыбкой и подшучивала надъ побдой Элеоноры. Даже Руллахъ, великодушный, незлопамятный Руллахъ, привтствовалъ его со всми обнаруженіями старинной дружбы. Одна Элеонора была попрежнему застнчива и холодна, но такою она казалась въ-отношеніи ко всмъ мужчинамъ. Вс считали ее равнодушною и спокойною по природ: одинъ только мистеръ Стюартъ могъ опровергнуть это мнніе, но его не было въ Лондон.
Герцогъ, какъ и слдовало ожидать, поступалъ осмотрительно и осторожно, когда шотландскій помщикъ обратился къ нему за великодушнымъ содйствіемъ въ сердечномъ дл. Онъ совтовалъ сэру Стефену написать къ мистеру Стюарту и объяснить ему свои намренія. Затмъ, нтъ сомннія, сэръ Стефенъ получить приглашеніе отъ леди Рэймондъ и постарается мало-помалу упрочить за собой благосклонность прекрасной его дочери. Мистеръ Стюартъ все еще былъ въ Марсели, но въ скоромъ времени его ожидали въ Аспендэйль. Герцогъ не зналъ мистера Стюарта, никогда съ нимъ не встрчался, онъ рекомендовалъ сэру Стефену обратиться къ леди Маргарет, которая могла сообщить ему подробныя извстія о характер опекуна Элеоноры. И леди Маргарета объяснила, что мастеръ Стюартъ былъ превосходнйшій джентльменъ во всхъ возможныхъ отношеніяхъ. Она была уврена, что единственнымъ предметомъ его заботливости было счастье Элеоноры и полагала, что онъ не станетъ противиться стремленіямъ сэра Стефена. Наблюденія ея говорили ей, что Элеонора еще не сдлала выбора и сердце ея оставалось свободнымъ. Не мудрено: она была слишкомъ — застнчива и робка.— А нельзя ли было изъ чего-нибудь заключить, что къ сэру Стефену она равнодушне, чмъ къ другимъ мужчинамъ?— О, нтъ! Совсмъ напротивъ!
И это ‘напротивъ’ было заключительнымъ отвтомъ на вс разспросы сэра Стефена.
Еще нсколько дней — и Элеонора скрылась изъ столицы. Ея отъздъ поразилъ отчаяніемъ чувствительное сердце сэра Стефена Пенрайна. Высшій лондонскій кругъ опять потерялъ всю прелесть въ его глазахъ и онъ, по видимому, отказался навсегда посщать мста, ознаменованныя присутствіемъ прекрасной молодой двушка, столько непохожей на всхъ другихъ двицъ, съ которыми до-сихъ-поръ встрчался на широкой дорог жизни. Когда камердинеръ спросилъ, на другой день, не угодно ли приказать что-нибудь груму, сэръ Стефенъ отвчалъ, что не будетъ никакихъ приказаній. Незачмъ ему хать. И некуда. Верховая зда — преглупйшая забава, недостойная порядочнаго джентльмена. Однакожь, сэръ Стефенъ одлся и машинально направилъ свои шаги въ модный Паркъ. Тамъ бродилъ онъ взадъ и впередъ, скучный и унылый, смотря безъ всякой опредленной мысли на массу открытыхъ и закрытыхъ экипажей. Не съ кмъ было видться, не съ кмъ раскланиваться. Она оставила городъ! Жизнь превратилась для него въ втряную мельницу съ опущенными крыльями, и онъ будетъ прозябать, какъ растеніе, до-тхъ-поръ, пока не будетъ отправлено письмо къ мистеру Стюарту и не прійдетъ отъ него отвтъ.

ГЛАВА XIV.
Предложеніе.

Мистеръ Стюартъ воротился изъ Франціи въ самомъ жалкомъ расположеніи духа. Онъ сказалъ, что въ Марсели было у него много непріятностей и тяжелыхъ занятій. Прошло довольно времени прежде, чмъ Маргарет, вчно-веселой и беззаботной, удалось разогнать его тоску. Что жь касается до Элеоноры, она умла только размышлять о его грусти во глубин своей души, но у ней, при всемъ желаніи, недоставало искусства развлекать своего опекуна оживленною бесдой, остроумными шутками и веселою улыбкой.
О лондонскомъ сезон не было почти и помину. Элеонора писала къ мистеру Стюарту обо всемъ, что, по ея мннію, случалось съ нею особенно-замчательнаго въ столиц. Теперь начались для нея опять старыя привычки и старыя занятія. Она здила верхомъ почти каждый день въ-сопровожденіи своего опекуна, и ужь безъ внутренняго волненія слушала по вечерамъ псни Маргареты, потому-что она чувствовала и понимала инстинктивно, что мысли Давида исключительно обращались на нее и что ей нтъ надобности бояться какихъ бы то ни было соперницъ.
Припоминая разныя бесды и намеки мистера Стюарта, молодая двушка вывела положительное заключеніе, что онъ прикованъ къ ней силою пламенной привязанности, возраставшей постепенно. Одно только мнніе свта, по ея соображеніямъ, мшало ему приступить къ ршительному объясненію. Давидъ, очевидно, не хотлъ воспользоваться своимъ положеніемъ опекуна и пребываніемъ въ Аспендэйл, чтобъ убдить Элеонору къ вступленію въ бракъ, неодобряемый ея родственниками. Миссъ Рэймондъ понимала это: три мсяца лондонскаго сезона обогатили ее житейскою опытностью, какой провинціалка не пріобртетъ и въ шесть лтъ. Она понимала, что выборъ ея сердца не понравится никому изъ окружавшихъ ее особъ. Она заране угадывала, что станутъ говорить въ ‘свт’. Ея знакомство составлялось въ Гайд-Парк, итальянской опер, въ бальныхъ и концертныхъ залахъ. Ей было извстно по опыту, чмъ и какъ поддерживались блестящія сплетни во всхъ этихъ кругахъ. Но какая ей нужда до мнній свта? Пусть онъ судитъ и осуждаетъ ее сколько угодно. Молодая двушка горевала только о томъ, что въ такомъ случа можетъ подумать ея собственная мать. Легкомысленно-преувеличенные разсказы, сдланные Элеонорою въ большомъ свт, повидимому, совсмъ закружили слабую голову леди Рэймондъ и она мечтала, что дочь ея не замедлить сдлать самую блистательную партію, и что женихъ ея будетъ бросать по цлымъ мильйонамъ на одинъ балъ. Бдность всего больше пугала волновавшуюся супругу сэра Джона: ей удалось испытать на своемъ вку, что такое бдность. Годфри женился по любви, но это не мшаетъ ему осмять выборъ Элеоноры и не было никакого сомннія, что суровый морякъ не сллаетъ ни малйшаго снисхожденія своей сестр. Впрочемъ, Богъ съ ними! Ршеніе молодой двушки неизмнно, и ужь она ни за что не откажется отъ влеченій своего сердца. При-всемъ-томъ, будущность пугала Элеонору и она съ трепетомъ отступала отъ дальнйшихъ догадокъ. Пусть, покамстъ, вс дла остаются въ настоящемъ своемъ вид: какъ-скоро ей исполнится двадцать-одинъ годъ, она получитъ полную возможность дйствовать по благоусмотрнію — и тогда ужь никто ей не указъ.
Случалось, однакожь, что мистеръ Стюартъ казался повременамъ самымъ несчастнымъ человкомъ, и тогда молодая двушка сильно желала, чтобъ какое-нибудь обстоятельство привело къ развязк ея судьбу. Чмъ бы скоре, тмъ лучше. Дло ясное, что неизвстность мучительна для нихъ обоихъ. Ну да можетъ быть за этимъ обстоятельствомъ дло не станетъ. Кто-нибудь сдлаетъ, вроятно, предложеніе: Элеонора откажетъ. Давидъ спроситъ, конечно, зачмъ она отказала. На это будетъ сказано, что она любитъ другаго. Онъ спроситъ, кого, и она скажетъ — по-крайней-мр она надется, что у ней въ ту пору достанетъ духу открыть ему истину прямо и благородно. Но въ настоящемъ случа молодая двушка трепетала отъ одной мысли приступить къ ршительному объясненію, хотя бы и могъ быть какой-нибудь поводъ со стороны мистера Стюарта.
Однакожь, сэръ Стефенъ Пенрайнъ не торопился предложеніемъ. У него была сестра, старше его нсколькими годами. Прежде и посл смерти отца, она управляла длами всей фамиліи. Мужъ ея, сэръ Патрикъ Макфарренъ, сошелъ въ преждевременную могилу, и теперь она была вдовой. Сэръ Стефенъ отправился въ Шотландію, чтобъ сообщить ей свои важныя намренія. Онъ, какъ мы видли, питалъ значительныя сомннія въ успх своего ухаживанья за Элеонорой, тмъ не мене, онъ не счелъ нужнымъ упомянуть объ этихъ сомнніяхъ леди Макфарренъ. Совсмъ напротивъ: сэръ Стефенъ, въ назиданіе своей сестрицы, сочинилъ презанимательную повсть, гд на первомъ план рисовался онъ самъ, шотландскій Аполлонъ, одержавшій блистательною побду надъ прекрасною молодою наслдницею, влюбившеюся въ него до безумія съ перваго свиданія на одномъ изъ аристократическихъ баловъ. Дло было бы ужь кончено, если бы онъ объяснился съ ея родственниками, но сэръ Стефенъ, проникнутый глубокимъ уваженіемъ къ старшей сестр, какъ единственной представительниц знаменитаго ихъ рода, счелъ неизбжными долгомъ довести до ея свднія этотъ интересный фактъ. Леди Макфарренъ, съ высоты своего величія, изъявила надежду, что авось любезный братецъ ея не былъ столько глупъ, чтобъ ‘уцпиться за юбку’ первой англійской двчонки. Она полагала во всякомъ случа, что ему не было никакой надобности ‘охотиться’ за женой въ англійскихъ провинціяхъ: ему стоило только захотть — и благороднйшая леди Шотландіи поставила бы себ за великую честь быть супругою Пенрайна. Когда, между-тмъ, покорный братъ, соглашавшійся безпрекословно съ мнніями высокородной сестры, выразилъ желаніе, чтобъ она благоволила, по этому торжественному случаю, почтить своимъ присутствіемъ британскую столицу, леди Макфарренъ отвчала наотрзъ, что ‘всмъ этимъ выскочкамъ’ столько же не трудно пріхать въ Эдинбургъ, какъ ей въ Лондонъ, и что онъ можетъ обвнчаться въ этихъ новйшихъ Аинахъ, если не хочетъ, чтобъ торжественный обрядъ совершился безъ ея присутствія. Съ этими инструкціями сэръ Стефенъ возвратился въ Лондонъ, на Гросвенор-Стритъ, и началъ обдумывать ихъ на досуг, гуляя въ пыльномъ и опустломъ парк.
Наконецъ онъ ршился повременить отсылкою письма, съ великимъ тщаніемъ сочиненнаго имъ для полномочнаго опекуна. Леди Маргарета, проздомъ въ Ланаркскую Ложу, должна была черезъ нсколько дней воротиться въ Лондонъ, и сэръ Стефенъ хотлъ напередъ посовтоваться съ нею относительно содержанія этого знаменитаго посланія. Ему казалось, что леди Маргарета смотритъ съ нкоторою благосклонностью на его любовь, и онъ инстинктивно понялъ, что она, распространяя повсюду огромное вліяніе, можетъ легко отстранить всякія препятствія, какія могутъ возникнуть со стороны матери, опекуна и даже самой молодой леди.
И дйствительно, леди Маргарета не видла причинъ, почему сэръ Стефенъ не можетъ сдлаться супругомъ миссъ Рэймондъ. Она разсчитывала, что чмъ скоре Элеонора выйдетъ замужъ, тмъ лучше. Ея положеніе во многихъ отношеніяхъ представлялось очень-страннымъ. Вс случайные элементы покровительства, окружавшіе молодую двушку, состояли изъ слабой матери, сварливаго полу-брата и романтическаго опекуна: изъ такихъ элементовъ не могло составиться домашнее счастье. Прекрасная руководительница выпустила изъ виду только одно обстоятельство, что Элеонора была теперь ужь не дитя, и что, въ качеств молодой леди, она сама могла имть ршительный голосъ въ дом, особенно, когда суровый морякъ возвратится къ своимъ обязанностямъ.
И нельзя сказать, что леди Маргарета преувеличила дло, когда, передъ отъздомъ изъ Лондона, успла подать нкоторую надежду сэру Стефену. Преувеличеніе было не въ ея характер: она всегда высказывала простую истину, какъ ее чувствовала и понимала. Это было ея правило, отъ котораго она никогда не отступала ни для себя, ни для другихъ. Ей дйствительно казалось, что Элеонора была благосклонне къ сэру Стефену, чмъ къ другимъ мужчинамъ. То правда, что молодая двушка сначала очень не жаловала сердитаго джентльмена, избившаго собаку, подаренную ей любимымъ опекуномъ, но не-уже-ли по одному этому должно было предполагать закоренлую злопамятность въ ея невинномъ сердц? Быть не можетъ. Сэръ Стефенъ даннымъ-давно загладилъ свою невольную вину многими знаками и доказательствами своего предупредительнаго вниманія. На другой же день, посл несчастнаго приключенія, онъ самъ выписалъ и принесъ какую-то чудную мазь для бднаго Руллаха, самъ ухаживалъ за нимъ, перевязывалъ его раны и извщалъ его каждый день, до самаго выздоровленія. Руллахъ давно простилъ сэра Стефена: какъ же тутъ сомнваться, что не простила его Элеонора?
Но если, при-всемъ-томъ, она казалась къ нему довольно-равнодушною, такъ изъ этого еще ровно ничего не слдовало. Ужь такова была натура Элеоноры. Она не обнаружила никакой благосклонности даже къ лорду Эдгару Освальду Борегарду, а это былъ второй сынъ керцога Борегарда, удивительный денди между всми современными джентльменами: онъ плъ, игралъ и танцовалъ на славу, и притомъ былъ у него чудный профиль, какіе встрчаются только между античными статуями Ватикана. Лордъ Эдгаръ лелялъ въ душ глубочайшее убжденіе, что его предложеніе будетъ принято съ восторгомъ какъ молодою наслдницею, такъ и всми ея родственниками, кто бы они ни были и гд бы ни находились. Однакожъ, до-сихъ-поръ онъ не сдлалъ предложенія, потому-что въ этотъ самый сезонъ налетла другая молодая наслдница съ десятью тысячами фунтовъ годоваго дохода, между-тмъ, какъ у Элеоноры было всего только пять тысячъ: лордъ Эдгаръ, но естественному ходу вещей, желалъ напередъ попробовать счастья съ десятью, и потомъ уже, въ случа неудачи, спуститься на пять. До-сихъ-поръ почти вс шансы клонились въ пользу десяти тысячъ, и владтельница ихъ, ослпленная наружностью блистательнаго денди, нисколько не сомнвалась, что этотъ Аполлонъ британской аристократіи влюбленъ до безумія собственно въ нее самое, независимо отъ ея капитала.
Сэръ Стефенъ не чувствовалъ такой нершительности и колебанія, какъ лордъ Эдгаръ. Бдность и богатство имли для него въ этомъ случа второстепенную важность, потому-что еще ни въ кого не быль онъ такъ влюбленъ, какъ въ Элеонору. Его страсть едва-ли бы потухла и тогда, еслибъ вдругъ владычица его фантазіи доведена была до нищенскаго состоянія.
И вотъ утромъ каждый день, между завтракомъ и обдомъ, сэръ Стефенъ Пенрайнъ читалъ и перечитывалъ свое черновое письмо къ мистеру Стюарту, чертилъ и перечеркивалъ, вставлялъ словцо другое-третье, зачеркивалъ, прибавлялъ и уничтожалъ, до-тхъ-поръ, пока, наконецъ, знаменитое посланіе приняло совершенно-удовлетворительный дловой характеръ, способный подйствовать очень-выгодно на всемогущаго опекуна. Не мшаетъ тутъ замтить, что сэръ Стефенъ неслишкомъ отличался литературными талантами, и всякое сочиненіе, въ рол какого-нибудь письма, особенно длового и серьёзнаго, стоило ему величайшихъ хлопотъ. Какъ бы то ни было, письмо было наконець сочинено по всмъ правиламъ строжайшей логики: сэръ Стефенъ объяснилъ весьма-обстоятельно, что у него восемнадцать тысячъ фунтовъ годоваго дохода, помстье въ Валлис и помстье въ Шотландіи, что на слдующихъ выборахъ, по всей вроятности, его сдлаютъ представителемъ Валлиса, что онъ состоитъ въ родственныхъ связяхъ съ однимъ маркизомъ, однимъ виконтомъ и немене, какъ съ тремя графами, изъ которыхъ одинъ, именно графъ Пибльзъ — неженатый старикъ шестидесяти-пяти лтъ, слабый, больной, дряхлый и, что всего важне, бездтный. На этомъ основаніи, боле чмъ вроятно, что Элеонора черезъ нсколько лтъ будетъ имть счастье называться графинею Пибльзъ. Были еще исчислены и другія, тоже весьма-интересныя подробности, выставлявшія особу сэра Стефена Пенрайна въ самомъ выгодномъ свт.
Что касается до Элеоноры, сэръ Стефенъ нисколько не хотлъ сомнваться въ могуществ своихъ личныхъ прелестей надъ молодой двицей. Бывалъ онъ влюбленъ нсколько разъ, и всегда съ успхомъ. То правда, что прежнія его любимицы принадлежали къ особой категоріи женщинъ, но вдь, если волковъ бояться, такъ и въ лсъ не ходить: не нужно только трусить — это главное, остальное устроится само-собою. Дло ршено: предложеніе будетъ сдлано на этихъ дняхъ.
На этомъ основаніи, сэръ Стефенъ еще разъ — и то былъ ужь послдній разъ — переписалъ чисто-на-чисто свое письмо съ тою цлью, чтобъ представить его на предварительное разсмотрніе леди Маргареты Фордайсъ, и потомъ ужь окончательно препроводить его куда слдуетъ.

ГЛАВА XV.
Годфри Марсденъ подвергаетъ строгому изслдованію совсть другихъ людей.

Леди Маргарета все еще жила въ Аспендэйл: веселила Давида, забавляла Элеонору, утшала леди Гэймридъ и боролась повременамъ съ мнніями Годфри Марсдена. Послдняя ихъ бесда началась по поводу Эвфиміи такимъ-образомъ:
— Я не могу понять, отчего дочь ваша такъ мало читаетъ назидательныхъ книгъ, сказалъ Годфри Марсденъ.— Гоняясь за тщеславіемъ и суетою, вы повидимому вовсе выпускаете изъ вида нравственную цль воспитанія.
— Въ чемъ же, по вашему мннію, состоитъ эта высшая цль?
— Вопросъ, кажется, совершенно-лишній, особенно съ вашей стороны. Леди съ нашимъ образованіемъ и талантами прекрасно понимаетъ, что каждый человкъ — будь онъ женщина или мужчина, гражданинъ или школьникъ, старикъ или дитя — долженъ прежде всего ознакомиться съ своими обязанностями въ-отношеніи къ Богу, ближнему и самому-себ. Въ уясненіи этихъ обязанностей и состоитъ существенная задача воспитанія.
— Очень-хорошо, мистеръ Марсденъ. Но вы должны согласиться, въ свою очередь, что, для пониманія всхъ этихъ вещей, необходимо нкоторое развитіе разсудка. Книги, о которыхъ вы говорите, содержатъ глубокія и по-большей-части отвлеченныя истины, недоступныя младенческому уму. Человкъ, дурно развитой, часто не въ-состояніи понимать ихъ всю свою жизнь. Для предотвращенія такого неудобства, я употреблю всевозможныя старанія, чтобъ способности моей дочери развивались съ правильною постепенностью. Она еще въ такомъ возраст, когда чтеніе какихъ бы то ни было книгъ не можетъ принести ей ожидаемой пользы. Игра въ куклы или въ мячъ, прогулка въ парк и бганье въ саду гораздо-боле, по моему мннію, будутъ содйствовать къ развитію ея физическихъ и духовныхъ силъ, чмъ безплодное толкованіе объ отвлеченныхъ предметахъ. Пусть Эвфимія играетъ и рзвится, сколько ей угодно: это не помшаетъ ей благовременію ознакомиться съ природой и окружающими обстоятельствами, а съ этого знакомства и должно начинаться правильное развитіе разсудка. Когда такимъ образомъ окрпнутъ ея физическія и умственныя силы, когда чувство достигнетъ до извстной степени впечатлительности, память обогатится матеріалами для воспоминаній и воображеніе сдлается способнымъ къ живому воспроизведенію образовъ и картинъ природы, тогда, но не прежде, наступитъ пора для логической мыслителыюсти. и тогда, но не прежде, Эвфимія будетъ читать вс эти нравственныя книги, къ которымъ я, наравн съ вами, питаю глубочайшее уваженіе.
— Все это суета! воскликнулъ мистеръ Марсденъ.— Вы говорите языкомъ свтской женщины, суетной и тщеславной, для которой временныя блага стоятъ неизмримо выше всего, что обусловливаетъ истинное счастье человка. Съ такими понятіями о воспитаніи вы сдлаете, конечно, изъ Эвфиміи смазливую куклу, способную заманивать и прельщать, но въ этой кукл никогда не будетъ души.
Посл такихъ сентенцій весьма неудобно было продолжать разговоръ, и леди Маргарита замолчала, но не замолчалъ мистеръ Давидъ Стюартъ, свидтель этой бесды. Онъ ужь давно сидлъ какъ на иголкахъ, и дерзкій, заносчивый тонъ, съ какимъ суровый морякъ произнесъ послднія слова, вывелъ его изъ терпнія.
— Кто вамъ далъ право вмшиваться въ дла леди Маргареты, милостивый государь? воскликнулъ мистеръ Стюартъ.— Кто поставилъ васъ верховнымъ судьею надъ отношеніями матери къ ея единственному дитяти?
— Я не судья и всего мене верховный судья, возразилъ мистеръ Марсденъ: — мн, какъ и всякому другому, позволительно высказывать свои мннія о предметахъ, близкихъ къ понятіямъ всякаго мыслящаго человка.
— Но ваши мннія оскорбительны и обидны по диктаторскому тону, съ какимъ высказываются, отвчалъ мистеръ Стюартъ.— По какому-то странному заблужденію, вы всегда воображаете, что можете быть непогршительнымъ наставникомъ для своихъ ближнихъ, и вамъ кажется, что ближніе должны повиноваться вамъ безпрекословно. Вы принадлежите къ эксцентрической пород людей, которые смотрятъ на все съ высоты неизмримаго величія. Суровая нетерпимость — отличительный характеръ такихъ людей. Всмъ навязываютъ они свои убжденія, боле или мене странныя, и требуютъ, чтобъ все принадлежало къ ихъ приходу. Эти-то люди въ средніе вка съ самою спокойною совстью отсылали на костеръ лучшихъ своихъ собратовъ, воображая съ гордымъ смиреніемь, что они творятъ богоугодное дло.
— Очень вамъ благодаренъ за эту замчательную характеристику людей моей породы, сказалъ Годфри, побагроввшій отъ чрезмрнаго гнва.— Позвольте, въ свою очередь, замтить вамъ, что люди вашей породы отличаются самою эластическою совстью, способною сжиматься и расширяться по всмъ возможнымъ обстоятельствамъ. Они всегда хотятъ быть правыми въ глазахъ свта и находятъ лучшія извиненія для всхъ своихъ поступковъ. Они отваживаются иной разъ на величайшія преступленія и, однакожъ, прощаютъ себя съ такимъ великодушіемъ, какъ-будто совсть ихъ чиста и свтла, въ род прозрачнаго ручьи. Искушеніе и соблазнъ — самые уважительные поводы для всхъ ихъ начинаній, и они готовы летть стремглавъ въ бездну самыхъ безнравственныхъ поступковъ, если только…
— Годфри! воскликнула Элеонора голосомъ, прерывавшимся отъ внутренняго волненія.
Но Давидъ Стюартъ медленно подошелъ къ молодому Марсдену и ласково положилъ руку на его плечо, какъ могъ бы это сдлать старшій братъ. Онъ былъ смертельно-блденъ и говорилъ слабымъ, измнившимся тономъ. Леди Маргарета и Элеонора смотрли на него съ величайшимъ изумленіемъ.
— Годфри, сказалъ онъ: — вы правы. Я согласенъ, что вы лучше, совершенне меня во многихъ отношеніяхъ. Я не способенъ давать совты такимъ людямъ, какъ вы. Прошу извинить меня за все, что я позволилъ сказать себ о людяхъ вашей породы. Эти люди выше того разряда, къ которому я имю несчастіе принадлежать. При-всемъ-томъ, именемъ особъ, которыхъ вы любите, умоляю васъ быть снисходительнымъ къ своему ближнему.
Посл короткой паузы, онъ прибавилъ торопливымъ и встревоженнымъ тономъ:
— Перестанемъ спорить. Не мшало бы теперь прогуляться. Элеонора, не хотите ли вы идти. Въ комнат страшная духота: здшній воздухъ напоминаетъ положеніе атмосферы передъ землетрясеніемъ.— Леди Маргарета, помните ли вы землетрясеніе въ Палермо? Потолокъ и стны задрожали тогда въ нашей комнат и мы думали, что весь домъ провалится сквозь землю.
Леди Маргарета отвчала, что тогда былъ чрезвычайно-знойный день, и прибавила робкимъ тономъ, что мистеръ Стюартъ долженъ быть нездоровъ.
Печаль и задумчивость были не въ характер леди Маргареты но на этотъ разъ она казалась необыкновенно — грустною, и это возвысило какъ нельзя-больше нжную красоту ея лица. Элеонора была поражена этимъ явленіемъ.
— О, возможно ли, чтобъ онъ предпочелъ меня такой красавиц! думала бдная двушка.— Ему нельзя думать обо мн, какъ-скоро она здсь. Какъ бы хорошо было, еслибъ она ухала… И было бы еще лучше, еслибъ я никогда не видала ея.
Однакожь Давидъ Стюартъ пошелъ рядомъ съ Элеонорой, когда все общество отправилось гулять.
— Вы снисходительны, милая Элеонора, сказалъ онъ грустнымъ тономъ, какъ-будто разговоръ не прерывался: — вы снисходительны и великодушны. Я думаю, что вы все можете простить.
— Что же мн прощать? Что васъ тревожитъ? Чмъ вы больны? спрашивала молодая двушка нжнымъ, умоляющимъ голосомъ.
Не было никакого отвта на вс эти вопросы.
— У Давида Стюарта нечиста совсть, проговорилъ Годфри сурово, ведя за руку спою жену.
— Не-уже-ли! воскликнула Эмма.— Какъ же это?
И она проглотила легонькій вздохъ, потому-что сцены всякаго рода чрезвычайно-пугали и разстроивали мистриссъ Эмму Марсденъ. Она никогда не понимала, въ чемъ собственно состоитъ предметъ разговора или спора, и не умла объяснить, изъ-за чего сердятся вс эти добрые люди, но когда продолжалась одушевленная бесда, робкая супруга моряка трепетала всмъ тнями, и если Годфри начиналъ заговариваться слишкомъ-громко, она заливалась потшными слезами, точь-въ-точь какъ маленькія дти при вид ссоры взрослыхъ людей.
‘Да, нечиста у него совсть’, думалъ про-себя Годфри. И занятый этою мыслью, онъ ужь ни слова не сказалъ жен во всю эту прогулку, и Эмма не обнаружила никакого покушенія прервать угрюмое молчаніе своего строгаго супруга. Робко переступала она съ ноги на ногу, глядя на цвтущія нивы, окаймленныя незабудками и краснымъ макомъ. Ей было жаль, что съ ними нтъ ихъ маленькаго сына: было бы дломъ минутнымъ надть на него соломенную шляпу и привести его сюда, но она боялась и заикнуться насчетъ этого предмета. Мистеръ Марсденъ, погруженный въ глубокія изслдованія относительно нечистоты совсти въ своемъ ближнемъ, могъ бы не на шутку разсердиться на свою жену.
Тяжелые раскаты грома, предвщавшіе неминуемую грозу, заставили маленькое общество поспшить возвращеніемъ домой. Элеонора пробыла нсколько минутъ въ будуар своей матери. Когда она сошла въ гостиную, леди Маргарета сидла на работой, Годфри разсматривалъ со вниманіемъ морскую карту, стараясь опредлить направленіе своего корабля, Эмма чинила перо, Давидъ Стюартъ наблюдалъ у окна дождевыя капли. Ничто не возмущало общаго молчанія. Элеонора взглянула на Давида, и посл минутнаго колебанія, сла подл своей прекрасной руководительницы. Леди Маргарета взглянула на и ее и улыбнулась.
— Я получила письмо съ вечернею почтой, сказала она: — письмо отъ сэра Стефена Пенрайна, онъ желаетъ подвергнуть моему предварительному разсмотрнію извстное посланіе, которое скоро должно прійдти сюда. Смю думать, мистеръ Стюартъ, что Элеонора во всхъ своихъ длинныхъ письмахъ ни разу не потрудилась разсказать вамъ о приключеніи съ ея бднымъ Руллахомъ.
— Нтъ, она писала, что какой-то джентльменъ прибилъ Руллаха. Это было за нсколько мсяцовъ.
— И съ той поры она не упоминала вамъ объ этомъ джентльмен?
— Къ какой стати мн упоминать о немъ? сказала Элеонора нетерпливымъ тономъ.
— Въ такомъ случа я объявляю, что со мной поступаютъ слишкомъ-недобросовстно, весело отвчала леди Маргарета.— Какъ же иначе? Я беру съ собою въ городъ молодую леди, представляю се на вс балы и вечера, и въ первые дни мы ловимъ на удочку великолпнаго лосося, то-есть другими словами: въ самые первые дни сезона, мы заманиваемъ въ свои сти un puissant seigneur, богатйшаго сэра Стефена Пенрайна — и что жь? Никакого доврія ко мн, къ оффиціальной руководительниц, и вдобавокъ еще Элеонора спрашиваетъ, съ какой стати будетъ она упоминать объ имени сэра Стефена Пенрайна! Честь имю извстить васъ, мистеръ Стюартъ, что не дале какъ на этихъ дняхъ, въ половин завтрака, вы получите предложеніе по всей форм, и затмъ, тоже по всей форм, послдуетъ ваше согласіе, юридическія приготовленія, брачный контрактъ и приглашеніе меня на свадьбу. Но если Элеонора не дастъ своего согласія, тогда наступитъ отдаленная перспектива другаго сезона: мы снова демъ въ городъ, и я принимаю ни себя ту же должность.
Раскраснвшаяся молодая двушка быстро подняла глаза на лицо своего опекуна. Выраженіе этого лица испугало ее. Блдный, изумленный и почти остолбенлый, мистеръ Стюартъ вперилъ свой взоръ въ Элеонору, какъ-будто хотлъ прочесть всю ея душу. Быстрымъ взглядомъ она окинула всхъ членовъ маленькаго общества: Маргарета съ лукавой улыбкой склонила свою голову надъ работой, Годфри продолжалъ водить линйкой по карг, Эмма смотрла безмолвно на своего мужа. Молодая двушка вздохнула свободно, такъ-какъ никто ея не наблюдалъ. Она улыбнулась и сдлала многозначительный жестъ обими руками, говорившій краснорчиве всякихъ словъ: — ‘будь спокоенъ, милый: тебя я люблю, и никого больше!’ Въ эту минуту Маргарета подняла свои глаза. Давидъ Стюартъ, длая надъ собой необыкновенное усиліе, проговорилъ:
— Элеонора еще очень-молода.
Эти слова какъ-будто завязли въ его горл. Онъ бросилъ туманный взглядъ на леди Маргарету, подошелъ къ столу, открылъ книгу, закрылъ, взялъ ножницы подл рабочей шкатулки Маргареты, хотлъ что-то сказать, поблднлъ какъ мертвецъ и немедленно вышелъ изъ гостиной. Яркая краска тотчасъ покрыла лобъ, щеки и шею леди Маргареты. Она взглянула на Элеонора: глаза молодой двушки были прикованы къ двери, въ которую только-что вышелъ ея опекунъ. Не-уже-ли Давидъ Стюартъ самъ влюбился въ Элеонору? Возможно ли это?
Эта же мысль съ быстротою электричества пробжала по всему маленькому обществу. Маргарета считала это въ высшей степени невроятнымъ, и однакожь, что могла она подумать посл виднной сцены? Для Годфри, оглядвшаго съ ногъ до головы блднаго, отуманеннаго человка, подозрніе мгновенно приняли характеръ очевидной истины, неподверженной ни малйшему сомннію, и гнвъ его закиплъ при мысли объ ужасной обид, которую безсовстный опекунъ готовился нанести его сестр. Даже простенькая Эмма была повидимому поражена какимъ-то внезапнымъ вдохновеніемъ, даже ей показалось, что ‘мистеръ Стюартъ не хочетъ почему-то выдавать замужъ Элеонору’.
Но какъ изобразить чувства, вспорхнувшія въ сердц молодой двушки? Элеонора встртила гнвный взоръ Годфри почти съ торжествующей улыбкой, и быстро пошла къ окну, гд стоялъ Давидъ Стюартъ. Открывъ окно, она принялась смотрть на розы, блиставшія дождевыми каплями, и на высокія лиліи въ ихъ свжей, великолпной красот. Псни птичекъ, столько веселыхъ и беззаботныхъ посл минувшей бури, восторженно раздались въ ея ушахъ, запахъ геліотропа и гераніума разносился повсюду на легкихъ крыльяхъ свжаго втерка. Радостный трепетъ распространился по всему организму молодой двушки: теперь знала она, что онъ любитъ ее. До этой минуты она только надялась, но теперь надежда превратилась въ несомннную дйствительность. Онъ любитъ ее — эта истина ясна какъ великолпное солнце, которое въ это мгновеніе распространяетъ свои животворные лучи на вс предметы растительнаго царства. И ужь, стало-быть, онъ слишкомъ ее любитъ, если потерялъ всякую власть надъ собою при одномъ извстіи о предполагаемомъ замужств! Но все же онъ не можетъ любить ее глубже, чмъ она его любитъ: это невозможно. Довольно и того, если ихъ чувства проникнуты равномрною силою любви — благодареніе небесамъ!
Черезъ два дня посл этой маленькой сцены, визитъ леди Маргареты кончился, и она ухала. Ея прощанье съ Элеонорой было проникнуто искреннею нжностью.
— Благослови васъ Богъ, милое дитя! Какая бы судьба ни ожидала васъ — будьте счастливы!
Таковы были прощальныя слова леди Маргареты.
Не было съ ея стороны ни малйшаго намека на происшедшую сцену, и никто не говорилъ о ней, по-крайней-мр съ Элеонорой. Миссъ Рэймондъ обняла свою прекрасную руководительницу съ живйшимъ чувствомъ искренней привязанности, какой, при всей доброй вол, она не могла бы обнаружить, еслибъ оставалась въ ея душ хоть тнь сомнніи о возможности соперничества между ними.

ГЛАВА XVI.
Мечта любви.

Годфри тоже ничего не сказалъ Элеонор о послдствіяхъ своихъ наблюденій надъ ея опекуномъ, но зато слишкомъ-много говорилъ онъ съ ея матерью, такъ много, что едва ли бы самъ сэръ Стефенъ Пенрайнъ началъ столько хлопотать о своей женитьб, какъ хлопотала теперь въ его пользу леди Рэймондъ. Ея подозрнія тоже приняли ршительный характеръ, и она нимало не сомнвалась, что безсовстный и безстыдный секретарь покойнаго ея мужа употреблялъ всевозможныя старанія, чтобъ овладть богатствомъ прекрасной наслдницы, ввренной ему съ такимъ непростительнымъ легкомысліемъ. Вотъ почему онъ и жилъ все это время въ Аспендэйл и отказывался съ такимъ упрямствомъ поручить воспитаніе Элеоноры постороннимъ рукамъ: все это былъ глубоко-обдуманный планъ, предпринятый съ тою цлью, чтобъ пріобрсть надъ сердцемъ молодой двушки такое вліяніе, котораго бы ужь никакъ нельзя было искоренить. Однимъ-словомъ, леди Рэймондъ, руководимая материнскою заботливостью о дочери, не скупилась теперь ни на какія обвиненія и смотрла на вс предметы глазами своего возлюбленнаго сына. Она усердно укоряла себя за и ее частное приглашеніе мистера Стюарта въ ея домъ, и умоляла Годфри обсудить серьёзне, какъ надлежало поступить въ настоящемъ дл. Должно было прежде всего ршить вопросъ: отважится ли наглый Давидъ Стюартъ прямо и открыто просить руки Элеоноры? Годфри полагалъ, что не отважится: вроятно, онъ будетъ выжидать совершеннолтія Элеоноры, отсрочивая ея замужство подъ разными, боле или мене-хитрыми предлогами.
Леди Рэймондъ жалла и досадовала, что предложенія не послдовало со стороны лорда Эдгара: было бы пристойне въ нкоторой степени назвать своимъ зятемъ герцогскаго сына. Она бы не прочь подождать еще два-три сезона, въ надежд на блистательную партію для Элеоноры, но что жь тутъ прикажете длать? Сэръ-Стефенъ Пенрайнъ все же милліонъ разъ предпочтительне какого-нибудь Давида Стюарта. Бдняжка! Голова ея, должно-быть, ршительно повихнулась, если она добивается чести сдлаться какою-нибудь мистриссъ Стюартъ. А впрочемъ, правда ли это? Быть-можетъ Элеонора вовсе не думаетъ о замужств. Годфри, можетъ-быть, ошибается насчетъ мыслей своей сестры, когда она, въ тотъ бурный день, съ улыбкой прошла мимо его къ окну, гд стоялъ ея опекунъ. Легко станется и то, что она думала о сэр Стефен. Леди Маргарета положительно увряла, что Элеонора, равнодушная ко всмъ мужчинамъ, была однакожь, до извстной степени благосклонна къ сэру Стефену. Онъ, правда, не красавецъ на ея глаза, но многіе находятъ его прекраснымъ мужчиной. Маргарета, съ своей стороны, замтила только то, что сэръ Стефенъ превосходный всадникъ, но вдь и это не бездлица.
При-всемъ-томъ, сомнніе въ чувствахъ Элеоноры было такъ велико, что леди Рэймондъ заблагоразсудила не длать никакихъ разспросовъ своей дочери. Она уполномочила Годфри открыть переговоры съ мистеромъ Стюартомъ, и на первый разъ объявить ему, что родственники Элеоноры готовы изъявить полное согласіе на ея вступленіе въ бракъ съ высокороднымъ Стефеномъ Пенрайномъ, шотландскимъ джентльменомъ, вполн-достойнымъ родственной связи съ фамиліей Рэймондъ.
Сверхъ всякаго ожиданія, Давидъ Стюартъ выслушалъ это извстіе съ невозмутимою важностью. Онъ сказалъ, что вполн соглашается съ мнніями Годфри, и что, по его мннію, чмъ скоре Элеонора выйдетъ замужъ, тмъ лучше. Онъ, съ своей стороны, готовъ на все, если только не нужно будетъ дйствовать наперекоръ сердечнымъ склонностямъ молодой двицы. Годфри оставилъ его съ положительнымъ отвращеніемъ къ глубокому лицемрію и той удивительной власти надъ собою, какая послдовала за страшными волненіями, обнаружившимися въ немъ посл перваго извстія о предполагаемомъ брак.
Пришло, наконецъ, давно-ожиданное письмо сэра Стефена Пенрайна. Получивъ его съ утренней почтой, мистеръ Стюартъ послалъ сказать, что, чувствуя себя нездоровымъ, онъ не можетъ явиться къ завтраку и покорнйше проситъ миссъ Элеонору пожаловать къ нему, для нкоторыхъ объясненій, въ библіотеку, посл чаю. Элеонора повиновалась. Она была печальна и блдна, но не трудно было прочесть слды неизмнной ршимости во всхъ ея чертахъ. Увренная въ его привязанности, молодая двушка понимала и предчувствовала, что въ душ его должна происходить страшная борьба съ окружавшими обстоятельствами. Что-то будетъ, что-то будетъ! думала она, отправляясь на эту роковую аудіенцію. Можетъ-быть, онъ скажетъ прямо, что любитъ ее и станетъ просить, чтобъ она не спшила распоряжаться своимъ сердцемъ и рукою. Такой приступъ былъ бы естественне всякихъ другихъ, и она была бы избавлена отъ необходимости длать ему боле или мене косвенные намеки. Думать надобно, что оно дйствительно такъ будетъ: Давидъ слишкомъ-уменъ, чтобъ безъ всякой надобности ставить ее въ затруднительное положеніе.
При вход въ библіотеку, она увидла, что опекунъ ея былъ блденъ и до крайности взволнованъ. Это, однакожь, не могло испугать молодую двицу, потому-что она ожидала этого, и заране была уврена, что мистеръ Стюартъ будетъ столько же безпокоенъ, какъ въ тотъ достопамятный день посл бури и дождя.
— Вы, конечно, знаете, зачмъ я просилъ васъ пожаловать сюда, сказалъ онъ тихимъ и спокойнымъ тономъ.
— Я догадываюсь, что вы получили, вроятно, формальное предложеніе отъ сэра Стефена Пенрайна, отвчала Элеонора.— Такъ ли, милый опекунъ?
Посл утвердительнаго отвта, мистеръ Стюартъ прочелъ письмо, стоившее такихъ усилій и хлопотъ сэру Стефену Пенрайну. Послдовала продолжительная пауза, и затмъ мистеръ Стюартъ принялся подробно исчислять выгоды предстоявшаго супружества, объявивъ напередъ, что леди Раймондъ выразила положительное желаніе пристроить этимъ способомъ свою дочь. Элеонора затрепетала. Сдлавъ, однакожь, необыкновенное усиліе надъ собою, она проговорила почти-шутливымъ тономъ:
— И при-всемъ-томъ, милый опекунъ, я должна отказать этому жениху.
На стол лежалъ Шекспиръ: молодая двушка пододвинула его къ себ.
— И должна отказать ему, какъ Оливія, продолжала Элеонора: — и по тмъ же причинамъ, какъ Оливія. Это мсто у Шекспира, если не ошибаюсь, вамъ особенно нравилось.
И граціознымъ движеніемъ руки Элеонора указала на отвтъ Оливіи, слишкомъ-памятный мистеру Стюарту:
‘Господинъ вашъ знаетъ мое сердце: я не могу любить его. Онъ добродтеленъ, спору нтъ, благороденъ, богатъ и славенъ, образованъ и ученъ, молодъ и свжъ, независимъ и храбръ, красавецъ и тломъ и душой — все это извстно всему міру, но я не могу любить его. Таковъ мой отвтъ и былъ, и есть, и будетъ’.
Давидъ Стюартъ глубоко вздохнулъ.
— Вы не хотите быть женой этого человка, Элеонора?
— Я не могу любить его. Я не могла бы любить его, еслибъ даже…
— Еслибъ что?
— Если бы не видла никого достойне этого джентльмена, сказала Элеонора съ отчаянною храбростью.
Такая храбрость была необходима для молодой двушки, потому — что опекунъ ея въ это время совершенно растерялся. Побдивъ, однакожь, свое смущеніе, онъ проговорилъ:
— Вы любите кого-нибудь другаго?
Голова закружилась у Элеоноры и руки ея охолодли. Съ замираніемъ сердца она выжидала, что ее спросятъ, кого жь она любитъ, но мистеръ Стюартъ не предложилъ этого вопроса. Онъ дышалъ тяжело и смежилъ на-минуту свои глаза, какъ-будто желая побдить какую-то внутреннюю агонію. Затмъ, слабымъ и трепещущимъ голосомъ онъ сказалъ:
— Богатъ онъ?
Этотъ неожиданный вопросъ долженъ быль, по разсчетамъ Элеоноры, привести ихъ къ прямому и открытому объясненію. Она отвчала:
— Нтъ, у него не больше того, сколько вамъ досталось отъ папеньки по духовному завщанію.
Спокойствіе духа на этотъ разъ совершенно оставило ея опекуна.
— Элеонора, сказалъ онъ съ выраженіемъ бурнаго нетерпнія: — не говорите мн о своемъ отц. Говорите о настоящемъ дл. Этотъ человкъ, приславшій письмо, желаетъ быть вашимъ женихомъ. Онъ богатъ. Вы не можете выйдти за бдняка. Моя обязанность — согласиться съ желаніемъ вашей матушки. Я просилъ васъ сюда затмъ, чтобъ…
Здсь онъ внезапно остановился и, облокотившись руками на столъ, простоналъ громко. Элеонора встала и поспшно подошла къ нему, причемъ все тло ея было проникнуто судорожнымъ трепетомъ.
— Я люблю другаго, сказала она: — отъ всего моего сердца, отъ всей души. При такомъ положеніи дла, вы не можете требовать, чтобъ я вышла за сэра Стефена Пенрайна. Я не желаю большаго богатства. Моего состоянія достанетъ для насъ обоихъ.
— Кто же избранникъ вашего сердца? Лордъ Эдгаръ?
— О, нтъ, нтъ! Какъ вы можете считать меня способною къ такому выбору? Не-уже-ли вы еще не узнали моего характера, вы, постоянный мой собесдникъ и наставникъ?
— Въ такомъ случа назовите своего жениха. Будьте сострадательны ко мн, Элеонора, иди и съ ума сойду. Мн должно знать вашу судьбу, бдное, несчастное дитя! Скажите, кого вы любите, и мы придумаемъ, что можно для васъ сдлать. Ну, что же? Назовите его!
Онъ придвинулъ ее къ себ съ принужденной и болзненной улыбкой, странно-противорчившей съ мучительнымъ безпокойствомъ въ его глазахъ. Онъ началъ говорить съ нею, какъ съ малюткой, и нжно разглаживалъ ея волосы, какъ въ бывалые дни. Было что-то странное, неизъяснимо-ужасное въ его обращеніи: каждый жестъ его обнаруживалъ какую-то принужденную ласку и какое-то болзненное опасеніе. Элеонора устремила безнадежный взглядъ на его лицо: она уступила сил его судорожнаго объятія и склонилась передъ нимъ. Ея рука оперлась на его плечо, ея неровное дыханіе касалось его безкровной щеки. Она хотла говорить, но слова замирали на ея устахъ.
— Что же Элеонора? Будь смле, дитя мое. Ну, шепни мн на ухо.
И онъ отворотилъ свою голову, чтобъ облегчить признаніе смущенной двушки, но ни одинъ звукъ не вырвался изъ устъ Элеоноры, хотя повидимому она не прочь была повиноваться Глубокая тишина нарушалась только боемъ стнныхъ часовъ и сильнымъ, ускореннымъ біеніемъ сердца въ этомъ человк, употреблявшемъ тщетныя усилія проникнуть тайну своей воспитанницы. Элеонора слышала это біеніе, отзывавшееся болзненнымъ эхомъ въ глубин ея собственной души. Наконецъ силы ее оставили и она упала въ обморокъ.
Съ бурнымъ отчаяніемъ и горькими упреками самому-себ, Давидъ Стюартъ положилъ молодую двушку на софу, недоумвая, должно ли позвонить служанку или дождаться, пока Элеонора прійдетъ въ чувство. Въ эту минуту дверь библіотеки отворилась, и вошла леди Рэймонд, сопровождаемая Годфри.
Съ громкимъ крикомъ она подошла къ безчувственной Элеонор и воскликнула:
— Что здсь такое, великій Боже! Что вы сдлали съ моей дочерью, съ моей Элеонорой? Такъ ли вы охраняете мое дитя? Что станется съ нами? Бдная Элеонора!
— Миссъ Рэймондъ упала въ обморокъ, когда мы разсуждали о содержаніи этого письма, сказалъ Давидъ, бросивъ черезъ столъ къ Годфри, который стоялъ съ нахмуренными бровями и наморщеннымъ челомъ, посланіе сэра Стефена.
— Отчего бы ни произошелъ припадокъ, но всякомъ случа сестра моя была бы надежне въ женскихъ рукахъ. Вдь она же не упала въ обморокъ, когда леди Маргарета впервые извстила ее объ этомъ сватовств.
Выраженіе высокаго презрнія, сопрождавшаго эти слова, было потеряно для Давида Стюарта. Онъ наблюдалъ Элеонору, открывшею теперь свои глаза. Она улыбнулась и протянула руку, которую онъ поцаловалъ. Пусть весь свтъ соберется вокругъ него съ проклятіями на устахъ: Давидъ Стюартъ ничего не слышитъ, ничего не видитъ, кром этой блдной двушки, которая лежитъ здсь, въ библіотек, гд увидлись они въ первый разъ, и куда она, слабое дитя, прокралась потихоньку, чтобъ разспросить о кончин своего отца, его благодтели и друга, вврившаго ему судьбу единственной своей дочери. Опека оканчивается. Слабое дитя превратилось въ страстную, пылкую женщину. Какая судьба ожидаетъ ее? Кого она любить? О! можно ли угадать, кого она любитъ?
Погруженный въ эти мечтанія, онъ сознавалъ, однакожь, что леди Рэймондъ длаетъ ему какіе-то упреки, и что Элеонора ходатайствуетъ за него передъ своею матерью, но въ чемъ и за что, о въ не понималъ. Когда Элеонору, противъ воли, отвели въ ея комнату, Годфри, оставаясь въ библіотек, настроилъ свою рчь на гордый и презрительный тонь, изъ котораго значилось, что, по требованію современныхъ обстоятельствъ, опекунскія дла должны быть приведены въ юридическую ясность. Все это сознавалъ мистеръ Стюартъ — темно, сбивчиво, смутно, нераздльно, какъ-будто тревожилъ его кошмаръ въ полночный часъ. Онъ не произнесъ никакого отвта ни на что.
Наконецъ созналъ онъ, что его оставили одного. Это было значительнымъ облегченіемъ. Мистеръ Стюартъ упалъ въ кресла и опять закрылъ руками лицо. Когда мотомъ онъ оглянулся, послднее мерцаніе заходившаго солнца весьма-слабо отражалось на осеннемъ горизонт. Онъ веллъ подать огня и принялся писать. Потомъ онъ послалъ за своимъ камердинеромъ.
— Санди, сказалъ онъ вошедшему камердинеру, — вотъ бумаги къ миссъ Рэймондъ. Она должна прочесть ихъ завтра. Какъ-скоро она однется, вручи ей этотъ пакетъ. Мн должно хать въ Лондонъ, и я отправлюсь въ утреннемъ дилижанс. Твои услуги не нужны мн. Я пройду одинъ черезъ паркъ.
Въ эту ночь Элеонора наблюдала Давида Стюарта. Она сидла у открытаго окна съ безсонными глазами и въ лихорадочномъ расположеніи духа. Онъ прохаживался по террас и останавливался по-временамь на одномъ мст, скрестивъ руки на груди, причемъ глаза его, казалось, были обращены на ея комнату. Ясно, что какая-то мысль слишкомъ тревожила мистера Стюарта, и нельзя было сомнваться, что въ эту ночь онъ думалъ о своей воспитанниц. Не разъ молодая двушка собиралась выйдти къ нему въ садъ по росистой трав и объяснить, при тускломъ свт луны, чувства своего сердца, но что въ такомъ случа подумалъ бы мистеръ Стюартъ? Въ папильйоткахъ и ночной кофт было бы весьма-неудобно разсуждать о важныхъ длахъ, ршающихъ судьбу цлой жизни. Къ-тому же надлежало проходить мимо спальни матери, а сонъ леди Рэймондъ всегда былъ очень-легокъ. Элеонора осталась. Продолжая наблюдать опекуна, она замтила, что онъ становился все блдне и блдне, быть-можетъ, отъ дйствія ночнаго холода.
Скоро сдлалъ онъ нсколько шаговъ и протянулъ руки по направленію къ ея комнат. Въ первую минуту она подумала, что мистеръ Стюартъ замтилъ, какъ она наблюдаетъ его. Этого, однакожъ, не могло быть, потому-что, его руки мгновенно опустились съ выраженіемъ какого-то страшнаго отчаянія. Быстро обогнулъ онъ черезъ лужайку уголъ дома и исчезъ.
Больше молодая двушка не видала своего опекуна.
Съ первыми лучами утренняго солнца Элеонора, совсмъ одтая, была ужь на ногахъ. Она не спала всю ночь и не могла спать, потому-что съ тревожнымъ безпокойствомъ дожидалась обычныхъ дневныхъ часовъ, когда ей можно будетъ идти въ библіотеку и увидться съ опекуномъ. Элеонора думала теперь, что ей удалось наконецъ открыть самый надежный способъ къ объясненію своей тайны. Сказать прямо: ‘я люблю тебя‘, никакъ нельзя: нечего и думать объ этомъ, но вмсто всякихъ предварительныхъ разсужденій, она выразитъ изумленіе, будто понять не можетъ, какъ пришло ему въ голову, что она можетъ полюбить кого бы то ни было вн домашняго круга. Тогда мистеръ Стюартъ, соображая эту рчь съ вчерашнимъ признаніемъ, долженъ будетъ догадаться, что онъ самъ — единственный предметъ, на который могла быть обращена страсть молодой двицы.
Ну, будь что будетъ: за однимъ часомъ волненія и безпокойства должна послдовать жизнь, полная безпрерывныхъ радостей и наслажденій. И эту жизнь, со всми ея надеждами, она при самомъ начал повергнетъ къ ногамъ своего опекуна. Пусть онъ самъ распоряжается всми будущими планами, какъ ему угодно, только бы ее не покидалъ на жертву какому-нибудь вертопраху, котораго она не знаетъ и съ которымъ, слдовательно, не можетъ быть счастлива. Вдь въ дом этого вертопраха она была бы заключенной въ клтку птичкой, тоскующей о своемъ гнзд! Ея родное гнздо — Аспендэйль, и она не оставить Аспендэйля, если по-крайней-мр не захочетъ этого мистеръ Давидъ Стюартъ. Съ нимъ — другое дло! съ нимъ она готова летть хоть на тотъ край свта, но безъ него, жизнь не въ жизнь, радость не въ радость.
Такъ думала и мечтала молодая двушка, медленно спускаясь по ступенямъ дубовой лстницы и останавливаясь почти на каждомъ шагу. Она шла въ библіотеку съ глубоко-обдуманнымъ намреніемъ повергнуть свою жизнь и надежды къ стопамъ безсознательнаго идола. Вотъ наконецъ она стоитъ у малиновой суконной двери, при самомъ вход въ завтное святилище, стоить и улыбается при мысли, какъ часто, въ былыя времена, маленькой двочкой, она останавливалась на этомъ самомъ мст, съ аспидной доской и тетрадкою въ рукахъ, припоминая дурно-выученный урокъ и опасаясь получить выговоръ за какую-нибудь страшную ошибку таблицы вычитанія.
Эти воспоминанія ободрили Элеонору. Вызвавъ еще разъ веселою улыбку на уста, она отворила тяжелую дверь и вошла. Опекуна не было въ библіотек. Должно-быть, онъ вышелъ недавно, потому-что восковая свча продолжала горть и бумаги были въ безпорядк разбросаны по столу.
Элеонора позвонила. Надлежало ей послать слугу къ мистеру Стюарту съ объявленіемъ, что она дожидается его въ библіотек. Это будетъ удобне, чмъ искать его въ столовой, гд, вроятно, ужь находились Эмма и Годфри. Дернувъ за сонетку, она подошла къ письменному столу, чтобъ потушить безполезно-горвшую свчу. Странный видъ комнаты поразилъ непріятнымъ изумленіемъ Элеонору. Было ясно, что ее не убирали со вчерашняго дня. Ея перчатка лежала на стул, гд она сидла впродолженіе разговора, Шекспиръ былъ открытъ на томъ же мст, которое она указала своему опекуну, когда сравнивала себя съ Оливіей. Огонь горлъ въ камин безъ всякой надобности, потому — что и вечеромъ и утромъ было очень-тепло. Подойдя ближе, Элеонора замтила, что тутъ сожжена огромная кипа бумагъ.
Вошелъ камердинеръ мистера Стюарта.
— Санди, сказала Элеонора: — гд мистеръ Стюартъ? Отчего не убрана библіотека? Что такое случилось?
Молодая двушка была ужь уврена, что непремнно что-нибудь случилось.
— Мистеръ Стюартъ ухалъ въ Лондонъ. Онъ сказалъ объ этомъ наканун. Ключница приказала вымыть и убрать хорошенько библіотеку, но горничная еще не успла приступить къ выполненію ея приказаній. Мистеръ Стюартъ оставилъ пакетъ для миссъ Раймондъ, и просилъ, чтобъ она потрудилась прочесть его, прежде чмъ онъ воротится домой.
Элеонора вздохнула свободне. Пакетъ необходимо долженъ былъ имть связь съ вчерашней бесдой. По-крайней-мр тутъ онъ объяснилъ причину своего внезапнаго отъзда. Годфри и Давидъ, вроятно, продолжали разговоръ посл того, какъ вчера она принуждена была уйдти въ свою комнату. Она не видала никого изъ нихъ. Леди Раймондъ рекомендовала ей успокоиться посл обморока и не приходить даже въ столовою къ обду. Она не знала ничего, что происходило въ остальные часы дня. Теперь она все узнаетъ.
Когда Санди затворилъ дверь, Элеонора сла у окна и открыла пакетъ. Тутъ были дловыя бумаги, письма и, между, ними письмо отъ ея опекуна.
Ну, конечно, онъ ршился выразить на бумаг то, чего не осмливался передать словами. Вроятно, онъ пишетъ, какъ трудно ему разстаться съ нею, какъ безумно онъ любитъ ее, свою воспитанницу и ученицу, какъ онъ жалокъ и несчастенъ посл предложенія сэра Стефена, и какъ трудно ему бороться съ собственными чувствами. А, можетъ быть, и то, что Годфри наговорилъ ему дерзостей и они поссорились. Въ такомъ случа, опекунъ не воротится, пока не принудятъ ее къ ненавистному браку. Сердце молодой двушки закипло негодованіемъ противъ Годфри.
Дв или три минуты она продержала въ рукахъ нераспечатанное письмо, сомнваясь и раздумывая, какъ обыкновенно вс мы длаемъ при полученіи письма, отъ котораго ожидаемъ ршительнаго отвта на свои недоумнія. Затмъ она бросила бглый взглядъ на торопливый почеркъ, и прочла первыя дв строки. Прошло мною времени, прежде-чмъ она ршилась читать дальше — такимъ внезапнымъ ужасомъ объято было сердце молодой двушки.

ГЛАВА XVII.
Обманутая надежда.

Вотъ письмо мистера Давида Стюарта:
‘Элеонора, когда вы станете читать эти строки, человческій судъ долженъ будетъ подвергнуть вчному проклятію мою память. Простите ли вы меня?
‘Величайшій преступникъ обыкновенно платитъ за свое злодйство казнію: моя жизнь обречена на казнь. Все можетъ быть выражено въ двухъ словахъ: вы — святая, я — безчестный человкъ. Отецъ вашъ завщалъ мн управлять вашимъ имніемъ:, я рисковалъ и потерялъ все, у вашей матушки ничего нтъ, у васъ ничего нтъ: все потеряно! Еслибъ жизнь безчестнаго человка могла служить искупленіемъ его злодйствъ, я сталъ бы жить и смотрть на будущее, но никакой нтъ надежды, никакой!
‘Желалъ бы писать связно, но съ этого утра я нахожу себя въ положеніи человка, который бредить наяву. Почта, доставившая письмо, которое я препроводилъ къ вамъ, привезла также мн убійственное письмо, окончательно истребившее слабую надежду, которая поддерживала меня впродолжеліе двухъ послднихъ лтъ. Даже при этой надежд жизнь была для меня смертельной мукой, но теперь, когда не стало надежды, жизнь превратилась въ адъ. Иду, куда зоветъ меня отчаяніе, куда упреки нашихъ родственниковъ не могутъ доходить до меня. Леди Рэймондъ и братъ вашъ ужь упрекали меня, незная и неподозрвая настоящей вины, превосходящей самые горькіе упреки, какіе только могутъ вырваться изъ ихъ устъ. Они воображаютъ… но зачмъ омрачать невинный умъ вашъ подозрніями ихъ? Довольно сказать: я невиненъ, въ чемъ меня подозрваютъ, но виноватъ я въ такомъ преступленіи, которое черне, презрительне, ненавистне всякаго другаго, воображаемаго ими преступленія. Годфри Марсденъ заблагоразсудилъ принести мн послднее письмо вашего отца къ леди Рэймондъ: онъ изъявилъ желаніе, чтобъ я прочелъ его еще разъ. Скажите ему, что это письмо произвело ожидаемый эффектъ: оно стрлою впилось въ мое сердце, и безъ того сраженное неисцлимой раной. Не знаю, сталъ ли бы я жить, нечитая письма, но я знаю, что не могу жить теперь, когда эти предсмертныя слова горятъ передо мною. О, Элеонора! они начертаны огненными буквами въ душной атмосфер, окружающей меня. Память его любви и безпредльной довренность ко мн есть мой смертный приговоръ!’
Здсь письмо прерывалось. Продолженіе написано было перомъ боле-спокойнымъ:
‘Я былъ непослдователенъ и безсвязенъ. Постараюсь изъяснить вамъ въ короткихъ словахъ сущность дла. Когда, по смерти адвоката Кристисона, было объявлено въ газетахъ о продаж Донлиса, вы припомните, что я тотчасъ же ухалъ въ Шотландію. Мн пришло на мысль купить по-крайней-мр домъ на т деньги, которыя завщалъ мн покойный вашъ родитель: земля, принадлежащая къ дому, могла быть продана отдльно. Въ это самое время, по какому-то странному, гибельному случаю, индійскій банкъ, состоявшій въ сношеніяхъ съ торговыми домами въ Эдинбург, отсрочилъ уплату векселей. Вы не поймете извстной операціи, въ какую вовлекли меня, и потому я не стану описывать ее въ подробности. Довольно сказать, что заемъ огромной суммы на извстный срокъ спасалъ оба банка отъ банкротства, между-тмъ, какъ процентами этого займа я пріобрталъ капиталъ, боле-чмъ достаточный для приведенія въ исполненіе завтной мечты моей жизни: я могъ слова овладть Донлисомъ. Нужно ли говорить вамъ, Элеонора, что я вытерплъ жестокую нравственную борьбу? Могу ли оправдаться тмъ, что самые опытные негоціанты считали эту операцію безопасной спекуляціей, и многіе дловые люди ршили единогласно, что я ничмъ не рисковалъ, ссужая на короткій срокъ ввренный мн капиталъ?
‘Когда я отдалъ ваши деньги, два торговые дома въ Эдинбург и Калькутт возстановили свой кредитъ и стали твердою ногою на коммерческой почв. Но вскор разнеслись непріятные слухи о сумасбродств одного изъ партнёровъ индійской фирмы, еще прежде подозрваемаго въ чемъ-то хуже сумасбродства. Мое безпокойство увеличивалось со дня-на-день, съ часу-на-часъ. Моимъ первымъ наказаніемъ было то, что мистриссъ Кристисонъ измнила свои намренія относительно продажи Донлиса. Дочь не соглашалась на продажу, и мать должна была уступить. Никакія убжденія на нихъ не дйствовали, и я съ отчаяніемъ увидлъ, что все поставлено мною на карту для недостижимой цли. Затмъ, кто пойметъ тоску неизвстности и вс ужасы, овладвшіе моей душой? Когда я воротился изъ Эдинбурга, невидимый врагъ, казалось, слдовалъ за мною но пятамъ и безпрестанно нашептывалъ: — ‘а что, если все будетъ потеряно?’
‘И все потеряно!
‘Съ прибытіемъ леди Маргареты въ Аспендэйль, солнечный лучъ еще разъ освтилъ путь моей жизни. Она привезла съ собою отъ моего лондонскаго агента документы, изъ которыхъ было видно, что отданный въ ссуду капиталъ вмст съ процентами будетъ, по всей вроятности, возвращенъ мн мсяца черезъ два. Я началъ дышать свободне и уже чувствовалъ себя счастливымъ. Богъ съ нимъ, съ этимъ Донлисомъ, ужь видно не владть мн имъ никогда! Стараясь забыть прошедшее, я весь углубился въ свою будущность и съ нетерпніемъ дожидался времени, когда все прійдетъ опять въ прежній порядокъ. Увы! этому времени не суждено были воротиться. Послдовали отсрочки, нершительныя общанія, сомннія, банкротство другаго торговаго дома въ Калькутт, находившагося въ постоянныхъ сношеніяхъ съ той же фирмой, мошенничество одного изъ индійскихъ партнёровъ и близорукія распоряженія другихъ — все это запутало коммерческіе обороты страшнйшимъ образомъ.
‘Одинъ изъ партнёровъ пріхалъ въ Марсель. Онъ отказался отъ поздки въ Англію, и я долженъ былъ увидться съ нимъ во Франціи. Его показанія окончательно сбили меня съ толку, хотя самъ онъ, повидимому, не терялъ надежды, и убдительно просилъ меня уполномочить его вести отъ моего имени переговоры съ индійский фирмой. Съ этой минуты я совершенно потерялъ голову и мрачное отчаяніе овладло мною.
‘Страшный кризисъ разразился, наконецъ, во всей своей сил. Об фирмы обанкротились вдругъ. Одинъ изъ партнёровъ застрлился, другой бжалъ въ Америку, не осталось ни шиллинга изъ погибшихъ мильйоновъ! Эта всть достигла до меня вчерашній день. Въ то же время я получилъ отъ сэра Стефена формальную просьбу вашей руки.
‘Когда леди Маргарета впервые повела рчь объ этомъ предмет, мои дла еще не были совершенно въ безнадежномъ состояніи, и признаюсь, я желалъ и надялся, что вы откажете этому жениху, что вы не любите его, и что я между-тмъ выиграю время прежде, нежели, потребуютъ отъ меня формальнаго отчета въ управленіи вашимъ имніемъ. Отсрочивъ одно или два супружества, я разсчитывалъ выждать коммерческій кризисъ и оправиться отъ грознаго удара, но посл ужасной всти, сокрушившей меня вчера, одинъ только лучъ свта, одна соломенка оставалась для утопавшей души моей: я началъ желать, чтобъ вы полюбили сэра Стефена, чтобъ супружество съ богатымъ Шотландцемъ избавило васъ отъ конечной гибели, которую я устроилъ для васъ. Но вы не любите его… вы любите другаго — все погибло!
‘О, Элеонора! Когда они станутъ говорить обо мн и предадутъ проклятію мое имя, покрытое позоромъ, противопоставьте моему злодйству минувшіе счастливые годы. Вс станутъ уврять, что я лгалъ, когда говорилъ, что побилъ васъ нжно съ самаго вашего младенчества, и что всегда желалъ выполнить добросовстно свою обязанность въ-отношеніи къ вамъ, но это была правда, Элеонора… это была правда!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Письмо опять прерывалось. Остальная часть его была забрызгана такъ, что едва можно было разобрать.
‘Я выходилъ къ вашему окошку сказать вамъ послднее прости. О, какъ торжественно-спокойна эта жаркая ночь! Вы погружены въ тихій сонъ, и ангелы небесные охраняютъ вашъ покой. Вы молилось, быть-можетъ, за меня. Я не могу ни спать, ни молиться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Кого же вы любите, моя Элеонора? Я никогда не узнаю, но если онъ бдный человкъ, я поразилъ проклятіемъ его и ваше счастье. О! подумайте хорошенько, не есть ли это мгновенное увлеченіе юнаго сердца вашего? Вамъ еще не было времени утвердить на прочномъ основаніи свою склонность. Если это не боле, какъ скоропреходящая мечта пылкаго воображенія, постарайтесь принять благосклонно предложеніе сэра Стефена. Любовь въ вашемъ возраст часто бываетъ слпа и неразумна. Современемъ, можетъ-быть, вы съ улыбкою станете смотрть на предметъ своихъ настоящихъ мечтаній.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Но что же я за человкъ, дерзающій предлагать вамъ совты? Не я ли изуродовалъ вашу жизнь, и навсегда свернулъ съ прямой дороги естественное направленіе вашихъ чувствъ? Увы, быть-можетъ, нтъ для васъ правильнаго выбора, и счастье сдлалось невозможнымъ! Куда умчались т блаженные дни, когда мечталъ я быть полезнымъ для васъ въ ршительныхъ минутахъ вашей жизни? Я сгубилъ васъ, сгубилъ себя, обманулъ мошеннически вдову и сироту!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Скитаюсь, какъ демонъ, ищу покоя и не нахожу! Еслибъ въ эту ночь была естественная атмосфера, холодъ освжилъ бы мой мозгъ, но самое небо противъ меня. И не могу дышать, зной страшный, ваше окно все еще открыто. Милое дитя! Да не возмутитъ мое жалкое прощанье твоего кроткаго и спокойнаго сна! Поврь мн — о, именемъ прошедшаго невозвратимаго счастья, именемъ настоящей моей гибели и отчаянія заклинаю тебя!— поврь, что я всегда считалъ священнымъ для себя долгомъ выполнить во всей точности послднюю волю твоего отца. Вся жизнь моя была посвящена теб. Еслибъ я разъ подумалъ о собственныхъ своихъ выгодахъ, я не замедлилъ бы промнять Аспендэйдь на Индію или Шотландію. Но я думалъ исключительно о васъ. Кто повритъ этому? Одинъ часъ искушенія уничтожилъ вс плоды долголтнихъ усилій, вс мои обты! Упреки твоихъ родственниковъ раздаются въ ушахъ моихъ, несправедливые, но тмъ немене заслуженные упреки. Голосъ мертвеца соединяется съ ними. Даже вы, быть-можетъ — какое право я имю надяться на ваше снисхожденіе и пощаду?— даже вы, если точно вы любите, подвергаете меня горькой укоризн. Вы не можете выйдти за своего жениха, потому-что онъ бденъ и я довелъ васъ обоихъ до состоянія совершеннйшей нищеты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Смерть моя была бы, кажется, не такъ мучительна, еслибъ я былъ увренъ, что вы простите меня. Но этого не можетъ быть. О, еслибъ я могъ растерзать свое сердце собственными руками! Оставляю вашъ домъ… оставляю заряженные пистолеты… гостепріимное жилище не должно быть осквернено моею кровью. Смерть, безвстная, какъ мой стыдъ, паритъ надо мною. Тамъ, гд мы часто гуляли и сидли вмст — гд вы нкогда общались быть снисходительною ко мн — тамъ я окончу свое жалкое существованіе. Пусть сдой мохъ на камняхъ ревущаго Линна напомнитъ вамъ могилу несчастнаго друга. Если вы можете принудить свое сердце къ благосклонному принятію безкорыстной любви этого богача, отдайте ему свою руку. Выходите замужъ и оставьте Аспендэйль. И если, милостію Божіею, вы будете счастливы, выберите свтлый и ясный день, пріидите къ ревущему Линну, и пусть уста ваши произнесутъ прощеніе и благословеніе на мою погибшую память.
‘Темнетъ. Это часъ передъ разсвтомъ, но я не увижу зари этого дня. О, Элеонора! пощадите память мою! Не позволяйте имъ проклинать меня прежде насъ, умоляю васъ объ этомъ ради младенческихъ дней вашихъ, когда я былъ врнымъ нашимъ хранителемъ и опекуномъ.

Давидъ Стюартъ.’

Что послдовало за чтеніемъ этого письма, Элеонора никогда въ послдующіе годы не могла ясно припомнить и сообразить. Суматоха во всемъ дом, толкотня, восклицанія ужаса и порицанія, крикъ, брань, стоны, плачъ. Двери отворялись и затворялись, какія-то угрюмыя фигуры сновали взадъ и впередъ, суетились, толкались, перегоняли другъ друга. Разсыльные промчались мимо оконъ, и стукъ отъ лошадиныхъ копытъ болзненно проникъ до самаго мозга Элеоноры. На стнныхъ часахъ, между-тмъ, раздавались удары за ударами, какъ въ обычные дни, когда время измрялось для жизни, а не для вчности. И вотъ, наконецъ, общій гвалтъ сформировался въ единодушное выраженіе отвращенія и ужаса. Какъ это случилось, Элеонора не помнила и не знала. Кто-то принесъ достоврную всть объ извстномъ мст у Линна, гд совершилось самоубійство. Земля была изрыта у подошвы одного дерева, выдававшагося на бездонную трясину недалеко отъ водопада. Изорванный платокъ вислъ на одномъ изъ сучьевъ: это послужило для съищиковъ маякомъ, гд они должны были остановиться. Тло не найдено. Нкоторые смльчаки, уцпившись за втви дерева, спускались, съ заступомъ въ рук, къ самой середин болота, чтобъ вытащить оттуда мертвеца и предать погребенію, но старанія ихъ остались безуспшными. Они воротились, и Элеонора узнала, что Давидъ потонулъ въ ревущемъ Линн.
Другія мысли соединялись съ этимъ происшествіемъ. У ней не было теперь никакого состоянія. Капиталъ, оставленный отцомъ, погибъ. Было ясно и то, что опекунъ не любилъ ея. Его странное волненіе и разсянность были слдствіемъ скрытаго ужаса, ошибочно принимаемаго за любовь. Мать и Годфри, нтъ сомннія, растерзаютъ ея сердце, призывая на неумолимый судъ погибшаго человка. Но вс эти соображенія въ настоящемъ случа еще неслишкомъ тревожили Элеонору. Умъ ея останавливался на нихъ впослдствіи часто и настойчиво, но теперь господствующій ужасъ истреблялъ въ ея душ всякіе разсчеты, основанные на воспоминаніяхъ. Одна только мысль вертлась и кружилась въ ея разгоряченномъ мозгу, мысль о его внезапной кончин. Умеръ онъ, потонулъ въ ревущемъ Линн. Изъ-подъ гнета этой мысли молодая двушка не могла высвободить свою голову и сердце, желзными тисками она сдавливала весь ея организмъ и отнимала всякую возможность приковать вниманіе къ другимъ идеямъ.
Давидъ Стюартъ умеръ. Нтъ его больше. Потонулъ онъ въ ревущемъ Линн — потонулъ, потонулъ!

ГЛАВА XVIII.
Перемна обстоятельствъ.

Всть объ ужасномъ событіи распространяется съ быстротою пожара во время бури. Въ двадцать-четыре часа вс ближайшіе и отдаленные сосди знали положительно, что у миссъ Рэймондъ не осталось ни гроша, и что опекунъ ея окончилъ жизнь самоубійствомъ. Аспендэйльскія бдствія увеличились еще несчастіемъ, поразившимъ въ-частности мистриссъ Марсденъ. Старика Фордайса разбило параличомъ въ это утро, и Эмма должна была отправиться домой, чтобъ ухаживать за отцомъ.
Леди Маргарега, успвшая между-тмъ, на пути въ Ланаркскую Ложу, дохать до Эдинбурга, воротилась опять въ Аспендэйль, чтобъ утшать Элеонору. Никогда присутствіе друга не оказывалось необходимымъ въ такой степени. Элеонора была оглушена и отуманена своей тоской. Блдною тнью она переходила изъ комнаты въ комнату, садилась, когда уставала, и смотрла на вс окружающіе предметы безъ цли, безъ намренія. Семь лтъ сряду она занимала за столомъ свое мсто подл него: часъ обда былъ теперь для нея смертельной мукой. Весь день глядла она съ неизъяснимой грустью на дорогу передъ окнами, прекрасную извилистую дорогу, окаймленную каштановыми и буковыми деревьями, гд они такъ часто здили верхомъ, гд Маргарета кормила его лошадь изъ цвточной корзинки въ тотъ день, когда молодая двушка впервые разгадала свою любовь. Повременамъ, заходя въ библіотеку, она смотрла на его книги, но не смла открыть ихъ, изъ опасенія увидть на поляхъ сдланныя имъ отмтки.
Въ комнату матери Элеонора не смла заглянуть: тамъ сидлъ Годфри. Молодая двушка помнила, будто сквозь сонъ, страшную брань своего полубрата, разразившуюся утромъ, при начал этой ужасной бури. Громкій его голосъ громомъ раздавался тогда по всему дому. Леди Рэймондъ между-тмъ плакала и стонала. Одна и та же сентенція безпрестанно вырывалась изъ устъ ея:
— О, если бы зналъ сэръ Джонъ, какъ его обманутъ! О, если бы зналъ онъ!
И весь день молодая двушка бродила одна съ своею тоской. Съ наступленіемъ ночи, она опять одинокая, услась, у окна, думая о той другой ночи, о смерти и гробовомъ молчаніи, прислушиваясь къ завыванію осенняго втра, который гудлъ неумолкаемо между цвточными куртинами, гд уже не гулять ей съ любимымъ опекуномъ. О, какъ страшно долженъ былъ завывать этотъ втеръ надъ поверхностью подъ ревущаго Линна!
И среди окружавшаго мрака, молодая двушка начала пламенно молиться за Давида: да отпуститъ Господь Богъ вс прегршснія несчастному, оставившему безъ Его святой воли этотъ дольній міръ, исполненный для него плача и скорби. Ночной мракъ исчезъ, занялась заря, востокъ озолотился первыми лучами солнца, а Элеонора, колнопреклоненная, все еще молилась за своего усопшаго друга!
Позднимъ вечеромъ на пятый день пріхала Маргарета. Элеонора никогда не плакала много, а въ настоящемъ случа тоска ся была почти безмолвна. Печально сидла она безъ всякаго занятія въ полуосвщенной гостиной, но лишь-только Маргарета переступила за порогъ, молодая двушка съ судорожнымъ крикомъ бросилась къ ней навстрчу. Глаза леди Маргареты были красны и тяжелы отъ слезъ. При этой встрч, она опять расплакалась и, заключивъ Элеонору въ объятія, принялась цаловать ея голову, щеки, руки.
— Ахъ, Боже мой! рыдала Маргарета: — я думала, что ужь выплакала вс свои слезы. Какой ужасный день, милая Элеонора, бдное дитя мое! Но ты простишь его, я уврена, ты его простить. Онъ въ могил, и наша обязанность — похоронить его недостатки. Надобно подумать, что намъ длать теперь, бдная моя Элеонора. О, кто бы могъ ожидать этого! Съ такимъ безпримрнымъ терпніемъ трудился онъ для своей матери впродолженіе первыхъ лтъ своей юности! Никому и никогда не былъ онъ долженъ ни одного фартинга! Ахъ, Элеонора, еслибъ мать его дожила до этого страшнаго дня! Какъ это хорошо, что благовременно успокоилась она въ ранней могил! Бываютъ скорби и лишенія, которыя должны быть признаны за дйствіе особеннаго милосердіи Божія, а мы, слпые черви, не хотимъ этого видть… Ахъ, что за будущность открывается для тебя, бдное дитя!… Но я съума сошла. Я пріхала утшать тебя и обсудить прежде всего за что намъ приняться. Я оставила Эвфимію у герцогини, вс мои мысли и заботы должны быть посвящены теб одной. Посмотримъ, въ какомъ положеніи дла. Правда ли, что все погибло? Мн извстно только въ общихъ чертахъ, что онъ умеръ и ты потеряла свое имніе.
Элеонора подала Маргарет прощальное письмо своего опекуна, и та прочла его со слезами, вздохами и рыданіями.
— Конечно, извинить его нельзя… что и говорить объ этомъ? воскликнула леди Маргарета:— но Боже мой, какую пытку онъ долженъ былъ вытерпть!
Соболзнованіе Маргареты къ Давиду утшило Элеонору. Она не вдавалась въ разборъ ея чувствъ, но для нея ужь отрадно было общество особы, говорившей съ нжностью о ея друг, котораго вс порицали и проклинали, вс, за исключеніемъ, однакожъ, старика Фордайса. Оправившись отъ апоплексическаго удара, добрый пасторъ, едва получившій нкоторую возможность говорить и понимать, написалъ къ Элеонор записку, гд она явственно поняла весьма-немного сентенцій, начинавшихся словами: ‘Бдный Давидъ Стюартъ’.
Элеонора поспшила извстить благочестиваго старца, бывшаго нкогда ея наставникомъ и единственнымъ другомъ. Достопочтенный пасторъ лежалъ неподвижно на болзненномъ одр, скрестивъ на груди свои безсильныя руки. При взгляд на него, страдавшее сердце двушки исполнилось благодарности и любви. Слова старца успокоили ее, несмотря на улыбку, съ какою были произнесены: то была параличная улыбка, исшедшая изъ души, готовой переселиться въ другой, лучшій міръ, и почти ужь несознавшей присутствія любимыхъ предметовъ на земл.
Присутствіе Маргариты служило для всхъ и каждаго утшеніемъ и отрадой. Ея погасшая веселость смнилась озабоченною нжностью, какой до-сихъ-поръ Элеонора не замчала ни въ комъ. Повсюду она являлась истинною посланницею Неба, распространявшею жизнь и надежду вокругъ себя. Она успокоивала леди Рэймондъ, ободряла перепуганную Эмму, оживляла назидательною бесдою мистера Фордайса, ласкала малютокъ Эммы, оставленныхъ, за отсутствіемъ матери, подъ надзоромъ суроваго отца, помогала самому Годфри въ его хозяйственныхъ отчетахъ и распоряженіяхъ, сдлавшихся необходимыми вслдствіе страшнаго удара, разразившагося надъ фамильнымъ домомъ. Было ршено, рано или поздно, но оставить Аспендэйль. Все надлежало продать, и во всемъ должна была послдовать перемна, великая, бдственная перемна!
Леди Маргарета разсчитала, что, по окончаніи всхъ предварительныхъ приготовленій къ этой великой перемн, необходимо отправить леди Раймондъ въ пасторатъ, а между-тмъ, когда агенты, оцнщики, маклера и лондонскіе юристы, занятые описью и оцнкою движимаго и недвижимаго имущества, ходили взадъ и впередъ отъ ранняго утра до поздней ночи, леди Рэймондъ не знала ничего, и ничто не возмущало ея покоя. Дверь роскошнаго будуара печальной вдовы казалась для всхъ границею какого-то другаго таинственнаго міра. Леди Рэймондъ, грустная и безпомощная, лежала тутъ на соф, какъ въ первые дни посл кончины супруга, когда Давидъ Стюартъ впервые явился въ Аспендэйль съ печальной встью. Толкотня, суматоха, усиленная дятельность остальныхъ членовъ семейства, ранніе входы и поздніе выходы — все это нисколько не касалось до вдовствующей супруги сэра Джона, и неподвижность ея была священна для всего дома.
Не такъ было съ Элеонорой. Во всемъ, что считалось необходимымъ, она принимала теперь дятельное и постоянное участіе. Леди Маргарета понимала цну и значеніе напряженной дятельности въ часы скорби, хотя этого въ голову не приходило вдовствующей хозяйк. Богу угодно было, чтобъ молодость Элеоноры омрачилось великимъ несчастіемъ, совершенно-измнившимъ перспективу ея жизни: пусть же она приготовится заране смотрть на будущность съ яснымъ и спокойнымъ лицомъ, безъ ропота, безъ жалобы и упрековъ. Впереди — мрачная неизвстность, грозная и таинственная. Тмъ боле требовалось нравственной энергіи и присутствія духа, то и другое въ извстной степени пріобртается терпніемъ и привычкою къ труду: пусть же трудится молодая двушка усердно, неутомимо. Таковы были правила леди Маргареты.
И Элеонора оказала себя вполн-достойною своей руководительницы. Трогательно было видть, какъ эти дв женщины, еще такъ недавно блиставшія въ модныхъ лондонскихъ салонахъ высшаго круга, несли теперь тяжелое бремя жизни, нечуждаясь самой черной работы, присвоенной служанкамъ. Утшая свою подругу и ободряя ее на подвигъ, Маргарета старалась въ то же время внушить Элеонор, что во всхъ случаяхъ нашей жизни неизмнно дйствуетъ промыслъ Божій. Всегда она была дятельна, хотя невсегда спокойна — быть можетъ Элеонора полюбила бы ее меньше, еслибъ неизмнное спокойствіе составляло существенную черту въ характер ея прекрасной руководительницы. Сильные и внезапные потоки слезъ весьма-часто орошали щеки бдной Маргареты, хотя этотъ насильственный взрывъ сердечной грусти никогда не отвлекалъ ея отъ предстоящей обязанности. Отъ первой встрчи съ Элеонорой въ ранній утренній часъ до поздняго вечера, когда звучный ея голосъ читалъ молитву на сонъ грядущій, она не пропускала ни малйшаго случая къ утшенію или услуг. любя и уважая Маргарету всмъ сердцемъ, молодая двушка готова была открыть ей вс помышленія своей души, за исключеніемъ только одной завтной тайны, состоящей въ томъ, что она любила опекуна, и все еще продолжала думать, что опекунъ любилъ ее. Этой тайны никто бы не вырвалъ изъ ея сердца.
И, однакожь, Маргарета, соображая послднія происшествія, могла бы теперь убдить свою подругу, что предполагаемая ею любовь никогда не существовала въ сердц Давида Стюарта. Даже его послднее письмо, нжное и исполненное отчаянія, было скоре письмомъ преступнаго отца къ оскорбленной дочери, чмъ выраженіемъ какихъ-нибудь другихъ отношеній.
Съ однимъ только Годфри, котораго молодая двушка всего мене захотла бы выбрать въ повренные своихъ тайнъ, однажды, въ минуту скорби и досады, говорила она такимъ-образомъ, что оставила въ его душ неизгладимое убжденіе въ привязанности, какую она чувствовала.
Годфри внезапно вошелъ въ гостиную съ распечатаннымъ письмомъ въ рук. Онъ остановился среди комнаты и, продолжая стоять, устремилъ пристальный взглядъ на Элеонору. Наконецъ онъ сказалъ суровымъ и мрачнымъ тономъ:
‘Вс эти событія повергли мать мою въ ужасную болзнь’.
Въ его голос слышался какой-то отзвукъ страннаго обвиненія, какъ-будто Элеонора подвергалась отвтственности за прошедшіе ужасы. Губы ея поблднли, и она отвчала едва-слышно:
— И я также была очень-больна.
— Ты молода и, сравнительно, сильна, возразили Годфри:— ты не можешь страдать въ такой степени, какъ матушка. Еслибъ ты не ободряла притязаній этого негодяя на власть, онъ никогда, конечно, не забылся бы до такой дерзости и безстыдства.
— Великій Боже! воскликнула молодая двушка вся вспыхнувъ.— Какъ теб не стыдно, Годфри! Я была маленькой двочкой, когда поселился у насъ мистеръ Стюартъ. Я ничего не знала объ этимъ длахъ. Какая поразительная, страшная несправедливость!
— Однакожъ, молодость не помшала теб ободрять его до такой степени, что мать моя сдлалась нулемъ въ своемъ собственномъ дом. Вопросъ теперь въ томъ, что намъ длать? Я ужь перевелъ на матушку, а посл ея смерти — на тебя, десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, доставшихся мн но завщанію сэра Джона. Остальная сумма принадлежатъ Эмм вслдствіе свадебнаго контракта, и я тутъ не имю никакой власти. Я могъ бы ограничить свои распоряженія назначеніемъ небольшаго пожизненнаго пансіона въ пользу матушки, но въ такомъ случа, мн кажется, не была бы соблюдена строгая справедливость въ-отношеніи къ теб.
— Ахъ, не говори обо мн, Годфри! Не включай меня въ эти соображенія и разсчеты. Пусть только маменька будетъ обезпечена.
— Тутъ идетъ рчь не о разсчетахъ, а о томъ, чего требуетъ долгъ строгой справедливости, возразилъ угрюмый Годфри.— Мн просто кажется, что я выполняю свою обязанность, когда передаю деньги сэра Джона его дочери. Мое состраданіе къ кому бы то ни было не идетъ здсь въ разсчетъ. Сэръ Джонъ не отказалъ бы мн денегъ, еслибъ могъ предвидть, что собственная дочь его останется безъ гроша. Я объявляю, что усплъ сдлать съ своей стороны: это немногимъ увеличиваетъ комфортъ моей матери, хотя окончательно разрушаетъ благосостояніе моего семейства и заставляетъ меня работать изъ-за куска хлба. Ты можешь сдлать больше меня, и обязана, какъ дочь, сдлать все, что можешь.
— Какъ? Я могу сдлать больше тебя?
— Да. Сэръ Стефенъ Пенрайнъ все еще изъявляетъ желаніе жениться на теб.
— Изъявляетъ… же-ла-ні-е?!
— Именно такъ, хотя бы эта фраза непріятно звучала для твоихъ ушей. Вотъ письмо сэра Стефена Пенрайна.
Элеонора взглянула на конвертъ: письмо было адресовано къ Годфри.

‘Милостивый Государь,

‘Незная, къ кому собственно должно адресоваться при настоящихъ грустныхъ обстоятельствахъ, когда приведено въ извстность мошенничество господина Стюарта, я пишу вамъ съ тмъ, чтобъ юности до вашего свднія, что имніе миссъ Рэймондъ никогда не входило въ мои разсчеты. Слдственно, послднее событіе не производитъ существенной перемны въ моихъ чувствахъ. Миссъ Рэймондъ, если ей угодно, можетъ включить условіе въ брачный контрактъ, что леди Рэймондъ будетъ жить у насъ. Объявляю, что такое условіе не будетъ для меня обременительнымъ.
‘Въ нетерпливомъ ожиданіи вашего отвта,

‘Милостивый Государь,
‘Имю честь быть,
‘Вашимъ покорнйшимъ слугою,
‘Стефенъ Пенрайнъ.’

— Ахъ, какое письмо! вскричала Элеонора, когда пылкому ея воображенію представилась картина зависимости ея матери отъ этого человка, отзывавшагося съ такимъ презрніемъ о ея покойномъ опекун.— Ахъ, какое письмо! Никогда, никогда не соглашусь я быть женою этого человка.
— Не знаю, какіе недостатки ты находишь въ этомъ письм, сказалъ Годфри.— Сэръ Стефенъ испрашиваетъ твоего согласія.
— Требуетъ, а не испрашиваетъ.
— Ну, все-равно. Вроятно, такъ или иначе, ты поощрила его склонность, и вотъ онъ формально приступаетъ къ длу. Что тутъ дурнаго? Если ты знаешь свтъ, такъ знаешь и то, что сэръ Стефенъ поступаетъ великодушно въ-отношеніи къ теб.
— Но его выраженія слишкомъ-невеликодушны въ-отношеніи… къ другимъ, сказала Элеонора съ грустной застнчивостью.
— Какъ же иначе прикажешь честному человку отзываться о неслыханномъ мошенничеств твоего гнуснаго опекуна?
— Годфри! сказала Элеонора съ необыкновенною запальчивостью: — пусть будетъ этому конецъ разъ и навсегда. Что хочешь говори о немъ съ другими, брани его, порицай, проклинай, если достанетъ у тебя совсти, но передо мной не смй унижать его имя и память. Онъ погибъ за свой проступокъ… погибъ за несчастное имніе, которое я согласилась бы тысячу разъ подарить ему, чтобъ избавить его отъ малйшаго безпокойства. О! еслибъ онъ былъ здсь въ эту минуту, продолжала молодая двушка съ возраставшимъ одушевленіемъ: — еслибъ онъ поберегъ свою драгоцнную жизнь по-крайней-мр на нсколько часовъ, я бы сказала ему: — ‘не думай больше объ этомъ. Живи и будь доволенъ. Вмст съ тобою я стану трудиться изъ-за куска хлба, буду работать для тебя, пойду въ гувернантки, въ служанки…’
— И уйдешь въ сумасшедшій домъ, я полагаю, сказалъ Годфри съ презрительной улыбкой.— Повторяю еще разъ, что имніе моей матери погибло вмст съ имніемъ, которое ты готовилась промотать съ этимъ великодушнымъ джентльменомъ. Матушка доведена до нищеты, здоровье ея разстроено, послдніе дни ея жизни омрачены ужасами и безпокойствами, произведенными человкомъ, который обязанъ былъ священнымъ долгомъ покровительствовать ей. И вотъ, вмсто того, чтобъ поспшить исполненіемъ своихъ обязанностей, какъ дочь, ты продолжаешь сумасбродствовать о человк, который, еслибъ не утонулъ, погибъ бы на галерахъ. Это ли твоя дтская любовь? Ну, положимъ, ты пойдешь въ гувернантки: что же станется съ твоей матерью? Не прикажешь ли и ей идти въ гувернантки?
Саркастическая улыбка, сопровождавшая послднія слова, была потеряна для Элеоноры. Блдная и подернутая судорожнымъ трепетомъ съ головы до ногъ, она сла, ухватившись за ручки креселъ, какъ-будто слова Годфри могли провалить ее сквозь землю, если бъ по сторонамъ ея не было этой поддержки.
Въ эту минуту вошла леди Маргарета. Кто помнитъ нжную и умилительную ласку Пасты къ ея дтямъ въ Меде, прежде, чмъ запоетъ она ‘Miserі Pargoleiti’ и граціозно обовьетъ руками эти маленькія головки, тотъ можетъ составить нкоторое понятіе о леди Маргарет, когда она выступила впередъ и прижала Элеонору къ своей груди. Молодая двушка слабо застонала. Яркая краска вспыхнула на щекахъ Маргареты.
— Что это значитъ, мистеръ Марсденъ? сказала она.
— Ничего. Элеонора, видите ли, не любитъ, когда въ ея присутствіи зло называютъ зломъ, и не хочетъ позволить, чтобъ осуждали поведеніе мистера Стюарта. Безчестный лицемръ! Вотъ къ чему привели его ханжество и фальшивая филантропія!
Леди Маргарета пришла въ сильнйшее волненіе.
— Онъ никогда не лицемрилъ, сказала она.— Вы ошибочно считаете лицемріемъ его нершительность и слабость. У него не было силы и онъ палъ. Умеръ онъ и предсталъ предъ судъ Божій — чего же вы хотите? Его обязанностью было хранить имніе Элеоноры: онъ не выполнилъ долга. Ваша обязанность, въ эту минуту стованія и скорби, утшать свою сестру и помогать ей… свято ли вы исполняете этотъ долгъ? О, мистеръ Марсденъ! мы сами были когда-то безпріютной сиротой: вамъ ли обнаруживать жестокость вмсто покровительства тамъ, гд оно всего-боле необходимо!
— Съ этою жестокостью, сказалъ Годфри торжественнымъ тономъ: — я врне, чмъ вс вы, опредлилъ въ свое время истинный характеръ мистера Стюарта. Послдствія оправдали мой судъ.
И онъ вышелъ изъ комнаты величественнымъ шагомъ. Маргарета оборотилась къ Элеонор.
— Что же это такое, дитя мое? сказала она: — о чемъ онъ спорилъ съ тобою?
Она поправила прическу молодой двушки и поцаловола ее съ материнскою нжностью.
— Они хотятъ, чтобъ я вышла за сэра Стефена Пенрайна, сказала Элеонора отчаяннымъ голосомъ:— онъ писалъ опять. Годфри говоритъ, что матушка доведена до нищеты, и что я должна подумать объ этомъ.
— Но разв ты не любишь сэра Стефена? Мн казалось, душечка, что предпочитаешь его другимъ, и…
— О, нтъ, нтъ!
Послдовала пауза. Затмъ Маргарета повела рчь звучнымъ и вкрадчивымъ голосомъ, исполненнымъ глубочайшей симпатіи.
— Элеонора, я убждена и знаю, что Годфри въ суровыхъ и жосткихъ выраженіяхъ высказалъ теб свою мысль, но будь благоразумна, мой ангелъ, и войди хладнокровно въ его виды относительно того, что должно длать. Ты грустишь, задумываешьсч, тоскуешь: я совершенно понимаю, что при такомъ расположеніи духа теб трудно смотрть на будущее съ нкоторымъ удовольствіемъ, но все же, вдь, мой другъ, будущаго не минуешь. Этотъ джентльменъ любитъ тебя нжно. Безкорыстіе его въ настоящемъ случа слишкомъ-очевидно. Вс отзываются о немъ съ хорошей стороны. Такому человку, мой другъ, ты можешь безопасно вврить свою судьбу.
— Когда я была очень-молода, продолжала леди Маргарета, причемъ голосъ ея понизился на нсколько нотъ и сдлался еще нжне: — когда была я очень-молода, меня задумали выдать за мистера Фордайса, который въ ту пору дожидался огромнаго наслдства. Я была бдна, хотя теб трудно вообразить это, Элеонора: ничего въ свт не можетъ быть странне бднаго герцогства съ его великолпіемъ, пышностью и феодальными воспоминаніями. Единственный братъ мой продолжалъ свое воспитаніе въ одномъ изъ заграничныхъ университетовъ, отецъ мой и матушка были въ могил, добрый старикъ-ддушка жилъ со мною въ Ланаркской Лож, въ этомъ полуразвалившемся замк, напоминавшемъ старинныя волшебныя сказки. Немногихъ людей мы видывали, но между ними я выбрала одного, который сдлался предметомъ моихъ двическихъ мечтаній.
Вдругъ Маргарета остановилась и слезы градомъ потекли изъ глазъ ея. Затмъ она окончила рчь почти скороговоркой:
— Могу уврить тебя, мой другъ, что я была совершенно-счастлива съ мистеромъ Фордайсомъ, и такъ любила своего мужа, что повременамъ приходило мн въ голову, могло ли всякое другое состояніе удовлетворить въ такой степени всмъ стремленіямъ моего сердца? Замужняя жизнь моя представляла безпрерывную перспективу ясныхъ и блистательныхъ дней, неомрачаемыхъ ни однимъ облачкомъ, и я ни на кого бы въ ту пору не согласилась промнять своего благороднаго супруга. Я улыбалась, когда вокругъ меня говорили о неравенств нашихъ лтъ и объ измненіи нашихъ плановъ, когда, вслдствіе неожиданнаго супружества, наслдство перешло къ другой отрасли фамиліи Фордайсовъ. Я не спрашивала, кто былъ моложе, богаче и красиве: я любила своего мужа и гордилась, что онъ меня любитъ. Все это я говорю, мой другъ, съ единственною цлью убдить тебя выбросить изъ головы мысль, что супружество без страсти не можетъ быть счастливымъ. Многія двочки думаютъ такъ, но он ошибаются. Я была счастлива, Элеонора.
На это Элеонора отвчала глубокимъ вздохомъ.
Дло, однакожь, не терпло отлагательства и надлежало ршить его такъ или иначе. Надобно было отвчать на письмо сэра Стефена. На другой день Элеонора послала за Годфри и сказала, что она согласна.
— Но предупредите сэра Стефена Пенрайна, сказала она посл кратковременнаго объясненія:— предупредите, чтобъ онъ никогда въ моемъ присутствіи не говорилъ о моемъ опекун, и пусть онъ знаетъ, что я соглашаюсь на этотъ бракъ изъ уваженія къ матери.
— Опять опекунъ! воскликнулъ Годфри съ презрительной миной.
— Пусть онъ вовсе не упоминаетъ имени мистера Стюарта, повторила Элеонора съ надменною твердостью:— и я требую, чтобъ онъ не позволялъ себ выраженій въ род того, какое употреблено въ его письм. Порицаніе покойника не принесетъ никакой пользы моей матери и увеличитъ мои страданія безъ всякой необходимости.
Годфри принялся писать отвтъ. Онъ писалъ размашисто и гнвно. Странное условіе, которое она предложила своему будущему мужу, было имъ изображено буквально, въ ея собственныхъ выраженіяхъ, и онъ разложилъ почтовый листъ на стол, какъ-будто подвергалъ свое писаніе на разсмотрніе Элеоноры. Но по какому-то странному, непонятному сцпленію идей, воображеніе молодой двушки приняло совершенно-неожиданное направленіе. Звукъ пера, быстро скользившаго но бумаг, привелъ ей на память ея давно-прошедшую болзнь, томительную горячку, когда Давидъ Стюартъ ухаживалъ за нею, какъ за ребенкомъ: она слышала тогда, какъ писалъ онъ, и смутно сознавала, что онъ неутомимо бодрствуетъ при ея болзненномъ одр.
Вся сцена съ невыразимою быстротою возобновилась въ ея памяти: блдное, безпокойное лицо, впалые, нжные глаза, несмыкавшіеся изъ-за нея по цлымъ суткамъ, звукъ его голоса, произносившаго молитву, прикосновеніе его руки къ ея разгоряченной голов, ежедневная, ежечасная заботливость о ней несчастнаго утопленника, порицаемаго теперь и проклинаемаго всми… и никогда больше не увидить она его сострадательнаго лица въ этомъ суетномъ и тщеславномъ мір, гд насильственно распоряжаются ея сердцемъ и требуютъ ея руки — что могло быть ужасне этихъ трагическихъ образовъ и суеврій? Элеонора встала, когда Годфри положилъ письмо передъ ней. Съ отчаяннымъ воплемъ она закинула свои руки за голову и, падая опять въ кресла, зарыдала такимъ образомъ, какъ-будто ея сердце разрывалось на части.
Годфри взглянулъ на нее съ ршительнымъ негодованіемъ.
— Не будь актриссой, Бога ради! сказалъ онъ.
Любимая фраза Годфри, какъ и многихъ другихъ особъ, холодныхъ и безстрастныхъ. Никогда повидимому не приходитъ имъ въ голову, что актрисса копируетъ природу, быть-можетъ, въ ея преувеличенныхъ моментахъ, но все-таки природу. Шаги дикарей, жесты французовъ, чужды для насъ, но естественны для нихъ. Я всегда съ улыбкою выслушала замчаніе: ‘и что за чудная лунная ночь? Точь-вточь будто въ театр на сцен!’ — Не-ужели искусственная луна, по мннію этихъ особъ, превосходитъ естественную?
Но Годфри неспособенъ былъ размышлять на этотъ ладъ. Его могли разстрлять, повсить, отнять у него жену и дтей — вс эти бдствія онъ перенесъ бы хладнокровно и спокойно, немигнувъ ни однимъ глазомъ, непошевеливъ бровями. Онъ зналъ это, гордился своей энергіей, и ему казалось, что такой способъ перенесенія житейскихъ напастей долженъ быть образцовымъ для всхъ. Другаго способа онъ не понималъ и не допускалъ. Его уваженіе было исключительно обращено на свою собственную личность.

ГЛАВА XIX.
Женихъ Элеоноры.

Прибытіе сэра Стефена Пенрайна въ Аспендэйль въ качеств нареченнаго жениха произвело весьма-пріятное впечатлніе на всхъ, за исключеніемъ его невсты. Леди Рэймондъ разсматривала его съ видимымъ любопытствомъ и тайнымъ сознаніемъ тріумфа. Въ немъ видла она завоеваніе своею прекрасною дочерью втораго сына, столько же достойнаго уваженія и любви, какъ Годфри. Она постигнуть не могла, какъ это Элеонора не сходитъ съума отъ такого великолпнаго жениха. Во первыхъ, всмъ было извстно, что сэръ Стефенъ плавалъ мастерски, на-славу, ни-чуть не хуже Леандра или Байрона: онъ держалъ и выигрывалъ богатйшіе заклады, переплывая огромныя пространства. Вовторыхъ, стрляя изъ пистолета, онъ мтко попадалъ въ самую середину шиллинга на разстояніи пятнадцати шаговъ. Втретъихъ, былъ онъ чудный всадникъ, непропускавшій ни одного случая принять участіе въ скачкахъ съ препятствіями, гд не существовали для него никакія баррьеры, рытвины, перегородки, заборы. Было множество и другихъ неотъемлемыхъ достоинствъ у сэра Стефена Пенрайна, но я не намрена исчислять ихъ вс.
Годфри принялъ его съ такимъ радушіемъ, какого еще не обнаруживалъ ни къ одному изъ своихъ знакомыхъ. Они разговаривали дружелюбно о безнравственномъ и безхарактерномъ поведеніи Давида Стюарта. Леди Маргарита обращалась всегда-ласково съ обожателемъ Элеоноры, и прежняя улыбка вновь озарила ея лицо, когда она впервые встртила и поздравила его.
Элеонора всегда была застнчива, печальна и робка. Сначала старались извинить ее въ глазахъ жениха, объясняя поведеніе молодой двушки несчастной катастрофой и тмъ, что она съ младенчества воспитана была мужчиной, который кончилъ жизнь самоубійствомъ. Вс опасались за чувства сэра Стефена, но послдствіи вскор обнаружили неосновательность такихъ опасеній.
Характеръ привязанности сэра Стефена, быть-можетъ, всего лучше объясняется тмъ обстоятельствомъ, что любовь къ себ невсты, посл того, какъ она изъявила согласіе на бракъ, считалъ онъ дломъ мене чмъ второстепеннымъ. Пусть только свадьба состоится, остальное — для него не важно. Давидъ Стюартъ могъ умереть на галерахъ, или погибнуть въ пытк — какая до этого нужда сэру Стефену? Приключенія этого рода, какъ онъ самъ выразился, не произвели перемны въ его чувствахъ. Состояніе невсты погибло: очень-хорошо, его имніе не растрачено: у него попрежнему восьмнадцать тысячъ годоваго дохода и блистательная перспектива впереди. Отдайте ему невсту — онъ не смотритъ на случившіяся обстоятельства, которыя, въ-сущности дла, содйствовали какъ-нельзя-лучше его видамъ. Отдайте ему эту нищую красавицу — только въ ней нуждается онъ, а не въ богатств ея. Отдайте ему ее теперь же на какихъ угодно условіяхъ, съ приданымъ или безъ приданаго, съ долгами или безъ долговъ, съ любовью или безъ любви — все-равно. Конечно, было бы недурно внушить ей нжную привязанность къ себ, да что же прикажете длать, когда не внушается? Пусть она будетъ его, во-вслкомъ-случа его, пойдетъ ли она подъ внецъ вся въ цвтахъ и съ розовой улыбкой на устахъ, или станетъ задыхаться въ траурномъ плать отъ тяжкихъ вздоховъ и рыданій. Его страсть къ ней была хищною птицей, схватывающей налету свою добычу. Надежда, нжность, любезничанье, томительныя ожиданія столько же могли приходить ему въ голову, какъ коршуну, который, выдлывая круги въ воздух, готовится захватить въ свои когти неосторожную голубку. При-всемъ-томъ, жизнь была для него безпокойной горячкой, прежде чмъ совершились окончательныя приготовленія къ свадьб, и получилъ онъ право называть ее своею передъ цлымъ свтомъ.
Есть женщины, которымъ преимущественно нравится этотъ родъ страсти, и он гордятся, что успли внушить ее. Странное заблужденіе чувственности! Такую любовь, основанную на грубомъ эгоизм, время сглаживаетъ съ такою же легкостью, съ какою дитя стираетъ цифры на аспидной доск. Она ничего не помнитъ изъ прошедшаго, а будущее для нея и подавно не существуетъ. Бдныя деревенскія двушки постоянно испытываютъ цнность этой фальшивой страсти. Проникнутыя простодушнымъ отчаяніемъ, он понять не могутъ, какъ это никакими слезами и мольбами нельзя подйствовать на сердце человка, который еще такъ недавно готовъ былъ пожертвовать жизнью изъ-за одной улыбки.— ‘Вдь онъ любилъ меня — Боже мой! если бъ вы знали, какъ онъ любилъ! Онъ чуть-чуть не застрлился отъ любви ко мн. А теперь? Теперь я уврена, онъ будетъ даже радъ, если я утоплюсь съ тоски’. Гаковы обыкновенныя жалобы этихъ простодушныхъ дтей природы.— ‘Не тебя любилъ онъ, глупенькая, сказала бы я ей,— онъ любилъ себя. Истинная любовь исполнена симпатіи и готова на всякое пожертвованіе. Оглянись назадъ и посмотри, кто чмъ пожертвовалъ: ты — всмъ, онъ — ничмъ. Не добивайся отъ него состраданія: его сердце — безплодная пустыня для тебя’.
Сэръ Стефенъ между-тмъ, по своей собственной метод, длалъ все для пріобртенія благосклонности его окружавшихъ особъ.. Его подарки лились на малютокъ Эммы проливнымъ дождемъ: онъ бы не прочь дарить имъ полновсныя куклы изъ чистаго золота, если бъ они сами этого хотли. Онъ отдалъ приказаніе своимъ агентамъ скупить за какую бы то ни было цну на аукціонной продаж вс сокровища леди Рэймондъ, ея индійскія шали, ковры, ожерелья, цпочки и т. д. Слуги думали, что еще въ жизнь свою они не видывали такого великодушнаго джентльмена. Каждое утро ходилъ онъ съ горничною леди и отмчалъ, по ея указанію, вс вещи, потеря которыхъ была бы непріятна ея госпож, и каждый вечеръ любовался онъ на Элеонору въ ея цвтныхъ нарядахъ, подобранныхъ Маргаритой для лондонскаго сезона. Страшная смерть любимаго человка не давала ей никакого права носить по немъ трауръ. Зачмъ? Онъ не родственникъ. Съ той поры, какъ прошелъ первый взрывъ разспросовъ и проклятій, посыпавшихся на гршника, онъ ужь ничего больше не значилъ для людей, которыхъ любилъ и разорилъ, ничего не значилъ для Элеоноры.
И вотъ она сидла въ своемъ шелковомъ платьиц, вышивая какую-то фантастическую занавсь съ блыми розами по малиновому полю, и смотря испуганными глазами на сэра Стефена, когда начиналъ онъ говорить. Бдняжка старалась вникнуть въ смыслъ и значенія каждаго его слова, старалась полюбить его, быть по-крайней-мр благодарной къ нему, потому-что онъ скупилъ вс драгоцнности ея матери, и потому-что былъ онъ ея будущій супругъ, къ которому между-тмъ, противъ воли, она чувствовала ужаснйшее отвращеніе, особенно съ той минуты, какъ прочла его письмо. Несчастная Элеонора! Старанія ея были усердны, искренни, и Маргарита, сидвшая всегда рядомъ съ вчной улыбкой на устахъ, время-отъ-времени ободряла ее молча въ покушеніи завести рчь съ человкомъ, который готовился на всю жизнь заступить при ней мсто потеряннаго друга.
Одинъ только разъ, среди вседневныхъ приключеній, столько замтныхъ въ часы скорби, все мужество и самообладаніе оставили бдную двушку. Сэръ Стефенъ сдлалъ предложеніе, не угодно ли ей прокатиться съ нимъ верхомъ. Верховая зда, сказалъ онъ, была бы для нея весьма-полезна. Маргарета была того же мннія, такъ-какъ погода стояла тихая и спокойная въ этотъ осенній день. Элеонора, въ костюм амазонки, вышла къ подъзду, гд дожидался ея сэръ Стефенъ. Грумъ водилъ осдланныхъ лошадей взадъ и впередъ. Элеонора затрепетала: то были конь Давида Стюарта и ея собственная лошадь. Ничего не могло быть естественне: верховыя лошади, выведенныя изъ конюшни, были приготовлены къ вечерней прогулк, и аккуратный грумъ нисколько незаботившійся, кто будутъ всадники, весело поправлялъ стремена.
— Прикажете помочь дамъ? спросилъ сэръ Стефенъ.
— Нтъ, благодарю. Грумъ! сказала Элеонора слабымъ голосомъ.
Она стояла и осматривалась вокругъ себя. Дыханіе ея прерывалось. Маргарета была тутъ же, въ ожиданіи, какъ они подутъ. Ея кроткое лицо было блдне обыкновеннаго, но она улыбалась какою-то жалкою, болзненною улыбкой. Вотъ тутъ стояла его лошадь, и Маргарита кормила ее изъ цвточной корзинки въ тотъ день, который, боле другихъ дней, былъ отмченъ тайнымъ воспоминаніемъ. Но гд жь быль онъ?
Давидъ Стюартъ умеръ, потонулъ въ ревущемъ Линн. Онъ не станетъ больше здить съ Элеонорой, не станетъ гулять, читать, разговаривать, улыбаться, писать. Холодный осенній втеръ дулъ надъ безпокойнымъ водопадомъ, и журчаніе его будто раздавалось въ ея ушахъ. Слезный, умоляющій взоръ мистера Давида быстро обрисовался передъ ея памятью. Солнечный блескъ, деревья, дорожки, холмы, по которымъ они здили вмст, смутно столпились въ ея голов. Мраморныя колонны портика, между которыми стояла Маргарета, запрыгали какими-то странными тнями въ ея отуманенныхъ и помутившихся глазахъ.
— О, я не могу… я не могу! пролепетала бдная двушка.
И въ тщетномъ покушеніи отодвинуться назадъ къ своей подруг, она потеряла равновсіе, зашаталась и упала безъ чувствъ въ объятія сэра Стефена.
Въ его объятія, она, очаровательная владычица его фантазіи, отстоявшая отъ него такъ далеко, какъ отдаленная мечта или картина! Невольный страхъ и трепетъ объялъ его сердце, когда онъ вообразилъ, что легко можетъ потерять ее, что смерть отниметъ у него нареченную невсту. И, судорожно прижимая ее къ своей груди, онъ самъ поблднлъ какъ мертвецъ.
— Она еще не въ-силахъ здить верхомъ, сказала леди Маргарета: — она такъ больна была въ послднее время. Позвольте, я сниму съ нея шляпу и вуаль, дайте мн принести се въ чувство. Вы задушите ее, сэръ Стефенъ, прибавила леди Маргарета съ изумленнымъ и озабоченнымъ видомъ.
Но слова ея не произвели повидимому никакого впечатлнія на жениха, какъ-будто былъ онъ каменной статуей. Крпко продолжалъ онъ держать свою невсту, пока не обнаружились въ ней явные признаки возвращенія жизни. Элеонора открыла печальные глаза и устремила ихъ на его лицо.
Случаи физическаго предпочтенія и отвращенія переходятъ за предлы нашего зрнія, и зависятъ — быть-можетъ, боле чмъ мы сами это знаемъ — отъ легкихъ нитей соединенія идей, вытканныхъ въ паутин нашей памяти. Психологія можетъ разсуждать, сколько ей угодно, о причинахъ симпатіи и антипатіи, но въ результат покамстъ остается тотъ печальный фактъ, что мы не знаемъ этихъ причинъ.
Какъ-скоро Элеонора пришла въ себя, объятія, державшія ее, были первою идеей, которая представилась ея воображенію, По неизъяснимому сцпленію понятій, она припомнила день, когда впервые увидла сэра Стефена и узнала страшную силу его руки, бичевавшей бднаго Руллаха. Въ то же самое мгновеніе, по естественному закону противоположностей, пришло ей на память нжное прикосновеніе руки Давида Стюарта, помогавшаго ей садиться на лошадь въ первые уроки верховой зды. И она почувствовала, себ невдомо, какой-то особенный ужасъ къ той сил, которою гордился сэръ Стсфсвъ Пeнpайнъ. Было для нея что-то страшное и отвратительное въ дикой нжности его объятій, въ бурномъ нетерпніи его безпокойныхъ глазъ. Съ болзненнымъ трепетомъ она отворотилась отъ жениха и протянула свою руку къ Маргарет.
‘Я была очень-нездорова. Я еще не могу здить. Извините’.
Вотъ все, что она сказала. Въ эту минуту женихъ и невста, помолвленные при такихъ странныхъ обстоятельствахъ, посмотрли другъ на друга съ пристальнымъ вниманіемъ, и затмъ Элеонора потупила глаза, Лошадей, между-тмъ, повели въ конюшню, и молодая двушка проводила ихъ грустнымъ взглядомъ. Черезъ нсколько дней ршено ихъ продать: тмъ лучше. Пусть ужь за одинъ разъ истреблены будутъ вс слды прошедшей жизни.
Она была рада, что свадьбу назначили праздновать въ Эдинбург, а не въ Аспендэйл, гд было бы ей слишкомъ-тяжело выслушать привтственную рчь отъ старика Фордайса, единственнаго свидтеля и друга ея дтскихъ и юношескихъ лтъ. Была рада она, что вскор окружатъ ее совершенно-незнакомыми и новыми предметами, и переселятся она въ новый печальный міръ, отдаленный на неизмримыя разстоянія отъ роднаго ея пріюта. Только Руллахъ и камердинеръ Стюарта, Санди, оставались единственными звеньями, соединявшими ее съ старыми счастливыми временами. Санди хотлъ, во что бы ни стало, остаться до конца жизни въ услуженіи при этой фамиліи. Нсколько лтъ состоялъ онъ въ Индіи при особ сэра Джона и послдовалъ за Давидомъ въ Англію. Это былъ странный и на видъ совершенно-безполезный старикъ, поэтому сэръ Стефенъ не соглашался сначала взять его, несмотря даже на просьбу Элеоноры.
— Онъ, можетъ-быть, думаетъ, сказала Элеонора: — что вы согласитесь помстить его въ какой-нибудь лож.
— Въ какой лож? Кто смлъ здсь говорить ему о такомъ помщеніи? Кто говорилъ о лож? сказалъ сэръ Стефенъ съ такимъ внезапно-грознымъ видомъ, который испугалъ и удивилъ Элеонору.
— Прошу не прогнваться, сэръ Стефенъ, отвчалъ старикъ: — это все, вдь, у меня вертится наум Ланаркская Ложа. Она въ Шотландіи, какъ сами изволите знать, и, должно-быть, недалеко отъ вашего помстья. О другихъ ложахъ я не думалъ, не гадалъ, хотя бы, признаться, радёхонекъ былъ помститься въ швейцарской лож или у воротъ вашей милости. А ужь если не гожусь я въ привратники, то оно, пожалуй, хорошо быть и помощникомъ садовника — я не прочь: я мастеръ разводить всякіе цвты, и длаю подчасъ букеты для дамъ. Спросите вотъ ихъ маменьку: она знаетъ, какъ я промышлялъ этимъ въ Индіи. Еще я умю пріискивать червячковъ и мушекъ для удочки, относительно, такъ-сказать, поимки рыбокъ, всякихъ поймаю, какія бы тамъ у васъ ни водилось въ озерахъ, на томъ стоимъ. Да и мало ли что я знаю? Вы только возьмите меня, хоть для пробы, какъ старую собаку, примромъ изъяснять: вы увидите, что я пригожусь на такія вещи, которыя теб, сударь, и въ голову не влзутъ.
— Возьмите его, какъ р 23,дкаго старика, сэръ Стефенъ, сказала Элеонора съ искусственной улыбкой, которую сэръ Стефенъ видлъ довольно-часто на ея грустномъ лиц.
Онъ взглянулъ на ея умоляющіе глаза и, стараясь придать своимъ словамъ веселый и фамильярный тонъ, свойственный жениху, сказалъ,
— Быть по вашему, миледи. Поцалуйте же меня за эту экстренную услугу.
Ни сэръ Стефенъ еще не научился искусству фамильярно разговаривать съ своей невстой, и неловкая его любезность походила на грубость. Какъ бы то ни было, Санди былъ принятъ.
— Очень вамъ благодарна, сказала Элеонора, протягивая ему руку, которую онъ съ жадностью поцаловалъ и прижалъ къ своему сердцу. Страстное увлеченіе снова овладло его организмомъ, но когда онъ взглянулъ на ея блдныя щеки, страхъ опять обуялъ его въ сильнйшей степени. Онъ облокотился на окно, гд они стояли, и началъ производить умственныя вычисленія: скоро ли пройдутъ остальные дни, отдлявшіе его отъ свадьбы.
И прошли они быстро для всхъ, кром него. Быстро прошли они для прислуги, вынужденной суетиться и работать вдвое-больше обыкновеннаго въ эти короткіе дни,— для леди Рэймондъ, неимвшей никакого желанія разстаться съ домомъ, гд она жила еще прежде своего вдовства,— для бдняжки Эммы, страшно-запуганной мыслью, что скоро ей прійдется прожить цлую недлю одной, безъ мужа, въ обществ разбитаго параличомъ отца, который, казалось, едва сознавалъ трогательное съ нимъ прощанье плачущей Элеоноры.
Годфри долженъ былъ провожать ихъ до Эдинбурга съ тмъ, чтобъ, впродолженіе свадебнаго обряда, сдать съ рукъ на руки свою сестру ея жениху. Леди Маргарета, какъ-само-собою разумется, получила приглашеніе слдовать за ними. Герцогъ и герцогиня ланаркскіе также изъявили желаніе присутствовать при обряд съ своими маленькими двочками, которыя, вмст съ Эвфиміей, должны были заступить мсто невстиныхъ подругъ. Это была единственная честь, которую, въ настоящемъ случа, они могли, съ своей стороны, оказать новобрачнымъ, и сэръ Стефенъ, гордившійся этой честью, таилъ въ душ сладкую надежду, что присутствіе герцога и герцогини будетъ въ равной степени пріятно и для его возлюбленной сестрицы.
Тщетная надежда! Сэръ Стефенъ потерялъ всякое право на благосклонность этой замчательной леди. Уже съ самаго начала, именемъ всего шотландскаго дворянства, она жестоко оскорбилась тмъ, что братъ ея предпочелъ Англичанку и, вдобавокъ, какую-то ничтожную двочку, которой отецъ былъ незначительнымъ человкомъ, а мать Богъ-знаетъ чмъ, но это прискорбное обстоятельство выкупалось, по-крайней-мр, огромнымъ богатствомъ невсты. Но теперь, когда приведенъ былъ въ извстность горестный фактъ, что у миссъ Рэймондъ положительно и буквально не было ни гроша, и что даже ея свадебныя тряпки были заказаны насчетъ сэра Стефена, ярость леди Макфарренъ выступила изъ всякихъ границъ. Безъ всякой церемоніи, она написала брату нсколько презрительныхъ строкъ, выразившись напрямикъ, что никакъ не ожидаетъ большаго веселья на его свадьб посл ‘жалкаго обмана’, котораго онъ сдлался ‘глупою жертвой’. Для нея не существовало ни малйшаго сомннія, что ‘матушка и ломка’ отлично понимали настоящее положеніе своихъ длъ, прежде чмъ свернулъ себ шею ‘этотъ отъявленный мошенникъ, мистеръ Стюартъ’. Он съ разсчитаннымъ искусствомъ заманили сэра Стефена въ свои сти, такъ, чтобъ ужь ему нельзя было отступиться. Въ заключеніе, леди Макфарренъ отрапортовала, что такъ-какъ графъ Пибльзъ, ея кузенъ, лежитъ больной въ ея дом подъ бременемъ подагрическихъ пароксизмовъ, то она, вмст съ своими родственниками и друзьями, оставляетъ всякое намреніе почтить брачную церемонію споимъ присутствіемъ, ‘да и вообще, чмъ меньше говорить и шумть объ этомъ, тмъ лучше. Внчайся на скорую руку, и безъ дальнйшихъ хлопотъ, привози-ка свою ненаглядную въ Гленкаррикъ. По секрету скажу теб, что вс здшніе порядочные люди нешутя считаютъ тебя самымъ близорукимъ сумасбродомъ, если еще не больше’.
Прочитавъ это граціозное посланіе, сэръ Стефенъ вспыхнулъ благороднымъ гнвомъ, и впервые отъ-роду возмутился въ своемъ сердц противъ страшнаго самоуправства своей неукротимой сестрицы.
Извинительное письмо графа Пибльза, написанное пріятнымъ слогомъ, хотя сквернйшимъ почеркомъ, возстановило въ нкоторой степени спокойствіе его духа. Съ письмомъ препровождено было прекрасное жемчужное ожерелье для невсты, и графъ Пибльзъ уврилъ шутливымъ тономъ, что, отправляя этотъ подарокъ ‘первой красавиц Трехъ Соединенныхъ Королевствъ’, онъ не иметъ, однакожъ, никакихъ своекорыстныхъ цлей, тмъ-боле, что несносная подагра отнимаетъ у него всякую возможность любезничать съ красавицей.
Впрочемъ, отпаденіе двухъ главныхъ членовъ фамиліи не сокрушило сэра Стефена, и покушенія его возлюбленной сестрицы не произвели значительнаго успха. Былъ онъ слишкомъ влюбленъ, чтобъ обращать особенное вниманіе на эту родственную суету, и вс эти отношенія представлялись довольно-мелкими теперь, когда ужь нельзя было ни ускорить, ни отсрочить роковаго дня, ршавшаго судьбу всей его жизни.
Леди Макфарренъ, нтъ сомннія, была бы поражена величайшимъ изумленіемъ и досадой, еслибъ знала, съ какимъ легкомысліемъ и безпечностью письмо ея было брошено въ каминъ. Сэръ Стефенъ остался равнодушнымъ даже къ отсутствію графа Пибльза, когда леди Маргарета пришла къ нему для окончательныхъ переговоровъ относительно завтрашняго дня.
Быстро пролетло время. Еще одинъ закатъ солнца, одинъ восходъ — и Элеонора Рэймондъ будетъ Элеонорою Пенрайнъ. Завтрашнее солнце еще не успетъ склониться къ западу, какъ они будутъ мужемъ и женою — неразлучными спутниками до могилы.
Однакожь, послдній вечеръ тянулся медленно и вяло. Маргарета говорила очень-мало, ея глаза съ нжностью обращались къ Элеонор и слезы украдкой текли по ея щекамъ. Зато герцогиня ланаркская вдоволь говорила о своей собственной свадьб, о подвнечномъ плать, о своей чрезмрной юности и naivete въ ту отдаленную эпоху, и о томъ, какую замчательную ревность ея маленькая собачка обнаруживала къ герцогу съ той поры, какъ онъ сдлался ея супругомъ. Случай, въ-самомъ-дл, замчательный. Вообразите: нсколько дней сряду собачка визжала у дверей ея будуара, и никакъ не могла понять, чтобъ кто-нибудь другой, кром нея, могъ проникнуть въ эту комнату. Визжитъ-себ, бдняжка, и лаетъ на ея супруга. Вообще должно замтить, что эти шотландскія собачки очень-умны и удивительно какъ нжны, гораздо умне и нжне всякихъ другихъ собакъ. И когда такимъ-образомъ герцогиня распространялась о замчательныхъ событіяхъ своей жизни, Элеонора сидла въ какомъ-то оцпенніи, безъ страха и надежды, какъ-будто погруженная въ летаргическій сонъ. Разъ только, когда вс ужь встали, чтобъ отправиться на сонъ грядущій, и леди Рэймондъ замтила, что дочь ея чрезвычайно-блдна, молодая двушка дико повела глазами, какъ-будто передъ ея отуманеннымъ взоромъ промелькнуло какое-нибудь привидніе. Она встала и съ трепетомъ бросалась въ объятія своей матери.
Наступилъ роковой день и часъ. Торжественный обрядъ совершился. Золотое кольцо обвило палецъ новобрачной. Послдовали объятія матери, брата, поздравленія родственниковъ и друзей: все кончилось. У церковной ограды стояли экипажи для леди Рэймондъ съ ея горничной и для новобрачныхъ: вс они тотчасъ же дутъ въ Гленшаррикъ. И когда Элеонора, слишкомъ-слабая, чтобъ ступить на подножку, остановилась у кареты, супругъ мгновенно поднялъ ее одной рукою — тою сильною, крпкою и могучею рукою, которая нкогда бичевала бднаго Рулла!

ГЛАВА XX.
Свадебный визитъ.

Собственно говоря, имъ бы слдовало хать въ имніе сэра Стефена, въ замокъ Пенрайнъ, но Гленкаррикъ находился ближе. Притомъ, въ Гленкаррик удобне было охотиться, и сэръ Стефенъ, съ самаго младенчества, привыкъ по два мсяца въ году проводить въ обществ своей сестры. Тутъ ихъ ожидали и туда они отправились.
Было довольно-поздно, когда они пріхали въ Гленкаррикъ. Холодный мракъ осенняго вечера внезапно смнился теплотою и яркимъ блескомъ изъ камина, подл котораго Элеонора, протирая глаза, замтила весьма-высокую, дюжую и дородную леди, стоявшую на ковр. Она разговаривала громко и смялась съ маленькимъ, подагристымъ, улыбающимся старичкомъ, сидвшимъ въ старомодныхъ креслахъ. Въ комнат, большой и высокой, распространялся запахъ отъ сосноваго дерева, такъ-какъ стны были сдланы изъ этого матеріала. На нихъ, въ ровныхъ разстояніяхъ, виднлись рога лсныхъ зврей, вывшенные въ вид трофеевъ успшной охоты. Пылавшій огонь сообщалъ всмъ предметамъ чрезвычайно-оживленный видъ. Стоявшая на ковр леди, не тронулась съ мста при вход гостей, и только протянула об руки сэру Стефену, когда онъ подошелъ къ ней. Она не поцаловала своего брата, но раскланялась съ нимъ очень вжливо, подружески, причемъ Элеопора, съ нкоторымъ изумленіемъ, замтила, что мышцы ея были столько же крпки и сильны, какъ у ея мужа.
Когда сэръ Стефенъ отрекомендовалъ свою юную супругу, гордая леди выпрямила свой, и безъ того слишкомъ-прямой, станъ, чтобъ озадачить Элеонору своимъ превыспреннимъ величіемъ и затмъ сдлала ей надменный, едва-замтный поклонъ. Графъ Пибльзъ обнаружилъ гораздо-боле благосклонности и радушія. Приподнявшись съ своихъ креселъ, обложенныхъ подушками, онъ поцаловалъ молодую въ об щеки, ухмыляясь наилюбезнйшинъ образомъ и распространяясь въ увреніяхъ, что онъ на своемъ вку перецаловалъ многихъ невстъ, изъ которыхъ, однакожь, ни одна не могла сравниться съ Элеонорой. Затмъ сказалъ онъ, что если она станетъ любить своего мужа, какъ добрая жена, онъ, графъ Пибльзъ, не обманетъ ея надеждъ на титулъ графини Пибльзъ, такъ-какъ ужь давно отложилъ намреніе обзавестись своей собственной семьей. Кончивъ эту рчь, ласковый подагрикъ опять повалился въ кресла и принялся улыбаться на огонь. Леди Макфаренъ обозрла Элеонору съ головы по ногъ.
— Вы блдны и, кажется, устали, сказала она брюзгливымъ тономъ, приглашая ее подойдти къ камину.
— Я не устала, сказала Элеонора.— Я всегда блдна.
— Гмъ! гмъ! А брать писалъ сюда, мимоходомъ, что вы слывете тамъ большой красавицей. Привычка знатной леди, я полагаю, лондонское распредленіе времени…
— Я очень-мало жила въ Лондон.
— Гмъ! Сколько вамъ лтъ?
— Семнадцать.
— На видъ вы старше. Теперь, когда замужемъ, вамъ нтъ надобности скрывать свои настоящіе года: не развнчаютъ.
— Мн минуло семнадцать лтъ прошлаго августа, сказала Элеонора довольно-гордымъ тономъ, хотя слезы начали невольно пробиваться изъ ея глазъ.
Но внезапная грусть, овладвшая новобрачной, происходила совсмъ не отъ того, что ее приняли не неродственному у сестры мужа, она вдругъ припомнила день своего рожденія, послдній счастливый день, отпразднованный въ Аспендэйл, гд еще никто не могъ предвидть близкаго несчастья, готоваго разразиться надъ всмъ семействомъ. Она сла на указанное кресло и принялась разглаживать голову Руллаха, который, безъ церемоніи, улегся на ковр у ея ногъ.
— Это, однакожь, огромная собака для гостиной, леди Пейрайнъ.
— Она не будетъ входить сюда, если вамъ не угодно. Разв это гостиная?
— Да. Да-съ. А разв вы думали, что это кухня? сказала леди Макфарренъ съ сардонической улыбкой.
Сэръ Стефенъ почувствовалъ припадокъ гнва, но привычка повиноваться сестр обуздала его. Онъ замтилъ, что постройка шотландскихъ домовъ до-того различается во всхъ отношеніяхъ отъ англійскихъ, что Элеонору должно извинить за ея наивный вопросъ.
— Впрочемъ, комната сама-по-себ весьма-хороша, сказала Элеонора кроткимъ тономъ: — и запахъ отъ сосны я нахожу чрезвычайно-пріятнымъ.
— А вотъ мы въ короткое время обдлаемъ васъ такъ, что вы будете у насъ настоящей Шотландкой, сказалъ восторженный лордъ Пибльзъ, ласково пожимая ей руку, между-тмъ, какъ леди Макфарренъ отвернулась въ противоположную сторону.
Черезъ нсколько минутъ доложили о прізд леди Рэймондъ, которой экипажъ слдовалъ позади въ незначительномъ разстояніи. Сэръ Стефенъ встртилъ тёщу и представилъ своимъ родственникамъ. Леди Макфарренъ приняла ее нсколькими градусами еще холодне, чмъ Элеонору.
Леди Рэймондъ, усталая отъ дальней дороги, была очень-деликатнаго сложенія, и къ-тому же, съ дтскихъ лтъ привыкла къ предупредительному и ласковому обхожденію. Поэтому она отвчала съ нервическою раздражительностью на вс предложенные ей вопросы и, въ заключеніе, залилась горькими слезами.
— Это еще что за комедія? сказала леди Макфарренъ.
— Маменька! воскликнула Элеонора.
— Я, право, не знаю, рыдала леди Рэймондъ: — но все это такъ странно!
— Гмъ! Для меня вы чуть ли еще не странне: мы поквитались. Однакожъ пора расходиться по комнатамъ. Мы слишкомъ засидлись.
— Надюсь, сказалъ сэръ Стефенъ своей жен, когда, на другой день, она одвалась къ обду: — надюсь, что матушка ваша приметъ себ за правило не обижать моей сестры ни по какому поводу.
Взоръ непритворнаго изумленія, съ какимъ встрчена была эта рчь, поразилъ и вмст раздражилъ сэра Стефена.
— Я позволяю себ надяться, сказалъ онъ: — что леди Рэймондъ постарается сойдтись съ леди Макфарренъ, на сколько покрайней-мр это возможно, при миролюбивомъ расположеніи духа съ обихъ сторонъ. Моя сестра, какъ вы могли замтить, женщина съ умомъ необыкновеннымъ. Она всегда занимала высшее мсто между членами нашей фамиліи: самъ лордъ Пибльзъ ничего не длаетъ безъ предварительнаго совщанія съ нею. Леди Макфарренъ нсколько-горда, и вы понимаете, что никто не отниметъ у нея права быть гордой. Къ-тому же, мой бракъ, при существующихъ обстоятельствахъ… я не нахожу надобности исчислять всхъ поводовъ и основаній: но дла пойдутъ, конечно, гораздо-правильне, успшне, если вы и матушка ваша немножко поубавите спси.
‘Поубавите смси!’ Задумавшись надъ этой фразой, Элеонора съ наивнымъ изумленіемъ взглянула на своего мужа, какъ-будто требуя отъ него дальнйшаго объясненія,
— Моя сестра, вы понимаете, уметъ быть ласковой, если ей вздумается, но она терпть не можетъ, когда ей противоречатъ.
— Противорчатъ!
— Она, говорю я, терпть не можетъ, чтобъ другіе считали себя независимыми, какъ-скоро имъ нельзя быть независимыми. Если вы примете на себя трудъ понять это, какъ слдуетъ, дла еще могутъ принять благопріятный оборотъ, въ противномъ случа… вы понимаете, что я слишкомъ-хорошо знаю характеръ своей сестры.
— Я полагаю, что леди Макфарренъ не станетъ обижаться безъ достаточнаго повода, сказала Элеопора посл короткой паузы.
— У ней будутъ поводы — свои собственные поводы… понимаете? Леди Макфарренъ горда, какъ я ужь сказалъ намъ. Мн кажется, что вы отвчали нетерпливымъ… да, слишкомъ нетерпливымъ тономъ, когда она спросила, сколько вамъ лтъ. Вы какъ-будто обидлись этимъ вопросомъ.
— Нисколько. Но мн показалось страннымъ, что она не вритъ мн, и притомъ… такіе вопросы не предлагаются при первомъ знакомств.
— Не вамъ объ этомъ судить, милостивая государыня: сестра моя знаетъ о чемъ спрашивать, и любитъ, чтобъ отвчали обдуманно и осторожно на каждый ея вопросъ. Въ противномъ случа, она всегда оскорбляется. Знайте это.
‘Какъ не знать!’ думала Элеонора. Должно знать, если не можешь быть независимою. Вс фразы ея супруга и тонъ, съ какимъ онъ произносилъ ихъ, глубоко врзались въ ея сердце. Она поняла сущность своихъ длъ и обстоятельствъ. Она и мать ея — нищія, которымъ этотъ богачъ предложилъ кусокъ хлба, потому-что вздумалось ему влюбиться въ Элеонору и жениться на ней.
И то сказать, если ужь онъ женился на ней, этотъ гордый богачъ, не былъ ли онъ обязанъ защищать ее и покровительствовать, не-обращая вниманія на то, нравится ли этотъ бракъ его сестр или нтъ? Съ какой стати вздумалъ онъ требовать и приказывать, чтобъ она не обижала леди Макфарренъ? Не естественне ли прежде всего было ему оградить собственную жену отъ всякихъ непредвиденныхъ и, тмъ боле, предвиднныхъ оскорбленій? Ужь полно, точно ли сэръ Стефенъ любитъ ее? Не-уже-ли въ этомъ должна состоять супружеская любовь?.. Бдная Айяга, между-тмъ, убрала ея длинные волосы въ самые граціозные локоны, прежде-чмъ Элеонора успла ршить эти вопросы. Она сидла передъ зеркаломъ, недумая любоваться въ немъ на отраженіе своего грустнаго лица. Умственный взоръ ея, мрачный и унылый, весь обращенъ былъ въ будущность, полную печальныхъ событіи.
— Разв вамъ не нравится, сударыня? спросила Айяга.
— Что?
— Да прическа-то ваша.
Элеонора поцаловала свою старую няню и сказала съ глубокимъ вздохомъ:
— Очень-хорошо, моя милая, но я задумалась о другихъ вещахъ.
Когда гости начали собираться къ обду, послдовали многія представленія и рекомендаціи, большею-частью неинтересныя для Элеоноры. Но одно новое имя положительно привело ее въ трепетъ.
— Леди Пенрайнъ! воскликнула хозяйка.— Мистроссъ Кристисонъ изъ Донлиса и миссъ Кристисонъ желаютъ познакомиться съ вами.
Мистриссъ Кристисонъ изъ Донлиса! Вдова адвоката, купившаго собственность мистера Стюарта, та самая особа, съ которой Давидъ вступалъ въ переговоры относительно пріобртенія наслдія своихъ предковъ! Элеонора усиливалась что-то проговорить, но слова замерли на ея устахъ. Она взглянула на старую леди и дочь ея. Въ чертахъ дочери, жирной и толстой старой двственницы, гордой своими длинными акрошкёрами и локонами, затнявшими ея кошачьи глаза, изобразилось такое живйшее любопытство, что Элеонора, наэлектризованная этимъ наглымъ взоромъ, невольно пришла въ себя. Физіономія матери, низенькой пошлой старушки, запечатлна была какимъ-то особеннымъ выраженіемъ, похожимъ на состраданіе.
— Вы еще здсь совсмъ — чужія, леди Пенрайнъ, сказала старушка тономъ симпатіи.
Миссъ Тавиа Кристисонъ еще разъ просверлила новобрачную зминымъ взоромъ. Тавиа — или Тибби, какъ обыкновенно называли ее мать и близкіе знакомые — ненавидла отъ чистаго сердца все на свт, что носило на себ отпечатокъ молодости и красоты. Носилась притомъ молва, что когда-то она сама обнаруживала притязанія на положеніе, которое теперь Элеонора заняла въ качеств супруги сэра Стефена. Мысль о супружеств глубоко запала въ бойкую голову миссъ Тибби съ шестнадцати лтняго ея возраста, но въ настоящую минуту было ей ужь сорокъ-пять лтъ. Разъ, перемшавъ супружескую колоду картъ, она продолжала играть въ нихъ съ примрнымъ постоянствомъ, непропуская ни одного благопріятнаго случая. Были у Тибби и женихи, потому-что Тибби, какъ говорили, была въ тое время ‘свжая двица’, и было у Тибби богатое приданое, потому-что, посл длежа съ братомъ, на ея долю приходилась значительная сумма наличныхъ денегъ, но бда въ томъ, что Тибби обраковала всхъ молодыхъ людей, хотвшихъ на ней жениться, а другіе молодые люди, за которыхъ Тибби хотла выйдти, не обнаружили желанія искать ея руки. Такими-то судьбами миссъ Тибби и осталась старой двицей.
Должно теперь замтить, что существуютъ на свт различныя породы старыхъ двицъ. Самъ Кювье пришелъ бы въ затрудненіе, если бы ему понадобилось исчислить во всхъ подробностяхъ виды этихъ породъ. Бываютъ терпіивыя, кроткія, нжныя старыя двицы, и есть двицы тощія, желтыя, длинныя, съ синевой подъ глазами, щеголихи, сплетницы, пересудчицы, ханжи, неугомонныя, вертлявыя, злыя, вс он жужжатъ и гомозятся въ одномъ и томъ же великомъ уль міра сего и озадачиваютъ насъ своимъ удивительнымъ разнообразіемъ. Несмотря, однакожь, на многочисленные оттнки, характеризующіе каждую изъ нихъ, наблюдатель легко отличаетъ и общія черты, на основаніи которыхъ вс вообще старыя двицы раздляются на добрыхъ и злыхъ. Первый разрядъ, вообще уклончивый, податливый и мягкодушный, можетъ, смотря но обстоятельствамъ, приносить огромную пользу женатому человчеству. Неимя собственныхъ связей по части сердечныхъ ощущеній, добрыя старыя двицы, тмъ съ большею нжностью дорожатъ чужими связями и на этомъ основаніи, безкорыстно привязываются ко всмъ окружающимъ особамъ. Он нянчатъ больныхъ дтей, ухаживаютъ за бдными, принимаютъ на себя въ родственной семь вс хлопоты по хозяйству, длаются гувернантками, няньками, ключницами, комнаньйонками, или всмъ этимъ вмст. Словомъ, такія двицы — образецъ совершенства въ своемъ род.
Но большею извстностью въ этой одинокой пород пользуется другой разрядъ старыхъ двицъ, злой разрядъ, неугомонный, интригующій, постоянно-бснующійся въ безсильной злоб на весь человческій родъ. Выходя изъ своихъ одинокихъ логовищъ, он вторгаются въ чужіе ломы подобно саранч, опустошающей плодоносныя нивы, и зло повсюду слдуетъ за ними. Языкъ ихъ, нердко выразительный и краснорчивый, всегда исполненный лести и клеветы, разносить зловщія бды повсюду, куда только удается имъ проникнуть. Разрушая въ-конецъ счастье ближнихъ, он не полагаютъ никакого различія въ средствахъ при достиженіи цлей, и горе юной чет, приведенной силою обстоятельствъ, въ соприкосновеніе съ старой двой!
Очень-хорошо. Тибби Кристисонъ принадлежала къ послднему разряду старыхъ двицъ. Многія семейства ужь извдали бдственнымъ опытомъ послдствія неосторожныхъ сближеній съ нею, но были и такіе домы, гд еще продолжали принимать ее благосклонно, и къ числу такихъ домовъ принадлежалъ Гленкаррикъ, съ которымъ ея знакомство было, повидимому, утверждено на прочномъ основаніи. Леди Макфарренъ отзывалась о Тибби какъ о доброй и полезной двиц. Тибби въ ея присутствіи всегда была весела и любезна, хотя нердко удавалось ей слышать, какъ эта ‘добрая и полезная двица’ шпыняла свою старушку-мать, когда оставались он въ своей комнат вдвоемъ. Тибби была мастерица на многія вещи, пригодныя въ порядочной фамиліи. Она готова была весь вечеръ играть шотландскія псни, или танцовать подъ чужую игру, если требовали обстоятельства. У Тибби были драгоцнные рецепты отъ подагры и ревматизма, Тибби умла сберегать дичь на самые продолжительные сроки, и знала, въ необходимыхъ случаяхъ, покупать хозяйственные припасы по самой дешевой цн. Если требовалось исполнить какую-нибудь непріятную коммиссію, Тибби бралась за нее со всей охотой при первой же поздк въ Эдинбургъ. Если надлежало доставить развлеченіе непріятному и скучному гостю, Тибби являлась смиренною жертвой на весь вечеръ. Если къ извстному дню назжало слишкомъ-много гостей, такъ-что для помщенія ихъ не оказывалось мста, Тибби охотно уступала свою комнату, и сама, безъ всякаго ропота, перебиралась на чердакъ.
Дйствительно, въ-отношеніи къ этому семейству, Тибби повидимому обрекла себя на самое трудное самоотверженіе. Это значило, что Тибби была себ-на-ум. Въ послдніе три года, или боле, графскій гербъ безпрестанно проносился передъ ея рысьимъ взоромъ. Ея безотвтныя услуги и угожденія, предлагаемыя всмъ, были на самомъ дл приносимы только этому блестящему трупу въ старомодныхъ креслахъ, который общалъ Элеонор не обманывать ожиданій сэра Стефена перадачею своего титула на жену и дтей. Графъ Пибльзъ былъ, однимъ словомъ, постоянною мишенью Тибби, крайнимъ и единственно-доступнымъ предметомъ ея желаній. Изъ видовъ водворенія въ замк Пенрайнъ и Гленкаррик, Тибби переносила вс возможныя безпокойства и труды. Чтобъ присосдиться къ замку Пейраннъ, она удержала за собою Донлисъ, между-тмъ, какъ мать ея желала продать это скучное имніе, неприносившее доходовъ. Тибби успвала медленно и нершительно, но все же успвала. Годъ за годомъ ея волокитство за маленькимъ графомъ подвигалось все впередъ и впередъ. Она леляла его вязаной фланелью и ласкала ревматическими припарками. Дло дошло до того, что подагрикъ уже не могъ обойдтись безъ нея. Повременамъ она уставала тащить свою удочку, но ужь было ясно, что онъ виситъ крпко на ея конц. День-ото-дня становился онъ слабе и терялъ всякую способность къ сопротивленію. И все это время леди Макфарренъ была слпа (какъ часто слпнутъ даже великіе люди при подобныхъ обстоятельствахъ!): самая дерзость плана, по естественному ходу вещей, содйствовала къ ея ослпленію. Могло ли прійдти ей въ голову, что ничтожная дочь ничтожнаго шотландскаго чиновника вздумаетъ объявить притязанія на брачный союзъ съ графомъ, представителемъ знаменитйшей фамиліи?
— Позабавьте лорда Пибльза, Тибби: я выйду на часокъ. Ступайте гулять въ садъ, Тибби, дайте вашу руку лорду Пибльзу: онъ хромаетъ сегодня.
И добренькая Тибби выполняла вс эти и подобныя приказанія съ замчательнымъ усердіемъ.
Элеонора, однакожь, была не такъ слпа, какъ леди Макфарренъ. Изумленнымъ глазамъ ея вскор представилась истина во всемъ свт, и она увидла, что происходить въ стнахъ Гленкаррика какое-то странное волокитство, волокитство ‘ l’envers’, потому-что въ настоящемъ случа волокитой была женщина.
Когда кончился нескончаемый обдъ и мужская половина гостей опорожнила нсколько бутылокъ портвейна, было ршено посвятить весь вечеръ національнымъ танцамъ. Подагрическій припадокъ, помшавшій лорду Пибльзу пріхать въ Эдинбургъ на свадьбу Элеоноры, былъ, вроятно, очень-слабъ, потому-что, и въ короткое время изъ простаго зрителя лордъ Пибльзъ сдлался и самъ дйствующимъ лицомъ въ шумной сцен. Онъ плясалъ, подпрыгивалъ, кривлялся и выдлывалъ подчасъ преуморительныя гримасы въ назиданіе то Элеоноры, то миссъ Тибби. Нтъ надобности подсказывать, что Тибби, изумившая своимъ искусствомъ всю блистательную компанію, была во весь вечеръ неразлучною дамою своего кавалера.
Въ антракт между фигурами, отдыхавшая пара длала, по обыкновенію, разнообразныя замчанія о собравшихся гостяхъ. Лордъ Пибльзъ всегда отдыхалъ съ Тибби и подл Тибби. Разъ, взглянувъ на какого-то рыжеватаго джентльмена въ пиджак, онъ сказалъ ей:
— Это, кажется, мистеръ Малькольмъ, товарищъ вашего брата Кристосона, такъ ли, миссъ Тибби? Зачмъ это онъ носитъ пиджакъ? Мн сказывали, будто онъ волочится за вами. Жаль, если правда: этотъ малый въ своемъ дурацкомъ костюм похожъ, какъ дв капли воды, на привидніе Робъ-Роя.
— Ахъ, какой вы забавный, лордъ Пибльзъ! воскликнула Тибби.— Вы уморите меня со смху этими сравненіями. Привидніе Роб-Роя! Что за идея! Тутъ однакожь, есть частица правды: природа, видите ли, надлила его обширными размрами. Впрочемъ, могу сообщить вамъ но секрету, что рука моя не будетъ принадлежать ни привидніямъ, ни бднымъ адвокатскимъ сынкамъ, каковъ, напримръ, мистеръ Малькольмъ, и волокитство его — увы! останется безъ всякаго успха. Привидніе Роб-Роя: кто бы могъ это подумать? Да вдь это, просто, ужасъ! Объявляю, что я стану бояться насъ, лордъ Пибльзъ, если вы еще дадите просторъ своему сатирическому уму. Привидніе Роб-Роя! ха, ха, ха!
И Тибби хохотала съ такимъ усердіемъ, съ такою простосердечною наивностью, что графъ Пибльзъ ршительно убдился, что изъ вдохновенныхъ устъ его выпорхнула самая колкая, геніальная острога. Онъ самъ началъ смяться и самодовольно потиралъ руками, осматривая, между-тмъ, безсознательнаго Шотландца, бывшаго предметомъ его замчаній. Когда Тибби въ сотый разъ повторила шутку лорда Пибльза, взоръ ея внезапно встртился съ глазами Элеоноры, которые произвели на нее весьма-непріятное впечатлніе, такъ-какъ ей показалось, быть-можетъ, не безъ основанія, будто она прочла въ нихъ выраженіе ршительнаго презрнія къ своей особ. Память объ этомъ выраженіи глубоко запала въ ея душу, и Тибби дала себ честное слово старой двы, рано или поздно, расквитаться за эту обиду. Еще разъ, впродолженіе этого вечера, физіономія бдной Элеоноры подверглась инквизиторскому наблюденію Тибби. Лордъ Пибльзъ вздумалъ обратиться съ комплиментами къ своей бдной родственниц:
— О, если бы я встртился съ вами, когда былъ помоложе! сказалъ онъ:— не прозябать бы мн холостякомъ! Лилія — нжный и прелестный цвтокъ, вы нжне и прелестне лиліи, и я завидую своему кузену, сэру Стефену.
Элеонора улыбнулась на старика, когда онъ, ухмыляясь, произносилъ эту привтственную рчь. Въ ея улыбк, чуждой всякой насмшки или колкости, выразилось какое-то состраданіе, и это не понравилось Тибби.
Передъ отправленіемъ въ спальню на эту ночь, Тибби Кристисонъ уже ненавидла всмъ своимъ двственнымъ сердцемъ молодую леди Пенрайнъ. Думая о ней съ какою-то особенно-настойчивою яростью, она чуть не исколола себ руки, когда убирала свои локоны въ папильйотки. Бдная Элеонора! думала ли ты, когда читала вечернюю молитву, что въ двухъ комнатахъ отъ тебя неутомимо бодрствуетъ твой заклятый, непримиримый врагъ.

ГЛАВА XXI.
Гостепріимство въ Гленкаррик.

Да, Тибби Кристисонъ ненавидла Элеонору, хотя Элеонора еще ни чмъ не заслуживала этой ненависти. Что жь тутъ удивительнаго? Если бы мы наживали враговъ только за дйствительныя и добровольныя оскорбленія, длаемыя нами, міръ этотъ превратился бы въ безконечное зрлище веселыхъ праздниковъ и братской любви.
Но не таковъ подлинный міръ, называемый не безъ основанія юдолью плача и скорби. Есть на свт множество сердецъ вспыльчивыхъ и гнвныхъ, въ которыхъ желчь кипитъ и льется черезъ край, упадая крупными каплями на ближнихъ братьевъ и сестеръ. Одни ненавидятъ просто по наслышк, другіе — за случайно-брошенное слово недоразумнія, третьи, терзаемые завистью, проникаются отчаянною ненавистью къ самымъ естественнымъ дарамъ, составляющимъ предметъ этой зависти. Дло извстное, что глупецъ всегда ненавидитъ умнаго человка, и если фортуна сосредоточила въ рукахъ глупца вещественное вліяніе на житейскія дла, горе умному человку! зависть отъищетъ въ немъ удивительные проступки, достойные кары.
Мы, однакожь, не станемъ утверждать, что Элеонора не оскорбляла никого и ничмъ. Вс человческія понятія боле или мене относительны, и въ глазахъ миссъ Тибби быть молодой и прекрасной уже значило быть обидчицей. Леди Макфлрренъ, въ свою очередь, считала обидчицами всхъ, кто не пресмыкался передъ нею.
Элеопора была очень-мила и нжна, но въ ея характер выражалось какое-то спокойное превосходство, нестерпимое для надменной и храброй ея золовки. Леди Макфарренъ думала видть у своихъ ногъ пораженную стыдомъ нищую, печальную и унылую, безъ памяти влюбленную въ ея брата, несовершеннолтнюю пансіонерку, безпокойную и робкую. Но когда новобрачная появилась въ Гленкаррик, вся душа леди Макфарренъ взволновалась и растревожилась спокойнымъ достоинствомъ ея пріемовъ и глубиною мысли, отражавшейся въ ея умныхъ и серьёзныхъ глазахъ. Въ-добавокъ, руководимая женскимъ инстинктомъ, она вдругъ постигла, что Элеонора не любитъ сэра Стефена. Это обстоятельство увеличило подозрніе леди Макфарренъ, несомнвавшейся теперь, что семейный кризисъ былъ извстенъ вдов и дочери, прежде чмъ он сошлись съ ей братомъ. Она видла въ нихъ двухъ тонкихъ и хитрыхъ интриганокъ, которымъ, при помощи заране составленнаго и обдуманнаго плана, удалось мастерски выпутаться изъ фамильныхъ затрудненій. Какъ же иначе? Разв можно потерять такую пропасть денегъ и оставаться между-тмъ совершенно-спокойными? Ясно, что все это было предусмотрно и предотвращено.
Оно правда, Стюартъ потонулъ, для избжанія позора и заслуженнаго наказанія, только что жь изъ этого? Это нисколько не относится къ леди Рэймондъ и заносчивой ея дочк. Деньги — вотъ въ чемъ вся сила. Какъ она сметъ оставаться хладнокровною при сознаніи своего нищенства, между-тмъ, какъ еще недавно считалась богатйшею наслдницею? Какъ она сметъ во всхъ отношеніяхъ вести себя такъ, какъ-будто за ней были мильйоны приданаго? И говорите посл этого, что Элеонора невиновата!
А что всего хуже, не подлежитъ, вдь, ни малйшему сомннію, что она не любитъ своего мужа. Сносно ли это? Стерпимо ли? Леди Макфарренъ никому бы въ свт не простила такой отчаянной обиды. Окаменлое сердце ея ужь давно утратило способность къ изліянію нжныхъ ощущеній, но брата своего она любила, сколько могла любить. То правда, что большую часть наслдства посл старика-отца она съумла прибрать къ своимъ рукамъ, вопреки интересамъ сэра Стефена, но это значило только то, что деньги любила она больше всего на свт. Посл денегъ она любила сэра Стефена, не какъ брата, можетъ-быть, а какъ единственнаго представителя знаменитой шотландской фамиліи, но все же любила. Тмъ, стало-быть, досадне, что его провели, одурачили, запутали, заманили — и кто же? блдная, тощая двчонка, родившаяся въ Индіи, воспитанная плутомъ, тонкая и хрупкая, какъ камышъ, гордая, какъ султанша, бдная, какъ пастушка. А вдь ему бы ничего не значило жениться на герцогской дочери, богатйшей красавиц, которая, въ-добавокъ, принесла бы въ приданое пламенную любовь своему мужу! Вотъ что всего досадне, и вотъ за что посыпались на Элеонору стрлы колкихъ насмшекъ, оскорбленій, униженій! Кто же станетъ утверждать, что все это не въ порядк вещей? На базар житейской суеты интересныя сцены въ этомъ род разыгрываются сплошь да рядомъ.
Понятно, что Элеонора должна была страдать, и дйствительно страдала подъ вліяніемъ всхъ этихъ враждебныхъ отношеній, но она не жаловалась, не сопротивлялась и не обнаруживала никому непріязненныхъ чувствъ. Можно было подумать, что она сама называлась на вс эти оскорбленія, потому-что не хотла и понимать, чтобъ оскорбленіе могло быть добровольнымъ и разсчитаннымъ заране. Ея осторожность и апатія къ окружавшимъ особамъ возрастали въ замтной степени, но она всегда была спокойна и учтива. Ей въ голову не приходило, чтобъ противъ нея могъ быть составленъ какой-нибудь заговоръ, и она просто вела себя такъ, какъ-будто привелось ей жить между безпокойными и непріятными людьми. Такой образъ поведеніи ршительно сбивалъ съ толку и выводилъ изъ себя леди Макфарренъ.
Остроумная на выдумки, леди Макфарренъ всегда сочиняла для юной своей родственницы какое-нибудь маленькое безпокойство. Знакомые съ жизнью знаютъ очень-хорошо, что эти такъ-называемыя маленькія безпокойства огорчительне иной разъ величайшихъ несчастій, которымъ мы готовы противопоставить свою нравственную энергію, поддерживаемую высокой мыслью о необходимости переносить жестокіе удары судьбы. Но тутъ ужь безполезна всякая энергія, тутъ просто надобно терпть, невмняя даже себ въ заслугу этого терпнья: мелкая война, мелкій тріумфъ, мелкое страданіе, и никакого сопротивленія. Однажды рчь зашла о томъ, не нужно ли поставить диванъ въ комнату леди Рэймондъ? Завела эту рчь старушка Кристисонъ, которая находила крайне-неудобнымъ для леди Рэймондъ ложиться иногда для отдыха въ постель среди благо дня.
— Диванъ! А зачмъ это ей диванъ? позвольте спросить, воскликнула леди Макфарренъ.— Вы здоровы, такъ извольте сидть, больны — такъ раздвайтесь, ложитесь въ постель и посылайте за докторомъ — вотъ и все тутъ. Охъ, ужь эти мн лондонскія леди! Если этакъ каждая женщина захочетъ притащить диванъ въ свою комнату, такъ на что, спрашивается, будетъ похожъ мой домъ? Да ужь не случилось ли чего-нибудь? Если она больна въ-самомъ-дл, пошлите за докторомъ. Ну, а если не больна, такъ нечего и толковать всякій вздоръ. Въ гостиной вотъ стоитъ диванъ: пусть она лежитъ здсь, если хочетъ.
Въ другой разъ произошелъ страшный шумъ въ корридор верхняго этажа, гд спала прислуга. По всему дому раздавался громкій гнвный голосъ леди Макфарренъ, сопровождаемый тихими всхлипываніями и рыданіями какой-то другой особы. То была бдная Айяга, валявшаяся на полу, между-тмъ, какъ леди Макфарренъ размахивала на нее своимъ грознымъ кулакомъ.
— Не позволю я этого, не позволю! кричала леди Макфарренъ.— Прочь съ этими кострюлями и горшками! Въ жизнь не видала я такихъ языческихъ глупостей. Если тварь эта не можетъ сть здоровой пищи вмст съ другими людьми, пусть, по-мн, издыхаетъ съ голоду, или убирается, куда хочетъ. Прочь все это, прочь! Чтобъ впередъ я и не слышала объ этомъ!
Тогда Элеонора поняла причину этого гвалта: Айяга была Индіанка и, какъ одинъ изъ догматовъ ея религіи запрещалъ употреблять пищу въ сосудахъ, которые ужь были въ рукахъ особъ другаго вроисповданія, то она всегда варила себ рисовую кашицу въ горшкахъ и кострюляхъ, отнимаемыхъ теперь у нея безъ дальнйшей церемоніи.
Элеонора бросила на свою няню сострадательный взоръ.
— Ничего, моя милая, сказала она: — не плачь: я куплю теб другую посуду. У тебя будутъ новые горшки и кострюли.
Ядовитъ и презрителенъ былъ смхъ, съ какимъ леди Макфарренъ встртила это заступничество.
— Вы купите другую посуду? вскричала она.— Право, леди Пенрайнъ, вы еще молодёхоньки, чтобъ хозяйничать въ чужомъ дом. Вы купите другую — чмъ же заплатите, сударыня? Разв вотъ этимъ! заключила она, указывая на ожерелье изъ золотыхъ монетъ, висвшихъ на ше Индіанки.
Элеонора не отвчала, и никто не могъ сказать, слышала она или нтъ грубую выходку своей родственницы. Склонившись надъ Айягой, она продолжала разговаривать съ нею, употребляя нжныя индійскія выраженія, заученныя въ дтств. Когда Индіанка встала и пошла въ свою комнату, Элеонора послдовала за нею, проходя мимо слугъ госпожи ихъ и миссъ Тибби, какъ-будто вс эти люди были древесными втвями, сокрушенными бурей.
Унизить Элеонору было постояннымъ стараніемъ леди Макфарренъ, и однакожь, Элеонора никакъ не унижалась. Она не боялась громкихъ словъ, не стыдилась своей бдности и не понимала даже половины обращаемой на нее брани. Современемъ, впрочемъ, отъ искалась въ ней одна слабая сторона, доступная оскорбленіямъ. Внезапный взглядъ на леди Рэймондъ, вовлеченную въ эту систематическую войну, обнаружилъ, что всякая насмшка или рчь, оскорбительная для матери, была вдвое-чувствительне для дочери, такъ-что, выражаясь словами миссъ Тибби, достойной собесдницы леди Макфарренъ, Элеонора вздрагивала, какъ кроликъ, когда запускали стрлку въ леди Рэймондъ. И хотя леди Рэймондъ весьма-часто утшала себя успокоительною мыслью о невозможности злонамренныхъ рчей, выдумываемыхъ нарочно на ея счетъ, и невинно замчала, что ‘жизнь между необразованными людьми непріятна потому въ-особенности, что нтъ въ нихъ никакой деликатности и такта’, однакожь, были и такіе случаи, когда ужь никакъ нельзя были сомнваться въ злонамренности мтко-направленной обиды. И дйствительно, случилось одинъ разъ, что леди Рэймондъ — особа, какъ извстно, слишкомъ-слабонервная и неумющая владть своими чувствами — оскорбилась до такой степени брошеннымъ въ нее словцомъ, что слезы ркою хлынули изъ глазъ ея, и она воскликнула, обращаясь къ дочери:— ‘Я, право, не понимаю, какъ ты позволяешь имъ говорить мн такія грубости въ глаза!’ — Такое восклицаніе, сопровождаемое громкимъ рыданьемъ, привело въ величайшій восторгъ торжествовавшую леди Макфарренъ, и можно представить радость, съ какою, наконецъ, впервые она выслушала негодующій упрекъ Элеоноры:
— За что вы нападаете на насъ, леди Макфарренъ? Что мы вамъ сдлали?
Итакъ, стрла достигла своего назначенія. Теперь ужь извстно, въ какое мсто должно наносить раны. Это былъ самкой удовлетворительный результатъ, добытый терпливо посл многочисленныхъ опытовъ и наблюденій.
Что она сдлала? Какъ, что?— Многія молодыя супруги предлагаютъ этотъ наивный вопросъ, на который, однакожъ, мы не затруднились бы отвчать, если бы читатель нуждался въ отвт.

ГЛАВА XXII.
Жизнь съ новой точки зрнія.

Сэръ Стефенъ былъ сердитъ, что дла, по его выраженію, не приняли благопріятнйшаго оборота, это, однакожь, не приводило его въ отчаяніе. Онъ раскаивался только, что привезъ въ Гленкаррикъ леди Рэймондъ съ ея дочерью, надлежало бы ее прямо отправить въ замокъ Пенрайнъ, вмст съ Санди, старымъ слугою. Элеонора ужь давно съ нетерпніемъ желала выхать изъ Гленкаррика, но какъ прикажете сказать мужу: — ‘сестра твоя мн не нравится, и я надюсь, что ты скоро удешь?’
Наконецъ представился случай, способный ускорить это вожделнное событіе. Леди Макфарренъ, при содйствіи Тибби, весьма-охотно намекала на страшные хозяйственные расходы въ этотъ охотничій сезонъ, и распространялась съ замчательною подробностью о томъ, какъ обманываютъ ее люди, какими хлопотами сопровождаются ея счеты и какая пропасть въ ея дом израсходывается свчъ и дровъ. Бесда этого рода всегда производилась въ присутствіи Элеоноры, которая, однакожь, съ своей стороны, не предлагала никакихъ вопросовъ, и упорное ея молчаніе длало невозможными всякія дальнйшія покушенія леди Макфарренъ. Къ ней на выручку подоспла услужливая Тибби. Старая два пользовалась репутаціею самой отчаянной болтуньи, и о ней, по обыкновенію, говорили, ‘что у Тибби на ум, то и на язык’. Въ этомъ отношеніи, никому и въ голову не приходило, чтобъ она когда-нибудь не договаривала своихъ мыслей, или чтобъ слова ея могли быть въ разлад съ ея мыслями. Въ обществ весьма-нердко ошибаются, когда думаютъ, что злоязычныя особы, занимающіяся сплетнями, откровенне другихъ людей, ужь по одному тому, что он обыкновенно бываютъ тупоумны. Тибби можетъ служить доказательствомъ совершенно-противоположнаго мннія. Тибби очень-тупоумна, но вмст и хитра. Въ настоящемъ случа, она мигомъ смекнула, чего добивается леди Макфарренъ и, вызвавшись плясать подъ ея музыку, завела свою наивную рчь въ такомъ тон:
— Я готова биться объ закладъ, леди Пенрайнъ, что вы ничего почти не разумете въ хозяйственныхъ длахъ. Приходитъ ли, напримръ, вамъ въ голову, какую разницу длаетъ въ дом одинъ лишній человкъ?
— Разницу, говорите вы? спросила Элеонора.
— Да.
— Въ какомъ же отношеніи?
— Въ недльныхъ счетахъ. Э, Боже мой! да вы длаете такіе невинные вопросы, и рано!
— Я полагала, что присутствіе въ дом одного лишняго человка не можетъ составлять большой разницы. Впрочемъ, я не знаю.
— Это и видно, что вы ничего не знаете, леди Пенрайнъ. А вотъ леди Макфарренъ, я думаю, разскажетъ вамъ совсмъ-другую исторію. Мы пересматривали сегодня утромъ эти недльные счеты, и я, сказать правду, нсколько удивилась, что леди Реймондъ до-сихъ-поръ не заботится принять на себя частицу этихъ расходовъ: все оно, знаете, была бы нкоторая подпора.
Элеонора взглянула на леди Макфарренъ. Та покраснла, тряхнула головой и отвчала съ живостью:
— Миссъ Кристисонъ хочетъ сказать, что не мшало бы леди Реймондъ бросить и свою долю въ общій кошелекъ.
— Я думала… начала Элеонора. Ей хотлось сказать: ‘я думала, что мы здсь въ гостяхъ’, но слова эти сами-собой остановились на ея губахъ.
— Ну да, я знаю, что вы думали, только вы совершенно ошибаетесь, подхватила лели Макфарренъ.— Братъ мой всегда платилъ извстную контрибуцію, какъ-скоро прізжалъ сюда, и у насъ заключены съ нимъ особыя условія. Сначала, когда умеръ мой отецъ, и это мсто перешло на мою долю, мы съ нимъ сдлали обмнъ такого рода, что онъ три мсяца въ годъ будетъ жить въ Гленкаррик, а я три мсяца въ Пенрайн, хотя, признаться, обмнъ былъ далеко-неравный, потому-что, согласитесь, прокормить женщину гораздо-дешевле, чмъ мужчину съ его табакомъ, виномъ и другими глупостями. Потомъ, для предотвращенія недоразуменій, мы все переложили на чистыя деньги: столько-то въ мсяцъ за холостяка, и столько-то за женатаго, хотя, можете представить, я и не ожидала, что у его жены не будетъ копейки за душой, и всего мене ожидала я, что еще, кром жены…
Здсь даже леди Макфарренъ пріостановилась и ужь Тибби приняла на себя трудъ развить и докончить ея мысль.
— Маменька, я уврена, будетъ очень-рада заплотить свою долю, сказала Элеонора.— Мы не знали… сэръ Стефенъ никогда не говорилъ мн… я такъ мало понимаю эти дла.
— За насъ собственно, леди Пенрайнъ, мы сведемъ свои счеты съ вашимъ мужемъ, но что касается до вашей матушки, такъ ужь это иное дло. Вы понимаете?
Какъ не понимать?… Такъ вотъ она, жизнь, поддерживаемая чужимъ кускомъ хлба! И эти люди, богатйшіе шотландскіе помщики, торгуются между собою изъ-за мелочныхъ насущныхъ удобствъ, которыя слдовало бы предлагать отъ чистаго сердца, единственно изъ уваженія къ священному долгу гостепріимства! И гости этихъ людей вынуждены платить наличною монетой за каждый кусокъ, предлагаемый жадными руками!
Элеонора ршилась спросить мужа, долго ли еще они намрены прогостить въ Гленкаррик. Она ршилась на большой подвигъ — просить сэра Стефена оставить Гленкаррикъ.
Почему же не оставить? у ней есть свой собственный домъ. Правда, она не видала его, но все же онъ существуетъ, этотъ собственный домъ: длятого она и вышла замужъ. Вдь эту жертву принесла она для своей матери, которую надлежало спасти отъ необходимости почувствовать горестную перемну обстоятельствъ, произведенныхъ ошибкою ея опекуна. Изъ-за этого дома отдала она свою руку: пусть же покажутъ ей этотъ пріютъ. Она хочетъ хать туда, и съ нею, вслдствіе брачнаго контракта, подетъ ея собственная мать. Завтра, если только можно, она отправится въ замокъ Пенрайнъ.
Оказалось, однакожь, что никакъ нельзя. Сэръ Стефенъ выслушалъ просьбу своей жены съ мрачною раздражительностью. Онъ сказалъ, что ужь у него всегда заведено было отъ двухъ по трехъ мсяцовъ проводить охотничій сезонъ въ Гленкаррик, и что онъ нисколько не намренъ сокращать свой визитъ изъ-за какихъ-нибудь нелоразумній между женщинами. Онъ рекомендовалъ Элеонор вести себя тише воды, ниже травы передъ его сестрой, и если, сверхъ чаянія, леди Макфарренъ прійдетъ опять въ раздражительное состояніе духа, то Элеонора и матушка ея должны извиниться передъ нею. Что жь касается до особенныхъ расходовъ, употребляемыхъ на содержаніе леди Реймондъ, сэръ Стефенъ еще не думалъ объ этомъ, впрочемъ, пожалуй, онъ готовъ заплатить за тёщу, если желаетъ этого Элеонора, хотя лейтенантъ Марсденъ, кажется, увдомилъ его, что у леди Рэймондъ есть своя собственность, образовавшаяся изъ капитала, переведеннаго на ея имя великодушнымъ Годфри. Во всякомъ случа, они останутся въ Гленкаррик до урочнаго времени. Онъ изъявилъ положительную надежду, что впередъ до его ушей не будутъ доходить никакіе споры или недоразумнія. Сестра ужь и безъ того жаловалась ему, что Элеонора иной разъ отвчаетъ ей грубо: этого не должно быть. Она считаетъ Элеонору гордою и надменною: Элеонора не должна гордиться. Въ порядочномъ ссмейств не будетъ никакого порядка, если станутъ поднимать носъ и чваниться Богь-знаетъ чмъ: этого не потерпитъ сэръ Стефенъ и, въ случа нужды, онъ не замедлить принять ршительныя мры. Годфри представлялъ ему поведеніе и характеръ Элеоноры совершенно въ другомъ свт: не-уже-ли Годфри обманулъ его? И сказавъ это, сэръ Стефенъ вышелъ изъ комнаты.
То былъ будуаръ Элеоноры. Она встала, отворила окно и принялась смотрть на голубое озеро и на пурпуровые холмы съ лихорадочною дрожью, дикими, жадными глазами, какъ-будто ея счастье лежало гд-то тамъ, далеко, за предлами земли. День былъ жаркій и тихій. Въ атмосфер распространялся сильный сосновый запахъ, какъ между древними соснами на горныхъ вершинахъ. Глаза Элеоноры машинально блуждали но настоящимъ сценамъ, между-тмъ, какъ сердце ея блуждало по сценамъ прошедшимъ. Такъ вотъ оно, отечество Давида Стюарта, столько имъ любимое, страна, къ которой онъ стремился всми силами своей души, страна, давно-знакомая ей по многочисленнымъ его рисункамъ! О, лучше бы въ тысячу разъ умереть, чмъ жить здсь при подобныхъ обстоятельствахъ! Лучше бы умереть на его груди, когда онъ ее, безчуственную, держалъ въ своихъ объятіяхъ, чмъ жить на его родин женою другаго человка. Сэръ Стефенъ! какъ хлопоталъ онъ жениться на ней! какъ мало любилъ онъ ее! и какъ это жестоко съ его стороны — не оказывать никакого покровительства бдной ея матери, которая въ жизнь свою никого не оскорбляла обиднымъ словомъ! Глаза юной супруги наполнились гнвными слезами, ея щеки запылали и она выставилась изъ окна, чтобъ еще жадне смотрть на отдаленные холмы.
Есть въ Ланслаунской Башн картина Фан-Гольста, чрезвычайно-похожая на Элеонору въ этой ея поз. Она представляетъ плачущую Джиневру въ моментъ величайшаго отчаянія. Художникъ геніальной кистью изобразилъ гнвъ женщины и ея тоску, смшанную съ какимъ-то дикимъ и бурнымъ безпокойствомъ, черезъ которое, однакожъ, тускло проглядываетъ инстинктъ возможности избавленія.
Случилось такъ, что въ это самое время старушка Кристисонъ гуляла передъ домомъ на лужайк. Взоръ ея упалъ на это молодое, блдное, гнвное, отчаянное лицо и нсколько минутъ она наблюдала его съ безмолвнымъ изумленіемъ. Мистриссъ Кристисонъ была добрая старушка. Она взбжала на сосновую лстницу и. непереводя духу, пошла въ комнату Элеоноры.
— Душечка моя, сказала мистриссъ Кристисонъ, когда Элеонора обернулась, какъ испуганная лань: — я все смотрла на васъ издали, вонъ тамъ, смотрла да и думаю себ: пойду-ка я къ ней, авось словцо другое-третье перемолвимъ. Народъ-то здшній, видите ли, все сорви-голова, такъ-что и Боже упаси! Леди Микфарренъ, нечего сказать, всегда была съ норовомъ, а теперь ужь просто изъ рукъ вонъ. Никакой сноровки и ничего на деликатную ногу!
Элеонора вздохнула. При этомъ совершенномъ одиночеств, среди непріязненныхъ людей, участіе даже мистриссъ Кристисонъ показалось ей трогательнымъ. Она отвчала съ кротостью:
— Я думала о матушк, мистриссъ Кристисонъ, и это привело меня въ печальное расположеніе духа.
— Это длаетъ вамъ много чести, леди Пенрайнъ: добрая дочь всегда заботится о своей матери (Тибби никогда не заботилась о старушк, Богъ съ ней!). Мн-таки, признаться, и самой пришло въ голову, что вотъ, молъ, оно какъ! Я перебросилась двумя-тремя вопросцами съ этимъ старикомъ, Санди, и вашей индійской нянькой: они объяснили мн почти все, что относится къ леди Рэймондъ. Нехорошо, Богъ ихъ помилуй, нехорошо, да и стыдно! Я готова, съ своей стороны, сдлать все, чтобъ утшить леди Рэймондъ: авось будетъ ей и получше. Вы ужь, пожалуйста, не дичитесь меня, душечка, потому-что, съ позволенія сказать, я вамъ не чужая, да и полюбила-то васъ съ перваго взгляда. Я знала всхъ этихъ Стюартовъ и могу сказать но чистой совсти, что мистриссъ Стюартъ была превосходнйшая женщина. Мое сердце кровью обливается, когда припоминаю, что она должна была вытерпть, бдняжка! Я-таки частенько выхожу изъ дому на кладбище и смотрю на ея могилу, и мн, право, очень-больно, что я завладла Донлисомъ. Да-съ! И дтки-то ея, что твои цвточки, молоденькія, хорошенькія, вс перемерли, бдняжки, вс до самаго-единственнаго! А ужь лучше-то ихъ всхъ, и добре, и статне, и красиве, былъ Давидъ — помяни Богъ его душеньку! И, вдь, онъ приходилъ къ намъ, года, этакъ, за два передъ этимъ… не къ намъ то-есть, а въ свой незабвенный Донлисъ, въ садъ прокрался, и гулялъ тамъ, и землю цаловалъ, и плакалъ, такъ-что у моего садовника, который все это видлъ и намъ пересказалъ, сердце надорвалось. Вотъ съ той-то самой поры мн все и мерещется, будто я воровски завладла Донлисомъ!.. Но вы еще молоды, леди Пенрайнъ, а жизнь, вдь, то же, что колесо: перевернется и покатится по гладкой дорог. Господь вдаетъ, что для насъ идетъ къ лучшему или худшему. Не унывайте, душечка, и крпко вруйте въ милосердіе Божіе. А я ужь сдлаю все, что могу для леди Рэймондъ. Только помалчивайте.
И точно, мистриссъ Кристисонъ сдлала все, что могла, хотя это не доставило большаго утшенія Элеонор. Аккуратно каждый день старушка приносила въ комнату леди Рэймондъ горячій картофель. сладкія варенья, свжія яйца и усердно угощала всми этими лакомствами не дале, какъ черезъ часъ посл скучнаго завтрака, который обыкновенно оканчивался очень-рано. Она ставила небольшую скамеечку подъ ноги немощной леди и тщательно наблюдала, чтобъ въ ея камин горлъ неугасимый огонь. Но леди Рэймондъ не то, что Элеонора: вс эти угощенія и ласки мистриссъ Кристисонъ дотого разнжили печальную вдову, что она залилась горчайшими слезами, когда услыхала, что Тибби съ матерью узжаютъ домой, и сказала при всхъ, безъ малйшей церемоніи, что въ несравненной мистриссъ Кристисонъ она теряетъ единственнаго нжнаго друга, присутствіе котораго служило для нея драгоцннымъ утшеніемъ въ этомъ несносномъ Гленкаррик. Прощаясь съ ними, леди Рэймондъ изъявила надежду, что матушка и дочка не замедлятъ пріхать къ нимъ изъ Донлиса въ Пенрайнъ, и что она съ Элеонорой тоже за первый долгъ сочтутъ извстить ихъ въ Донлис. На все это Элеонора согласилась съ выраженіемъ изумленной грусти. Лордъ Пиблзъ, какъ само-собою разумется, тоже получилъ приглашеніе, и подагрикъ замтилъ Элеонор шутливымъ тономъ, что она прійметъ на себя трудъ сама варить для него кашицу и нагрвать его туфли. Леди Маргарета общалась пріхать, какъ-скоро отпустятъ ее Ланарки. Годфри и Эмма должны были явиться съ визитомъ по окончаніи своего траура. Старикъ Фордайсъ скончался. Параличъ былъ столько силенъ, что достопочтенный пасторъ никогда не могъ совсмъ оправиться отъ удара и никогда не могъ произнести связно двухъ словъ сряду. Онъ угасалъ постепенно — и угасъ.
То была темная жизнь, проведенная въ безвстной деревн, но жизнь тмъ неменіе исполненная добрыхъ дяній. Бдные оплакали съ единодушнымъ усердіемъ великодушнаго пастора, а Элеонора, оплакивая въ немъ перваго друга своего дтства, остановила свое вниманіе на томъ послднемъ дн, когда онъ, одинъ изъ всхъ, пожаллъ ‘бднаго Давида Стюарта.’

ГЛАВА XXIII.
Новый домъ Элеоноры.

Лучезарное осени ее солнце сіяло во всемъ своемъ торжественномъ величіи въ тотъ день, когда Элеонора выхала изъ Гленкаррика въ замокъ Пенрайнъ. Озеро, тихое и спокойное, казалось сапфирнымъ. Серебристая береза и величественная сосна, сгруппированныя въ дружномъ сосдств съ листьями буковаго дерева, проносились прекрасною мечтою передъ глазами путешественниковъ. Цвтъ вереска, распростертаго на цлые десятки миль, журчаніе быстрыхъ потоковъ, пробгавшихъ черезъ камни и утесы, трудный възздъ на крутыя горы, представляющій на своихъ вершинахъ новый міръ холмовъ и долинъ посреди живописныхъ окрестностей — такова была двигавшаяся панорама, продолжавшаяся во весь день. Наконецъ роскошный свтъ началъ увидать, малиновые и пурпуровые холмы потемнли до степени желзнаго цвта, и нжная луна быстро взошла на горизонтъ, прежде чмъ закатилось солнце, какъ-будто желая утшить землю, покидаемую великолпнымъ свтиломъ.
Элеонора была почти-весела этотъ день. Чувство освобожденія отъ мелкихъ пытокъ, мысль о возможности защищать и покровительствовать мать въ своемъ собственномъ дом, красота мстностей, свжесть горнаго воздуха — все это производило чувство оживленія и веселости, столько чуждое ея сердцу въ послднее время. Она разговаривала и улыбалась, какъ-будто сэръ Стефенъ доставлялъ ей величайшее наслажденіе, но самъ онъ былъ, однакожъ, мраченъ и задумчивъ. Сестра, на прощаньи, повидимому вылила на него весь остатокъ своей желчи. Слова сомнній и двусмысленныхъ совтовъ еще раздавались въ его ушахъ, и веселость Элеоноры противоречила, какъ-нельзя-больше, настроенію его собственной мысли. Въ немъ проглядывали какое-то странное торжество и жестокость, бывшія плодомъ непосредственныхъ внушеній леди Макфарренъ, уврявшей его поутру, что ‘вотъ, посмотри самъ, твоя Элеонора будетъ сегодня веселехонька, такъ-какъ ей приходится теперь разьигрывать свою собственную роль’. Теперь онъ и самъ начиналъ врить, что его дйствительно ‘провели какъ дурака’, что мать и дочь знали положеніе своихъ длъ, прежде чмъ онъ сдлалъ предложеніе, и сэръ Стефинь смотрлъ съ крайнимъ неудовольствіемъ на улыбку своей жены.
Прошелъ первый пылъ чувственной страсти, и сэръ Стефенъ уже быль способенъ смотрть спокойными глазами на свой выборъ. Прекрасною была она въ его глазахъ, какъ статуя или картина, и онъ думалъ о ней безъ всякаго романическаго увлеченія, какъ собиратель рдкостей думаетъ о вновь-купленной стату или картин. Ужь не дорого ли заплатилъ онъ за свою покупку? Не обманули ли его?
Другія мысли и другія опасенія, относившіяся къ тому времени, когда онъ еще не былъ знакомъ съ Элеонорой, равномрно тревожили сэра Стефена, и потому быль онъ въ самомъ угрюмомъ расположеніи духа. Онъ неохотно отвчалъ на вопросы жены, и сидлъ облокотясь съ зажмуренными глазами, какъ-будто спалъ. Но когда они стали подъзжать къ замку Пенрайну, летаргическая апатія оставила его. Тревожимый какимъ-то внутреннимъ безпокойствомъ, сэръ Стефенъ опустилъ окно, и глубокіе вздохи начали поминутно вырываться изъ его груди.
— Вамъ скучно? спросила Элеонора.
— Да. Нть. Ничего.
— Вы, можетъ-быть, утомились продолжительностью пути?
— Можетъ-быть.
— А я нахожу, что это — очаровательная поздка. Не правда ли?
— Правда для тхъ, кто любитъ путешествовать. Я не люблю. Я желаю всегда быть на ногахъ. Что за удовольствіе бьнь закупореннымъ въ карет?
И онъ съ нетерпніемъ выглянулъ изъ окна.
— Вы очень любите это мсто?
— Какое? Что вы подъ этомъ разумете?
— Замокъ Пенрайнъ. Любите ли вы свое помстье?
Сэръ Стефенъ отвчалъ съ выраженіемъ, очевидной досады. Онъ сказалъ, что нелпо и смшно разсуждать о любви къ какому бы то ни было мсту. Можно любить общество, людей, а не вещи. Замокъ Пенрайнъ — ничего, такъ-себ, хотя Ланаркская Ложа гораздо-лучше. Впрочемъ, онъ замышляетъ произвести различныя улучшенія въ замк. Валлійское помстье во всякомъ случа лучше Пенрайна, и ему очень-жаль, что Гленкаррикъ не достался на его долю: Гленкаррикъ — чудесное мсто для охоты. Элеонора могла это видть.
Покончивъ эти сентенціи, онъ впалъ въ глубокое молчаніе. Замолчала и Элеонора. Ей пришло въ голову, полюбитъ ли она замокъ Пенрайнъ. Она думала о Донлис.
Карета остановилась у высокихъ каменныхъ воротъ, окаймленныхъ густою массой огромныхъ сосенъ. Что-то суровое, торжественное, величавое обнаруживалось въ х архитектур, лишенной всякаго искусственнаго украшенія. Позвонили, и этотъ звонъ въ тихую вечернюю погоду загудлъ на огромномъ пространств. Послдовала пауза. Дверь ложи отворилась и захлопнулась опять. Сэръ Стефенъ разразился бранью.
— Вроятно, забыли ключъ отъ воротъ, замтила Элеонора.
— Я ужь давно здсь не былъ, отвчалъ угрюмый супругъ.— Въ мое отсутствіе, по всей вроятности, ни одна карета не прозжала въ эти порота. Впрочемъ, дано было знать, что мы демъ, и насъ ожидали.
Онъ устремилъ нетерпливый взоръ на ложу, изъ которой наконецъ вышла молодая женщина, сопровождаемая сильнымъ мальчикомъ трехъ или четырехъ лтъ. Уцпившись за подолъ матери, мальчикъ вперилъ глаза въ экипажъ.
— Ну, Бриджетъ, здравствуй! Отвори ворота, и не задерживай насъ на всю ночь, сказалъ сэръ Стефенъ полу-гнвнымъ и полу-фамильлрнымъ тономъ.
Приказаніе было выполнено. Женщина торопливо отперла ворота и стремительно раздвинула об половины.
Замокъ Пенрайпъ былъ пустъ и одинокъ, сэръ Стефенъ былъ раздражителенъ и вспыльчивъ, леди Рэймондъ немощна и тломъ и духомъ, Элеонора скучала и задумывалась со дня на день, съ часу на часъ. Когда Тибби пріхала въ гости, ей удалось найдти въ своей комнат копію забытыхъ тутъ стиховъ. Тибби любила свтскія общества и распорядилась своимъ визитомъ въ такое время, когда ожидали въ замк Ланарковъ, и леди Маргарету, и графа Пибльза. Вскор также пріхала Эмма съ дтьми, и весь домъ наполнился народомъ. Для Тибби отвели маленькую солнечную комнату, окнами въ садъ, настоящую бесдку, куда Элеонора уединялась рисовать, мечтать и писать. Это былъ одинъ изъ уютныхъ и веселыхъ уголковъ, обыкновенно выбираемыхъ для себя владльцами великолпныхъ домовъ, какъ-будто для доказательства, что великолпіе несовмстно съ комфортомъ. Поселившись въ комнат, носившей очевидно слды недавняго обитанія, Тибби немедленно принялась рыться, какъ хорёкъ, и вскор, какъ сказано, отъискала портфейль, забытый здсь при переборк. При этомъ старая два обрадовалась, какъ блка, отъискашная цлую кучу прекраснйшихъ орховъ. Съ жадностью начала она перебирать портфейль, надясь поживиться какимъ-нибудь маленькимъ секретомъ, или инымъ способомъ распорядиться драгоцнной находкой.
Сначала тревожныя ожиданія старой двы почти не оправдывались, потому-что содержаніе портфейля казалось весьма-неинтереснымъ. То были полуоконченные рисунки, боле или мене мелкіе: образчики бесдокъ и палисадника, проекты хижинъ, планъ покой школы, подъ которымъ рукою Маргареты было подписано карандашомъ: ‘вы забыли лстницу: разв школьный учитель будетъ карабкаться въ свою комнату по стн?’ Бросился еще въ глаза подробный проектъ общей деревенской кухни, въ которой бдные за извстную еженедльную плату могли бы приготовлять для себя кушанье. Тибби хохотала вдоволь надъ этой странной затей, но не того искала она. Ей бы въ тысячу разъ пріятне было наткнуться на какое-нибудь нжное посланіе, которое могло бы послужить матеріаломъ для изслдованія сердечныхъ отношеній нашей героини. Посланія не оказалось, но все же, къ величайшей своей радости, старая два отискала копію стиховъ, озаглавленныхъ: ‘Аспендойль’. Тибби припомнила, что такъ называлось мсто, гд Элеонора провела первые годы своей юности. ‘Ого! тутъ, авось будетъ чмъ поживиться!’ воскликнула Тибби. Конечно, думала она, въ стихахъ большею-частью говорится вздоръ, нестоющій вниманія, но бываетъ и такъ, что сантиментальныя дуры выбалтываютъ иной разъ стихами все, что у нихъ на ум. И подъ вліяніемъ этой мысли, она прочла стихотвореніе леди Пенрайвъ съ глубочайшимъ вниманіемъ. Ничего особеннаго: почти въ общихъ выраженіяхъ Элеонора описываетъ свою родину и послдніе годы, проведенные въ Аспендэйл. Тамъ была она счастлива и спокойна, тамъ надялась провести всю свою жизнь. Но вотъ колесо фортуны обернулось, и волны жизненнаго океана занесли ее на чужбину, въ край невдомый, далекій и неласковый. Ей грустно, тоска сжимаетъ ея сердце, мечты погибли, лучшія надежды исчезли, молодость увядаетъ безплодно — какой же будетъ этому конецъ? И только. И больше ничего.
Никакъ нельзя сказать, чтобъ Тибби отличалась особенною наклонностью къ поэтическимъ произведеніямъ, но этотъ стихотворный отрывокъ она прибрала къ своимъ рукамъ и, при первомъ представившемся случа, показала леди Макфарренъ, предъявивъ напередъ свое мнніе относительно того, что леди Пенрайнъ, должно-быть. удивительная охотница до слезъ и вздоховъ. Леди Макфарренъ замтила, въ свою очередь, что ей просто житья нтъ съ такой несносной плаксой. ‘И о чемъ она все хнычетъ? добавила леди Макфарренъ.— Есть у ней домъ, и хлбъ, и всякая роскошь, какую только можно купить за деньги: чего жь еще не достаетъ? Плакса, глупая плакса!’
Но замокъ повеселлъ съ прибытіемъ леди Маргареты, которой по видимому суждено было повсюду разносить съ собою всякія удовольствія и отраду. Тоскливость Элеоноры произвела на нее непріятное впечатлніе, и она вызвала ее на откровенныя объясненія, въ которыхъ не могло быть ей отказано, какъ единственному искреннему другу, и само-собою разумется, что Элеонора сообщила ей вс подробности относительно своего житья. Леди Маргарита съ изумленіемъ выслушала грустную повсть юной супруги, столько любимой въ невстахъ, и пренебрегаемой теперь суровымъ мужемъ, который не стыдился даже браниться въ ея присутствіи. Этого ли должно было ожидать отъ сэра Стефена, который съ такою настойчивостью домогался ея руки?
Глубокій вздохъ вырвался изъ ея груди, когда Элеонора перестала говорить, и было ей жаль, что она первая подала совтъ на этотъ бракъ. Затмъ леди Маргарита высказала нсколько простыхъ мыслей, драгоцнныхъ для каждой молодой супруги.
— Милая Элеонора, сказала она: — жребій брошенъ: каковы бы ни были недостатки этого человка, или недостатки его родственниковъ, отъ него и отъ нихъ теб нельзя освободиться, по-тому-что судьба связала тебя съ ними на всю жизнь. Слдовательно, такъ или иначе, должно поладить съ ними. Это было бы полезно во всякомъ случа, независимо отъ твоего долга, но теперь именно въ этомъ состоитъ прямая твоя обязанность. Много есть вещей, боле или мене-полезныхъ въ этой жизни, также, какъ много бываетъ дорогъ, по которымъ мы можемъ идти, но есть только одна истинная, прямая дорога. При нкоторомъ размышленіи нетрудно понять, что предстоитъ намъ длать въ извстное время, хотя невсегда можно различать послдствія, какія могутъ произойдти отъ нашего поступка. Пусть нравственнымъ правиломъ для жизни будетъ для тебя старинный французскій девизъ: ‘Fais ce que dois, advienne qui pourra’. Будь весела, снисходительна, терплива, смотри впередъ, не оглядывайся назадъ. Старайся смотрть на вс бдствія жизни, какъ на искушенія, ниспосылаемыя самимъ Богомъ, независимо отъ человческой воли — и тогда въ сердц твоемъ навсегда утвердится отрадная надежда, безъ которой нтъ и быть не можетъ душевнаго спокойствія.
Такое утшеніе, нтъ сомннія, было въ тысячу разъ благодтельне для Элеоноры, нежели какъ еслибъ кто сказалъ ей, что мужъ ея — эгоистъ, и что съ такими совершенствами, физическими и нравственными, она заслуживаетъ лучшей участи. Весь домъ ршительно повеселлъ. Одна Тибби еще продолжала повременамъ надувать свои двственныя губы, но примръ ея никого не заражалъ. Герцогиня ланаркская играла на арф своими прекрасными блыми руками, и смотрла на потолокъ своими бархатными большими глазами каждый вечеръ, къ величайшему наслажденію и удивленію молодыхъ спортсменовъ, пріхавшихъ на недлю въ Пенрайнъ бить оленей и дикихъ дозъ. Лордъ Пибльзъ блаженствовалъ всякій разъ, какъ, при звукахъ очаровательной музыки, начинались танцы, и Тибби, исполненная двственнаго величія, однажды замтила даже подагрику, чтобъ онъ не изволилъ забываться. Даже леди Макфарренъ въ такомъ хорошемъ обществ значительно поубавила спси, такъ-какъ вообще было у ней заведено презирать низшихъ себя и унижаться безъ всякой церемоніи передъ всми, кто стоитъ выше.
Не разъ предпринимались разныя увеселительныя поздки въ ближайшія мста, и одна изъ такихъ экспедицій привела Элеонору въ сильнйшее волненіе, потому-что цлью путешествія былъ Донлисъ. Какъ вс шумли и радовались, за исключеніемъ Элеоноры и Маргареты! Какое множество лошадей и экипажей собралось у поротъ этого восхитительнаго замка, между-тмъ, какъ многочисленные гости, джентльмены и леди разсялись по всмъ алеямъ въ густомъ саду! Какой сытный, роскошный завтракъ старушка Кристисонъ изготовила для своихъ гостей! Донлисъ оживился, помолодлъ. Красный песокъ сверкаетъ на его дорожкахъ, обставленныхъ статуями, вымытыми, выбленными, самый циферблатъ солнечныхъ часовъ, вычищенный и выглаженный, блеститъ поновленными буквами, какъ-будто мощною рукою человка сглажена вся тнь прошедшихъ часовъ, воспроизведена новая жизнь на многія и многія лта.
Съ тоскливой нжностью и со слезами на глазахъ смотрла Элеонора на эти солнечные часы, и воображеніе ея живо нарисовало добрую и несчастную мистриссъ Стюартъ, учившую тутъ своихъ дтей и вмст размышлявшую о безпечности своего мужа… О, Донлисъ, вчно-любимый Донлисъ! Какими это судьбами допустилъ ты въ своихъ стнахъ этотъ буйный разгулъ? Разв ты не похоронилъ на холодномъ кладбищ своего безпечнаго владльца и благородную его супругу? Разв эта женщина не истощила всхъ своихъ усилій, чтобъ удержать тебя за своимъ сыномъ? Разв Давидъ Стюартъ не погубилъ изъ-за тебя свою жизнь и доброе имя? Чему жь ты радуешься, о безчувственный Донлисъ?
Элеонора углубилась въ чащу сада и сла подъ вковой сосной. За ней послдовалъ обожатель Тибби, молодой мистеръ Малькольмъ. Онъ слъ подл нея въ меланхолической поз, растянувъ свои ноги во вою ихъ длину.
— Эхъ леди Пенрайнъ! сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ: — э-э-иххъ! Вдь если подумать хорошенько, что можетъ быть совершенне этого мста? Такъ или нтъ-съ? А и она тоже совершеннйшее твореніе — миссъ Тибби, то-есть, миссъ Тавиа Крррыстисонъ э-э-ийххъ! По-моему, сударыня, въ Донлис можно прожить весь вкъ припваючи, да облизываясь. Я бы, смю сказать, ни шагу не сдлалъ дальше Донлиса. Вы какъ думаете насчетъ этого, леди Пенрайнъ?
И Элеонора сказала, что Донлисъ хорошее мсто. Она слышала изъ рчей своего собесдника на столько, чтобъ произнести приличный отвтъ, по мысль ея была теперь далеко, за предлами Донлиса. Она думала о тхъ невозвратныхъ дняхъ двической жизни, когда, веселая и счастливая, она сидла подл своего опекуна на утесахъ Ревущаго Линна.

ГЛАВА XXIV.
Новая наджда.

Но взошла радость на пустынномъ горизонт Элеонориной жизни, и замокъ Пенрайнъ засіялъ величіемъ и славой. Родился наслдникъ. Элеонора сдлалась матерью двухъ сыновей-близнецовъ. Она была здорова и счастлива. Не сбылись предсказанія деревенскихъ кумушекъ, издавна толковавшихъ, что ‘не бывать въ Пенрайн законному наслднику по прямой линіи’.
Надежда озарила колыбель милыхъ дтей. Они расли и расцвтали — не съ одинаковой быстротою. Фредерикъ, младшій сынъ, былъ силенъ, крпокъ, миловиденъ, Клефанъ, старшій, былъ слабь и блденъ. Матери поймутъ, кого изъ нихъ Элеонора любила больше, если только можетъ-быть разница въ материнской любви. Кто былъ меньше для другихъ, тотъ больше былъ для матери, и Элеонора предпочитала дитя слабое, немощное, некрасивое. Эти томные, смышленые глазки, исполненные безпредльной любви, эти тощія маленькія ручки, распростертыя для всегдашней ласки, были дороже для нея, чмъ розовая красота отцова любимца, рзваго, бойкаго, игриваго и веселаго, какимъ былъ маленькій Фредъ.
Счастье имть дтей — священное счастье. Ихъ мсто въ нашемъ сердц отмчено божественною волею Провиднія. Примромъ ребенка Іисусъ Христосъ увщевалъ и вразумлялъ своихъ учениковъ, когда они хотли отстранить отъ Его присутствія малютокъ.
Ближе чмъ мы, они стоятъ къ божественной слав, здсь и тамъ, въ этомъ мір и будущемъ. Португальскій художникь Сикуэра былъ, по моему мннію, вдохновленъ благочестивою и глубокою мыслью, когда, въ одной изъ своихъ картинъ, изобразилъ райскій полъ изъ мильйона младенческихъ лицъ, между — тмъ, какъ внизу подъ огненнымъ сводомъ, томятся группы осужденныхъ и погибшихъ душъ. Надобно быть женщиной, чтобъ понять глубокій смыслъ подобной картоны. И сколько женщинъ спаслось отъ грха и отчаянія одною улыбкою этихъ невинныхъ созданій! Женщина-мать живетъ въ непосредственномъ соприкосновеніи съ ангелами-хранителями. Все перенесетъ она изъ безграничной любви къ споимъ дтямъ. Она будетъ трудиться для нихъ неутомимо, денно и нощно, умретъ за нихъ, станетъ жить для нихъ — что бываетъ иногда еще трудне. Для оставленной, пренебреженной и забытой бдной супруги свтится еще одна яркая точка въ ея дом, горитъ одинъ свтлый маякъ посреди всеобщаго мрака: любовь къ дтямъ, изъ-за которыхъ она готова на всякій подвигъ. Женщина, искушаемая страстью, находитъ еще одинъ оплотъ противъ соблазна, оплотъ сильне всякихъ другихъ, которыми вздумалось бы вамъ окружить ее — она не покинетъ своихъ дтей. Гнвная и оскорбленная женщина читаетъ въ крошечныхъ чертахъ своего дитяти умилительную и трогательную просьбу краснорчиве всякихъ словъ: гнвъ ея и ожесточеніе противъ мужа растаютъ мгновенно отъ солнечнаго сіянія невинныхъ глазокъ. Глупцы т, которые, при фамильныхъ ссорахъ, наказываютъ мать разлученіемъ ея отъ дитяти: такимъ возстаніемъ противъ природы мнимое наказаніе обращается въ безполезную казнь.
Спору нтъ, бываютъ въ испорченномъ свт безпечныя, легкомысленныя, чудовищныя матери, но этотъ жалкій фактъ не разрушаетъ нашего доказательства. Любовь матери къ дтямъ — святое, могучее, всеобщее, непреложное правило.
Элеонора любила своихъ дтей всею силою и крпостью души. Вс искушенія и бдствія казались ничтожными въ-сравненіи съ этою новою радостью. Она не знала и вообразить не могла, что такое счастіе возможно на земл. Даже мысль о Давид Стюарт потонула въ печальномъ прошедшемъ. Память уступила мсто надежд. Элеонора не плакала, не тосковала, и сердце ея въ грустные часы уединенія не мучилось тщетными представленіями того, чтобы могло быть, и чего, однакожь, не было. Для нея было слишкомъ-довольно и дйствительныхъ наслажденій жизни. Глаза ея, поражавшіеся болзненными ощущеніями каждое новое утро, открывались теперь съ чувствомъ радостнаго благодаренія, и смежались каждую ночь съ пламенною молитвою о счастіи и благоденствіи ненаглядныхъ малютокъ. Замокъ Пенрайнъ не казался боле мрачнымъ и пустыннымъ: отъ ранняго утра до поздняго вечера голоса малютокъ раздавались по всему дому, подобно щебетанью птичекъ между кустами. Ихъ бготня и топанье по корридорамъ воскрешали новую жизнь между угрюмыми стнами.
Съ чудною быстротою промчались годы безсознательнаго младенчества, и Элеонору окружали теперь нравственныя существа, соединенныя съ нею узами безпредльной любви. Въ нихъ нашла она маленькихъ друзей, ухаживающихъ за нею во время болзни, раздляющихъ грусть ея въ часы невзгоды, старающихся утшать ее и способныхъ бесдовать съ нею о любимыхъ предметахъ. Какъ велика была разница между ними, и съ какимъ глубокимъ участіемъ она слдила за развитіемъ различныхъ наклонностей въ этихъ расцвтавшихъ натурахъ!
Очарователенъ былъ маленькій Фредерикъ съ его веселымъ и беззаботнымъ характеромъ, вчною игривостью, вкрадчивою нжностью, съ его великодушіемъ и самоотверженіемъ въ миньятюрнымъ огорченіяхъ дтской жизни, съ его храбростью и младенческимъ довріемъ ко всмъ глупостямъ, которыя удавалось ему слышать. Чудная красота малютки привлекала къ нему всхъ и каждаго: даже люди посторонніе, заглядываясь на него, останавливались и спрашивали, какъ его зовутъ.
Но никогда посторонній глазъ не заглядывался на блднаго и робкаго Клефана, подверженнаго всякимъ дтскимъ недугамъ, тмъ съ большею заботливостью слдили за нимъ нжные взоры матери, которая одна знала истинную цну немощному своемъ дтищу. Клефанъ былъ догадливый и смышленый мальчикъ, терпливый въ болзни, невзыскательный, услужливый и безпредльно-привязанный къ матери. Онъ быстро соображалъ все, что могло опечалить ее, и устранялъ, сколько могло отъ него зависть, вс поводы къ ея огорченію. Нжно любилъ онъ своего брата и не думалъ ревновать его за предпочтеніе, которое отецъ исключительно оказывалъ младшему сыну. Въ этомъ отношеніи, Клефанъ, совершенно помирился съ своимъ положеніемъ и не стовалъ, что отецъ едва замчаетъ его жалкое существованіе. Вотъ почему сердце Элеоноры предпочитало втайн Клефана Фредерику, всякая мать сочувствуетъ больше слабости и недостатку, чмъ крпости и сил. Такъ птица распространяетъ свои любящія крылья надъ гнздомъ, гд безъ того было бы холодно ея неоперившимся птенцамъ.
Зато и любовь маленькаго Клефана къ матери доходила до пламеннаго обожанія. Никто не заботился о немъ, но слабый мальчикъ инстинктивно понималъ, что великая любовь матери съ избыткомъ вознаграждаетъ его за все, чего могъ бы онъ ожидать и надяться отъ другихъ людей. Часто золотая цпь, соединявшая его съ жизнью, готова была оборваться. Часто мать просиживала цлые дни и длинныя ночи неутомимой сидлкой, охранявшей драгоцнную жизнь, висвшую на волоск. И цвтущій Фредерикъ, свжій, какъ роза посл утренней прогулки, вбгалъ повременамъ въ комнату, гд лежалъ больной его братъ. Его глаза искрились избыткомъ жизни, щеки пылали, каштановые волосы развевались отъ втра. Онъ обвивалъ своими здоровыми маленькими ручками шею Клефана и уговаривалъ его выздоровть поскоре — выздоровть и бгать, потому-что ‘такъ хорошо тамъ, за воротами, на чистомъ пол, охъ, какъ хорошо!’
Въ эту же комнату входилъ повременамъ и сэръ Стефенъ. По нскольку минутъ онъ останавливался и смотрлъ на маленькаго инвалида съ чувствомъ жалости и вмст затаенной досады. Онъ думалъ, что мальчикъ былъ бы, безъ-co мннія, сильне, еслибъ Элеонора присматривала за нимъ лучше. Онъ никогда не видалъ болзни, онъ и не понималъ, что такое болзнь. Его сестра всегда была здорова, самъ онъ быль Геркулесъ. Случалось, онъ иногда сердился на больнаго ребенка, который не могъ за нимъ слдовать съ такою же поспшностью, какъ Фредерикъ. Разъ или два онъ пробовалъ брать его съ собою на прогулку, но Клефанъ, пройдя однажды нсколько шаговъ, остановился и сказалъ:
— Я посижу здсь, папа, на камешк, и подожду, когда вы воротитесь.
Въ другой разъ, на возвратномъ пути, надлежало нести его на рукахъ впродолженіе значительной части дороги. Поэтому сэръ Стефенъ сдлалъ распоряженіе, чтобъ ребенокъ впередъ оставался съ матерью. Онъ ограничился обществомъ сильнйшаго близнеца, который скакалъ за нимъ, какъ козленокъ, и уже начиналъ обнаруживать наивное удивленіе къ изумительнымъ подвигамъ отца на охот.
— Поди-ка, Клефанъ, посмотри, какого оленя убилъ папа, ты вотъ только поди да посмотри: этакой верзила свалился отъ одного выстрла! Вотъ только дай мн вырости, я самъ буду стрлять оленей. Поди-ка, сядь ему на спину. Папа, посади меня на его спину. А рога-то, рога-то какіе! Ты никогда не видалъ такихъ роговъ! Пойдемъ.
И близнецы, сцпившись за руки, выбгали изъ комнаты. Клефанъ отскакивалъ назадъ и дрожалъ при взгляд на великолпную добычу. Сэръ Стефенъ, схвативъ Фредерика въ свои могучія объятія, раскачивалъ его на воздух и произносилъ отъ полноты душеннаго восторга: ‘Вотъ мой сынокъ, милый сынокъ, богатырь изъ богатырей!’ И сэръ Стефенъ говорилъ правду: въ жизнь свою никого не любилъ онъ такъ, какъ маленькаго рзваго Фреда.
И дти расли и разцвтали: ихъ воспитывали, учили, леляли и любили. И валлійскіе фермеры знали теперь вс до одного, что родился у нихъ будущій законный наслдникъ, и шотландскіе фермеры видли обоихъ мальчиковъ собственными глазами, и пили за ихъ здоровье на своихъ торжественныхъ обдахъ. Въ одинъ изъ такихъ праздниковъ, маленькій Фредерикъ, по желанію отца, сталъ на столъ, чтобъ отвчать на поздравительную рчь, между-тмъ, какъ Клефанъ сидлъ и улыбался. Оглушительные залпы одобренія, вызванные всеобщимъ восторгомъ, послдовали за первыми привтственными словами, произнесенными здоровымъ, цвтущимъ, прекраснымъ мальчикомъ, и чей-то голосъ еще разъ предложилъ пить его здоровье въ такихъ предложеніяхъ:
— Да здравствуетъ мастеръ Фредерикъ, наслдникъ Пенрайна!
Сэръ Стефенъ поспшилъ исправить ошибку. Глаза шумнаго собранія съ нкоторымъ изумленіемъ обратились на Клефана. Дти быстро понимаютъ предметы, быстре, можетъ-быть, взрослыхъ. Клефанъ вздрогнулъ и покраснлъ. Случилось такъ, что подл него сидлъ мистеръ Малькольмъ, обожатель Тибби. Онъ обнялъ мальчика своею длинною рукою и сказалъ успокоительнымъ тономъ:
— Не робй, мальчуганъ. Въ твои лта я былъ еще дряхле, а вотъ видишь, какой вышелъ изъ меня молодецъ. Такимъ же будешь и ты.
Маленькій Клефанъ засмялся, потому-что мистеръ Малькольмъ, даже въ его глазахъ, далеко не былъ завиднымъ молодцомъ. Однакожь, по возвращеніи домой, Клефанъ разсказалъ объ этомъ комплимент своей матери, и тощій, долговязый мистеръ Малькольмъ былъ бы, нтъ сомннія, весьма-пріятно изумленъ, еслибъ какая-нибудь цыганка предсказала ему, что въ эту самую ночь одна прекрасная леди (только ужь никакъ не миссъ Тибби) станетъ думать о немъ съ нжностью, передъ своимъ отправленіемъ на сонъ грядущій.

Часть вторая и послдняя.

ГЛАВА XXV.
Лондонъ.

Элеонора съ маленькими сыновьями и леди Рэймондъ не всегда проживала въ Шотландіи. Гленкаррикъ и замокъ Пенрайнъ были ихъ резиденціями только въ осенніе мсяцы, но сэръ Стефенъ былъ депутатомъ своей области, и на этомъ основаніи Элеонора, впродолженіе парламентскихъ засданій, всегда присутствовала въ Лондон, за-исключеніемъ только перваго года посл замужства, и еще одного года, когда она лежала въ горячк. Она жила въ такъ-называемомъ большомъ свт, который, однакожъ, принимая въ разсчетъ его числительное количество, приличне было бы назвать малымъ свтомъ, потому-что, проживъ въ Лондон два или три сезона, вы начинаете узнавать всхъ членовъ этого кружка. Элеонор нравился большой свтъ немногимъ-больше того, какъ она впервые вступила туда молодой двицей, при-всемъ-томъ, она любила принимать гостей въ своемъ собственномъ дом и весьма-часто видлась съ герцогомъ и герцогиней Ланаркскими. Впрочемъ, герцогиня извщала ее чаще, чмъ герцогъ, занятый исключительно политикой и парламентскими длами. Элеонора полюбила герцогиню за многія достоинства, истинныя или мнимыя, которыхъ прежде въ ней не замчала. Хорошая сторона найдется въ каждомъ человк, если только мы захотимъ искать ее.
Легкомысліе герцогини не могло слишкомъ-ярко выдаваться тамъ, гд вс, боле или мене, были легкомысленны, но тмъ сильне выставлялась на-видъ ея душевная доброта въ такомъ обществ, гд было больше злыхъ, чмъ добрыхъ. Маленькое тщеславіе нетрудно было извинить въ этомъ обширномъ поток всеобщаго тщеславія и лести. Герцогиня никого не презирала, никого не огорчала. Немножко ревновала она Маргарету за ея любокь къ Элеонор, но это не мшало ей быть ласковой и нжной. И эти достоинства Элеонора ставила выше всего на свт, потому-что пріучилась, съ сокрушеннымъ сердцемъ, видть совершенно-противоположныя свойства и въ леди Макфарренъ, и въ миссъ Тибби, и даже въ своемъ муж.
Политика, занимавшая сэра Стефена и поглощавшая все вниманіе герцога Ланаркскаго, не имла никакой прелести въ глазахъ леди Пенрайнъ. Политическія занятія казались ей ремесломъ въ-род хирургической профессіи, болзненной, скучной, требующей иной разъ слишкомъ-трудныхъ и опасныхъ операцій для исцленія страждущихъ обществъ. Быть-можетъ, Элеонора слишкомъ-близко стояла къ этой великой правительственной кузниц, чтобъ судить спокойно о ея устройств. Для особы, непонимающей окончательныхъ результатовъ, она видла слишкомъ-много первоначальныхъ машинъ. Черныя масляныя колеса, удушливую атмосферу, безпрестанную стукотню, удары наковальни, тяжкіе труды — все это она видла и наблюдала, но отъ неопытныхъ глазъ ея, по естественному ходу вещей, ускользала та великолпная канва, по которой исторія вышиваетъ многосложные узоры міровыхъ событій. Жаркіе, запальчивые разговоры, споры, крики, шарлатанство, обманъ, интриги, сплетни, безпрестанныя возвышенія и паденія, нарушеніе данныхъ словъ, прерваніе старыхъ дружескихъ связей и образованіе новыхъ — что во всемъ этомъ привлекательнаго для юнаго сердца, жаждущаго эстетическихъ наслажденій? Элеонора видла, какъ забываютъ и оставляютъ въ совершеннйшемъ пренебреженіи людей, считавшихся такъ недавно самыми яркими свтилами на политическомъ горизонт. Видла она изумленными глазами маленькіе недостатки великихъ людей, и дивилась, съ какимъ хладнокровіемъ отставляютъ ихъ отъ политической арены, какъ-будто они были притупившимися ремесленными орудіями, неспособными боле къ работ. Она думала о тяжкихъ и безплодныхъ стараніяхъ своего отца, описанныхъ ей Давидомъ Стюартомъ, и съ изумленіемъ спрашивала себя: не-уже-ли всмъ вообще даровитымъ и благонамреннымъ людямъ суждено погибать въ безсильной борьб съ окружающими препятствіями?
Но Маргарет вс эти предметы представлялись въ самомъ яркомъ свт. Съ дтскихъ лтъ жила она въ обществ, гд они служили постоянною тэмою для разговоровъ. Таланты ея возлюбленнаго брата развивались въ этомъ направленіи, и она издали усматривала для него блистательную карьеру, когда засіяетъ онъ яркою звздою на парламентскомъ горизонт. Герцогъ Ланаркскій образовалъ политическія мннія своей сестры, и ‘несравненная Маргарета’ гордилась тмъ, что поняла въ-совершенств уроки брата. Словомъ, политическая жизнь представлялась для Маргареты славною карьерой, исполненной величайшихъ интересовъ.
Такая же разница между двумя подругами существовала въ образ мыслей относительно вседневныхъ происшествій въ модномъ свт. Надобно принадлежать издтства къ этому странному міру, всегда ровному и спокойному снаружи и тревожному внутри, должно воспитать себя среди этой породы людей, руководствующимся особыми условными пріемами въ обнаруженіи чувствъ и мыслей, чтобъ наблюдать спокойно и безстрастно вс мимолетныя явленія, совершающіяся въ этомъ оригинальномъ кругу, отличающемся характеристическими правами и обычаями, ускользающими отъ вниманія профановъ. Кто вдругъ, какъ съ облаковъ, въ зрлую эпоху своей жизни упалъ въ этотъ стремительный круговоротъ большаго свта, тотъ останется навсегда чужимъ и страннымъ среди новыхъ людей, и грустное, досадное чувство будетъ сопровождать его повсюду, какъ заблудшагося странника, вынужденнаго пробивать себ дорогу сквозь колючіе кустарники въ дремучемъ лсу.
Всю свою жизнь леди Маргарета провела въ этомъ модномъ кругу и привыкла къ нему съ дтскихъ лтъ. Ей не было надобности, какъ Элеонор, путешествовать по новой стран, окруженной неизвстными предметами. Продолжительный опытъ научилъ ее, несмотря на кажущееся однообразіе, отличать людей съ перваго взгляда, и она умла выбирать для себя истинныхъ друзей даже тамъ, гд все повидимому было замаскировано одной и той же маской.
Людей, которыхъ видла, Элеонора сравнивала всегда съ собственными своими идеалами предметовъ и вещей. Въ этомъ отношеніи она была похожа на ребенка, который видитъ и наблюдаетъ маріонетокъ первый разъ въ своей жизни, Маргарета, напротивъ, видла пляску марьонетокъ всю свою жизнь. Большая, весьма-непріятная ошибка Элеоноры состояла въ томъ, что всхъ этихъ особъ, столько сходныхъ между собою по вншнимъ пріемамъ, по разговорамъ и условнымъ приличіямъ, она считала въ такой же мр сходными по чувству и уму, по всмъ душевнымъ свойствамъ, но Маргарета отлично понимала, что вншнее однообразіе не можетъ имть никакого отношенія къ безконечной разниц, существующей, по опредленію природы, во внутренней организаціи отдльно-взятыхъ предметовъ. Она знала, что въ одной и той же толп, запечатлнной вншнимъ сходствомъ, есть лица, достойныя презрнія, и есть въ то же время характеры истинно-благородные, возвышенные, заслуживающіе уваженія и любви.
Однажды поутру, герцогъ Ланаркскій вошелъ въ чайную комнату и засталъ Элеонору за чтеніемъ газеты.
— Вотъ это называется идти въ-уровенъ съ вкомъ, леди Пенрайнъ, воскликнулъ герцогъ.— Я готовъ думать, что вы, наконецъ, принялись слдить за ходомъ нашихъ парламентскихъ преній.
— О, не думай этого, брать! возразила Маргарета, улыбаясь.— Я, напротивъ, уврена, что Элеонора читаетъ какой-нибудь удивительный разсказъ объ убійств, или объ успхахъ современной благотворительности. Нтъ сомннія, что она газету ‘Times’ и ея коммиссіонера воображаетъ двумя таинственными существами, которыя бродятъ переодтыми по всмъ закоулкамъ, подобно Гарун-аль-Рашиду и его визирю. Признайся, Элеонора, что я угадала твои мысли.
— Несовсмъ, отвчала Элеонора.— Журнальный коммиссіонеръ едва ли иметъ что-нибудь общаго съ какимъ-нибудь визиремъ въ тюрбан, гд скрытъ у него шелковый снурокъ на извстный случай.
Герцогъ улыбнулся и сказалъ:
— Я пришелъ сообщить вамъ довольно-важную новость, о которой вы могли бы узнать еще вчера вечеромъ, но вы уже собирались спать, когда я проходилъ съ этомъ извстіемъ. Дло вотъ въ чемъ: послдовала перемна въ министерств, и я принималъ дятельное участіе въ событіяхъ послдняго времени. Имю честь рекомендоваться, что я съ этой минуты — первый лордъ адмиралтейства. Вижу, ты ужъ безъ языка отъ радости, Маргарета. Я выросъ вдвойн въ твоихъ женскихъ глазахъ. Зато теперь, при вступленіи въ должность, я по-горло заваленъ длами. Прощайте.
— Ну, теперь не можете ли вы объяснить мн, милостивая государыня, отчего вы почти столько же радуетесь, какъ и я? спросила Маргарета, проводивъ глазами своего брата при выход его изъ комнаты.
— Могу ли я оставаться хладнокровною, отвчала Элеонора:— какъ-скоро твои щеки пылаютъ и въ глазахъ блеститъ яркій огонь? Будетъ ли для меня маловажнымъ то, что для тебя иметъ такую высокую цну? Разумется, я рада, милая Маргарета, очень-очень рада.
— Ты, вдь, слышала, что при новомъ министерств братъ назначается первымъ лордомъ адмиралтейства?
— Да, и это меня очень удивило: я не знала, что герцогъ служилъ во флот.
— Онъ и не служилъ. Къ какой стати пришло въ твою маленькую голову это удивительное недоразуменіе, мое бдное, неразумное дитя? первому лорду адмиралтейства нтъ никакой надобности служить во флот, точно также, какъ военному секретарю никакой нтъ надобности состоять на служб въ дйствующей арміи, или канцлеру государственнаго казначейства быть банкиромъ. Вс эти вещи слишкомъ-понятны для того, кто знакомъ сколько-нибудь съ администраціей нашего отечества. Но не догадываешься ли ты, какъ это назначеніе перваго лорда интересуетъ собственно тебя, Элеонора?
— Меня? Нтъ, не догадываюсь.
— А не знаешь ли ты одного молодаго джентльмена, нкоего лейтенанта Марсдена, который давно стоитъ на берегу, безъ всякаго дла? Этотъ молодой человкъ очень-недоволенъ своимъ положеніемъ, потому-что нтъ у него корабля.
— Ахъ, Маргарета, милая Маргарета! воскликнула Элеонора, всплеснувъ руками: — если бы герцогъ въ-самомъ-дл былъ такъ добръ! Онъ, конечно, можетъ оказать намъ эту великую услугу, если приметъ въ-уваженіе мою печальную исторію и то необыкновенное великодушіе, съ какимъ Годфри поступилъ въ-отношеніи къ нимъ съ маменькой.
— Потише, Элеонора, потише, мой другъ. Вотъ за минуту передъ этимъ ты была невинна, какъ ребенокъ, а теперь, безъ всякой церемоніи, длаешь самое удивительное предложеніе. Да, нечего сказать, правительству очень нужно знать твою печальную исторію и какіе-то великодушные поступки Годфри! Нтъ, мой другъ, эти вещи такъ не длаются. Мы вотъ лучше примемъ въ уваженіе заслуги этого превосходнаго молодаго офицера, который, по какой-то непостижимой странности, былъ до-сихъ-поръ оставляемъ безъ вниманія, между-тмъ, какъ онъ, въ нкоторомъ род, жизнью жертвовалъ для отечества: онъ потерялъ три пальца при взятіи одного корабля, торговавшаго неграми, и пять лтъ провелъ на роковомъ берегу Сіерры Леоны.
— Ты шутишь, Маргарета?
— Вовсе нтъ!
— Но вдь это — чистйшая выдумка!
— Чистйшая — это бы еще ничего, грубая — другое дло. Во всякомъ случа, необходимо придумать какія-нибудь истинныя или мнимыя заслуги: безъ этого Годфри не получить корабля. Впрочемъ, о роковомъ берег Сіэрры Леоны упомянуть не помшаетъ.
— Полно, полно! сказала Элеонора, улыбаясь.
— И мы прибавимъ, что лейтенантъ Годфри имлъ честь быть пасынкомъ генерала сэра Джона Рэймонда, котораго заслуги въ Индіи говорятъ уже сами за себя.
— Что правда, то правда. Ахъ, бдный отецъ мой!.. воскликнула Элеонора, испустивъ глубокій вздохъ.— Только вдь вотъ что: вс эти великіе политики, говорятъ, вовсе не думаютъ о вознагражденіи своихъ старыхъ друзей. Тмъ меньше имъ дла о знаменитыхъ покойникахъ и бдныхъ ихъ родственникахъ, оставленныхъ безъ покровительства въ этомъ мір.
— Ну, съ этимъ кислымъ лицомъ ты будешь жалкою просительницею, Элеонора. Хорошо, что еще мн, а не теб, приходится хлопотать съ герцогомъ изъ-за этого корабля. Благодари судьбу.
— Не-уже-ли у меня кислое лицо?
— Печальное или кислое — все равно. Зачмъ горевать безъ всякой надобности, какъ-скоро рчь идетъ о длахъ?
— Но это — невольная грусть, Маргарета. Не могу же я быть веселой, когда приходить мн на память, какъ отравлена была жизнь моего отца неблагодарными парламентскими друзьями, которые не стыдились осыпать его незаслуженными упреками за свои же близорукіе промахи и недостатки. Его оставили за океаномъ безъ всякаго содйствія, и никто не заботился о немъ. Немудрено, что все это ускорило его бдственную кончину въ виду родныхъ береговъ. Впрочемъ, я не стану распространяться объ этомъ. Выхлопочи только корабль для Годфри: ты увидишь, Маргарета, что я съумю быть благодарною.
Между-тмъ Годфри и Эмма получили приглашеніе въ гости къ Элеонор въ Лондонъ и, какъ нельзя же въ одинъ день получить корабль, экипировать его, снабдить нужными припасами и отправить за границу, то, по естественному ходу вещей, прошло довольно времени, прежде-чмъ даже было обращено вниманіе на интересную просьбу, возникшую съ такою легкостью въ голов двухъ прекрасныхъ подругъ. Сперва, какъ и слдовало ожидать, поступили въ адмиралтейство самыя законныя предложенія и требованія, исключавшія всякую возможность отсрочки относительно ихъ удовлетворенія, затмъ, дйствительно, открылся благопріятный случай, соотвтствовавшій, какъ-нельзя-лучше, видамъ Маргареты и Элеоноры. Герцогъ Ланаркскій, нтъ сомннія, могъ вполн воспользоваться этимъ случаемъ для возвышенія Годфри: но случилось такъ, что герцогиня вдругъ почувствовала величайшій припадокъ ревности къ вмшательству Маргареты. Большія глаза ея свтлости выразили такую удивительную непріязнь, когда она играла на арф, и отвты ея были проникнуты такою желчью, что въ тотъ же самый вечеръ послдовало весьма-серьёзное объясненіе между свтлйшими супругами, и результатомъ объясненія было то, что, вмсто Годфри, корабль получилъ собственный protg герцогини Ланаркской, ея двоюродный братецъ. Должно замтить, что объ этомъ кузен ея свтлость не заботилась никогда, и даже едва помнила о его существованіи, но надлежало, во что бы ни стало, поставить пику Маргарет, и пика была поставлена, такъ-что оказалась полная возможность отвчать кому слдуетъ: — вотъ-молъ что! знай насъ! ‘
— Ну, что, милый братъ, я не сомнваюсь теперь, что ‘Ніоба’ остается за Годфри?
Герцогъ былъ немножко озадаченъ, когда Маргарета предложила ему этотъ веселый вопросъ. Скрпивъ сердце, онъ сообщилъ печальную всть, что Ніоба, по нкоторымъ обстоятельствамъ, поручена капитану Вилласу. Изумленная Маргарета мигомъ смекнула, въ чемъ должны были состоять эти нкоторый обстоятельства. Она поцаловала брата и сказала:
— Ну, длать нечего. Мы подождемъ.
И въ тотъ же вечеръ, когда герцогиня импровизировала удивительныя варіаціи на тэму: ‘Прощай, Лохаберъ!’ Маргарета сказала ея свтлости вкрадчивымъ тономъ:
— У меня есть къ вамъ просьба, милая герцогиня.
— Какая?
— Употребите свое вліяніе на Ланарка въ извстномъ дл, которое слишкомъ интересуетъ Элеонору,
— Въ какомъ это? спросила ея свтлость, съ наивнымъ изумленіемъ.
— Брату ея, Годфри, нуженъ корабль. По своимъ заслугамъ, онъ иметъ неоспоримыя права на повышеніе, но все же онъ не получить мста, если не будетъ за него ходатая при вашемъ муж.
Герцогиня улыбнулась и сказала, что ей пріятно будетъ сдлать для Элеоноры все, что отъ нея зависитъ.
Итакъ, одна изъ сильнйшихъ оппозицій отстранена съ успхомъ: ея свтлость предложила и свою просьбу за Годфри. При-всемъ-томъ, слдующій случай быль обращенъ въ пользу сына одного дипломата, державшаго въ парламент сторону герцога Ланаркскаго: было бы неблагоразумно сдлать непріятность политическому единомышленнику, и у герцога было постояннымъ правиломъ — никогда не отступать отъ правилъ благоразумія. Слдующій затмъ случай устроился самъ-собою въ пользу брата одного политическаго оппонента, котораго надлежало чмъ-нибудь задобрить, чтобъ привлечь на свою сторону. Относительно слдующаго случая, сдланы ужь окончательныя и самыя солидныя распоряженія еще прежде, чмъ герцогъ вступилъ въ адмиралтейство. Племянникъ какого-то великаго человка былъ адвокатомъ: канцлеръ долженъ былъ сдлать для него что-нибудь, въ твердомъ упованіи, что и великій человкъ сдлаетъ для него что-нибудь. Открылась вакансія — и племянникъ великаго человка получилъ корабль. Такимъ-образомъ, Годфри все сидлъ у моря и ждалъ благопріятной погоды, хотя въ его сторону постоянно дулъ попутный втеръ. Въ этомъ нетерпливомъ ожиданіи, онъ гостилъ у Элеоноры и сводилъ знакомства съ разными великими людьми.
И Годфри велъ себя такимъ образомъ, что не обнаруживалъ ни къ кому и тни благодарности за вс эти усилія, употребляемыя въ его пользу. Онъ полагалъ, что Элеонора исполняетъ не боле, какъ свою обязанность, если принимаетъ на себя трудъ заботиться о его интересахъ. Притомъ былъ онъ убжденъ, что, въ-отношеніи къ нему, поступаютъ до-сихъ-поръ въ высшей степени несправедливо. Онъ безъ церемоніи смялся надъ парламентомъ и зло критиковалъ его членовъ, даже въ присутствіи самого герцога. Онъ объявилъ, что если бы ему вновь необходимо было создавать себ карьеру, онъ никакъ бы не выбралъ этой неблагодарной профессіи, гд помыкаютъ вами, какъ пшкой, награждая между-тмъ людей неспособныхъ, которые, въ-добавокъ еще, ни разу не успли окунуться въ мор. На это герцогъ замтилъ съ добродушной улыбкой, что и самъ Годфри еще слишкомъ-молодъ сравнительно съ другими, и что, слдовательно, онъ можетъ подождать.
— Позвольте вамъ доложить, герцогъ, отвчалъ Годфри, диктаторскимъ тономъ: — что въ этомъ, если не ошибаюсь, состоитъ всегдашняя уловка адмиралтейства. Оно отстраняетъ отъ служебной дятельности людей достойныхъ, подъ предлогомъ ихъ молодости, и затмъ, черезъ нсколько лтъ, ихъ же начинаетъ отстранять подъ тмъ благовиднымъ предлогомъ, что они слишкомъ устарли для службы. Ребенокъ только не понимаетъ этой политики, слишкомъ-очевидной для мыслящаго человка.
Герцогъ Ланаркскій закусилъ губы. Леди Рэймондъ испустила глубокій вздохъ и сказала, что все это — увы!— слишкомъ-справедливо. Затмъ она крпко пожала руку своему сыну, какъ-будто былъ онъ истиннымъ мученикомъ своего долга.
Когда Маргарета осталась наедин съ братомъ, герцогъ замтилъ, что ея protg, нтъ сомннія, долженъ быть храбрый, превосходный морякъ, честный человкъ и добрйшій сынъ, но, при-всемъ-томъ, онъ — самый непріятный собесдникъ, и общество его наводитъ нестерпимую скуку. Маргарита вздохнула: ей пришло въ голову давно-высказанное мнніе бднаго Давида Стюарта, который, въ свою очередь, понять не могъ, какъ это человкъ съ неоспоримыми достоинствами Годфри Марсдена успваетъ сдлать себя несноснымъ для всхъ. И несносенъ онъ только потому, думала Маргарета, что не иметъ никакого снисхожденія къ ближнимъ.

ГЛАВА XXVI.
Продолженіе.

Но сэръ Стефенъ отнюдь не находилъ несноснымъ Годфри Марсдена: свояки пришлись по вкусу другъ-другу и между ними завязалась тснйшая дружба. Трудно объяснить основаніе этой дружбы, странной по многихъ отношеніяхъ, но то не подлежало сомннію, что сэръ Стефенъ любилъ въ Годфри упорную настойчивость, съ какой онъ, при каждомъ благопріятномъ случа, унижалъ Элеонору. Суровый лейтенантъ, должно замтить, не перемнилъ своего обхожденія съ сестрой, несмотря на ея бракъ и высокое положеніе въ свт.
Сэръ Стефенъ и Годфри Марсденъ любили разговаривать о прошедшихъ временахъ, какъ въ замк Пенрайнъ, такъ и повсюду, гд удавалось имъ встртиться. Такая бесда начиналась и оканчивалась всегда въ присутствіи Элеоноры, какъ-будто нарочно для ея назиданія. Они вдоволь потшались надъ Давидомъ Стюартомъ и выливали изъ своихъ сердецъ полные сосуды гнва, ярости и презрнія на погибшую его память. По одной изъ прихотливыхъ странностей человческаго сердца, Годфри былъ радъ, что живетъ въ дом Элеоноры, и въ то же время пользуется совершеннйшею независимостью отъ нея, какъ единственный закадычный другъ ея мужа. Съ другой стороны, онъ чувствовалъ нкоторую благодарность къ сэру Стефену за то, что мать его наслаждалась въ дом этого человка всею роскошью и удобствами аристократической жизни, хотя отъ всей души ненавидлъ онъ память человка, сдлавшаго такую зависимость неизбжно-необходимою. Что касается до леди Рэймондъ, она вполн была довольна своимъ положеніемъ и воображала, въ простот сердца, что она зависитъ только отъ собственной своей дочери, а это все-равно, что ничего. Леди Рэймондъ рдко видла сэра Стефена и не старалась развдать, что это за человкъ. Разъ только случилось ей видть, какъ сэръ Стефенъ пришелъ въ раздражительное состояніе духа, и это напугало ее до того, что печальная вдовица, испытавъ напередъ предварительный припадокъ истерики, пролежала въ постели нсколько дней. А впрочемъ, все обстояло благополучно, и Элеонора никогда не жаловалась матери на мужа. На этомъ основаніи, леди Реймондъ шепнула только Годфри по секрету, что: ‘сэръ Стефенъ — ужасный человкъ, если кто-нибудь его раздразнитъ, но во всхъ другихъ случаяхъ, онъ тише воды, ниже травы — примрный мужъ и, тлкъ-сказать, отецъ семейства’. Такая рекомендація не понравилась лейтенанту, и онъ отвчалъ суровымъ тономъ:
— Элеонора должна понимать, что первый долгъ ея — повиновеніе мужу. Пора ей опомниться посл своевольной двической жизни. Сэръ Стефенъ — не Давидъ Стюартъ.
Тутъ кстати подвернулась простенькая Эмма, которая, въ невинной простот сердечной, не преминула сообщить и свое носильное замчаніе такого рода:
— Конечно, сэръ Стефенъ великодушный и благородный человкъ, иначе бы онъ не женился на Элеонор, когда у ней не было ни шиллинга. Элеонора, какъ добрая жена, должна любить сэра Стефена и заботиться о немъ.
Причемъ мистриссъ Марсденъ устремила глупенькіе глазки на своего мужа, который, къ великому ея счастію, бросилъ на нее одобрительную улыбку.
Модный свтъ служилъ для Годфри олицетвореніемъ всего, что считалъ онъ достойнымъ всякаго презрнія, и жаркіе споры происходили между и имъ и Маргаретой, когда свтской леди надлежало защищать то, что Годфри называлъ ‘испорченнымъ кругомъ’, къ которому она принадлежала. Впрочемъ, ея оппозиція не въ такой степени раздражала Годфри, какъ нейтралитетъ Элеоноры. которая, посл нсколькихъ возраженій и доказательствъ, начинала обыкновенно хранить глубокое молчаніе, или, какъ неучтиво выразился сэръ Стефенъ, ‘впадала въ свою обыкновенную хандру’.
Это значило, что сэръ Стефенъ не былъ боле влюбленъ въ Элеонору. Впрочемъ, и самая любовь не помшала бы ему быть неучтивымъ въ-отношеніи къ своей жен: существуетъ особый разрядъ мужчинъ, воображающихъ, что они сдлали величайшую честь своимъ женамъ, вступивъ съ ними въ законный бракъ, и что это вступленіе разъ навсегда освободило ихъ отъ всякихъ комплиментовъ, приличныхъ однмъ только невстамъ. Выходитъ по этому разсчету, что они заплатили извстную премію, посл чего и могутъ жить на всей своей вол, нараспашку, son aise.
Былъ вечеръ. Герцогиня, леди Маргарета и леди Пенрайнъ вели одушевленный разговоръ. Гостей было довольно. Мистеръ Марсденъ, поговорившій ни съ кмъ, незнавшій никого, стоялъ среди комнаты и махалъ своей шляпой. Онъ не проронилъ ни одного слова изъ одушевленной бесды, которая вскор сдлалась предметомъ его критики, необузданной и злой.
Къ маленькому обществу присоединилась леди, миловидная и съ изщными манерами, хотя далеко не красавица собой. Съ дружескимъ участіемъ пожала она руку герцогини Ланаркской, размнялась комплиментами съ Маргаретой и затмъ, пройдя мимо мистриссъ Годфри, какъ-будто была она неподвижною и нмою куклою на оттоман, съ улыбкой протянула руку Элеонор и поспшила подойдти къ герцогу Ланаркскому, съ которымъ у ней немедленно завязался летучій свтскій разговора..
— Вообразите, сказала герцогиня Ланаркская:— леди Элиза находитъ, что вы никогда не будете для насъ полезны, Элеонора. Помните ли, какъ она старалась подружиться съ вами въ первые два сезона, когда вы прізжали въ Лондонъ?
— Очень-помню, отвчала Элеонора: — но почему выдумаете, что я остаюсь безполезною для васъ? Чего ожидаютъ отъ меня?
— Вотъ прекрасный вопросъ, достойный шотландской леди! сказала Маргарета улыбаясь.— Герцогини хочетъ сказать, что, при своей несомннной красот и умньи принимать гостей, вы, однакожь, нисколько незнакомы съ великимъ искусствомъ, которое у насъ попросту называется savoir faire.
— Чего же она хочетъ отъ меня?
— Какъ чего? Того же, чего она добивается отъ всхъ насъ. У герцогини, видите ли, всегда въ ходу какая-нибудь маленькая интрига: тому надобно оказать протекцію, другаго спровадить куда-нибудь подальше отъ политическаго міра, третьему дать приличный урокъ, и такъ дале. Во всхъ этихъ случаяхъ вы могли бы какъ-нельзя-больше содйствовать планамъ ея свтлости.
— Какъ! Не-уже-ли герцогиня желаетъ, чтобъ я вступала въ сношенія съ политическими людьми? съ министрами? Вы шутите, Маргарета.
— Вовсе нтъ. Министры такіе же люди, какъ вс мы, гршный народъ, и притомъ люди, которымъ пріятно на нсколько времени забываться въ изящномъ обществ посл своихъ головоломныхъ трудовъ. Случалось ли вамъ видть, какъ эти сановитые джентльмены ведутъ себя въ Гринич, на публичныхъ обдахъ?
— Нгь, отвчала наивно Элеонора.
— Конечно нтъ, потому-что намъ съ вами не бывать на публичныхъ обдахъ, но я знаю и скажу вамъ, что эти господа ведутъ себя тамъ очень-свободно. Да что до этого? Вы умны, Элеонора, краснорчивы и совершенно-способны вести убдительный разговоръ съ кмъ бы то ни было: вамъ это очень-хорошо извстно. Такъ вотъ видите ли: леди Элиза всю свою жизнь ведетъ и продолжаетъ вести среди хорошихъ знакомыхъ, которыхъ она выбираетъ съ крайнею осторожностью. У нея нтъ друзей въ томъ невинномъ смысл, какъ вы понимаете это слово, зато есть у нея избранный кругъ, и вс члены этого круга, такъ или иначе, должны содйствовать ея интересамъ. Коли кто, сверхъ чаянія, оказывается безполезнымъ, или падаетъ въ мнніи свта, тотъ теряетъ всякое значеніе и въ глазахъ леди Элизы. Въ такихъ случаяхъ, побдительная улыбка леди Элизы и ея accueuil gracieux исчезаютъ въ одно мгновеніе ока и переходятъ въ наивное выраженіе совершеннйшаго отчужденія, такъ, что членъ ея общества неминуемо догадывается, что ему дали чистйшую отставку.
— Такъ вотъ онъ, вашъ большой свтъ! сказалъ Годфри Марсденъ презрительнымъ тономъ, когда леди Маргарета дошла до заключительнаго пункта своей рчи.
— Что жь вы на меня сердитесь, мистеръ Марсденъ? отвчала она съ легкимъ оттнкомъ иронической улыбки: — не я создала свтъ, не мн и пересоздавать его. Такимъ я нашла свтъ при первомъ вступленіи въ жизнь, и такимъ, вроятно, онъ останется при моемъ выход изъ міра.
— Это уполномочиваетъ васъ презирать всхъ этихъ особъ, среди которыхъ вы живете, замтилъ суровый морякъ.
— Нтъ, это могло только научить меня не основывать прочныхъ плановъ на случайныхъ знакомствахъ и искать счастья только въ домашнемъ кругу, среди истинныхъ друзей. Мелкихъ неудовольствій и огорченій жизни легко избгнуть, если мы сосредоточимся въ своихъ естественныхъ границахъ. Восемь или десять родственниковъ, съ которыми мы связаны тснйшими узами, разв не могутъ вполн удовлетворять всмъ движеніямъ нашего сердца? Этимъ бы и слдовало ограничить наши нравственныя потребности, но, на бду, мы хотимъ и даже требуемъ, чтобъ вс постороннія особы цнили насъ въ одинаковой степени, любили, уважали, стояли за насъ горой. Какъ-будто это возможно?
— Все же эти особы не должны покидать насъ въ ршительныя минуты жизни, возразилъ морякъ.— Если мы, по мннію свта, провинились въ чемъ-нибудь, ихъ обязанность — выслушать наше оправданіе.
— Оправданіе — легко сказать! воскликнула Маргарета.— Милостивый государь, вы не можете, вы неспособны представить это оправданіе. Нельзя же вамъ идти поочереди ко всмъ знакомымъ и говоритъ каждому изъ нихъ: — ‘вы слышали, вамъ разсказывали, что я скряга, глупецъ и человкъ безнравственный прошу васъ перемнить это мнніе обо мн, будьте уврены, что я великодушенъ, добръ, щедръ, уменъ и веду примрную нравственную жизнь’.— Да если бы вамъ и можно было это сдлать, вы должны понять, что свтъ приметъ васъ хладнокровію, вы надодите своимъ знакомымъ, и они станутъ звать, выслушивая ваши краснорчивыя доказательства. Какая кому нужда — справедливо обвиняютъ васъ, или нтъ! Поврьте, что никто не обязанъ заботиться объ этомъ. Но родственники и друзья ваши — совсмъ другая статья: они принимаютъ въ васъ искреннее участіе. Вы должны, вы можете оправдаться передъ ними. Тсный кровный кружокъ, образовавшійся вокругъ васъ по вол судьбы и обстоятельствъ, долженъ быть дороже для васъ всхъ этихъ враговъ, явныхъ и тайныхъ, и всхъ равнодушныхъ зрителей на поприщ житейскаго базара. Какую въ-самомъ-дл важность для разсудительнаго человка можетъ заключать въ себ мнніе толпы и праздныхъ людей, съ которыми мы едва знакомы? И, однакожъ, есть люди — я по-крайней-мр видала такихъ людей — которые больше оскорбляются равнодушіемъ толпы, чмъ непріязнью искреннихъ друзей и родственниковъ.
— Это очень-естественно, замтилъ Годфри Марсденъ.— Никому непріятно встрчать повсюду равнодушіе, и видть, что вс насъ оставляютъ.
— Самолюбіе должно страдать отъ этого равнодушія, что правда, то правда, сказала Маргарета: — но разв человкъ, истинно-унажающій себя и вполн правый передъ судомъ собственной совсти, не долженъ стоять выше всхъ этихъ мелкихъ разсчсговъ самолюбія? Если никакая общественная лесть не внушитъ негодяю высокаго мннія о своей собственной личности, то тмъ мене общественное пренебреженіе способно отнять у насъ уваженіе къ-самимъ-себ. Да и какая бда, если свтъ васъ избгаетъ? Васъ не приглашаютъ на обдъ, на вечеръ, на балъ — разв тутъ великая потеря? Думаете ли вы, что тотъ, кого пригласили, станетъ смотрть на васъ съ соболзнованіемъ, и скажетъ: ‘мн жаль васъ, несчастный! Вотъ я отправляюсь на такой-то и такой-то вечеръ, а вы нтъ!’ Не скоре ли этотъ счастливый смертный будетъ оплакивать свою собственную плачевную судьбу, требующую его неизбжнаго присутствія тамъ-то и тамъ-то? Всего вроятне, онъ позавидуетъ вашему домашнему комфорту и скажеть вамъ: ‘мн надобно хать туда-то и туда-то — какая непріятная, жалкая необходимость! А миновать никакъ-нельзя. Надобно показаться по-крайней-мр на полчаса. Я ужь и безъ того проманкировалъ дв середы или пятницы сряду!’ — Разв однажды изъ двнадцати разъ вы искренно пожалете, что васъ не пригласили, потому-что было бы вамъ пріятно увидться съ кмъ-нибудь, или посмотрть на что-нибудь, притомъ могло случиться, что не пригласилъ васъ человкъ, котораго вы привыкли уважать, какъ достойнйшаго изъ представителей извстнаго круга, зато въ остальные одиннадцать разъ вы были бы неизбжно жертвою скуки и досады. Не въ тысячу ли разъ намъ пріятне сидть дома за книгой, за письменнымъ столомъ, или въ кругу двухъ-трехъ искреннихъ пріятелей, интересующихся каждымъ вашимъ словомъ, чмъ въ душной комнат, гд вчно говорятъ одно-и-то же, гд какой-нибудь знатный лордъ смотритъ на насъ съ высоты своего величія, и гд, наконецъ, свтская леди, по выраженію ‘Векфильдскаго Священника’, длаетъ вамъ ‘изуродованный реверансъ’.
— Вы сами свтская леди, Маргарита, сказалъ Годфри Марсденъ:— и вы привыкли защищать все, что у васъ тамъ длается въ этомъ извращенномъ кругу, вроятно, вы не можете судить, по собственному опыту, что значитъ быть въ пренебреженіи у своихъ близкихъ знакомыхъ.
— Вс кружки боле или мене равны, отвчала Маргарета, улыбаясь.— Когда я была еще слишкомъ-молода, мн дали превосходнйшій урокъ противъ моей свтской знатности, какъ вы часто выражаетесь, мистеръ Марсденъ.
— Интересно бы знать, что это за урокъ.
— Сей-часъ я удовлетворю вашему любопытству. Мистеръ Фордайсъ, покойный мужъ мой, изъявилъ однажды желаніе, чтобъ я отправилась на балъ въ домъ одного шотландскаго врача. Я заупрямилась, подъ предлогомъ, что то не былъ ‘мой кругъ’, но таково было непремнное желаніе мистера Фордайса — и я похала. Само-собою-разумется, что я никого тамъ не знала и ни съ кмъ не хотла познакомиться. И вотъ я сидла одиноко, посматривая съ высоты своего свтскаго величія на низшій кругъ, который я удостоила своимъ присутствіемъ. Между-тмъ двое молодыхъ мужчинъ проходили по комнат.
‘— Ахъ, какое прекрасное лицо! сказалъ одинъ изъ нихъ.— Кто эта красавица? Я бы желалъ быть представленнымъ ей и попросить ее на танецъ.
‘— Нтъ, нтъ, Круксъ, не длай этого! съ живостью замтилъ его товарищъ.— Она должна просидть тутъ одна весь вечеръ. Это, видишь ты, мадамъ Недотрога, которая никого знать не хочетъ, и девизъ ея — ‘Noli me tangere’.
— Я засмялась и потомъ сдлала то, чего требовало благоразуміе. Посл нкотораго размышленія, я увидла и поняла, что вс эти люди, въ сущности дла, нисколько не смшне меня. Впослдствіи, когда мн приходила охота разъигрывать изъ себя знатную даму, я всегда вспоминала мистера Брукса съ его добрымъ пріятелемъ, изъ-чего вы и можете заключить, что урокъ ихъ не пропалъ даромъ.
— Но вы могли бы, Маргарета, обойдтись и безъ этого урока, замтила леди Пенрайнъ.— Снисходительность въ вашей натур, и естественная доброта сердца внушаетъ вамъ, при каждомъ случа, приличный образъ дйствованія. Вы всегда снисходительны я великодушны, Маргарета.
— Снисходительны къ кому? сказалъ герцогъ Ланаркскій, который въ это время оставилъ леди Элизу и спшилъ присоединиться къ групп, гд былъ Годфри Марсденъ.— Разв женщины снисходительны одна къ другой?
— Да, мы снисходительны, какъ видите, отвчала леди Мартарета съ веселой улыбкой.
— Вы собственно — исключеніе изъ общаго правила, замтилъ мистеръ Марсденъ.— А впрочемъ, безчеловчіе женщинъ въ-отношеніи одна къ другой всему свту извстно.
— Что жь такое называется безчеловчіемъ женщинъ? сказала Маргарита.— Разв то, что мы не умемъ поддерживать другъ-друга въ трудныхъ обстоятельствахъ жизни, но это всего чаще происходитъ отъ женской трусости, чмъ отъ нашей жестокости.
— Нтъ, полно, Маргарета, Годфри правъ на этотъ разъ, сказалъ герцогъ.— Ничто меня столько не изумляетъ, какъ жестокость, съ какою женщины обращаются между собою. Могу уврить, что мн часто становилось страшно, когда я слышалъ ихъ злоязычные пересуды насчетъ своихъ сестеръ. Я удивлялся, какимъ-образомъ эти нжныя и счастливыя созданія, обставленныя всею роскошью жизни подъ домашнимъ кровомъ, могутъ судить съ ужаснйшимъ безчеловчіемъ о другихъ женщинахъ, которыя, быть-можетъ, утопаютъ въ слезахъ, у которыхъ нтъ ни дома, ни матери, ни любимаго дитяти.
— Да и то сказать, женское снисхожденіе всегда, боле или мене, служитъ олицетвореніемъ ужаснйшей глупости, такъ-что иной разъ всхъ женщинъ безъ исключенія хочется назвать идіотками, подхватилъ обрадованный Годфри Марсденъ.— Он ласкаютъ и лелютъ какого-нибудь негодяя, сумазбродствуютъ по немъ, плачутъ и тоскуютъ, когда обнаруживается его плутовство, между-тмъ, какъ общимъ хоромъ возстаютъ противъ несчастной, подверженной незаслуженнымъ ударамъ судьбы. На этотъ счетъ, он всегда въ общемъ заговор.
— У женщинъ никогда не бываетъ заговоровъ, сказала леди Маргарета.— Он служатъ только видимымъ олицетвореніемъ того политическаго ‘ирландизма’, который называется вооруженнымъ нейтралитетомъ. Если сестра ихъ поставила себя въ невыгодныя отношенія къ свту, женщины готовы вс напасть на нее, какъ на обреченную жертву, или, пожалуй, он станутъ защищать ее общимъ хоромъ, но случай, одинъ случай всегда ршаетъ то или другое.
— Случай и своскорыстные разсчеты, дополнилъ Годфри.— Много толкуютъ объ англійской нравственности, и это преимущественно любимый конекъ нашихъ женщинъ, которыя, однакожъ, всего мене понимаютъ, что такое нравственность въ строгомъ смысл слова.
— Съ этимъ я опять вполн согласенъ, замтилъ герцогъ Ланаркскій, къ великой радости Годфри Марсдена: — но, по моему мннію — если Маргарета позволитъ мн высказать это мнніе — главнйшій недостатокъ, свойственный вообще всмъ женщинамъ, состоитъ въ томъ, что он лишены чувства справедливости, и это исключительно объясняется слабостью разсудка, удленнаго женщинамъ природой. Еслибъ понадобились доказательства, подтверждающія низшую степень женскаго разсудка, я бы отъискалъ ихъ въ обхожденіи женщинъ между собою. Он вс, и притомъ всегда, несправедливы. Что и толковать? Женщины очень-добры — кто этого не знаетъ? Вы можете разсчитывать на ихъ нжность, сочувствіе, состраданіе, восторженность, самопожертвованіе, но ужь никакъ не ожидайте отъ нихъ строгой справедливости: эта добродтель — исключительная принадлежность мужчинъ. Женщина не можетъ и не сметъ быть справедливою: идея безусловной правды выше ея пониманія. Если она защищаетъ какое-нибудь дло, такъ единственно потому, что ей жаль того-то и того-то. Я иной разъ ей очень-жаль, но все же ни за что въ мір она не согласится защищать, какъ жалетъ. Бываетъ и то, какъ утверждаетъ мистеръ Марсденъ, что въ женскихъ головахъ вовсе перепутываются понятія о добр и зл, такъ-что, на этомъ основаніи, какой-нибудь негодяи пользуется въ ихъ глазахъ репутаціею героя или невинной жертвы. Изъ этого недостатка, какъ я полагаю, не изъяты даже лучшія изъ женщинъ. Самое яркое, разительное подтвержденіе этой истины и видлъ въ одной женщин, которая въ ту пору, какъ я познакомился съ нею, сочиняла исторію. Способны ли вы, думалъ я, уловить истинный смыслъ историческаго факта, вы, которыя не можете даже судить о фактахъ своего собственнаго времени? И послдствія показали, что я былъ правъ. Когда книга вышла, свтъ увидлъ женственное издліе въ полномъ смысл слова. Книга оказалась интересною и живописною, какъ повствованіе, удивительною, какъ нравственный разсказъ, но нестоющею ни малйшаго вниманія въ смысл историческаго труда. И все это произошло отъ недостатка силы убжденія, отъ крайней неспособности судить, сравнивать, сличать и воздавать каждому по его дламъ. Мужчина, конечно, написалъ бы исторію, но подъ перомъ женщины вышла назидательная сказка для дтей.
— Спасибо, Ланаркъ! сказала герцогиня нсколько-обиженнымъ тономъ: — отъ васъ я всего мене ожидала, что вы станете унижать нашъ полъ, вы, который съ такою настойчивостью длаете комплименты всмъ намъ, слабымъ и глупымъ существамъ. Можете быть уврены, что Маргарета и я крайне изумляемся мнніямъ, которыя вамъ угодно было высказать въ этотъ вечеръ.
— Можете быть уврены и вы, что мое ныншнее мнніе было всегдашнимъ моимъ мнніемъ, отвчалъ герцогъ ласковымъ тономъ: — но я бы, по всей вроятности, не высказалъ его, еслибъ не былъ проникнутъ отраднымъ убжденіемъ, что любимыя мною особы — моя жена и сестра — никогда не позволяютъ себ той горечи и досады, которыя ненавистны для всхъ мужчинъ. Есть три рода терпимости: терпимость нжности — и нтъ сомннія, что эта добродтель всмъ вамъ свойственна въ высочайшей степени, терпимость безпечности, которой мн бы не хотлось видть ни въ комъ изъ васъ, и наконецъ, терпимость правосудія, которая, какъ я думаю вмст съ Маргаретою, всего боле можетъ приближать насъ къ ангельскимъ натурамъ.— Однакожь, пора спать. Спокойной вамъ ночи, mesdames.
И вечеръ кончился, къ великому неудовольствію мистера Годфри Марсдена, который, несмотря на поздній часъ, имлъ твердое намреніе доказать фактически и раціонально, что чистйшее, абсолютное правосудіе никакъ не можетъ быть совмстимо съ терпимостью. Онъ былъ до того проникнутъ этой мыслью, что даже попытался развить ее къ назиданію Эммы, когда они возвращались домой, но, къ-несчастью, простенькая Эмма призналась съ дтскою откровенностью, что ее ужасно одолвалъ сонъ впродолженіе послдней части вечерней бесды. Да ужь, если сказать всю правду, она-таки и вздремнула немножко въ уголку на мягкомъ оттоман, но только, должно-быть, никто не замтилъ этого, потому-что — разсуждала Эмма — спать было бы нехорошо, неучтиво, какъ-скоро вокругъ тебя идетъ рчь объ интересныхъ предметахъ. Ну, а ничего. Дло понятное, что мы должны быть добры другъ къ другу и благодарны, потому-что неблагодарность — великій порокъ. И ужь, конечно, мы должны быть снисходительны, потому-что…
Но на этомъ мст Годфри круто прервалъ свою супругу и, непроствишись съ нею, удалился въ свою собственную спальню, захлопнувъ напередъ дверь этой комнаты съ выраженіемъ величайшаго нетерпнія. Раздваясь и ложась въ постель, онъ думалъ, скоро ли наконецъ дадутъ ему корабль и онъ промняетъ эту скучную жизнь на привольное раздолье въ широкомъ мор.

ГЛАВА XXVII.
Событія.

Наконецъ, лондонское адмиралтейство, ‘въ уваженіе отличныхъ заслугъ и талантовъ лейтенанта Марсдена’, даровало ему фрегатъ, снабженный всми необходимыми принадлежностями для продолжительныхъ путешествій. Годфри былъ очень-радъ, и никто не чувствовалъ ни малйшей грусти, кром мистриссъ Эммы. Одно небо могло измрить и опредлить всю обширность любви къ этому суровому и строптивому джентльмену, врагу всякаго снисхожденія и терпимости къ ближнимъ. Эмма никогда не говорила о своей любви, потому-что не владла даромъ краснорчія, и была отъ природы застнчива и робка. Разъ только, въ откровенномъ разговор съ герцогиней Ланаркской, интересовавшейся всякими подробностями относительно сердечныхъ ощущеній, мистриссъ Марсденъ призналась, посл нкотораго колебанія, что Годфри, по ея мннію, великій человкъ и совершеннйшій изъ смертныхъ, какой только когда-либо могъ существовать на бломъ свт. И хотя герцогиня немного призадумалась надъ настоящимъ значеніемъ этой фразы, не оставалось, однакожь, ни малйшаго сомннія, что подлинный смыслъ ея былъ именно тотъ, что лейтенантъ Марсденъ въ глазахъ своей простенькой супруги возносился на неизмримую высоту, отстранявшую всякую возможность сравненія его съ другими смертными, боле или мене слабыми. Такое мнніе образовалось въ голов Эммы подъ непосредственнымъ вліяніемъ самого Годфри, и, стало-быть, дло ршоное — онъ былъ вполн-доволенъ своей супругой.
И какъ же иначе? Годфри былъ бы величайшимъ изъ злодевъ, если бы не былъ доволенъ своей женой. Смиренно и добросовстно мистриссъ Эмма исполняла свой долгъ въ томъ состояніи жизни, въ которое была поставлена, и легко станется, что она врне и безопасне достигла своего истиннаго назначенія чмъ многія ‘блистательныя натуры’, щедро-снабженныя талантами сердца и ума. Она воспитывала дтей съ такою же тщательностью, какъ Элеонора, и хотя не было у нея такихъ миловидныхъ мальчиковъ, какъ Фредерикъ, или умныхъ, какъ Клефанъ, все же это были добрыя и послушныя дти. Даже послдній новый мальчикъ (всхъ было четверо) зналъ наизусть, что ему должно длать и чего не длать, этимъ былъ онъ одолженъ благочестивымъ гимнамъ доктора Уaтсa, которые Эмма всегда носила въ своемъ карман. Для нея, какъ и для многихъ другихъ матерей-Англичанокъ, докторъ Уатсъ — да благословитъ Богъ память его!— служилъ единственнымъ руководителемъ при воспитаніи дтей.
Съ приближеніемъ отъзда Годфри, Эмма должна была выдержать трудную борьбу съ движеніями своего собственнаго сердца. Ей хотлось погрустить и поплакать, но она знала, что грусть и слёзы раздражатъ ея суроваго супруга, и притомъ ей растолковали, что продолжительныя отсутствія были неизбжнымъ удломъ всякаго моряка. Поэтому мистриссъ Эмма плакала тайн и грустила втихомолку. Да и кто бы не грустилъ на мст мистриссъ Эммы? Согласитесь, что слишкомъ-тяжело переносить разлуки этого рода, когда, сверхъ-того, передъ нами разстилается безконечная перспектива унылой жизни въ печальномъ одиночеств, съ безпомощными дтьми, съ весьма скудными средствами къ существованію, безъ мужа и отца, который ежеминутно можетъ погибнуть въ волнахъ океана!.. Чего жь вы хотите? Да благословитъ Господь Богъ всхъ этихъ добрыхъ женъ морскихъ офицеровъ! Пусть т, кого ждутъ он денно и нощно, возвращаются, посл трудныхъ подвиговъ, въ счастіи и благоденствіи подъ домашній кровъ, и да встрчаютъ ихъ искренно и радушно, такія же врныя спутницы въ житейскомъ мор, какъ добрая мистриссъ Марсденъ!
Элеонора готова была отъ всего сердца облегчить тоскливое одиночество своей невстки, водворивъ ее подъ своею собственною кровлей впродолженіе отсутствія Годфри, но такое распоряженіе не согласовалось съ видами суроваго моряка. Онъ не терплъ одолженій отъ кого бы то ни было и хотлъ быть независимымъ во всхъ возможныхъ отношеніяхъ. Было ршено, что его жена останется въ своей собственной маленькой хижин и сама станетъ завдывать своимъ скромнымъ хозяйствомъ.
Предъ отплытіемъ корабля случились два происшествія, опечалившія, въ различной степени, всхъ этихъ особъ. Леди Рэймондъ скончалась, а леди Маргарета Фордайсъ была отозвана въ Италію престарлой герцогиней Ланаркской. Леди Рэймондъ скончалась въ мир и душевномъ спокойствіи, радуясь за судьбу Элеоноры, пристроенной, какъ ей казалось, наилучшимъ образомъ, радовалась она и за участь маленькихъ внучатъ, служившихъ, какъ она надялась, несомнннымъ залогомъ счастья для грядущихъ лтъ.
Старушка Кристисонъ прислала леди Рэймондъ тщательно-составленный рецептъ относительно приготовленія желе изъ исландскаго моха, и леди Рэймондъ пользовалась рецептомъ съ твердымъ упованіемъ на его несомннную дйствительность. За нсколько дней до кончины, она ничего не хотла принимать, кром небольшой порціи моха мистрисъ Кристисонъ, и просила Элеонору увдомить мистриссъ Кристисонъ, что наставленія ея, изображенныя въ рецепт, соблюдены были въ строжайшей точности.
Этотъ исландскій мохъ послужилъ дальнйшимъ звеномъ соединенія между Элеонорой и доброй старушкой, которая, съ своей стороны, употребила всевозможныя старанія, чтобы принести посильную пользу ея матери. Благодаря усердію этой Шотландки, леди Рэймондъ перешла изъ этого міра, неиспытавъ по-крайней-мр того, что значитъ быть покинутой своими друзьями въ годину скорби и немощей тлесныхъ.
Душевная скорбь Годфри по кончин матери достигла до самыхъ высшихъ размровъ. Когда шлюпка, пріхавшая перевезти его на новый корабль, отчалила отъ берега, онъ оглянулся назадъ съ тоскливой мыслью, что уже некому будетъ встртить его съ любящими отверзтыми объятіями на возвратномъ пути домой. Затмъ, мистеръ Марсденъ скрестилъ могучія руки на своей груди, и матросы мигомъ сообразили, что еще никогда не приходилось имъ видть такого суроваго и угрюмаго командира. И однако жь, въ эту минуту боле, чмъ когда-либо, Годфри чувствовалъ сильнйшую наклонность къ слезамъ, наклонность, которую могъ онъ преодолть только силою своей желзной іюли. Годфри дйствительно любилъ свою мать съ пламенною нжностью. Онъ оплакивалъ ее долго съ тоскливымъ и сокрушеннымъ сердцемъ.
Элеонора думала, въ простот сердца, что деньги, переведенныя ея полубратомъ на имя покойной матери, должны теперь, по естественному ходу вещей, перейдти во владніе мистриссъ Эммы, и она намекнула объ этомъ сэру Стефену, который, однакожъ, принявъ гнвный видъ, наотрзъ отказался выполнить эту черту маленькаго великодушія. Сэръ Стефенъ имлъ свой образъ мыслей на этотъ счетъ. Онъ сказалъ, что Годфри, безсомннія, поступилъ въ этомъ дл разсудительно и честно. Сэръ Джонъ Рэймондъ, нтъ сомннія, пропустилъ бы въ своемъ завщаніи пасынка, если бы могъ предвидть, что современемъ собственная дочь его останется безъ гроша, и слдовательно — нечего объ этомъ распространяться: деньги леди Рэймондъ поступаютъ законнымъ образомъ въ приданое Элеоноры.
Элеонора вздохнула. Вдь они были богаты! Эта сумма ничего не могла прибавить къ ихъ домашнему комфорту, между-тмъ, какъ Эмма была бы счастлива съ своими дтьми. Такъ думала леди Пенрайнъ, но не въ ея вол было ршить этотъ вопросъ по своему благоусмотрнію.
Траурный годъ по кончин леди Рэймондъ Элеонора провела исключительно въ замк Пенрайнъ и Гленкаррик. Дти служили для нея единственнымъ утшеніемъ и отрадой. Здоровье маленькаго Клефана видимо начало поправляться съ удивительною быстротою. Онъ повеселлъ, сдлался развязне, сильне, и цвтущій Фредерикъ былъ ужь не единственнымъ спутникомъ и собесдникомъ сэра Стефена.
Вс благословляли и обожали молодую леди Пенрайнъ въ ея шотландскомъ уединеніи. Многіе планы относительно бдныхъ, начертанные первоначально въ Аспендэйл, были теперь повторены и повозможности приведены въ исполненіе на горныхъ шотландскихъ вершинахъ. Ея школы, заведенныя на прочномъ основаніи задолго прежде, чмъ просвщенная филантропія начала интересоваться подобными предметами, были потомъ скопированы во многихъ мстахъ и повторены въ обширнйшихъ размрахъ. Скромные примры частныхъ лицъ составляютъ нердко петли, къ которымъ впослдствіи прицпляются великія двери преобразованія и современныхъ успховъ цивилизаціи. Многія попытки, соединенныя съ тяжкою борьбою, длаются гд-нибудь въ глуши, въ захолустьи, оставаясь въ неизвстности до той поры, пока выступаетъ на сцену міра своего рода великій человкъ, который, если позволительно такъ выразиться, привязываетъ блистательную хоругвь къ благому длу, и оно быстро расходится по всей вселенной, прославляя имя великаго человка. У Элеоноры были свои клубы, свои школы, свои вспомогательныя кассы, свои маленькія преміи за искусство прясть и ткать, свои пріюты, въ которыхъ бдныя двицы, желавшія выйдти замужъ, заране знакомились со всми хлопотами по хозяйству: стряпали, чистили, шили, ткали, учились читать, писать, считать. Настойчиво и заботливо трудилась леди Пенрайнъ въ своемъ скромномъ уединеніи, неразсчитывая ни на какую извстность или суетную награду. Спустя нсколько лтъ, явились джентльмены, которые завели то же самое въ блистательнйшихъ размрахъ. Они говорили очень-глухо, что имъ кажется, будто они припоминаютъ, что видли попытку въ этомъ род гд-то тамъ, далеко, въ Шотландіи, въ имніи сэра Стефена Пенрайна, но то была лишь попытка, слабая, весьма-неудовлетворительная, непредставллишая ничего общаго съ ихъ великолпнымъ предпріятіемъ, на которое теперь обращены глаза всего міра.
Интересуясь боле или мене всмъ, что относилось къ замку, леди Пенрайнъ употребляла сначала величайшія усилія въ пользу прекрасной молодой валлійской женщины, исправлявшей должность привратницы, но жизнь и разнообразные опыты жизни произвели на этотъ счетъ великую перемну въ чувствованіяхъ Элеоноры. Бриджетъ Оуэнъ постоянно отвчала мрачнымъ и угрюмымъ молчаніемъ на вс попытки сблизиться съ нею и заставить ее разговориться о своихъ несчастіяхъ. Завидвъ изъ окна приближеніе Элеоноры, она быстро отворачивала свои прекрасные глаза и притворялась, будто занимается своей работой. Сынъ ея, между-тмъ, выбгалъ съ ключомъ къ воротамъ, отворялъ ихъ и спшилъ такимъ-образомъ выпроводить леди Пенрайнъ. Такъ было сначала, въ первые мсяцы по прибытіи Элеоноры въ имніе мужа. Затмъ послдовала перемна. Бриджетъ Оуэнъ повеселла, и въ манерахъ ея начала проглядывать какая-то странная дерзость. Она стояла на солнц, подвязавъ краснымъ платкомъ свои черные лоснящіеся волосы, и въ этомъ положеніи Бриджетъ Оуэнъ наблюдала садовника, которому приказано было развести садъ подл ложи и насадить разныхъ цвтовъ передъ окнами привратницы. По-временамъ она сиживала на крыльц, между-тмъ, какъ старуха исправляла за нее вс хлопоты по хозяйству. Мальчикъ уже не выносилъ ключа Элеонор: старуха исправляла и эту должность, или, за отсутствіемъ ея, ворота отворялъ садовникъ.
Гуляя однажды ввечеру посл вторичнаго своего возвращенія изъ Лондона, Элеонора увидла Бриджетъ Оуэнъ съ младенцемъ на рукахъ. Бриджетъ была, по словамъ сэра Стефена, жена одного изъ его мызниковъ, сосланнаго на поселеніе за кражу скота, чтобъ избавить ее отъ несправедливыхъ укоровъ, онъ приказалъ привезти ее изъ Валлиса, гд у него были обширныя владнія. Элеонора остановилась и подозвала Санди, который, подъ надзоромъ садовника, обдлывалъ колья для палисада.
— Санди, сказала Элеонора: — чей это ребенокъ у Бриджетъ? Разв въ деревн захворалъ кто-нибудь?
— Какъ захворалъ? Зачмъ захворалъ? проговорилъ Санди, запинаясь.— Извините, сударыня, я не возьму въ-толкъ.
— Я хочу сказать, не больная ли какая-нибудь мать поручила навремя свое дитя Бриджетъ Оуэнъ?
Санди остановился и началъ задумчиво вколачивать колъ. Затмъ, посл короткой паузы, онъ отвчалъ:
— Нтъ, миледи, въ деревн вс здоровы.
— Чей же это ребенокъ?
— А прахъ его вдаетъ! отвчалъ онъ, неподнимая глазъ.— То-есть, видите ли, сударыня, я полarаю, что это, должно быть, ея собственный ребенокъ.
Собственный ребенокъ у жены негодяя, сосланнаго въ ссылку за океанъ! Элеонора вспыхнула, прошлась нсколько шаговъ и потомъ воротилась назадъ.
Она подходила по маленькой тропинк къ лож. Вроятно, ея не ожидали, потому-что Бриджетъ Оуэнъ, сидвшая на крыльц, быстро встала съ младенцемъ на рукахъ, и продолжала стоять. Она ужь давно перестала кланяться Элеонор. Сердце невинной молодой матери и супруги забилось сильно, когда она встртилась съ наглымъ и безстыднымъ взоромъ этой женщины.
— Чей это у тебя ребенокъ, Бриджетъ спросила леди Пенрайнъ.
Послдовала кратковременная пауза. Глаза Элеоноры, остановившіеся на младенц, устремились на лицо Бриджетъ Оуэнъ. Отвтъ этой женщины и взоръ, которымъ сопровождался отвтъ, были такого рода, что Элеонора не могла позабыть ихъ во всю свою жизнь.
— Мой! сказалъ рзкій и пронзительный голосъ.
‘Ну! спрашивай меня дальше, если смешь!’ Это ясне всякихъ словъ выговорилъ дерзкій взоръ Бриджетъ Оуэнъ.
Мой. Чего жь еще больше? Бриджетъ Оуэнъ не запиралась. Она страстно поцаловала ребенка, еще разъ окинула гордымъ взглядомъ Элеонору и величественно пошла въ свою отлично-меблированную хижину. Двери она не затворила. Зачмъ? Бриджетъ Оуэнъ знала, что она поставила преграду между нею и блдною отуманенною леди покрпче мди и желза. Нечего было бояться, что за ней войдутъ.
Съ минуту Элеонора простояла безъ языка, какъ-будто пригвожденная къ мсту. Она смотрла впередъ и не видла ничего. Затмъ ей показалось, что старшій сынъ Бриджетъ Оуэнъ, прехорошенькій мальчикъ съ выразительной цыганской физіономіей, прокрался къ дверямъ и наблюдалъ ее исподтишка. Плутовской взглядъ его и улыбка, быть-можетъ, впервые привели на память Элеонор, что цыганенокъ очень-похожъ на маленькаго Фредерика.
Она обернулась и быстро пошла по тропинк. Ея легкое платье, развваясь по воздуху, зацпилось за изгородь, надъ которой работали Санди и садовникъ. Спина ея обращена была къ этимъ работникамъ, но, обернувшись назадъ, чтобъ высвободить пололъ платья, Элеонора вдругъ сосредоточила свое вниманіе на лицахъ этихъ людей. Они не работали больше, а наблюдали ее пристально, усердно, съ тою прозорливостью, какая вообще свойственна людямъ этого разряда. За неумніемъ читать книги, они нею жизнь свою читаютъ взоры своихъ господъ и угадываютъ ихъ значеніе съ удивительнымъ тактомъ. На этотъ разъ, физіономія садовника обличала только лукавую смышленость, но лицо бднаго старика, Санди, было гораздо-краснорчиве. Когда онъ подбжалъ на помощь къ своей госпож, его уваженіе къ ней тщетно боролось съ чувствомъ крайняго состраданія. Въ порядк вещей: Санди состоялъ на служб еще у отца леди Пенрайнъ, былъ онъ камердинеромъ Дафида Стюарта, онъ помнилъ Элеонору еще маленькой двочкой, и какъ же вы ходите, чтобъ мистеръ Санди не выразилъ своего состраданія?
— Ахъ, миледи, мы все знаемъ! проговорилъ отуманенный Санди.
Но госпожа замка отворотила свой взоръ отъ нескромнаго слуги, занимавшагося окончательной отдлкой сада при швейцарской лож. И должно замтить, что это былъ восхитительный садикъ съ рдкими деревьями и цвтами, съ превосходной бесдкой подъ снью вковыхъ сосенъ, съ удивительными скамейками самой затйливой работы. Элеонора невольно обратила глаза на открытое окно, у котораго сидла Бриджетъ Оуэнъ, убаюкивая малютку на своей груди. У наружной стороны этого окна, облокотившись на него, стоялъ старшій сынъ Бриджетъ. Золотой закатъ солнца озарялъ эту группу. Элеонора вспомнила, какъ, почти въ такой же поз, она видла этого хорошенькаго мальчика въ первый вечерь при възд въ ворота своего новаго дома. Бриджетъ Оуэнъ плакала тогда, и Элеонора жалла ее отъ всей души.
Къ числу величайшихъ чудесъ человческой души должно, безсомннія, отнести ту удивительную силу, съ какою, при извстныхъ случаяхъ, мы возстановляемъ образы и предметы, на которые повидимому никогда не было нами обращено надлежащаго вниманія. Какимъ образомъ они запали въ нашу душу, гд они хранились, да и зачмъ они хранились — тайны, извстныя лишь Тому, кто изъ ничтожества воззвалъ къ бытію таинственную натуру человка.
Когда, въ тотъ день, Элеонора отворотилась отъ ложи, тысячи взоровъ, словъ и сценъ толпами зароились въ ея разгоряченномъ мозгу. Всего этого она повидимому не замчала и не помнила никогда, но тмъ-немене все это страннымъ образомъ соединилось съ ея настоящими впечатлніями. ‘Вдь мы свидтели: какъ же ты насъ забыла?’ говорили незримые предметы, возникшіе изъ глубины души.
Мрачная мысль преслдовала Элеонору, и въ голов ея неизгладимыми чертами врзалась вся живописная мстность съ ея поэтической обстановкой: прелестный садъ, пахучія куртины съ рдкими цвтами, хорошенькій мальчикъ, новорожденное дитя, ложа и прекрасная женщина, обитательница ложи. Сэръ Стефенъ между-тмъ воротился съ охоты.
— Что съ тобой, Элеонора? сказалъ онъ, при вход въ будуаръ жены.
— Что вамъ угодно?
— Ты блдна необыкновенно. Не простудилась ли ты?
— Можетъ-быть.
Она точно простудилась — на всю жизнь простудилась. Ей было жарко и сердце ея горло пламенемъ любви, когда она сидла у колыбели дтей своихъ, но тмъ-немене пронзительный холодъ морозилъ вс члены ея нравственнаго организма. Она простудилась.
И дти были теперь единственнымъ ея сокровищемъ на земл. Ея любовь къ нимъ замнила всякую другую любовь и всякую надежду. Домъ Элеоноры былъ для нея единственнымъ убжищемъ и въ то же время тюрьмою, гд она похоронила свою юность.
Съ того дня, какъ Элеонора увидла Бриджетъ Оуэнъ съ младенцемъ на рукахъ, она ужь не предпринимала дальнйшихъ попытокъ утшить эту женщину или вступить съ нею въ разговоръ. Никогда не останавливалась она рвать цвты въ роскошныхъ цвтникахъ, окружавшихъ ложу. Никогда больше не ласкала она хорошенькаго мальчика. Она рдко выходила этой дорогой изъ парка, и когда выходила, глаза ея были потуплены въ землю, какъ-будто зло обитало въ этомъ мст. Бриджетъ Оуэнъ совсмъ теперь поселилась въ саду, разведенномъ исключительно для ея особы. Она любила сидть на роскошныхъ скамейкахъ, и нердко слышали, какъ Бриджетъ Оуэнъ поетъ за своей работой. Если Элеонора проходила мимо, Бриджетъ не прекращала ни пнія, ни работы. Она только приказывала старух отпереть ворота, и какъ-скоро приказаніе выполнялось, укладывала ключъ въ карманъ, продолжая свою псню. Бриджетъ была госпожа: старуха служила ей самой и ухаживала за ея дтьми.
Такъ проходило время. Элеонора была за-мужемъ семь или восемь лтъ.

ГЛАВА XXVIII.
Озабоченность.

Сэръ Стефенъ и леди Пенрайнъ гостили въ Гленкаррик. Солнце сіяло ярко надъ голубымъ озеромъ и верескъ разстилался пурпуровыми отливами по высокимъ холмамъ. Дти сидли за своими утренними уроками подл Элеоноры. Клефанъ теперь, какъ и всегда, учился прилежно, Фредерикъ безпрестанно вертлся на своемъ стул.
— Мама, я не хочу учиться, сказалъ Фредъ.
— Отчего, мой милый?
— Да вотъ все мухи жужжатъ и кусаютъ — что за охота? Я лучше побгаю въ саду.
— Погоди, по-крайней-мр, съ полчаса. Прочти вотъ эту исторійку…
Въ эту минуту въ комнату вошелъ сэръ Стефенъ.
— Элеонора, сказалъ онъ: — мн нужны дти.
— Зачмъ?
— Я хочу взять ихъ съ собою на ферму Дональда Мекферсона.
— О, да! Съ папенькой гулять, съ папенькой! радостно воскликнулъ маленькій лнивецъ, быстро вскочивъ съ мста и схвативъ отца за руку.
— Не далеко ли это будетъ для дтей? Вы хотите взягь ихъ обоихъ?
И глаза Элеоноры съ безпокойствомъ обратились на отдаленную точку, назначенную центромъ утренней прогулки.
— Да, я хочу взять ихъ обоихъ, отвчалъ сэръ Стефенъ.— Клефанъ, я надюсь, теперь поправился: вы, кажется, хотите сдлать изъ этого мальчика двчонку и книгода. Жанета говорила мн сегодня поутру, что вы не позволяете ему ничего, что другія дти его лтъ длаютъ на всей своей вол, безъ всякихъ запрещеній и остановокъ. Такой образъ воспитанія никуда не годится. Надобно положить этому конецъ.
— Я не думаю, что Клефанъ можетъ дойдти пшкомъ до Мекферсона и воротиться назадъ, скромно замтила Элеонора.
— Вы привыкли находить препятствія везд, гд ихъ нтъ, круто возразилъ сэръ Стефенъ.— Быть по-нашему: Клефанъ подетъ верхомъ на своей лошадк. У Мекферсона будутъ трое или четверо изъ моихъ арендаторовъ и, между-прочимъ, Пирсонъ изъ Перча, который еще не видалъ нашихъ дтей. Я хочу показать ему ихъ. Мы воротимся до солнечнаго заката.— Ну, дти, живй!
Клефанъ тоскливо взглянулъ на мать. Она поцаловала обоихъ мальчиковъ и сказала:
— Надюсь, вы не запоздаете. Въ эту пору года вечера очень-холодны и по ночамъ бываетъ сильная роса.
— Фи! это изъ рукъ вонъ! сказалъ сэръ Стефенъ нетерпливымъ тономъ— Надобно же когда-нибудь твоему Клефану сравняться съ другими мальчиками, Я стану смотрть за нимъ. Ктому же съ нами детъ Жанета, и къ обду мы вс воротимся домой.
— Эй! раздался изъ парка пронзительный голосъ леди Макфлррепъ.— Готовь ли ты, Стефенъ? Ну, ребятишки, поворачивайтесь! Живе, молодчикъ Фредъ! Живе, двчонка (потому-что мальчикомъ тебя еще нельзя назвать, Клефанъ)! пошевеливайтесь, ребятишки, и — маршъ, маршъ, скорымъ шагомъ за холмы!
Они отправились. Элеонора стояла у окна и наблюдала ихъ нсколько времени. Маленькій Фредерикъ юлилъ около отца, Клефанъ халъ на лошадк. Сэръ Стефенъ и сестра его, какъ показалось Элеонор, выдлывали по вереску исполинскіе шаги, совершенно-равные по объему. Потерявъ ихъ изъ виду, Элеонора закрыла учебныя книги и пошла рисовать. Въ Гленкаррик занятія ея были не т, что въ замк Пенрайнъ, гд смотрла она за школами, за бдными, за больными, и выполняла многіе другіе филантропическіе проекты, сосредоточивавшіе на себ вниманіе тхъ, которые думаютъ, что ‘собственность должна имть свои обязанности также, какъ и свои права’. Но въ Гленкаррик леди Пенрайнъ только рисовала. Когда она воротилась, съ нею встртилась леди Макфарренъ, пріхавшая домой.
— А мальчики дома? спросила Элеопора.— Я рада, что вы пріхали такъ рано.
— Нечего радоваться. Никого нтъ дома, кром меня, отвчала сварливая золовка.— Они ухали немного-подальше, на другую ферму, гд продается рогатый скотъ. Мистеръ Пирсонъ съума сходитъ отъ рогатаго скота. Я видла все, что мн нужно, и воротилась. Вотъ и все.
— Какъ это непріятно, что они отправились дальше! сказала Элеонора.— Мн жаль бднаго Клефана. Что, онъ очень усталъ?
— А вы бы лучше спросили, очень ли онъ ия=спорченъ, и я-бы отвчала, что вы его испортили какъ-нельзя-больше. Я думаю, что Стефенъ больше ужь не возьметъ его никуда. И что это за жалкій мальчишка? Верхомъ хать боится, пшкомъ идти не можетъ, говорить не сметъ. Смотритъ-себ выпуча глаза то на отца, то на меня, и ждетъ, покамстъ что-нибудь ему прикажутъ. Я еще никогда не видла такого молокососа. Богъ знаетъ, чья кровь течетъ въ его жилахъ. Не моя только и ужь никакъ не Стефенса.
— Онъ очень-слабъ, бдный мой мальчикъ! сказала Элеонора, испустивъ глубокій вздохъ.
И воображенію ея живо представился усталый, изнуренный мальчикъ, наблюдающій сердитыя физіономіи своихъ сильныхъ, неласковыхъ родственниковъ, которые безъ церемоніи говорятъ ему въ глаза, что онъ всмъ имъ въ-тягость — онъ, единственное сокровище и любовь своей матери.
— Ему бы ужь лучше воротиться съ вами! проговорила Элеонора.
Леди Макфарренъ закатилась презрительнымъ смхомъ.
— Я не очень долюбливаю мальчишекъ, какъ вамъ, можетъ-быть, не безъ извстно, леди Пенрайнъ, сказала она, продолжая свой сардоническій хохотъ:— хотя надобно признаться, что Фредерикъ, кажется, хорошій мальчикъ. Съ чего вы взяли, что я стану пяньчиться съ вашимъ ползучкой — Клефаномъ? Нтъ, ужь прошу покорнйше избавить меня отъ этого труда. Впередъ посылайте съ нимъ няньку, если хотите. Я совтовала Стефену пригрозить ему хорошенько.
— Пригрозить ему — кому пригрозить? Клефану? вскричала Элеонора, вся вспыхнувъ отъ сильнйшаго волненія.— За что, смю спросить?
— Не горячитесь, леди Пенрайпъ. Я получше васъ знаю натуру этихъ мальчишекъ. Въ нихъ пропасть лицемрія и лукавства. Они обыкновенно притворяются, что не могутъ сдлать того или другаго, тогда-какъ имъ стоитъ только пригрозить. Если бъ Клефанъ былъ моимъ сыномъ, я бы выколотила изъ него эту дурь въ одну недлю.
— Однакожъ, смю сказать, эта система воспитанія не принесла большой пользы вашему собственному сыну.
Это была первая отчаянная сентенція, которою Элеонора выстрлила въ свою золовку. Дло въ томъ, что сынъ леди Макфарренъ убжалъ изъ родительскаго дома и поступилъ на службу въ контору какого-то купца. Черезъ нсколько времени онъ написалъ — не къ матери, а къ сэру Стефену — что его, безсомннія, ожидаетъ тяжкая жизнь, исполненная всякихъ лишеній, но ужь если суждено ему терпть незаслуженныя оскорбленія, такъ онъ лучше предпочитаетъ терпть ихъ отъ чужихъ людей и на чужой сторон.
Храбрый намекъ Элеоноры упалъ бомбой на леди Макфарренъ. Она задрожала и въ глазахъ ея засверкалъ страшный огонь негодованія.
— Свои поступки въ-отношеніи къ негодному сыну, сказала раздраженная леди,— я готова повторить десять, двадцать, тысячу разъ, если онъ опять будетъ подъ моимъ надзоромъ. О, еслибъ судьба сломила шею этому гордецу! Въ этомъ все мое желаніе. Пусть онъ явится сюда калкой, дрожащимъ нищимъ, издыхающимъ отъ голода: ни одного пенни я не брошу ему на корку хлба!
И она быстро махнула своею мощною рукою, указывая на подъздъ къ своему дому. Элеонора взглянула на нее съ выраженіемъ неподдльнаго ужаса и отвращенія.
— О! никто не повритъ, чтобъ вы были когда-нибудь матерью! сказала она, отворачиваясь отъ этой разъяренной мегеры.— Никто и не подумаетъ, чтобъ это было возможно!
Но и у волчицъ бываютъ дтёныши: природа не отказала леди Макфарренъ въ способности производить дтей.
— Вотъ что я намрена изъяснить вамъ, леди Пенрайнъ, сказала гордая женщина, приближаясь на нсколько шаговъ къ своей испуганной невстк: — чмъ скоре Клефанъ, да и Фредерикъ также, будутъ взяты изъ вашихъ рукъ и отданы въ какой-нибудь хорошій пансіонъ, тмъ лучше. Слыханное ли дло, чтобъ двое ребятъ такихъ лтъ учились читать и писать подъ женскимъ надзоромъ? Пора отнять ихъ отъ молока такой матери, и ужь я говорила объ этомъ сэру Стефену. Вамъ же будетъ меньше хлопотъ, и вы должны благодарить насъ, особенно меня. На этихъ дняхъ мы подемъ въ Эдинбургъ и помстимъ ихъ въ чудесную школу.
Въ школу! Фредерика, Клефана — ея блднаго, больнаго, безсильнаго Клефана! Элеонора задрожала всмъ тломъ. Успокоившись, сколько позволяло ея положеніе, она принялась размышлять, какимъ бы способомъ предотвратить эту жестокую мру, которая, при существующихъ обстоятельствахъ, ни въ какомъ случа не могла казаться необходимою, потому-что Давидъ Стюартъ далъ Элеонор основательное образованіе, и она вполн было способна завдывать первоначальнымъ воспитаніемъ своихъ маленькихъ сыновей. Она обдумывала все, что ей нужно будетъ сказать сэру Стефену, чтобъ убдить его оставить дтей дома по-крайней-мр на одинъ, или на два года. Ей приходили въ голову доказательства, одно другаго сильне и краснорчиве, доказательства, способныя подйствовать на самое каменное сердце. При-всемъ-томъ леди Пенрайнъ не надялась на успхъ. Она знала, что дло будетъ окончательно зависть не столько отъ убжденія, сколько отъ особеннаго расположенія духа въ ея супруг. Странное, инстинктивное желаніе самовластвовать по произволу при всякомъ удобномъ случа, желаніе, проявляющееся какимъ-то недугомъ во всхъ тхъ, которые не могутъ оказывать нравственнаго вліянія на своего ближняго, горделивая надежда обнаруживать власть и силу посредствомъ неумолимо-строгихъ взысканій, повелній и запрещеній, раздражительное побужденіе ограниченнаго ума, соотвтствующее обнаруженію грубой животненной силы въ какомъ-нибудь буйномъ школьник — вс эти черты — увы! Элеонора слишкомъ-часто замчала въ характер сэра Стефена Пенрайна, и потому ничего нтъ удивительнаго, если она отчаивалась въ успх своихъ могущественныхъ доказательствъ, продиктованныхъ здравымъ умомъ и любящимъ материнскимъ сердцемъ. Одно только казалось возможнымъ до нкоторой степени, и это одно успокоивало Элеонору: могло статься, что сэръ Стефенъ, отъ безпечности или отъ лни, не обратитъ на это дло надлежащаго вниманія, и все оставитъ до времени въ прежнемъ порядк. Въ такомъ случа, всего врне было заговорить съ нимъ посл сытнаго обда, когда процесъ пищеваренія сообщаетъ миролюбивое направленіе его уму.
День, между-тмъ, быстро склонялся къ вечеру, когда Элеонора думала объ этихъ вещахъ. Солнце запылало надъ прекрасными голубыми холмами, позолотило вокругъ опера дрожащіе листья березъ, и послало, наконецъ, свою прощальную улыбку всмъ этимъ долинамъ и пригоркамъ. Холодный туманъ быстро поднялся надъ водою, и унылый день промчался. Элеонора подумала о Клефан — и сердце ея забило сильную тревогу.
Сумерки набросили печальный мракъ на вс окружавшіе предметы. Леди Макфарренъ сидла за столомъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ своей невстки. Она погружена была въ математическія вычисленія относительно цнности рогатаго скота. Передъ ней лежала счетная книга.
— Уфъ, какъ темно! воскликнула леди Макфарренъ.— Я не могу разбирать строкъ.
Сердце Элеоноры до-сихъ-поръ какъ-будто не хотло допустить очевиднаго факта, что день прошелъ. Теперь она вздрогнула, закрыла руками свое лицо и проговорила трепещущимъ голосомъ:
— Ахъ, Боже мой! не случилось ли чего-нибудь? Дожно-быть, что случилось, иначе бы они давно воротились.
— Чему жь тутъ случиться, желала бы я знать? Не пропадутъ наши ребятишки, когда съ ними сэръ Стефенъ, и дозжачій, и управитель. Они пообдаютъ-себ преспокойно у Мекферсона, потомъ возьмутъ телегу и прідутъ. Клефэнъ будетъ избавленъ отъ необходимости хать верхомъ или идти пшкомъ.
Сказавъ это, леди Макфарренъ приказала подать свчи. Предполагаемая причина замедленія нсколько смягчила страхъ Элеоноры, но чрезъ нсколько времени бурная тревога опять завладла ея сердцемъ, и ужь ничто не могло ослабить или успокоить ея страшнаго волненія. Она встала и принялась ходить взадъ и впередъ мимо оконъ этой обширной и прекрасной залы. Она думала о первомъ своемъ вечернемъ прибытіи въ этотъ домъ и о томъ, какъ неласково встртила ее гордая золовка. Она не могла растолковать себ, почему именно этотъ вечеръ пришелъ ей на память въ настоящую минуту. Вроятно, объяснялось это отсутствіемъ всякаго участія и симпатіи, столько необходимой тогда, какъ и теперь. Это же обстоятельство, по такому же таинственному сцпленію идей, привело ей на память Маргарету съ ея нжнымъ голосомъ и дружескими объятіями. Но Маргарета была въ Неапол.
Элеонора пріостановилась въ своемъ безпокойномъ путешествіи и выглянула въ окно: ничего не видать, кром повсюду-распространившагося мрака! Принялась она думать объ Италіи, которой никогда не видала, и думать о томъ, что-то подлываетъ Маргарета въ этотъ часъ. Она взглянула на яркую вечернюю звзду, интересно было знать: свтились ли такія звзды надъ голубымъ Неаполитанскимъ Заливомъ, когда Маргарета и Давидъ Стюартъ, гуляя въ гондол, пли итальянскія псни? Вроятно, свтились, да что изъ этого слдуетъ? Ничего? Тмъ лучше. О, Маргарета! добрая, веселая, нжная, прекрасная Маргарета! Чмъ бы Элеонора не пожертвовала теперь за одно ласковое выраженіе изъ твоихъ устъ? Вечерняя звзда, на которую она любовалась, увеличилась въ объем и затрепетала въ ея слезахъ. Опять Элеонора начала ходить но комнат взадъ и впередъ ускоренными шагами: она была теперь будто птичка, только-что посаженная въ клтку. Леди Макфарренъ подняла глаза.
— Не лучше ли вамъ сидть, леди Пенрайнъ?
— Разв я васъ безпокою?
— Конечно, безпокоите. Нельзя ничего длать, когда ьы этакъ снуете взадъ и впередъ.
— Прошу извинить, леди Макфарренъ: я очень-встревожена. Въ-самомъ-дл, они, должно-быть, остались тамъ обдать, какъ вы говорите. Дтей тотчасъ же нужно будетъ уложить въ постель, когда они прідутъ. Я ужь лучше пойду въ свою комнату и тамъ подожду.
Когда Элеонора проходила черезъ корридоръ, слуги и служанки сгруппировались у отворенной двери, и между ними былъ старикъ Санди. Онъ обернулся и увидлъ свою госпожу. Элеонора остановилась.
— Мы вотъ толковали тутъ, миледи, сказалъ Санди: — что оно, такъ-себ, должно-быть, что ничего. Мы ужь и спровадили на дачу Дональда Мекфсрсона расторопнаго мальчугана: онъ мигомъ развдаетъ, что у нихъ тамъ и какъ оно тамъ. Ничего, должно-быть. А вы будьте спокойны, миледи.
Эти слова, придуманныя для успокоенія Элеоноры, естественнымъ образомъ должны были увеличить ея страхъ: даже слуги, очевидно, думали, что, вроятно, что-нибудь случилось.
Мальчуганъ воротился. Ему сказали, что сэръ Стефенъ оставался съ дтьми на ферм Мекферсона вплоть до сумерекъ, и что маленькій Клефанъ казался очень-утомленнымъ. У Мекферсона своей телеги не было, и они ршили позаимствоваться этимъ экипажемъ у сосдняго фермера. Вотъ почему и нтъ ихъ такъ долго. Мальчуганъ думалъ, что они тотчасъ же прідутъ.
У Элеоноры отлегло отъ сердца. Она пошла въ свой будуаръ и начала ждать съ возобновившимся терпніемъ. Дв маленькія серебряныя чашки — подарокъ лорда Пибльза, сладкій пирожокъ и кружка молока стояли на стол въ ожиданіи отсутствовавшихъ. Имена близнецовъ были вырзаны на чашкахъ съ великолпными, размашистыми штрихами и вензелями. Элеонора улыбнулась при воспоминаніи блистательныхъ остротъ графа Пибльза, когда онъ представлялъ этотъ дорогой подарокъ. Онъ говорилъ, что леди Пенрайнъ, будущая графиня Пибльзъ, окончательно разрушила вс его мысли относительно женитьбы, представивъ свту разомъ двухъ наслдниковъ и представителей фамиліи Пенрайновъ. Затмъ сказалъ онъ, что кузенъ его, сэръ Стефенъ, долженъ будетъ разориться въ-конецъ, если благословенная супруга положила твердое намреніе, черезъ каждые десять мсяцовъ, увеселять его родительское сердце произведеніемъ на свтъ такихъ же бойкихъ молодцовъ. Затмъ сказалъ еще графъ Пибльзъ, что Элеонора подала благой примръ всмъ шотландскимъ леди, и въ-заключеніе сихъ и оныхъ великолпныхъ остротъ удивительно-забирательнаго свойства, графъ Пибльзъ представилъ дв серебряныя чашечки съ вызолоченными краями, два коралла, дв старинныя массивныя ложки, ‘двойной приборъ для двойнато количества гостей, неожиданно-прибывшихъ въ замокъ Пенрайнъ’. Эту послднюю остроту графъ Пибльзъ повторялъ три мсяца сряду, посл рожденія близнецовъ, и всегда съ удивительнымъ успхомъ.

ГЛАВА XXIX.
Судьба близнецовъ.

Они скоро будутъ дома.
Подъ вліяніемъ этой надежды, мужество Элеоноры возстановилось, и съ возстановленіемъ мужества въ ней пробудилось желаніе сдлать серьёзный выговоръ сэру Стефену, зачмъ онъ задерживаетъ до такого поздняго, неурочнаго часа двухъ бдныхъ мальчиковъ, попривыкшихъ къ такимъ экстреннымъ прогулкамъ въ осеннюю холодную ночь. Выговоръ непремнно долженъ быть сдланъ. Сэръ Стефенъ поступилъ, какъ нарочно, наперекоръ увщаніямъ и просьбамъ Элеоноры, тогда, притомъ, когда зналъ онъ, что Клефанъ такого деликатнаго сложенія. Она чувствовала смлое желаніе встртить своего мужа съ такими энергическими упреками, какихъ онъ еще ни разу не слышалъ изъ ея устъ. Что жь такое въ-самомъ-дл? Онъ долженъ быть разсудительне. Надобно же дать ему почувствовать это…
Затмъ взяло Элеонору раздумье относительно совершеннйшей безполезности всхъ возможныхъ выговоровъ и упрековъ. И думала она, какъ часто въ семействахъ происходятъ несогласія и раздоры изъ-за какой-нибудь бездлицы, остающейся безъ всякихъ послдствій между людьми, несвязанными между — собою узами родства. Вы опоздали, напримръ: разв это не бездлица? Но вы приходите домой: вамъ длаютъ замчаніе, одно, другое, третье, замчанія смняются выговорами, упреками, слезами, бранью — и домашняя буря разъигрывается во всемъ своемъ грозномъ и глупомъ величіи. Но нтъ у васъ дома, и посл ночи, проведенной за зеленымъ столомъ, мы приходите въ свою квартиру.— ‘Кажется, я запоздалъ?’ говорите вы.— ‘О, ничего, будьте спокойны’, отвчаютъ вамъ. И только. И больше ничего. Отчего жъ бываемъ мы взыскательне къ своимъ родственникамъ и друзьямъ, чмъ къ постороннимъ особамъ?
И Элеонора ршилась, довольно-благоразумно, избгать всякаго повода къ ожесточенной ссор. Выговорами и упреками сэру Стефену не возвратить назадъ солнечныхъ лучей протекшаго дня, не истребить росы на холодныхъ поляхъ, не прогнать ночнаго мрака и не передлать зла, если зло ужь сдлано. Дти, вроятно, озябли и устали: она поскоре уложитъ ихъ въ постель, прикроетъ теплыми одяльцами, и потомъ ужь отложитъ до будущей экспедиціи всякое замчаніе по поводу неблагоразумнаго поступка, который — авось Богъ дастъ!— пройдетъ безъ всякихъ послдствій. Элеонора не будетъ раздражительной и сварливой: это не въ ея характер. Ужь если не можетъ быть любви между нею и мужемъ, такъ пусть, по-кранней-мр, господствуетъ между ними невозмутимое спокойствіе.
Хорошо, что она додумалась до этого пункта. Благо Элеонор, вздумавшей терпливо пріучать свое сердце къ смиренію и кротости, столько необходимымъ теперь, когда прошла пора для всякой домашней бури. Грозно раздается торжественный колоколъ судьбы, готовой поразить сокрушительнымъ ударомъ бдную, страждущую мать. Ужь встникъ зла быстро идетъ дрожащею стопою но темному вереску за воротами джентльменскаго дома.
Посиди еще немножко, бдная мать! Скоро прійдутъ твои малютки: торопливою рукою ты снимешь шляпы съ ихъ курчавыхъ головокъ и станешь потомъ любоваться, какъ эти розовые ротики упиваются живительной влагой изъ маленькихъ серебряныхъ чашекъ. Посиди немного, Элеонора!
Всть, отправленная въ Гленкаррокъ Дональдомъ Мекферсономъ, была чистйшая ложь, придуманная для успокоенія Элеоноры. Честный фермеръ съ тревожнымъ изумленіемъ услышалъ, что сэръ Стефенъ и его сыновья еще не воротились домой. Отправивъ поскоре посланнаго мальчика, Дональдъ Мекферсонъ тотчасъ же слъ на лошадь и поскакалъ на ближайшую ферму, откуда предполагалось взять телегу для отъзда въ Гленкаррикъ.
— Арчи, сказалъ Мекферсонъ, слзая съ своего коня: — гд сэръ Стефенъ?
— Какъ гд? Разв онъ не дома? Ему бы ужь давно слдовало быть въ Глеикаррик.
— Вотъ теб и разъ! Ну, братъ Арчи, врно, быть тутъ бд! Господи спаси насъ и помилуй! Что-то станется съ этими ребятками? Бдные птенчики!
— Да ты, братъ, чего испугался, Дональдъ? Бды, авось, не будетъ никакой. Телеги, вишь ты, не было у меня, и они побжали вонъ къ тому лодочному сараю, чтобъ взять лодку для переправы черезъ озеро. Дозжачій остался здсь, у меня, съ лошадкой мастера Клефана: сэръ Стефенъ веллъ ему подождать до утра, потому-что, авось, мистеръ Пирсонъ согласится уступить своихъ быковъ.
— Другъ ты мой любезный, сказалъ старый фермеръ болзненнымъ тономъ: — дло теперь не до быковъ — чортъ бы ихъ побралъ! А вотъ сейчасъ былъ у меня мальчуганъ, нарочно посланный изъ Гленкаррика, и отъ него я узналъ, что сэръ Стефенъ еще не воротился домой. Вдь долго ли переплыть озеро? Какой-нибудь часъ, много полтора, а ихъ вотъ и теперь нтъ дома. О! умилосердись надъ ними, Владыко Небесный!
Старикъ набожно снялъ шляпу съ своей головы и обратилъ умоляющій взоръ къ небесамъ.
Осдлать лошадку Клефана было дло одной минуты. Оба фермера поскакали къ озеру. Въ лодочномъ сара не было никого: старикъ-лодочникъ ушелъ съ сэромъ Стефеномъ и его сыновьями. Фермеры остановились въ нершимости и не знали, куда направить путь, потому — что вблизи небыли никакого жилья на разстояніи двухъ миль. Вдругъ, на вершин одного холма, они увидли какую-то женщину, длавшею на нихъ изступленные жесты и руками и ногами. Фермеры подъхали къ ней: то была жена лодочника. Бдная старушка дрожала какъ въ лихорадк и кричала во весь свой хриплый голосъ:
— Туда вонъ, туда! Эй, вы, батюшки-свты, красавчики вы мои! Туда! Лодка вдь совсмъ окунулась! Ой, ой, ой!
Старуха продолжала визжать и кричать, такъ-что не было почти никакой возможности добраться черезъ нее до положительныхъ объясненій. Оказалось, однокожь, изъ ея словъ, что лодка долго лежала у забора, на солнышк, безъ всякаго употребленія. Лодочникъ хотлъ-было сдлать предварительный опытъ, прохавшись одинъ у береговъ, но нетерпливый сэръ Стефенъ сказалъ, что ничего, лодка довольно-хороша. Они сли и похали — съ величайшею медленностью, потому — что втеръ былъ очень-слабый, да и то непопутный. Такъ они, должно-быть, прохали около половины пути и наконецъ — лодка вдругъ исчезла.
Дйствительно, все случилось такъ, какъ объяснила старуха. Сэръ Стефенъ, ужь раздосадованный вознею съ Клефаномъ и его пони, и сердитый на свою сестру, оставившую его безъ всякой церемоніи, началъ говорить съ дикимъ нетерпніемъ старому лодочнику, самъ помогъ ему стащить лодку съ берега и натянуть крошечный парусъ. Сначала все шло хорошо, потомъ лодка начала просачиваться, и ужь съ трудомъ пробиралась впередъ, потомъ открылась значительная течь, и одна изъ досокъ видимо покоробилась отъ напора воды.
Сэръ Стефенъ запустилъ руку подъ гнилую доску на полу, и содралъ обшивку подъ своими ногами.
— Выливай воду, выливай! закричалъ онъ богатырскимъ голосомъ.
Поздно. Вода съ величайшею быстротою начала пробиваться вдругъ черезъ многія щели. Легкій втерокъ между-тмъ насмшливо игралъ вокругъ нихъ, заходящее солнце окрасило золотистой краской и воду, и окрестные берега, окаймленные бахрамою летучихъ тней.
— О Боже! не-уже-ли суждено имъ умереть въ этомъ болот!
Зубы стараго лодочника заскрежетали отъ страха. Сэръ Стефенъ поспшно раздлся и началъ вымрять глазами остающееся пространство воды. Что жь? Переплыть, пожалуй, что и можно: до берега не больше полторы мили. Бывало, переплывалъ онъ и больше, чтобъ выиграть пари, а теперь нужно было плыть, чтобъ выиграть жизнь. Какъ жизнь? Предстоитъ неизбжная необходимость выиграть вдругъ три жизни — свою и двухъ дтей! Нтъ, идетъ жребій лишь объ одномъ: сэръ Стефенъ чувствовалъ, что онъ можетъ спасти только одного мальчика, да и то, еще Богъ вдаетъ, спасетъ ли. Грузъ шестилтняго дитяти, для плавающаго человка — огромный грузъ.
О, ужасная минута! Страшный часъ неизъяснимой душевной скорби и невыносимаго ужаса! Быстро вода наполняетъ лодку — нтъ больше времени разсуждать — длай, что внушаетъ теб инстинктъ самосохраненія. Все это пробжало въ голов сэра Стефена скоре, чмъ мы разсказываемъ. Когда онъ сорвалъ съ себя верхнее и нижнее платье, лодка наполнилась почти съ краями наравн. Глаза сэра Стефена дико устремились на Клефана, съ выраженіемъ состраданія и ужаса: блдное маленькое личико, блое какъ мраморъ, озарилось какою-то странною улыбкой.
— Не думай обо мн, папа. Спаси Фреди. Я останусь съ лодочникомъ.
— О, Клефанъ! — О, милый мой мальчикъ!— Великій Боже!
Пронзительный крикъ изъ устъ Фредерика заставилъ отца обернуться въ его сторону. Маленькій фаворитъ его ужь быстро сообразилъ всю опасность своего положенія и стремительно бросился къ отцу Не было времени раздвать мальчика, успвшаго только обнажить свою голову. Сэръ Стефенъ сдернулъ съ него сапоги, и однимъ взмахомъ перебросилъ его на свою обнаженную спину.
— Обвейся руками вокругъ моей шеи, Фредъ!— Не робй!
И они бросились въ воду.
Когда лодка начала погружаться, сэръ Стефенъ услышалъ голосъ Клефана. Въ немъ удержалось даже сознаніе опасенія услышать другой пронзительный крикъ, такой же, какъ за минуту передъ тмъ вырвался изъ устъ Фредерика, но такого крика не послдовало. Сэръ Стефенъ услышалъ только громкій и жалобный голосъ своего сына, который говорилъ:
— ‘Отче нашъ, иже еси на небесхъ!’
Еще разъ, на одно мгновеніе, онъ увидлъ лицо Клефана, обращенное къ небу, увидлъ онъ его руку, пытавшуюся что-то схватить, веревку или часть паруса, какую-то вещь, принадлежавшую къ лодк, онъ увидлъ, будто сквозь сонъ, какъ старый лодочникъ заключилъ мальчика въ свои объятія — и больше ужь ничего не у видлъ сэръ Стефенъ. Весь теперь сосредоточился онъ въ борьб за свою жизнь и за жизнь милаго Фредерика.
О, даруй ему мощь и крпость, Великій Боже! Онъ такъ силенъ, онъ такъ гордился своей силой! Не-уже-ли не доплыть ему до берега?
Дитя, зачмъ такъ плотно обвился ты своими маленькими руками вокругъ шеи своего отца? Ты его душишь, сдавливаешь ему горло — образумься, дитя! Разв ты не видишь, разв не чувствуешь, что отецъ твой едва переводитъ духъ? Не бойся, дитя, не будь такъ малодушенъ и робокъ!
Это еще что?— ‘Клефанъ, милый мой Клефанъ, бдненькій Клефанъ!’ — Судьба ли разноситъ эти раздирающіе душу звуки по необъятному пространству? Нтъ, то голосъ Фредерика, жалобный, плачевный голосъ! Зачмъ же ты произносишь эти слова надъ ухомъ своего отца? Разв не видишь, какъ онъ устаетъ, какъ трудно ему бороться съ волнами? Замолчи же, милое дитя! Не бойся, будь спокоенъ, держись крпче! Вотъ такъ!
Берегъ!— тусклый, темный, отдаленный берегъ — все ближе и ближе!.. Сэръ Стефенъ ужь можетъ различать рыбачьи хижины, хотя он мерцаютъ едва-замтными точками въ его отуманенныхъ глазахъ. О, помогите, помогите! Ему становится дурно, онъ готовъ лишиться чувствъ! Будетъ ли онъ жить? Умретъ ли онъ? О, какъ тяжело ему съ этимъ бднымъ, отуманеннымъ ребенкомъ! Зачмъ ты вздумалъ цаловать отца своими мокрыми, холодными губами? Ты мучаешь ого, терзаешь, бдное, жалкое дитя!— Ну, будь спокойне, не бойся: держись крпче!— Мы еще поправимся!
Плыви, сэръ Стефесъ, мужайся и крпись!— Вотъ онъ ужь можетъ различать самыя окна хижинъ, мерцающія блестками при солнечномъ закат. Берегъ приближается быстро. Да, нтъ сомннія, берегъ приближается. Плыви, сэръ Стефенъ, мужайся и крпись!
Но что это, великій Боже! Сэръ Стефенъ окунулся — разъ, два, три: не-уже-ли онъ погибнетъ?.. Нтъ, смотрите, опять онъ на поверхности воды, и опять его крпкія мышцы разскаютъ волну за волной. Видите ли, какъ напрягается каждый мускулъ этой великолпной атлетической фигуры? Сэръ Стефенъ сражается вдругъ за дв жизни. Онъ, или смерть, выиграетъ этотъ страшный закладъ?
Плыви, сэръ Стефенъ, мужайся и крпись!— Ему дурно. Глаза его потускнли. Раскаты отдаленнаго грома гудятъ въ его ушахъ. Еще разъ онъ окунулся. Мальчикъ захлебывается, мокрое платье хлещетъ по его лицу, отецъ выбивается изъ силъ. Онъ ужь не видитъ берега, ничего онъ не видитъ изъ окружающихъ предметовъ. Мерещится ему домъ, и садъ, и Элеонора, и швейцарская ложа, и Бриджетъ Оуэнъ. Что жь такое? Разв онъ тонетъ? Разв закладъ проигранъ?
Откуда раздаются эти звуки? Какое бурное эхо поражаетъ слухъ его въ этотъ роковой часъ смерти? Въ мір ли живущихъ, или тамъ, въ загробной сторон, слышится этотъ гулъ? Что ему до исго?
Какъ что? Его увидали съ берега, изъ рыбацкихъ хижинъ.— О, помогите ему! спасите его! Если вы и плавать не умете, въ бродъ дойдите до него — веревку перебросьте — достаньте лодку, бревно — помогите! Вдь онъ такъ близко отъ васъ! Схватите его за волосы, за платье ребенка, за галстухъ, схватите и помогите!
Свершилось. Сэръ Стефенъ на берегу, и обступаютъ его люди мокрые, усталые, хлопотливые, задыхающіеся отъ волненія. Онъ не видитъ ихъ, и не слышитъ, онъ не чувствуетъ береговаго булыжника подъ своимъ окровавленнымъ тломъ. И лежитъ онъ безъ движенія, безъ чувствъ, безъ дыханія лежитъ на берегу. Что жь? Разв умеръ сэръ Стефенъ? Нтъ, онъ не умеръ. Богъ милосердъ. Скиньте мокрое платье съ ребенка, оторвите его отъ отцовской шеи. Нтъ, нтъ, отнесите ихъ обоихъ и отогрйте у камина въ какой-нибудь изъ этихъ хижинъ. Ну, теперь можно отцпить ребенка. Трите ихъ хорошенько, тормошите — вотъ такъ! Сэръ Стефенъ открываетъ глаза — слава Богу! Онъ говоритъ, онъ узнаетъ одного изъ людей. Посторонитесь: онъ хочетъ что-то сказать человку, котораго узналъ.
— Ну, привелось намъ испытать горестное приключеніе! Позаботьтесь о моемъ сын. Ну, Фредерикъ, побарахтались мы съ гобою, мой милый! Надобно вдохнуть въ тебя немножко жизни, бдный мальчикъ.
Слабая улыбка мелькаетъ на блдномъ лиц измученнаго отца.
Вдохните же въ него жизни — немножко жизни! Что жь они вс стоятъ такими грустными и задумчивыми? Сдвиньте длинные мокрые волосы съ этого маленькаго личика. Его глазки не совсмъ закрылись. Онъ въ обморок: что мудренаго? Иначе и быть не можетъ посл продолжительнаго купанья въ такой холодной вод. Оттирайте его теперь, когда лежитъ онъ на колняхъ у мызниковой жены. Прекрасные члены его освобождены, наконецъ, отъ холоднаго мокраго платья, и малютка обнаженъ весь, такъ же, какъ этотъ сильный человкъ, который спасъ жизнь дитяти и свою собственную этимъ неимоврнымъ подвигомъ плавательнаго искусства. Не даромъ же сэръ Стефенъ пріобрлъ славу въ этомъ искусств: смотрите на него и удивляйтесь, вы, добрые люди!.. Да что жь вы не оттираете его мальчика? Позаботьтесь о немъ, окутайте потепле и отнесите его къ бдной матери на утшеніе и отраду. Что жь вы переминаетесь, добрые люди? Что тревожитъ касъ и огорчаетъ? Посторонитесь: пусть отецъ самъ взглянетъ на свое дтище.
Ну?
Сынъ его умеръ. Бдный мальчикъ лежитъ бездыханнымъ и давно-окоченлымъ трупомъ.
Умерли оба сына: и тотъ, кого хотлъ онъ спасти, и тотъ, кого онъ оставилъ на явную смерть. Оба — да! И они скажутъ объ этомъ Элеонор, и она пойметъ, какой ударъ разразился надъ нею въ этотъ страшный день!
Поутру она была матерью двухъ свжихъ, бодрыхъ и веселыхъ мальчиковъ, ввечеру — матерью двухъ труповъ! Господи спаси насъ и помилуй!

ГЛАВА XXX.
Грусть.

Еслибъ кто сказалъ Элеонор, что она переживетъ даже кончину своихъ дтей, она бы не поврила такому предсказанію. Никто изъ насъ не знаетъ, къ-чему мы способны и къ-чему нтъ: опытомъ только извдывается то и другое. Господь иногда ниспосылаетъ намъ необыкновенныя силы, чтобъ могли мы переходить отъ одного великаго бдствія къ другому. И живемъ мы среди печалей и скорбей, повидимому совершенно-невредимы и здравы. Свтъ видитъ съ нкоторымъ изумленіемъ, что все покончилось для насъ благополучно, и посторонніе наблюдатели, улыбаясь одинъ другому, весело замчаютъ, что мы опять, безъ всякихъ внутреннихъ потрясеній, вошли въ обычную колею жизни. Громкія рыданія, болзненныя обнаруженія скорби, тоскливое стремленіе къ прошедшему и трепетная боязнь будущаго проходятъ рано или поздно, и мы сбрасываемъ съ себя этотъ душевный грузъ подобію траурному платью, такъ-что никто потомъ даже знать не хочетъ, что мы перенесли какую-нибудь великую потерю.
И то правда, что всмъ намъ суждено переносить эти невзгоды далеко не въ одинаковой степени, потому-что каждый изъ насъ получилъ отъ природы спою особенною организацію души и тла. Одинъ умретъ отъ легкой раны, отъ какой-нибудь одна-замтной царапины, между-тмъ, какъ другой чудеснымъ образомъ спасется отъ страшнаго ушиба на желзной дорог: перевяжутъ ему изломанные члены, обложатъ какими-нибудь пластырями и примочками изуродованныя мста — и жизнь снова заведется въ человческой машин, попрежнему крпкой и сильной. Одинъ погибаетъ подъ бременемъ весьма-легкой печали, преувеличенной, быть-можетъ, только разстроеннымъ воображеніемъ, тогда-какъ другой благополучно вытерпитъ ужаснйшую пьпку душевной скорби, произведенной неслыханными бдствіями. Вообще, человческое сердце очень-сильно, и всякій, конечно, боле или мене, знаетъ это по собственному опыту. Сильно мы любимъ, сильно надемся, и обнаруживается въ насъ удивительная, часто непостижимая сила, когда мы терпимъ огорченія и напасти.
И Элеонора пережила все это.
Пережила она первые ужасные часы, когда роковая всть явилась передъ нею изможденнымъ, фантастическимъ призракомъ, страшнымъ кошмаромъ, овладвшимъ ея чувствами, какъ-будто въ тревожномъ сн: стоитъ только проснуться — и кошмаръ пройдетъ. Но то былъ не совъ, и, увы! не кошмаръ давилъ бдную Элеонору. Мрачная дйствительность скребетъ и гложетъ сердце страждущей матери, и все, даже бездлицы, предметы мелочные напоминаютъ ей милыхъ дтей. Вотъ прыгаетъ блка Фредерика въ своей клткъ — чего ей надобно? Наблюдаетъ она Элеонору своими срыми глазами, какъ еще недавно наблюдала ея маленькаго сына: блк хочется покушать или поиграть. Вотъ поютъ птички Клефана, и громкая трель ихъ псни острымъ гвоздемъ просверливаетъ сердце Элеоноры. А вотъ цвточныя куртины, подл которыхъ любили прыгать и рзвиться ея дти: еще цвтутъ насажденныя ими розы и фіалки, но гд же они, милые мальчики? Смерть оторвала ихъ отъ материнской груди, и лежать они въ безжалостной могил, которая никогда, никому и ничего не отдаетъ назадъ.
Пережила Элеонора тоскливые утренніе часы, неоживляемые больше веселымъ присутствіемъ малютокъ, которые, бывъ пробуждены съ первыми лучами солнца, прибгали въ комнату матери и поздравляли ее съ добрымъ утромъ. Пережила торжественно-унылыя ночи, когда, разметавшись на своей постели, несчастная мать стонала и рыдала о юныхъ птенцахъ своихъ, покоившихся сномъ безпробуднымъ. Это былъ сначала фантастическій періодъ грусти, исполненный странныхъ и прихотливыхъ обмановъ воображенія. Какъ часто, по вечерамъ, на лугу, веранд или въ садовыхъ аллеяхъ, виднлись ей два маленькіе блые призрака, готовые броситься въ ея отверстыя объятія! Какъ часто илъ дтской достигали до ея слуха звонкіе голоса, сопровождаемые веселымъ и беззаботнымъ смхомъ! И бдная мать спшила въ дтскую, и ничего не было въ дтской, кром мебели и разбитыхъ игрушекъ, оставшихся безъ употребленія!
И пережила Элеонора таинство искушаемаго отчаянія, когда демоны, казалось, говорили ея душ о странной судьб, обрекавшей всхъ любимыхъ ею особъ на смерть отъ утопленія. Давидъ Стюартъ — ея дти — почему бы не соединиться съ ними? Почему бы не умереть такъ же, какъ они? Стоитъ только погрузиться въ воду, и тамъ, на дн озера или рки — безмятежный и вчный покой!
Все это пережила Элеонора и наступило, наконецъ, время, когда она перестала плакать и рыдать. Промчались порывистые вихри душевной бури, стихнулъ вой бурныхъ втровъ, взошло солнце на горизонт обыденной жизни, и жалкіе обломки, уцлвшіе отъ подвергшейся крушенію надежды, спокойно улеглись на берегу житейскаго океана.
Отецъ тоже плакалъ, хотя плачь его не былъ продолжителенъ. Въ дикой форм выразилась скорбь сэра Стефена. Онъ проклиналъ чертей, заставившихъ его ссть въ лодку, негодную къ употребленію, проклиналъ злосчастную судьбу своего веселаго, рзваго и сильнаго любимца. Стремительно бросался онъ на верескъ, по которому слдовали за нимъ эти легкія маленькія стопы, и тутъ онъ рыдалъ, громко, судорожно рыдалъ, тутъ лежалъ онъ по цлымъ часамъ, скрестивъ руки на груди и прислонившись лицомъ къ земл, такъ-что потомъ, когда вставалъ сэръ Стефенъ и вышагивалъ на холмъ, тяжесть его фигуры отпечатлвалась подобно логовищу спавшаго звря. Вотъ какъ плакалъ сэръ Стефенъ. Онъ требовалъ у судьбы отчета, зачмъ родились его дти, если было имъ предназначено умереть такою раннею и внезапною смертью, ропталъ противъ неба, и не видлъ больше никакихъ наслажденій на земл. Тмъ и кончилась его горесть, какъ обыкновенно оканчивается горесть живой твари, у которой отняли дтёнышей. Чего жь вамъ больше?
Даже леди Макфарренъ опечалилась за двухъ дтей: все же, несмотря на зврскую натуру, была она человкъ, притомъ женскаго пола. Когда принесли ужасную всть и узнала леди Макфарренъ, что братъ ея подвергался опасности за свою жизнь, и что оба мальчика погибли, душа ея… странно даже вымолвить, душа леди Макфарренъ потрясена была до слезъ. Впрочемъ, справедливость требуетъ замтить, что этотъ порывъ внезапной грусти едва ли слишкомъ-много завислъ отъ нжности сердечной. Нтъ: онъ завислъ больше отъ строгихъ соображеній джентльменскаго разсудка. Леди Макфарренъ увидла, что у брата ея опять не было законнаго наслдника его имени и богатства. Никакое другое дитя не было плодомъ брака, на который она всегда смотрла такими зловщими глазами. На жизнь Клефена ни въ какомъ случа нельзя было положиться, это правда, зато, прозирая въ отдаленную будущность, леди Макфарренъ разсчитывала положительно, что Фредерикъ благополучно наслдуетъ собранныя сокровища и великую фамилію Пенрайновъ. Теперь, когда она смотрла на грустную блдную мать, никогда неотличавшуюся слишкомъ-крпкимъ здоровьемъ, предчувствія леди Макфарренъ приняли самый печальный и мрачный характеръ. Ко всему этому при соединилось еще суевріе, отъ котораго леди Макфарренъ, несмотря на джентльменскій разсудокъ, далеко не была свободна. Она слышала, какъ во всхъ окрестныхъ деревняхъ опять заговорили съ таинственнымъ видомъ о давнишнемъ предсказаніи какой-то цыганки, уврявшей, что замокъ Пенрайнъ никогда не будетъ имть наслдника въ прямой линіи. И дйствительно, не было такого наслдника уже впродолженіе трехъ поколній. Ея братъ наслдовалъ замокъ Пенрайнъ отъ одного кузена, и самъ онъ долженъ былъ получить графство Пибльзъ отъ другаго кузена. По соображеніи всхъ этихъ обстоятельствъ, немудрено было прослезиться на мст даже леди Макфарренъ.
Они были въ замк. Холодная, пасмурная осенняя погода, сгущаясь постепенно, грозила разразиться дождемъ. Элеонора, гулявшая за паркомъ, поспшно поворотила назадъ, чтобъ заблаговременно добраться до дома. Кратчайшій путь лежалъ мимо ложи. Боковая калитка, по желанію Элеоноры, оставалась незапертою посл того, какъ она вышла отсюда на гулянье. Она была слаба и еще больна. Ея ноги медленно подвигались по крошечной тропинк, окаймленной съ обихъ сторонъ густыми листьями деревъ. Она чувствовала рзкую боль въ своихъ членахъ, и голова ся кружилась: было сомнительно, дойдетъ ли она до мста, неупавъ въ обморокъ на дорог. Элеонора взглянула на ложу, полузакрытую прекрасными деревьями, обсаженную даліями и осенними цвтами: ей оставалось или отдохнуть здсь, или упасть въ парк на полдорог. Она обернулась и дошла до крыльца. Здсь она сла почти въ совершенномъ изнеможеніи, которое еще боле увеличилось отъ картинъ воображенія, представлявшаго ей тотъ день, когда она впервые пыталась заговорить съ Бриджетъ Оуэнъ. Дверь ложи была отворена, но она не ршалась войдти. Ей послышались голоса, и вскор не осталось сомннія, что разговаривающими лицами были сэръ Стефенъ и Бриджетъ Оуэнъ. Тогда Элеонора хотла встать, чтобъ идти дальше, но не могла сдвинуться съ мста. Всматриваясь невольно въ углубленіе по косвенному направленію, она увидла прелестную гостиную, устланную богатыми коврами. Подл одного изъ оконъ лежали собаки сэра Стефена, у другаго окна сидли — онъ и Бриджетъ Оуэнъ. Потому-что она сидла, эта женщина, сидла подл сэра Стефена, и рука ея была въ его рук — Элеонора была изумлена, отуманена, околдована волшебной силой. Она видла, ей нельзя было не видть, она слышала: ей нельзя было не слышать — сэръ Стефенъ говорилъ о своихъ погибшихъ дтяхъ.
— Клефанъ, сказалъ онъ:— еслибъ отняли у меня только Клефана, я бы легко перенесъ эту потерю: Клефанъ всегда былъ хилый, дряблый мальчикъ, на немъ нельзя было основывать никакихъ прочныхъ плановъ и надеждъ. Но когда подумаешь, что и Фредерика не стало у меня — этого сильнаго, веселаго мальчика!.. О, Боже мой!— Бдный мой Фредъ!— О-охъ!
И онъ со всего размаха ударилъ кулакомъ по столу и почти въ то же мгновеніе положилъ свою голову на столъ. Затмъ послышались сильныя конвульсивныя рыданія, и затмъ Элеонора, будто въ тяжеломъ сн, увидла Бриджетъ Оуэнъ. Молодая валлійская женщина стремительно вскочила съ мста и пронзительный крикъ вырвался изъ ея груди. Въ черныхъ глазахъ ея и раскраснвшихся щекахъ отпечатллось страстное выраженіе соболзнованія и симпатіи. Она обвилась руками вокругъ шеи сэра Стефена и начала цаловать его волосы, сжатый кулакъ и его полу-закрытое лицо.
— И разв думаете вы, что мн небольно изъ-за васъ! заголосила Бриджетъ Оуэнъ.— Разв я не жалю его бдную мать? Думаете ли вы, что я не согласилась бы выкупить этого невиннаго агнца чашкою крови изъ своего собственнаго сердца? Да, я согласилась бы, еслибъ только могла — хотя ты знаешь, милый, что ты жестоко обманулъ меня, когда первый разъ привелъ меня сюда — Богъ съ тобою! Я бы выкупила твоего Фреда своимъ обручальнымъ кольцомъ, еслибъ у меня было такое кольцо, я бы всмъ пожертвовала для него, всмъ, кром своего собственнаго дтища. О, не стонай, мой милый! Успокойся! Поцалуй меня!
И вдругъ, какъ-будто въ отвтъ на эту нжность, сэръ Стефонъ запрокинулся назадъ съ своими распростертыми объятіями, и прижалъ эту женщину къ своему сердцу. Такъ точно держалъ онъ въ своихъ объятіяхъ Элеонору, когда ей сдлалось дурно въ Аспендвил. Сэръ Стефенъ воскликнулъ:
— Лучше бы ужь ему никогда не родиться на свтъ, моя Бриджетъ! Лучше бы мн никогда не вступать въ этотъ несчастный бракъ! Я былъ бы я счастливъ съ тобою, милая Бриджетъ, и съ твоими дтьми. Вдь ты бы меня осчастливила, душенька: не такъ ли?
— О, можешь ли ты въ этомъ сомнваться! былъ отвтъ, собровождаемый страстнымъ поцалуемъ.
Сэръ Стефенъ пришелъ повидимому въ трогательное умиленіе. Посл короткой паузы, онъ произнесъ твердымъ и ршительнымъ тономъ:
— О, еслибъ я завтра же могъ сдлать тебя законною леди Пенрайнъ, я бы не задумался ни на минуту! Клянусъ Богомъ!
Элеонора слышала это. Слышала она, какъ сэръ Стефенъ раскаявался въ своей женитьб и въ томъ, что были у него дти отъ несчастнаго брака. Слышала она, какъ сэръ Стефенъ клятвою подтвердилъ свою готовность жениться на этой женщин, которую держалъ онъ въ своихъ объятіяхъ и прижималъ къ своему сердцу. И эта женщина утшала его — утшала въ потер дтей Элеоноры!
О жизнь! какъ тяжелы и странны бдствія, сопровождающія тебя!
Элеонора встала. Мрачное опасеніе, что могутъ ее увидть и застать въ этомъ мст, сообщило ей необыкновенную силу, которая въ извстныхъ случаяхъ длаетъ насъ способными выполнять требованія инстинктивнаго самосохраненія. Надлежало ей бжать отъ грозной бды, и она побжала, забывая немощи физическаго организма.
Погода становилась хуже-и-хуже. Древесныя втви сильно раскачивались бурей, когда проходила мимо нихъ Элеонора, и холодныя дождевыя капли обливали ее съ головы до ногъ. Осеннія розы отряхивали свои мокрые листья на каменныя ступени террасы, когда она взбиралась но нимъ дрожащею стопой. И когда, наконецъ, Элеонора затворила дверь, втеръ заунывно и тоскливо принялся гудть и визжать вокругъ всего джентльменскаго дома — единственнаго ея пріюта на земл. То было предзнаменованіе продолжительной ночной бури.
Осеннія розы увяли, и морозъ плотно сжалъ охолодлую землю, прежде чмъ Элеонора опять увидла вншнюю физіономію природы. Она сдлалась больна посл того дня, очень-больна. Продолжительная горячка держала ее въ постели и въ постоянномъ бреду. Радовалось ли сердце валлійской женщины, что соперница ея лежитъ на болзненномъ одр? Надялась ли Бриджетъ Оуэнъ, что Провидніе откроетъ сэру Стефену возможность сдержать свое клятвенное общаніе въ-отношеніи къ ней? Разсчитывалъ ли самъ сэръ Стефенъ на преждевременную смерть Элеоноры? Кажется, нтъ. Сэръ Стефенъ, кажется, жаллъ Элеонору и заботился о ней, но она слышала — разв можно было забыть, что она слышала? Элеонора желала умереть и съ тоскливымъ нетерпніемъ дожидалась смертнаго часа. Но мы умираемъ не когда намъ хочется, а когда Богу угодно.
И Элеонора осталась жить. Зато Индіанка Айяга, нянька Элеоноры и старинная служанка, никому помшавшая на свт, захворала около этого времени и умерла. Посл кончины дтей (это ужь второе поколніе приходилось ей воспитывать), Айяга впала въ самое грустное и тоскливое расположеніе духа. Спустя цлые мсяцы посл этого событія, часто видли, какъ она сиживала на порог дтской, склонивъ голову на грудь, и часто слышали, какъ бдная Индіанка рыдала втихомолку, напвая про-себя жалобныя индійскія псни. Потомъ она скорчилась, какъ маленькая ива передъ окнами дтской, и спокойно опустилась въ могилу, когда втви маленькой ивы преклонились къ земл. Аняга, видите ли, не пережила смерть малютокъ, которычъ привыкла убаюкивать и няньчить.
Такимъ-образомъ, изъ всхъ особъ въ замк Пенрайнъ, знавшихъ Элеонору въ ея младенческіе годы, остался теперь одинъ только старикъ Санди. Мать Элеоноры и нянька ея скончались, Годфри былъ на мор, Эмма жила въ своемъ маленькомъ дом, въ Райд, Маргарета была за-границей, въ Италіи. Элеонора жила одна въ грустномъ и тоскливомъ затворничеств. Она знала, что сэръ Стефенъ каждый день уходилъ въ ложу. Она знала, что хорошенькій сынъ Бриджетъ Оуэнъ воспитывался въ одномъ изъ эдинбургскихъ пансіоновъ вмст съ другими благородными дтьми. То правда, что, прізжая домой на каникулы, онъ никогда не приходилъ въ замокъ, но въ этомъ не было для него никакой потери. Сэръ Стефенъ всегда бралъ его съ собою на охоту: мальчикъ несъ охотничью сумку и выполнялъ при немъ другія легкія порученія. Элеонора видла, какъ сэръ Стефенъ, при каждой встрч, гладилъ его по головк, по плечу, и вообще обращался съ нимъ съ отеческою нжностью, но все это бы еще ничего, еслибъ Элеонора не слышала, чего ей нельзя было забыть.
Я знаю, что многія молодыя жены, читая эту печальную повсть, скажутъ, безсомннія: зачмъ же Элеонора переносила все это? Молодыя женщины вообще — большія охотницы разсуждать такимъ-образомъ: — ‘О, еслибъ мой мужъ вздумалъ отличаться такими выходками, я бы оставила его въ ту же минуту!’ — ‘Еслибъ мой мужъ вздумалъ обманывать меня, я бы не осталась подъ кровлей его дома ни на одну секунду’.— Все это, однакожъ, легко говорится, но не легко длается.— Подъ какую же другую кровлю убжите вы, милостивыя государыни? Нельзя же вамъ, подобно Бедуину, раскинуть палатку въ пустын міра и вызжать лишь на своемъ кон, котораго, на бду, нтъ у васъ, не будетъ и быть не можетъ. У Элеоноры не было ничего и никого. Да и то сказать: для многихъ женщинъ, раздраженныхъ противъ своихъ мужей — я разумю справедливый, законный гнвъ, не минутную вспышку, вызванную какимъ-нибудь капризомъ — для многихъ женщинъ, говорю, предположивъ даже ихъ независимость, было бы, можетъ-быть, гораздо-лучше смиренно покориться своей участи и спокойно выжидать благопріятной перемны подъ кровлей этого самаго человка, которому поклялись он въ неизмнной врности передъ алтаремъ правосуднаго Бога. Въ обширномъ большинств случаевъ оно дйствительно такъ. Пусть навсегда останутся крпкими узы, которымъ, по намренію и цли брака, слдуетъ быть неразрывными. Разводы не должны имть мста, особенно, если мысль о развод приходитъ въ голову, когда сердце кипитъ негодованіемъ и гнвомъ. Даже въ томъ случа, когда разводъ, по мннію свта, сдланъ по самымъ основательнымъ побужденіямъ и причинамъ, женщина, покинувшая своего мужа, ставитъ себя въ самое невыгодное положеніе въ глазахъ того же свта. Должно взять во вниманіе и то, что гнвъ и мстительность должны быть всегда чужды женской природы, и не въ этихъ необузданныхъ чувствахъ суждено намъ находить возможное на земл счастье и покой. ‘Терпи — и стерпится, стерпится — и слюбится’ — вотъ что должно быть девизомъ каждой женщины, особенно той, которая еще не испорчена ложнымъ воспитаніемъ и фальшивыми правилами. Элеонора слишкомъ-хорошо понимала это: уроки Маргареты не пропали для нея даромъ.

ГЛАВА XXXI.
Судьба вспомнила о Тибби.

Когда я утверждаю, что судьба наконецъ вспомнила о миссъ Тибби Кристисонъ и увнчала вожделннымъ успхомъ главнйшее желаніе ея сердца, то этимъ я хочу сказать, что благія дянія старой двицы дйствительно получили достойнйшую награду и — honny soit qui mal y pense.
Итакъ, да будетъ вдомо, что продолжительное волокитство Тибби, сопутствуемое удивительнымъ терпніемъ и настойчивостью, достигло желаемой цли. Тибби превратилась въ графиню Пибльзъ, въ законную супругу лорда Пибльза. Напрасно бсновалась и неистовствовала леди Макфарренъ: зеленая почка стараго заслуженнаго двства распустилась въ великолпный тюльпанъ. Тибби смотрла теперь на леди Макфарренъ съ недосягаемой высоты своего графскаго сіятельства и покровительствовала ее съ большимъ успхомъ. Смиреніе Тибби вдругъ исчезло, Богъ-знаетъ куда. Вроятно, укрылось оно въ томъ преддверіи ада, куда вообще уходитъ ложное смиреніе всхъ незамужнихъ двицъ, молодыхъ и старыхъ, посл того, какъ удается имъ перехитрить и одурачить ослпленныхъ родственниковъ, между которыми он живутъ. Просимъ не забываться — Тибби ‘знаетъ свое положеніе’, она, сіятельная спутница сіятельнаго трупа въ подагрическихъ креслахъ, графиня изъ графинь, драконъ изъ драконовъ, величественная и грозная представительница одной изъ знатнйшихъ фамилій въ цлой Шотландіи! О, Тибби, Тибби! Ты ли это, старая двка, еще такъ недавно громоздившаяся на чердак, за отсутствіемъ для тебя приличнаго мста во всхъ трехъ этажахъ? Ты ли это, о Тибби! которая солила огурцы и выплясывала въ — присядку вс эти шотландскіе puhu, для потхи всхъ этихъ джентльменовъ и леди?
Она была графиня — да еще какая! Ея сіятельству неблагородно было снизойдти на вторую ступень въ этомъ титул, но гордо выступила она на первый планъ. Прочь, прочь подите вы, родственники лорда Пибльза! Смиритесь и держите ухо востро: Тибби печатаетъ свои письма графской короной, которую она выудила изъ-подъ вашего носа. И, Боже мой! какъ вдругъ укоротилась память нашей Тибби! Чуть-чуть она помнитъ всхъ этихъ старыхъ друзей, около которыхъ когда-то юлила и выплясывала въ Гленкаррикъ! Близкаго обращенія съ собой и дружеской бесды она удостоитъ разв герцогиню Ланаркскую, леди Маргарету, и, ужь длать нечего, молодую леди Пенрайнъ, но что жь касается до леди Макфарренъ — просимъ извинить!— теперь на нашей улиц праздникъ!
Вы бы дорого заплатили за одну честь взглянуть на мою Тибби хотя мелькомъ, хоть украдкой. Если существовали когда-нибудь райскія птицы, то бальный плюмажъ Тибби былъ составленъ изъ ихъ перьевъ. И какъ она выплывали мимо всхъ этихъ лордовъ и герцоговъ? Тибби не позавидуетъ самой мадагаскарской султанш. Тибби утопала въ океан блаженства и упивалась своимъ блестящимъ успхомъ. Ничто, кром смерти, не вырветъ графа изъ ея рукъ, да и это печальное событіе не лишитъ ее графскаго титула… О вы, бдныя старыя двы, эдинбургскія, лондонскія, парижскія и всхъ другихъ главнйшихъ городовъ Европы и Америки! какими тощими кошками представляетесь вы мн въ-сравненіи съ моей героиней! Въ прахъ, въ прахъ, на колни передъ Тибби, передъ этимъ истиннымъ идоломъ стараго двства! Смотрите на нее — и облизывайтесь!
Какъ она совсмъ позабыла своего брата, будто и на свт сю не было, какъ отдлала свою матушку-плебейку, какъ обрзала всхъ своихъ скромныхъ друзей — обо всемъ этомъ, я думаю, нечего распространяться. Въ самый день свадьбы, когда старуха-мать заливалась радостными слезами, поздравляя дочь свою, выходившую съ торжествующимъ видомъ изъ лучшей парадной спальни, какая только отъискалась въ отели Дугласа, въ самый этотъ день, Тибби сказала своему графу:
— Мать моя вздумала напрашиваться къ намъ гостить въ паркъ Пибльзъ, но я дала ей почувствовать всю неумстность этого сумасброднаго желанія. Это, авось, образумитъ ее и на будущее время, и она пойметъ, что сверчокъ долженъ знать свой шестокъ. Впередъ нечего съ нею церемониться, когда будутъ у насъ гости въ парк.
Графъ улыбнулся — довольно-неловко. Онъ почувствовалъ — нтъ нужды, что грудь его обложена была фланелью — онъ почувствовалъ, какъ-будто морозомъ охватило его сердце при этой эксцентрически-амбиціозной выходк новобрачной, отрекавшейся, такъ-сказать, безъ всякаго стыда и совсти, отъ священныхъ родственныхъ связей.
— Тибби, сказалъ онъ серьёзно: — твоя мать, кажется, добрая старушка, и я увряю тебя, что съ моей стороны…
— Прежде всего, любезный мой лордъ Пибльзъ, прошу васъ, разъ навсегда, не называть меня этимъ глупымъ именемъ Тибби. Настоящее мое имя — Тавиа, если намъ угодно знать.
Медовой мсяцъ былъ періодомъ большихъ досуговъ для Тибби. Она употребила его на сочиненіе длинныхъ, предлинныхъ писемъ, которыя, само-собой-разумется, печатались отлично-вырзанной короной надъ великимъ именемъ Тавиы. Она читала также (первыя три недли по нскольку ралъ въ день) газетныя извстія о ея собственномъ бракосочетаніи.
‘Мортимеръ Джемсъ Джорджъ графъ Пибльзъ, сочетался бракомъ съ Тавиою Эмиліею, дочерью покойнаго Питера Кристисона, дворянина, изъ Донлиса’. Затмъ слдовали: описаніе свадебнаго костюма Тавиы, фамилія французской модистки, трудившейся надъ костюмомъ, лица, присутствовавшія при совершеніи брака, и списокъ подругъ невсты, составлявшихъ ея свиту
Высокая честь присутствовать въ качеств невстиной подруги была, между-прочимъ, заране общана одной двиц, Белл Маккри, когда она и Тибби были еще молодыми двушками, невинными и глупыми въ равной степени, но теперь Тибби, какъ и слдовало ожидать, величественно отклонила отъ себя неумстную навязчивость бывшей пріятельницы.
— Какъ же это, моя милая? сказала опечаленная Белла: — мы условились въ этомъ еще давно, когда об были молодыми двушками.
— Ну, такъ что жь? Теперь ты ужь не молодая двушка, замтила Тибби съ легкимъ оттнкомъ ироніи.
— Право, Тибби, я столько же молода для невстиной подруги, какъ ты для невсты, отвчала старая двица обиженнымъ тономъ, но тутъ же ея сердце растаяло при взгляд на старинную пріятельницу. Да и кстати ли было сердиться на невсту? Белла Маккри украдкой отерла слезу и прибавила: — Ну, мой другъ, я все-таки рада, что ты устроиваешь свою судьбу. Будь счастлива, Тибби. Я приду къ теб на свадьбу хоть ужь и не подругой — Богъ съ тобой! И посл и навщу тебя въ твоемъ новомъ графскомъ дом.
Отъ послдняго доказательства дружбы Тибби пожалуй отказалась бы со всей охотой. Ея первымъ желаніемъ, по выход замужъ, было — обставить себя не иначе, какъ самымъ отборнымъ кругомъ, такъ, чтобъ не было въ немъ и тни плебейскаго духу. На этомъ основаніи, когда скромныя знакомки прежнихъ временъ угрожали ей приведеніемъ въ исполненіе своихъ дружескихъ визитовъ, Тибби отдлывала ихъ самымъ холоднымъ пріемомъ, исключавшимъ всякую возможность взаимнаго изліянія сердечныхъ ощущеній. Миссъ Белла Маккри терпливо высидла два или три визитныхъ утра, когда графиню окружала блестящая толпа, недопускавшая никакихъ сближеній съ нею. Наконецъ он остались одн, вдвоемъ: Белла Маккри бросила свой ридикюль, придвинула стулъ поближе къ старинной пріятельниц, и сказала веселымъ тономъ:
— Ну, мой ангелъ, теперь мы можемъ наговориться съ тобою вдоволь.
Но чувства, волновавшія грудь ея сіятельства, были самаго раздражительнаго свойства. Ужь и то было дурно, что Белла осмлилась явиться съ визитомъ, не испросивъ напередъ соизволенія графини, но то, что она позволила себ обнаруживать нелпыя притязанія на какую-то дружбу и забылась до-такой-степени, что стала ‘высиживать’ всхъ этихъ знатныхъ леди, прізжавшихъ къ ней одна задругой — о! согласитесь, что это верхъ невжества, неучтивости, какого-то чудовищнаго нахальства! Вдь бываютъ же такія твари на бломъ свт!.. Знатное положеніе въ свт, четыре ливрейные лакея, богатйшіе ковры, атласныя занавсы, вызолоченные портфели и футляры, гндые кони наилучшей породы, великолпная карета съ фамильными гербами, брильянты, изумруды, алмазы и, въ довершеніе всего, самъ лордъ Пибльзъ — все это, съ быстротою электричества, пронеслось передъ умственнымъ взоромъ Тибби, и она почти сгорла отъ негодованія.
— Чего вамъ надобно, сударыня? сказала Тибби почти зврскимъ тономъ, обращаясь къ своей прежней пріятельниц и собесдниц.— Чего вы отъ меня хотите, миссъ Белль, когда позволяете себ съ такою удивительною настойчивостью, пересиживать всхъ моихъ гостей?
Миссъ Белль запылала въ свою очередь благороднымъ негодованіемъ старой оскорбленной двицы. Бросивъ изумленный взглядъ на бывшую свою пріятельницу, она озадачила ее слдующимъ отвтомъ:
— Ничего, Тибби, я приходила только навстить тебя, моя милая, провдать, по старой дружб, какъ ты живешь-поживаешь, Тибби. А впрочемъ, мн ничего не нужно. Благодаря Бога и добрыхъ родителей, я ни въ чемъ не нуждаюсь, Тибби. Право такъ, моя милая. Мн никакой нтъ надобности, какъ нкоторымъ другимъ двицамъ, выходить замужъ за какого-нибудь дряхлаго калку, окутаннаго фланелью.
Ярость, засверкавшая въ зеленыхъ глазахъ леди Пибльзъ, послужила для ея подруги сигналомъ къ немедленному отступленію, и миссъ Белль отступила avec un grand scandal. Жирный огромный швейцаръ захлопнулъ за нею дверь съ раздирательнымъ величіемъ, и миссъ Белль засменила на улиц пшечкомъ, подобно бдной маленькой мышк, которую прогнали въ ту самую минуту, какъ она вздумала пользоваться кусочками господскаго сыра. Оно дйствительно такъ было, потому-что я никакъ не врю, что миссъ Белль, по ея увренію, приходила единственно затмъ, чтобъ навстить свою великолпную подругу въ ея великолпномъ дом, подъ вліяніемъ новыхъ великолпныхъ обстоятельствъ. Нтъ: старой двк именно хотлось только полакомиться джентльменскимъ сыромъ.
И не полакомилась. Не такимъ крошечнымъ мышкамъ, какъ миссъ Белла, Тибби раздавала крохи сыра, или, что все-равно, крохи джентльменскаго комфорта. Нтъ, Тибби кормила львовъ, львовъ и тигровъ. Не тхъ львовъ и тигровъ, которыхъ укрощалъ знаменитый Фан-Амбургъ, но львовъ, принадлежащихъ къ окрестностямъ Гайд-Парка. При вступленіи въ лондонское общество, Тибби имла на своей сторон одну дйствительную выгоду, состоявшую въ томъ, что она жила въ Эдинбург въ такое время, когда тамошніе свтскіе кружки, всегда отлично-образованные и воспитанные, отличались особенными талантами на поприщ искусства, политики, науки. Въ ранней молодости, Тибби была знакома со многими представителями современной цивилизаціи, и хотя они вс, одинъ за другимъ, сошли въ могилу, все же имена ихъ (если не идеи) пригодились какъ-нельзя-лучше для графини Пибльзъ.
Такъ, напримръ, когда удавалось ей встрчать какого-нибудь новаго умнаго человка, праздношатавшагося по песчанымъ пустынямъ свтскаго общества, она тотчасъ же ставила ему ловушку однимъ изъ этихъ громкихъ именъ, и ужь потомъ, безъ всякихъ затрудненій, приводила его къ себ домой. Этимъ простыми и легкимъ способомъ Тибби укротила почти всхъ современныхъ львовъ, и они сдлались въ ея звринц настоящими ручными слонами, тихими и добронравными, о которыхъ говорятъ, что они заманиваютъ одинъ другаго къ общему хозяину, если только удалось ему выдресировать одного слона.
Въ-самомъ-дл, каждый умный человкъ, встртивъ другаго умнаго человка въ дом Пибльзъ, находилъ весьма-пріятнымъ этотъ чертогъ, и думалъ, конечно, не безъ основанія, что и сама Тибби должна принадлежать къ разряду умнйшихъ женщинъ, если окружаютъ ее все такіе умные люди. И хотя Тибби не отличалась никакими особенными познаніями ни въ какой наук и ни въ какомъ искусств (о чемъ, впрочемъ, никто не вдалъ кром самой Тибби), вс, однакожь, были уврены, что графиня Пибльзъ блистаетъ яркою звздою на горизонт человческой мысли. Къ водворенію такой единодушной увренности всего, боле содйствовалъ французскій поваръ Тибби, приготовлявшій самые современные, цивилизованные, интеллектуальные обды, поглощаемые съ завиднымъ аппетитомъ всми этими представителями современныхъ искусствъ и наукъ.
И не пропускала Тибби ни одного порядочнаго джентльмена, замченнаго въ большомъ свт, и никто изъ смертныхъ, нестяжавшихъ напередъ громкой извстности на базар житейской суеты, никогда и ни по какому поводу не обращалъ на себя благосклоннаго вниманія графини Пибльзъ. Никого она не приглашала ради одной только дружбы, и ничего не длала безъ задней мысли. Таковы были правила Тибби, и на этомъ основаніи Тибби благоденствовала и процвтала.
Въ одномъ только отношеніи Тибби, съ позволенія сказать, вела себя, какъ большіе мальчишки въ школ, которые вымщаютъ на маленькихъ мальчикахъ все то, что сами вытерпли въ низшихъ классахъ при первоначальномъ поступленіи въ школу. Тибби положительно сдлалась бичомъ и мучительницею всхъ старыхъ двъ, которыми, однакожь, любила окружать себя съ единственною цлью — тиранствовать надъ этими беззащитными существами. Исключеніемъ была только одна старая двица, успшно слдовавшая по стопамъ самой Тибби, и вышедшая замужъ за стараго герцога: объ ней Тибби провозгласила, безъ всякой церемоніи, что была съ нею знакома съ дтскихъ лтъ, и что герцогиня донын остается ея лучшимъ, единственнымъ, несравненнымъ другомъ.
И когда кончился лондонскій сезонъ, и вс эти первостатейные львы разбжались по окрестнымъ мстамъ, каждый въ свое логовище, Тибби вынула маленькую памятную книжку, на веленевой золотообрзной бумаг, и принялась отмчать, кого ей принимать и куда хать съ визитомъ. Между домами, обратившими на себя благосклонное вниманіе ея сіятельства, выставлялся прежде всхъ замокъ Пенрайнъ, о чемъ немедленно и дано знать молодой леди Пенрайнъ. Элеонора отвчала, что сэръ Стефенъ ухалъ въ Валлисъ мсяца на два, но что леди Макфарренъ непремнно будетъ въ замк. Герцогъ и герцогиня Ланаркскіе тоже будутъ. Леди Маргарета Фордайсъ тоже будетъ: ожидали ея скораго возвращенія изъ Италіи, хотя Элеонора не могла положительно опредлить срока, когда она возвратится. Отвтъ леди Пенрайнъ заключался изъявленіемъ готовности принять Тибби и лорда Пибльза во всякое время, какъ будетъ имъ благоугодно. И Тибби соблаговолила разсудить, что ей благоугодно пожаловать въ половин сентября.

ГЛАВА XXXII.
Часы скорби.

Одиноко жила Элеонора въ огромномъ пустынномъ дом, не-оглашаемомъ больше играми и веселымъ смхомъ юныхъ птенцовъ ея, покоившихся въ душной могил сномъ безпробуднымъ.
Въ первыхъ числахъ сентября, когда еще не было ни Тибби, ни леди Макфарренъ и никого изъ ожидаемыхъ гостей, Элеонора тоскливо сидла у окна мъ солнечной маленькой комнат, той самой, которая нкогда отведена была для Тибби, когда въ замокъ нахало множество гостей. Тутъ нашла миссъ Тибби копію стиховъ, показанныхъ ею леди Макфарренъ, и лоскутки рисунковъ, и образчики бесдокъ, и модели деревенскихъ школь и хижинъ, и планъ для общей деревенской печи, устромваемой въ пользу бдныхъ, и другія многія доказательства того, какъ Элеонора проводить время въ часы досуга.
Но ничего бы Тибби не нашла здсь теперь. Можешь рыться, Тибби, хорькомъ, кроликомъ или кротомъ, если угодно: не найдти теб никакого слда занятій. Горничная, убиравшая эту комнату, находила ее каждый день въ такомъ же порядк, какъ наканун: никакиxъ лоскутковъ или рисовальныхъ обрзковъ на ковр, и никакая легкая шелковая бумажка не выпархивала изъ окна. Не было надобности сбгать внизъ по большой лстниц и посылать Санди въ садъ, чтобъ онъ отъискалъ и принесъ упавшую вещь, можетъ-быть, очень-нужную для миледи. Кончились занятія Элеоноры. Главныя пружины ея жизни были порваны.
Ничего нтъ обыкновенне пошлыхъ утшеній и совтовъ, предлагаемыхъ нами особамъ, пораженнымъ скорбью или уныніемъ.— ‘Ахъ! да вы постарайтесь какъ-нибудь разсяться, развлечься, обратитесь къ своимъ обыкновеннымъ занятіямъ. Я, право, удивляюсь, какъ вы, съ такими талантами, позволяете себ упасть духомъ!’ и прочая.— Не упадать духомъ — легко сказать! Отчего же, спрашивается, вы не удивляетесь, когда видите, что птица съ подрзанными крыльями неможетъ летать?.. Увы! въ часы истинной скорби таланты оказываютъ намъ слишкомъ-маловажную услугу. Душа разбита, не руки: мы не можемъ заниматься, еслибъ и хотли. Энергія слдуетъ за счастьемъ, и нтъ энергіи для несчастнаго созданья, парализированнаго въ лучшихъ своихъ намреніяхъ и завтныхъ желаніяхъ сердца. На какой конецъ станемъ мы трудиться? Что толку во всхъ этихъ занятіяхъ? Къ-чему пересыпать песокъ при однообразномъ теченіи времени? Пусть часы идутъ сами-собою и ведутъ насъ къ врной смерти: что намъ до этого? Жизнь — смерть — дятельность — могила: разв это не все-равно въ-сравненіи съ вчностью? Пусть будетъ вокругъ насъ покой и всеобщее безмолвіе — не тревожьте насъ, не безпокойте и, пуще всего, не ожидайте отъ насъ дятельности, даже тои, которой нкогда мы охотно посвящали себя на общую пользу человчества и ближнихъ!
Таково болзненное состояніе духа, и такова сила отчаянія. Читатели этихъ страницъ, нтъ сомннія, сами, въ большей или меньшей степени, перечувствовали это положеніе въ бдственныхъ обстоятельствахъ жизни. И таково было состояніе Элеоноры въ настоящую эпоху ея жизни. Ничего не могла она длать, ничего не предпринимала, ничего не желала, ничего не боялась. Только въ т дни, когда почта привозила ей письмо изъ Италіи, отъ Маргареты, сердце ея начинало обнаруживать нкоторые, весьма, впрочемъ, слабые признаки жизни. Даже музыкальныя сентенціи Маргареты потеряли надъ ней свое могущественное вліяніе и силу. Счастливая Маргарета! она жила въ Италіи, подъ покровительствомъ старой герцогини, любившей ее какъ дочь. И былъ у нея братъ, дожидавшійся ея на родин съ нетерпніемъ пламенной, родственной любви. И была у нея своя маленькая дочка, обожавшая мать свою больше всего на свт. Эвфимія не умерла, какъ маленькія дти Элеоноры, и не была она подвержена такимъ недугамъ, какъ бдный ея Клефанъ, но Эвфимія была розовою копіею своей любящей матери, и жила она, и улыбалась, и расцвтала при солнечномъ сіяніи счастья и любви… О, какъ же вы хотите, чтобъ Маргарита поняла страшную пытку, происходившую въ сердц Элеоноры?
Такъ думала Элеонора и, на этомъ основаніи, почти ничего не говорила о своемъ положеніи въ письмахъ къ Маргарет. Но она ошибалась. Соболзнованіе есть дитя нжности, а не бдственныхъ опытовъ жизни. Кто живо и сильно чувствуетъ, тотъ всегда будетъ симпатизировать бдствію, нтъ нужды, что самъ ничего не испыталъ къ этомъ род, но человкъ съ медленнымъ движеніемъ сердца, вялымъ и тупымъ чувствомъ не пойметъ чужаго горя и тогда, когда самъ испытывалъ такое же не разъ и не два. Маргарета никогда не терила дтей: тмъ немене, изъ свтлыхъ глазъ ея заструились самыя-горькія слезы, когда увидла она двухъ играющихъ мальчиковъ, напомнившихъ ей бдныхъ малютокъ Элеоноры. Никогда не испытала она непріязни, отчужденія и одиночества, но ужь самая сила ея собственной любви могла навести ее на мысль, что значить быть покинутой и отчужденной. Увидвъ Элеонору, она вдругъ бы и все поняла однимъ разомъ, но она не видала Элеоноры: она читала только ея спокойныя письма. Поэтому Маргарета писала къ ней лишь о ея школахъ, проектахъ, планахъ, о ея сад, о бдныхъ, въ той надежд, что вс эти занятія, рано или поздно, утолятъ ея грусть, которая, впрочемъ, во всякомъ случа должна сдлать свое дло, должна совершить свой полный курсъ времени, по счастливому и непереводимому выраженію Шиллера, заставившаго выразиться своего Валленштейна почти такъ: ‘одно только время выгрустить всю грусть изъ сердца Максимиліана’.
И вотъ Элеонора сидла одна въ маленькой комнат, обращенной окнами въ садъ. Въ ней ужь не было теперь никакого сходства съ извстной картиной, изображающей плачущую Гризельду. Безпокойство, бурные порывы, юность ея грусти прошли. То было томительно-страждущее лицо, на которомъ опытный физіономистъ прочелъ бы всю печальную повсть. Не было никакой старушки въ род мистриссъ Кристисонъ, которая, бывало, въ Гленкаррик прибгала въ верхнія комнаты Элеоноры, чтобъ угомонить, повозможности, ея тоску. Свирпой золовки тоже не было. Никакихъ друзей, никакихъ знакомыхъ. Только Богъ и добрые ангелы Его видли это лицо, озаренное осеннимъ солнцемъ. Одинъ Богъ только вдалъ, когда, наконецъ, переполнится эта чаша скорби.
Но Элеонор казалось, что она выпила до дна эту чашу, и теперь, когда она, въ тоскливомъ размышленіи, сидла у окна, въ голову ея вдругъ пришла мысль, что ужь страданіе окончилось для нея въ этомъ мір. Ничего теперь не остается, кром смерти, и она станетъ дожидаться смерти съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Пусть смерть прійдетъ, когда ей угодно: Элеонора равнодушна къ ней, какъ и ко всему.
Въ эту минуту, посл двукратнаго стука въ дверь, вошелъ старикъ Санди. Элеонора обернулась, думая, что рчь пойдетъ о какихъ-нибудь распоряженіяхъ въ саду, но, взглянувъ на старика, она невольно задрожала. Лицо его было блдно, какъ пепелъ, и въ слабыхъ глазахъ сверкалъ какой — то странный, блуждающій огонь.
— Господь съ тобою, Санди! Что такое случилось?
— Эхъ, миледи, эхъ, сударыня!..
И Санди остановился.
— Ну?…
— Да ужь, право, я не знаю, оно и того-съ! Пришло, видите ли, письмецо къ вашей милости… То-есть, не то, чтобъ оно дйствительно пришло, а такъ-съ.
Санди опять остановился и почесалъ затылокъ.
— Письмо? Отъ кого?
— Къ вамъ, миледи, письмецо… и вврили его, смю сказать, моимъ рукамъ… да-съ, моимъ рукамъ, миледи. Вотъ какъ!
Мысль о какомъ-нибудь ужасномъ происшествіи живо представилась воображенію Элеоноры. Какая еще новая бда могла угрожать ей?
— Что жь это значитъ, Санди? Говори, сдлай милость. Подай мн письмо. Ты видишь, я слаба и мн трудно выслушивать твои загадки. Сэръ Стефенъ, что ли, поручилъ теб отдать письмо?
Старикъ все еще продолжалъ держать бумагу въ своихъ дрожащихъ рукахъ.
— Нтъ, миледи, сказалъ онъ: — это письмо не отъ сэра Стефена и не отъ здшнихъ джентльменовъ. Письмецо это, скажу я вамъ, изъ далекихъ краевъ.
— О, моя бдная Маргарета! вскричала Элеонора, стремительно отпрядывая отъ своего мста.
Санди удержалъ ее за платье.
— Миледи, простите стараго дурака, выслушайте его, сударыня. Вотъ вамъ письмо: оно не изъ Италіи, миледи, оно изъ американскихъ странъ. Онъ не умеръ, миледи… мистеръ Стюартъ не умеръ!! Все обстоитъ благополучно, и если живъ онъ, такъ никто не посметъ говорить о немъ дурно. Извольте принять письмецо, миледи: принесъ его человкъ… не хотлъ войдти сюда, послалъ за мною и дожидался въ лож. Я пошелъ и взялъ, и онъ веллъ сказать, что черезъ часъ прійдетъ опять… поговорить съ вашей милостью и — эхъ, миледи! какъ сказали мн, что мастеръ Стюартъ живъ, такъ нотъ — вотъ словно обухомъ създили меня по лбу!
Нечего было описывать Санди свое собственное положеніе: създили его обухомъ, или нтъ, умственное его помшательство не подлежало почти никакому сомннію. Онъ щелкалъ пальцами, плясалъ, кривлялся, прыгалъ, плакалъ, и потомъ, когда миледи распечатала письмо и принялась читать, бдный старикъ остановился какъ вкопанный, причемъ, однакожь, колни его сильно задрожали. Но когда Элеонора, блдная, какъ мраморъ, отрываясь отъ бумаги, обратила на него свои мутные глаза, которые смотрли и ничего не видли, Санди, въ припадк сильнйшаго страха, сталъ на колни и воскликнулъ:
— Охъ, миледи! успокойтесь, ради самого Создателя! не обмирайте! Я все вамъ сказалъ, какъ велно было сказать. Господи спаси насъ и помилуй! Выпейте стаканчикъ воды и ободритесь!
Элеонора не упала въ обморокъ, она только медленно отошла къ окну, на свое мсто, и стала опять читать письмо. Затмъ, черезъ нсколько минутъ, она обратилась къ Санди съ вопросомъ:
— Когда общался прійдти назадъ этотъ человкъ, что вручилъ теб письмо?
— Черезъ часъ, миледи.
— Принять его въ столовой, и сказать, чтобъ приготовили ему кушать.
— Слушаю, миледи.
Теперь только, но не прежде, Элеонора залилась самыми горькими слезами и протянула свою руку Санди, которую тотъ осыпалъ поцалуями и заплакалъ самъ, какъ ребенокъ.
— Даруй вамъ Боже миръ и утшеніе! говорилъ, рыдая, бдный старикъ.— Пусть ангелы небесные берегутъ вашу головушку и денно, и нощно, и во сн, и на яву!..
Но Элеонора уже не слыхала этихъ словъ, потому — что глаза ея снова прикованы были къ распечатанному письму въ ея рук.
Читай, Элеонора! вдь это старый, хорошо-извстный теб почеркъ, котораго ты не видла цлыхъ восемь, длинныхъ, безконечныхъ лтъ! Читай посланіе отъ давно-потеряннаго друга, котораго смерть ты оплакивала съ сокрушеніемъ сердечнымъ! Мертвъ онъ былъ — и ожилъ, потерялся въ далекой сторон — и ты нашла его. Не пуста съ этой поры будетъ жизнь твоя, хотя много въ ней страданій, не безнадежна, хотя исполнена тяжкихъ лишеній. Живи, Элеонора! живи хоть длятого, чтобъ отвчать на это письмо, длинное письмо, выясняющее мракъ и бдствія прошедшихъ временъ. Живи! есть для тебя будущность даже но эту сторону могилы! Живи, чтобъ опять и опять получать отъ него всти! Вотъ скоро — не дале какъ черезъ часъ — ты увидишь его друга, которому онъ вврилъ это самое письмо, который стоялъ передъ нимъ лицомъ-къ-лицу, говорилъ съ нимъ, пожималъ на-прощаньи его руку, не дале какъ за нсколько недль, при отъзд изъ Америки. А какъ знать? можетъ-быть, еще разъ ты увидишь на этомъ свт самого Давида Стюарта: вдь онъ не умеръ, вдь онъ живъ! Осмыслялась и твоя жизнь съ той минуты, жизнь, неимвшая для тебя ни малшей цнности не дале, какъ за полчаса передъ этимъ. Живи, Элеонора!
Письмо наполнено было странными подробностями. Въ самый тотъ часъ, когда готово было совершиться замышляемое самоубійство, Давидъ Стюартъ былъ удержанъ отъ грха слабою рукою. Старикъ мистеръ Фордайсъ, аспендэйльскій пасторъ, всю ночь напутствовалъ къ жизни вчной умирающую женщину, и на разсвт, едва занималась заря на тускломъ небосклон, возвращался домой черезъ паркъ мимо ревущаго Лаона, гд пролегалъ его ближайшій путь. Достопочтенный пастырь подосплъ въ самую роковую минуту: у него достало только времени вскрикнуть — схватить — и спасти. Объясненіе между двумя друзьями было ужасное, бдственное, но пасторъ не позабылъ божескаго милосердія, какъ главнаго пункта всхъ его назиданій. Онъ убждалъ Давида именемъ Творца, передъ Котораго только-что предстала гршная душа, освободившаяся отъ узъ плоти.
— Мистеръ Стюартъ, сказалъ пасторъ торжественнымъ тономъ: — я возвращаюсь отъ смертнаго одра гршницы, которую вс знали въ этомъ мст, какъ женщину дурного поведенія. Я принялъ ея исповдь, страшную, возмутительную для души. Она призналась, что умертвила и схоронила въ лсу свое дитя, о которомъ посл утверждала, будто его похитили цыганки. Ты, Давидъ, прошелъ черезъ бурю жизни въ эту ночь, я — черезъ бурю смерти. Я вслушивался по цлымъ часамъ въ дикій вопль этой женщины, обращавшейся къ милосердію Божію, и молилась она, чтобъ ей позволено было просуществовать на земл по крайней-мр день одинъ. Еще никогда, впродолженіе своихъ опытовъ по долгу моего званія, не видлъ я такой жажды, такого изступленнаго стремленія къ жизни. Она умерла съ выкатившимися глазами, съ руками, сжатыми въ кулаки, съ воплями, стонами — и я усердно молился Богу о продолженіи ея жизни, потому-что она вовсе не готова была къ смерти. Но Богу угодно было взять ее такою, какъ она была, и ни одного дня отсрочки не было даровано для ея погибавшей души, перешедшей въ вчность среди непроницаемаго мрака ночи. Стюартъ! когда я вышелъ на свжій утренній воздухъ изъ этой душной обители смерти, я молился за всхъ гршниковъ, чтобъ Господь-Богъ даровалъ имъ время для раскаянія и приготовленія къ праведной кончин. Могъ ли я думать, что молился вмст и за тебя? Ты хотлъ бросить свою жизнь, какъ безполезное и недостойное бремя, но ты забываешь, что самъ Господь даровалъ теб жизнь, и Онъ же знаетъ, для какой цли она дарована. Повергнись въ прахъ передъ Нимъ, и благоговй передъ Его святою волей. Посл зрлища, котораго былъ я свидтелемъ въ эту ночь, одинъ уже тотъ фактъ, что жизнь — хотя и безъ всякихъ благъ земныхъ — остается для тебя на неопредленное, быть-можетъ на долгое время, одинъ этотъ фактъ, говорю, представляется мн выраженіемъ великаго милосердія Божія и небесной благодати. Встань, Стюартъ, воспрянь духомъ и мужественно смотри на будущность, какова бы она ни была. Ты обидлъ вдову и сироту: жизнь твоя имъ принадлежитъ. Если ты успешь терпніемъ и честнымъ трудомъ возвратить имъ по-крайней-мр десятую часть того, что он потеряли черезъ тебя, ты ужь не напрасно жилъ на земл.
Какъ молнія, внезапно разскающая мракъ въ бурную осеннюю ночь, указываетъ дорогу путешественнику, сбившемуся съ дороги, такъ и эти слова достопочтеннаго старца упали на душу несчастнаго Давида Стюарта. Прежде-чмъ они разстались, мистеръ Фордайсъ вынулъ изъ кармана чернильницу и написалъ на скорую руку нсколько строкъ къ одному негоціанту въ Квебек. Онъ рекомендовалъ Стюарта подъ вымышленнымъ именемъ мистера Линдсэ, и просилъ, если можно, пріискать для него какое-нибудь занятіе по торговл, причемъ мистеръ Фордайсъ объявилъ въ общихъ выраженіяхъ, что Линдсэ испыталъ множество несчастій, при которыхъ, однакожь, онъ остается человкомъ предпріимчивымъ и умнымъ. Было ршено, что Давидъ станетъ писать къ мистеру Фордайсу одинъ разъ въ годъ, и что земное существованіе Давида останется между ними въ глубочайшей тайн. Казалось, сама судьба сдлала распоряженіе, чтобъ никто не провдалъ этой тайны: усталость, волненіе и ужасы протекшей ночи произвели въ утомленномъ старц тотъ ударъ паралича, отъ котораго никогда онъ не могъ освободиться на столько, чтобъ обстоятельне поговорить съ Элеонорой. Думать надобно, что онъ желалъ открыть ей эту завтную тайну.
Изъ англійскихъ газетъ Давидъ Стюартъ узналъ о смерти мистера Фордайса и о бракосочетаніи сэра Стефена Пенрайна съ Элеонорой. Это послднее обстоятельство казалось ему счастливымъ во всхъ возможныхъ отношеніяхъ. Онъ припомнилъ громкія похвалы, расточаемыя леди Маргаретой этому жениху Элеоноры, припомнилъ объясненія самого сэра Стефена, подробно изложенныя имъ въ письм къ нему. Мысль о всякой другой сердечной привязанности Элеоноры тревожила его слишкомъ-мало. Бдное дитя! Пораженная внезапнымъ предложеніемъ, она не могла объявить своему опекуну, на кого именно упалъ выборъ ея сердца, но во всякомъ случа, предполагаемый ею бракъ едва ли могъ вполн осчастливить ея судьбу, основанную на бальномъ знакомств впродолженіе кратковременнаго лондонскаго сезона. Эта склонность Элеоноры, безсомннія слабая и скоропреходящая, ускользнула даже отъ вниманія леди Маргареты, такъ-какъ она положительно объявила, что если молодая двушка предпочитала кого-нибудь, то предметомъ предпочтенія могъ быть только сэръ Стефенъ. Такимъ-образомъ, Давидъ Стюартъ былъ спокоенъ насчетъ Элеоноры. Бремя упрековъ, стыда и угрызеній совсти было единственнымъ бременемъ, тяготвшимъ надъ нимъ денно и нощно.
Негоціантъ, которому почтенный Фордайсъ отрекомендовалъ своего заблудшаго сына, возвращеннаго на путь истины, производилъ за океаномъ разнообразныя спекуляціи по торговл мхами. Давиду поручено было вести мелочную торговлю съ туземными Индійцами. Наступила для него жизнь, исполненная опасностей, лишеній, огорченій и, сверхъ того, Давидъ обрекъ себя на произвольную нищету. Онъ отказывалъ себ во всемъ, за исключеніемъ лишь того, что могло поддержать его жизнь, которую онъ, именемъ неба, поклялся посвятить вдов и сирот. Надъ нимъ смялись, и между товарищами, съ которыми вступалъ онъ въ кратковременныя сношенія, сформировалось мнніе, что онъ скряга и угрюмъ какъ медвдь. Впрочемъ, большую часть времени проводилъ онъ между дикарями, съ которыми вс сдлки ограничивались весьма-немногими словами, касающимися прямыхъ интересовъ его хозяина. Этотъ хозяинъ былъ доволенъ, и барыши, доставляемые ему новымъ агентомъ, превосходили побольшей-части самыя смлыя ожиданія и разсчеты. Но что могла значить вся эта мховая торговля для человка, погубившаго огромное состояніе Элеоноры?
Событія дйствительной жизни нердко бываютъ удивительне и странне всякихъ вымысловъ фантастическаго романа. Въ одной изъ отдаленныхъ колоній, въ бревенчатой хижин, сколоченной на скорую руку, жилъ низенькій коренастый старичокъ въ обществ одного только слабосильнаго парня, который былъ послднимъ изъ пяти его сыновей, умершихъ, одинъ за другимъ, отъ гнилой горячки. Этотъ старичокъ мгновенно узналъ Давида и назвалъ его собственнымъ именемъ. Мистеръ Стюартъ съ гордостью отрекся отъ своего имени. Старикъ молча осмотрлъ его съ ногъ до головы: Давидъ стоялъ передъ нимъ въ полудикомъ и полуевропейскомъ костюм.
— Мистеръ Стюартъ, сказалъ старикъ: — наружность ваша замчательна уже сама-по-себ, и притомъ, я видлъ насъ послдній разъ при такихъ обстоятельствахъ, которыя не забываются. Ваша физіономія врзалась въ моей памяти неизгладимыми чертами. Удивляюсь, какъ это вы не помните меня, мистеръ Стюартъ, впрочемъ, говорятъ, что я слишкомъ перемнился. Я тотъ самый партнёръ въ дом Невиля и Компаніи, котораго посылали въ Марсель для свиданія и переговоровъ съ вами.
Стонъ проклятія вырвался изъ груди Давида, когда онъ отворотился отъ хижины, чтобъ идти назадъ. Старикъ ухватился за его платье.
— Выслушайте меня, мистеръ Стюартъ. Я говорю вамъ теперь, какъ говорилъ и тогда, что съ мужествомъ и терпніемъ можно было бы предотвратить бду, которая разразилась надъ нами, даже и теперь, еще многаго можно ожидать отъ мужества и терпнія. То же самое говорилъ я тогда и бдному Невилю, но это ни къ чему не послужило. Невиль былъ слишкомъ-слабодушенъ, и вы знаете, онъ застрлился. Я убжденъ, еслибъ вс мы стали твердою ногою на своей почв въ ту пору, какъ я видлъ насъ въ Марсели, такая катастрофа не могла бы имть мста. Самоубійство Невиля покрыло безчестіемъ торговый домъ и, что всего хуже, запутало дла, требовавшія самаго строгаго изслдованія и пересмотра. Распутать ихъ и разъяснить не было ни малйшей возможности, потому-что, какъ вамъ извстно, Невиль былъ главнымъ представителемъ нашей фирмы.
— Вотъ какъ нердко гибнуть люди въ нашемъ ремесл, продолжалъ старикъ, посл короткой паузы.— Купецъ впадаетъ въ затруднительное положеніе, и его бросаютъ въ тюрьму, гд онъ не можетъ принести ни малйшей пользы ни себ, ни другимъ, или, что еще хуже, несчастный банкротъ стрляется для избжанія огласки и стыда. Это еще хуже, говорю, потому-что жизнь человка въ подобныхъ обстоятельствахъ становится нкоторымъ образомъ собственностью другихъ парапн съ его оставшимся имніемъ. Прямой долгъ его — посвятить эту жизнь и вс свои способности интересамъ тхъ людей, которые разорились по его глупости. Мужество, мистеръ Стюартъ, мужество и терпніе столько же необходимы для торговаго ремесла, какъ и для всхъ другихъ занятій въ мір. Что подумаютъ о командир полка, если прійдетъ ему въ голову уничтожить себя въ самую роковую минуту на пол сомнительнаго сраженія? Что скажутъ о капитан корабля, если онъ прыгнетъ черезъ бортъ во время разразившейся бури? И полкъ могъ бы выиграть побду, и корабль, подъ опытнымъ руководствомъ, могъ бы благополучно войдти въ гавань. Отчего же простительне быть трусомъ торговому человку? Здсь, какъ и везд, отношенія, я полагаю, одни и т же. Я не трусъ, мистеръ Стюартъ. Я слабый, несчастный, бдный старикъ, испытавшій много горя на своемъ вку, но я не трусъ. Да и не воръ я, съ вашего позволенія: объявляю передъ Богомъ, что никогда безчестная мысль не зараждалась въ моей голов, также, какъ и въ голов бднаго Невиля — я увренъ въ этомъ: я смою позорное пятно съ его памяти и еще пригожусь для его дтей… Тяжкія лишенія испыталъ я, мистеръ Стюартъ. И потерялъ, одного за другимъ, четырехъ сыновей, прекраснйшихъ мальчиковъ, какихъ когда-либо видли человческія очи. Я надялся, что они будутъ мн помощниками и товарищами въ торговомъ дл, но они погибли отъ изнеможенія и лихорадки. Что длать! Такова воля Божія. Впрочемъ, у меня еще остались два мальчугана въ Индіи, и могу сказать, что они отлично устроиваютъ ввренныя имъ дла. Я веду съ ними постоянную переписку черезъ Галифаксъ, вотъ уже слишкомъ четыре года. Ну, само-собою разумется, свести вс счеты, удовлетворить адвокатовъ, жалобы, требованія, завести новыя связи и, словомъ, поправить вс дла разорившейся фирмы нельзя же въ одинъ день, особенно, если главный представитель оканчиваетъ жизнь самоубійствомъ, неоставивъ посл себя ни одного клочка бумаги, но я могу доложить вамъ, мистеръ Стюартъ, что горизонтъ нашъ начинаетъ проясняться… да, сэръ, проясняться. Еще какихъ-нибудь двнадцать мсяцевъ — и положеніе наше совершенно перемнится. Вотъ увидите.
Стонъ изъ груди мальчика, лежавшаго въ углу хижины, развлекъ вниманіе Стюарта, съ какимъ онъ разсматривалъ и слушалъ этого приземистаго, коренастаго, дюжаго старичка. Оба они обратились въ ту сторону, откуда раздался болзненный стонъ.
— Ахъ, бдный мой мальчикъ! сказалъ мистеръ Вестонъ — такъ звали старика:— еслибъ вотъ не его болзнь, мы бы жили припваючи въ этой глуши. Ну, дитя, что съ тобою?
Онъ приподнялъ его и посадилъ.
— Мн пригрезилось, что я былъ въ Индіи, сказалъ мальчикъ, бросая вокругъ себя отуманенный взоръ.— Мн пригрезилась Индія, и пальмовыя деревья въ Бенарес — чудесныя пальмы на солнышк! О, Боже мой, какъ тутъ холодно, и сыро, и дико, и скучно, и какая тоска!
И мальчикъ, заливаясь горькими слезами, прикрылъ свою голову обими руками, причемъ лихорадочный трепетъ пробжалъ по его исхудалому тлу.
— Это нехорошо, Герри, сказалъ старичокъ: — зачмъ давать волю слезамъ? Будь спокоенъ, мой милый, мы скоро воротимся въ Индію.
Затмъ, обратясь къ Давиду, мистеръ Вестонъ сказалъ:
— Я, видите ли, поставленъ въ положеніе Авраама съ юнымъ Исаакомъ на холм, и я твердо уповаю на Господа Бога. Никто изъ насъ не знаетъ, какихъ жертвъ требуетъ отъ насъ Всевышній, и какими средствами мы иной разъ избавляемся отъ этихъ жертвъ, но всмъ намъ извстно, что рука Господня тяготетъ надъ нами.
Давидъ не могъ бы сказать и самъ, почему онъ въ эту минуту вспомнилъ о Маргарет. Быть — можетъ, оборотъ этой мысли, выраженной съ умилительною набожностью, напомнилъ ему этотъ звучный и нжный голосъ, это несравненное лицо, въ темной бревенчатой хижин, въ обществ сдаго старика и дряхлаго его сына. Онъ помогъ мальчику подняться съ мста и началъ говорить съ нимъ. Онъ сказалъ, что и самъ былъ въ Индіи, что любитъ эту сторону съ ея кокосами и пальмами. Онъ старался утшить его, развеселить.
Мальчикъ взглянулъ на него съ удовольствіемъ, съ изумленіемъ.
— Какъ вы ласковы, сэръ! сказалъ удивленный мальчикъ.— Меня еще никто здсь не утшалъ, какъ вы. Вы такой ласковый, право, и добрый, какъ женщина. Я стану думать, что у меня есть няня.
И веселая улыбка пробжала по его исхудалому лицу.
— Я зналъ это, сказалъ старикъ съ выраженіемъ радостнаго нетерпнія: — я зналъ, что горизонтъ нашъ прояснится. Богъ-знаетъ, съ которыхъ ужь поръ не видалъ я улыбки на лиц Герри. И считаю это хорошимъ предзнаменованіемъ, встрчу съ вами, мистеръ Стюартъ, я считаю хорошимъ предзнаменованіемъ. Я не сомнваюсь, что слдующее письмо изъ Галифакса сообщить намъ пріятныя всти. Nil deаptraudum, мистеръ Стюартъ, вотъ мой девизъ. Небо еще прояснится, сэръ, небо прояснится.

ГЛАВА XXXIII.
Колебаніе.

И небо прояснилось.
Не черезъ двнадцать мсяцевъ посл первой встрчи Давида Стюарта съ мистеромъ Вестономъ, а ровно черезъ восемь лтъ посл того времени, какъ совершилось мнимое самоубійство опекуна Элеоноры. И прояснилось небо далеко не въ такой степени, какъ ожидалъ и надялся пылкій, нетерпливый старикъ, но все же горизонтъ очистился отъ главнйшихъ тучъ, затмвавшихъ доброе имя разорившагося торговаго дома. Смылось пятно съ несчастной памяти Невиля, и фирма нашла средство выплатить огромную сумму, взятую въ ссуду у Давида Стюарта, которою тотъ рискнулъ въ безумной надежд на обратное пріобртеніе Донлиса. Старикъ Вестонъ получилъ возможность отправиться въ Индію съ сыномъ, пріхавшимъ въ Америку поздравить его лично съ счастливымъ окончаніемъ запутанныхъ обстоятельствъ. Слабосильный мальчикъ, привязавшійся къ Давиду всми способностями своей души, тоже отправился съ отцомъ.
— Я никогда не забуду васъ, сэръ, сказалъ слабосильный мальчикъ, крпко сжимая на прощаньи руку Давида Стюарта:— я стану думать о васъ въ Индіи. Желаю вамъ счастливаго возвращенія на свою собственную родину.
На свою собственную родину — легко сказать! Давидъ не былъ столько мужественъ и независимъ, какъ отецъ этого мальчугана. Съ какимъ лицомъ онъ явится къ своимъ прежнимъ знакомымъ? Чмъ загладитъ онъ свой стыдъ? Опекунъ дочери сэра Рэймонда, поставившій на карту имніе своей воспитанницы — хороша рекомендація! Конечно, онъ возвратитъ это имніе, да что въ этомъ толку? стыдъ все-таки остается стыдомъ. Нтъ, Давидъ, хоть ему и хочется, не подетъ въ Англію.
На свою собственную родину — да разв есть у него родина? Какая родина? Вдь вотъ еще недавно прочелъ онъ въ газетахъ извстіе о бракосочетаніи Тибби и лорда Пибльза:
Тавиа, дщерь покойнаго Питера Кристисона, дворянина, изъ Донлиса!
Какъ изъ Донлиса? Вздоръ! Что это за Кристисонъ изъ Донлиса? Какой негодяй сметъ называться властителемъ Донлиса?
Надобно хорошо знать Шотландцевъ и феодальныя воспонинанія, соединяемыя тамъ съ наслдственною собственностью, чтобъ понять, какимъ образомъ мелочной торговецъ въ Квебек, жившій такъ долго между дикарями, могъ еще приходить въ крайнее негодованіе при одномъ имени, объявившемъ притязанія на его родину Въ сердц Давида Стюарта еще отъискалось мсто для сожалнія ‘о несравненномъ Донлис’.
Однакожь, нтъ! На свою родину онъ не подетъ: этому нельзя быть, нечего и думать объ этомъ! Но когда написалъ онъ свое длинное письмо съ подробнымъ изъясненіемъ, по какому случаю былъ онъ спасенъ, и какъ удалось ему получить назадъ потерянное имніе, когда онъ запечаталъ его и сдлалъ адресъ на имя Элеоноры — великая, ничмъ неутолимая жажда вдругъ овладла всею душею Давида Стюарта! Жажда увидть ее, взглянуть еще разъ на ея лицо, услышать собственными ушами, какъ она проститъ его, убдиться собственными глазами, что живетъ сна счастливо и благополучно!
Онъ думалъ о ней, какъ о трепещущей молодой двушк, употреблявшей тщетныя усилія назвать передъ нимъ имя своего возлюбленнаго, думалъ о ней, какъ о больной двочк, за которою онъ ухаживалъ въ ея горячк, когда еще поссорился изъ-за нея съ Годфри Марсденомъ. Онъ думалъ о ней, какъ объ удивительно-смышленой малютк, которая привтствовала его, какъ друга сэра Джона, первый разъ по возвращеніи его изъ Индіи, которая говорила ему о достопочтенномъ мистер Фордайс, которая читала ему въ саду переписанную ею проповдь мистера Фордайса на текстъ: Непостоянный какъ вода, ты не долженъ выходить изъ предловъ. Онъ припомнилъ звуки серебристаго голоса этой двочки, припомнилъ съ такою живостью, какъ-будто бесдовалъ съ нею наканун. Онъ припомнилъ ея нжную привязанность къ себ, ея сообщительную, симпатическую натуру — и глубокій вздохъ вырвался изъ груди Давида Стюарта: такъ давно вокругъ себя не видлъ онъ ни одной любящей души.
Онъ перечиталъ отвты на справочные вопросы о лицахъ, которыхъ интересы были тсно связаны съ прошедшими событіями. Леди Рэймондъ умерла, капитанъ Марсденъ былъ на мор, леди Маргарета жила въ Италіи, сэра Стефена Пенрайна никогда онъ не видалъ, герцога Ланаркскаго тоже. Герцогъ оканчивалъ свое воспитаніе за границей, когда онъ впервые познакомился съ Маргаретой.
Итакъ ршено: онъ подетъ въ Шотландію и увидится съ Элеонорой. Хоть бы денекъ, часъ одинъ посмотрть на нее — и того будетъ довольно. Онъ увидитъ ее, и немедленно воротится назадъ. Никакимъ письмомъ нельзя доставить ему успокоительнаго отвта. Ему надобно взглянуть на ей лицо, необходимо выслушать прощенье изъ ея устъ. Что жь? Не-уже-ли это ужь никакъ, никакъ невозможно?.. Пожалуй, если разсудить хорошенько, такъ оно выйдетъ, что и дйствительно невозможно. А почему?..
Нершительный человкъ прошелся дв или три сотни разъ по комнат. Затмъ онъ схватилъ шляпу и вышелъ. Быстро пробжалъ онъ нсколько извилистыхъ улицъ въ нижнихъ частяхъ города, гд находился магазинъ его хозяина, и достигъ наконецъ цитадели у Алмазнаго Мыса. На этой высот онъ остановился и устремилъ свой взоръ на океанъ, съ чувствомъ заточенія и дикаго желанія, которое нкогда долженъ былъ испытать орелъ, прикованный къ скаламъ Св. Елены.
Спустившись наконецъ внизъ и покинувъ укрпленія Вышгорода, онъ немедленно отправился домой, длать приготовленія къ отъзду въ Англію. Туда былъ онъ долженъ явиться подъ именемъ Линдсэ, которымъ окрестилъ его мистеръ Фордайсъ. Подъ этимъ только именемъ и знали его въ Квебек.

ГЛАВА XXXIV.
Выходецъ съ того свта.

Все, что нужно было узнать изъ прошедшей исторіи Давида Стюарта, Элеонора прочла и перечитала боле дюжины разъ, прежде чмъ неизвстный встникъ слова пришелъ въ замокъ. Наконецъ она перестала твердить это странное посланіе своего друга. Еще разъ она сидла у окна безъ всякаго занятія (но въ какомъ различномъ расположеніи духа), когда Санди пришелъ съ извстіемъ, что незнакомый гость явился. Волненіе старика нисколько не укротилось: онъ весь дрожалъ какъ осиновый листъ, и смотрлъ на Элеонору какими-то загадочными глазами, стараясь повидимому ршить вопросъ: не повихнудась ли голова его миледи посл полученныхъ изъ-за моря встей? Относительно самого Санди, вопросъ этого рода ршался самымъ утвердительно-положительнымъ отвтомъ.
Вставъ съ мста, Элеонора улыбнулась на старика, но не сказала ни слова. Дрожащею стопой она сошла внизъ по дубовой лстниц и черезъ великолпные аппартаменты бель-этажа пришла въ чайную комнату, смежную съ парадной столовой. Она не оступилась ни разу и силы ей не измнили. Вотъ была она здсь, въ этой комнат, назначенной для свиданія съ джентльменомъ, который видлъ недавно самого Давида Стюарта и бесдовалъ съ нимъ передъ отправленіемъ въ Англію. Гд же онъ, этотъ благодатный встникъ?
Что вы думаете, читатели, о всхъ этихъ драмахъ, мелодрамахъ и водевиляхъ, гд авторъ, можетъ — быть, за отсутствіемъ искусства, разсчитываетъ подйствовать на своихъ зрителей различными, боле или мене замысловатыми переодваньями своихъ актёровъ и актрисъ изъ одного костюма въ другой? Я полагаю, что между многочисленными нововведеніями на нашихъ европейскихъ театрахъ, переодванье — самая безплодная, дтская, смшная и во всхъ отношеніяхъ нелпйшая выдумка. Пусть актёръ, или актрисса, подстрекаемые надеждой на эффекть, бснуются какъ имъ угодно въ своихъ павлиньихъ перьяхъ, зритель тотчасъ же постигаетъ всю нелпость выдумки, когда хотятъ его уврить, что одною только перемною костюма можно ослпить глаза любовника, или обморочить его память. Какъ? Разв вы можете забыть голосъ, который нкогда проникалъ въ глубину вашего сердца? Разв личный характеръ каждаго изъ насъ, выражающійся множествомъ неуловимыхъ оттнковъ, исчезаетъ съ теченіемъ лтъ? Разв случается въ дйствительной жизни, что друзья, связанные между собою тсными узами отъ пеленокъ, не узнаютъ другъ друга при какой-нибудь странной встрч? Нтъ, милостивые государи, этого не бываетъ, быть не можетъ, и на этотъ разъ, я отказываюсь даже врить Гомеру, который простодушно разсказываетъ, что Пенелопа не узнала будто-бы своего мужа, воротившагося въ свой домъ посл продолжительнаго странствованія. Вдь былъ же Одиссей узнанъ своимъ старымъ слугою: какъ же это могло статься, что жена-то не узнала его?.. Да, мы узнаёмъ своихъ друзей во всхъ возможныхъ костюмахъ и посл самой продолжительной разлуки.
Когда Элеонора вошла, глаза ея, опухшіе отъ слезъ, поражены были фигурой джентльмена, облокотившагося на каминъ. Онъ былъ обращенъ къ ней спиною, его рука лежала на каминной полк, и голова его тоскливо склонилась на мраморъ. Онъ не шевелился: ея поступь, быстрая и легкая, не развлекла его вниманія. Такимъ образомъ стоялъ онъ неподвижно, и Элеонора смотрла на него.
Одно легкое, конвульсивное движеніе — и Элеонора узнала его въ одно мгновеніе ока. Узнала его — еще бы! Да она бы узнала его по одной этой нжной рук, которая такъ часто разглаживала волосы на ея дтской голов! Еще помнила она судорожное пожатіе этой руки въ ихъ прощальный день, и это пожатіе свинцовымъ бременемъ лежало на ея измученномъ сердц.
— Милосердый Боже! Давидъ Стюартъ! Это вы, вы сами!
Онъ обернулся. Передъ нею — тоже самое лицо, видоизмненное продолжительными страданіями и годами. Онъ взглянулъ на нее тми же самыми глазами, животворившими ся сердце въ давно-минувшую эпоху. Съ біющимся сердцемъ и не переводя духа, Элеонора стояла и трепетала всмъ тломъ, между-тмъ, какъ полуоткрытыя уста Давида Стюарта оснились блдной улыбкой. Однакожь, онъ первый оправился отъ своего положенія. Онъ выступилъ впередъ, взялъ ея руку и поцаловалъ ее въ лобъ.
— Вы прощаете меня, Элеонора. Вы прощаете мн все. Я зналъ это. Я зналъ, что мн можно положиться на вашу благородную натуру. Я прожилъ до этого часа — ненапрасно!
Тогда Элеонора бросилась въ его объятія, прильнула къ его груди — и заплакала, какъ плачутъ вс т, которые мечтаютъ найдти успокоеніе отъ житейскихъ бурь въ объятіяхъ любви и дружбы. И когда она плакала, горестныя воспоминанія о претерпнныхъ лишеніяхъ легкимъ облакомъ пронеслись въ ея голов. Она сказала:
— Двое дтей у меня было, Давидъ Стюартъ! Я потеряла ихъ: они утонули!
И она заглянула въ его глаза, исполненные глубочайшимъ сочувствіемъ къ ея материнской грусти. Элеонор показалось, что еще разъ она всматривается въ лицо своего ангела-хранителя. Да, этотъ ангелъ явился утшить ее въ скорбныя минуты отчаянія. Вотще презираемый людьми, вотще изгнанный изъ отечества и лишенный родины, онъ стоялъ здсь, любимый, уважаемый сердцемъ женщины, которая вдругъ перешла отъ отчаянія къ лучезарной надежд. О, какъ онъ былъ добръ, великодушенъ, благороденъ! И Элеонора наплакалась вдоволь въ объятіяхъ своего друга: ощущенія радости и грусти поперемнно смнялись въ ея сердц, воскресшемъ для новой жизни. Наконецъ она успокоилась. Давидъ Стюартъ и леди Пенрайнъ получили возможность спокойно разсуждать о прошедшемъ и будущемъ, какъ два старинные друга.
Сладокъ былъ сонъ Элеоноры въ эту ночь, сладки ея виднія, и весело она пробудилась въ это утро. Воздухъ былъ свжъ и прохладенъ. Она отворила окно и съ радостной улыбкой на оживленномъ лиц начала обозрвать отдаленные холмы. Она знала, что онъ былъ близко, что онъ покоился подъ тою же самою кровлей. Стоитъ ей только сойдти внизъ, и она увидитъ его, какъ нкогда въ Аспендэйл, въ т счастливые, невозвратно-протекшіе дни.
И, однакожъ, былъ какой-то странный проблъ въ ея счастьи, произведенномъ внезапнымъ появленіемъ выходца съ того свта. Хотя Давидъ, обласканный, свыше ожиданія, своей Элеонорой, вдругъ отмнилъ мысль о немедленномъ возвращеніи въ Америку и составилъ новые планы относительно дальнйшаго пребыванія въ Шотландіи, все же онъ упорно стоялъ въ намреніи сохранить строжайшее incognito въ стран, куда онъ пріхалъ единственно для свиданія съ леди Пенрайнъ. Никакія убжденія Элеоноры не могли заставить его отказаться отъ этого намренія. Онъ не хочетъ подвергаться безполезному стыду, не хочетъ сталкиваться съ холоднымъ любопытствомъ однихъ и открытымъ презрніемъ другихъ. Элеонора должна привыкнуть называть его мистеромъ Линдсэ: это имя звучитъ естественне для его ушей, потому-что, вотъ ужь восемь лтъ, какъ вс и каждый называли его мистеромъ Линдсэ. Да и почему не называть, когда этимъ именемъ окрестилъ его достопочтенный мистеръ Фордайсъ? Узнать его не могутъ въ этомъ краю. Одинъ только Санди знаетъ его, но Санди скоре умретъ, чмъ согласится измнить этой тайн. Леди Рэймондъ, Годфри Марсденъ и его жена, Индіанка Айяга, вс, кто только могли угадать его, отстранены были отсутствіемъ или смертью.
Ну, пусть онъ объявитъ себя Давидомъ Стюартомъ: что изъ этого? Выигрышей никакихъ, а непріятностей бездна — отъ предразсудковъ, пустыхъ разспросовъ, отъ неуваженія. Нтъ, всего лучше хранить incognito. Напрасно Элеонора убждала открыть тайну Маргарет: мистеръ Стюартъ и на это не согласился.
— Безполезно, Элеонора, возразилъ мистеръ Стюартъ на этотъ пунктъ.— Извстіе о моемъ прибытіи въ Англію ничего не прибавитъ къ дружеской радости Маргареты, когда она и безъ того узнаетъ, что я счастливо выпутался изъ тяжелыхъ обстоятельствъ. Къ тому же, я уду назадъ, когда Маргарета будетъ здсь, и къ тому же, если вы подумаете о случайностяхъ, которымъ подвержены письма, особенно заграничныя, вы увидите, что извстить Маргарету значитъ почти то же, что объявить о моемъ прізд но всхъ англійскихъ газетахъ. Нтъ, пусть я остаюсь въ Америк для всхъ, кром лишь тебя, Элеонора. Пусть буду я мистеръ Линдсэ, купецъ изъ Квебека, какимъ я слылъ впродолженіе всхъ этихъ бдственныхъ лтъ. Мн даже самому кажется, что я мистеръ Линдсэ: сила привычки много значитъ. Можешь съ самою спокойною совстью написать къ сэру Стефену, что мистеръ Линдсэ пріхалъ изъ Америки въ замокъ Пенрайнъ. Это будетъ и для него удобне, когда мы станемъ вести переговоры обо всхъ этихъ денежныхъ длахъ. Какъ мистеръ Линдсэ, дйствующій отъ имени Давида Стюарта, мистера Вестона и представителей мистера Невиля, я могу встртить сэра Стефена, какъ равный встрчаетъ равнаго. Мн было бы крайне непріятно — просто, невозможно показаться ему на глаза подъ своимъ собственнымъ именемъ. Ну, что, каковъ онъ, Элеонора? Добръ онъ, великодушенъ? Оправдалъ ли онъ рекомендацію Маргареты? Вдь она убдительно доказывала мн, что сэръ Стефенъ — великодушнйшій человкъ въ мір. Научилась ли ты любить его и уважать? Охранялъ ли онъ безмятежный покой твоего сердца посл того, какъ я, благодаря своей опрометчивости, оставилъ тебя безъ всякаго покровительства? Счастлива ли ты съ нимъ, Элеонора? совершенно ли счастлива?
Элеонора колебалась. Было ясно, что эти послдніе вопросы поставили ее въ затруднительное положеніе.
— Что жь ты не отвчаешь, мой другъ?
— Когда я вышла за-мужъ, сказала леди Пенрайнъ посл короткой паузы:— я взяла съ нихъ общаніе никогда не говорить о моемъ опекун. Теперь, мистеръ Стюартъ, я нахожу, что мн необходимо взять съ васъ такое же общаніе въ-отношеніи къ нему. Не станемъ говорить о сэр Стефен.
Давидъ Стюартъ взглянулъ на нее съ грустнымъ изумленіемъ и участіемъ. Она старалась обратить въ шутку свои слова.
— Однакожь, прошу не думать, что мужъ мой — какое-нибудь чудовище въ род Синей Бороды. Вс ключи отъ замка въ моихъ рукахъ.
Но этотъ тонъ искусственной веселости не могъ обмануть прозорливаго опекуна. Онъ видлъ, что Элеонора не была счастлива, она не любила этого человка. Былъ ли онъ достоинъ ея любви? Если былъ — какое ужасное бдствіе! Владть такимъ совершеннйшимъ созданіемъ и не быть любимымъ!.. Давидъ почувствовалъ странный родъ состраданія къ сэру Стефену Пенрайну. Но, быть-можетъ, она любила его, а онъ между-тмъ былъ къ ней жестокъ — жестокъ къ Элеонор! Нтъ, этому нельзя быть. Это казалось невозможнымъ Давиду Стюарту, когда онъ еще разъ взглянулъ на свою бывшую питомицу, отворотившуюся отъ него, такъ однакожъ, что она чувствовала на себ вліяніе его взоровъ.
Этому нельзя быть. Какіе еще идеалы совершенства не олицетворялись въ ней во всей полнот? Онъ зналъ ея натуру, онъ изучалъ постепенно развитіе всхъ ея наклонностей. Онъ видлъ расцвтаніе ея женственныхъ добродтелей и привыкъ считать ее истиннымъ сокровищемъ между всми представительницами прекраснаго пола. Такъ это Элеонора, должно-быть, считала невозможнымъ любить богача, котораго навязали ей на шею. Что жъ? Не-уже-ли она все еще дорожила романтическими мечтами своей первой юности, къ гибельному разрушенію своего дйствительнаго счастья? Не-уже-ли все еще она леляла въ своей душ несбыточныя грезы? Кто жъ бы это могъ быть предметомъ ея предпочтенія? Давидъ Стюартъ потонулъ въ непроницаемомъ туман собственныхъ загадокъ и предположеній.
— Не смотрите на меня такими вопросительными глазами, сказала наконецъ Элеонора.— Прошу у васъ, какъ милости, никогда не говорить со мною о моемъ муж. Я не очень-счастлива, это правда, но есть на свт тысячи женщинъ несчастне меня. Больше ничего не могу и сказать объ этомъ предмет, даже вамъ, Давидъ.
— Общаюсь вамъ не говорить о сэр Стефен, Элеонора, сказалъ мистеръ Стюартъ съ выраженіемъ очевидной досады.— Соглашаюсь, что я потерялъ всякое право разспрашивать васъ. Я долженъ помнить, что вы ужь не прежняя Элеонора, и я не опекунъ вашъ. Мы не станемъ говорить о немъ. Но нельзя же мн дать вамъ общанія не смотрть на васъ вопросительными или другими какими-нибудь глазами: я такъ давно не видлъ вашего прекраснаго лица.
— Моего лица! повторила Элеонора съ грустной улыбкой.— Но я такъ измнилась, Давидъ! Я такъ блдна!
— Разв блдность вы считаете недостаткомъ въ красот?
— Конечно. А вы, разв нтъ?
— Нтъ. Я думаю, напротивъ, что полнота и блескъ — несовершенныя формы красоты. Такой недостатокъ, между — прочимъ, нахожу я въ прекрасныхъ чертахъ общей нашей знакомой, леди Маргареты Фордайсъ. Интересно бы знать, все ли она такъ же хороша теперь, какъ тогда?
Да. Элеонора могла уврить его, что Маргарета все такая же красавица. И она подумала о томъ времени, когда красота ея прекрасной руководительницы поражала ея душу какою-то неопредленною ревностью. Еслибъ тогда было ей извстно, что Давидъ находитъ несовершенства въ ея формахъ, это бы послужило ей великимъ утшеніемъ.
Она написала къ сэру Стефену обо всемъ, что нужно было написать по желанію Давида Стюарта, и отвтъ сэра Стефена оказался вполн-удовлетворительнымъ. Онъ просилъ мистера Линдсэ, если позволять обстоятельства, дождаться его возвращенія въ замк: это освободить сэра Стефена отъ необходимости хать въ Лондонъ, а между-тмъ, по поводу предстоящихъ переговоровъ, онъ вытребуетъ своего адвоката ихъ Эдинбурга. Въ заключеніе, сэръ Стефенъ уполномочивалъ свою милую Элеонору обратно передать своему брату деньги, доставшіяся ему по завщанію сэра Джона Рэймонда. Все письмо было написано въ самомъ веселомъ расположеніи духа, и не подлежало никакому сомннію, что сэръ Стефенъ обрадовался какъ-нельзя-больше имнію Элеоноры. ‘Такъ вотъ какъ дороги деньги для этого богача!’ думала леди Пенрайнъ.— ‘Зачмъ же, спрашивается, онъ женился на мн, когда зналъ, что нтъ у меня ни шиллинга за душой?’ Она положила письмо и задумалась.
— Извстно ли вамъ, Давидъ, что эдинбургскій адвокатъ сэра Стефена — мистеръ Кристисонъ?
— Нтъ, этого я не зналъ.
— Такъ потъ видите ли: мистеръ Кристисопъ, или мистеръ Малькольмъ должны быть здсь. Вы не думаете, что Кристисонъ можетъ угадать васъ?
— Я никогда не видалъ никакого Кристисона. Переговоры о Донлис я велъ письменно, черезъ своихъ адвокатовъ. Скажу вамъ однажды навсегда, Элеонора, что скоре могу я встртить кого-нибудь изъ своихъ знакомыхъ на верхнихъ хребтахъ Гималайскихъ Горъ, чмъ здсь, въ Шотландіи. Я жилъ въ Италіи, въ Индіи, въ Аспендэйл и въ Америк, но я никогда, въ строгомъ смысл этого слова, не жилъ въ Шотландіи, хотя мое дтство и было проведено въ Донлис. Помните ли, разъ, когда-то, вы спрашивали меня, кого изъ своихъ старыхъ друзей я видлъ въ Эдинбург? Я принужденъ быль отвчать, что никого, и что у меня вовсе не было старыхъ друзей. Фактъ горестный, но выгодный какъ-нельзя-больше при настоящихъ обстоятельствахъ.
Цлую недлю, счастливую во всхъ отношеніяхъ, Элеонора и Давидъ Стюартъ провели одни въ замк Пенрайнъ. Опять они читали, и гуляли, и здили верхомъ, и рисовали вмст. Элеонора разсматривала рисунки дикихъ американскихъ лсовъ съ ихъ густыми листьями, непроходимою травою, съ ихъ высокими и величественными деревьями, напомнившими ей извстные стихи Брайэнта:
Въ тнистыхъ рощахъ и лсахъ.
Впервые человкъ храмъ Богу
Воздвигъ на жертвенныхъ холмахъ,
И укротилъ страстей тревогу.
Она рисовала копіи индійскихъ хижинъ, изучала богатйшій колоритъ клёна и дуба въ представленныхъ ей отрывкахъ лсныхъ сценъ. Она любовалась на величественныя озера и водопады. Ей казалось, что она видла въ новомъ свт тотъ чудесный міръ, который издавна привыкла олицетворять въ своемъ воображеніи. Затмъ она водила Давида въ свои школы и показывала ему своихъ бдныхъ, съ гордостью и любовью она старалась напечатлть въ его душ увренность, что только своей ранней жизни, проведенной подъ его руководствомъ, она обязана всми этими идеями общественной пользы и практическою возможностью приводить ихъ въ исполненіе. Чмъ больше Давидъ унижалъ свое нравственное достоинство, тмъ больше она возвышала его, доказывая убдительнйшимъ образомъ, что, между-тмъ, какъ мистеръ Линдсэ, въ качеств мелочнаго торговца, совершалъ свою безнадежную каррьеру среди безсмысленныхъ дикарей, Давидъ Стюартъ въ то же самое время былъ посланникомъ утшенія и надежды между людьми, которыхъ онъ никогда не видалъ.
— Вамъ, и только вамъ, Давидъ, я одолжена всми этими нововведеніями, говорила Элеонора съ искреннимъ восторгомъ.— Безъ васъ я навсегда бы осталась слабодушною, легкомысленною, глупою двушкою, безъ способности сочувствовать великимъ интересамъ человчества. Вы научили меня мыслить и чувствовать, вы пробудили во мн сознаніе, что есть въ этомъ мір, кром меня, другія нравственныя существа, слабыя и безпомощныя, которымъ я обязана служить по мр возможности и силъ. Все, что вы здсь ни видите, представляетъ только обширнйшую копію того, что первоначально вы заставляли меня длать въ Аспендэйл. Все, безъ исключенія все, построено по вашимъ словамъ, произнесеннымъ въ т счастливые дни, когда ваши слова были моими книгами, и ваша воля — единственнымъ моимъ закономъ. Вы сдлались Провидніемъ этихъ бдныхъ людей, прозябавшихъ въ самомъ жалкомъ состояніи до моего прибытія сюда.
Давидъ Стюартъ улыбался и вздыхалъ. Не то, чтобъ въ-самомъ-дл онъ считалъ себя Провидніемъ бдныхъ фермеровъ Элеоноры (думать надобно, что онъ былъ далекъ отъ этой мысли), но онъ чувствовалъ, что, если Всевышній ниспосылаетъ на землю ангеловъ для совершенія подвиговъ благотворительности, одинъ изъ такихъ ангеловъ было прекрасное, исполненное самоотверженія созданіе, которое нкогда поручено было его бдительному надзору. И съ каждымъ днемъ совершенства Элеоноры возрастали въ глазахъ ея бывшаго опекуна, съ каждымъ днемъ онъ удивлялся ей больше-и-больше. Скоро, однакожъ, страшное безпокойство начало овладвать его душою при мысли, что ему необходимо будетъ познакомиться съ ея мужемъ, о которомъ никогда они не говорили, о которомъ, по заключенному условію, не могло быть и рчи между ними. Эта мысль преслдовала Давида и днемъ, и ночью.
Но сэръ Стефенъ былъ еще въ Валлис, и ожидали его не раньше, какъ черезъ три, или черезъ четыре недли. При-всемъ-томъ, уединеніе Элеоноры окончилось. Мало-по-малу начали съзжаться гости въ замокъ Пенрайнъ: леди Макфарренъ, мистеръ Малькольмъ, какъ представитель мистера Кристисона, герцогъ и герцогиня Ланаркскіе, одинъ или двое изъ ближайшихъ помщиковъ и, наконецъ, великолпная Тавиа, графиня Пибльзъ, дщерь покойнаго мистера Кристисона, дворянина изъ Донлнса. Эта послдняя особа прикатила къ подъзду замка на четверк вороныхъ, cъ двумя форрейтерами, въ бархатныхъ жокейскихъ фуражкахъ, и прикатила она подвечеръ, въ ту самую минуту, какъ нкоторые изъ гостей возвращались съ прогулки. Между ними были: герцогиня Ланаркская, отличавшаяся особенною миловидностью въ своей простенькой соломенной шляпк, и Давидъ, который, съ инстинктивною учтивостью, поспшилъ нагрузить себя шалями, мантильями и клоками, вынутыми изъ-подъ ногъ графини, когда она изволила шествовать изъ кареты. Озадаченная граціознымъ и ловкимъ обращеніемъ незнакомаго джентльмена, Тибби благосклонно тряхнула ему своими прекрасными локонами и улыбнулась самою граціозною улыбкой, но когда, вслдъ затмъ, герцогини Ланаркская шепнула ей, что это былъ только мистеръ Линдсэ, купецъ изъ Квебека, Тибби вдругъ замерзла, какъ вода въ болот, сгладила свою улыбку и начала вести себя такимъ образомъ, какъ-будто вовсе не знала о существованіи мистера Линдсэ изъ Квебека.
Въ этомъ, какъ, впрочемъ, и во всхъ другихъ отношеніяхъ, ничего не было, да и не могло быть общаго между герцогинею Ланаркскою и графинею Пибльзъ, урожденною дщерью дворянина изъ Донлиса. Герцогиня, дочь герцога и супруга герцога, нисколько не тревожилась идеею о своей знатности, и вовсе не заботилась о родословной окружающихъ ее джентльменовъ, только бы они были умны, вжливы и съ изящными манерами. Къ этому должно присоединить еще одинъ фактъ, который, можетъ-быть, подвергнетъ герцогиню строгой критик взыскательныхъ особъ: никогда въ жизнь свою она не вела себя съ такимъ отчаяннымъ кокетствомъ, какое теперь обнаруживала въ отношеніи къ мнимому мистеру Линдсэ. Она искренно считала его прекраснйшимъ и любезнйшимъ изъ мужчинъ, какихъ только удавалось ей видть, и въ юркомъ ея воображеніи мигомъ родился и созрлъ фантастическій планъ отправить въ Америку бднаго квебекскаго купца не иначе, какъ съ измученною душою и растерзаннымъ сердцемъ, такъ, чтобъ онъ стосковался о ней по ту сторону океана. На этомъ основаніи, она заставила его написать себ стихи въ альбомъ (вс Американцы, по ея увренію, отличались природнымъ даромъ къ поэзіи), и сама разсказала ему исторію низложенія шотландскихъ клановъ со включеніемъ множества другихъ, боле или мене интересныхъ историческихъ подробностей, очень-хорошо извстныхъ Давиду Стюарту, который, однакожь, счелъ долгомъ притвориться, что слышитъ все это первый разъ въ своей жизни.
Гости обдали, гуляли, веселились, и все такимъ-образомъ обстояло благополучно, къ полному удовольствію Элеоноры и Давида Стюарта. Но въ замк Пенрайнъ, вмст съ прочими гостями, поселился злой духъ въ лиц Тавиы Пибльзъ. Ей предстояло доказать, кому слдуетъ, что она ненапрасно двствовала до пятидесяти лтъ своей жизни.

ГЛАВА XXXV.
Снопъ Тибби.

Всякая ложь, съ какимъ бы искусствомъ и цлью ни была построена, всегда заключаетъ въ себ какую-нибудь внутреннюю разладицу, способную, при первомъ неблагопріятномъ случа, обнаружить всю искусственность постройки. Что, повидимому, могло быть невинне и безопасне обмана, придуманнаго, на извстный случай, выходцемъ съ того свта? Давидъ Стюартъ прослыветъ за мистера Линдсэ впродолженіе кратковременнаго своего пребыванія въ такомъ мст, гд никто не знаетъ его лично. Элеонора станетъ называть его мистеромъ Линдсэ, и онъ будетъ отвчать только на этотъ псевдонимъ, сроднившійся съ нимъ виродолженіе восьми лтъ. Обманъ могъ быть открытъ только старымъ камердинеромъ Давида, но тутъ безпокоиться было нечего: старикъ Санди согласился бы скоре умереть, чмъ измнить ввренной ему тайн. Такимъ-образомъ все, казалось, было предусмотрно, улажено, отстранено. И при-всемъ-томъ, неожиданныя затрудненія колючими терніями разрослись на этой гладкой и простой дорог: возникли безпокойства, боле или мене ничтожныя, и опасность начала угрожать съ такой стороны, откуда, по разсчетамъ житейскаго благоразумія и предусмотрительности, никто бы не могъ ожидать ея на мст Элеоноры и Давида Стюарта.
Рысистые глаза Тибби тяготли надъ ними.
Легко было джентльмену, котораго настоящая фамилія мистеръ Стюартъ, называть себя мистеромъ Линдсэ, но не легко двумъ особамъ, тсно-соединеннымъ между собою многими годами общихъ воспоминаній, вести себя такимъ образомъ, какъ-будто они совершенно были незнакомы другъ съ другомъ. Ни глаза, ни жесты, ни языкъ не могутъ быть, во всхъ извстныхъ случаяхъ, пріучены къ такому поведенію, осторожному и вмст странному. Вокругъ людей, привыкшихъ уважать другъ-друга и долго жившихъ вмст, ветъ какой-то чудный духъ фамильярности, обнаруживающейся съ такою же таинственною очевидностью, как и присутствіе месмерической силы.
Не больше двухъ часовъ прошло, какъ Тибби пріхала въ замокъ Пенрайнъ, и уже обоняніе наострилось у нея, какъ у лягавой собаки, обнюхивающей дичь. Тибби въ своемъ род была ни чуть не хуже лягавой собаки: она чуяла и обнюхивала чужіе секреты везд, гд только можно было подозрвать существованіе секрета. Тибби была удивительно-умна, и въ-особенности отличалась она оригинальною быстротою соображенія, свойственною дтямъ, слугамъ и невоспитаннымъ особамъ, живущимъ въ городахъ. Дознано мночисленными опытами, что люди, необременявшіе своей головы умственными занятіями и отвлеченными идеями, разбираютъ съ удивительнымъ искусствомъ разнообразныя впечатлнія на человческомъ лиц и проникаютъ иной разъ въ самую глубь завтныхъ чувствованій и мыслей. Образчикъ такой наблюдательности Элеонора могла замтить въ Бриджетъ Оуэнъ и въ старомъ своемъ слуг, Санди, который, вмст съ садовникомъ, наблюдалъ ее въ извстный день. Въ этомъ о заключается единственный талантъ, доставшійся въ удлъ безъискусственнымъ дтямъ природы, неозареннымъ свтомъ утонченнаго воспитанія и современной науки. Сельскій земледлецъ составляетъ, конечно, поразительное исключеніе въ этомъ отношеніи, по это зависитъ оттого, что крестьянинъ, съ дтскихъ лтъ привыкъ лишь всматриваться въ свой плугъ, въ траву, въ облака, и на этомъ основаніи онъ превосходно читаетъ книгу природы, постоянно-раскрытую передъ его глазами. Всякій земледлецъ, боле или мене, астрономъ отъ природы, но не психологъ, не физіономистъ: въ большей части случаевъ, крестьянинъ безошибочно предскажетъ, будетъ ли завтра ведро или ненастье, но вы не добьетесь отъ него никакого толку въ суд, на скамь свидтелей, гд онъ просто глупый мужикъ и больше ничего. При мн однажды разбирали дло, возникшее по поводу крестьянина, пораженнаго жестокими ударами у деревенской изгороди. Надлежало ршить, случилось ли это вслдствіе обдуманной злобы, или по недоразуменію.
Судья.— Ты видлъ, какъ ударили твоего товарища?
Крестьянинъ.— Видлъ, да. Какъ не видать! Очень видлъ.
Судья.— Зналъ ли онъ этого человка, который напалъ на него?
Крестьянинъ.— Не могу доложить вашей чести: можетъ-быть, зналъ, а, можетъ, и не зналъ. Должно-быть, что зналъ, а пожалуй, что и не зналъ.
Судья.— Испугался ли онъ, когда на него напали?
Крестьянинъ.— А Богъ его вдаетъ! Чужая душа — потемки.
Судья.— Не можешь-ли сказать, по-крайней-мр, что онъ длалъ при этомъ нападеніи?
Крестьянинъ.— А что? Да ничего. Прислонился къ забору, да и упалъ. Тутъ ужь нечего длать, когда вдругъ, ни-съ — того ни-съ-сего, създіютъ тебя по спин.
И больше ничего не добились отъ простодушнаго крестьянина, нтъ нужды, что преступленіе совершилось у него подъ носомъ.
Не такъ бы, въ подобномъ случа, поступилъ городской обыватель, привыкшій вчитываться въ человческія лица. Онъ могъ бы объяснить съ удовлетворительною подробностью, отъ кого и вслдствіе чего послдовало нападеніе на его товарища, угадалъ ли онъ, или нтъ, своего врага, и какъ это случилось, что онъ небыль въ-состояніи отражать ударовъ. Въ дл самоубійства, друзья несчастнаго джентльмена окружаютъ его трупъ, изумляются, вздыхаютъ, и ничмъ не могутъ объяснить этого неожиданнаго событія, потому-что покойникъ былъ, кажется, всегда въ удовлетворительно-веселомъ расположеніи духа. Но городской слуга несчастнаго джентльмена смло объявитъ въ суд, что онъ давнымъ-давно ожидалъ этой катастрофы но такимъ-то и такимъ-то причинамъ. Онъ замтилъ то, и видлъ другое — третье. Онъ еще давно говорилъ Тому или Джою, что баринъ его не въ своей тарелк, и что быть тутъ худу. Словомъ, подловилъ онъ и подмтилъ множество вещей, ускользнувшихъ отъ вниманія благовоспитанныхъ друзей покойнаго. Городской лакей читаетъ вашу физіономію какъ книгу, и въ этомъ состоитъ привычка его жизни.
Тибби на этотъ счетъ ни на волосъ не уступала городскому лакею. Она практиковалась въ этой привычк еще маленькой смышленой двчонкой съ плутовскими глазами, и окончательно утвердилась въ ней, когда сдлалась проницательною женщиною съ ршительнымъ и смлымъ взглядомъ. Мужскія и женскія лица служили для нея открытой книгой, и одну только эту книгу Тибби читала впродолженіе всей своей жизни.
И вотъ Тибби начала подрзывать колосья на новой плодотворной нив, образовавшейся изъ таинственныхъ сношеній между Элеонорой и мистеромъ Линдсэ изъ Квебека. И подозрвала она съ такимъ усердіемъ, что въ короткое время вышелъ у нея аккуратно-связанный снопикъ, весьма-удовлетворительной величины. Она бросила его на токъ, обмолотила, провяла и представила собранныя зерна на разсмотрніе леди Макфарренъ. Добычею всей жатвы были мннія, несовсмъ-благопріятныя для молодой леди Пенрайнъ.
Снопъ Тибби сложился изъ многихъ фактовъ, съ разнообразнымъ значеніемъ и смысломъ. Нкоторые изъ нихъ представляются на благоусмотрніе читателя.
Вопервыхъ, при одномъ быстромъ взгляд на нашихъ друзей, Тибби замтила, что Элеонора и мистеръ Линдсэ принимаютъ другъ въ друг какое-то странное участіе, совершенно-несообразное съ обычнымъ результатомъ, какой могъ произойдти отъ кратковременнаго знакомства между ними.
Вовторыхъ, Тибби запримтила, что вниманіе мистера Линдсэ къ герцогин не только не возбуждало ревности, по вызывало, повременамъ, какую-то забавную полуулыбку на уста Элеоноры. Чмъ это объяснить? Не-уже-ли леди Пенрайнъ внутренно сознавала передъ собой превосходство герцогини? Быть не можетъ. Тибби задумалась надъ этой полуулыбкой и ршилась, во что бы ни стало, привести свои сомнніи въ надлежащую ясность.
Втретьихъ, леди Пенрайнъ была теперь почти-всегда въ самомъ-веселомъ расположеніи духа. Тибби полагала, что этого никакъ нельзя было объяснить неожиданнымъ возвращеніемъ богатства, и мысли ея на этотъ разъ состояли въ совершеннйшемъ разлад съ понятіями леди Макфарренъ, которая, наперекоръ убжденіямъ графини Пибльзъ, доказывала, что вся эта благодтельная перемна въ душ Элеоноры должна была произойдти вслдствіе возвышенія курса на денежномъ рынк.
Леди Макфарренъ была настоящею Данаей въ своемъ сердц, хотя Юпитеръ, по всей вроятности, отказался бы засвидтельствовать этотъ фактъ. Она знала и была уврена, что нтъ въ мір огорченій, отъ которыхъ нельзя было бы найдти достаточнаго утшенія въ трехпроцентныхъ фондахъ. Поставляя себя въ положеніе Элеоноры, леди Макфарренъ разсуждала, что мистеръ Линдсэ, какъ встникъ золотой благостыни, долженъ былъ, по естественному ходу вещей, пользоваться самымъ благосклоннымъ вниманіемъ леди Пенрайнъ. Но Тибби понимала съ удовлетворительною ясностью, что въ глазахъ Элеоноры не все то золото, что блеститъ, и если она дйствительно оказывала нкоторую благосклонность къ мелкому торгашу ніъ Квебека, такъ и я это была, безъ-сомннія, другія, боле-основательныя побужденія и причины.
Вскор повстрчалось различныя обстоятельства, изумившія Тибби. Однажды она вошла въ оранжерею, гд стояли мистеръ Лнидсэ и Элеонора, между-тмъ-какъ Санди возился около одного растенія.
— Санди, любезный другъ, сказалъ Давидъ Стюартъ: — ты слишкомъ стснилъ стволъ этого кактуса: ему здсь некуда будетъ развернуть своихъ листьевъ.
— Э, полноте, сударь! отвчалъ Санди: — въ Индіи мы, бывало, еще меньше церемонились съ этими кактусами, а они разростались-себ, такъ-что любо-дорого посмотрть!
Давидъ хотлъ-было что-то сказать, но, замтивъ Тибби, остановился. Леди Пибльзъ отвчала на его поклонъ съ необыкновенною холодностью. Ей показался слишкомъ-страннымъ этотъ разговоръ между американскимъ купцомъ и шотландскимъ слугою: дло ясное, что они были когда-то знакомы.
Въ другой разъ, Давидъ читалъ вслухъ для дамъ, сидвшихъ вечеромъ за работой. Онъ читалъ очень — хорошо, и герцогиня Ланаркская кокетливо попросила его ‘усладить маленькое общество’ музыкальными тонами шекспировыхъ сонетовъ. Тябби чувствовала наклонность къ звот, леди Макфарренъ, съ совершеннйшимъ равнодушіемъ, читала про-себя какую-то газету, и потомъ ушла спать. Герцогъ Ланаркскій, на противоположномъ конц гостиной, разсуждалъ о какихъ-то государственныхъ проектахъ съ лордомъ Пибльзомъ и мистеромъ Малькольмомъ.
Давидъ читалъ по порядку одинъ сонетъ за другимъ, длая повременамъ объясненія для Элеоноры и герцогини. Вдругъ его голосъ за дрожалъ и принялъ самую трогательную интонацію: было ясно, что чтецъ напрасно старался побдить внутреннее волненіе, пробужденное въ немъ какою-то поэтическою картиной. Тибби удержала звокъ, прислонивъ руку къ своему ргу, и принялась слушать съ напряженнымъ вниманіемъ. Давидъ читалъ:
‘Твое нжное соболзнованіе смываетъ съ моего чела пятно позора, которымъ заклеймила меня равнодушная толпа. Какая нужда что думаютъ обо мн эти люди? Уменъ я или глупъ, добръ или золъ въ ихъ глазахъ — разв это не всё-равно? Ты единственный мой другъ и союзникъ, и въ теб одной — вся моя вселенная!’
Ни взоромъ, ни тлодвиженіями Давидъ не обнаружилъ никакого особеннаго сочувствія къ послднимъ словамъ этого сонета, но бдняжка Элеонора на минуту оторвала глаза отъ своей работы и взглянула на чтеца. Элеонора взглянула на него! О, сколько любви и состраданія выражалось въ этомъ взгляд! Тибби замтила это своими зелеными глазами, жгучими и проницательными. Съ этой минуты она перестала звать и продумала всю ночь о странныхъ отношеніяхъ мистера Линдсэ къ леди Пейрайнъ.
Еще, вечеромъ также, Давида попросили нтъ, и онъ проплъ неаполитанскую арію, которую угадала Тибби. Она сказала:
— Интересно было бы знать, мистеръ Линдсэ, откуда вы достали эту псню.
— Почему васъ это интересуетъ? спросилъ Давидъ безпечнымъ тономъ.
— Да потому собственно, что этой мелодіи никто здсь не знаетъ, кром леди Маргареты Фордайсъ, которая вывезла ее изъ Италіи.
Давидъ нисколько не смшался. Онъ безпечно перевернулъ нсколько листовъ къ нотной книг герцогини, и сказалъ:
— Тутъ ничего нтъ удивительнаго: псни, вы знаете, путешествуютъ по всему міру, и эта мелодія у насъ всмъ извстна въ Квебек. Я зналъ, что услышу ее и въ Шотландіи.
Но Элеонора опять измнила себ, устремивъ въ одно и то же время безпокойный и робкій взглядъ на Тибби и мнимаго купца изъ Квебека. Отвтъ Давида, разумется, не удовлетворилъ графиню Пиблизъ.
Но самые лучшіе колосья въ снопъ Тибби представилъ мистеръ Малькольмъ, который все еще, быть-можетъ, одинъ изъ всхъ, считалъ графиню Пибльзъ образцомъ всхъ возможныхъ совершено! въ. Дйствуя по ея наущенію, онъ принялся разспрашивать Давида, почему онъ называется Линдсэ, такъ-какъ не оказывалось сомннія, что это была шотландская фамилія.
— Я того мннія, сэръ, что ваши предки, по всей вроятности, выхали изъ Шотландіи, заключилъ мистеръ Малькольмъ.
Отвтъ Давида былъ довольно-смлъ. Онъ сказалъ, легко можетъ статься, что предки его составляли отрасль извстной шотландской фамиліи, но ужь такъ давно поселились они въ Америк, что и забыли о своемъ первоначальномъ происхожденіи. Во всякомъ случа, не велика честь для шотландскихъ Линдсэ, если найдутъ они въ Америк своихъ однофамильцевъ. Затмъ онъ подошелъ къ книжному шкафу и началъ разсматривать родословную книгу пэровъ.
— Онъ, видите ли, происходитъ по прямой линіи отъ нашихъ Ливсэ Вульси Линдсе, замтилъ лордъ Пибльзъ, улыбаясь на Элеонору.— Мы вотъ скоро запишемъ его въ нашу родословную, не такъ ли, миледи?
Но Тибби сдлала своему супругу строжайшій выговоръ за эту шутку. Должно замтить, что, по выход замужъ, она перестала восхищаться остроуміемъ подагрика и безъ милосердія обрывала его на каждой фраз. Остановленный и теперь, лордъ Пибльзъ спшилъ перемнить разговоръ. Онъ обратился къ мистеру Малькольму и спросилъ, чего, по его мннію, можетъ стоить Донлисъ.
— А разв Донлисъ опять поступаетъ въ продажу? спросила Элеонора.
— Да. Я думала, что вы уже знаете объ этомъ, сказала Тибби.— Мать моя терпть не можетъ этого мста, скука тутъ страшная! Теперь, посл моего выхода замужъ, матушка желаетъ поселиться въ Эдинбург и предлагаетъ лорду Пибльзу купить это помстье для охотничьихъ сезоновъ, но лордъ Пибльзъ — не большой охотникъ, я надюсь. Что жь касается до меня, я ненавижу Донлисъ, какъ безплодную пустыню. Пусть сбываютъ его съ рукъ мимо насъ.
— А вотъ бдный мистеръ Стюартъ считалъ это мсто настоящимъ земнымъ раемъ, сказалъ мистеръ Малькольмъ съ глубокимъ вздохомъ: — на этотъ разъ я вполн раздляю его мнніе.
— Зачмъ же онъ не приставилъ къ нему шерифа съ пламеннымъ оружіемъ? подхватила Тибби съ презрительнымъ смхомъ.— Но вмсто этой стражи, покойникъ предпочелъ взять отъ моего отца пачку банковыхъ билетовъ и отправиться въ Италію.
— Не могу понять, какъ это онъ ухитрился промотать такую пропасть денегъ, сказалъ лордъ Пибльзъ.
— Да, это тмъ боле непонятно, что покойникъ, по обыкновенію, не платилъ своихъ долговъ, дополнила Тибби.
— Онъ былъ очень-безпечный человкъ, сказалъ мистеръ Малькольмъ,— и притомъ, вы помните, что большая часть его доходовъ поглощена этой несчастной страстью къ статуямъ и картинамъ. Онъ бросалъ деньги зажмуря глаза, какъ сумасшедшій. Въ послдніе годы своей жизни, онъ, какъ вамъ извстно, совсмъ потерялъ разсудокъ, и если взять во вниманіе, что, при разстроенныхъ обстоятельствахъ, должно имть голову крпкую и кровь свжую, то немудрено, что мистеръ Стюартъ совсмъ разорилъ наслдіе своихъ отцовъ и довелъ почти до нищеты свое осиротлое семейство. Да, онъ былъ очень-безпеченъ.
— Безпеченъ! повторила Тибби нетерпливымъ тономъ.— Право, я не понимаю, мистеръ Малькольмъ, какъ человкъ съ вашимъ умомъ позволяетъ себ такія выраженія. Безпеченъ! скажите лучше, что старикъ просто былъ пьяница и плутъ.
— Можетъ-статься, леди Пибльзъ, что я употребилъ тутъ несовсмъ-точное выраженіе, смиренно замтилъ мистеръ Малькольмъ: — и я ни въ какомъ случа не смю противорчить вамъ, миледи, но все же мн кажется, не мшаетъ помнить, что этотъ человкъ разорился и умеръ — помяни Богъ его гршную душу! и вс члены семейства разсялись или совсмъ исчезли съ лица земли. Къ-тому же, я былъ обласканъ въ дтств его супругой, которая, во всхъ отношеніяхъ, была превосходная леди. Вотъ по этимъ-то причинамъ, мн слишкомъ-трудно длать жесткіе отзывы о покойномъ мистер Стюарт.
— Какой вздоръ! подхватила Тибби съ выраженіемъ очевиднаго отвращенія.— Пьянство всегда пьянство, и плутовство всегда останется плутовствомъ, какова бы ни была жена этого человка, добра или зла, благосклонна къ вамъ или нтъ. Впрочемъ, было время, когда эта превосходная леди слишкомъ-высоко поднимала свою голову, и ужь только подъ-конецъ опустила ее довольно низко.
— Да, леди Пибльзъ, она опустила ее въ могилу и — благодареніе Небу! леди Стюартъ не можетъ теперь слышать всхъ этихъ жесткихъ словъ, сказалъ мистеръ Малькольмъ съ выраженіемъ, довольно-близкимъ къ горькому упреку.— Да и кто, желалъ бы я знать, вспомнитъ, безъ сердечнаго умиленія объ этой благороднйшей и великодушной…
Но тутъ мистеръ Малькольмъ прикусилъ языкъ. Тибби бросила на него такой искрометный взглядъ, исполненный отвращенія и досады, что робкій джентльменъ, привыкшій къ безусловному повиновенію, отложилъ всякое намреніе продолжать свой панегирикъ въ пользу покойной мистриссъ Стюартъ.
— Ну, конечно, сказалъ мистеръ Малькольмъ: — все это нисколько не можетъ служить къ оправданію безразсудныхъ поступковъ этого человка, и вы справедливо изволили замтить, леди Пибльзъ, что пьяницу должно считать не иначе, какъ пьяницей. Правда и то, что если человкъ не платитъ своихъ долговъ и продолжаетъ между-тмъ вести расточительную жизнь, то его, разумется, должно называть тмъ именемъ, которое вы сейчасъ произнесли, миледи.
— Сейчасъ я произнесла — какъ это мило! вскричала Тибби, передразнивая своего отставнаго обожателя.— Весь свтъ называлъ его обманщикомъ и плутомъ, назвала и я — новаго тутъ, надюсь, ничего нтъ. Отецъ мой хорошо зналъ дла этого человка. Вс эти Стюарты безчестятъ только фамилію Стюарта. Самое дло, по поводу имнія леди Пенрайнъ, дло, которое вы устроивали недавно въ контор моего брата, должно бы принести васъ къ этому заключенію. Повторяю еще, что пьяница Стюартъ былъ старый плутъ, и кровь этого плута течетъ въ жилахъ его сына. Вотъ вамъ и все.
Герцогъ Ланаркскій поспшилъ присоединяться къ этой групп: до его слуха долетло нсколько отрывочныхъ фразъ, которыя, какъ онъ думалъ, должны были произвести непріятное впечатлніе на Элеонору. Давидъ Стюартъ слышалъ также вс эти рчи. При послднихъ словахъ, онъ обернулся и хотлъ что-то сказать, но въ эту минуту нжная рука ухватилась за его плечо, и нжный голосъ прошепталъ ему на ухо: ‘будьте благоразумны, Давидъ!’ Тибби подмтила жестъ и видла, что какія-то слова были произнесены, но она не могла ихъ разслышать. Были, кром Тибби, и другіе свидтели этого страннаго приключенія. Герцогъ Ланаркскій замтилъ движеніе Элеоноры, и благородное лицо его съ пытливымъ изумленіемъ обратилось къ Давиду.
— Вс мы, боле или мене, жестоко отзываемся о проступкахъ, которыхъ не понимаемъ, сказалъ онъ ласковымъ тономъ Маргареты, усаживаясь подл Элеоноры.
Защищайся, Давидъ Стюартъ! Защити память этого добраго, гостепріимнаго, легкомысленнаго отца, любимаго тобою при всхъ его заблужденіяхъ, отъ которыхъ ты пострадалъ больше всхъ на свт!
Защити его память, ты, который знаешь лучше всхъ, что отецъ твой пострадалъ не столько отъ своей безразсудной расточительности. сколько отъ коварныхъ распоряженій коммиссіонера и адвоката, которому были вврены его дла и который построилъ свое собственное счастье на развалинахъ чужаго благосостоянія. И вотъ теперь, дочь этого человка осмливается въ твоихъ глазахъ позорить несчастную жертву легкомысленной доврчивости: защити же, Давидъ Стюартъ, своего отца! Защити память супруга, къ которому великодушная мать твоя была привязана всмъ своимъ сердцемъ и всею душою. Свидтельница всхъ его слабостей и недостатковъ, она, при всемъ этомъ, свято хранила въ-отношеніи къ нему свои обты, произнесенные предъ алтаремъ Божіимъ: еще ли ты, ради своей добродтельной матери, не станешь защищать своего отца? Опомнись, Давидъ Стюартъ!
Блдный, раздраженный и разстроенный мистеръ Ліинсэ изъ Квебека пролепеталъ дрожащимъ тономъ слдующія слова:
— Другъ мой Стюартъ былъ бы весьма-непріятно изумленъ, еслибъ услышалъ такой строгій судъ о своемъ отц изъ устъ дочери мистера Питера Кристисона: Давидъ Стюартъ, сколько мн извстно, ршительно думаетъ, что дла его отца пошли бы гораздо-правильне, еслибъ они были въ другихъ рукахъ.
— Безъ-сомннія, сказала Тибби, красня отъ злости: — и собственныя дла Давида Стюарта пошли бы правильне, еслибъ они были въ другихъ рукахъ. А вы хорошо знаете мистера Стюарта?
И въ зеленыхъ глазахъ Тибби заискрилось ршительное презрніе.
— Довольно-хорошо, леди Пибльзъ, отвчалъ Давидъ: — и мн извстно, что хотя, при настоящихъ обстоятельствахъ, никто не можетъ защищать друга моего, Стюарта, съ удовлетворительнымъ успхомъ, однакожь онъ нисколько не заслуживаетъ такихъ непріязненныхъ отзывовъ отъ особъ, которыя незнакомы съ нимъ лично.
— Будьте такъ добры, герцогиня, съиграйте намъ что-нибудь на арф: вс желаютъ васъ слушать, сказалъ мистеръ Малькольмъ взволнованнымъ голосомъ, обращаясь къ герцогин Ланаркской, смотрвшей съ неописаннымъ изумленіемъ на злое лицо Тибби. Въ большихъ глазахъ ея свтлости на этотъ разъ выражались вс признаки гнва.
— Съиграй, душенька, сказалъ герцогъ: — музыкальная мелодія во всякомъ случа пріятне размолвки. Спой намъ этотъ прекрасный маршъ съ аккомпаниментомъ арфы. Леди Пенрайнъ, я увренъ, не откажется помочь теб. Мистеръ Линдсэ, не хотите ли партію въ шахматы?
Разстроивъ такимъ-образомъ маленькій кружокъ, герцогъ удалился на противоположный конецъ комнаты. Герцогиня и мистеръ Стюартъ пошли къ музыкальному инструменту. Поднявъ свои бархатные глазки на Давида, ея свтлость проговорила трогательнымъ тономъ:
— Такая непріятная женщина, право! Кто бы могъ подумать, что она станетъ въ вашемъ присутствіи оскорблять джентльмена, съ которымъ вы и Элеонора состоите въ дружескихъ сношеніяхъ! Элеонора, я знаю, никогда не жаловалась на мистера Стюарта, нтъ нужды, что онъ дурно распорядился ея имніемъ: какая же нужда этой женщин до джентльмена, который все-таки — кто что ни говори — оказался честнымъ человкомъ? Я уврена, мистеръ Линдсэ, что вы, узжая изъ Шотландіи, будете всхъ насъ считать большими варварами.
И герцогиня бросила на своего собесдника такой ласковый и нжный взглядъ, что мистеръ Стюартъ долженъ былъ убдиться положительнымъ образомъ, что хорошенькая леди въ шелковомъ платьиц и съ тальей сильфиды, никакъ не можетъ принадлежать къ разряду всхъ этихъ варваровъ на шотландской земл. Герцогъ, несказавъ больше ничего, слъ молча за шахматную доску, вскор присоединился къ нему и мистеръ Линдсэ. Я не думаю, чтобъ кто-нибудь изъ этихъ двухъ джентльменовъ могъ удовлетворительно объяснить свои разнообразные ходы, которые, по всей вроятности, длались наудачу, и, конечно, никто изъ нихъ не понималъ, какъ это случилось, что одинъ далъ другому шахъ и матъ.
Не думаю также, чтобъ сочинитель музыкальной мелодіи могъ въ настоящую минуту удовлетвориться ея выполненіемъ, когда дрожащіе пальчики Элеоноры прикасались къ клавишамъ фортепьяно и герцогиня принялась извлекать гнвные звуки изъ струнъ арфы. Впродолженіе этой игры, ея свтлость занималась ршеніемъ вопроса: къ какой стати лорду Пибльзу вздумалось жениться на злой старой двк, лишенной всякаго сочувствія къ ближнимъ?
Тибби унижена — нтъ! просимъ извинить: Тибби торжествовала! Ей суждено было разъзжать съ тріумфомъ по всмъ сценамъ этого міра, и она всегда была горда, какъ даннекерова статуя Аріадны.

ГЛАВА XXXVI.
Безпокойства.

Было воскресенье. Сэра Стефена Пенрайна ожидали домой на слдующій день. Элеонора и Давидъ Стюартъ оставались вдвоемъ. Ихъ фальшивое положеніе становилось очевидне, по мр того, какъ приближалось возвращеніе хозяина дома. Не было ни любви, ни взаимной довренности между Элеонорой и ея супругомъ, при-всемъ-томъ, роль, которую надлежало разъигрывать въ присутствіи сэра Стефена, крайне не нравилась леди Пенрайнъ. Никакихъ опасеній, казалось, не могло быть: сэръ Стефенъ не станетъ, конечно, разспрашивать, что это за человкъ мистеръ Линдсэ. Его извстили, что это былъ купецъ изъ Квебека, пріхавшій въ Англію и Шотландію устроивать дла отъ имени мистера Стюарта изъ Америки, отъ имени мистера Вестона, отправившагося въ Индію, и отъ имени семейства мистера Невиля, которое всегда жило въ Индіи. Сэръ Стефенъ поврилъ этому извстію, и не было ни малйшаго повода подозрвать, что съ его пріздомъ послдуетъ непріятное открытіе псевдонима. И, однакожь, тайна этого рода лежала тяжелымъ бременемъ на сердц Элеоноры. Eit должно встртить своего мужа съ обманомъ на устахъ, и она должна представить ему гостя, который, въ сущности дла, былъ не иное что, какъ самозванецъ. Это слишкомъ-досадно, больно, невыносимо. Элеонора не видла причины, почему бы Давиду не облегчить ее отъ этого безплоднаго бремени, почему бы, безъ дальнйшихъ хлопотъ, не объясниться ему передъ ея мужемъ въ такомъ тон:
‘Я не хотлъ, ожидая насъ здсь, сдлаться предметомъ враждебнаго любопытства между всми этими людьми, которые, боле или мене, знакомы съ прошедшею исторіею моей жизни, но дло въ томъ, что я самъ Давидъ Стюартъ, и я лично прибылъ сюда для необходимыхъ объясненій относительно суммы, вручаемой теперь нашей супруг’.
О, какая отрада была бы для Элеоноры, еслибъ Давидъ отважился на это объясненіе! Она пристально наблюдала его физіономію, когда онъ сидлъ передъ ней. погруженный въ мрачное раздумье. И думалъ онъ не о своемъ фальшивомъ имени, не о злосчастной прошедшей судьб — нтъ! вс мысли Давида были теперь устремлены на одинъ только пунктъ, что вотъ пришло наконецъ время, когда онъ долженъ увидть мужа Элеоноры, этого страннаго мужа, о которомъ запрещено ему разсуждать, и съ которымъ Элеонора очевидно не была счастлива. Онъ самъ вврилъ ея судьбу этому загадочному человку, когда бжалъ отъ своего поста: кто жь и каковъ былъ онъ, властитель Элеоноры? Желаніе увидть сэра Пенрайна сдлалось лихорадочнымъ ощущеніемъ въ сердц Давида Стюарта.
Когда они сидли такимъ образомъ и молчали, дверь гостиной отворилась и вошла леди Макфарренъ — въ чепчик, ботинкахъ и огромной шали. Все это, конечно, женскіе наряды, но при первомъ взгляд на вошедшую особу, вы бы невольно подумали, что леди Макфарренъ облеклась въ латы, панцырь и кольчугу, какъ древній рыцарь, готовый вызвать васъ на поединокъ въ чистомъ пол — такъ мало было женственнаго въ ея костюм. Даже зонтикъ, обыкновенно — употребляемый прекраснымъ поломъ для защищенія нжнаго личика отъ знойныхъ лучей, измнилъ свое приложеніе въ рукахъ этой могучей леди: закрытый и свернутый, онъ служилъ для нея оборонительнымъ жезломъ противъ бунтующихъ собакъ, по, въ открытомъ вид, зонтикъ рисовался передъ леди Макфарренъ грознымъ щитомъ одного изъ оссіановскихъ героевъ. Совсмъ не думая обороняться противъ солнца, этого слишкомъ-неопаснаго врага, безстрашная леди мужественно выступала противъ неугомоннаго втра, котораго буйные и дерзкіе порывы весьма-часто обрисовывали во всей красот величественныя формы сестрицы сэра Стефена, разввая складки ея прекраснаго тартановаго платья. И этотъ тартанъ — nota bene!— леди Макфарренъ благоизволила носить безъ всякой лишней подбивки и безъ этого ‘смшнаго груза’, называемаго волосяною юбкой. Я нахожу, что въ этомъ послднемъ случа леди Макфарренъ поступала весьма-основательно и благоразумно, и я не вижу никакихъ причинъ, оправдывающихъ повсемстное употребленіе юбки въ европейскомъ женскомъ костюм, и будь я законодательницею моды, классическій костюмъ древнихъ Гречанокъ съ ихъ складками каріатидскаго драпри снова, nemine coniradicenie, получилъ бы обширное право гражданства въ модномъ свт. Но какъ до-сихъ-поръ еще никто не сдлалъ меня законодательницею моды, и какъ юбки еще продолжаютъ господствовать во всхъ странахъ Европы, то, на этомъ основаніи, позволяется вывести справедливое заключеніе, что костюмъ леди Макфарренъ былъ боле приличенъ мужскому, чмъ женскому полу, и можно было подумать, что ея тартанъ служилъ переходомъ къ той части мужскаго костюма, которая, въ порядочномъ англійскомъ обществ, никогда не называется своимъ собственнымъ именемъ. Впрочемъ, что жъ тутъ удивительнаго? Леди Эстеръ Стенгопъ всегда носила этотъ непроизносимый у Англичанъ костюмъ, какъ, по-крайней-мр, увряетъ насъ мистеръ Кинглэйкь въ своихъ путевыхъ запискахъ, но и леди Стенгопъ, принимая европейскихъ гостей, всегда прикрывалась многочисленными складками кисейной туники.
Итакъ, леди Макфарренъ стояла на порог, и подл нея стояла Тибби, такъ же одтая для прогулки. Впрочемъ, говоря о Тибби, никакъ нельзя сказать, что она была одта: такое вульгарное выраженіе могло только относиться къ леди Макфарренъ. Нтъ! леди Пибльзъ была разряжена въ-пухъ, какъ настоящая графиня девятнадцатаго вка, способная озадачить своимъ костюмомъ первйшую французскую модистку. Атласъ и бархатъ служили фундаментомъ этого костюма, между-тмъ какъ валансьенскія кружева составляли его верхнюю надстройку.
Он стояли на порог и об смотрли въ комнату самыми зловщими глазами.
— Готовы ли вы, леди Пенрайнъ? сказала вооруженная золовка.— Или вы позабыли, сударыня, что сегодня должно идти въ церковь?
— Нтъ, я еще не готова. Не-уже-ли такъ поздно? сказала Элеонора, взглянувъ на часы.
— Неслишкомъ-поздно, проговорила леди Макфарренъ сухимъ тономъ: — хотя вы, кажется, не обращаете большаго вниманія на время. Однакожъ, намъ далеко идти, и я думала, чмъ раньше мы соберемся, тмъ лучше. Леди Пибльзъ и я пойдемъ вроятно одн. У герцогини разболлась голова и, кажется, она вовсе не расположена идти: у нкоторыхъ особъ, какъ я замтила, всегда болитъ голова въ извстный день недли.
— Ну, такъ мы и пойдемъ одн, сказала Тибби: — мистеръ Малькольмъ будетъ нашимъ кавалеромъ. А вы соберетесь, когда вамъ вздумается, и я полагаю, что вамъ нтъ особенной надобности торопиться.
Прощальный взглядъ Тибби и безцеремонный ея смхъ, при выход изъ комнаты, дополнили значеніе ироніи, скрытой въ послднихъ ея словахъ.
Элеонора покраснла и опустила глаза въ землю. Странная тнь безпокойства и раздражительности промелькнула въ ея манер, когда, посл короткой паузы, она обратилась къ своему собесднику, говоря торопливымъ, быстрымъ и прерывистымъ тономъ, обличавшимъ ея внутреннее волненіе:
— Дорога дальняя въ-самомъ-дл: я совсмъ забыла. Пасторъ нашъ, мистеръ Грейгъ, будетъ сегодня говорить проповдь не въ замк, а въ Гаррик. Онъ попеременно совершаетъ по воскресеньямъ богослуженіе то у насъ, то въ другомъ помсть, тамъ, за холмомъ, въ большомъ амбар, который принадлежитъ одному изъ главныхъ фермеровъ, потому — что церкви еще нтъ въ Гаррик. Здшніе помщики, лордъ Гленситтартъ и Камбелль обращались къ сэру Стефену за содйствіемъ къ сооруженію храма, и герцогъ Ланаркскій, кажется, ужь подписался на значительную сумму, но вс они, сверхъ того, ожидаютъ еще содйствія отъ правительства, потому-что здшній край очень населенъ. Объ этомъ ужь давно идутъ переговоры, а церкви между-тмъ нтъ-какъ-нтъ.
Элеонора остановилась, но Давидъ Стюартъ, казалось, не замтилъ этого. Облокотившись на каминную полку, онъ продолжалъ смотрть на огонь, который почти загасъ въ камин.
Корзина сосновыхъ щепокъ стояла но одну сторону очага, Элеонора стала на колни, и бросила дв-три щепки въ перегоравшій пепелъ. Вспышка яркаго пламени пробудила ея собесдника отъ глубокой думы.
— Какъ вы задумались, Давидъ! сказала Элеонора, бросивъ робкій взглядъ на его лицо.
Давидъ Стюартъ улыбнулся, и то была старая озабоченная улыбка, которая такъ часто тревожила память Элеоноры. Онъ отворотился отъ нея и подошелъ къ окну.
— Въ комнат слишкомъ-жарко, сказалъ онъ: — посмотрите, какое великолпное осеннее солнце! Надньте шляпку, и пойдемте за этими ханжами: надобно догнать ихъ.
Элеонора вышла изъ комнаты, чтобъ докончить свой незатйливый туалетъ. Она придумывала теперь, какимъ бы способомъ отклонить отъ себя незаслуженное осужденіе, которому очевидно подвергали ее леди Макфарренъ и Тибби. Въ чемъ же она провинилась передъ ними? Что он думали? Что подозрвали? Элеонора вздохнула подъ бременемъ своей тайны, но, увы! какимъ бы негодованіемъ запылало ея сердце, еслибъ могла она дознаться, въ чемъ состояла дйствительная догадка этихъ превосходныхъ леди! Какимъ бы изумленіемъ и страхомъ была поражена она, еслибъ вспало ей на умъ, что леди Макфарренъ и леди Пибльзъ, посл взаимнаго совщанія, продолжавшагося побольше полчаса, пришли къ несомннному заключенію, что мистеръ Линдсэ изъ Квебека былъ любовникомъ Элеоноры! Любовникомъ — да. И это слово он приняли не въ томъ неопредленномъ значеніи, какое оно, въ смысл обожателя, иметъ на англійскомъ язык — нтъ! — леди Макфарренъ и Тибби, во всемъ объем, сообщили ему тотъ парижскій смыслъ, который проводитъ яркую нравственную черту разграниченія между amoureux и amant!
Шотландская Даная, какъ мы сказали, сначала сильно сомнвалась въ равнодушіи къ деньгамъ молодой леди Пенрайнъ, но теперь, доказательства Тибби получили въ ея глазахъ ршительный характеръ. Леди Макфарренъ убдилась положительно и окончательно, что возвращеніе имнія не могло быть единственнымъ источникомъ наслажденій для ея молодой снохи, и пропуская вс побочныя обстоятельства, еще бывшія предметомъ соображеній Тибби, она вдругъ разрубила гордіевъ узелъ лаконическимъ ршеніемъ, что счастливая любовная интрига поглотила вс мысли Элеоноры и произвела постоянную веселость въ ея сердц. Что Элеонора знакома была прежде съ мистеромъ Линдсэ, это — фактъ, неподверженный на малйшему сомннію, но гд она съ нимъ познакомилась, какъ и при какихъ обстоятельствахъ, это покамстъ составляло еще проблему для достойныхъ леди. Зато было для нихъ ясно, какъ день, что присутствіе въ замк мистера Линдсэ покрывало несмываемымъ позоромъ супружескую честь отсутствующаго сэра Стефена Пенрайна.
Леди Макфарренъ довольно пожила на свт и собственные опыты жизни какъ-нельзя-больше утверждали ее въ этихъ догадкахъ. Молодость ея, посл выхода за-мужъ, протекала не безъ приключеній и, выражаясь парижскимъ языкомъ, удивительно — снисходительнымъ къ слабостямъ женскаго сердца, мы имемъ полное право сказать, что достойная Шотландка avait une jeunesse orayeuse. Еслибъ вс эти сосны и ели, склонившіяся надъ озеромъ въ Гленкаррик, могли свидтельствовать живымъ словомъ обо всёмъ, что происходило подъ ними встарину, свтъ узналъ бы множество интересныхъ исторій, которыя до-сихъ-поръ, къ-счастью для леди Макфарренъ, остаются погруженными въ глубокой тайн. Даже Донлисъ — столько униженный и обезславленный Донлисъ — могъ бы кое-что сказать о похожденіяхъ мистера Интера Кристсона, о которыхъ никогда не знала и не догадывалась его законная жена, занятая хлопотами по хозяйству. Какъ послдній цнитель и обожатель прелестей шотландской Данаи, мистеръ Питеръ Кристисонъ получилъ отъ нея много сердечныхъ залоговъ, которыхъ сумма тщательно скрывалась подъ спудомъ отъ глазъ свта. Что и самъ онъ не остался въ долгу, это ужь само — собою разумется. По его наставленіямъ и совтамъ, старикъ Пенрайнъ, собираясь на вчное жилье, передлалъ свое духовное завщаніе, по которому его лучшее помстье перешла во владніе возлюбленной его дочери: вотъ почему сэръ Стефенъ, бывшій тогда еще мальчикомъ, и не могъ получить Гленкаррика по кончин своего отца. Были еще и другія, боле или мене значительныя одолженія со стороны мистера Питера Кристисона, которыя вс, вмст взятыя, убждали очевиднйшимъ образомъ, что шотландскій коммиссіонеръ и адвокатъ стоялъ на самой дружеской ног съ своей сосдкой по имнію. Все эти опыты жизни, но естественному ходу вещей, водворили въ душ леди Макфарренъ непоколебимую увренность въ общей слабости женскаго пола. Вообще была она крайне-легковрна, какъ-скоро рчь шла о проступкахъ той или другой леди, и никогда почти не врила она добродтелямъ женщинъ. Составивъ такимъ — образомъ невыгодное понятіе обо всхъ своихъ сестрахъ, разсянныхъ по земному шару, она мигомъ, при первомъ представившемся случа, подвела подъ эту категорію и Элеонору. На этомъ основаніи, леди Макфлрренъ твердо ршилась сообщить своему брату все, что было ей извстно о его жен, подозрваемой въ тхъ же слабостяхъ, какимъ сама была подвержена въ лучшую эпоху своей жизни. Она изострила свой языкъ наподобіе бритвы и сообщила зминое жало своимъ рчамъ. Изготовившись такимъ-образомъ, леди Макфарренъ выпрямилась во весь станъ на своемъ мягкомъ кресл и еще разъ принялась обдумывать, какъ бы убдительне вразумить сэра Стефена и краснорчиве доказать, что его обманывали, какъ дурака, съ первой минуты до послдней.
Тибби между-тмъ, проникнутая торжественнымъ величіемъ, утопала въ океан блаженства, и посторонній наблюдатель съ изумленіемъ могъ бы замтить, какое безчисленное множество искръ вылетло изъ ея зеленыхъ глазъ, когда принялась она взвшивать на досуг всю важность открытія, сообщеннаго ею леди Макфарренъ. Не будетъ никакого преувеличенія, если мы скажемъ, что Тибби была теперь въ положеніи тигрицы, готовой схватить и удушить давно-преслдуемую добычу.
Въ такомъ положеніи были дла наканун возвращенія сэра Стефена. Никогда еще и никто изъ всхъ старинныхъ обитателей джентльменскаго замка не ожидалъ своего владльца съ такимъ нетерпніемъ, какъ эти дв достойныя представительницы шотландскихъ леди.
Медленными и нершительными шагами грустная Элеонора возвращалась въ гостиную, обдумывая, въ свою очередь, какъ бы ей уговорить Давида открыть свое настоящее имя при первой встрч съ ея супругомъ.
— Какъ долго вы одвались! сказалъ онъ, когда, наконецъ, они вышли на открытое поле, освщенное яркими лучами полуденнаго солнца.— Я былъ почти уврена, что увижу насъ въ блистательномъ костюм Тавиы, графини Пибльзъ. Не-уже-ли вамъ нужно было полчаса времени, чтобъ надть эту соломенную шляпку?
— Вы ршительно сердиты на леди Пибльзъ, по я право не знаю, за что, сказала Элеонора.— Она зла, можетъ-быть, оттого, что вс привыкли ненавидть ее, и вы понимаете, что тяжело жить безъ друзей на этомъ свт. Впрочемъ, я, вроятно, стояла бы съ ней на дружеской ног, еслибъ не было здсь Давида Стюарта.
Такое замчаніе не требовало отвта, и Давидъ не отвчалъ ничего. Они шли молча мимо журчащаго ручья, окаймленнаго плакучими ивами, которыхъ втви колыхались при легкомъ дуновеніи втра.
— Мы подоспемъ къ самой пор, хотя и отправились довольно-поздно, сказала Элеонора, когда они вышли на долину, гд пролегала тропинка мимо устья горнаго потока, который теперь почти весь изсохъ.— Вотъ здсь, въ глубокую осень и зимою, образуется довольно-глубокая рка, но лтомъ она постоянно высыхаетъ, и здшніе обыватели прокладываютъ на этомъ мст прямую дорогу. Мистеръ Грейгъ, должно-быть, еще не прозжалъ здсь, потому — что я не вижу слдовъ его легкой таратайки. Намъ остается идти не больше десяти минутъ: стоить только взойдти на этотъ берегъ и мы соединимся съ нашими друзьями.
— Зачмъ же въ такомъ случа вы торопитесь, Элеонора? Посидимъ здсь подъ тнью этихъ березъ, пока, между-тмъ, продетъ мастеръ Грейгъ. Къ-чему намъ торопиться на свиданье съ этими друзьями? Пусть они тамъ разсуждаютъ о чемъ угодно — Богъ съ ними! А вамъ не мшаетъ приссть и отдохнуть. Какой чудный видъ отсюда во вс стороны! Посмотрите, какъ явственно обозначается каждый предметъ сквозь эту небесную лазурь. Божественный день! Вотъ, если у насъ хорошіе глаза, вы можете различить тамъ Донлисъ, эту отдаленную блдную точку: видите ли мы ее?
Да, она видла ее. Они оба любовались молча необъятной перспективой. Элеонора машинально сорвала нсколько стебельковъ благо вереска и гіацинта, и затмъ вдругъ обратилась къ своему собесднику съ неожиданнымъ вопросомъ:
— Не-уже-ли никакъ нельзя покончить эту безплодную борьбу откровеннымъ признаніемъ сэру Стефену, что вы мистеръ Стюартъ?
— Нельзя. Я не вынесу этого. Да и къ-чему повело бы такое признаніе? Вы знаете, что, посл свиданья съ вашимъ мужемъ, я долженъ оставить эти мста.
— Какъ? Вы серьезно думаете хать? Зачмъ?
— Я перебрался черезъ океанъ единственно для свиданія съ вами, Элеонора. Во что бы ни стало, я долженъ былъ освободиться отъ этой тяжести, сокрушавшей мое сердце. Въ первый же день прибытія сюда, я сказалъ вамъ, Элеонора, что не замедлю своимъ обратнымъ отъздомъ. Мой домъ не здсь. Богъ — знаетъ, гд онъ.
Въ порыв внезапной нжности, Элеонора положила свою руку на его плечо.
— Ахъ! какъ вы не видите, сказала она:— что въ жизни еще много было бы для насъ счастья, еслибъ вамъ удалось побдить ложный стыдъ отъ своей фамиліи? потому-что — извините — я на считаю этого истиннымъ стыдомъ. Разв ничего не значитъ это возвращеніе имнія? Разв эти восемь лтъ страданія и бдности — маловажная жертва съ вашей стороны? Заставьте же и другихъ, такъ же какъ и меня, принять сколько-нибудь участія въ нашемъ положеніи. Поврьте, въ свт еще много добрыхъ людей, и какая-нибудь Тибби — рзкое исключеніе изъ обыкновеннаго хода вещей. Оставайтесь, Давидъ, на своей родин и не думайте о чужой сторон, гд вы такъ долго скитались безпріютнымъ странникомъ. Мы можемъ здсь видться въ Ланаркской Лож, въ Лондон, въ Гленкаррик, и вы попрежнему будете моимъ опекуномъ и другомъ, между-тмъ, какъ, ухавъ въ Америку, вы снова перестаете существовать для меня. Подумайте объ этомъ. Меня страшно тревожитъ возвращеніе моего мужа. Это еще первая тайна въ моей жизни, и она приводитъ меня въ отчаяніе.
— Точно ли первая, Элеонора? Была у васъ еще тайна, которую вы скрыли, даже отъ меня.
— Отъ васъ? Никогда, никогда!
И она подняла свои откровенные глаза на его лицо, какъ-будто желая объяснить нагляднымъ образомъ, что ни малйшей тайны или притворства не могло скрываться въ глубин ея души. Давидъ Стюартъ схватилъ ея руку.
— Въ такомъ случа, откройте же мн, Элеонора, сказалъ онъ съ грустной улыбкой: — откройте завтную тайну, которую вы собирались шепнуть мн на ухо въ тотъ страшный день. Кто одержалъ побду надъ вашимъ двическимъ сердцемъ? На кого обращены были ваши мысли и чувствованія вашего сердца? Былъ ли онъ и посл предметомъ вашихъ сожалній? Тосковалъ ли онъ?.. о, какъ онъ долженъ былъ тосковать по васъ! Кого вы любили, Элеонора?
Съ судорожнымъ трепетомъ леди Пенрайнъ уклонилась отъ его взора, отъ быстрыхъ разспросовъ, отъ пожатія его дрожавшей руки, но движенія ея не привели къ желаемой цли. Давидъ взглянулъ на нее сперва съ изумленіемъ, безпокойствомъ, съ нетерпливымъ любопытствомъ, какъ-будто хотлъ прочесть всю ея душу, но потомъ вдругъ подавленное восклицаніе вырвалось изъ его устъ, и въ глазахъ его заблистала такая бурная и дикая радость, что сердце Элеоноры, казалось, готово было выпрыгнуть изъ груди. Давидъ Стюартъ опустилъ ея руку и бросился къ ея ногамъ, причемъ взоры его заискрились живйшею страстью. Элеонора хотла что-то сказать, но слова замерли на ея губахъ.
— О, Элеонора! чего же вы боитесь? вскричалъ отуманенный Давидъ Стюартъ.— Ради самого Создателя, не смотрите на меня такими испуганными глазами.
— Чему вы обрадовались? Боже мой! чему вы обрадовались? сказала она съ тоскливымъ волненіемъ.
— И обрадовался — да! конечно, обрадовался! отвчалъ онъ скороговоркой.— Какъ же мн не радоваться? Вдь вы меня любили — меня, меня! О, какимъ идіотомъ былъ я въ ту несчастную годину! Какую жизнь погубилъ я, безумный! О, Элеонора, благородное, нжное, великодушное дитя!.. Такъ вотъ какимъ страшнымъ наказаніемъ поразило меня правосудное Небо! Боже мой! Боже мой!
Сказавъ это, онъ закрылъ свое лицо дрожащими руками и заплакалъ. Элеонора смотрла на него съ невыразимою тоскою, но не смла прикоснуться къ нему, не смла и заговорить. Онъ сдлалъ надъ собою необыкновенное усиліе и мало-по-малу присутствіе духа возвратилось къ нему. Онъ стоялъ на колняхъ, уцпившись одной рукою за нижнюю втвь дерева и склонивъ голову передъ нею.
— Не дрожите, Элеонора, не бойтесь… чего тутъ бояться? Только земля и небо слышали это — гд тутъ опасность? Новъ моемъ сердц, не въ моемъ: скоре перестанетъ оно биться, чмъ оскорбить васъ. О, Элеонора! что бы ни случилось, да благословить васъ Богъ, нын и всегда!.. Тсс!
Послдовала пауза. Среди наступившаго безмолвія ясно можно было разслышать звукъ колесъ приближавшейся таратайки.
— Успокойтесь, милое дитя! началъ опять Давидъ безпокойнымъ тономъ. Говоря это, онъ завязывалъ снурки ея шляпы и, обмакнувъ платокъ въ ручь, вспрыснулъ ея виски.— Успокойтесь, повторилъ онъ:— къ-чему вамъ тревожиться или огорчаться? Вообразите, что вы сказали мн это еще тогда, и я давно зналъ вашу тайну. Вдь это, въ сущности дла, одно и тоже. Вы поврите мн, Элеонора, не такъ ли? Дрожащая улыбка пробжала по его блдному лицу, когда онъ прибавилъ: — вы можете положиться на меня, Элеонора, совершенно можете.
Она врила этому, врилъ и Давидъ Стюартъ. Совсмъ другія мысли и чувствованіи занимали леди Макфарренъ и достойную ея подругу, когда он, при взгляд на вошедшую Элеонору, обмнялись выразительными взглядами. Блдная, трепещущая, взволнованная, леди Пенрайнъ смиренно заняла свое мсто среди собравшейся толпы. Ея мысли, оторванныя отъ настоящихъ предметовъ, обращались къ протекшимъ днямъ ея дтства, къ счастливому времени ея разцвтавшей молодости. Вдумываясь въ свое настоящее положеніе, она сравнивала себя съ Маргаретой, въ ‘Фауст’, когда демонъ не позволяетъ ей молиться. Какъ Маргарета, она неспособна была слышать словъ проповдника, и языкъ ея отказался произносить молитву. Она видла вокругъ себя группы Шотландцевъ, фермеровъ сэра Стефена и группы женщинъ, проникнутыхъ благоговйною набожностью. Видла фермера Мекферсона, котораго дочь былъ послднимъ земнымъ мстомъ, гд рзвились ея дти, маленькій Клефанъ и Фредерикъ. Стоны и вздохи невольно вырывались изъ ея груди, и для всхъ было ясно, что леди Пенрайнъ чувствуетъ себя дурно. Жаллъ ея Мекферсонъ, сожалла о ней добрая женщина, сидвшая рядомъ на скамейк, но не жалла ее Тибби. Слдила Тибби за всми движеніями Элеоноры своими рысьими глазами, но нисколько не жалла о ней такъ же, какъ леди Макфарренъ, гордо и гнвно озиравшая Элеонору съ головы до ногъ. Разъ навсегда он осудили ее судомъ грознымъ, неумолимымъ. Священные гимны, между-тмъ, возносились къ небесамъ изъ устъ набожнаго народа, и пасторъ читалъ Евангеліе, начинавшееся словами: ‘Не судите, да не судимы будете!’

ГЛАВА XXXVII.
Тревога усиливается.

Мужъ Элеоноры пріхалъ, и Давидъ Стюартъ увидлъ его. Грубый и красивый атлетъ принялъ мистера Линдсэ съ большимъ радушіемъ и какимъ-то хвастливымъ торжествомъ. Онъ подшучивалъ надъ нимъ, какъ надъ коммиссіонеромъ, котораго прислали изъ Америки для возвращенія законнымъ владльцамъ украденныхъ сокровищъ, причемъ сэръ Стефенъ отозвался съ ршительнымъ презрніемъ какъ о Давид Стюарт, такъ и обо всхъ этихъ торгашахъ, съ которыми вступалъ онъ въ сношенія. Обнаруживая удовлетворительное знакомство съ юридическими длами, онъ предложилъ множество вопросовъ, которые, при всей незначительности, ставили мнимаго мистера Линдсэ въ величайшее затрудненіе. Въ первый же вечеръ, за обдомъ, полушуточный говоръ сэра Стефена даль почувствовать Давиду Стюарту всю неловкость его положенія въ качеств самозванца.
— Рюмку кларета, герцогъ! Мистеръ Линдсэ, не хотите ли кларету? сказалъ сэръ Стефенъ, наливая свою собственную рюмку.— Элеонора, какъ ты хороша сегодня, моя милая! Я еще никогда не видалъ тебя такою хорошенькою: ты пополнла, расцвла. Кстати, мистеръ Линдсэ, я получилъ отъ старика Вестона письмо, которое покажу вамъ завтра. Забавное письмо! Мистеръ Вестонъ, изволите видть, счелъ нужнымъ сообщить мн кучу объяснительныхъ подробностей съ благою цлью — оправдать своего умершаго партнёра, который, по его словамъ, никогда не былъ и не могъ быть злонамреннымъ плутомъ. Какъ-будто это до меня касается сколько-нибудь! Я никогда не видалъ этого Невиля, никогда и не слыхалъ о немъ: онъ могъ застрлиться, или умереть на вислиц по приговору уголовнаго суда — какая мн нужда? Любопытно, однакожь, какъ вы, торговые люди, попадаете въ эту западню — старикъ Вестонъ описалъ и это. Хорошо, если еще выпутаешься какъ-нибудь, неприбгая къ необходимости взорвать себ черепъ: не такъ ли, мистеръ Лнидсэ? Стюартъ, кажется, два раза думалъ объ этомъ, думалъ, да струсилъ: смерть-то, видно, не шуточное дло! А разсказывалъ ли онъ вамъ когда-нибудь про эти несовершившіеся подвиги? Интересно, должно-быть, если разсказывалъ. Я видлъ молодцовъ, которые взрываютъ себ черепъ, нечего сказать, мастерски, стрляютъ себ прямо въ лобъ, какъ въ куропатку, но это несовсмъ-обыкновенная вещь. Кто что ни толкуй, а вроятно мурашки страшно подергиваютъ но кож, когда подносишь пистолетное дуло къ своему собственному рту. Но я забылъ, о чемъ хотлъ спросить… ахъ, да. Каковъ собою этотъ Стюартъ? Красивый мужчина, а? Старикъ Вестонъ приводитъ, между-прочимъ, довольно — интересный разсказъ, какъ онъ впервые встртился съ нимъ тамъ, въ дремучемъ лсу, въ какой-то бревенчатой хижин, на берегу какой-то рчонки — болтливый старикашка! И всю эту галиматью толкуетъ онъ человку, котораго совершенно не знаетъ, толкуетъ длятого, чтобъ смыть какое-то пятно съ дурака, отправившагося на тотъ свтъ лтъ за семь или больше. А сцена, въ-самомъ-дл, стоитъ того, чтобъ разсказать. Вообразите: старикъ Вестонъ видитъ въ дремучемъ лсу какого-то брадатаго дикаря въ звриной кож и мокассинахъ, по это не дикарь, это и былъ мистеръ Стюартъ, котораго, несмотря на фантастическое превращеніе, Вестонъ угадалъ съ перваго взгляда, потому-что, видите ли, Стюартъ удивительно-красивый мужчина, какихъ еще ни разу не удавалось встрчать старику Вестону. Правда это, мистеръ Линдсэ, а? Надобно предположить въ немъ большую физическую силу, если онъ вынесъ эту жизнь среди дремучихъ лсовъ. Мн часто самому приходило въ голову пожить тамъ мсяца два или три, это было бы недурно, надюсь, а? А что, въ-самомъ-дл, красивъ онъ или нтъ, этотъ ожившій мертвецъ?
Сэръ Стефенъ проглотилъ свой кларетъ и остановился въ ожиданіи отвта. Давидъ Стюартъ отвчалъ уклончиво:
— Не знаю, право, какъ вамъ сказать, но на мой взглядъ, Стюартъ дйствительно кажется недуренъ собою. Впрочемъ, европейскія понятія о красотъ не всегда могутъ быть примнимы къ тамошней жизни. Между Индійцами вы почти не встртите красивыхъ мужчинъ въ здшнемъ значеніи этого слова.
И онъ принялся описывать частную жизнь американскихъ дикарей, разсказывая, между-прочимъ, какъ они охотятся за зврями. Сначала вниманіе сэра Стефена было отвлечено отъ этого предмета: онъ наблюдалъ свою жену, пораженную болзненными впечатлніями при всхъ этихъ разспросахъ, которымъ подвергали Давида Стюарта. Сэръ Стефенъ воображалъ, что еще никогда Эдеонора не была такъ прекрасна. Она живо напомнила ему дни, когда онъ впервые ухаживалъ за нею на лондонскихъ балахъ. Нкоторыя изъ старинныхъ чувствованій вновь пробудились въ его сердц, когда онъ былъ влюбленъ въ Элеонору. Онъ повторилъ еще разъ, что она удивительно похорошла, и затмъ, когда леди ушла въ гостиную, сэръ Стефенъ опять обратился къ Давиду, продолжавшему дорисовывать свои интересные очерки изъ жизни дикарей. Въ заключеніе этой бесды, сэръ Стефенъ выразился благосклонно, что мистеръ Линдсэ ‘демонски-пріятный собесдникъ и притомъ истинный джентльменъ во всхъ возможныхъ отношеніяхъ’.
Герцогиня Ланаркская, съ своей стороны, не преминула, за чашкой кофе, сообщить Элеонор такое замчаніе.
— И не знаю, каковъ собою мистеръ Стюартъ, но въ томъ нтъ для меня сомннія, что мистеръ Линдсэ — прекраснйшій мужчина, какихъ только я видла. Теперь вы можете сказать намъ, Элеонора, каковъ былъ вашъ опекунъ въ-сравненіи съ мистеромъ Лиидсэ? Нс-уже-ли онъ такъ же прекрасенъ?
— О, да, почти также… то — есть, я хочу сказать, онъ былъ тогда помоложе, проговорила Элеонора, красня отъ своихъ собственныхъ словъ.
— Право? А я ничего почти не знаю о мистер Стюарт, сказала герцогиня съ явнымъ обнаруженіемъ нетерпливаго любопытства:— я, вы знаете, никогда не разспрашивала о немъ, когда мы считали его умершимъ, хотя, признаться, мн часто хотлось поговорить о немъ съ вами, но я все боялась оскорбить васъ, потому-что исторія такая непріятная! Но я слышала, Маргарета говорила, что онъ красавецъ и очень-похожъ на покойную мистриссъ Стюартъ. Опишете намъ его, Элеонора.
— Это легко сказать, герцогиня! пролепетала Элеонора.— По моему мннію, ничего не можетъ быть трудне, какъ описывать чью-нибудь наружность.
— Не находите ли вы, леди Пенрайнъ, что онъ совершенно-похожъ на мистера Линдсэ? спросила Тибби.
Въ зминыхъ глазахъ леди Пибльзъ заблистало какое-то дикое любопытство, испугавшее Элеонору. Ея сердце возмутилось противъ Тибби.
— Нтъ, вы ошибаетесь, если такъ думаете, отвчала Элеонора ршительнымъ тономъ.— Между мистеромъ Линдсэ и Давидомъ Стюартомъ нтъ ни малйшаго сходства.
О Элеонора! ты ли выдумала эту маленькую ложь, ненавистную для твоего сердца? Теб ли обмануть эту фурію, затвердвшую во лжи?
И жизнь леди Пенрайнъ представляла теперь перспективу безпрерывныхъ пытокъ. Самое расположеніе духа, въ какомъ находился сэръ Стефенъ, увеличивало ея грусть и тревогу. Онъ былъ необыкновенно-веселъ и, казалось, съума схошлъ отъ радости, когда возвратили ему огромную сумму денегъ. Его благосклонность къ американскому гостю выходила изъ предловъ, и вмст съ тмъ былъ онъ до крайности внимателенъ къ своей супруг. Вс эти обстоятельства сообщали самое тревожное направленіе мыслямъ и чувствованіямъ леди Пенраіінъ.
Да, сэръ Стефенъ былъ внимателенъ къ Элеонор. Она такъ похорошла и такъ перемнилась со времени послднихъ происшествій, что красота ея получила величайшій интересъ новости для ея супруга. Съ той самой минуты, какъ сэръ Стефенъ воротился домой, никому бы не пришло и въ голову, что онъ не побилъ своей жены. Давидъ Стюартъ думалъ объ этомъ ночью, когда, безпокойный и безсонный, онъ ходилъ по своей комнат взадъ и впередъ, думалъ онъ объ этомъ, когда стоялъ у открытаго окна и смотрлъ на блдную утреннюю звзду, постепенно исчезавшую въ лучахъ восходящаго солнца, встрчаемаго міріадами пробудившихся птицъ, оглашавшихъ воздухъ благодарными гимнами Творцу вселенной.
Ночь и день потеряли различіе для Давида Стюарта. Не было покоя для его души, и какія-то странныя грезы мерещились ему во сн и наяву. Онъ думалъ о своемъ приближающемся отъзд, думалъ объ Элеонор и ея родин. Онъ дрожалъ отъ припадковъ бшеной ревности, когда размышлялъ, что этотъ человкъ испрашивалъ нкогда его собственнаго согласія на бракъ съ Элеонорой, и что онъ, безумный, самъ содйствовалъ къ заключенію этого ненавистнаго брака. Живо онъ припомнилъ униженное письмо сэра Стефена, изображавшаго яркими красками блистательную судьбу своей будущей супруги, которой онъ готовился вручить свое сердце и вс свои богатства. Могъ ли онъ, опекунъ Элеоноры, подумать тогда, что судьба такъ странно сведетъ его съ этимъ человкомъ?
А Элеонора? Она не была счастлива. Отчего жь? Но многомъ она открылась, но еще до-сихъ-поръ онъ не знаетъ ея настоящихъ отношеній къ сэру Стефену. Любитъ ли она его? Можетъ-быть, нтъ, а можетъ-быть и да. Вдь бываютъ различные роды несчастій. Легко станется, что Элеонора любитъ мужа и ревнуетъ. Герцогиня Ланаркская, какъ видно по всему, большая кокетка, можетъ-быть, Элеонора ревнуетъ сэра Стефена къ герцогин. Вроятно, онъ непостояненъ — непостояненъ къ Элеонор! Она любила Давида молоденькой двушкой — это онъ знаетъ изъ ея собственныхъ устъ, но что значитъ любовь молодой двушки? Могла ли она устоять противъ воображаемой смерти и оскорбленій? Могла ли эта любовь пережить его самого, и время, и вс эти бдственныя перемны? Вотъ ужь восемь лтъ прошло, какъ Элеонора продолжаетъ быть женою сэра Стефена. Если даже она не любила его сначала, очень можетъ статься, что настойчивый супругъ, постоянно-предупредительный и нжный, заставилъ ее оцнить свою любовь, и она мало-по-малу должна была забыть несчастный предметъ своихъ двическихъ мечтаній.
Элеонора была матерью — и это обстоятельство естественно должно было скрпить ихъ супружескія узы. Она обожала своихъ малютокъ, воспоминаніе о нихъ было ея первою мыслью при свиданіи съ опекуномъ. Давидъ Стюартъ помнилъ очень-хорошо, съ какими грустными слезами она припала къ его груди въ часъ ихъ перкой встрчи. Помнилъ онъ звукъ ея голоса и произнесенныя ею слова: ‘ахъ! у меня было двое прекрасныхъ малютокъ, Давидъ! Но я лишилась обоихъ: они утонули!’ Не-уже-ли, предположивъ даже совершеннйшее равнодушіе къ жениху, она не полюбила потомъ отца своихъ дтей, его, который радовался вмст съ нею посл ихъ рожденія, и съ нею же плакалъ надъ ихъ преждевременной могилой? Нжная, кроткая и добрая Элеонора повидимому рождена была исключительно для домашняго круга, для тихихъ семейныхъ радостей и привязанностей: можетъ ли посл этого статься, чтобъ собственный ея домъ превратился для нея въ безплодную пустыню? О нтъ, нтъ! Больше чмъ вроятно, что она любитъ сэра Стефена.
Онъ думалъ о ея вчерашнемъ безмолвномъ признаніи, которое тщетно старалась она сообщить ему, восемь лтъ назадъ, когда онъ самъ былъ предметомъ ея любви. Онъ видлъ, будто сквозь сонъ, тогдашнюю Элеонору Рэймондъ, плнительную, легкую, воздушную молодую двушку, которая указывала ему на Шекспира, повторяя, съ улыбкой на дрожащихъ устахъ, причину, почему предполагаемое супружество не должно было состояться. ‘Я не могу любить его’ — такова была причина Оливіи. Любила ли она его теперь? По всмъ соображеніямъ, должна была любить. Сэръ Стефенъ принадлежалъ къ разряду мужчинъ, способныхъ сильно дйствовать на воображеніе женщинъ, потому-что женщинамъ нравится вообще физическая крпость и сила. Вдь вотъ Эмма полюбила всми силами души этого суроваго и во всхъ отношеніяхъ непріятнаго моряка: не было никакого повода сомнваться, что сэръ Стефенъ мене достоинъ любви, чмъ Годфри Марсденъ: онъ былъ красиве его и мужественне но сто разъ. Что за благородный, величественный видъ, что за статная фигура! Правда, въ чертахъ его проглядывала какая-то грубость и жестокость, но такія свойства не всегда мшаютъ женщин любить. Должно притомъ замтить, что женскій вкусъ иногда бываетъ чрезвычайно — прихотливъ… Да, Элеонора любила сэра Стефена и ревновала его. Нельзя въ этомъ сомнваться. Даже ея обращеніе, повременимъ холодное и робкое, невольно приводитъ къ этому заключенію. Мечта ея ранней молодости охладвала постепенно, и совсмъ исчезла — это въ порядк вещей.
Еще вотъ въ чемъ дло. Когда внезапная мысль озарила душу Давида, что онъ самъ былъ предметомъ предпочтенія молодой двушки, и когда, посл столькихъ годовъ безпрерывнаго страданія, живйшая радость заискрилась въ его глазахъ — какими глазами взглянула Элеонора на это обнаруженіе радостнаго чувства? Она отскочила отъ него съ непостижимою робостью, какъ-будто земля разверзалась подъ ея ногами. Стыдъ и страхъ овладли ея душою, и какое-то странное волнеіне, близкое къ отвращенію, выразилось во всхъ чертахъ ея лица. Когда онъ стоялъ и плакалъ нере.въ нею (Давидъ помнилъ, чти плакалъ), она не пошевелилась, не произнесла ни одного слова. Когда онъ сталъ на колни и обнаружилъ намреніе приблизиться къ ней, она опять съ какимъ-то судорожнымъ трепетомъ удалилась отъ него. Ясно, что она боялась Давида, боялась, сама незная чего. Смутный и неопредленный инстинктъ, вроятно, внушилъ ей опасеніе, какъ бы прошедшую любовь ея не приняли за чувство, еще существующее, еще живущее въ ея сердц. О, еслибъ одно только зерно этой двической любви оставалось во глубин ея души, Элеонора не стала бы съ такимъ упорствомъ уклоняться отъ всякаго выраженія симпатіи! Она бы забылась по-крайней-мр на минуту, бросилась бы въ его объятія и сказала: ‘тебя одного я любила тогда и посл, одного тебя люблю и теперь, но не станемъ говорить объ этомъ — никогда’. Этого не сказала Элеонора. Другая любовь защитила ея сердце отъ страстнаго порыва, и не было въ немъ другаго чувства, кром обыкновенной дружбы. Со слезами и рыданіями она бросилась въ объятія Давида, когда онъ только-что возвратился изъ Америки, но то была нелюбовь: то была радость и вмст грусть, обнаружившаяся въ бурномъ поток чувства, нестсненнаго приличіями повседневной жизни. И никогда больше не обниметъ его Элеонора, никогда не прильнетъ къ его груди. Это сознавалъ онъ инстинктивно. Вчерашній день сблизилъ ихъ только затмъ, чтобъ разлучить навсегда. Элеонора отпрянула отъ Давида: онъ помнилъ это очень-хорошо. Это обстоятельство, ускользнувшее тогда отъ его озабоченнаго вниманія, съ особенною силою поразило его теперь, среди безмолвія тревожной ночи. Да, Элеонора удалилась отъ него. Ну, Богъ съ ней! Скоро Атлантическій Океанъ положитъ вчную преграду между ними. Скоро ея домъ и семейное счастіе, ея любовь и ревность къ сэру Стефену, ея отвращеніе отъ чувства, испытаннаго въ двическіе годы, войдутъ для Давида въ архивъ воспоминаній, лишенныхъ дйствительнаго содержанія и формы.
Онъ разсуждалъ, какъ вообще разсуждаютъ мужчины. При всемъ моемъ уваженіи къ властелинамъ нашего пола, я обязана, однакожъ, замтить, что мужчины нердко судятъ о сердц женщинъ такъ же, какъ слпые о цвтахъ. Давидъ Стюартъ не понималъ Элеоноры, и не воображалъ, что сердце, которое такимъ-образомъ подвергалъ онъ незаслуженнымъ обвиненіямъ, испытывало въ то же самое время страшную безмолвную борьбу съ своими собственными страданіями. Невинное и робкое, оно стремилось къ нему со всею силою симпатіи, и безропотно склонилось подъ бременемъ его самозванства и фальшивой роли, которую вздумалось ему разъигрывать подъ гостепріимной кровлей. Смиренно схоронила она стыдъ открытія своей роковой прошедшей тайны, которая теперь — увы!— извстна Давиду, хотя знала Элеонора, что онъ никогда не отвчалъ на любовь молодой двушки, и что въ т дни она ошибалась относительно истинной причины его волненія и безпокойства. И теперь онъ обрадовался — о, какъ ужасна была радость Давида Стюарта!.. Впрочемъ, кажется, онъ еще уважалъ Элеонору: это могло служить нкоторымъ утшеніемъ. Можно надяться, что онъ не станетъ думать о ней дурно, и что по ту сторону океана онъ будетъ вспоминать о ней съ чувствами одобренія и снисходительности. И когда онъ удетъ, Элеонора опять останется одна въ маленькомъ кругу непріятелей, въ этомъ дом, гд никто не заботится о ней, въ этомъ дом, гд, у великолпныхъ воротъ старинной суровой архитектуры, стояла на ту крашенная ложа Бриджетъ Оуэнъ.
Заслышавъ движеніе въ дом, Давидъ Стюартъ поднялся съ своего ложа, гд продремалъ онъ нсколько минутъ при солнечномъ восход. Онъ всталъ съ томительною тоскою на душ, и вышелъ на дорогу, по которой они гуляли третьяго-дня. Раннее солнце свтило ярко, еще нераспространяя большой теплоты на окружающіе предметы: такъ расцвтаетъ любовь, еще недостигшая до степени страсти. Свжій утренній втерокъ прихотливо игралъ съ дрожащими листьями березы, яркія капли росы блестли на вереск и мох, ручей журчалъ, перекатываясь черезъ камни и вокругъ камней, лежавшихъ на его мелкомъ дн. Свжо было и прохладно, но т, которымъ приходилось испытать на своемъ вку удушающій жарь, пылавшій въ груди Давида, знаютъ, что въ такое время даромъ пропадаетъ для насъ всякая мелодія и свжесть природы, мы стараемся вздохнуть, и не можемъ, стараемся успокоить взволнованныя чувства, и не находимъ никакого покоя. Утренняя прохлада и легкое дуновеніе освжающаго втерка не производятъ благодтельнаго вліянія на потрясенный организмъ.
Давидъ Стюартъ вышелъ на холмъ, гд они отдыхали и гд онъ слышалъ звуки ея нжнаго голоса. Онъ взглянулъ на окрестность своими безсонными, усталыми глазами и, съ горькимъ рыданіемъ, обхватилъ руками безчувственное дерево, о которое облокачивалась Элеонора. Онъ плакалъ о своемъ погибшемъ блаженств.
И продолжая такимъ-образомъ оглашать воздухъ громкими рыданіями, Давидъ Стюартъ вдругъ увидлъ леди Макфарренъ, которая стояла отъ него въ нсколькихъ шагахъ съ двумя лягавыми собаками и зонтикомъ, выровненнымъ наподобіе древней катапульты. Леди Макфлрренъ смотрла на него съ выраженіемъ изумленія и презрительной насмшки.
— Что съ вами, мистеръ Линдсэ? сказала храбрая леди.— Вы подняли такой вой, что чуть не испугали моихъ собакъ. Ну, если этакъ вы станете плакать отъ Михайлова до Мартынова {То-есть, отъ двадцать-девятаго сентября (Михайловъ-день) до одиннадцатаго ноября (праздникъ св. Мартина). Пр. перев.} дня, мы не въ-состояніи будете поднять и разбитыхъ лицъ. Ужь лучше бы вамъ подлиться своимъ горемъ съ леди Пенрайнъ: вдвоемъ плакать веселе. Не знаю право, какъ у насъ тамъ водится въ Квебек, но вы еще первый плакса изъ мужчинъ, какихъ я видла.
Затмъ, размахнувшись зонтикомъ, храбрая Шотландка свиснула на собакъ и, повернувъ на-лво-кругомъ, быстро замаршировала по направленію къ замку. Здсь, впродолженіе этого утра, леди Макфарренъ, въ отборно-красивыхъ фразахъ, сообщила, кому слдуетъ, результаты своихъ филантропическихъ наблюденій надъ поведеніемъ леди Пенрайнъ. Само-собою — разумется, что она не забыла описать экстренную сцену, въ которой дйствующимъ лицомъ быль рыдающій американскій гость.
Сэръ Стефенъ слушалъ сестру съ необыкновенною раздражительностью и вмст съ чувствомъ недоврчивости. Онъ зналъ, что леди Макфарренъ вообще смотрла враждебными глазами на всхъ представительницъ своего пола, и невольный инстинктъ внушалъ ему убжденіе, что Элеонора невинна. Ктому же, сэръ Стефенъ находился теперь подъ вліяніемъ нжныхъ ощущеній къ своей жен, и вовсе не чувствовалъ расположенія поссориться съ нею на основанія доносовъ своей сестры. Ему не хотлось также, безъ основательныхъ побужденій, разсориться и съ мистеромъ Линдсэ. Еще не вс финансовыя распоряженія приведены были къ надлежащему окончанію, а сэръ Стефенъ любилъ деньги ни чуть не меньше, какъ леди Макфарренъ.
Не изъ-за чего подымать безполезную тревогу, разсуждалъ сэръ Стефенъ. Ну, положимъ, Элеонора была добра и ласкова къ Этому Американцу: чтожь изъ этого слдуетъ? Она всегда обнаруживаетъ какую-то смшную двичью сантиментальность ко всему, что иметъ отношеніе къ ея первой молодости. Вотъ еще недавно былъ здсь неуклюжій старый капитанъ, совершившій путешествіе съ ея родителями, когда они, вскор посл своей свадьбы, отправились въ Индію искать приключеній и богатства. Элеонора встртила этого урода съ распростертыми объятіями, какъ своего роднаго брата. Еще нжне и смшне обходилась она съ глупой красноносой Шотландкой, которая была когда-то пріятельницею мистриссъ Стюартъ изъ Донлиса: Элеонора постоянно приглашала эту женщину на свои лондонскіе обды и всегда садилась съ пою рядомъ за столомъ. Конечно, и въ настоящемъ случа она вела себя глупо въ-отношеніи къ этому заморскому выходцу, но было бы несправедливо осуждать ее по одному пустому подозрнію. Голова ея всегда напичкана была съумасбродными грезами объ этомъ опекун — чортъ бы его побралъ: плутъ Линдсэ замтилъ эту слабость Элеоноры, и можетъ-быть, дйствительно старался обратить ее въ свою пользу. Онъ былъ, конечно, радъ прожить нсколько времени въ пріятномъ обществ и, отъ нечего длать, болтать всякой вздоръ о человк, которому, по всей вроятности, не миновать вислицы, если онъ не утопился до-сихъ-поръ.
Этимъ шутливымъ намекомъ сэръ Стефенъ окончилъ свою рчь, служившую отвтомъ на донесенія леди Макфарренъ. При-всемъ-томъ, былъ онъ очень-сердитъ. Онъ ршился смотрть по вс глаза и держать ухо востро, нтъ нужды, что подозрніе казалось ему невроятнымъ. Счастливое расположеніе духа, въ какомъ онъ находился до настоящей минуты, мигомъ исчезло посл этой у тронной бесды съ леди Макфарренъ. Сэръ Стефенъ былъ человкъ далеко неклассическій и не имлъ педантической привычка выражать свои чувствованія классическими цитатами, но онъ живо чувствовалъ, что ‘жена его не должна быть подозрваема’. Онъ ршительно сердился на Элеонору за то, что думали, будто есть у ней обожатель, нтъ нужды, что этими думальщицами были Тибби и леди Макфарренъ, дв превосходныя леди, которыя, по сознанію самого сэра Стефена, не заслуживали ни малйшаго доврія.

ГЛАВА XXXVIII.
Покупка Донлиса.

Запуганная сценой, происшедшей на холм въ прошлое воскресенье, Элеонора была уже не столько радушна и ласкова съ Давидомъ Стюартомъ. Ея обращеніе перемнилось, хотя вовсе не отъ тхъ причинъ, какія онъ придумалъ для себя въ тревожимо ночь посл возвращенія сэра Стефена. Съ гордою грустью Давидъ Стюартъ встртилъ эту перемну въ Элеонор, и съ того же дня началъ самъ отвчать ей ршительною холодностью съ своей стороны. Теперь ужъ нечего избгать ей соприкосновенія съ нимъ: Давидъ Стюартъ не заикнется ни полсловомъ о прошедшихъ временахъ и не измнитъ своей тайн ни жестомъ, ни вздохомъ. Умная Тибби первая замтила эту перемну и сообщила свое замчаніе леди Макфарренъ: об ршили единодушно, что это было хитрымъ и заране-придуманнымъ притворствомъ со стороны преступной четы, скрывающей такимъ-образомъ свои продлки отъ сэра Стефена Пенрайна. Такое лицемріе, по ихъ мннію, служило самымъ сильнымъ и окончательнымъ доказательствомъ (если еще нужны были доказательства) нарушенія супружескихъ обязанностей леди Пенрайнъ.
Элеонора, между-тмъ, ничего не знала объ этихъ предположеніяхъ достойныхъ леди, и ей въ голову не приходило, что он, съ такимъ дружескимъ усердіемъ, устроивали ея погибель. Занятая своими собственными безпокойствами и планами, она вошла однажды въ комнату, носившую названіе кабинета сэра Стефена, хотя не было тамъ ни бумагъ, ни книгъ. Сэръ Стефенъ, по обыкновенію, обозрвалъ тутъ свои ружья, или приводилъ въ порядокъ удочки, для ловли форелей.
— Можно мн поговорить съ вами, или вы заняты? сказала Элеонора своему супругу, занятому на этотъ разъ обозрніемъ своихъ рыболовныхъ снарядовъ.
Пройдя комнату безшумною стопой, леди Пенрайнъ остановилась за креслами, гд сидлъ ея мужъ.
— Я не занятъ, отвчалъ сэръ Стефенъ — По-крайней-мр эти червяки не помшаютъ ма слушать тебя. Да зачмъ ты остановилась позади? Подойди поближе, вотъ такъ. Какъ ты хороша въ этомъ плать? Какой это цвтъ? розовый?
И сэръ Стефенъ обхватилъ станъ своей жены.
— Лиловый, проговорила Элеонора.
— Ну, да, лиловый. Я бы совтовалъ теб всегда наряжаться въ лиловыя платья: этотъ цвтъ очень идетъ къ твоему личику. О чемъ же ты хотла говорить?
Эсирь, явившаяся къ Агасферу, едва ли поражена была такимъ трепетомъ, какъ Элеонора въ этотъ день. Она пришла къ сэру Стефену говорить о деньгахъ, о своемъ имніи, о приведеніи въ исполненіе завтной мечты своей двической жизни. Элеонора была намрена купить Донлисъ. Она объяснилась, но сэръ Стефенъ, казалось, ничего не понялъ изъ ея словъ.
— Ты хочешь, чтобъ я купилъ Донлисъ? сказалъ онъ.— Какой вздоръ! Зачмъ?
— Я не требую, чтобъ вы купили Донлисъ: я сама желаю пріобрсть его, но только я не знаю, какъ это сдлать.
— Что за галиматья? Помилуй, что ты подъ этимъ разумешь? Чего теб надобно? Говори толковитіе, чтобъ по-крайней-мр можно было понять тебя.
— Я желаю купить Донлисъ на свой собственный счетъ — на т деньги, которыя мн оставилъ отецъ.
— Э, вотъ что! Какой же чортъ, съ позволенія сказать, внушилъ вамъ эту идею? вскричалъ сэръ Стефенъ въ бшеномъ порыв, выпуская Элеонору и грозно отталкивая кресла, чтобъ пряме смотрть на ея лицо.
— Никто не внушилъ. Я всегда сама желала купить Донлисъ. Я думала объ этомъ еще до выхода замужъ, и хотла просить объ этомъ своего опекуна.
— Теб бы лучше спросить его: можетъ ли замужняя женщина имть какую-нибудь собственность? Впрочемъ, и то сказать, у этого негодяя были, кажется, довольно-странныя понятія на этотъ счетъ. Какимъ это способомъ ты намрена пріобрсти Донлисъ, какъ-скоро у тебя нтъ ни фарсинга за душой?
— Какъ ни фарсинга? возразила Элеонора.— Имніе моего отца возвращено мн.
— Ахъ, Боже мой! Какъ глупы вс эти женщины! Твое имніе принадлежитъ мн, понимаешь ли ты это?
— Я говорю объ имніи, которое досталось мн по духовному завщанію отца.
— Ну, да, это самое имніе, доставшееся теб по завщанію, принадлежитъ мн. У замужней женщины нтъ своей собственности, если только особымъ условіемъ контракта не выдляютъ на ея долю извстную часть. Такого условія и такого контракта не было, когда ты выходила за меня. Твои деньги были похищены, и теперь возвращены опять — вотъ и все. Я твой мужъ, и твои деньги — мои.
— Я не понимаю этого.
— Чего жь тутъ не понимать? Я говорю яснымъ англійскимъ языкомъ. Не-уже-ли ты хочешь, чтобъ я цлое утро толковалъ теб эти вещи? Все, что ни есть у тебя, составляетъ мою исключительную, нераздльную собственность. Твои платья принадлежать мн, цпь вокругъ твоей шеи — моя, серьги въ твоихъ ушахъ — мои, кольца на твоихъ пальцахъ — мои. Законъ не позволяетъ замужней женщин имть своей собственности ни на одинъ фарснигъ. Этого не можетъ, не должно быть по духу нашей юриспруденціи. Если бы тебя обокрали завтра, и ты подала жалобу въ судъ, поръ былъ бы оправданъ на томъ основаніи, что нельзя обкрадывать того, у кого ничего нтъ и быть не можетъ, но тотъ же самый воръ пойдетъ на вислицу, если въ твоей жалоб будетъ изъяснено, что онъ обокралъ меня. Замужняя женщина не можетъ имть своихъ собственныхъ денегъ, по-тому-что ея деньги принадлежатъ мужу. Вразумилась ли ты, наконецъ?
— Но не-уже-ли вы ршитесь буквально примнить форму закона въ-отношеніи ко мн? сказала озадаченная Элеонора.— Не-уже-ли въ настоящемъ случа вы не позволите мн распорядиться моими деньгами, какъ я желаю?
— Прошу перестать, сударыня! вскричалъ сэръ Стефенъ изступленнымъ тономъ.— Молчать — и ни слова больше! Еслибъ я поврилъ четвертой дол того, въ чемъ хотла уврить меня Жанета, я бы ни на минуту не усомнился, кто былъ вашимъ наушникомъ въ этомъ дл. Я не знаю, какіе интересы заставляютъ этого мастера Линдсэ давать вамъ такіе низкіе совты, но если онъ серьёзно вздумаетъ вмшиваться… чортъ меня побери!..
— Сэръ Стефенъ, прошу васъ выслушать меня спокойной поврить мн. Никто не совтовалъ мн отважиться на эту мру. Желаніе купить Донлисъ возникло во мн еще въ ту пору, когда я была чуть не ребенкомъ. Моимъ намреніемъ было тотчасъ же пріобрсть его по вступленіи въ совершенный возрастъ. Мистеръ Стюартъ ничего не зналъ о моихъ предположеніяхъ и я ни съ кмъ не совтовалась ни тогда, ни теперь.
— А зачмъ это вамъ нуженъ Донлисъ? Зачмъ?
Раздражительность сэра Стефена увеличилась еще боле отъ простодушныхъ объясненій Элеоноры.
— Когда я была еще очень-молода, сказала она:— у меня возродилось желаніе — вроятно, вы назовете это глупою, романтическою мечтою, но я не хочу скрывать истины — возродилось желаніе купить Донлисъ съ тмъ, чтобъ подарить его моему опекуну. Въ настоящемъ случа, я была намрена купить Донлисъ, чтобъ это помстье опять не перешло въ постороннія руки. Я думала, что вы охотно согласитесь присоединить къ споимъ владніямъ эту землю, смежную съ замкомъ Пенрайнъ, и я думала…
— Можетъ-быть, вамъ хотлось устроить тамъ свой вдовій домъ — не такъ ли? сказалъ сэръ Стефенъ съ гордой насмшкой.— Можетъ-быть, вамъ желательно было самой тамъ поселиться въ качеств леди Донлисъ?.. Теперь, прошу выслушать меня. Твоя сантиментальная привязанность къ этому проклятому опекуну, Стюарту изъ Донлиса, или Стюарту изъ Ботани-Бэ, твоя чрезмрная, загадочная благосклонность къ этому пріятелю, котораго послалъ онъ сюда (безъ-сомннія, затмъ, чтобъ проложить дорогу себ-самому и посмотрть, можетъ ли онъ современемъ безъ стыда явиться на свою родину), твои вздохи, всхлипыванья, верховая зда и пшеходныя прогулки въ обществ человка, съ которымъ ты познакомилась всего какихъ-нибудь пять недль единственно потому, что увидла въ немъ коммнесюнера этого негодяя, вздумавшаго прислать теб, въ вид особой милости, твои же собственныя деньги, употребленныя на безчестную спекуляцію — все это чертовски-странно, загадочно и чертовски-неприлично. Твое поведеніе совершенно сбило съ толку Жанету, и она не знаетъ, что думать о теб. Тоже и леди Пибльзъ — хотя, разумется, я вовсе не намренъ дорожить хорошими или дурными мнніями леди Пибльзъ — провалиться бы ей сквозь землю. Он об уврены, что ты вступила съ этимъ мистеромъ Линдсэ въ такія короткія и предосудительныя связи, о которыхъ не сметъ и думать замужняя женщина. Еще хорошо, что я не думаю такъ же, какъ он, въ противномъ случа, я бы ни на минуту не задумался задушить этого молодца. Но ты можешь быть уврена, что я нисколько не намренъ поощрять вс эти глупыя зати относительно покупки Донллса, или какого другаго мста, съ которымъ у тебя могутъ соединяться воспоминанія объ этомъ негодя. Скоре останусь я безъ клочка земли на шотландской почв, чмъ соглашусь на эту покупку, скоре ты ляжешь въ пятифутовой могил на кладбищ въ Каррик, чмъ подпишу я законный актъ на пріобртеніе Донлиса. Такъ вотъ же теб мое послднее слово: твои деньги принадлежатъ мн, ты принадлежишь мн, и горе этому человку, который вздумаетъ вмшаться въ мои дла!
Горе, да! Изступленіе сэра Стефена, казалось, достигло до послднихъ предловъ. Онъ поднялъ свою могучую руку и со всего размаха ударилъ по столу, причемъ зубы его заскрежетали.
Тихій голосъ Элеоноры возвысился вслдъ за паузой, наступившей посл этого грознаго монолога. Она давно перестала трепетать и падать въ обморокъ отъ проклятій и грозныхъ возгласовъ, которыми ея супругъ обыкновенно переплеталъ свою рчь. Она слышала все это восемь лтъ сряду, но никогда еще до этой поры не слышала она даже отдаленнаго намека на возможность безпорядочнаго поведенія съ ея стороны. Малиновая краска, покрывшая ея щеки при этомъ внезаиномь объясненіи догадокъ Тибби и леди Макфарренъ, распространилась теперь яркимъ заревомъ по всему ея лицу. Это было еще новымъ ощущеніемъ для Элеоноры: она часто терпла оскорбленія, но никогда не терпла стыда. Къ безпокойному сознанію, что Давидъ Стюартъ, противъ ея воли, узналъ тайну ея двической любви, никогда нераздленной, присоединилась теперь тревожная мысль о страшной клевет двухъ сплетницъ, заподозрившихъ ее въ низкой измн супружескому долгу. Элеонора была отуманена, поражена. Ея душа внезапно ознакомилась съ нравственнымъ униженіемъ и со всми ужасами, открывшимися передъ нею въ отдаленной перспектив. Сердце ея забилось сильно и она почувствовала свое униженіе тмъ живе, что сэръ Стефенъ дйствительно былъ обманутъ въ нкоторой степени, такъ-какъ Линдсэ былъ вовсе не то, за что вздумалъ выдавать себя подъ ея гостепріимной кровлей. Она подняла умоляющіе глаза на своего супруга, какъ-будто испрашивая прощенія въ невольной вин, и слабый голосъ ея дрожалъ, когда она произносила свой отвтъ:
— Мистеръ Линдсэ собирается ухать отсюда черезъ нсколько дней. Онъ детъ въ Америку, и я никогда больше не увижу его. Мое короткое обращеніе съ нимъ, каково бы оно ни было, проистекло изъ воспоминаній моей прошедшей жизни. Не позволяйте своей сестр клеветать на меня: я не заслуживаю этого. Не позволяйте этимъ женщинамъ чернить доброе имя своей жены.
Гнвъ сэра Стефена утихъ. Его глаза устремлены были на Элеонору, когда она говорила, и мало-по-малу онъ угомонился — не оттого, что покорная супруга оставила проектъ своей просьбы, хотя и это пріятно было сэру Стефену, такъ-какъ онъ боялся, что Элеонора будетъ сильно отстаивать свои финансовыя права. И не оттого угомонился сэръ Стефенъ, что Элеонора смиренно обратилась къ его покровительству и защит, хоти эти странные звуки были пріятны для его ушей — нтъ!— сэръ Стефенъ былъ разнженъ красотою своей жены. Яркій румянецъ еще продолжалъ пылать на ея щекахъ и распространился до самыхъ висковъ, затнеиныхъ роскошными локонами, и въ робкихъ глазахъ Элеоноры, полуприкрытыхъ дрожащими рсницами, живописно отражалось волненіе и безпокойство, потрясавшее весь ея организмъ. Другіе мужчины, можетъ-быть, увидли бы въ этомъ волненіи признакъ сознанія вины, по сэръ Стефенъ не былъ въ этомъ отношеніи похожъ на другихъ мужчинъ. Онъ зналъ Элеонору, или думалъ, по-крайней-мр, что знаетъ. Онъ поврилъ ея словамъ, отчасти потому, что инстинктивно убжденъ былъ въ ея чистот, и отчасти потому, что считалъ ее елишкомъ-холодиню для бурныхъ страстей. Элеонора была въ его глазахъ лучше многихъ женщинъ именно но той причин, что она, по его мннію, легко могла устоять противъ всякихъ искушеній. Подобно многимъ мужчинамъ, неспособнымъ пробуждать къ себ страстную любовь въ женскомъ сердц, сэръ Стефенъ объяснялъ свой собственный недостатокъ особеннымъ устройствомъ организма Элеоноры, и ему казалось, что въ жилахъ ея течетъ холодная, рыбья кровь. Онъ смотрлъ на свою жену спокойными глазами, безъ всякой тни недоврчивости.
— Ну, другъ мой, перемелется — все будетъ мука, сказалъ онъ наконецъ.— Не говори мн объ этомъ Линдсэ. Онъ узжаетъ, говоришь ты, и чортъ съ нимъ! счастливаго ему пути. А что касается до Жаисты, или до этой старой кошки — пусть-себ болтаютъ, что хотятъ: какая намъ нужда? Если у старой двки, вышедшей на стараго дурака, не будетъ сплетней, такъ ей, ты знаешь, нечего и длать. Поцалуй меня, Элеонора, и — не станемъ больше толковать объ этомъ. Я радъ, что ты бросила это вздорное намреніе покупать чортъ-знаетъ что. Ахъ, Элеонора! ты была бы прекрасне всхъ женщинъ на свт, еслибъ не казалась такой статуей!..
Пронзительнымъ холодомъ обдалось дрожащее сердце, которое теперь прижималъ онъ къ своей груди. Элеонора вспомнила ложу, и свиданіе своего мужа съ Бриджетъ-Оуэнъ. Соболзнованіе и страсть молодой Шотландки, ея красота и дерзость, взволнованная рчь сэра Стефена, изъявившаго сожалніе, что онъ былъ отцомъ Клефана и Фредерика, бурное выраженіе грусти, объятія, страстные поцалуй — все это мгновенно возобновилось въ памяти Элеоноры. Такъ вотъ какъ сэръ Стефенъ понималъ свою супружескую любовь!.. Даже теперь, нтъ сомннія, онъ сравнивалъ Элеонору съ ея соперницей, познавшей ни совсти, ни стыда. Жаркій поцалуй сэра Стефена заморозилъ поблднвшія щеки его жены, и онъ выпустилъ ее изъ объятій съ недовольнымъ вздохомъ.
Еще на минуту Элеонора осталась въ комнат своего мужа. Ей пришла въ голову мысль, что Стюартъ, посл своего отъзда, вроятно, позволить ей открыть сэру Стефену свою настоящую фамилію, и тогда объяснитъ она причины, заставившія его скрываться на своей родин подъ псевдонимомъ.
— Я надюсь, сказала Элеонора:— современемъ мн можно будетъ доказать вамъ, что я не позволяла себ никакой опрометчивости въ обхожденіи съ мистеромъ Линдсэ, и что вы напрасно стали бы думать…
— О, да будь онъ проклятъ, чортъ бы его побралъ! перебилъ сэръ Стефенъ.— Мн тошно вспоминать объ этомъ. Ступай ты своей дорогой, а я пойду своей.
И быстро перемнивъ свое обращеніе, сэръ Стефенъ собралъ рыболовныя снаряды — дв удочки и ящикъ съ червяками — и вышелъ изъ своего кабинета. Элеонора подошла къ окну и начала смотрть. Ея мужъ проходилъ черезъ лужайку, по широкой алле, къ маленькой рощ, смежной съ паркомъ. У изгороди парка стоялъ старшій сынъ Бриджетъ Оуэнъ, теперь прекрасный мальчикъ одиннадцати или двнадцати лтъ. Молодой Оуэнъ взялъ удочку и рыболовную корзинку. Сэръ Стефенъ ласково погладилъ его по голов, и они пошли въ рощу.
Слезы невольно выступили изъ глазъ Элеоноры, потому-что въ эту минуту она подумала о своихъ собственныхъ дтяхъ. Она отвернулась отъ окна и ужь хотла идти, какъ вдругъ вбжала въ комнату герцогиня Ланаркская съ распечатаннымъ письмомъ въ рук. Въ глазахъ ея свтлости выражалось крайнее нетерпніе, и казалось, она взволнована была какимъ-то необыкновеннымъ приключеніемъ.
— Я никакъ не могла понять, гд это вы пропадаете, милая Элеонора, сказала герцогиня, съ трудомъ переводя духъ.— Я искала васъ по всему дому и, признаюсь, ужасно устала. Какъ вы раскраснлись… да что это такое? Вы, кажется, плакали?
И герцогиня оглянулась вокругъ себя какъ-будто желая отъискать видимую причину внезапной грусти леди Пенрайнъ.
— Я думала о своихъ бдныхъ мальчикахъ, сказала Элеонора съ живостью.
— Бдная Элеонора! какъ мн жаль васъ, право!— Это, однакожь, хорошо, что я пришла: вамъ, безъ-сомннія, будетъ пріятно услышать новости, которыя сообщаютъ въ этомъ письм. Кто, думаете вы, собирается купить Донлисъ у мистриссъ Кристисонъ? Угадайте.
И герцогиня, въ ожиданіи отвта, скрыла письмо за своей спиной, какъ-будто опасаясь, чтобъ силою не перехватили у нея эту драгоцнную новость.
— Намъ бы ужь лучше прямо объяснить мн, въ чемъ дло, замтила Элеонора ласковымъ тономъ: — я не могу угадать. Къ-тому же, герцогиня, вамъ, я думаю, было бы несовсмъ-пріятно, еслибъ я угадала.
— Ну, ужь такъ и быть, я не стану мучить васъ, Элеонора. Странно, право, какъ все это случилось. То-есть, если хотите, странности тутъ никакой нтъ, и случилось это самымъ естественнымъ образомъ, только никому изъ насъ этого и въ голову не могло прійдти. Вообразите, вдь мы вс теперь будемъ сосди: какъ это мило! Маргарета покупаетъ Донлисъ.
— Маргарета!
— Да, она сама. Я знала, какъ это должно удивить васъ. Маргарета детъ на родину, и мы увидимъ ее черезъ нсколько дней. Вотъ ея письмо. Хотите, я прочту?
— Сдлайте милость!
— Такъ слушайте же,
‘Когда я прочитала, что Донлисъ опять поступаетъ въ продажу, мн трудно было преодолть желаніе поговорить объ этомъ съ нашей превосходнйшей grand-maman, и этотъ предметъ быстро увлекъ меня далеко отъ итальянскаго неба. Я припомнила счастливые дни, когда я и маленькіе Стюарты играли на лугу и бгали вмст въ Ланаркскую Ложу, которая всмъ намъ казалась великолпнымъ мстомъ.
‘— А хотлось бы теб купить Донлисъ? вдругъ спросила бабушка.
‘— Скажите лучше, хочется ли мн быть мадагаскарской султаншей, отвчала я довольно-невпопадъ.— Вдь это все-равно, бабушка. Что невозможно, нельзя того и желать.
‘Бабушка улыбнулась тою благосклонною улыбкой, которая утшала меня еще въ колыбели, и сказала необыкновенно-серьёзнымъ тономъ:
‘— Маргарета, я ужь стара, мой другъ, очень, очень-стара. Господь даровалъ мн долгую жизнь, какая рдко выпадаетъ на долю моихъ ближнихъ, и жизнь эти въ послдніе годы я провела спокойно, беззаботно, счастливо. Еслибъ я была въ могил, гд, по естественному ходу вещей, мн давно слдовало быть — давно бы и зарыли меня въ могилу безъ тебя, Маргарета: твое присутствіе вливало новую жизнь въ мое ветхое тло, и безпримрная твоя заботливость спасала меня отъ множества недуговъ, неизбжно-сопровождающахъ преклонный возрастъ (я обязана повторить этотъ комплиментъ бабушки, иначе бы вы не поняли ея удивительныхъ распоряженій) — итакъ, еслибъ я была въ могил, ты, богатая моя наслдница, легко могла бы пожертвовать незначительною частью своихъ денегъ, боле чмъ достаточныхъ на пріобртеніе Донлиса. Зачмъ же, спрашивается, ждать теб моей смерти, чтобъ устроить свое счастье? И полагаю, что и не слдуетъ ждать, тмъ-боле, что этимъ временемъ Донлисъ перейдетъ, пожалуй, въ руки какой-нибудь старой двки въ-род Тавиы Кристиссонъ (разумется, вы не покажете этого письма Тани, графин Пибльзъ), или, купитъ его какой-нибудь безсовстный узколобый адвокатъ въ-род отца этой Тибби, который — не тмъ будь помянутъ! слишкомъ любилъ устроивать свое счастье на развалинахъ чужаго благосостоянія, и въ Шотландіи конечно вс знаютъ, что онъ злонамренно запуталъ дла покойнаго мистера Стюарта: бдная и великодушная мистриссъ Стюартъ напрасно отказывала себ во всемъ, чтобъ какъ-нибудь исправить запутанный порядокъ, но ужь тутъ ничего нельзя было сдлать съ ея женскимъ умомъ. И вотъ, и думаю, Маргарета, что теб всего-удобне, еще при моей жизни, сдлаться законною леди изъ Донлиса. Ты станешь гулять подъ этими большими старыми соснами, какъ гуляла мистриссъ Стюартъ, и станешь ты сидть у солнечныхъ часовъ, какъ сиживала она въ лтніе вечера, когда ее, молодую и еще счастливую супругу, окружали маленькія розовыя дти. Ты и малютка Эвфимія опять водворитесь здсь, какъ на своей родин, и да продлитъ Господь дни ваши на многія лта посл того, какъ старыя кости мои улягутся въ могил. Теперь же кстати ты дешь въ Шотландію и, стало-быть, сама можешь заняться нкоторыми распоряженіями. Передай отъ меня письмо моему эдинбургскому адвокату и попроси своего брата, чтобъ онъ смотрлъ за соблюденіемъ законныхъ формъ. И если, посл всего этого, ты не поспшишь воротиться въ Неаполь дли принесенія мн личной благодарности, это будетъ значить, что ты самая легкомысленная внучка.
‘— Ахъ, бабушка! сказала я…
‘Впрочемъ, кажется, нтъ особенной надобности объяснять вамъ, что я сказала бабушк. Пусть Ланаркъ поскоре включитъ мое имя въ число своихъ сосдей подл Ланаркской Ложи, потому-что я имю честь быть леди изъ Донлиса. Прелестный Донлисъ! Мое сердце бьется при одной мысли, что я на-вкъ останусь въ немъ — такъ близко отъ всхъ васъ. И что за наслажденіе — вести беззаботную жизнь среди всхъ этихъ нолей и лсовъ! Объявляю напередъ, что я ничего не стану длать, какъ только — плести внки изъ васильковъ, бгать по лугу и рвать фіалки. ‘Otium sine dignitate’ — мой будущій девизъ. Вроятно, тоже я не откажусь иногда складывать въ извстномъ порядк листочки маргаритокъ, чтобъ узнать, любитъ ли меня тотъ, кого я люблю (до-сихъ-поръ я еще не удосужилась заняться ршеніемъ этого интереснаго вопроса), но всякія другія хлопоты будутъ несовмстны съ моей сельской жизнью. Благослови васъ Богъ всхъ вообще, каждаго и каждую порознь!

‘Маргарета Фордайсъ.’

— Она не получила вашихъ писемъ, сказала Элеонора, когда герцогиня окончила чтеніе.— Очевидно, она не слыхала, что мистеръ Стюартъ живъ и что мн возвращено мое имніе.— Очень-немудрено, отвчала герцогиня.— Вы знаете, какъ иногда странствуютъ эти заграничныя письма, но, во всякомъ случа, это не длаетъ никакой разницы въ-отношеніи къ Донлису. Мистеръ Стюартъ не можетъ купить его самъ. Герцогъ сказалъ мн, что никто изъ этихъ торговыхъ людей, съ которыми вступалъ онъ въ сношенія, не оставилъ для себя обезпеченной собственности. Давидъ Стюартъ выплатилъ вамъ свой долгъ — и больше ничего, ему даже не удалось выручить вполн свой собственный капиталъ, а дти Невиля просто остались ни съ чмъ, такъ же, какъ и этотъ Вестонъ. Герцогъ сказалъ мн это. Маргарета, вроятно, получитъ ваше письмо въ Ліон, потому-что она велла пересылать туда все, что будетъ относиться къ ней. Вы, безъ-сомннія, еще успете списаться до ея возвращенія. Пойдемте гулять, Элеонора: открытый воздухъ осьжитъ васъ. Вы, кажется, совсмъ нездоровы.
И герцогиня взяла Элеонору подъ-руку съ тою двическою безцеремонностью, которую она усвоила себ на тотъ случай, когда, по ея расчетамъ, надлежало казаться ласковой и доброй. Она дйствительно была добра, хотя, при маленькомъ кокетств, нсколько-жеманна. Что длать? Правду сказала Маргарета, будущая леди изъ Донлиса, что ‘у всхъ должны быть маленькіе недостатки.’
Счастливы т изъ насъ, кому удастся нсколько ослабить силу этого бдственнаго факта. Какой-то мужъ, празднуя однажды день своей свадьбы, обратился къ своей тещ, и сказалъ: ‘Я знаю, ma belle-mre, что у дочери вашей должны быть недостатки, но я еще не замтилъ ихъ впродолженіе двнадцати лтъ нашей супружеской жизни’. Трикраты счастлива женщина, которой удастся заслужить такой комплиментъ отъ своего мужа.

ГЛАВА XXXIX
Новыя безпокойства.

Маргарета написала къ Элеонор черезъ дв или три почты, когда получила вс ея письма. Добрыя всти, какъ она выразилась, буквально свели ее съ ума. Отдльныя фразы въ ея письм лучезарились живйшими чувствами изумленія, упоительной радости и благодареній. Казалось, сердце Маргареты, какъ заключенная птичка, выпорхнуло изъ тюрьмы и, окунувшись въ земной радости, воспарило къ небесамъ на легкихъ крыльяхъ изступленнаго восторга.
Онъ живъ, и пятно позора не омрачаетъ его доброе имя — слава Богу! слава Богу! Маргарета не сомнвалась, что скоро увидится съ нимъ въ Шотландіи. Она рекомендовала Элеонор разспросить подробне мистера Лнидсэ, какъ онъ тамъ живетъ, что длаетъ и какъ онъ перенесъ эту жизнь, исполненную всякихъ огорченій и лишеній. Она сгарала нетерпніемъ видть мистера Линдсэ и поговорить съ нимъ о Давид. Ей трудно было опредлить положительно срокъ своего прізда, у Эвфлміи открылись легкіе припадки простуды, и Маргарета должна пріостановить свое путешествіе на нсколько дней, но писать къ ней ужь не было никакой надобности, и пусть добрые друзья дожидаются ее со-дня-на — день. Пусть ужь подождетъ и мистеръ Линдсэ: ему предстоитъ удовольствіе быть свидтелемъ величайшей радости, какую она неизбжно должна почувствовать при свиданіи съ нимъ, какъ съ другомъ и представителемъ Давида Стюарта. Будь мистеръ Линдсэ первостатейнымъ уродомъ между всми этими неуклюжими клерками купеческихъ конторъ, Маргарета полюбитъ его, какъ первйшаго красавца въ мір. Какъ счастлива Элеонора, что можетъ видть этого мистера Линдсэ и разговаривать съ нимъ, сколько душ угодно. Пусть имъ и не думаетъ узжать въ Америку до свиданія съ нею. Нсколько лишнихъ дней въ Шотландіи не составятъ для него ни малйшей разницы, тогда-какъ для Маргареты это слишкомъ-важно. Она благодарила Элеонору за письмо, наполненное такими интересными подробностями, и желала ей всхъ возможныхъ благъ. ‘Благослови тебя Богъ’, писала въ заключеніе Маргарета.— ‘Да будетъ Божіе благословеніе надъ Давидомъ Стюартомъ! Придетъ, конечно, пора — я не сомнваюсь въ этомъ — когда вс мы, посл этихъ бдственныхъ опытовъ, встртимся въ мир и согласіи и станемъ благодарить Всевышняго за Его неизрченныя щедроты!’
Такъ вотъ до чего дошло! Не-уже-ли надобно обманывать и Маргарету? Безпокойный вздохъ вырвался изъ груди Элеоноры, когда она дочитала письмо своей подруги. Съ нетерпніемъ и въ то же время съ живйшимъ страхомъ она ждала теперь прізда Маргареты. Длать нечего: она отведетъ ее въ спою комнату, сообщитъ подробности невольнаго обмана и будетъ просить, чтобъ она не измнила ихъ тайн — этой странной и совершенно-незполезной тайн, которая съ каждымъ днемъ бременила Элеонору все больше-и-больше. Что-то подумаетъ Маргарета? Что-то станетъ она длать? Элеонора сознавала инстинктивно, что этотъ обманъ поразитъ непріятнымъ изумленіемъ ея подругу. Честная прямота и откровенность составляли отличительный характеръ Маргареты, и душа ея всегда была чистымъ и яснымъ зеркаломъ, въ которомъ отражались вс ея мысли и чувства: съ какимъ же лбомъ они станутъ длать ее соучастницею обмана? И, раздумывая объ этомъ, Элеонора, наконецъ, вообразила себя совершенною преступницей. Она ужь видла умственнымъ взоромъ, какъ Маргарета выслушиваетъ ея исповдь, какъ она краснетъ, огорчается, приходитъ въ сильнйшее волненіе и начинаетъ осыпать упреками безсовстную обманщицу, позволившую себ забыть одно изъ первыхъ и необходимыхъ условій благородства. И вотъ ужь теперь она положительно боялась встртиться съ Маргаретой, которая, однакожъ, посл. Давила Стюарта, была для нея дороже всхъ нравственныхъ существъ на этомъ свт. Но не было никакихъ средствъ помочь этому горю, или предупредить опасныя его послдствія предварительнымъ письмомъ къ Маргарет надобно ждать терпливо ея возвращенія, а тамъ — будь, что будетъ. Что они посяли, то и пожнутъ.
Элеонора говорила съ Давидомъ Стюартомъ о возвращеніи Маргареты и своихъ опасеніяхъ, но онъ смотрлъ на этотъ предметъ равнодушно, апатическими глазами. Ему сдлалось какъ-то крайне-неловко, душно, и онъ чувствовалъ неизмримую пустоту въ душ своей. Секретъ его, казалось, уже потерялъ свое прежнее значеніе и смыслъ. Узнаютъ его или не узнаютъ — всеравно для Давида Стюарта. Не стоитъ хлопотать объ этомъ. Ни о чемъ не стоитъ хлопотать. Ему ужь не сбросить съ себя свинцовыхъ цпей, которыми онъ самъ оковалъ себя безразсуднымъ поведеніемъ. Что бы ни случилось впереди, Элеонора всегда будить смотрть на него не больше, какъ на прощеннаго друга. Это, впрочемъ, было крайнимъ предломъ всхъ его надеждъ, когда онъ спшилъ изъ Америки въ Европу. Откуда же теперь такая перемна? Чего желалъ онъ отъ Элеоноры? Чмъ ей быть для него? Онъ и самъ не зналъ, онъ даже не спрашивалъ себя объ этомъ. Грусть и томительная тоска сжимали его сердце. Давидъ Стюартъ желалъ возвращенія умершихъ дней, исчезнувшихъ годовъ. Ему вновь хотлось поставить себя въ то блистательное положеніе, когда онъ могъ покровительствовать Элеонору. Хотлось ему снова видть свою воспитанницу въ положеніи невсты, свободно-ршающей выборъ сердца. Мало ли чего хотлось Давиду Стюарту, но — увы!— прошедшіе дни потонули въ бездн вчности, и онъ погубилъ себя безвозвратно! Вотъ отчего тоскуетъ, и горюетъ, и крушится мистеръ Давидъ Стюартъ изъ Донлиса, бывшій опекунъ Элеоноры.
Наконецъ, услышалъ Давидъ Стюартъ и лично засвидтельствовалъ, какъ сэръ Стефенъ обращается съ своей женой. Шотландскій магнатъ въ этомъ отношеніи нисколько не думалъ церемониться передъ своими гостями и обнаруживалъ свой молодецкій нравъ при каждомъ удобномъ случа. И первый разъ, какъ этотъ могучій атлетъ, созданный, повидимому, затмъ, чтобъ владть женскими сердцами, первый разъ, какъ онъ вспылилъ на Элеонору и выбранилъ ее при многочисленномъ собраніи своихъ гостей, изумленіе, близкое къ остолбеннію, громомъ и молніею поразило Давида Стюарта. Озадаченный и ошеломленный, онъ смотрлъ во вс глаза и, казалось, ничего не видлъ, слушалъ обоими ушами — и ничего не слыхалъ. Сила этого изумленія была такъ велика, что вс другія чувства были на минуту вытснены изъ груди Давида Стюарта. Затмъ гордое презрніе летучимъ облакомъ пронеслось по его лицу: онъ вспыхнулъ, не больше, впрочемъ, какъ на одно мгновеніе, и потомъ поблднлъ, какъ мертвецъ. Онъ почувствовалъ, что не иметъ никакого права и, слдовательно, никакой возможности защищать Элеонору. Ему оставалось только сидть безмолвнымъ истуканомъ и слушать, какъ бранятъ ее.
Кого бранятъ? Элеонору? Можетъ ли это быть! Давидъ Стюартъ никакъ не могъ освоиться съ этой мыслью, несмотря на очевидность факта. Такъ вотъ она, любимица его души, еще такъ недавно маленькая, слабая двочка, смотрвшая на вс предметы грустно-задумчивыми глазами! Давидъ Стюартъ живо припомнилъ промелькнувшую годину, когда онъ впервые познакомился съ этимъ ребенкомъ, нисколько непохожимъ на другихъ дтей. Тогда онъ слушалъ рчь Элеоноры, какъ псню птички, или звонъ крошечныхъ колокольчиковъ, недоумвая, должно ли соединять опредленный смыслъ съ этими звуками, музыкальными и нжными. Онъ бралъ ее за крошечную руку и водилъ по цвтникамъ, мимо подсолнечниковъ и незабудокъ, ухаживалъ за нею въ болзни и училъ ее въ здоровомъ состояніи. Онъ любилъ ее всегда — всегда! Вотъ она, молодая, прекрасная двушка, робкая и застнчивая, съ постояннымъ оттнкомъ грусти на лиц, ознаменованнымъ глубиною мысли и чувства. Вступая съ нею въ разговоръ, почти всегда боле или мене серьёзный, Давидъ невольно смягчалъ свой собственный голосъ, какъ обыкновенно мы длаемъ, когда говоримъ съ дтьми и, казалось ему, что грубый топь сокрушить это слабое созданіе, какъ сокрушается блая роза отъ сильныхъ порывовъ восточнаго втра. Вотъ она, его Элеонора, у которой недостало духу признаться въ свое время, что она любитъ его — одного только его — больше всхъ на свт. Да, но Элеонора, потому-что умирающій отецъ ему вврилъ ее, съ полной и несомннной надеждой на счастье своей дочери, его Элеонора, потому-что онъ носилъ ее на своихъ собственныхъ рукахъ въ т благословенные и вмст тревожные дни, когда она, слишкомъ — слабая посл горячки, не могла ходить сама. Чтожь длаетъ съ нею этотъ человкъ, которому вврили его Элеонору? Неутомимый труженикъ среди дремучихъ лсовъ Америки, и кающійся отшельникъ въ своемъ уединенномъ шалаш, Давидъ Стюартъ воображалъ, что его питомица живетъ беззаботно и счастливо по ту сторону океана, окруженная всею роскошью европейскаго комфорта, и казалось ему, что собственный трудъ его — эпитимія гршника — безполезенъ для супруги богача. Онъ думалъ, что, любимая своимъ мужемъ и обожаемая дтьми, она распространяетъ благословеніе и счастье на весь новый домъ, вымненный ею на тихій и довольно-скучный Аспендэйль. Онъ самъ, ослпленный роковою необходимостью, самовластно распорядился судьбою Элеоноры, ввривъ ее этому человку — безвозвратно и безконтрольно!
О, верхъ человческаго заблужденія! Зачмъ онъ не обдумалъ тогда основательне свои ршенія, обусловленныя несчастнымъ состояніемъ разстроеннаго духа? Тогда еще было время изслдовать характеръ ея будущаго супруга, тогда было время покровительствовать ее и вникнуть серьёзне въ размышленія молодой двушки, опредлившей выборъ своего сердца. Тогда нетрудно было сообразить и разсмотрть, какъ преступно и гршно усгроивать чью бы то ни было судьбу на однихъ эгоистическихъ разсчетахъ, противныхъ безошибочному влеченію природы. Тогда любовь была еще позволена и божественными и человческими законами, и опекунъ молодой двушки легко могъ и обязанъ былъ спасти ее отъ своекорыстныхъ и близорукихъ совтовъ безчувственнаго полубрата.
Все это было возможно тогда… а теперь? О бдная, злосчастная, измученная Элеонора! Его Элеонора! Какъ его? Нтъ, нтъ, никогда не будетъ она его, хотя было у ней твердое, непреложное намреніе соединиться съ нимъ на всю жизнь неразрывными узами брака, хотя въ свое время она готова была броситься къ его ногамъ, нтъ нужды, что онъ безстыдно распорядился ея богатствомъ! Недостатокъ смлости въ стыдливой молодой двушк, нершившейся произнести его имя въ роковую минуту, навки погубилъ ихъ обоихъ. Пусть бы, по-крайней-мр, его только жизнь обречена была страданіямъ неисцльнымъ — нтъ! и жизнь Элеоноры была отравлена, омрачена! Давидъ Стюартъ видлъ это ясно. За нсколько дней онъ думалъ съ ревнивымъ безпокойствомъ о той любви, которую, по его предположенію, она могла внушить своему супругу, но теперь былъ онъ убжденъ, что не было и тни супружеской нжности въ сердц сэра Стефена Пенрайна, убжденъ онъ былъ и въ томъ, что Элеонора съ своей стороны никогда не могла полюбить такого мужа. Что жь? Былъ ли успокоенъ Давидъ Стюартъ такими результатами своихъ наблюденій?
Приходили ему въ голову разнообразныя приключенія между дикарями, съ которыми жиль онъ по ту сторону океана.
И сердце Давида Стюарта затрепетало паническимъ страхомъ, какъ у человка, которому пригрезилось но сн, что онъ стоитъ на краю бездны. Онъ вспомнилъ святыя заповди религіи, смирился духомъ и въ прахъ повергся передъ Вседержителемъ, Который завщалъ намъ побить даже своихъ враговъ. Колнопреклоненный, Давидъ Стюартъ молился пламенно, усердію: ‘да отпуститъ ему Богъ прошедшіе грхи и да подастъ ему силу и крпость теперь, въ трудную годину искушеній’. Прежде, въ давно-минувшіе годы, священною обязанностью Давида Стюарта было: защищать, покровительствовать, совтовать, руководить, демонъ-искуситель соблазнилъ его, и онъ не исполнилъ долга, предписаннаго ему сколько человческими законами, столько же собственною совстью и честью. Теперь, напротивъ, священною обязанностью Давида было: не совтовать, не вмшиваться съ своимъ покровительствомъ, не переступать за предлъ, отдляющій замужнюю женщину отъ всякой посторонней симпатіи. Устоитъ ли Давидъ Стюартъ въ границахъ своего новаго долга?
Онъ старался устоять. Ужь собственное обращеніе Элеоноры служило ему значительною помощью: оил сдлалась грустне, серьезне, осторожне. Между ними стояла совсть — это нравственное чувство, которое сближаетъ людей и вмст раздляетъ ихъ при извстныхъ обстоятельствахъ. Совсть раздляла Давида Стюарта и леди Пенрайнъ. Впрочемъ, женщина гораздо-легче, нежели мужчина, понимаетъ истинный смыслъ того, что въ португальскомъ девиз называется ‘невозможностью возможныхъ вещей’. Границы долга, общественныхъ отношеній и условій, служатъ несокрушимыми стнами, обведенными вокругъ женскаго сердца, тогда-какъ все это — легкая преграда для мужчины. Женщина по-большой-части и не думаетъ заглядывать за этотъ оплотъ, но, заглянувъ, тотчасъ же отступаетъ съ ужасомъ назадъ, проговоривъ вчное прости всмъ своимъ несбыточнымъ надеждамъ. Мужчина, подстрекаемый страстью, знать не хочетъ никакихъ оплотовъ.
Чисты и невинны были вс помышленія Элеоноры о Давид Стюарт, и никакая гршная мысль не возмущала ея вечернихъ и утреннихъ молитвъ. Она любила его молоденькой двушкой, но та любовь, въ ея глазахъ, принадлежала къ событіямъ невозвратно-прошедшимъ. Простая мысль о возможности любить его, или другаго мужчину, не приходила ей и въ голову. Ей было стыдно, что Давидъ Стюартъ, сверхъ ожиданія и противъ ея воли, узналъ завтную тайну ея двическаго сердца, но она утшала себя по-крайней-мр тмъ, что онъ нисколько не пересталъ уважать ее посл этого открытія. Ни скорый отъздъ его она смотрла самыми спокойными глазами, и ей бы хотлось даже ускорить это неизбжное событіе, потому-что она чувствовала, сама не зная какъ, что писать къ нему въ Америку будетъ гораздо-удобне, чмъ объясняться съ нимъ въ Шотландіи. При-всемъ-томъ, ей хотлось по-временамъ сказать ему утшительное слово, проникнутое нжной симпатіей, такъ-какъ она видла, что онъ горюетъ и тоскуетъ, но это желаніе всегда соединялось въ ней съ представленіемъ объ атлантическихъ волнахъ, которыя навсегда разлучатъ ее съ Давидомъ. Иногда молодое сердце Элеоноры, оглядываясь назадъ, скорбло о погибшемъ блаженств, но никогда, даже на одну минуту, не мечтала она о возвращеніи этого блаженства. Разъ навсегда она схоронила свою любовь, какъ нкогда похороненъ былъ ея опекунъ въ ревущемъ Линн.
Совсмъ иначе было съ Давидомъ Стюартомъ. Съ того часа, какъ узналъ онъ, что самъ былъ предметомъ сердечнаго влеченія Элеоноры, мысль о ея любви преслдовала его неотвязчивой мечтою. Среди ночного мрака и въ дловые часы дня, среди уединенія въ своей комнат, или шумнаго говора въ общей зал, Давидъ Стюартъ постоянно думалъ объ одномъ и томъ же. Пока онъ не видлъ замужней жизни Элеоноры, эта мысль мелькала въ его душ безъ образа и формы, во теперь начала она принимать опредленную фигуру, какъ поплавокъ на мор, порывистый и безпрестанно-движущійся, но прицпленный якоремъ къ глубокому дну. И Давидъ Стюартъ ухватился за нее, какъ утопающій, въ ожиданіи дальнйшей помощи. Элеонора любила его, Элеонора была для него идеаломъ совершенства: она несчастна, и не отдаютъ ей никакой справедливости въ ея собственномъ дом. Изъ этихъ жалкихъ, разъединенныхъ обстоятельствъ, онъ не построилъ ничего, но тмъ-не-мене думалъ безпрестанно о нихъ и о ней. При отъзд въ Америку, онъ вид ль въ ней еще дитя, дочь своего покойнаго благодтеля, передъ которой онъ провинился жесточайшимъ образомъ: его сердце, исполненное отчаянія и стыда, было свободно отъ всякой другой страсти. Но теперь онъ увидлъ ее прекрасной и злосчастной женщиной — да, злосчастной: въ этомъ нельзя было сомнваться, хотя Давидъ Стюартъ еще далеко не зналъ всего, потому — что, скрывая почти вс подробности домашней жизни, Элеонора, между-прочимъ, никогда не упоминала о Бриджетъ Оуэнъ и ея сын. Онъ думалъ о ея несчастіи постоянно, отъ ранняго утра до поздней ночи.
Дни между-тмъ протекали своимъ чередомъ и пріздъ Маргареты Фордайсъ приближался.

ГЛАВА XL.
Увеселительная поздка.

Герцогиня Ланаркская, веселая какъ жаворонокъ, впорхнула въ комнату леди Пенрайнъ и сказала:
— Знаете ли что, Элеонора, мистеръ Линдсэ и я придумали планъ странствованія по общанію. То-есть, сказать по совсти, придумала-то я собственно, а онъ просто согласился. Драгами словами: мы собираемся провести этотъ день въ Донлис — каково? Надобно же мистеру Линдсэ увидть это помстье, хотя длятого, чтобъ сообщить о немъ добрыя всти своему другу — такъ я сказала ему, и онъ нашелъ, что я говорю дло. Мы возьмемъ съ собою сухарей, сандвичей, куропатокъ, буттербродовъ, цыплятъ и устроимъ чудесный пикникъ подъ этими старыми соснами: въ Донлис, вы знаете, теперь никого нтъ и старушка Кристиссонъ не станетъ угощать насъ. Надобно выхать какъ-можно-раньше и воротиться какъ-можно-позже, или, на возвратномъ пути, мы переночуемъ въ Ланаркской Лож: это доставитъ мн удовольствіе принять мистера Линдсэ въ своемъ собственномъ дом.
И плнительные глазки герцогини заискрились живйшимъ восторгомъ.
— Ну, что же, Элеонора? Вдь вы одобряете мой планъ, не правда ли? И такъ люблю эти parlies de plaisir, и мы никуда не вызжали Богъ — знаетъ съ котораго времени. Вы, если не ошибаюсь, чувствуете себя очень-хорошо: поздка не утомитъ васъ, а мн между-тмъ доставить величайшее удовольствіе.
Воображеніе герцогини, съ замчательною живостью, нарисовало поэтическую картинку, когда она будетъ сидть въ открытой коляск насупротивъ мистера Линдсэ и разговаривать съ нимъ изъ-подъ своего маленькаго благо зонтика съ розовой подкладкой. Нечего тутъ объяснять, что зонтикъ ея свтлости нисколько не похожъ былъ на катапульту леди Макфарренъ, и что въ костюм ея не было ничего общаго ни съ рыцарской кольчугой этой амазонки, ни съ параферналіями великолпной Тавиы Пибльзъ. Дйствительно, герцогиня одвалась прекрасно, съ отмннымъ вкусомъ, и всего только одинъ былъ недостатокъ въ ея костюмы, тотъ именно, что собесдникъ ея свтлости безпрестанно принужденъ былъ держать ухо-востро. Если начиналъ накрапывать дождь, или, казалось по-крайней-мр, что станетъ накрапывать, вамъ тотчасъ же слдовало отъискать какую-нибудь экстренную шаль и накрыть плечи ея свтлости. Если шли вы по трав или вереску, вамъ предстояла пріятная необходимость наблюдать, неотрывая глазъ, за состояніемъ крошечныхъ ножекъ герцогини, которыя, какъ счастливо выразился сэръ Джонъ Сокклитъ въ своей брачной поэм, ‘выкрадывались маленькими мышками’ изъ-подъ ея юбки. И прикрыты были эти ножки какою-то воздушною матеріей чрезвычайно-прозрачнаго свойства, хотя герцогиня называла этотъ покровъ ‘своими сапогами’. И точно, по вншнему виду, тутъ представлялось удивительное подобіе сапогъ, скопированныхъ въ миньятюр съ эмалью. Вс другія части ея костюма, въ равномрной степени, казалось, были вытканы изъ шелковыхъ облаковъ, нарочно-изобртенныхъ для ея свтлости. Зато и была она воздушна въ полномъ смысл слова, плнительна, легка, игрива, весела, хотя вс эти прелести не мшали ей по-временамъ чувствовать значительный холодъ. Помочь этому послднему обстоятельству не оказывалось ни малйшей возможности: какой бы грубіянъ ршился доказывать ея свтлости, что она одвается слишкомъ-легко? Помилуйте! Ей тяжело носить даже эти воздушныя ткани. Вдь она не то, чти какая-нибудь грубая женщина изъ породы этихъ дюжихъ и коренастыхъ Шотландокъ… Была у нея собачка, крошечная, мохнатая, чудная собачка, лежавшая почти всегда на ея колняхъ, и вы бы пришли къ безошибочному заключенію, если бы подумали, что единственнымъ назначеніемъ этой собачки было — согрвать свою воздушную хозяйку. Умилительно было видть, какъ долговязый ливрейный лакей несъ на своихъ рукахъ этого мальтійскаго пса, когда герцогиня гуляла. Она терпть не могла большихъ собакъ, и не понимала, какъ это Элеонора обнаруживала такую благосклонность къ Руллаху, который смотрлъ настоящимъ волкомъ. Впрочемъ, вс предметы, окружавшіе герцогиню, были ршительно — миньятюрнаго свойства. Она сама была mignonne — больше, если угодно (то-есть, меньше): она была положительно mignonette, и гордилась этимъ.
Такъ королева Елизавета, узнавъ настоящій ростъ королевы Маріи, сказала: ‘Она слишкомъ-высока, потому-что мой ростъ самый правильный для женщины’. Герцогин вс женщины казались слишкомъ-высокими, потому-что она считала себя самой идеаломъ правильной женской высоты. Миньятюрность и миловидность были въ ея глазахъ однозначущами понятіями. Кушакъ Тибби приводилъ ее въ ужасъ своими чудовищными размрами: ‘этимъ страшнымъ поясомъ можно обхватить весь шаръ земной’, говорила герцогиня немножко въ преувеличенномъ тон.
Впрочемъ, вс размры Тибби казались ей одинаково-чудовищными. Ей сильно хотлось сдлать опытъ надъ щиколками дородной Шотландки, чтобъ поврить сообщаемый индійскими наблюдателя мы фактъ, что въ три раза увеличенный объемъ ступни взрослаго слона составляетъ нормальную его высоту. Герцогиня думала, что такой способъ измренія вполн бы пригодился для Тавиы Пибльзъ.
Много непріятныхъ и даже, въ нкоторомъ смысл, обидныхъ вещей она длала для Тибби, но всего непріятне была постоянная привычка герцоги и и сидть въ созерцательномъ положеніи и смотрть на жирную, толстую, грубую руку Тибби, какъ-будто это была рдкость, съ намреніемъ выставленная на-показъ. Озадаченная такимъ безцеремоннымъ наблюденіемъ си свтлости, Тибби принуждена была почти вовсе отказаться отъ своего обыкновенія скомкивать свой носовой платокъ и, впродолженіе бесды, класть на столъ свой сжатый кулакъ, въ которомъ содержался этотъ платокъ. Тави Пибльзъ слдовало бы, конечно, поблагодарить герцогиню, потому-что, сказать правду, это была прескверная привычка, но я не знаю, была ли она благодарна.
Въ настоящемъ случа не предстояло надобности разсматривать гигантскій кулакъ, потому-что великолпная Тавиа приняла предложеніе леди Макфарренъ везти ее на пикникъ въ фаэтон. Леди Макфарренъ сама управляла конями, отличаясь при этомъ ловкостью и безстрашіемъ самаго опытнаго возницы. Кучерскія экзерциціи этой леди наводили иногда паническій страхъ на ея друзей, но Тавиа Пибльзъ была и сама неробкаго десятка. Въ назначенное время дородная сестрица сэра Стефена появилась на ступеняхъ террасы съ хлыстомъ подъ-мышкой и рыцарскими перчатками въ рукахъ. Обозрвъ лошадей съ приличнымъ видомъ строгости и сдлавъ нкоторыя замчанія груму, леди Макфарренъ окончательно надла перчатки, вооружилась бичомъ и произнесла послднее слово команды:
‘Ну, леди Пибльзъ, усаживайтесь поскоре. Если кони вздумаютъ храбриться невпопадъ, я знаю, какъ управиться съ ними’.
Сэръ Стефенъ Пенрайнъ и лордъ Пибльзъ, въ-сопровожденіи мистера Малькольма, отправились въ Гаррикъ для осмотра заводскихъ лошадей: тамъ они намревалась пробыть до слдующаго утра. Въ открытой коляск помстились герцогъ, Давидъ, Элеонора и воздушная герцогиня, которая на первый разъ освдомилась съ безпокойствомъ, не забыли ли взять ея большую шаль, на случай, если вечеромъ будетъ сыро. Большою шалью герцогиня называла тонкій четыреугольный кусочекъ шелковой матеріи съ тартановыми узорами, и эту матерію, столько удобную для дороги, смастерила для нея добрая старушка, начальница ея собственной школы въ Ланаркской Лож. Отсюда видитъ читатель, что и у герцогини были свои школы, за которыми она наблюдала, хотя не въ такой степени, какъ Элеонора. Изрдка ея свтлость являлась въ эти заведенія благодтельной волшебницей для раздаянія наградъ, и повременамъ, какъ водится, присутствовала на экзаменахъ въ качеств начальницы. Въ этомъ послднемъ случа, она всегда удивлялась огромнымъ познаніямъ дтей, и часто недоумвала, какимъ это способомъ они отвчаютъ смло и бойко на самые хитрые вопросы. Такое чувство изумленія, вроятно, приходилось испытать многимъ джентльменамъ и леди, удостоивавшимъ своего благосклоннаго присутствія приходскія школы во всхъ Трехъ Соединенныхъ Королевствахъ. Выслушивая вс эти отвты маленькихъ пузырей, вы невольно подумаете, что нтъ для нихъ никакихъ тайнъ ни на земл, ни на неб, и что имъ все извстно, ршительно все, неисключая даже того, о чемъ не имютъ ни малйшаго понятія ни сами экзаминаторы, ни благосклонные слушатели, торжественно приглашенные быть свидтелями колоссальныхъ успховъ народнаго образованія… Недавно мн случилось прочесть оффиціальный отчетъ ревизора одной валлійской школы, отчетъ довольно-интересный по нкоторымъ обстоятельствамъ, доводимымъ до свднія почтеннйшей публики. Оказывается, что валлійскіе воспитанники очень-глупы, и въ доказательство ихъ глупости приводится, между-прочимъ, тотъ фактъ, что одинъ изъ воспитанниковъ не съумлъ датъ приличнаго отвта на вопросъ: ‘что такое поэтическій идеалъ?’ Любопытно было бы знать, благосклонный читатель, что бы мы стали длать, еслибъ вдругъ, ни-съ-того ни-съ-сего, предложили вамъ этотъ интересный вопросъ? При нкоторой привычк пересыпать изъ пустаго въ порожнее, вы еще, вроятно, успете отдлаться какимъ-нибудь общинъ мстомъ (величайшіе философы въ мір, сколько мн извстно, отдлываются общими мстами отъ такихъ проблемъ), но какъ требовать отъ мальчика, чтобъ онъ опытенъ былъ въ искусств бросать эту схоластическую пыль въ глаза своимъ просвщеннымъ судьямъ? Нтъ, я положительно думаю, что отсутствіе такого искусства нисколько не доказываетъ глупости дтей. Вмсто всхъ этихъ безплодныхъ отвлеченностей, не мшало бы намъ самимъ почаще останавливаться на вопросахъ такого рода: правильное ли даемъ мы воспитаніе всмъ этимъ бднымъ классамъ? Не выпускаемъ ли мы изъ виду того существеннаго обстоятельства, что простолюдины, обязанные прежде всего заботиться объ удовлетвореніи матеріальныхъ нуждъ, не могутъ вести свойственной намъ умственной жизни? Не лучше ли, на этомъ основаніи, давать имъ боле-простое, практическое образованіе? Что пользы для нихъ во всхъ этихъ познаніяхъ, переходящихъ за предлы ихъ повседневнаго быта*? Нисколько неудовлетворяя существеннымъ потребностямъ простой и безыскусственной жизни, такія познанія весьма-нердко становятся опасною пищею для умовъ, которымъ нтъ досуга заниматься разршеніемъ ученыхъ задачъ. Набивая голову бдныхъ дтей разнымъ схоластическимъ вздоромъ, мы только совращаемъ ихъ съ прямой дороги, по которой суждено имъ идти въ сельскомъ быту. Вдь мы же не можемъ доставить имъ необходимаго досуга для кабинетныхъ занятій, а безъ такого досуга теряетъ всякую цнность первоначальное воспитаніе, полученное въ англійской приходской школ. Вс эти соображенія особенно должно имть въ виду, какъ-скоро рчь идетъ о женской половин англійскаго народонаселенія.
Меня всегда непріятно озадачивали бойкіе отвты англійскихъ простолюдиновъ на школьные вопросы въ-род слдующихъ: — ‘гд лежитъ Вандименова Земля? Какимъ образомъ Лапландцы приготовляютъ пищу? Что такое неподвижная звзда? Кто такая Семирамида? Сколько считается миль до Сиріуса?’ — Не гораздо ли естественне и приличне спрашивать англійскую простолюдинку:— ‘въ чемъ состоятъ привычки англійскаго земледльца? Сколько нужно муки и сала для приготовленія пуддинга на шестерыхъ? Сколько ярдовъ полотна или хлопчатой бумаги пойдетъ на дюжину рубахъ? Какую помощь подать ребенку, заболвшему крупомъ, если нтъ врача подъ-рукой?’ — Вообще, система воспитанія, примненная въ Англіи къ низшимъ классамъ, страждетъ множествомъ недостатковъ. Мы сообщаемъ нашимъ простолюдинамъ верхушки познаній о предметахъ, которыми и сами не всегда можемъ овладть, несмотря на всю роскошь досуга и постоянную привычку мыслить. Съ этимъ хламомъ школьной рутины бдная женщина выступаетъ въ свтъ, гд ожидаютъ ее черная работа и ежедневныя лишенія, гд каждый потерянный въ дурномъ хозяйств фарсингъ составляетъ каплю крови или пота, безплодно-пролитую бднымъ человкомъ. Мы подробно изъясняемъ этимъ женщинамъ, какъ бальзамировались тла въ древнемъ Египт, и потомъ сами же удивляемся, отчего какая-нибудь. Пегги или Полли не можетъ завдывать хозяйствомъ какого-нибудь Джона Диггори. Мы удивляемся, отчего она не трудится, какъ муравей, не строитъ, какъ бобръ, и не выводитъ своихъ дтенышей съ такою же легкостью, какъ насдка. ‘Какъ неописанно-глупы вс эти крестьянки!’ восклицаемъ мы при каждомъ удобномъ случа, забывая, что мы сами занимаемся развитіемъ ихъ головъ. Мы семъ плевелы, и хотимъ жать пшеницу: разв это въ порядк вещей?— Приготовить человка къ его будущимъ вроятнымъ занятіямъ и обязанностямъ жизни — вотъ въ чемъ долженъ состоять предметъ правильнаго воспитанія. А мы, напротивъ, учимъ нашихъ простолюдиновъ такимъ предметамъ, которые по-большой-части бываютъ для нихъ столько же безполезны, какъ пляска на канат.
Впрочемъ, вс эти размышленія не приходили въ голову никому изъ этихъ веселыхъ джентльменовъ и леди, хавшихъ въ открытой коляск. Еслибъ между ними случайно рчь зашла о поэтическихъ идеалахъ, я не сомнваюсь, что Давидъ Стюартъ сообщилъ бы своему идеалу форму Элеоноры. Вс четверо были погружены въ свои собственныя размышленія, и каждый, безъсомнніи, представилъ бы весьма — неудовлетворительный отвтъ на вопросъ, сбившій съ толку глупаго воспитанника валлійской школы.
Мистеръ Линдсэ принялъ (разв могъ онъ не Припять?) предложеніе очаровательной герцогини, выдумавшей ‘устроить для него праздникъ въ этомъ прелестномъ мстечк, въ Донлис, принадлежавшемъ нкогда семейству его американскаго друга’, но ему казалось теперь, будто онъ путешествуетъ по долин фантастическихъ видній, мимо призраковъ смерти.
Элеонора думала о Маргарет — счастливой Маргарет, получившей право и возможность навсегда поселиться въ Донлис. И думала она о тхъ дняхъ, когда стны въ ея маленькомъ аспендэйльскомъ будуаръ увшаны были копіями ландшафтовъ, снятыхъ въ этой горной сторон, когда мечтала она купить это помстье и подарить милому опекуну.
Позднйшія мечты тхъ дней, когда она составила планъ подарить самоё-есбя со всми богатствами возлюбленному Давиду Стюарту, невольно также приходили ей въ голову, несмотря на усиліе думать о другихъ предметахъ.
И когда коляска несла ихъ къ этому прославленному и заброшенному чертогу, изъ-за котораго перенесено столько страданій и лишеній, сердце молодой женщины устремлялось всею своею таинственною силою къ покровителю ей дтства, къ другу ея расцвтшей юности. Между-тмъ, какъ онъ любовался пробгавшими ландшафтами, Элеонора смотрла на него грустными, нжными, задумчивыми глазами, причемъ щеки ея окрасились самымъ яркимъ румянцемъ. Чувствуя на себ магнитическое вліяніе этимъ глазъ, Давидъ обернулся и встртился съ ними, прежде-чмъ Элеонора успла скрыть это неистощимое богатство симпатіи и любви. Онъ встртился съ ея взоромъ — и невольная дрожь, какъ-будто отъ электрической искры, пробжала по всему его организму. Даже герцогъ почувствовалъ какое-то внезапное сотрясеніе въ своихъ членахъ и мгновенно пересталъ думать о бумажной фабрик, которую онъ намревался занести въ своихъ владніяхъ. Его свтлость замтилъ, что вс они удивительно-печальны для этой увеселительной поздки. На этомъ основаніи, Давидъ Стюартъ повеселлъ въ одно мгновеніе ока и началъ самый одушевленный разговоръ, блиставшій искрами американскаго остроумія и проницательности. Герцогиня кокетливо принялась улыбаться изъ-подъ своего миньятюрнаго зонтика, и думала, между-прочимъ, какое бы ощущеніе мистеръ Линдсэ произвелъ въ Лондон, еслибъ могъ, по своему званію, принадлежать къ той превилегированной групп, которая слыветъ подъ именемъ большаго свта. Мракъ прошедшаго, облегавшій души этого маленькаго общества, разсялся неизвстно куда, какъ туманы разссваются на холмахъ посл солнечнаго восхода. Вс заговорили на веселый ладъ, вс улыбались и смялись. Давидъ Стюартъ разсказывалъ безконечные анекдоты изъ жизни американскихъ дикарей, герцогиня пла одну псню за другою, приспособляя ихъ содержаніе къ скорому отъзду ‘очаровательнаго гостя’, герцогъ подшучивалъ надъ ними и прозой и стихами.
Въ такихъ псняхъ и разговорахъ время пролетло незамтно, и маленькое общество подъхало наконецъ къ воротамъ древняго замка, при яркомъ блеск солнечныхъ лучей, отражавшихся на павлиньихъ перьяхъ разноцвтнаго костюма Тавиы Пибльзъ, слзавшей съ фаэтона, подъ могущественною протекціею неустрашимой возницы.

ГЛАВА XLI.
Конецъ псевдониму.

Веселый и счастливый день провели они въ Донлис. Даже Тибби, гордая возможностью сообщать всякія свднія, собираемыя нетерпливою леди Макфарренъ, относительно цнности каждой статьи въ этомъ поступившемъ въ продажу помстьи, даже Тибби не имла времени надувать губы и намазывать желчью свой изобртательный языкъ. По приглашенію храброй владтельницы Гленкаррика, она всюду бродила съ ней въ качеств фактора и бэйлифа, разсказывая, сколько Маргарета должна заплатить за такую-то и такую-то вещь, причемъ взяты были въ соображеніе даже одиннадцать индекъ и четырнадцать курицъ на птичьемъ двор. Съ окрестными пристройками и службами Донлиса шотландская Даная сама была знакома въ совершенств, потому-что, какъ читателю ужь извстно, она стояла когда-то на короткой ног съ мистеромъ Питеромъ Кристиссономъ, ‘да и со всей его семьей’, прибавляла обыкновенно леди Макфарренъ, повствуя о своихъ отношеніяхъ къ бывшимъ владльцамъ Донлиса.
И еслибъ мистеру Линдсэ не было надобности разъигрывать роль посторонняго наблюдателя въ этомъ мст, гд онъ родился и былъ воспитанъ, нашлись бы весьма-немногіе предметы, способные обличить характеръ его истинныхъ чувствъ, тщательно-скрываемыхъ отъ любопытныхъ глазъ. При первомъ вступленіи въ эту завтную область, онъ былъ такъ озадаченъ произведенными повсюду перемнами, что, казалось, дйствительно не зналъ, куда его привели. Само-собою-разумется, что мистеръ Линдсэ принялъ свои мры и заране обдумалъ, какъ вести себя въ Донлис. Когда мысль о пикник возникла въ юркой голов очаровательной герцогини, онъ долженъ былъ сообразить, сколько тяжелыхъ испытаній готовится для него на этой милой родин, изъ-за которой потерялъ онъ свое честное имя и погубилъ въ изгнаніи восемь лучшихъ лтъ своей жизни. Къ-счастью для него, многія аллеи были измнены, деревья срыты, насажены новые кустарники, и герцогин предстояла ршительная необходимость дернуть его за рукавъ своею маленькою ручкой, когда онъ, подходя къ дому, сбился съ прямой дороги, причемъ ея свтлость весьма-основательно замтила, что мистеръ Линдсэ положительно-глупъ, и что ей придется накинуть на него ошейникъ со снуркомъ, если еще разъ онъ сдлаетъ неправильный поворотъ. Они пошли въ домъ, открыли ставни верхнихъ покоевъ и начали смотрть изъ окна комнаты, принадлежавшей Давиду въ его дтств, нсколько шаговъ — и они были въ дтской, оглашавшейся когда-то веселыми криками маленькихъ братьевъ и сестеръ Давида Стюарта: лучъ семейной радости еще озарялъ здсь бдную мистриссъ Стюартъ, между-тмъ, какъ въ другихъ комнатахъ ужь давно обитала безвыходная скука.
Они постили комнату въ нижнемъ этаж, будуаръ мистриссъ Стюартъ, открытый окнами въ оранжерею, гд старая corcyrus agronica еще прислонялась втвями къ стн, украшенной, какъ прежде, звздообразными желтыми цвтами, и гд ‘дочери розъ’, взлелянныхъ нжною рукою мистриссъ Стюартъ, переходили съ каждымъ лтомъ изъ поколнія въ поколніе, не измняя своего положенія и вила. Маленькіе мирты красовались тутъ въ прежнемъ порядк, окруженные снаружи длинными фестонами страстныхъ цвтовъ. Фіалки густо разрослись на ступеняхъ террасы, по которой веселое общество спустилось въ садъ. Кусты душистаго шиповника, особенно-любимаго Давидомъ въ его дтскіе годы, стояли опять на прежнихъ мстахъ безмолвными свидтелями протекшихъ радостей и утраченныхъ надеждъ.
Никто изъ насъ, собирая въ стройную группу тысячи разрозненныхъ воспоминаній, не въ-состояніи сказать заране, какой предметъ въ извстную минуту произведетъ сильнйшее впечатлніе на его сердце. Вы можете остаться хладнокровнымъ при взгляд на самое поразительное явленіе вашей жизни, и въ то же самое время, какая-нибудь бездлица, нечаянный оборотъ мысли, приведетъ васъ въ трогательное умиленіе и, можетъ-быть, разстроить спокойствіе вашего духа. Мн случалось видывать людей, разговаривавшихъ спокойно, даже весело, объ умершихъ друзьяхъ, которыхъ они любили больше всего на свт, но въ другой разъ, какое-нибудь случайно-брошенное слово, музыкальный мотивъ, сцена въ картин, порывъ втра — производили могущественное впечатлніе на этихъ же самыхъ людей: они теряли всякую власть надъ собою и заливались самыми горькими, неутшный и слезами.
Когда Давидъ, при яркомъ блеск солнца, вошелъ съ Элеонорой въ оранжерею, глаза его упали на кустъ душистаго шиповника, и онъ протянулъ руку, чтобъ сорвать втку. Въ это мгновеніе, одинъ изъ тхъ таинственныхъ порыновъ чувства, о которыхъ я говорила, вдругъ вызвалъ изъ его души цлый рядъ воспоминаній, и еще разъ онъ увидлъ себя крошечнымъ мальчикомъ, когда, съ наступленіемъ весны, онъ гулялъ здсь съ своею матерью, бгалъ за бабочками и срывалъ втки съ этого самаго шиповника, едва только начинавшаго распространять благовонный запахъ изъ своихъ еще невышедшихъ изъ ночки листьевъ. Припомнилъ Давидъ Стюартъ нжныя ласки своей матери, цвтущіе годы ранняго дтства, великія бдствія, сопровождавшія его юность, и страшную тоску, съ какою онъ скоро долженъ будетъ воротиться изъ Шотландіи, съ тмъ, чтобъ никогда больше не видть своей незабвенной родины. Вс эти воспоминанія разразились надъ сердцемъ Давида потокомъ невыразимой скорби. Его протянутая рука упала на бокъ, и когда онъ прислонился къ стн, невольный стонъ вырвался изъ его груди.
Никто не замтилъ этого внезапнаго порыва тоски. Герцогиня просила герцога нарвать ей цвтовъ и разсматривала какую-то рдкую породу гераніума. Тибби и леди Макфарренъ занимались ршеніемъ вопроса, можно ли будетъ безданно и безпошлинно охотиться въ окрестностяхъ Донлиса, какъ-скоро Маргарета сдлается владтельницею этого помстья, причемъ леди Макфарренъ длала отмтки въ своей приходо-расходной книг, которая всегда была у ней полъ-рукою. Только Элеонора видла Давида, и въ этотъ часъ, на земл и на неб, одинъ этотъ человкъ съ его грустью завладлъ ея исключительнымъ вниманіемъ. Сдлавъ ласковый, но безстрастный жестъ, она взяла его руку и, склонивъ надъ нею свою головку, проговорила, сквозь слезы:
— О Давидъ Стюартъ! О милый, незабвенный другъ!
Съ этими словами ея щека на мгновеніе прикоснулась къ его рук, и густыя пряди волосъ ея заколыхались надъ его пальцами. Все это произошло мгновенно, быстро, и Давидъ Стюартъ могъ даже усомниться въ дйствительности этого неуловимаго движенія, но тонъ ея голоса и глубина чувства, съ какимъ произнесены были эти слова — кто могъ въ нихъ сомнваться?
— Элеонора, сказалъ онъ съ необыкновенною выразительностью:— люби меня… будь сострадательна ко мн… помни обо мн, потому-что въ-теб только я вижу единственное звено, привязывающее меня къ жизни. Везъ тебя, вс мои желанія должны лишь ограничиться могилой.
На этотъ разъ Элеонора не удалилась отъ него, но сказала съ живостью:
— Будь увренъ, Давидъ Стюартъ, пока я жива, никогда я не перестану думать о теб съ глубочайшею привязанностью, съ выраженіемъ самой искренней симпатіи, и когда я стану умирать, мысль о теб будетъ единственною моею мыслью на этомъ свт. Мы еще встртимся съ тобою въ послдующіе годы. Видишь ли, Маргарета нисколько не сомнвается въ твоемъ возвращеніи на родину. Прошедшее будетъ забыто, и еще разъ земныя радости сдлаются твоимъ удломъ. Ты воротишься, Давидъ Стюартъ, и Донлисъ опять перейдетъ къ теб, какъ наслдственная собственность отцовъ. Я это чувствую, я знаю, хотя, когда и какъ это случатся — извстно одному Богу.
И Элеонора Пенрайнъ подняла взоръ свой къ небесамъ, какъ-будто призывая ихъ въ свидтельство истины своего предсказанія. Суждено ли въ-самомъ-дл сбыться этимъ словамъ?
Нечего думать объ этомъ: спшите оправиться отъ своего положенія. Вотъ идутъ леди Макфарренъ и Тавиа Пибльзъ. Леди Макфарренъ голодна: давайте ей дичи и паштета съ трюфелями. Тибби устала: ей надоло смотрть, какъ деньголюбивый другъ ея закусываетъ кончикъ карандаша, прежде чмъ начинаетъ ставить одну цифру за другою. Леди Макфарренъ складываетъ суммы и подводитъ общіе итоги съ удивительною быстротою, но это не доставляетъ никакого удовольствія Тибби. Она не уметъ ни складывать, ни вычитать, ни длить, ни помножать, и вс эти ариметическія операціи представляются ей пустйшимъ препровожденіемъ времени. Тибби задыхается отъ жара и точится отъ жажды. Давайте ей хересу и воды, арака и воды, или кларета безъ воды, или хоть просто шотландскаго элю стаканчикъ другой-третій: вс эти жидкости, какъ знаетъ Тибби, хранятся гд-то тамъ, въ корзинк, подъ старой сосной.
И вотъ они идутъ къ старой сосн, развертываютъ скатерть, вынимаютъ тарелки, ножи — и пиръ начинается, и герцогиня говоритъ, что она выучитъ мистера Линдсэ пть застольную псню: ‘Да здравствуютъ вс добрыя двицы!’ и другую, въ такомъ же род: ‘Привтъ вамъ, молодцы!’ Нельзя же въ такихъ случаяхъ обойдтись безъ псенъ, герцогъ не поетъ никогда, а дамамъ неприлично пть застольныя псни: это — мужское дло, говоритъ герцогиня. Герцогъ улыбается на свою избалованную, но нжно-любимую жену, онъ говоритъ, что станетъ пть, и что это дло общее для всей компаніи безъ различія пола. И онъ, и Давидъ Стюартъ, и герцогиня затягиваютъ общимъ хоромъ: ‘Берега ль вы, берега крутые!’ и потъ присоединяется къ нимъ слабый, дрожащій голосъ леди Пибльзъ, ужь успвшей утолить первые припадки жажды изъ четырехъ разноцвтныхъ стаканчиковъ удовлетворительнаго содержанія и объема. Прескверно поетъ Тибби, дрожатъ верхнія ноты ея голоса, и поминутно забываетъ она слова псни, и безпрестанно замыкаетъ свои губы, производя такимъ-образомъ оригинальное voce di testa. И покамстъ Тибби поетъ, лукавая малютка герцогиня пользуется удобнымъ случаемъ бросать изподтишка пытливые взгляды на огромною руку, которою выбиваетъ она тактъ по своему широкому колну. И Тибби съ великою досадою замчаетъ нескромныя продлки этихъ хитрыхъ глазокъ, и сердится она, и краснетъ, и перестаетъ пть. Герцогиня улыбается, смется и спрашиваетъ, отчего не поетъ Тибби. Мало-по-малу вс перестаютъ пть. Тибби протягиваетъ свою гигантскую руку и достаетъ бутылку хересу, и наливаетъ стаканъ, и, выпивая, длаетъ, въ-пику герцогин, косвенное замчаніе, что ‘не мшало бы нкоторымъ людямъ знать мру, гд и какъ остановиться’. И герцогиня притворяется, что не замчаетъ колкаго намека.— ‘Оно точно, отвчаетъ герцогиня: не хорошо все сть да пить, особенно крпкое вино: надобно знать мру’. Тибби краснетъ еще больше и становится въ-тупикъ. Наконецъ герцогъ замчаетъ, что ужь поздно: пора позаботиться о лошадяхъ, принести большую шаль и подумать объ отъзд въ Ланаркскую Ложу. Герцогиня кокетливо взглядываетъ на мистера Линдсэ и приходитъ въ восторгъ отъ мысли, что всю эту дорогу будетъ свтить имъ прекрасная луна. Вс встаютъ. Тибби необыкновенно-жирна и толста, леди Макфарренъ, съ геройскимъ видомъ, надваетъ шляпу и рыцарскія перчатки, какъ-будто звукъ военной трубы послужилъ си сигналомъ къ выступленію въ поле брани. Герцогъ удаляется на нсколько минутъ, чтобъ поторопить закладку лошадей, герцогиня слдуетъ за Элеонорой и мистеромъ Линдсэ, объясняя ему вс надписи и девизы вокругъ солнечныхъ часовъ, еще неосмотрнныхъ до-сихъ-поръ съ надлежащимъ вниманіемъ. Они пойдутъ туда, въ ожиданіи коляски, и станутъ осматривать пьедесталъ, бывшій когда-то жертвенникомъ у древнихъ Грековъ. Элеонора улыбается Давиду и отвчаетъ своими взорами, что объ этихъ-то часахъ разговаривали они въ счастливые аспендэйльскіе дни: прекрасный образчикъ античнаго мрамора, скопированный Элеонорой съ его собственныхъ рисунковъ. Во всемъ этомъ они вполн сочувствуютъ другъ-другу и никто не можетъ понимать ихъ.
Но кто же это стоить у солнечныхъ часовъ?— Какая-то леди, и съ нею — маленькая двочка. Леди наклоняется надъ пьедесталомъ и осматриваетъ надпись, двочка испускаетъ радостный крикъ, герцогъ останавливается, съ радостнымъ восклицаніемъ спшитъ впередъ и заключаетъ леди въ свои объятія. Это — Маргарета, его несравненная Маргарета. Благослови ее Богъ! Весела она, и нжна, и блистательно-прекрасна, какъ всегда! Общее волненіе и суматоха. Маргарета цалуетъ Элеонору. Въ короткихъ и безсвязныхъ выраженіяхъ она говоритъ объ искушеніи взглянуть на это мсто, теперешнюю ея собственность, мимо которой надлежало ей прозжать на пути въ Линаркскую Ложу. Ожидали ли ее? Какъ это хорошо, что они встртились? А она не знала, гд они теперь, въ замк ли Пенрайнъ, или въ Ланаркской Лож. Но среди этого быстраго потока словъ, вдругъ дыханіе Маргареты останавливается, и коралловыя уста ея длаются неподвижными отъ изумленія. Еще нсколько мгновеній, она бросается къ мистеру Линдсэ, беретъ его за об руки и говоритъ:
— Меня не извстили о вашемъ прізд!.. Письма, должно-быть, затерялись… Ахъ, Давидъ Стюартъ! какъ я рада, какъ я рада! Нтъ для меня выше счастья видть васъ въ эту минуту!
И Маргарета залилась радостными слезами.
Попытка объяснить это загадочное явленіе оказалась безполезною: Маргарета плакала и смялась, выражая свои ощущенія страстными восклицаніями, обращенными то къ Элеонор, то къ Давиду. Она хлопала руками и жадно всматривалась въ его блдное лицо, на которомъ дикая радость боролась съ печалью и стыдомъ. Наконецъ, странное положеніе присутствовавшихъ, казалось, образумило ее: Тибби бросала на всхъ торжествующую улыбку, леди Макфарренъ озиралась сердито и угрюмо.
— Гд же мистеръ Линдсэ? сказала Маргарета, отъискивая взоромъ американскаго незнакомца.
— Да-съ, гд онъ, этотъ мистеръ — какъ бшнь его? подхватила Тибби съ безцеремоннымъ выраженіемъ презрительной насмшки.— Не мшаетъ поискать его подъ ногами мистера Стюарта.
— Что это значитъ?
— А ничего. Мистеръ Линдсэ провалился сквозь землю, и вмсто его выросъ передъ нашими глазами мистеръ Стюартъ. Вотъ и все. Не хотите ли еще чего?
Маргарета перебгала изумленными взорами отъ одного предмета къ другому. Элеонора задрожала всмъ тломъ и поблднла, какъ смерть. Опустивъ об руки на плечо Маргареты, она сдлала надъ собою необыкновенное усиліе и проговорила:
‘Мистеръ Стюартъ назывался здсь мистеромъ Линдсэ: онъ не желалъ быть узнаннымъ’.
На нсколько мгновеній вс оставались неподвижными на своихъ мстахъ. Герцогъ опомнился прежде всхъ и, подойдя къ своей сестр, сказалъ:
— Маргарета, милый другъ, успокойся. Мистеръ Стюартъ, чувствуя теперь всю неумстность ложнаго стыда, самъ наложилъ на себя наказаніе за самозванство между старинными друзьями. Покончимъ это миролюбиво и дружелюбно. Мистеръ Стюартъ и я подемъ верхами въ Ланаркскую Ложу, грумы послдуютъ за каретой, ты и Элеонора сядете въ фаэтонъ, герцогин, я увренъ, пріятно будетъ помститься въ бричк съ леди Пибльзъ и леди Макфарренъ. И вс мы пообдаемъ въ Лож.
И прежде-чмъ обиженные глазка малютки-герцогини оправились отъ непріятнаго изумленія, веселое общество, составившее импровизированный пикникъ, опять было въ дорог.

ГЛАВА XLII.
Вечеръ у герцога и герцогини Ланаркскихъ.

— Мистеръ Стюартъ, сказалъ герцогъ, прерывая неловкое молчаніе, продолжавшееся нсколько минутъ посл того, какъ два всадника сли на своихъ лошадей: — мистеръ Стюартъ, я быль почти наполовину приготовленъ къ этому событію. Съ того самаго вечера, какъ произошелъ этотъ несчастный разговоръ между мистеромъ Малькольмомъ и леди Пибльзъ, разговоръ, поразившій ваше сердце справедливымъ негодованіемъ, я убжденъ былъ, что тутъ неминуемо должна скрываться какая-нибудь тайна. Тогда впервые промелькнула во мн догадка, что вы сами, по всей вроятности, тотъ человкъ, представителемъ котораго вздумали прослыть между нами. И видлъ волненіе Элеоноры и подмтилъ ея жестъ, которымъ, какъ мн показалось, она хотла предупредить вашу забывчивость. Принимая въ соображеніе тотъ, сдлавшійся всмъ извстнымъ, фактъ, что вы еще живы, я размышлялъ о необыкновенной короткости съ вами Элеоноры, вообще до крайности застнчивой и робкой со всми посторонними мужчинами, и впослдствіи думалъ я о многихъ другихъ незначительныхъ обстоятельствахъ, которыя бы, конечно, ускользнули отъ моего вниманія безъ этой тревожной сцены. Я ожидалъ, что, рано или поздно, у насъ произойдетъ какое-нибудь открытіе въ этомъ род. И теперь — знаете ли что, мистеръ Стюартъ? прибавилъ герцогъ съ одной изъ тхъ улыбокъ, которыя сообщали его физіономіи благороднйшее выраженіе.— Извините, если скажу, что вы, безъ всякой разумной причины, позволили себ воротиться въ эту страну подъ вымышленнымъ именемъ. Вы построили себ затрудненія, въ которыхъ не оказывалось ни малйшей нужды, и если вы пріймите на себя трудъ подумать, что сэръ Стефенъ Пенрайнъ будетъ изъ всхъ насъ послдній человкъ…
Герцогъ остановился.
— Видите ли, герцогъ, сказалъ Давидъ взволнованнымъ тономъ:— пріхавъ на свою родину, я разсчитывалъ пробыть здсь самое короткое время, и мн казалось все-равно, подъ какимъ бы именемъ ни прослыть между вами. Единственною моею цлью было — увидть Элеонору и получить ея прощенье. Я никогда не сомнвался въ ея великодушіи и былъ заране въ немъ увренъ, но мн хотлось выслушать это прощенье изъ ея собственныхъ устъ. И взялъ паспортъ на имя, подъ которымъ только и знали меня въ Квебек — къ этому имени привыкалъ я цлыхъ восемь лтъ. По всмъ возможнымъ причинамъ я долженъ былъ чувствовать, что фамилія Стюарта опозорена мною, и мн тошно было отъ одной мысли сдлаться постоянною мишенью нескромнаго любопытства. Впрочемъ, я чувствую теперь, что поступилъ опрометчиво, безразсудно и, поврьте, герцогъ, я чувствую также ваше великодушіе, тмъ-боле, что вы для меня — почти посторонній человкъ.
— Нтъ, мистеръ Стюартъ, отвчалъ герцогъ ласково:— сынъ ближайшаго сосда моего отца, другъ моей матери и любимый товарищъ моей сестры въ ея дтскіе годы, не можетъ быть для меня совершенно — постороннимъ человкомъ. Я такъ часто слышалъ о насъ отъ Маргареты и, въ счастливйшіе дни, отъЭлеоноры, что намъ едва ли нужно еще рекомендоваться другъ другу. На вс ваши поступки и, впослдствіи, на бдственное ваше положеніе я всегда смотрлъ не иначе, какъ съ чувствами братскаго снисхожденія и симпатіи. Живо представляю испытанныя вами страданія въ ту несчастную эпоху, когда вы должны были узнать, что имніе Элеоноры погибло въ рукахъ опрометчивыхъ негоціантовъ, на которыхъ была основана ваша неблагоразумная спекуляція. Я не могу представить наказанія страшне того, на которое вы сами обрекали себя впродолженіе этихъ восьми лтъ, потому — что, во все это время, тяжкіе труды ваши не выкупались почти никакой надеждой, и не было тамъ никакого друга, который бы сочувствовалъ вашему горю и раздлялъ ваше несчастіе. Я радъ неожиданному открытію вашего псевдонима. Вы сами найдете, посл зрлаго размышленія, что этому такъ и слдовало быть. Надюсь, вы не станете сердиться на Маргарету за это открытіе, и найдете еще нсколько случаевъ побывать у насъ въ Ланаркской Лож передъ своимъ возвращеніемъ въ Америку.
Давидъ Стюартъ, неговорл ни слова, протянулъ герцогу руку, и тотъ пожалъ ее съ искреннимъ радушіемъ.
— Ну, прочь теперь скучныя мысли! демъ, мистеръ Стюартъ.
Всадники пришпорили копей и поскакали.
И дйствительно, посл зрлаго размышленія, мнимый мистеръ Линдсэ увидлъ самъ, что все случилось къ-лучшему. Нечего теперь скрываться отъ друзей, нечего стыдиться своего положенія, торжественно-оправданнаго нжнымъ голосомъ дружбы, нечего бояться еще какого-нибудь новаго и тяжкаго открытія: Маргарета и герцогъ Ланаркскій развязали гордіевъ узелъ къ его полиному и совершеннйшему удовольствію, и когда веселые всадники подъхали къ ворогамъ великолпнаго стараго замка, Давидъ Стюартъ почувствовалъ въ душ такое наслажденіе, какого не испытывалъ впродолженіе многихъ, многихъ лтъ.
Но малютка-герцогиня положительно не чувствовала никакого удовольствія въ обществ этихъ противныхъ особъ, съ которыми, какъ на зло, усадилъ ее безжалостный герцогъ. Луна свтила нжно и довольно-ярко на безоблачномъ неб, да что въ этомъ толку, когда торчатъ на вашихъ глазахъ дв суровыя и угрюмыя сплетницы въ-род Тибби и леди Макфарренъ? Къ-тому же, безпокойныя и досадныя мысли толпами вламывались въ маленькую головку герцогини. Все это время она оказывала ршительное благоволеніе американскому купцу, и ужь быль составленъ стройный, строго-обдуманный планъ — измучить его по ту сторону океана прелестными видніями воздушной красавицы-герцогини, съ которою онъ встртился на шотландской земл — и что же? ее одурачили, обманули, осмяли. Все это время она была игрушкой Элеоноры, которая, по всей вроятности, смялась надъ ней изподтишка, и этотъ мистеръ Линдсэ оказался безсовстнымъ опекуномъ, справедливо-заподозрннымъ во всхъ поступкахъ своей жизни.
Герцогиня думала обо всемъ этомъ съ пылкимъ негодованіемъ. Какъ же иначе? Вдь все это время, съ позволенія сказать, она кокетничала, очертя голову, съ этимъ самозванцемъ. Припоминая вс свои глупыя рчи и выразительные взгляды, потраченные на него въ различныхъ положеніяхъ, она мало-по-малу пришла въ такое зврски-раздражительное состояніе духа, что не задумалась бы ни на одно мгновеніе поднести Давиду чашку того волшебнаго напитка, который когда-то мстительною Гуэндоленой приготовленъ былъ для Артура, на свадьб Трирмена. Различные отрывки изъ рчей, которыми предполагалось ‘очаровать его слухъ’, смлыя попытки удивить и озадачить его обширными свдніями объ американской жизни, цитаты изъ Маккензи и другихъ ученыхъ мужей, писавшихъ о мховой торговл, объясненіе шотландскихъ нравовъ и привычекъ, образчики гаэлическихъ псенъ, романтическіе разсказы объ уничтоженіи клановъ и запрещеніи носить тартаны — все это она припомнила съ тмъ живымъ и рзкимъ чувствомъ стыда, который обыкновенно овладваетъ легкомысленными особами при мысли, что ихъ одурачили и осмяли.
Эгоистка въ мелочахъ, какъ и въ великихъ длахъ, герцогиня думала только о самой-себ — о своемъ собственномъ участіи въ самозванств мнимаго героя, о своей ошибк, огорченіяхъ и досадахъ. На этомъ основаніи, она сла за столъ съ отчаянной ршимостью вести себя такъ же, какъ леди Макфарренъ или Тибби.
Давидъ Стюартъ замтилъ облако на плнительномъ личик ея свтлости и угадалъ ея досаду.
— Мн очень-пріятно думать, герцогиня, сказалъ онъ, выпивая рюмку вина: — что все это кончилось, и что вы и герцогъ были великодушны ко мн. Увряю васъ, мн слишкомъ-тяжело было казаться въ вашемъ присутствіи больше и выше, чмъ каковъ я на самомъ дл, и смю сказать, что не разъ я готовъ былъ измнить самому-себ, когда обращались ко мн эти прекрасные глазки, всегда исполненные глубокой мысли и чувства. Я былъ такъ положительно-смшонъ, хуже, можетъ-быть, чмъ смшонъ… Могу ли я надяться, что вы будете снисходительны ко мн, герцогиня?
Почему же не надяться? Надежда позволена всякому смертному. Чело герцогини просіяло и она улыбнулась благосклонно. Ну, дло прошлое. Конечно, мистеръ Стюартъ велъ себя очень-дурно, но все же онъ назвалъ ея глаза прекрасными и утверждалъ, что онъ самъ (а не другой кто) быль смшонъ. Одно ужь это снимало значительную тяжесть съ оскорбленнаго сердца, впрочемъ, и то сказать: неловко, даже очень-неловко было съ ея стороны вступать въ какія-нибудь сношенія съ мелочнымъ торговцомъ, конторщикомъ въ Америк. Богъ съ нимъ! Хорошо даже, что и не было его на свт. Мистеръ Стюартъ — джентльменъ по происхожденію и воспитанію, это, въ сущности дла, ничуть не хуже какого-нибудь мистера Линдсэ. Да и кто теперь, въ этомъ измненномъ образ, помшаетъ ему обожать герцогиню?..
Тщеславная маленькая сильфида, какъ, вроятно, замтилъ читатель, вовсе не была злопамятна и жестокосерда отъ природы. Какъ-скоро она перестала думать о себ-самой и своемъ участіи въ этихъ приключеніяхъ (по строгомъ разсмотрніи своихъ дйствій, она благоразумно разсудила, что роль ея была самая выгодная), она тотчасъ же начала думать о другихъ людяхъ съ полною готовностью прощать ихъ и покровительствовать, если покровительство окажется необходимымъ. Личико герцогини прояснилось, и она съ нжною улыбкой принялась смотрть на Элеонору, сидвшую насупротивъ за обденнымъ столомъ. Ея свтлость справедливо разсчитала, что положеніе леди Пенрайнъ заслуживало участія и состраданія. Страшно подумать, что она должна была вытерпть въ эпоху мнимаго самоубійства, и, конечно, безмрна была радость Элеоноры, когда она узнала, что опекунъ ея живъ и детъ на свиданіе съ нею. И теперь, когда открылась завтная тайна, герцогиня могла припомнить, въ какомъ тревожномъ положеніи все это время была Элеонора, какъ она безпокоилась и страдала — ясное доказательство, что секретъ мистера Линдсэ тяжелымъ бременемъ лежалъ на ея душ. Это ужь само-по-себ оказывалось circonstance attnuante: нечего было ей торжествовать надъ герцогиней, которую обманывали, какъ и другихъ.
Ея свтлость умилосердилась надъ леди Пенрайнъ, но Маррарета еще была нсколько времени предметомъ ей справедливаго негодованія. Зачмъ, посудите сами, вздумалось этой леди рыдать и плакать, когда она угадала мистера Стюарта? Зачмъ и теперь сидитъ она молча, грустная и блдная (кстати ли ей блдность?), сидитъ и смотритъ на Давида, какъ-будто онъ — новая картина, привезенная ею изъ Италіи на родину? Все это неестественно, натянуто, притворно. Встртилась, впрочемъ, два обстоятельства, положившія конецъ и этому негодованію: вопервыхъ, если таинственный купецъ изъ Квебека желалъ сохранить свое incognito, то думать надобно, что онъ очень сердить на Маргарету, которая такимъ-образомъ вывела его на свжую воду (эта идея доставляла большею отраду герцогинь), а вовторымъ, когда кончился обдъ, герцогъ отвелъ свою супругу въ гостиную, и сказалъ ей съ большою нжностью:
— Ты не можешь представить, моя милая, какъ мн пріятно было смотрть на тебя за столомъ. Твоя снисходительность и дружеское участіе къ этимъ лицамъ тмъ боле имютъ цны въ моихъ глазахъ, что ты всю дорогу страшно должна была скучать съ этою отчаянною леди Макфарренъ и ея подругой. Ты умла, какъ-нельзя-лучше изгладить непріятное впечатлніе, произведенное нескромностью Маргареты. Благодарю тебя, мой другъ.
Герцогиня любила своего мужа, и похвалы его были ей пріятны, тмъ боле, что онъ, несмотря на пристрастіе къ любимой жен, хвалилъ ее неслишкомъ-часто. На этотъ разъ, неожиданная похвала герцога была даже вовсе не заслужена. Герцогиня сознавала, что ей нескучно было въ обществ Тибби и леди Макфарренъ, и нескучно по причинамъ, которыхъ, безъ всякаго сомннія, герцогъ не могъ одобрить: дв достойныя подруги сплетничали страннйшимъ образомъ во всю дорогу возводили на Элеонору самыя низкія обвиненія. Потомъ сознавала герцогиня, что ей и нь голову не приходило сглаживать непріятное впечатлніе, произведенное нескромностью Маргареты — она бы, сказать правду, не прочь была и усилить эту непріятность. Поэтому, благодарность герцога и все похвалы, сопровождаемыя нжными взглядами, исполненными совершеннйшаго доврія, привели ее въ трогательное умиленіе. Въ сотый разъ она дала себ торжественное общаніе не кокетничать больше никогда и ни съ кмъ. Не красивъ былъ ея мужъ и не всегда любезенъ, но въ сотый разъ она почувствовала превосходство этого откровеннаго и возвышенно-благороднаго человка налъ всми мужчинами, которымъ, повременимъ, съ непростительнымъ легкомысліемъ она отдавала минутное и нершительное предпочтеніе. Въ сотый разъ, съ глубокимъ и тайными вздохомъ, она признала цну его вниманія, достоинство и важность его похвалъ, къ-несчастью вовсе незаслуженныхъ. И вдругъ ей сдлалось стыдно, досадно на самоё-себя. Она даже хотла просить прощенья у Маргареты, особенно когда леди Фордайсъ вынула изъ своей дорожной шкатулки значительною коллекцію прекрасныхъ коралловыхъ украшеній, привезенныхъ ею изъ Неаполя для своей избалованной невстки. Разсматриваніе этихъ коралловъ послужило развлеченіемъ для маленькаго общества, разстроеннаго первоначально неожиданнымъ открытіемъ самозванца.
Вечеръ, сверхъ ожиданія, прошелъ очень-хорошо. Давидъ Стюартъ, нестсняемый боле необходимостью прибгать къ разнымъ уверткамъ, чтобъ скрыть свое настоящее имя, говорилъ о Неапол и о своихъ воспоминаніяхъ съ леди Маргаретой. Онъ представилъ живое, интересное описаніе ловли коралловъ, изобразилъ мастерски живописныя сцены, которыхъ случалось ему быть свидтелемъ между промышленниками этого рода, и сообщилъ нсколько замчательныхъ подробностей о законахъ, покровительствующихъ въ Италіи торговл кораллами. Затмъ рчь зашла вообще о нарядахъ и о повсемстномъ стремленіи къ нимъ, съ незапамятнаго времени, какъ дикихъ племенъ, такъ и образованнымъ народовъ. Они говорили о брильянтахъ и жемчугахъ, о перьяхъ и раковинахъ, о гирлянд сибарита и лавровомъ внк героя, объ украшеніяхъ смерти по всхъ странахъ, отъ цвточнаго внка вокругъ навощенаго лба и лилій, бросаемыхъ на трупъ молодой двицы, до массивныхъ издлій изъ чистаго золота, находимыхъ въ этрусскихъ гробницахъ. Нтъ сомннія, что эти издлія приготовлялись нарочно для этой единственной цли, и доказано, что существовалъ особый классъ ремесленниковъ, посвящавшихъ все свое время украшенію мертвыхъ тлъ. На ряду съ ремесленниками, существовалъ особый классъ разбойниковъ, гробо-разбивателей, которыхъ приключенія всегда сопровождались страшными, фантастическими подробностями. Давидъ Стюартъ припомнилъ множество такихъ приключеній. Они говорили объ искушеніяхъ и трудной жизни бдныхъ механиковъ, о которыхъ мы знаемъ еще мене, чмъ о рудникахъ, откуда первоначально добываются для нашихъ прихотей драгоцнные металлы, о печатяхъ и рзныхъ камеяхъ, о древнихъ сицилійскихъ или помпейскихъ нарядахъ, выкопанныхъ изъ земли посл цлаго тысячелтія и теперь безцнныхъ. И герцогиня, обвивъ одною рукою, украшенною золотомъ и кораллами, пассивную шею Элеоноры, слушала съ напряженнымъ вниманіемъ вс эти интересные анекдоты и разсказы, причемъ неоднократно вырывались изъ ея устъ самыя наивныя восклицанія и замчанія. Она сказала, что мистеръ Линдсэ (ахъ, нтъ, мистеръ Стюартъ! извинилась герцогиня) никогда не былъ такъ любезенъ, какъ въ этотъ вечеръ, и она была въ восторг отъ прізда Маргареты: кораллы такъ хороши, и вс эти анекдоты столько увлекательны, что, право, въ жизнь свою не забудешь такого восхитительнаго дня. И, въ восторг своего сердца, герцогиня показала свои подарки Тибби, которая, однакожь, оттолкнула ихъ съ презрительнымъ смхомъ, замтивъ на передъ, что леди Маргарета поступила бы основательне, еслибъ вывезла изъ Италіи ‘пары дв-три теплаго платья для нкоторыхъ прикрытыхъ воздухомъ сильфидъ’. При-всемъ-томъ, Тавиа Пибльзъ охотно приняла и сама въ подарокъ коралловую брошку, предложенную ей Марго — ротой, и брошка немедленно потонула въ складкахъ платья жирной леди.
Но ни эти наряды, ни сытный ужинъ, ни веселый разговоръ, ни подарки — ничто не могло удержать леди Макфарренъ отъ мнимаго чтенія вечерней газеты. Она сидла одиноко у камина и жадно пожирала глазами длинные мелкіе столбцы, какъ-будто въ нихъ содержался нескончаемый реестръ обидъ и преступленій леди Пенрайнъ. Встревожилась и возмутилась вся душа угрюмой сестры сэра Стефена, и никакой цлебный бальзамъ не въ состояніи былъ исцлить ее отъ мрачныхъ подозрній. Слпа была леди Макфарренъ, и теперь только прозрла — о, какъ она прозрла! Ни на одну минуту она не сомнвалась, что все это былъ заговоръ отъ перваго дня до послдняго. Маргарета была соучастницею заговора — это ясне солнца. И злобно леди Макфарренъ озирала Маргариту, которая, между-тмъ, недумая и негадая обо всхъ этихъ подозрніяхъ, сидла съ веселымъ и благодарнымъ сердцемъ, погруженнымъ въ давно-минувшія мечты. Она думала о внезапной встрч посл странной и продолжительной разлуки, о перемн въ лиц Давида, о его бурныхъ приключеніяхъ, о бдности его и страданіяхъ въ отдаленной сторон. Невольныя вздохи сопровождали поврсмснами эти думы, но тутъ же на устахъ Маргареты появлялась улыбка, сіявшая радугой сквозь ея слезы. Нетрудно было замтить, что и она была до крайности взволнована посл событій этого дня.
Но не такое замчаніе сдлала для себя леди Макфарренъ, видвшая во всемъ искусно-разыгранную комедію. Это возвращеніе Маргареты, безъ — сомннія, въ заране — условленную минуту, это театральное открытіе, подлаженное въ отсутствіе сэра Стефена (его не было и тогда, когда только-что пріхалъ мистеръ Линдсэ — какой демонскій разсчетъ!), эта привтливость Ланарковъ, наперекоръ очевидной справедливости обстоятельствъ — вс эти соображенія усилили гнвъ леди Макфарренъ до степени отчаянной ярости и неукротимаго неистовства. Ея братъ — обманутый мужъ. Они оба одурачены этою хитрою двчонкой и ея низкимъ опекуномъ, который даже не скрываетъ своей любви къ Элеонор, равно какъ презрнія къ окружающимъ ее особамъ. Нершительность и заблужденіе, борьба противъ искушенія, смсь добрыхъ усилій съ неосторожными поступками — всего этого леди Макфарренъ не допускала и понять не могла, зато постигала она въ совершенств хладнокровно-разсчитанный планъ и дерзкое обнаруженіе порочныхъ наклонностей, нестсняемыхъ никакими обстоятельствами времени и мста. Сэръ Стефень не поврилъ ея подозрнію, когда она впервые хотла навести его на истинный путь, теперь онъ долженъ ее выслушать, долженъ ей поврить. Терніями покрытъ путь леди Макфарренъ и густая пыль подъ ногами ея, но она расчиститъ эти тернія и смочитъ пыль слезами Элеоноры. Прогони ее, разведись и выбирай опять! Казалось, эти слова были начертаны на красныхъ горячихъ угляхъ, на которые она смотрла сердитыми глазами черезъ край газетнаго листа, колебавшагося въ ея лихорадочной рук. Выбирай опять! О, какъ она возненавидла Элеонору, когда память ея быстро пробжала черезъ вс статьи обидъ, тщательно-собираемыхъ съ перваго невольнаго визита молодой супруги въ негостепріимный домъ, куда она вступила прекрасной и холодной статуей, и откуда вышла съ очевиднымъ и вовсе нескрываемымъ удовольствіемъ! Припомнила леди Макфарронь надменную осторожность Элеоноры, избгавшей всякихъ ссоръ и жалобъ, несмотря на безчисленные, съ упорнымъ намреніемъ придумываемые поводы къ тмъ и другимъ, припомнила ея заносчивость и совершеннйшее отсутствіе всякаго униженія при сознаніи своей нищеты и полной зависимости отъ ея брата. Поставила ей въ вину леди Макфарренъ рожденіе слабаго, больнаго ребенка въ лиц бднаго Клефана, который, по ея предположенію, сдлался причиною бдствія, окончившагося смертью обоихъ дтей, и поставила въ вину, что у ней посл того уже вовсе не было дтей, вслдствіе чего сэръ Стефенъ принужденъ обратить отеческую благосклонность на низкаго (прекраснаго, впрочемъ, во всхъ отношеніяхъ) мальчика изъ Ложи, котораго происхожденіе издавна сдлалось извстнымъ во всхъ окрестныхъ мстахъ. Таковы были вины Элеоноры, но это еще не все. Она была постоянно-печальна о казалась даже равнодушною къ жизни и смерти, вплоть до прибытія ея любовника изъ Америки, гд онъ жилъ, безъ-coмннія, съ ея вдома и совта, и откуда теперь возвратился съ длинною, смшною, романтическою исторіею о своемъ мнимомъ самоотверженіи и фантастическихъ похожденіяхъ среди дремучихъ лсовъ — какой вздоръ! какая безстыдная галиматья!
Вечеръ казался безконечнымъ для леди Макфарренъ, пока не пришла она въ свою собственную комнату, гд безъ свидтелей могла предаваться своимъ миролюбивымъ размышленіямъ. Холодная утренняя заря на горныхъ вершинахъ Шотландіи встртилась со свчою, горвшею въ опочивальн леди Макфарренъ. Изъ полуоткрытаго окна еще можно было видть ея высокую, мощную фигуру, расположившуюся въ мягкихъ креслахъ. Леди Макфарренъ сидла въ глубоко-задумчивой поз, перебросивъ ногу на ногу и скрестивъ руки на груди, это былъ скоре мужчина къ маскарадномъ женскомъ костюм. Но женскія мысли стройною толпою возникали въ этой голов: передъ пытливымъ умственнымъ взоромъ леди Макфарренъ проходили брачныя группы, неопредленныя картины, изгонявшія Элеонору и назначавшія на ея мсто новую молодую жену, которая будетъ матерью и врнымъ спутникомъ сэра Стефена. Она затмитъ своимъ блескомъ эту вульгарную Бриджетъ Оуэнъ и изгонитъ ея нечестивое отpoдье въ горы, къ валлійскомъ пастухамъ. Новые законные наслдники по прямой линіи еще разъ появятся въ замкъ Пенрайнъ.
Прогони ее — разведись — выбирай опять! Слова эти читались теперь на сромъ горизонт утренняго неба, какъ вечеромъ леди Макфарренъ читала ихъ на красныхъ пылающихъ угляхъ въ камин.
Наконецъ она встала и, завернувшись въ свои складки, какъ пастухъ на открытомъ вереск, бросилась въ постель, чувствуя лихорадочную дрожь во всхъ своихъ членахъ.

ГЛАВА XLII.
Послдствія самозванства.

Поутру все маленькое общество пило чай въ столовой. Герцогъ Ланаркскій читалъ газету.
— Великій Боже! вдругъ вскричалъ герцогъ.— Какое странное, поразительное событіе! Читали вы это, мистеръ Стюартъ? Это, безъ — сомннія, прямо относится къ вамъ. Вдь Стюартъ изъ Локки, если не ошибаюсь, вамъ двоюродный братъ?
— Да, онъ мой кузенъ, отвчалъ мистеръ Стюартъ: — я, впрочемъ, никогда не видалъ его, сколько могу припомнить. Наши отцы были не въ ладу между-собою.
Молодой Стюартъ изъ Локки убился на возвратномъ пути съ охоты. Экипажъ опрокинулся и колеса прохали по его голов. Онъ оставался безъ языка до самой кончены.
— Вдь вы его наслдникъ, разумется? Какое странное, удивительное стеченіе обстоятельствъ! Одно это принудило бы васъ теперь отказаться отъ псевдонима и открыть свое настоящее имя. Вамъ предстоитъ необходимость объявить права на свою собственность. Вдь это — родовое имніе, не такъ ли?
— Да, родовое и нрава мои неоспоримы. Имніе неслишкомъ-большое, но для человка въ моемъ положеніи это — огромное богатство. Бдный молодой человкъ! Ему не могло быть больше двадцати-двухъ лтъ. Какая судьба! какая судьба!
— Ему ровно двадцать-два года: онъ, помнится, праздновалъ свое совершеннолтіе, когда мы послдній разъ прізжали въ Шотландію. Странная судьба, конечно, но вы все-таки счастливы, мистеръ Стюартъ, и я поздравляю насъ отъ всей души.
— Теперь вы не оставите Шотландіи, сказала Элеонора съ улыбкой.— Теперь мы узнаете, гд вашъ домъ, и не станете больше обращаться ко мн съ такими печальными рчами.
Въ ея обращеніи впервые проглянула прежняя искренность и свобода, нестсняемая больше фальшивымъ положеніемъ самозванца. Давидъ Стюартъ понялъ ея намекъ на слова, произнесенныя имъ въ извстное утро, когда они наблюдали съ холма отдаленный Донлисъ: ‘мой домъ не здсь. Богъ знаетъ, гд онъ’. Да, теперь было бы некстати повторять такія плачевныя рчи. У него есть домъ, свой собственный домъ. Тмъ-немене, его глаза, съ выраженіемъ томительной тоски, устремились на ея лицо. Онъ вздохнулъ и ничего не проговорилъ въ отвтъ. Герцогъ опять обратился къ нему:
— Вамъ надобно будетъ хать въ Локки, я полагаю. Здсь еще никто не знаетъ о вашемъ прізд. Не лучше ли послать къ Малькольму и поручить ему это оффиціальное объявленіе? формами пренебрегать не нужно, а Малькольмъ теперь, кстати, въ Гленкаррик. Покамстъ мы създимъ дня на два въ замокъ Пенрайнъ: Маргарет надобно доставить случай наговориться съ Элеонорой посл такой продолжительной разлуки. Къ-тому же, слдуетъ намъ уладить недоразумнія, какія легко могутъ возникнуть посл этой маленькой драматической суматохи. Посл, надюсь, вы прідете къ намъ погостить въ Ланаркскую Ложу. Несчастія вашей жизни кончились, Стюартъ, и во всемъ этомъ, безъ-сомннія, должно видть разсвтъ безоблачныхъ дней.
Герцогъ еще разъ съ дружескимъ участіемъ протянулъ свою руку, и Давидъ Стюартъ понялъ все великодушіе этого человка, старавшагося выровнять новый путь его жизни. Онъ припомнилъ, что сэръ Стефенъ еще ничего не зналъ о его обман, и сообразилъ, что Элеонор слишкомъ — трудно будетъ сообщить это открытіе своему мужу, если она отправится, въ замокъ одна, въ сопровожденіи Тибби и леди Макфарренъ. Онъ чувствовалъ, что присутствіе Маргареты, герцога и герцогини, должно служить покровительствомъ для леди Пепрайнъ. Кто сдлалъ необходимымъ такое покровительство? Кто создалъ для Элеоноры фальшивое положеніе въ ея собственномъ дом? Объ этомъ была теперь рчь въ будуар Маргареты. Герцогъ, Маргарета, Элеонора и малютка-герцогиня разсуждали о странномъ событіи, которое доставляетъ изгнаннику и богатство, и домъ, лишь только нога его ступила на родную почву.
— Ахъ, Маргарета! воскликнула Элеонора: — какъ это жаль, что леди Пибльзъ и леди Макфарренъ были вчера свидтельницами между нами!
— Да, очень-жаль, подхватила герцогиня съ живостью.— Сегодня бы онъ самъ, за чашкой чаю, открылся всмъ намъ мистеромъ Стюартомъ, и это былъ бы совершенный романъ, чудесный, очаровательный. Волшебница повертываетъ своимъ магическимъ жезломъ, Линдсэ исчезаетъ и вдругъ является мистеръ Стюартъ, какъ переодтый герой — очаровательно!
— Какіе тутъ герои — Богъ съ ними! сказала Маргарета, съ грустной улыбкой.— Я не жалю объ открытіи, но мн очень-жаль, что открытіе сдлалось необходимымъ. Ахъ, Элеонора, другъ мой, какъ это ты позволила такой глупый обманъ? Этому никогда не слдовало быть. Это ниже тебя, ниже и Стюарта. Куда двался твой старинный девизъ: ‘Fais ce que dois, advienne qui pourra?’ — Слдовало вспомнить о немъ, когда ты ршилась въ дон своего мужа прилить человка, которому суждено играть такую роль между вами.
— Давидъ Стюартъ ужасно боялся быть узнаннымъ здсь, сказала Эдеонора: — онъ былъ крайне-огорченъ и встревоженъ. Я не могла убдить его смотрть на вещи спокойными глазами, и ктому же, онъ скоро собирался назадъ. Но онъ остался и положеніе сдлалось боле-затруднительнымъ.
— Иначе и не могло быть, отвчала Маргарета.— Ложь никогда не обходится даромъ: мы схватываемся за нее, какъ за щитъ, но она становится въ нашихъ рукахъ копьемъ, готовымъ поразить нашу собственную грудь. Въ нмецкихъ сказкахъ говорится о демонскихъ подаркахъ, которые всегда обращаются къ гибели ихъ владльцевъ: ложь, по моему мннію, истинный подарокъ демона.
— Маргарета, я не оправдываюсь. Мн слишкомъ-тяжело было все это время, но я думаю, что женщины едва ли могутъ правильно судить о степени безчестія, вмняемаго мужчинамъ, которые имли несчастіе поставить себя въ положеніе моего опекуна. Давидъ Стюартъ всегда говорилъ объ этомъ съ крайнимъ отвращеніемъ и ужасомъ. Думаете ли вы, что онъ сдлалъ непростительную ошибку, позволивъ себ явиться сюда подъ вымышленнымъ именемъ?
И она обратилась къ герцогу. Тотъ бросилъ на нее ласковую улыбку и, посл короткой паузы, отвчалъ:
— Еслибъ когда случилось мн подумать, что безцнная моя Маргарета неправильно понимаетъ требованія совсти, чести, долга, это, безъ-сомннія, произошло бы не при настоящихъ обстоятельствахъ. Я положительно думаю, что Стюартъ руководился неправильными разсчетами въ своихъ поступкахъ. Я знаю его извиненія, жалю о немъ и готовъ съ своей стороны принять въ немъ искреннее участіе, но тмъ-немене, ошибочное его поведеніе требуетъ объясненія и оправданія. Вижу его оправданіе въ вашихъ умоляющихъ взорахъ, Элеонора, но ничто въ свт не заставитъ меня сказать, что мистеръ Стюартъ поступилъ справедливо, отваживаясь на этотъ обманъ. Одно изъ двухъ: или онъ долженъ быль отказаться отъ величайшаго наслажденія (согласенъ, если хотите, что нтъ сильне искушенія, представляемаго величайшимъ наслажденіемъ) увидться съ вами, Элеонора, смотрть на васъ и выслушать собственными ушами свое прощеніе, или надлежало ему запастись силой презрть стыдъ своей прежней опрометчивости и явиться сюда мистеромъ Стюартомъ, подъ своимъ собственнымъ именемъ, подъ своею репутаціею, какова бы она ни была. Сила въ томъ и другомъ случа, Элеонора. Безъ нравственнаго мужества невозможно съ честью устоять противъ бдственныхъ искушеній и опытовъ жизни.
Опять герцогиня обратила свои прелестные глазки на мужа и опять живо почувствовала его нравственное превосходство. Нечего сказать, хорошъ былъ и этотъ мнимый купецъ изъ Квебека, Линдсэ замка Пенрайнъ, опекунъ Элеоноры, сказочный герой, явившійся съ того свта за полученіемъ наслдства, граціозенъ былъ мистеръ Стюартъ и удивительно-краснорчивъ, особенно, когда, вечеромъ наканун, онъ разговаривалъ съ Маргаретой о кораллахъ, но герцогъ уронилъ его съ пьедестала одною сильною рчью, и воображеніе воздушной сильфиды ужь не могло соединять съ нимъ прежняго очарованія, нтъ нужды, что мистеръ Стюартъ былъ прекраснйшій мужчина, какихъ только удавалось ей видть. Разница была слишкомъ-очевидна: герцогъ не отличался всмъ этимъ наружнымъ блескомъ, но, въ одномъ отношеніи, спору нтъ, онъ стоялъ неизмримо-выше всякихъ сказочныхъ героевъ.
Не такъ судила Элеонора. Сбитая съ толку слпымъ, безсознательнымъ влеченіемъ своего сердца, она все еще думала съ нжнымъ сожалніемъ объ этой фальшивой мр, вынужденной, по ея мннію, слишкомъ-затруднительнымъ положеніемъ Давида, который, при живости своего воображенія, долженъ былъ чувствовать свое униженіе и стыдъ сильне всякаго другаго человка на его мст. Она не могла судить его, и глаза ея души замкнулись сами-собою, когда мимо нихъ промелькнула тнь его недостатковъ. Такъ рдко пользовалась она покровительствомъ другихъ людей, и такъ часто нуждалась въ дружескомъ участіи, что соболзнованіе къ ближнему казалось ей первымъ достоинствомъ всякаго чувствительнаго человка. Что жь касается до этого нравственнаго мужества, котораго требовали отъ Давида, оно могло быть, конечно, но могло и не быть: пусть отличается этимъ похвальнымъ свойствомъ кто можетъ. Вся исторія Давида такъ странна и ужасна, что о его поведеніи нельзя судить по общимъ правиламъ. Бдная Элеонора!
И когда они разсуждали такимъ-образомъ въ будуар Маргареты, Давидъ Стюартъ предавался глубокимъ размышленіямъ въ своей собственной комнат. Размышлялъ онъ о странныхъ обстоятельствахъ, которыя удерживали его въ Шотландіи, длая дальнйшее его пребываніе здсь не только возможнымъ и естественнымъ, но даже необходимый, до нкоторой степени. Несмотря, однакожъ, на эти благопріятныя обстоятельства, Давидъ Стюартъ провелъ самый тревожный часъ, посвященный ршенію вопроса: оставить Шотландію, или нтъ!
Лучше оставить. Онъ създитъ въ свое новое помстье, упавшее на него, какъ съ облаковъ, осмотритъ свои владнія — и потомъ опять въ Америку на нсколько лтъ, дальше, дальше отъ Элеоноры и своей родины. И снова онъ обречетъ себя на жизнь отшельника среди дремучихъ лсовъ между безсмысленными дикарями, чуждыми всякой европейской образованности: это будетъ произвольная, но вполн-заслуженная казнь. Да, онъ оставитъ свою родину, и чмъ скоре, тмъ лучше. Сейчасъ же онъ поніетъ къ герцогу, поблагодаритъ его за дружеское участіе, и распростится съ нимъ — надолго, если не навсегда. Это ужь дло ршенное.
Какъ ршенное? Видали ль вы, какъ плакучая ива, при малйшемъ дуновеніи втра, преклоняеть свои втви къ вод, и какъ шелестятъ ея листья отъ прикосновенія легкой волны?..
Давидъ Стюартъ взглянулъ на великолпную перспективу передъ его окномъ, и летучія мысли Давида перенеслись, на крыльяхъ втра, изъ Ланаркской Ложи въ Донлисъ, Локки и замокъ Пенрайнъ. Онъ увидлъ садъ и въ саду Элеонору, которая будетъ дйствительной, олицетворенной мечтой его фантазіи, если только онъ останется въ Шотландіи. Какое искушеніе! какой соблазнъ! Ужь не остаться ли, право? Вотъ стоитъ только повернуть рукоятку двери, спуститься съ лстницы — и томительная жажда его души будетъ удовлетворена, потому-что онъ увидитъ Элеонору и побесдуетъ съ ней. А чмъ, спрашивается, утолитъ онъ эту жажду тамъ, за океаномъ, въ лсной глуши? Конечно, ничмъ. Напрасно будетъ онъ тосковать о музыкальномъ ея голос, о пожатіи ея нжной руки: тамъ онъ зачахнетъ съ тоски и умретъ. Да, впрочемъ, стоитъ ли и жить безъ Элеоноры? Не стоитъ, право, не стоить. Это ужь будетъ не жизнь, а безплодное прозябаніе.
Мысль о таковомъ безплодномъ прозябаніи морозомъ подернула весь организмъ Давида Стюарта, и онъ задрожалъ, какъ плакучій листъ ивы. Поспшно онъ оборачивается, чтобъ выйдти изъ комнаты: онъ долженъ ее видть теперь же, сію минуту, долженъ удостовриться, что она — не мечта и не безумный бредъ его разстроеннаго воображенія. Онъ не можетъ даже продолжать своихъ приготовленій къ двухдневному путешествію въ Локки: ему надобно напередъ успокоить трусость своего сердца, которое боится потерять ее. Онъ ищетъ ее, онъ долженъ говорить съ ней.
Оставить Шотландію — съ чего это вы взяли? Да скоре онъ умретъ тысячу разъ, или станетъ таскаться нищимъ по улицамъ и просить милостыню у ребятишекъ, которые будутъ смяться и указывать на него пальцами — вотъ ужь скоре на что ршится Давидъ Стюартъ! Нтъ, просимъ извинить, онъ не оставитъ Шотландіи. Одна только у него идея на земл — Элеонора! Дайте ему увидть ее, наглядться на нее вдоволь, а тамъ, будь что будетъ, advienne qui pourra, какъ говорили древніе рыцари.
А впрочемъ, если разсудить хорошенько, было бы гораздо, гораздо-лучше оставить Шотл…— Fi!
Пусть тамъ разсуждаютъ-себ на-здоровье объ энергіи и крпости духа: Давидъ Стюартъ не слышитъ этихъ разсужденій. Пусть говорятъ въ комнат Маргареты о нравственномъ мужеств, безъ котораго нельзя устоять противъ искушеній и бдственныхъ опытовъ жизни: этотъ говоръ не достигаетъ до ушей Давида Стюарта.
Однакожь онъ выдержалъ тяжкую борьбу съ самимъ-собою. Безпокоясь о многомъ, онъ всего больше хлопочетъ доказать Элеонор, что ей нечего бояться его. Онъ загладилъ передъ ней свою первую вину, но ужь съ этой поры онъ все будетъ больше казаться идеаломъ ея первой юности. Посмотрите, въ-самомъ-дл, что это за человкъ. Кожа обвисла на впалыхъ его щекахъ, и страшно блестятъ его яркіе глаза: можно подумать, что онъ въ чахотк. Элеонора наблюдаетъ его, кажется ей, что Давидъ ужасно нездоровъ. Маргарета замчаетъ, что онъ страшно перемнился въ эти восемь лтъ. А вотъ она не измнилась: блистательная Маргарета остается такою же теперь, какъ была тогда: никто бы и не угадалъ, что прошло восемь лтъ посл ея разлуки съ Давидомъ Стюартомъ. Восемь лтъ — не находятъ ли нкоторые изъ моихъ молодыхъ читателей, что это слишкомъ-много времени? Пусть они оглянутся назадъ и посмотрятъ, какъ быстро проходить этотъ срокъ. Не для всхъ, впрочемъ, равно. Инымъ эти годы прибавляютъ не больше одного пункта въ страниц жизни, другимъ, напротивъ, цлый томъ судьбы. Съ леди Маргаретой во все это время не случилось никакихъ перемнъ. Дни и часы пролетали для нея незамтно, нисколько неразстроивая ея обыкновеннаго комфорта. Въ глазахъ ея былъ тотъ же блескъ, волосы густы и черны, поступь тверда и легка, смхъ веселъ, и псни ея были столько же звучны, какъ въ тотъ день, когда она первый разъ пріхала въ Аспендэйль, чтобъ довершить воспитаніе миссъ Элеоноры Раймондъ. Брать и невстка встртили ее такими же, какъ и проводили, престарлая бабушка была все такая же старуха, и въ ихъ жизни тоже не случилось никакихъ особыхъ перемнъ. Такимъ-образомъ, вс эти годы почти ничмъ не отличались одинъ отъ другаго: одна только маленькая Эвфймія повыросла и похорошла.
Но съ Элеонорой — увы! было все не такъ, какъ съ ея друзьями. Въ этихъ восьми годахъ столпилось для нея все, что могло устроить или разстроить ея судьбу. Мнимое самоубійство опекуна, ея замужство, рожденіе и смерть двухъ дтей, столкновеніе съ Бриджетъ Оуэнъ, возвращеніе Давида Стюарта и открытіе его настоящаго имени — вс эти событія быстро, въ мрачной перспектив, смнялись одно другимъ, какъ тревожные сны.
Вотъ и теперь, когда повилимому вс были счастливы и довольны, ей предстояла встрча съ мужемъ посл открытаго самозванства. Это была непріятная мысль, но ужь такъ и быть: оградно по-крайней-мр то, что путь жизни Давида озарился внезапнымъ счастьемъ.
Герцогъ принялъ на себя трудъ извстить сэра Стефена о случившихся событіяхъ и объ отъзд Стюарта въ Локки, но его предупредили. Легкій фаэтонъ еще разъ явился на сцену, и Тибби, съ опасностью сломить шею, полетла опять въ замокъ Пенрайнъ. Леди Макфарренъ гаркнула богатырскимъ голосомъ, взмахнула бичомъ — и отдохнувшіе кони стрлою помчались отъ воротъ Ланаркской Ложи.
Тибби поспшила съ оглушительною встью къ своему подагрику, а леди Макфарренъ пошла къ брату. Какъ и прежде, ей было трудно убдить его въ неврности Элеоноры, онъ даже счелъ это личнымъ оскорбленіемъ и, вспыхнувъ справедливымъ негодованіемъ, спросилъ сестру: не-уже-ли считаетъ она вроятнымъ, чтобъ женщина, соединенная съ нимъ брачными узами, въ-состояніи была броситься на шею всякому негодяю, какому-нибудь заморскому пройдох, которому вздумается перейдти ей дорогу? Но леди Макфарренъ вдругъ сразила его искусно-подготовленнымъ ударомъ. Доказательство, что Элеонора согласилась принять участіе въ самозванств Давида Стюарта, произвело то, что обыкновенно производятъ въ подобныхъ случаяхъ доказательства этого рода: граница доврія была уничтожена, сокрушена.
Сэръ Стефенъ запылалъ такою яростью, что даже леди Макфарренъ испугалась, и внутренно была рада, что еще оставалось довольно времени до прізда гостей изъ Ланаркской Ложи, и братъ ея успетъ ‘остынуть.’ Но ужь демонъ бшенства, приведенный ею въ движеніе, былъ неукротимъ. Напрасно, уходя отъ него, она совтовала оскорбленному супругу вести себя спокойне и удостовриться напередъ въ истин того, что было ему сказано: сэръ Стефенъ, повторяя слово ‘истина’, заскрежеталъ зубами и ударилъ кулакомъ по столу, потомъ онъ открылъ конторку и вынулъ письмо Элеоноры къ нему въ Валлисъ, гд сообщалось извстіе о прізд въ замокъ ея бывшаго опекуна. Письмо было коротко, и не трудно было найдти въ немъ искомое мсто, отличавшееся отъ другихъ строкъ помарками, сдланными дрожащею рукой. Изложивъ обстоятельства, сопровождавшій мнимое самоубійство Давида Стюарта, и разсказавъ о встрч его съ мистеромъ Вестономъ, Элеонора писала: ‘мистеръ Лнидсэ, джентльменъ отъ мистера Стюарта, находится здсь для личныхъ переговоровъ…’ но это было зачеркнуто ея перомъ, и сверху надписано: ‘нкто мистеръ Линдсэ, изъ Квебека, находится здсь въ качеств его представителя’, но и эта фраза признана неудобною. Зачеркнувъ ее, Элеонора выразилась наконецъ такимъ образомъ: ‘мистера Стюарта представляетъ здсь мистеръ Линдсэ, изъ Квебека: вы можете видться съ нимъ передъ его отъздомъ въ Эдинбургъ, откуда онъ обратно отправляется въ Америку’.
Представляетъ, да, хорошъ представитель — чортъ бы его побралъ! Чудовищное лицемріе! Непостижимая дерзость!.. Вся кровь въ жилахъ сэра Стефена заклокотала, какъ вода между мельничными жерновами, и онъ готовь былъ въ эту минуту изорвать Давида Стюарта на мелкіе куски. Представитель! Онъ захохоталъ дикимъ смхомъ и скомкалъ письмо Элеоноры въ рук своей. Томимый жаждою мщенія, сэръ Стефенъ былъ страшне всякаго лютаго звря.
Когда онъ стоялъ такимъ-образомъ въ неукротимой злоб, готовой обратиться на первый попавшійся предметъ, дверь комнаты отворилась, и вошла Элеонора. Радость и смущеніе выразились въ ея плнительно-очаровательномъ лиц, нсколько — загорвшемъ отъ вліянія солнечныхъ лучей. Она только-что воротилась изъ Ланаркской Ложи и пришла теперь спросить, можетъ ли сэръ Стефенъ принять герцога, желавшаго поговорить съ нимъ. Герцогъ взялся быть посредникомъ между Элеонорой и ея мужемъ, и съ этой цлью пріхалъ теперь въ замокъ Пенрайнъ. Элеонора дышала свжимъ утреннимъ воздухомъ въ обществ своихъ лучшихъ друзей. Вс разговаривали о счастливой перемн въ судьб Давида, и это настроило ея мысли на веселый ладъ. Она явилась въ свой домъ, окруженная ореоломъ молодости и красоты, но красота ея на этотъ разъ не разнжила разсвирпла то мужа. Взглядъ на нее былъ тмъ же, чмъ становится зрлище цвтовъ для быка на испанской арен. Сэръ Стефенъ бросился къ своей жен, когда она съ испуганнымъ видомъ остановилась у дверей. Онъ схватилъ ея руку своею правою рукою и въ то же время лвою рукою дернулъ ее за плечо, какъ иногда разсерженныя няньки теребятъ безпокойныхъ дтей. Шляпка упала съ головы Элеоноры, длинные локоны распустились, пронзительный мгновенный крикъ вырвался изъ ея груди, и когда сэръ Стефенъ отскочилъ назадъ, она упала на ближайшее кресло, причемъ глаза ея съ несказаннымъ изумленіемъ и ужасомъ устремились на его лицо.
— Безсовстная! Какъ теб не стыдно смотрть на меня! вскричалъ сэръ Стефенъ, задыхаясь отъ бшенства и злости.— И посл этого поведенія ты еще осмливаешься входить въ мой кабинетъ? И ты не боишься…
— О, теперь я ничего небоюсь! сказала Элеонора съ тою отчаянною смлостью, какая повидимому вовсе не была въ ея натур.— Вы можете только убить меня!
Она сомкнула на минуту свои глаза, и сэръ Стефенъ думалъ, что она упала въ обморокъ, но этого не случилось, хотя вся краска сбжала съ лица Элеоноры, и губы ея покрылись мраморною близною. Казалось, что это былъ безплотный духъ, явившійся въ неопредленной человческой форм. О, какъ странно начала она говорить теперь! Сэръ Стефенъ почти-испугался этого повелительнаго голоса.
— Выслушайте меня! сказала Элеонора.
Сэръ Стефенъ повиновался.
— Выслушайте меня! Я угадываю въ-точности, что случилось здсь безъ меня. Сестра ваша разсказала вамъ по-своему, съ извстными толкованіями и прибавленіями, о происшествіяхъ, случившихся наканун: вамъ слдовало услышать это изъ устъ, боле-достойныхъ вроятія. Согласившись скрыть отъ васъ настоящую фамилію мистера Стюарта, я поступила опрометчиво, несправедливо. На такую опрометчивость и отважилась изъ состраданія къ человку, котораго привыкла уважать и любить съ дтскихъ лтъ, когда я оставлена была сиротой, безъ отца и безъ всякой помощи, и не видла и не понимала, кому будетъ лучше или хуже, если опекунъ мой, избгая мнимаго или истиннаго стыда, будетъ въ моемъ дом носить имя, которымъ онъ назывался впродолженіе пребыванія своего въ Америк. Обрадованная тмъ, что онъ живъ и здоровъ, я не длала тогда никакихъ другихъ соображеніи, и согласилась на его желаніе безпрекословно, и не находила въ этомъ ничего предосудительнаго до-тхъ-поръ, пока не собралась писать къ вамъ. Тогда только впервые обезпокоило меня положеніе, въ которое я ставила себя въ-отношеніи къ вамъ, но я ужь не могла и не хотла отступить.
Элеонора остановилась и потомъ прибавила скороговоркой:
— Больше мн не въ чемъ упрекать себя. Вы не можете вырвать изъ моего сердца радости, что онъ живъ и — слава Богу!— счастливъ. Герцогъ желалъ поговорить съ вами о предмет, который привелъ меня сюда.
Сэръ Стефенъ выслушалъ все, до послдняго слова, и поврилъ своей жен. Онъ чувствовалъ, что она сказала ему правду. Его гнвъ обратилсф отъ нея на Давида Стюарта, и когда она сдлала движеніе, онъ поспшно началъ помогать ей, чтобъ встать.
— Ну, хорошо, сказалъ сэръ Стефенъ:— я жалю, что слишкомъ-круто обошелся съ тобой. Исторія вдь демонски-непріятная — и согласись, что всякій бы вспылилъ на моемъ мст: охота же теб въ такую минуту подвернуться на глаза! поцалуй меня, и будемъ друзьями.
Но тотъ же пронзительный, острый крикъ опять вырвался изъ груди Элеоноры.
— О, оставьте меня! сказала она съ трепетомъ.— Я чувствую такую боль!..
— Это еще что за дьявольщина? Не ушибъ ли я тебя? Неужто вывихнулъ руку? И вдь нужно же было входить сюда, посл того, какъ мн только-что разсказали это.
— Я не знала, что вамъ успли разсказать, проговорила Элеонора слабымъ тономъ.— Помогите мн выйдти: рука моя, кажется, переломлена, не вывихнута.
— Переломлена! Помилуй, Элеонора, что ты говоришь? Быть не можетъ! Ну, поверни ее, дай мн пощупать.
Онъ провелъ пальцемъ вокругъ члена, который вислъ у нея съ боку. Рука была переломлена: не оказывалось въ этомъ ни малйшаго сомннія. Женскія кости слишкомъ-хрупки, и хотя Элеонора далеко не была такой сильфидой, какъ малютка-герцогиня, все же организмъ ея ничуть не отличался особенною крпостью. Ея рука не могла устоять противъ натиска, который, могъ бы остаться совершенно-безвреднымъ для леди Макфарренъ. Сэру Стефену сдлалось очень-неловко.
Сэръ Стефенъ подошелъ къ камину и позвонилъ, страшно позвонилъ. Явился слуга.
— хать за докторомъ Макнабомъ — ближайшей дорогой, черезъ холмы… Да послушай — чортъ тебя побери! позжай живе и привези его немедленно, безъ отговорокъ. Скажи, что леди Пенрайнъ выломила руку.
Когда слуга затворилъ дверь, сэръ Стефенъ опять подошелъ къ жен.
— Я не хотлъ нанести теб вредъ, сказали онъ съ пасмурнымъ видомъ: — ты должна знать, Элеонора, что я не нарочно выломилъ теб руку.
Но Элеонора повидимому совершенно-измнилась. Она отвчала тономъ живйшаго нетерпнія:
— Ахъ, полноте! что все это значитъ? Пожалуйста, не говорите объ этомъ. Когда все кончено, остается одно только страданіе, немного больше его или меньше. Что значить переломленная рука? Я видла даже дтей, которыя переносятъ не такія страданія. Пусть придетъ смерть, если угодно, мн все-равно.
И, закрывъ глаза, она еще разъ произнесла слово ‘смерть’, и привела потомъ слдующее мсто изъ Уаттса:
‘Прошедшія искушенія не должны больше огорчать насъ: каждая печаль, испытанная нами, сокращаетъ опредленное число страданій, съ каждымъ біеніемъ пульса выбивается отмренная доля тоски, и наконецъ, въ опредленное время, совершается послдній ударъ судьбы’.
Сэръ Стефенъ смотрлъ на свою жену съ величайшимъ изумленіемъ и съ какимъ-то непривычнымъ ощущеніемъ паническаго страха. Не въ бреду ли она? Не помшалась ли? Что за странная перемна? Не мшаетъ, во-всякомъ-случа, отнести ее въ свою комнату.
— Не позвать ли леди Маргарету? сказалъ онъ.— Или, свести васъ наверхъ? Позвольте, я помогу.
— Благодарю. Я могу дойдти одна. Позовите Маргарету въ мою комнату. Скажите имъ, прибавила Элеонора посл короткой паузы: — скажите, что я оступилась на лстниц и упала: это объяснитъ переломъ руки.

ГЛАВА XLIV.
Маленькое разстройство сэра Стефена.

‘Вы можете только убить меня!’ — Не-уже-ли эти отчаянныя слова произнесены были Элеонорой? Не-уже-ли это голосъ Элеоноры раздавался въ его ушахъ то повелительными тонами, то съ выраженіемъ тоскливой непріязни? Не сонъ ли это быль? Страшный сонъ!
Первое время, когда любимый голосъ начинаетъ говорить съ нами слабымъ тономъ нжности и дружескаго участія, составляетъ эпоху въ нашей жизни. Самый звукъ собственнаго нашего имени, произнесеннаго первый разъ любимыми устами, остается навсегда яснымъ и раздльнымъ воспоминаніемъ въ нашей душ. Человческій голосъ служитъ самымъ врнымъ истолкователемъ всхъ движеній мысли и чувства: мы и употребляемъ его для этой цли, но не можемъ управлять имъ по произволу. Голосъ нашъ дрожитъ, когда мы взволнованы гнвомъ, колеблется и воркуетъ съ нашею любовью, стонетъ упреками, еще невыраженными словомъ, обличаетъ внутренній страхъ, въ которомъ не хотлось бы признаться. И когда мы разъ навсегда покончили съ жизнью, первое наше изгнаніе изъ этого міра опредляется молчаніемъ. Сперва молчаніе, потомъ смерть. Исчезъ любимый голосъ, отвчавшій съ такою охотою на вс ваши вопросы. Нтъ его больше и не дождаться вамъ никакого отвта, хотя бы вы слушали и взывали къ нему цлую вчность среди этого міра, превратившагося для васъ въ безплодную пустыню.
Сэръ Стефенъ не могъ оправиться отъ впечатлнія, произведеннаго на него тонами голоса Элеоноры. Восемь лтъ былъ онъ женатъ, и рдко отлучался изъ дому, но никогда еще не-слышалъ онъ такого страннаго говора жены. Это все-равно, какъ-будто разбился какой-нибудь музыкальный инструментъ, и вы услышали, при его паденіи, дикую разладицу звуковъ и тоновъ.
‘Вы можете только убить меня!’ — ‘Когда все кончено, остается одно только страданіе, не много меньше его или больше — все-равно!’ — ‘Пусть придетъ смерть, если угодно!’ — ‘Вы не можете вырвать изъ моего сердца радости, что онъ живъ и счастливъ! ‘
Напрасно сэръ Степень выпивалъ за обдомъ одну рюмку за другою, напрасно ходилъ, говорилъ, суетился, хлопоталъ: эти фразы безпрестанно повторялись въ его мозгу, несмотря на вс усилія освободиться отъ нихъ. Раздавались он и во мрак ночи, среди всеобщаго безмолвія, когда былъ онъ одинъ въ своей комнат, и Элеонора лежала въ своей спальн наверху, при тускломъ свт лампы. Выломленная рука перевязана была лубками, и докторъ Макнабъ оказалъ вс необходимыя пособія леди Пенрайнъ.
‘Вы можете только убить меня!’ — Съ чего она взяла? Развъ онъ хотлъ убить ее? Разв приходило ему въ голову нанести ей какой-нибудь вредъ? Проклятіе на Давида Стюарта! десять тысячъ проклятій! Не будь его и не придумай онъ этой съумасбродной выходки, ничего бы и не случилось. Чортъ бы побралъ всхъ этихъ старыхъ сплетницъ! Еслибъ Жакета Макфарренъ поудержала свой проклятый языкъ часа на два, онъ бы въ-самомъ-дл, какъ сказала Элеонора, выслушалъ разсказъ объ этихъ событіяхъ изъ дружескихъ устъ. Герцогъ, дйствительно, сообщилъ ему все, что слдуетъ. Онъ не скрылъ преступной опрометчивости Давида Стюарта и откровенно согласился, что сэръ Стефенъ, какъ мужъ и хозяинъ дома, имлъ полное право оскорбиться этимъ страннымъ обманомъ, но всему же должны быть извстныя границы. Еслибъ онъ выслушалъ герцога прежде своей взбалмочной сестры, Элеонора не лежала бы теперь въ постели съ переломленной рукой, да и онъ бы спалъ спокойно, безъ этого лихорадочнаго волненія.
Сэръ Стефенъ не могъ заснуть. Напрасно онъ сбрасывалъ теплое одяло съ своей широкой груди: напрасно вставалъ и отворялъ окно, чтобъ освжиться прохладнымъ воздухомъ, напрасно метался съ боку на бокъ и забрасывалъ свою сильную правую руку на голову, которая, неизвстно отчего, разболлась такъ, какъ-будто жилы на вискахъ могли оборваться каждую минуту, напрасно онъ садился и озирался вокругъ себя, запуская мальцы въ густыя пряди своихъ всклоченныхъ волосъ, недоумвая, что такое болотъ у него, и куда двался этотъ благодатный, столько необходимый для него сонъ? Ночь казалась нескончаемою. Было что-то адски-непріятное въ ея темнот и въ этихъ неугомонныхъ порывахъ втра, который пробирался черезъ оконныя занавски на самую середину комнаты, непрохлаждая ничего и сообщая какое-то странное движеніе тнямъ, отбрасываемымъ мерцающею лампою на блдную стну.
Все это было чмъ-то въ-род новой, мучительной пытки для сэра Стефена Пенрайна. Его здоровая, животненная натура еще не ознакомилась съ этими физическими страданіями, которыя нипочемъ привычному инвалиду. Ему казалось, что цлый легіонъ чертей бушуетъ въ его груди. Полночные часы, тянувшіеся годами, прошли, замерцалъ разсвтъ. Сэръ Стефенъ взглянулъ на блдныя полосы утренняго свта, закрылъ окно, выпилъ стаканъ воды, бросился на постель и наконецъ заснулъ.
Тревожные сны толпами зароились въ его разгоряченной голов: и дрожитъ онъ, и стонетъ, и сжимаетъ кулаки. Вотъ онъ проснулся, слъ на постель, проглотилъ еще стаканъ воды, перевернулся на другой бокъ и опять заснулъ. Знакомыя имена и отрывочныя сентенціи исторгаются неясными звуками изъ его устъ. Сэръ Стефенъ бредитъ о Элеонор. Они въ Лондон, на балу. На голов Элеоноры розовый внокъ, она устала, раскраснлась, но — Боже мой! какъ она прекрасна! Онъ вальсируетъ съ нею, носится, кружится, такъ-что духъ захватываетъ, замираетъ, но онъ счастливъ. Вдругъ музыка останавливается, они останавливаются — что такое? Случилось препятствіе: земля проваливается въ бальной зал, они спотыкаются, надаютъ въ яму, его рука обхватываетъ трупъ Элеоноры. Эта яма — могила, сэръ Стефенъ упалъ въ могилу — Онъ проснулся.
Опять онъ бредитъ. Сэръ Стефенъ въ Валлис, на холм. Зима. Онъ видитъ молодую, легкую двушку, почти дитя. Она одта очень-бдно и стоитъ въ снгу: это, должно-быть, крестьянка. Нтъ, извините, это — внучка сельскаго викарія. Вотъ и ея ддушка, старый старикъ въ какомъ-то фантастическомъ костюм садовника. Глупая улыбка на его добромъ лиц: онъ радъ, что такой знатный джентльменъ, какъ сэръ Стефенъ, навстилъ его скромное жилище. Сцена перемняется: сэръ Стефенъ видитъ маленькою часовню, гд добрый старикъ говоритъ поучительную рчь простодушнымъ Валлійцамъ. Вс слушаютъ его съ напряженнымъ вниманіемъ, не слушаетъ одна внучка: она посматриваетъ изъ окна на игру лучей зимняго солнца и думаетъ о свиданьи, которое назначено ей по возвращеніи домой. Сцена еще перемняется. Молодая двушка исчезла. Добрый старикъ одинокъ въ своей хижин. Напрасно онъ ищетъ знакомыхъ слдовъ на снгу: ихъ нтъ. Напрасно онъ смотритъ въ колодезь, освщая его фонаремъ, который трясется въ его дрожащей рук: никто не падалъ въ колодезь. Внучку его похитили, увезли, скрыли, неизвстно куда. Старикъ идетъ назадъ въ свою хижину и сидитъ, и стонетъ, и вздыхаетъ на своемъ старомъ стул подл очага, другой стулъ противъ него опустлъ — навсегда опустлъ! Еще продолжаетъ онъ говорить свои поучительныя рчи, но ужь никто не слушаетъ его: добрые Валлійцы смотрятъ на него съ сожалніемъ и грустью, когда онъ, склонивъ старческую голову, уныло возвращается назадъ въ свое опустлое жилище.
Одинъ сонь кончился, начинается другой. Прекрасный осенній вечеръ. Сильный пловецъ на озер въ Гленкаррик разскаетъ волны своими могучими руками. Онъ трудится на жизнь и смерть. Маленькій мальчикъ на его спин, мокрый, испуганный, отороплый. Сэръ Стефенъ чувствуетъ прикосновеніе его крошечныхъ губъ на своей ше, на плеч, онъ слышитъ страшный крикъ его надъ водою: ‘Клефанъ! миленькій Клефанъ!’ — Клефанъ падаетъ съ края погрузившейся лодки, барахтается между камышами и — тонетъ. Сэръ Стефенъ самъ идетъ ко дну — помогите! Фредерикъ тонетъ — помогите!— Онъ проснулся. Это былъ кошмаръ, это — болзнь. О, какъ онъ радъ, что вс эти ужасы покончились съ его пробужденіемъ! Онъ всталъ и отворилъ окно: солнце ярко сіяло на безоблачномъ осеннемъ неб.
Сэръ Стефенъ позвонилъ камердинера. Всталъ докторъ Макнабъ? Видлъ онъ леди Пенрайнъ? Когда онъ покончитъ тамъ свое дло, позвать его къ сэру Стефену: онъ желаетъ пустить кровь изъ руки.
Лихорадка прошла, жажда мщенія утолена, тревожный бредъ исчезъ, чувство спокойствія возвратилось, и сэръ Стефенъ проспалъ спокойно слдующую ночь. Поутру онъ свжъ и здоровъ. Онъ идетъ въ ложу и беретъ съ собой молодаго Оуэна.
— Здравствуй, Бриджетъ! говоритъ сэръ Стефенъ.— Давно ли ты получила извстія отъ ддушки? Отчего бы теб не отослать въ Валлисъ этого мальчугана мсяца на два? Ддушка, я думаю, былъ бы радъ.
Но Бриджетъ отрицательно киваетъ головой. Она знаетъ, что пріздъ ея сына не обрадуетъ слабаго, благочестиваго старика: что за удовольствіе для него встртиться съ мальчикомъ, котораго онъ не можетъ даже признать своимъ родственникомъ? Сэръ Стефенъ разсказываетъ о своей безпокойной ночи и тревожныхъ снахъ: такую вытерплъ онъ муку — не приведи Богъ испытать въ другой разъ! И Бриджетъ вздыхаетъ, и удивляется не столько всмъ этимъ страшнымъ видніямъ, сколько тому, что сэръ Стефенъ еще ничего до-сихъ-поръ не испытывалъ въ этомъ род. А вотъ она — другое дло! Ей часто мерещились такіе сны, особенно въ первый годъ пребыванія ея въ лож. Безсонныя ночи — не диковинка для Бриджетъ Оуэнъ. Долго и часто тревожили ее воспоминанія о тхъ невинныхъ дняхъ, когда жила она въ скромной хижин, подъ надзоромъ добраго ддушки, который все еще читаетъ назидательныя поученія простодушнымъ Валлійцамъ. Бдный старикъ!

‘Отечественныя Записки’, NoNo 5—10, 1852

Нортон Каролина
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Осужденная и оправданная, Нортон Каролина, Год: 1855
  2. Через сто лет, Беллами Эдуард, Год: 1888
  3. Похождения Джулии Френс, Атертон Гертруда, Год: 1912
  4. Предки, Атертон Гертруда, Год: 1907
  5. Стефания, Адан Поль, Год: 1912
  6. Изабелла Орсини, герцогиня Браччиано, Фиорентини Итало, Год: 1887
  7. Хижина дяди Тома, Бичер-Стоу Гарриет, Год: 1852
  8. Ревекка и ее дочери, Дилвин Эми, Год: 1880
Электронная библиотека