Оливер Кромвель, Луначарский Анатолий Васильевич, Год: 1920

Драматургия
Время на прочтение: 69 минут(ы)
Скачать в PDF

Анатолий Луначарский

Действующие лица.

Оливер Кромвель — генерал-лейтенант (позднее протектор Англии).
Елизавета старшая — его мать.
Елизавета младшая — его жена.
его дочери:
* Бригитта Клейполь
* Елизавета Айртон
* Мэри Фокенберг
Ричард Кромвель — его сын.
Генрих Клейполь — заведующий мортирами, зять Кромвеля.
Полковник Айртон — друг, соратник и зять Кромвеля.
Лорд Фокенберг — приближенный короля, зять Кромвеля.
Карл I — король английский.
Лорд Сеймур — его телохранитель.
Граф Манчестер — бывший главнокомандующий, военный вождь пресвитериан.
Пим — политический вождь пресвитериан.
Вен — член парламента, пресвитерианец, республиканец.
Граф Эссекс — полководец, пресвитерианец.
Иезекииль Помбертон — духовное лицо, пресвитерианец.
Джон Мильтон — секретарь Кромвеля, поэт, пуританин.
соратники Кромвеля, пуритане:
* Полковник Гамонд
* Полковник Юэр
Доктор Бирд — бывший священник, пуританин.
Доктор Овертон — ученый, левелер.
Капитан Сексби — офицер армии Кромвеля, левелер.
Мафусаил — старый солдат армии Кромвеля, левелер.
Солдаты армии Кромвеля:
* Роберт Хог
* Варрава.
* Мартин
Монго — нечто в роде компаниона короля.
Шерадам — парикмахер короля.
Мортимер — секретарь короля.
Солдаты армии Кромвеля.
Служанка в доме Кромвелей — Миллер.
Сержант Манчестера.

Картина первая.

(Ньюмаркет. В распоряжении армии. Комната в доме, занимаемом генерал-лейтенантом Оливером Кромвелем. Очень простая меблировка. За дубовым столом около канделябра сидит Кромвель, около него его мать Елизавета старшая, седая строгая матрона, и его жена — Елизавета младшая, пухлая добродушная женщина а по другую его сторону священник — доктор Бирд. Вдоль стола против зрителя — три дочери Оливера: похожая на бабушку — Бригитта, на мать — Елизавета и прекрасная Мэри. Поодаль в тени Джон Мильтон с лютней. При поднятии занавеса Мильтон играет на лютне. Все поют хором псалом).

Помоги нам, Боже, на земле,
Да воздвигнем мы маяк во мгле.
Пусть зажжется пламя правды твоей.
Сонмы искушений, Господи, развей.
Дай нам жизнь и смерть во имя истины,
Здесь страданьем и трудом очисти ны
А по смерти дай взыскуемый покой,
Господи, веди нас крепкою рукой.
Оливер. Довольно. Слушайте со вниманием слово божие. ‘Исход’, глава 16-я: ‘И двинулись из Елима, и пришло все общество сынов Израилевых в пустыню Син, что между Елимом и между Сином, в пятнадцатый день второго месяца по выходе их из земли Египетской. И возроптало все общество сынов Израилевых на Моисея и Аарона в пустыне, и сказали им сыны Израилевы: о, если мы умерли бы от руки господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта, ибо вывели вы нас в эту пустыню, чтобы все собрание это уморить голодом’. Вот так. Измучилась страна. Кто не жаждет спокойствия, кто не говорит: лучше было бы не подымать распри. Но Моисей вел все вперед. А на меня, мистер Бирд, находит сомнение. Мне далеко до Моисея, м-р Бирд.
Мильтон. Сер Оливер, вы — Моисей Англии. Дух божий на тебе, муж сильный.
Оливер. М-р Бирд, что вы скажете о пресвитерианах?
Бирд. Я о них не раз говорил вам, м-р Кромвель… Они остановились на полпути…
Оливер (нетерпеливо). Не то, м-р Бирд, не то… Где конец пути? Может быть, у левелеров? Джон, до конца пути дошел ваш Овертон и неистовый Сексби. Конец пути — в фантазии, м-р Бирд. Конец пути лежит в туманах химеры. Всякий мудрый вождь должен уметь остановиться во-время. Конец пути — бездна. Не то, м-р Бирд. Посмотрите на шотландцев, которые захватили короля и торговали им, как барышник мукой. Когда я торговался с ними, я вспомнил, как покупал быка на племя на ярмарке в Генктингдоне. (Хохочет.) Десять тысяч фунтов за английского короля, — кто даст больше? Можно купить на племя, а можно и на убой. (Хохочет.)
Старшая Елизавета. Не будьте слишком грубы, Оливер.
Оливер. Прошу прощенья, матушка. Вы знаете, что я люблю пошутить. В былое время этот праведник божий, Гемпден сказал мне: у вас нос и шутки пьяницы, а вы почти непьющий. А я ответил: это невольное лицемерие в обратную сторону. И мы оба смеялись. Дружище Гемпден, ты теперь в раю господнем, а между тем вот где понадобился бы твой совет.(Пауза.) Я говорю, м-р Бирд, английские пресвитериане, все эти члены палаты общин, еще хуже. Они торгуются с королем. Для чего? Присмотритесь, кто это пресвитериане? Это не только ханжи — папы, которые способны сделать самую библию противной для честного парня, это, прежде всего, все пэры, пошедшие против короля, чтобы царствовать самим. Это набитое золотом Сити, это деревенские воротила! Чего они хотят? Свободы? Для себя, может быть, но ни в каком случае не для других. Христос? Христос для них просто лозунг. Корысть, м-р Бирд, корысть! Это люди класса! Народу же будет хуже, чем когда-нибудь. Стакнутся-ли они с королем, победят-ли они, — все равно мы получим безбожное правительство, правительство лукавых сребролюбцев.
Мильтон. Вы правы, вы тысячу раз правы. Чем епископане оказались лучше папистов? То же стремление заковать в цепи чужую совесть и та же алчность к наживе. Все это — аристократы разного уровня! Сэр, только вы дадите Англии народоправство.
Оливер. Я не знаю, будет-ли когда-нибудь на земле существовать демократия. Избранному народу в лучшие времена господь посылал судей.
Мильтон. Управляй святыми божьими по чину Гедеонову, вождь!
Оливер. Что было бы наилучшим? Судья, избранный богом, отмеченный дарами неба, и парламент из благочестивых и честных тружеников, посланных народом. Главное же, правительство должно — служить!
Бирд. Аминь.
Оливер. Не знаю, будет-ли так. Боюсь, что пожиратели домов вдовиц и сирот восторжествуют… если только я не вырву у них главную козырную карту — короля! Да — козырного короля!
Мильтон. Карл первый? — Вряд ли это большая карта!
Оливер. Король — муж хитрый и полный талантов. Может быть, скоро вы узнаете его короче Джон.
Бирд. Ваши речи загадочны, сэр. Но ведь вы сами вели переговоры с королем.
Оливер. Да, я не прочь иметь козырную карту в моей игре. Впрочем, я сам лишь мелкая пешка в игре Провидения божия. (Пауза.) М-р Бирд, мне опять было видение в субботу ночью. Я не рассказывал вам? нет? Я рассказал его утром матушке и Бригитте. Бригитта иногда хорошо толкует мои видения. Я увидел Карла Стюарта, он стоял передо мной, как живой. Он подошел ко мне и сказал: ‘Они перепутали наши головы’, сказал он: ‘Они хотели посадить вашу голову, Кромвель, на пику и для этого отрубили мою’. — ‘Но наши головы на месте, государь!’ — Это только кажется’, — сказал он.
Бирд. Какой кошмар! Вы спали?
Оливер. Это только кажется… Да… Он был задумчив, у него не было его обычной ленивой усмешки… ‘Это только кажется’, — сказал он.
Мильтон. Что же сказала по этому поводу мистрис Клейполь? (Кромвель задумался и ничего не отвечает.)
Мильтон. Что вы сказали, мистрис?..
Бригитта. Тс… отец думает.
(Молчание. Только шелест от рукоделия женщин. Мистрис Елизавета младшая зевает.)
Оливер (словно очнувшись). Уже поздно… Но я жду Айртона.
Мильтон. Нельзя-ли узнать, что сказала мистрис Клейполь по поводу вашего видения?
Оливер. Пусть скажет.
Бригитта. Я сказала, что на этом свете все только кажется. Бог создает сны жизни, дабы испытать души. Наше тело — глина, а глина — прах, ничто. Только души существуют. Вот почему в видении сказано: это только кажется, что у нас головы короля и Оливера. У нас всех одна голова — Христос.
Мильтон. Как это прекрасно, мистрис Клейполь. М-с Клейполь. вы — настоящий поэт.
Оливер. А по-моему это темно. Может быть, это благочестиво, но это темно. По-моему видение означает одно, что головы на наших плечах со Стюартом сидят одинаково непрочно.
Елизавета младшая. Оливер! как вы можете…
Оливер. Ну что ж такое? Бригитта права, все это — глина. Только души не умирают… да, души не умирают. Так говорит слово Божие. Но если бы даже души умирали, — не умирают великие дела. Нет, нет — мир в целом не тлен и не прах. Мир — великое здание, которое мы строим. Хочу верить, что каменщик, потрудившийся в поте лица, отходя, получает плату и заслуженный отдых. Но главное не в плате и не в отдыхе, главное — в постройке. Что вы скажете на это, Джон?
Мильтон. Я скажу так: если рай и бессмертие можно было бы заслужить, отойдя от общественного дела, а участие в нем губило бы душу, — вы скорей погубили бы свою душу, чем отошли от дела.
Оливер. А вы, Джон?
Мильтон. Я тоже.
Оливер. Не грешно-ли это?
Бригитта. Грешно. Надо любить только Бога. Не надо любить этот мир.
Мильтон. Но Бог создал его не напрасно. В евангелии сказано: ‘блажен, кто душу свою погубит за други своя’.
Оливер. М-р Бирд, как вы полагаете? Вы — священник…
Бирд. Я думаю, что подобные вопросы может рассудить только свободная совесть каждого человека.
Бригитта. М-р Мильтон, вы слабы глазами. А вы так любите свет и его игру с тенями. Я часто спрашиваю себя, почему Бог грозит вам слепотою?
Мильтон. Доктор Мейер говорит, что я не ослепну.
Бригитта. Боюсь, что вы ослепнете, м-р Мильтон, так как вы слишком любите красоту мира. Да, она творение рук божьих, но любить тварь недостойно. Чтить Бога в тучах неба, волнах моря, цветах садов и блеске солнца это то же, что чтить его в картинах Антония Ван Д’Эйка, как делают паписты.
Мильтон. Ругайте, ругайте меня, Бригитта… т.-е. м-с Клейполь. Вы — праведница.
Елиз. младш. Бригитта надменна. Она хочет учить. Это не хорошо для женщины. Моя Бетси варит суп и штопает платье для детей. Она молится по утрам, как птичка. По моему она ближе к отцу небесному. Бригитта горда.
Елиз. старшая. Клейполь — негодяй. Это единственный зять Оливера — негодяй. Вот наказание Бригитте за то, что она хочет видеть в сумраке божьем.
Мильтон. Как Кассандра.
Елиз. старшая. Но Бригитта тем более прилепилась к богу. А муж милой Бетси — Айртон, сам подобный грозному ангелу Саваофа, вместе с тем нежный муж и отец, хоть и не позволяет себе показывать это всякими внешними ласками.
Оливер. Айртон — моя гордость. Если бы Ричард был хоть в половину Айртон.
Елиз. старшая. Бог справедлив. Бригитте дан свет разумения, Елизавете — счастье у очага, а Мери — нечто более опасное.
Мери (тряхнув своими кудрями). Ах, оставьте меня.
Оливер. Да, Мери вышла удивительно красива, она совсем непохожа ни на кого из Кромвелей и Стеардов! Елизавета, как вы умудрились родить эту папистскую мадонну? ха, ха, ха!
Елиз. старшая. Оливер!
Оливер. Не заглядывались-ли вы на красивую икону Эйка? или на какого-нибудь кавалера, ха, ха!
Елиз. старшая. Оливер, я уйду и уведу Мери!
Оливер. Ваши шутки и ваш нос, сказал Гемпден… Полноте, старушка, отчего не пошутить? Я не пьяница, но в походе я все-таки пил имбирное пиво, а подчас и стаканчик испанского. Что это значит на весах наших грехов? Когда я был последний раз у короля, я видел там Фокенберга… Стойте… глядите на Мери… ха, ха! (Мери встает из-за стола.) Нет, нет, я не буду. Только о Фокенберге хотел я сказать, что хотя он лорд и кавалер, однако, он не только красив, как Авель, но также славный малый. Хотел я еще кое-что рассказать про него, но раз Мери этого не хочет… Не хочешь? — Хочешь? Плутовка! Она — плутовка, мамаша! О мадонна… папистская… Он спросил, этот сверхпаж короля: ‘как здоровье ваших, сэр Оливер’? — ‘Недурно, недурно’… отвечаю, — ‘только младшая дочь моя, Мери, при-смерти’. — Мой лорд побледнел. ‘Она умирает со скуки’, — говорю я и хохочу! Ну, довольно шутить. Мы заболтались. Ночь в небесах и библия на столе. Я забылся.
(Пауза.)
Что же Айртон?
Бетси. Постойте… я слышу стук копыт. Конечно, это конь Айртона. Ну да, он слезает у ворот, вот он разговаривает с часовым (вскакивает).
Мильтон. Тонок слух любви.
Оливер. Да, это Айртон. Я прошу всех уйти, всех, решительно всех. Что? Ты хочешь приветствовать мужа, Бетси? Ты сделаешь это через полчаса.
(Все уходят. Оливер, полный ожидания, смотрит на дверь. Входит Айртон в плаще и сапогах со шпорами.)
Оливер. Айртон, садись, Айртон. Ты привез его?
Айртон. Он здесь.
Оливер. Расскажи мне, как это было.
Айртон. При самом факте меня не было. Но я послал записку Карлу. Я писал: ‘Вас увезут в армию. Не пугайтесь. Лучше иметь дело с одним великим человеком, чем с двумя стами мелких плутов’.
Оливер. Ты написал так? А если он не уничтожит письма?
Айртон. Что ж такое? Записку писал верный писарь. Ни подпись, ни почерк не изобличают никого. Да, наконец, увозя его сюда, — нечего бояться записок.
Оливер. Ты прав, Айртон. Кто же взял его, — Джойс?
Айртон. Корнет Джойс. Дорогой он рассказал мне все, как было. Но прежде всего я должен сказать вам, что слух, дошедший до вас, верен. Действительно, граф Манчестер предложил значительной группе членов парламента арестовать вас. Это подтвердил честный человек — м-р Вен.
Оливер. Вен республиканец? На некоторое время он мог бы быть попутчиком нам.
Айртон. Тип колеблющийся, но честный. Когда Джойс явился во дворец, парламентская стража только хлопала глазами. Джойс об’явил ваше требование выдать короля, держа пистолет в руках, и, знаете, с ним ведь было только 15 кавалеристов. Ах, генерал, я уверяю вас, что парламент давно стал трухлявым внутри… Но как он надмевается и топорщится. Его гниение заражает всю Англию… Король отнесся к Джойсу благодушно. Правда, он долго готовился к от’езду, он притащил с собою свиту из 12 человек, не считая женщин, мелкой прислуги, среди них и лорд Фокенберг, который несомненный ваш поклонник…
Оливер. Пусть они немножко видаются с Мери, Айртон, а?
Айртон. Я думаю, что Джойс молод сторожить короля. Я назначил на эту должность полковника Гамонда. Король остался несколько недоволен домом Байта… Он нашел его тесным. Но прислуга сейчас же принялась расстилать ковры, развешивать картины, расставлять вазы. Скоро там будет совсем, как во дворце. Как они суетны, генерал!
Оливер. С ними есть и женщины?
Айртон. Несколько прислуг — две или три. Но зато он привез с собою своих собачек и обезьяну! С ним также Монго, знаете? род шута. Молодчики-красавцы Фокенберг и Сеймур и француз-лакей, он же парикмахер, который завивает короля, под фамилией Шерадам. Вещи пришлось уложить на 8 подвод!
Оливер. Все это хороню. Слушайте теперь, Айртон: завтра мы устроим смотр в Ньюмаркете, у нас 21 тысяча ребят, король пусть смотрит из окна. Дней через пять мы двинемся к Сент-Албану и будем грозить Сити!
Айртон. Меч сокрушит гнилой закон.
Оливер. Айртон! мой меч восстановит закон! Я — человек порядка.
Айртон. Пусть Бог благословит наше дело.
Оливер. Молись, друг. А пока зови свою Бетси, можешь расцеловать ее в ямочки щек и сказать, чтобы она дала сюда кувшинчик старого испанского. Сегодня я разрешаю выпить себе и тебе. Пусть только она не говорит мамаше. Поди, поди.
(Айртон уходит.)
Оливер (один. Открывает библию). Боже! Дай мне предсказание третьим стихом на странице, которую откроет слепая рука моя (читает). ‘И стал Моисей в воротах стана Израильского и воскликнул: кто принадлежит Иегове — иди ко мне. И собрались вокруг него левиты, он же сказал: да опояшется каждый мечом…’ Так… Вот и знамение… Благодарю тебя, господи, за благоволение твое, хотя тяжка десница твоя. Лью кровь… да и своей кожей рискую… Битвы, битвы. Но на этот раз мы сделаем дело без излишнего кровопускания. (Айртон возвращается. За ним Бетси несет на подносе кувшин и стаканы.)
Оливер. Бетси, избави Бог сказать матушке, что мы пьем кино, — она этого не любит.
Бетси. Я никому не скажу.
Оливер. Поцелуй меня… так… у Айртона усы не так жестки. Ведь у меня прямо конская щетка. Ну, поцелуй теперь его. Будет, будет, Айртон, не притворяйся, что тебе неприятно. Хотя брак и не таинство, но где ложе нескверно, — муж и жена изображают Христа и Церковь. (Наливает вина.) Вы можете итти, миледи! (Бетси уходит.) Выпьем, Айртон, за короля!.. За то, чтобы король служил мне, как я служу господу.
Айртон. За успехи истины на земле. (Пауза.)
Оливер (щелкая языком). Да. В земле обетованной также имелись виноградники… и Христос претворил воду в вино… Сядь поближе, Айртон. Видишь-ли, король хитер. Он думал подружиться с пресвитерианами и свернуть шею Оливеру и его индепендентам… А я намекнул ему, что он может вместе со мною сокрушить парламент. Я намекнул ему, что Англия привыкла к королевской власти, только нужно было бы, чтобы король повиновался воле божьей… Да…
(Наливает стакан.) Он думает, что, подружась со мною, успеет использовать меня, а потом как-нибудь подставит мне ножку. Я знаю, что герцог Гамильтон все время собирает отряды для него. У короля стало больше сторонников теперь, когда он никого не обижает и имеет ореол мученика над короной, чем когда он был властелином. Но я буду держать его, Айртон, как ястреб в когтях. Или он будет служить богу, или я отрежу ему голову вместе с короной. Айртон, какое красное вино.
Айртон. За успех великого плана (пьет).
Оливер. Спаситель заметил, что кровь и вино схожи. Да… Он думает играть нашими головами, но это его голова — как мяч в моих руках. (Смотрит в кувшин.) Тут хватит еще по стакану. Пей, Айртон, потом надо соснуть. На завтра свидание с королем, я приду к нему около полудня. Предупреди Гамонда (пьет). Пусть и это будет во славу божью. Да… Айртон, посмотри на мою руку: она велика, крепка и мохната… Приятно, сжимая ее, знать, что между ее пальцами умещается король и три королевства. Но не я, господи, а ты! Айртон, я ведь только перст божий. Но быть перстом божьим, это — великое дело.
Айртон. Ты — новый Моисей.
(Входит Елизавета старшая со свечей. Кромвель встает и заслоняет собою стол.)
Оливер. Матушка…
Елизавета. Не пора ли вам спать, Оливер? Уж очень поздно, а завтра вы хотели встать ранним утром. (Подымает свечу выше.) Вы, вероятно, пили вино, Оливер? Вы же знаете… вам это вредно. Господь накажет вас приступом подагры.
Оливер. Нет, матушка… Айртона мучила жажда с дороги, я приказал дать ему элю, просто элю, матушка. Да благословит бог вашу заботу и да даст он вам спокойной ночи. Вон уж петухи поют, матушка. Мы посидим еще несколько минут с Айртоном, потому что я приказал привезти сюда Карла Стюарта, и нам надо посоветоваться.
Елизавета. Вы привезли сюда короля?.. Вы хотите сделать ему дурно?
Оливер. Напротив, я предложу ему дружбу. Вопрос только в том, как он к этому отнесется.
Елизавета. Бог подчиняет вам короля, Оливер: молитесь!
Оливер. Ежечасно, матушка.
Елизавета. Да благословит вас бог, сын, ибо вы — избранник. (Подходит к нему и целует его лоб.) Но вы все-таки пили вино, сэр. Это очень худо, худо обманывать вашу мать. Но бог да простит вас, сэр. Не бойтесь никогда говорить правду.
Оливер. Матушка, политика сделала меня дипломатом. Мне надо перехитрить короля и парламент.
Елизавета. Прощайте… Вино по себе не грех. Но ваша подагра, Оливер… Я люблю вас, оттого забочусь.
Оливер (целуя ее). Я всегда был вашим почтительным сыном. (Она уходит.)
Оливер (ходит по комнате). Да, Айртон, мы затеяли большую игру, решается судьба миллионов (подходит к столу и смотрит в кувшин). Скажи Бетси, чтобы она принесла еще кувшинчик. Я дам тебе распоряжение относительно завтрашнего парада. Открой окно. (Айртон открывает окно и уходит с кувшином.)
Оливер (подходит к окну). Божие звезды на небе… и костры благочестивого войска. Заря алеет. Дом Байта виден отсюда. Там темно. Король спит… Как странно я себя чувствую… Мне кажется, что я росту… что я громаден, что я великан… Да. Все это оттого, что Англия у меня на руках (закрывает окно).
(Айртон входит с кувшином.)
Оливер. Нет, Айртон, поди к себе. Сосни часа два-три. Рано утром приходи ко мне, мой дорогой друг. (Жмет ему руку и твердо уходит к себе. Айртон тушит свечи, канделябры и тоже уходит.)

Занавес.

КАРТИНА ВТОРАЯ.

(В зале дома зажиточного, купца Вайта в Ньюмаркете. Дом уступлен королю. Время к полудню. Много солнца. Зал убран изящными вещами, привезенными королем с собою. У столика, заставленного богатыми принадлежностями завтрака, сидит король. Он одет роскошно и изысканно. Его кудри завиты, он весь холеный. Движения медленны, грациозны и небрежны. Одной ногой он стоит на шелковой подушке с гербом. В руках у него пирожок, который он держит перед собачкой. Собачка прыгает на задних лапах. Монго сидит поодаль на низеньком табурете и читает. Он весь в кружевах и лентах, сильно завит, носит тросточку. В углу два красавца — лорд Фокенберг и Сеймур — играют в шахматы).
Монго. Ваше величество, минуту внимания Шекспиру. Леди Брен уж сыта. Сейчас как раз идет место, которое вы признаете восхитительным. Оно в вашем вкусе, вслушайтесь.
Мой Аарон, что ж так печален ты,
Меж тем, как все так радостно ликует?
На каждом из кустов щебечут птицы,
В сияньи солнца греется змея,
Дрожат листы от дуновенья ветра,
И пятнами от них ложится тень.
В тени отрадной сядем, Аарон.
Покуда псов болтливых дразнит эхо
На звук рогов визгливо отзываясь,
Как будто бы мы две охоты: слышим. —
Присядем здесь, внимая лаю псов
За схваткою такою же, какою
Скиталец принц с Дидоной насладились,
Когда, грозой застигнуты счастливой,
Укрылися они в глухой пещере, —
Забудемся в об’ятиях друг друга
Сном золотым, пока рога и псы.
И птицы сладкозвучные — нам будут
Той песенкой, какую напевает
Кормилица, чтоб усыпить дитя.
А? Что вы скажете?
Король. Ты прав. Это красиво. Он жив, этот твой поэт?
Монго. Ваше величество, по наведенным мною справкам он умер в 1616 г. Посмотрите, со дня его смерти прошло всего 30 лет, а он совершенно забыт. Между тем, при королеве Елизавете это был любимейший писатель для сцены.
Король. Забывают даже государей. В борьбе со временем фараоны строили пирамиды.
Монго. Ваше величество, выстройте в Англии пирамиду после того, как вы раздавите вожаков вонючей сволочи! Я бы на вашем месте непременно выстроил пирамиду. Я бы согнал на эту работу каждого пятого висельника из нашей черни и соорудил бы что-нибудь необ’ятное. А вообще говоря — есть только один государь, который вполне меня удовлетворяет: это — Нерон.
Король. Нерон умер шутовской смертью, преследуемый своими солдатами, как зверь. Фокенберг! писем от королевы так и не было еще?
Фокенберг. Нет, государь. Я распорядился, чтобы в случае прибытия курьера он направлен был сюда.
Король. Нет. Пусть тебя известят. Ты сам поедешь тогда в Лондон и лично привезешь письма, а французу ты отдашь мое письмо к ней. (Зевает.) Я плохо спал сегодня. Я не люблю этой серьезной жизни, милорды. (Пауза.) Поверите-ли, в первые годы на престоле мы были поистине подобны богам: я, Генриетта, Кеккингем. Охота, балы, спектакли… Однажды в Виндзоре мы оторвались от охоты… Это была сцена в духе твоего Шекспира, Монго. Под колеблющейся зеленой кровлей кленов я сел на упавшее дерево, Генриетта ко мне на колени, а Беккингем — у ее ног. Он целовал ее руки, она гладила его волосы. Они были прекрасны оба расцветающей весенней красотой. Тогда я сказал им: королева, милорд, — поцелуйте друг друга прямо в губы, ясно и открыто. Они сделали это. Тогда я жестом поставил их на колени по обе стороны, дал им целовать мои руки… И в эту минуту я ощущал в сердце гордое и ясное торжество. Природа, власть, женщина, дружба, а вместе с тем кони и собаки, дворцы и картины, кружева, драгоценные камни, огни, звуки, — как все это хорошо. Все это мне, мне…
(Пауза.)
Но потом, милорды, началась политика. Бедный герцог замучился с этим парламентом скряг. Моя Гени стала маленькой фурией абсолютизма, и я сам стал хитрить и мучить свой веселый мозг, чтобы обходить трудности. Королевство повернулось отрицательной стороной!
(Пауза).
Фокенберг, понимаешь-ли ты, однажды мне пришло в голову уехать из Англии совсем. Во Францию, в Италию. С Гени и Виллирсом — герцог был еще жив тогда — зажить жизнью простого джентльмена где-нибудь на берегах Луары или в Тоскане, в Умбрии. Играть на моей флейте… Но когда я сказал это Гени, — она чуть не разлюбила меня!.. Лучше умереть, милорд! — сказала она, и ее глаза сверкали невыносимым черным блеском: ‘Вы на посту, милорд!’
Фокенберг. Ваше величество, тернист ваш путь. Вот вы в плену, может быть, пора дать права человеку Карла Стюарту, и сбросить с себя Карла Первого. Как хочется иногда просто жить. Я вас вполне понимаю, государь.
Сеймур. Лорд Фокенберг! мы друзья с вами, но я выскажу свои мысли откровенно. На месте короля я давно прогнал бы вас от себя. Вы сами кромвелист.
Король (смеясь). Это с тех пор, как мы познакомились с Мери Кромвель… В самом деле, это — красивейшая девушка Англии.
Сеймур. Она чуть полна.
Король. Пустое. Она ошеломляюще хороша. Что же, Кромвель — дворянин, косвенный потомок Томаса, его дед и дядя царственно принимали у себя королей. Для Фокенберга Мери Кромвель не стоит слишком низко. Если Варвик, Грей, Эссекс преданы отцу, словно главе государства, отчего же лорду Фокенбергу не стать главой для дочери?
Фокенберг. Моя матушка отнюдь не препятствует этому. Если бы король разрешил…
Король. Eh bien, mon petit, я даю тебе это разрешение.
Монго. Когда вы разрешили свести леди Брен с Морцоко, вы сказали: просто голова кружится, когда подумаешь, какие у них будут хорошенькие щенки.
Король. Ну да, ну да: у Виля и Мери будут рождаться херувимы. Но ведь это недурно и с политической точки зрения. Ведь у нас идет на мировую с генерал-лейтенантом.
Сеймур. Тогда разрешите и мне одну милость.
Король. Да, милорд.
Сеймур. Позвольте мне проследить самому за процедурой, когда будут вешать красноносого разбойника.
Король. Тс! Как ты смеешь! Ведь это же почти тесть Фокенберга (смеется). (Входит Шерадам.)
Шерадам. Ваше величество… Полковник Гамонд всенижайше просит позволения предстать перед государем. (Входит Гамонд.)
Гамонд. Сэр, сюда идет генерал-лейтенант.
Король. Так… мы примем генерала через несколько минут.
Гамонд. Он уже входит, сэр.
(Кромвель входит и низко кланяется, касаясь шляпой пола.)
Король. Монго! стул для генерала.
(Монго ставит стул против кресла короля.)
Прошу вас сесть, сэр. Прекрасная погода.
Оливер (присаживаясь). Уже становится жарко, сэр. Как переезд?
Король. В покойной карете, сэр. Я спал всю дорогу.
Оливер. Надеюсь, сэр, вы недурно почивали и здесь?
Король. Нет, сэр. Я дурно спал. Было душно. Я привык к очень большим спальням, очень большим, сэр.
Оливер. Можно было открыть окно.
Король. Я этого не терплю, сэр. Но во всяком случае, вы очень учтивы, сэр.
Оливер. Если что-нибудь нужно, только прикажите Гамонду.
Король. Кромвели неоднократно принимали королей.
Оливер. Это правда, сэр. Если хотите, король в третий раз в гостях у моего дома. На этот раз мы принимаем вас не в поместье, а в лагере по-военному, и вы простите, сэр, невольную простоту приема.
Король. Ничего, кроме благодарности, сэр. В Лондоне нас беспокоили миллионы интриг. Нам будет удобнее здесь.
Оливер. Здесь души так же просты, как жилища.
Король. Позвольте вам представить некоторых лиц моей свиты. Вы, кажется, знаете, молодого лорда Фокенберга? Хороший кавалерист. Он рубился под моим знаменем в несчастной битве под Несби, когда вы разбили нас неслыханно, генерал. Но если бы вся конница состояла из Фокенбергов…
Оливер (смеясь). Я бы уже давно был повешен, сэр.
Король. О, никогда. В случае победы, я ни за что не покарал бы Оливера Кромвеля. Такой генерал на моей службе сделал бы Англию первой державой Европы.
Оливер. Возможность служить вам остается… Я знаю молодого Фокенберга (жмет ему руку). Приходите ко мне, милорд. Не то, чтобы у меня было особенно хорошее вино, однако, в моем доме есть нечто, что, кажется, нравится вам, милорд.
Фокенберг. Я почту за счастье бывать у вас, сэр
Оливер. Там большой сад, молодежь проводит в нем целые дни. Вы бы побежали туда, милый юноша. Мери поливает там свою клубнику.
Король. Я разрешаю вам, Фокенберг.
(Фокенберг кланяется и уходит, едва сдерживая свою радость.)
Король. Юность.
Оливер. Они без ума друг от друга. Да, сэр, повидимому, я пристрою и последнюю дочь. У меня добрая семья, сэр, добрая семья. Я человек из джентри, сэр. Мы, пуритане из джентри — честные люди. Работаем, рубимся, молимся, женимся — все с усердием, сэр… ха, ха, ха!
Король. А этот прекрасный рыжеволосый юноша с глазами из стали, лорд Сеймур, мой добровольный телохранитель.
Сеймур. Всегда готовый умереть за короля Англии. Я из аристократии, генерал, епископане из аристократии — гордые верные люди, тоже умеют рубиться и молиться, сэр. За короля, сэр, за Англию, за порядок.
Оливер. А нельзя ли и его услать к какой-нибудь девице, сэр?
Сеймур (вспыхнув). Я всегда при короле.
Оливер. И все-таки вам придется уйти. У нас будут разговоры чересчур серьезные для вас.
Король. Идите, Сеймур, идите, Монго… Монго! покормите собачек… Скажите Шерадаму, чтобы он приготовил рис и вообще особый обед для Кардинала. Старик нездоров, покашливает и стонет.
Монго. Все будет сделано. (Берет леди Брен на руки.) Я разучу конец арии, ваше величество… если вашему величеству угодно будет играть сегодня.
Король. Идите. (Монго уходит.)
Оливер. Что это за кардинал с вами, сэр?
Король. Обезьяна.
Оливер. Ха, ха, ха, хорошее имя для обезьяны, сэр. Ха, ха, ха, прекрасная шутка, сэр, ха, ха! А говорят, что вы чуть не папист. А я-то думал, ха, ха, что за старика кашляющего кардинала притащил он с собою? Охохо!.. (Кашляет.) Вот и сам закашлялся от смеха! Но это очень славно с вашей стороны назвать мартышку Кардиналом. Я расскажу это Бирду, — то-то будет доволен.
Король (холодно). У меня не было намерения… Мне подарили его матросы, вернувшиеся из Барбадоса. Они уже дали ему такую кличку. Животное не хотело откликаться на другую.
Оливер. Ах, так… Молодцы матросы! Но не будем терять времени. Сегодня я устраиваю небольшой парад, сэр. Тысяч двадцать славных ребят пройдут тут мимо. Благоволите глянуть в окошко.
Король. Непременно, генерал.
Оливер. Я думаю двинуться на Лондон,
Король. Вы? На Лондон?
Оливер. Да. Надо вышвырнуть паршивых овец из парламентского стада.
Король. О! Вы не церемонитесь с законом.
Оливер. Salus populi — suprema lex est!
Король. Вы ведь слушали юриспруденцию.
Оливер. Да, около года. Но к чорту юриспруденцию, сэр. Боже мой… я кажется упомянул имя лукавого? Сэр, не упомянул-ли я имя лукавого?
Король (сдержанно улыбаясь). Вы сказали: к чорту юриспруденцию, генерал-лейтенант.
Оливер (встает). Отвратительно. (Отходит в сторону, бьет себя в грудь и тихо молится. Потом возвращается.) Со мной это редко случается, но это не малый грех. Это значит, что в эту минуту Христос оставил меня.
Король (иронически следит за ним). Вы очень благочестивы, сэр.
Оливер. Благодарю вас, сэр. Я не заслужил похвалы в подобную минуту. Как хорошо было бы, если бы господь бог за подобные прегрешения наказывал нас тут же. Когда Ричард говорил подобные вещи, я сразу давал ему подзатыльник, от которого он летел носом в пол. Вернемся к предмету. Я вовсе не человек, который хочет поставить Англию головой вниз. Я — монархист, сэр. Англия привыкла к королевской власти. Мое дело поставить короля на его место, а парламент — на его место.
Король. Каковы же эти места?
Оливер. Король венчает здание, правит при помощи министров, парламент издает законы и вотирует налоги, но не вмешивается в исполнение.
Король. А первым министром будете вы?
Оливер. Если это угодно будет королю.
Король. Вы будете править и страною, и королем, и парламентом.
Оливер. Если господь пошлет мне на то силы.
Король. Это очень хорошо… Тогда я смогу быть спокойным… Жить окружнным великолепием и не заботиться об управлении страной. (Пауза.) Мне это очень улыбается.
Оливер. Может быть и не очень, но как быть: каждый должен занять место, указуемое перстом божиим. Парламент хочет править, — господь отведет его сам в назначенное русло. Если король задумал быть тираном, — господь внушит рабу своему, что надо предпринять по отношению к нему.
Король. Ведь господь оправдал бы даже убийство монарха.
Оливер. Нет. Никогда. Но суд над ним и законная казнь могли бы быть указаны голосом царя царей.
Король. Совершенно верно, генерал. Король жил бы в золотой клетке у вас.
Оливер. Мы все в руках Провидения.
Король. Вы сама мудрость. (Пауза.) Конечно, конечно, я согласен на все, генерал.
Оливер. У меня написано маленькое письмо, которое вы благоволите подписать, сэр.
Король. Да? Прочтите.
Оливер. Гм… Это к герцогу Гамильтону… в собственные руки, где бы он ни находился. Текст такой: ‘Герцог, я примиряюсь со своим народом. Распустите немедленно отряды, вами собранные. Во имя бога живого не обнажайте меча. Подробные сведения о ваших отрядах и ходе их разоружения пришлите немедленно. Ослушание будет строго взыскано. Ньюмаркет. Королевская ставка’. И здесь вы будете любезны подписать вашею рукою: Карл Стюарт, и распорядиться приложить печать и прочее, и прочее.
Король. Дайте письмо, генерал, мы подумаем.
Оливер. Мне надо на парад, сэр. Благоволите подписать сейчас. (Встает и подходит к двери.) Гамонд, Гамонд! (Полковник входит.) Позовите сюда секретаря короля с пером, чернилами, печатью и всем, что сюда относится. (Королю.) Сэр, зачем делать завтра то, что можно сделать сегодня?
Король. Действительно! Вы человек дела, генерал.
(Шерадам входит.)
Шерадам. О! Ваше величество, какое ужасное несчастье! Я приготовил рис с молоком и виноградом и сладкий сироп, но Кардинал не пьет и не ест. Глаза у него грустные и пульс бьется… Я сказал доктору, чтобы он хорошенько осмотрел Кардинала. О!
Король. Ему надо пустить кровь.
Шерадам. О! Бедное животное. Он стонет, как человек, мой маленький Кардинал.
Король. Идите, Шерадам, мне некогда.
(Входит секретарь, становится на одно колено и держит перед королем пюпитр, в руке его готовое перо.)
Король. Ваше письмо, генерал.
Оливер. Письмо ваше, сэр. (Кладет его на пюпитр.)
Король (подписав). Вот… я подписал. (Секретарю.) Останьтесь здесь, Мортимер.
Оливер (беря письмо). О доставке я позабочусь сам. Когда вы услышите барабаны, сэр, выгляните в окно. (Кланяется, касаясь шляпой пола.) Прошу остаться ко мне милостивым.
Король. Вы можете быть совершенно уверены в нашей неизменной благосклонности. (Кромвель уходит.) Мортимер, затворите дверь… Посмотрите раньше, не подслушивают-ли нас? Садитесь писать сюда. (Впивается в его плечо, наклоняется над ним и говорит шопотом.) Пиши: ‘Генриетта, я в плену у изверга Кромвеля. Спеши! Умоляй государей мира, прежде всего короля французов, нагрянуть сюда мне на помощь. Я тоскую, Генриетта, в лапах этого дьявола. Я предчувствую смерть, если помощь не подоспеет во-время. Спеши, спеши, моя супруга! Об’ясни им, что, предавая меня, они погубят монархию во всем мире’ Что? Я, кажется, сделал больно вашему плечу, Мортимер? Простите. Я весь дрожу. Довольно… Другое… Гамильтону:
‘Лорд, вы получите безумный приказ, писанный рукою пуританского чорта и подписанное мною по принуждению. Торопитесь с выступлением, каждая минута промедления грозит мне гибелью. Я буду отводить глаза кровавой бестии, пока смогу. Он ссорится с парламентом. Может быть, гады перегрызутся. Да хранит вас бог. Передайте привет короля его доблестным слугам’.
(Раздается барабан.)
Король. Войско свиней гадаринских проходит мимо! Откройте окно. Посмотрите, Мортимер, — я улыбаюсь приветливо?
Секретарь. Чрезвычайно приветливо, ваше величество.
Король. Это для моих убийц. (Подходит к окну.)
(Барабаны все громче. Слышен марш проходящих отрядов. Громкий хор запевает внезапно под барабаны: ‘Господь наша крепость.’)

Занавес.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ.

(Сад при квартире генерал-лейтенанта. В глубине домик с уютным входом, убранным плющем. Грядки с цветами и ягодами. Плодовые деревья. Июнь. На скамеечке сидят Фокенберг и Мери).
Фокенберг. Я никогда не откажусь от мысли, что красота есть великое божье благословение. Мери, я не настаиваю на иконах и статуях, но я чувствую благость небес с биением сердечным, когда смотрю на вас, Мери. Вы совершенство. Глаз от вас оторвать нельзя.
Мери. Милорд, это все-таки тяжело слышать. Это все равно, как если бы вы хвалили меня за богатую одежду.
Фокенберг. Но в ваших глазах, Мери, в ваших губах я вижу вашу ангельскую душу. Мери, теперь тяжелое время. Я чту вашего отца и великое движение народа к свободе и благочестию. Я люблю моего господина короля Карла, Мое сердце обливается кровью при виде жестокой гражданской войны и распри, в которой мы ненавидим друг друга ради имени того, кто приказал любить даже врагов… Грозное время, Мери. А между тем, так хочется счастья! Кто знает, быть-может, брак между дочерью подлинного вождя армии и любимым приближенным короля сблизит эти стороны в роковом споре? Мери, что могло бы заставить вас отказать мне? (Пауза.) Простите, что я говорю так, видя вас всего в третий раз, говоря с вами чуть не впервые. Но, право, у меня такое чувство, что в эти дни тревог надо торопиться. (Пауза.) Мери, вы не отвечаете мне.
Мери. Милорд, вы прекрасны лицом и сердцем. Вы мне делаете большую честь, милорд. Да поможет мне бог сделать вас счастливым.
Фокенберг. Мери! (Обнимает ее и целует.)
Мери. Милорд, милорд, мне кажется, что этого не полагается.
Фокенберг. Полагается, Мери, полагается… Я безумен от счастья. О! этот поцелуй… еще, еще, Мери. Как пахнет сирень, как ласков ветерок! Как смеется нам солнце… Мери, благословен господь, дарующий жизнь. Я буду целовать тебя, моя невеста, буду целовать тебя.
Мери. Здесь открытое место, нас увидят.
Фокенберг. Никого нет… пусть увидят… все согласны. (Целует ее.) Ты же невеста моя.
(Входит Клейполь.)
Клейполь. Что вы тут делаете, твари! Мери, ты открыто предаешься разврату? С кем? Кто этот чужой? Эй, мальчишка, вынимай шпаженку, смерть твоя пришла!
Фокенберг. Я — лорд Фокенберг, жених мисс Мери с разрешения отца и моего короля.
Клейполь. Что? Ты хочешь уверить меня, что ты ее муж, а я, ее брат, этого не знаю?
Фокенберг. Если вы Ричард Кромвель…
Клейполь. Я не Ричард Кромвель — я Генрих Клейполь! Я требую, чтобы вы немедленно удалились… Молокосос.
Мери. Уйдите, милорд, уйдите.
Фокенберг. Если вы будете грозить мне, я конечно не уйду.
Мери. Но я прошу вас, милорд, уйдите. Вернитесь с моим отцом.
Фокенберг (целуя ее руку). Я повинуюсь моей повелительнице.
Клейполь. Повелительнице! Хорош будет муж! Придворный щелкопер. Повинуюсь повелительнице! Жена да боится мужа, сказано. Но вы не муж? и не жених, а галантный повеса и вор в чужом саду. Вон!
Фокенберг. Не раздражайте меня, сэр. Только ради нашего будущего родства, я не бросаю вам вызова.
Клейполь. Розги, розги, юноша! Не может быть, чтобы вы уже забыли про них.
Мери. Но, Генри, я расскажу отцу про твои гадости.
Клейполь. Курочка заступается за своего петушка: кококо-коко! Прошу вас, милорд, вы видите там калитку. Если вы не хотите, чтобы я снял куртку и угостил вас боксом, то прошу.
Мери. Ради бога уходите, милорд. Генри буен и…
Фокенберг. М-р Клейполь. Я вижу ваши здоровенные кулаки. Поверьте, они так же мало пугают меня, как ваша длинная шпага. Я долго терпел. Я уйду и драться с вами не буду, но я прошу вас сегодня под вечер притти хотя бы на поле у мельницы честно с парой свидетелей для кулачного боя, ибо рубиться с членом семьи Кромвеля я не стану. Но, каюсь, я очень не прочь наставить вам фонарей и сделаю это, несмотря на ваши кулаки.
Клейполь. Приду. Выколочу душу из твоего господского тела, франтик.
Фокенберг. Мери Кромвель, моя сладостная невеста, я удаляюсь. (Посылает ей воздушный поцелуй и уходит.)
Клейполь. Сладостная невеста! Этакий пакостник! Мери, сядь-ка! Да сядь же здесь рядом со мной. (Ловит ее за руку и сажает рядом с собой.) Слушай, Мери: я ужасно тебя люблю. Прямо с’есть тебя готов. Дьявол меня распаляет, да расточат его в прах святые архангелы! Ах, Мери, какой я был осел, что женился на пророчице Бригитте. Что за женщина твоя сестра! Она меня сживет со света проповедями. Мне только одно доставляет удовольствие: поколачивать ее от времени до времени. Да, Мери, это бывает недурно. Я для этого слегка подзадориваю себя анисовой и не без удовольствия смотрю, как она молится с чопорным видом, вся важная, словно она — ключница господа бога. Потом я улучаю минуту, придираюсь к чему нибудь. Трах! — и чепец летит со святой Бригитты, ха, ха! Все дело в том, что она считает это наказанием божим, она твердо стоит на повиновении главе семьи и… терпит…
Мери. Какой вы гадкий человек.
Клейполь. А ты? Ты — пирожок! Яблочко! Если бы ты была моей женой, — я бы не вставал с постели, честное слово. Но поцеловать-то тебя можно?
Мери. Прочь!
Клейполь. Я же брат твой…
Мери. Прочь!
Клейполь. А, мисс Мери не хочет! Слушай же, если ты меня поцелуешь, — ладно, а нет — клянусь тебе святым Георгием — я сегодня вышибу дух из твоего лорда. Ты помнишь, как я убил Мартина Тьюка? Боц по черепу, — все зубы вон и жизнь с ними. Ты видела мою руку. (Обнажает рукав.)Вот… это машина!
Мери. Я предпочту все рассказать отцу.
Клейполь. Дрянь! Это я расскажу ему, как ты до венца путалась здесь под кустом с твоим баричем.
Мери (совершенно растерявшись). Что? Что?
Клейполь. Да… Вот тебе и что. Я вас застал in flagrando!
Мери. Клейполь, Клейполь… Да как ты смеешь…
Клейполь. Я все смею. Вот нечистый несет мою женушку. Ба, с нею и стихоплет!
(Входят Бригитта и Мильтон.)
Мери. Гитти, твой муж явился сюда, кричал, грозил избить лорда Фокенберга, а теперь (плачет), теперь… он говорит…
Бригитта. Мери, милочка, самое лучшее проходить мимо него и не заботиться о том, что он делает и говорит.
Клейполь. Конечно, Клейполь — собака…
Бригитта. Хуже.
Клейполь. Видите ли, хуже собаки.
Бригитта. Нераскаянный грешник хуже собаки. Собака подыхает, а грешник идет проклятым в огонь вечный.
Клейполь. Хорошо, хорошо, я поговорю с тобою об этом дома.
Бригитта. Ты напьешься пьян и будешь буянить. Но ты скоро умрешь. Тогда ты увидишь, правильно ли был веден счет твоим дурным делам.
Клейполь. Какие глаза!..
Бригитта. Ты забияка, но ты трус. Мне жаль тебя, потому что ты очень, очень скоро умрешь, а за гробом тебя не ожидает никакого утешения.
Клейполь. Вранье.
Бригитта. Скажите, м-р Джон, говорю я когда-нибудь на ветер?
Мильтон. Никогда, м-с Клейполь. Я был поражен, когда вы сказали Адаму Джеферсу, чтобы он исповедался, ибо смерть его недалека. Я думал, как можно брать на себя такую ответственность? Но Джеферс был убит во время раз’ездов через три дня.
Клейполь. Видите ли… Ну… А как же скоро я умру? Скажи, Бригитта, раз ты пророчица.
Бригитта. Я не ведаю сроков, но ты обречен. М-р Мильтон, я вижу в лице тех, за плечами которых стоит она, — странную бледность.
Клейполь. У меня за плечами?
Бригитта. Да, бедный муж.
Клейполь. Гм… Можно горько запить от таких слов.
Мери. Или покаяться.
(Входит Айртон).
Айртон. Что это за безобразие. Где здесь Клейполь?
Клейполь. Я здесь, братец.
Айртон. Разве я не приказал тебе быть сегодня на параде?
Клейполь. Но я же состою при мортирах, которых ты не потащишь мимо королевского дома.
Айртон. Когда я приказываю — надо исполнять. Ступай.
Клейполь. Вот что я вам скажу, моя семейка! Вы задумали поступать со мною, как со скотом… Но я вам говорю, что Клейполь достаточно умен и силен.
Айртон. Мерзавец… Мильтон сказал мне, что ты смеешь подымать руку на Бригитту… Мерзавец! Если до меня дойдет еще раз что-нибудь подобное, я тебе переломаю все ребра!
Клейполь. Вот как… А не лучше обратить гнев против Фокенберга, королевского молодчика, который сейчас растлил здесь вот эту смазливую девицу? (Все вскрикивают от неожиданности.)
Айртон (бледный подходит к Клейполю). Бесстыдный клеветник!..
(Мери плачет, Айртон смотрит пристально на Клейполя, который храбрится. Между тем на крыльцо домика выходит Кромвель.)
Оливер. Дети, дети! Бабушка ждет и парад тоже. Что тут за скандал?
(Спускается с лесенки и подходит ближе.)
Айртон. Генерал, Клейполь нас вывел из себя.
Оливер. Будет, будет. Мы все знаем его дурной характер. Пойдемте есть яичницу с салом, дети. Бабушка ждет, и молодцы в строю. Часть войска уже вступила на площадь. Не хорошо опаздывать…
Клейполь. Только оставьте кого-нибудь стеречь Мери, чтобы Фокенберг не пришел докончить то дело, которому я нечаянно помешал. (Кромвель смотрит на него, не понимая.) Или нам уж ничего не жаль для королевского вельможи?
(Кромвель спокойно подходит к нему и бьет его по голове. Клейполь валится, как сноп.)
Оливер. Пойдемте есть яичницу с салом, дети. (Мильтон подходит к Клейполю.) Оставьте его, Джон… Пошли. (Все уходят.)
Клейполь (подымаясь). Видите ли?.. Превосходно… Я рад… Все ясно по крайней мере. Устраивайте парады… Мы тоже устроим вам кое-что. (Трет голову.) Как он меня… Погоди же ты, медвежья семья, я найду на вас хорошую свору псов. (Встает.) Однако, я шатаюсь, словно выпил пинту водки. (Входит Бригитта и поддерживает его.)
Бригитта. Пойдем домой, Клейполь. (Идут.) Тебе больно, Клейполь?
Клейполь. Молчать! (Она уводит его.)

Занавес.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.

(Уэр. Деревня, где расположено два полка пуритан. Палисадник перед харчевней. За столом Джон Мильтон, ученый доктор Овертон и офицер Сексби.)
Овертон. По-английски? Тогда читай, Мильтон, потому что Сексби не силен в латыни.
Мильтон. Нет, это английская ода.
Сексби. Я слушаю.
Мильтон.
Бог снизошел в сердца,
Воспламенил их гневом,
И разум мудреца
И душу простеца
Засеял правды чистым севом.
Мы встали — из когтей
Бесовских вырвать землю.
Песнь дедовских костей,
Стон вспугнутых чертей —
Я потрясенным слухом внемлю.
Творим мы божий суд,
Во исполнение заветов.
Вперед! Средь трупов груд
Иди, избранный люд,
Навстречу утру ясных светов!
Овертон. Это хорошо. До нас за 200 лет подобное же делали сторонники великого Гуса, который был учеником нашего Виклефа и учителем Кальвина. И вот пророчества гуситских пророков. (Вынимает записную книжку и читает.)
‘В это время мщения, не должно существовать никакого сострадания или подражания кротости Христа, ибо это есть время ярости, гнева и жестокости. Да будет проклят всякий верующий, не обнажающий своего меча, чтобы проливать кровь врагов Христа и омывать в ней свои руки, ибо благословен тот, кто воздает великой блуднице за зло, учиненное ею’.
А вот второе пророчество:
‘Когда Иисус Христос снова вступит на престол, воинствующая церковь исправится в самых своих основах, и не будет больше на земле ни греха, ни соблазна, ни мерзости, ни лжи. Верующие будут чисты и блестящи, как солнце’. ‘И не будет тогда ни гонений, ни мучений, ни угнетений. И не дозволено будет тогда выбирать короля, ибо один бог будет царствовать, и царство будет у народа земного’. ‘Тогда никто не будет учить своего брата, ибо бог станет учить его. И никакой писаный закон не будет действовать, даже Библия будет уничтожена, так как уж не нужно будет никакого учения, когда закон будет написан в сердцах у всех’.
Сексби. Я потрясен превыше всякой меры, друг Овертон. Где нашли вы это пророчество? Ведь это прямо предтечи наши!
Овертон. Я нашел это в старых книгах гуситов. Повтори, Мильтон, последний куплет твоей оды.
Мильтон.
Творим мы божий суд
Во исполнение заветов,
Вперед! Средь трупов груд
Иди, избранный люд,
Навстречу утру ясных светов!
Овертон. Воистину равно счастье скорбных людей меча и блаженных детей лилии небесной, которые последуют за нами. Старые книги гуситов повествуют о некоем вожде Яне Жижке, который ни дать, ни взять Оливер, о чашниках и их попах, точь-в-точь пресвитериане, и о перекрещенцах, крайних среди крайних, совсем, как ты, Сексби!
Мильтон. Но значит пророки ошибались, ибо они уже тогда ожидали исполнения времен.
Овертон. Воистину еще не раз подымутся люди правды, дабы омыть землю! Ведь от смерти Христа прошло уже 1046 лет.
Мильтон. А может быть Англия…
Овертон. Нет, только когда весь мир загорится — узнаем, что страшный суд наступил и мирное сладостное царство божие стоит у врат.
Сексби (ударяя кулаком по столу). Не так! Не так, Овертон! Но всегда находились изменники. Кто губит войны за правду? — Колеблющиеся, люди половины! О, пресвитериане!.. Но что я стану говорить о пресвитерианах, словно индепенденты лучше! Признайся, Мильтон, ведь ты близок к Оливеру: разве он не стоит за сохранение богатства богатых, за сохранение пэров и дворян? Он даже не прочь, пожалуй, сохранить короля, или еще хуже — корону, которая заменила бы ему в свое время его круглую шляпу!
Мильтон. Его мысль далека от этого, неистовый Сексби. Но он боится без удержу разрушать, как хочешь ты.
Сексби. Потому что мало верит в бога и в своих солдат! Потому что он сам дворянин и знает страдания бедняков только по наслышке.
Мильтон (поднимается, холодно). Я пойду… Я люблю вас, друзья… но генерал-лейтенант ведет ладью, держа руль твердою рукой.
Сексби. Ты уже идолопоклонник, Джон!
Овертон. Мильтон и Сексби, не горячитесь… Мы все люди правды, все любим друг друга — будем дружны.
Сексби. Дружба легко расплавляется в дни пламени.
Мильтон. Прощайте. (Уходит.)
(Наступает молчание.)
Овертон. Трудно во тьме со всею ясностью видеть тропы господни.
Сексби. Я их вижу при свете молний!
Овертон. Кто это идет там и машет красным платком? (Присматривается.) Это — Клейполь, зять генерала, командир осадных орудий. Какой отталкивающий человек. А ведь это муж Бригитты, которая проповедует так, что исторгает слезы у солдат.
Сексби. Ты ошибаешься. Клейполь лучший из зятьев Кромвеля. Это — наш. Айртон силен, но он — собака тестя. У Клейполя же своя голова на плечах.
Клейполь (входя). Вот они где, молодчики. Здорово, Сексби… Здравствуйте, Овертон. (Садится и хлопает в ладоши.) Я вижу, что вы пили эль, джентльмены. Ныне — крепкое время. Надо пить что-нибудь почище. (К вошедшему слуге.) Пуншу, пуншу, Джек. (Слуга уходит.) Я видел, как отсюда сорвалась большая черная птица и медленно полетела на восток.
Сексби. О ком вы?
Клейполь (хохочет). О Мильтоне. Терпеть его не могу… Он — квакер.
Сексби. Он не квакер.
Клейполь. Квакер… Он слезлив, как баба…
Овертон. Я никогда не видел у него слез на глазах.
Клейполь. Пришился к юбке моей святоши. (Поет.)
Джон Мильтон, ханжа елейный
Джон, Джон.
Голос, как благоговейный
Звон, звон.
Сам глядит на бюст лилейный
Он, он.
Убирайся, клоп семейный,
Вон, вон!
Это я сочинил. На каждую нудную оду Мильтона я могу ответить настоящей веселой английской песней. (Слуга приносит пунш.) Вот мой пунш. За святое дело!
Овертон. Пуританину не приличествует петь, пить и хохотать.
Клейполь. О, доктор Овертон, была бы совесть чиста. Я пью, я пью, но я предан святому делу. Пришли времена великих измен, джентльмены. Я для этого и пришел к вам. (Пьет.) О, бедные солдаты армии, ваш вождь предал вас.** Сексби**. Говорите, говорите все, Клейполь.
Клейполь. Оливер Кромвель снюхался с королем. Клянусь престолом божиим. Он даже выдает смазливую Мери за лорда из свиты. Это — зловреднейший мальчишка. Вот вы все смотрите на мой синяк под глазом. Мы подрались с ним… И эта пигалица оказалась способной драться! Но мы сведем еще наши счеты с любимцем царя Агага. Они порешили все дела между собой. Я говорю о короле и генерал-лейтенанте. Гамильтон идет сюда с войском. Генерал достаточно силен, чтобы разделить благочестивую армию в худшем для него случае пополам, а чистую половину они победят или покорят совместно с кавалерами. Я клянусь вам, капитан Сексби. Я знаю, я вижу вашу ревность и ваше влияние в этих полках, спасайте Англию, капитан Сексби, спасайте народ. Папа, король, пэры, пресвитериане и епископане — все пустяки по сравнению с Кромвелем, который выдает град божий изнутри. Вы не верите, Сексби? Вчера устроили парад в Ньюмаркете перед окном Ахава! Кромвель салютовал ему саблей, Айртон склонил перед королем знамена. Это видели все! Они снюхались! Приезжайте к нам сегодня вечером, Сексби, я спрячу вас у портного напротив дома, где живет Стюарт, и вы сами увидите, как входит и выходит к королю предатель-генерал. Пусть он тысячу раз будет моим тестем, я разоблачу его, потому что я — честный левелер.
Овертон. Грустно слышать о таких вещах.
Сексби. Время не грустить, а принимать меры.
Овертон. Надо проверить сведения…
Сексби. А главное, узнать планы врага. Я сегодня же направляюсь в гнездо, где стараются спеться две хищные птицы. Горе Кромвелю, если он изменяет.. А он изменяет, ибо это — властолюбец.
Овертон. Как бы не возникла новая распря.
Сексби. Мы во вражде, со всеми, кто не хочет осуществления царства божия, царства бедных!
Овертон. Прости, Сексби. Мне надо уходить, я и то едва ли доберусь до вечера к себе домой. Но я очень прошу тебя, — не будь опрометчив. Среди солдат очень многие верят тебе безусловно. Это налагает обязательства. (Жмет руку Сексби и приподнимает шляпу по направлению к Клейполю. Уходит.)
Клейполь (пьет пунш и смотрит ему вслед.) Он омрачен, наш доктор. Слишком большой друг стихоплета Мильтона.
Сексби. Не все мы мямли, честный Клейполь, ты увидишь это. Плати за твой пунш. Веди меня в логово льва.

Занавес.

КАРТИНА ПЯТАЯ.

(В окрестностях Лондона. В зале пригородного дворца, служащего жилищем бывшему главнокомандующему графу Манчестеру, военному вождю английских пресвитериан. Несколько степенных членов парламента в черных костюмах, среди них пресвитер Иезекииль Помбертон, члены парламента Пим и Вен. Они чопорно сидят в креслах.)
Манчестер. Кромвель стоит в одном дне перехода от Лондона. В городе крайне неспокойно. Чернь два раза окружала парламент. Она бушевала на улицах. Вчера суд приговорил 76 человек к повешению. Скоро веревка вздорожает в Лондоне. Всюду кишат шпионы генерала. Сити запугано. По-моему, запутан и сам парламент. Спикер потерял всякий апломб.
Пим. Чего хочет генерал-лейтенант? Не посмеет же он распустить парламент, единственный источник законности.
Вен. О! Вы забываете о другом источнике… Зараженном и греховном в глазах моих и моих друзей республиканцев, но весьма признаваемом частью народа… Вы думаете, что Кромвель напрасно украл короля?
Манчестер. Это меня очень беспокоит.
Пим. Что такое теперь король?
Вен. Однако, вы вели с ним переговоры. Вы готовы были зайти даже очень далеко, сэр. Кому же это неизвестно, сэр!
Манчестер. Только не будем спорить об этом теперь, достопочтенный мистер Вен. Мы знаем, что вы — республиканец. Вы больше республиканец, чем Оливер, но мы знаем в то же время, что вы — прямой, честный человек, не фантаст, а добрый пресвитерианец, чистый последователь Кальвина и доктора Нокса. Мы знаем, что вы с нами, когда опасность грозит парламенту.
Вен. Да. Парламент, это — Англия.
И. Помбертон. Парламент — великий синедрион божий. Совет избранных. Дух божий нисходит на него на каждом заседании. (Встает, с пророческим видом поднимает руку). Слушай, Израиль, собирайся вокруг судей твоих и священников твоих…
Манчестер. Удержите ваше пламенное красноречие, преподобный Иезикииль, здесь ведь все свои.
И. Помбертон. А Оливера, Голиафа, Ирода — отвергнет бог. Вижу духовными очами ангелов божиих, низвергающихся с небес с бичом гнева всевышнего против нечестивого еретика.
Манчестер. Аминь, аминь, преподобный Иезекииль. Все это вы скажете в проповедях, которых вам немало придется произнести, чтобы побудить Лондон сопротивляться армии.
И. Помбертон. Это не армия, а становище Амалекитян! Так говорит господь…
Манчестер. Ах, мистер Помбертон, мы узнаем в другой раз, как говорит господь!.. сейчас нам нужно знать, как говорит Кромвель! Друзья мои, со мною произошел престранный случай. Я ехал сюда в моей карете и вдруг на улице Голубятни слышу шум. По своему обыкновению, видя распрю и скандал, я останавливаюсь и спрашиваю в чем дело. Констэбль об’ясняет мне, что один сильно проигравшийся и пьяный юноша поднял драку и обнажил шпагу. Тут были женщины дурного поведения и какие-то рожи. Юноша показался мне знакомым. Подзываю его, расспрашиваю. И вот, он заявляет: ‘Я узнал вас, вы друг моего отца, главнокомандующий в отставке, граф Манчестер’. Тогда и я узнал его: это был Ричард Кромвель.
И. Помбертон. Каков отец — таков и сын.
Вен. Ну, отец не таков.
Манчестер. Я сажаю его в карету и привожу сюда. Сейчас он, должно быть, выспался, и мы должны расспросить его. Быть может, он расскажет нам хоть что-нибудь. Юноша болтлив и легкомыслен. Можно даже подпоить его.
Вен. Вряд ли это достойно добродетельных людей.
И. Помбертон. Винопийство мерзостно перед очами господа и грешно предлагать грех, а потому…
Манчестер. Я военный человек… но обойдемся и так….
Пим. Джентльмены, самое важное, это — определенность нашей собственной политики (нюхает табак и предлагает его Вену.) Нас спасет только определенность нашей политики. Мы, именно, мы, умерили короля. Республика ли будет у нас, как предполагаете вы, достопочтенный мистер Вен, или монархия, к чему осторожно склоняюсь я, — управлять должны Общины. От меня далека мысль, граф Манчестер, отменять прерогативы пэров. Все имущие, каждый в меру своего имущества, — члены этой великой компании. Великой компании, имя которой — Британия. Да, мы все ее пайщики. За неимущими же права активного признать никак нельзя! Если мы признаем право за безземельным сбродом, почему тогда не за женщинами? Почему не за скотом? Да, мистер Вен, скот надо кормить, конечно. Скот надо беречь, это — его право. Таковы же и права рабочих. Но давать право голоса волу под’яремному! Сознайтесь, мистер Вен, что между стадом волов и бессмысленной, порою бешеной толпой оборванцев и пролетариев — разница к выгоде стада!
Вен. Я, во всяком случае, ближе к вам, мистер Пим, чем к левелерству. Под химерой уравнения прав я чувствую лишь жажду грабежа.
И. Помбертон. Это разбойники пустыни, это шакалы и барсы хищные!
Вен. Но я совершенно не понимаю политики генерал-лейтенанта!
Пим. Вот это-то и хорошо. Вот это-то и хорошо, что политика его неясна. Будем крепко держаться за Англию, степенную, зажиточную, просвещенную, от домовитого фермера до мощного пэра, будем держаться за нее и, в конце-концов, мы победим!
Манчестер. Ох, конец концов! Меня больше интересует завтрашний день. (Зовут.) Мильнер!
(Входит сержант.)
Манчестер. Если мой молодой гость выспался, проведи его сюда.
И. Помбертон. Сын нечестивых родителей редко спасается.
Вен. Отец вряд ли посвящает его в свою политику. Ричард крайне легкомыслен. Разговор с ним, конечно, не приведет ни к чему.
(Входит Ричард Кромвель.)
Гр. Манчестер. Здравствуйте, мой дорогой друг. Вы здесь среди друзей вашего отца… садитесь.
Ричард. Милорды… мне очень стыдно… Но я молод, милорды, я молод. Когда отец был молод, он тоже колобродил. Я, однако, прошу вас, милорды, будьте милостивы, не говорите отцу обо всей этой истории. Когда он сердится, то забывает себя и пускает в ход свои пудовые кулаки.
Манчестер. Мы не скажем ему ничего. Мы друзья его и заинтересованы только в его спокойствии и благополучии… Дружочек мой, Дик, мы очень беспокоимся последнее время за генерала. Вашему отцу угрожают большие опасности!
Ричард. О, милорды, всегда! Он привык к этому.
Пим. Скажите, ведь ваш отец частенько бывает в доме короля?
Ричард. Почем мне знать, милорды. Я уже третью неделю не бываю дома! Я живу в Лондоне. Признаться, я решил кутнуть, милорды! Эх, ведь молод бываешь один раз…
Манчестер. Но скажете, каковы ваши впечатления до вашего от’езда. Не правда ли, на солдат, во всяком случае, можно положиться? Все они попрежнему обожают вашего отца?
Ричард. Души не чают! От Ферфекса до маленького барабанщика.
И. Помбертон. А как принимает твой отец святые дары?
Ричард. Его причащает мистер Бирд, священник. Но он говорит, что можно причащаться у любого доброго христианина.
Помбертон. Дурно, дурно… Позвольте мне, друзья, об’яснить ему…
Манчестер. Мы же все знаем, что Оливер индепендент. Оставьте это.
И. Помбертон. Никогда нельзя оставить этого. Паписты и индепенденты равно мерзостны перед очами…
Манчестер. Конечно, конечно, преподобный Иезекииль, до другого раза, однако. (Пиму тихо.) Что нам делать с мальчиком? От него ничего нельзя узнать!
Ричард. Проклятое время, милорды. Скучное время. Когда старики рассказывают об Англии Елизаветы, — слюнки текут. Повсюду ханжи, псалмы! Отец, бабушка, мать, сестры — все строги, ходят чинно, ничего веселого не позволяют ни себе, ни другим. Вы, милорды, тоже сидите, с вашего позволения, как нахохлившиеся сычи. Нельзя войти в кабак, милорды, чтобы не наткнуться на проповедника! Вот какое черное время. А денег почему-то чертовски мало. Вы так отобьете у молодежи всякий вкус к жизни, милорды, уверяю вас. Вот королевский сын Карл там во Франции, вот он так устроил у себя двор в ожидании смерти отца! Двор, скажу вам, превеселый. Я воображаю эти шелка и кружева, обнаженные груди, распущенные волосы, палеи, цветы, вина в хрусталях, груда золота у игральных столов, песни под гитару, комедии и гавоты… а главное — женщины. Да, там настоящие красивые, веселые, доступные женщины, в то же время не воняющие соленой рыбой и не ругающиеся басом. Ах, как я завидую не только Карлу, но последнему его пажу!
И. Помбертон. О, погибшая овца… нет, козлище, козлище, исполненное блуда…
Манчестер. Помолчите, преподобный Иезекииль. Разве в Лондоне нельзя повеселиться? Совсем нельзя Дик, мой мальчик?
Ричард. Можно, но дайте мне денег для этого. Много денег.
Манчестер. Деньги нашлись бы, но скажи, согласен ли ты будешь беречь своего отца, которого мы любим, от его врагов?
Ричард. Что это значит? Как мне беречь его? Его берегут Айртон и солдаты.
Манчестер. Это значит только — предупреждать нас, его искренних друзей, обо всем, что делается вокруг него.
Ричард (смотрит на них на всех попеременно и продолжительно свистит). Т. — е. стать вашим шпионом, милорды? Избавьте, избавьте, праведники божьи. Зачем? Отец не нуждается в вашей опеке. Отец умен, отец ошибки не сделает.
И. Помбертон. Предрекаю тебе…
Ричард. Не каркайте, ваше преподобие! Я тоже предрекаю: отец отрубит голову Ахаву, станет королем, а я принцем: ха, ха! Потерплю, пока он будет править вами железным жезлом. А потом, когда сяду на престол, — веселись, моя старушка Англия! Пляшите во дворцах, в церквах, в парламенте, в конюшнях, в казармах! Я сделаю из Англии развеселую страну! Франция только глаза на нас вытаращит. Генрих VIII и его дочь запляшут в гробницах под мой джиг! Ха, ха, ха!
И. Помбертон. Только чудовищный отец может быть наказан подобным сыном!
Пим. Ваш отец, конечно, благочестиво готов принять венец, если бог пошлет ему это испытание?
Ричард. Он об этом ничего не говорит. Но я полагаю, что это так будет. Это мое мнение, милорды. Ведь по сравнению с ним мы все в Англии болваны. Я себя не выделяю. Но я болван веселый, а другие скучные, хитрые и злые болваны! Но если граф Манчестер ссудит мне 20 гиней, я помяну его во царствии моем. Ха, ха, ха!
И. Помбертон. Изгоните сего отрока, изгоните сына блудного!
(Входит Эссекс.)
Эссекс. Что вы тут делаете? Армия вошла в Лондон! (Все вскакивают.)
Манчестер. И что же?
Эссекс. Чернь встречает Кромвеля кликами. Ему сказали: вот как вас любят, — а он в ответ: если бы меня вели вешать, их сбежалось бы еще больше. Но до этого, поистине, далеко. Все в Лондоне покорны ему и все открыто говорят, что он поручил полковнику Прайду на завтра ‘очистить парламент’.
Пим. В Лондон! Мы должны быть на заседании. Никто не посмеет поднять руку на сенат Англия!
Эссекс. Полноте, дядя Пим, вас разгонят, как стаю ворон! Проклятье, Манчестер! Кто остановит звезду Кромвеля!
Манчестер. Торопитесь. Едем. Наше место там.
(Все уходят, суетясь, а из соседней комнаты раздается голос Помбертона.) Гром небесный уж собирается над головой сына проклятия.
Ричард (входит на авансцену, широко расставив ноги). Однако отец… ничего, сорви-голова. Старайся, старик. Хотелось бы сесть за пир до того, как выпадут зубы.

Занавес.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

(Уэр. Бивуак пуританских солдат. Они лежат на траве, сидят на барабанах и пушках. Между ними старый солдат Мафусаил, Роберт Хор, Варрава, Мартин и другие. Клейполь ораторствует).
Клейполь. Да! Я его зять! Но, как говорил Цицерон язычник, — Платон мой друг, а правда больше того. Так и я! Подумайте — он ворвался в парламент!
Мафусаил. Не он, а полковник Прайд, впрочем, по его приказу.
Клейполь. Выходит одно и то же. Прайд вторгся в Вестминстерскую залу, с пехотинцами, старая дворянская лиса лорд Грей, указывал Прайду кого хватать, и он арестовал 41 человека. Но ему показалось мало, на другой день в Тоуер потащили еще 60 членов палаты общин! И подумайте только, когда Кромвелю доложили официально обо всем этом, он отнюдь не признавался, что все сделано по его приказу, но лицемерно заявил: ‘я не был уведомлен об этом деле, но, раз это произошло, остается поблагодарить бога’. Подумайте! Что же осталось теперь от престижа общин Англии?
Мафусаил. Полно! В парламенте остались хорошие люди: Вен, Гетчинсон. И нам известно, что парламент сам благодарит генерала за Прайдово очищение.
Клейполь. Но мистер Вен вряд ли благодарил бы его, если бы знал, что все это сделано ради установления триумвирата.
Роберт. Какой еще триумвират?
Клейполь. Карл Стюарт, Оливер Кромвель и герцог Гамильтон!
Мафусаил. Сказки.
Клейполь. Я клянусь вам! Да что вы сидите, как бабы! Ничем не разбудишь вас. А еще говорят, что в 11 полку и в 9 все почти левелеры.
Мафусаил. Мы почти все левелеры здесь.
Мартин. Что значит левелер? Я не левелер! Хотите знать я и не индепендент. Убей меня бог. Почему я воюю! Кромвель. Король. Манчестер! Убей их бог! — Я хочу домой! Сгоняют народ! Портят ему шкуру… Все они, господа! Убей бог! Почему не оставить народ в покое? Надо начать войну солдат против всех командиров! Вот что! Переколоть всех командиров, всех, кроме солдат! Кромвель, король — все к чорту, а потом разойтись по домам. Убей меня бог!
Мафусаил. К счастью, таких дураков, как ты, осталось мало. Пока их было много, нас били, но Кромвель очистил железом свое войско.
Варрава. Почему же не повоевать! Но я знаю, что такое истинное левелерство. Это значит, что пора пожить и бедняку. Имущий ненавидит бедняка за справедливую попытку его поделиться. Справедливость бедняка он называет грабежом. Третьего дня мы забрали у одного фермера всех гусей, кроме одного. Я сказал ему: так будет поровну. Раб божий, сказал я ему, стыдно иметь даже двух гусей, пока есть братья твои, не имущие ни одного. (Некоторые солдаты смеются, другие неодобрительно покачивают головами.)
Мафусаил. Ну, Варрава, а если я попрошу у тебя, левелера, поделиться, тем, чем набит твой мешок, потому что мой — ты видишь — тощ и пуст: что скажешь ты тогда?
Варрава. Что я скажу? Ничего не скажу. Но не советую никому пробовать совать нос в мой мешок.
Мафусаил. Левелер! Когда наступит царство правды, — мы повесим такого, как ты, рядом с господами из Сити и с лендлордами! (Многие солдаты смеются и одобряют.)
Мартин. Толки, толки! А чем нас кормят? Кромвель — друг народа! Разве можно есть ту рыбу, которой генерал угощает нас, убей его бог!
Голоса. Это правда! Мы голодаем, правда…
Мартин. Оливер Голод — вот ему имя! Все они жрут досыта: короли, генералы, баре-монархисты, баре-республиканцы, убей их бог, а солдаты всюду голодают, во всех армиях, убей меня бог!
Роберт. Вот идет Сексби, истинный левелер.
Клейполь (орет). Слушайте, слушайте его! Видите, как опечален капитан Сексби. Он словно выпил уксусу вместо вина.
Мартин. Пусть он говорит о продовольствии, убей его бог! Я не хочу слушать ни молитвы, ни проповеди на пустой желудок.
Голоса. Правда, правда.
1-й солдат. Мартин расходился сегодня?
2-й солдат. Это голод развязал язык Валаамской ослице (смех).
3-й солдат. Молчите! Сексби говорит! Слушайте. Это друг солдат!
4-й солдат. Он скажет правду… 11-й полк всегда за правду! (Гул одобрения.)
Сексби. (становится на ящик). Граждане солдаты 11 полка, дорогие братья в надежде! Прежде всего пусть все, кто тут добрый левелер, все споют вместе со мною нашу песнь.
Хор солдат поет:
О Сион, о град взыскуемый
Град садов и пальм, и лоз,
Дланью божьей испытуемый,
О тебе льем токи слез.
Средь пустынь влачатся бледные,
Боже правды, — твои бедные!
Веди, столп огненный,
Сквозь мрак!
Иди,
Иди, иди, бедняк!
В день, как станет под твердынями
Башен крепких, толстых стен
Пред врагами исполинами
Стан двенадцати колен,
Вдруг вострубят в трубы медные
Сокрушат их крепость бедные!
Веди, столп огненный,
Сквозь мрак!
Иди,
Иди, иди, бедняк!
Плачем над рекой пленения,
Иго рабское несем,
Сменим вскоре горя пение
И ликуя воспоем.
Воспоют слова победные,
Боже правды, — твои бедные!
Веди, столп огненный,
Сквозь мрак!
Иди,
Иди, иди, бедняк!
Сексби. Братья солдаты, верите ли вы мне?
Голоса. Верим, верим, все, все!
Сексби. Левелеры, индепенденты, честные бедняки, нам изменили! Нам изменил тот, на кого мы возлагали все наши упования. Мы остались в пустыне без водителя. Мы думали, что нашли Моисея, но тот, кто назвался пророком бога, оказался волком в овечьей шкуре, или скорее лисицей в шкуре льва! Генерал Кромвель хочет вновь посадить короля на трон! По вашим спинам взобрался на вершину лестницы и теперь хочет столкнуть вас в пропасть.
(Крики негодования, беспокойство, спор и суматоха. Клейполь кричит громче всех: смерть изменнику!)
Мафусаил. Стой! Кто согласится убить героя Мортонских болот и Несби?
Сексби. Никто не говорит об убийстве Кромвеля. Но пусть полки пойдут потребовать отчета у него! Солдаты, вы защищаете не себя, а правду. Разве вы не воины царства божия на земле? Вы ли — слуги генерала, или генерал — слуга воинства? В воинстве голос истины! Вот я изготовил сотни грамот, пусть каждый честный солдат вложит такую грамоту в шляпу, и мы двинемся к генералу. Пусть предстанет перед судом нашим и даст ответ на наш вопрос.
Роберт. Читайте, капитан!
(Многие голоса поддерживают его.)
Сексби. Вот вопросы солдата божия генералу Оливеру Кромвелю: 1) Почему у короля Карла все еще на плечах его преступная голова?
Голоса. Верно, верно! Смерть Стюарту! Смерть Ахаву, паписту, Агагу, Ироду!
Сексби. 2) Почему он даже не в Тоуэре, а живет среди роскоши?
Голоса. Верно, верно! В тюрьму, в Тоуэр! Долой врага народа!
Сексби. 3) Почему генерал по дружески бывает у фараона, который лил кровь народа, как воду, и будет еще лить ее?
Голоса. Так, так! Браво, Сексби! Генерал бывает у короля! Они породнились! Они покумились!
Сексби. 4) Почему лорды владеют лучшими землями Англии?
Голоса. Виват, Сексби! Земля безземельному! Хурра, хурра!
Веди, столп огненный,
Сквозь мрак!
Иди,
Иди, иди, бедняк!
Сексби. 5) Почему народ беден, как Иов, а банкиры и купцы в Англии не обеднели на фартинг?
Голоса. Не в бровь, а в глаз! Долой золотых тельцов! Да здравствует равенство! Виват, Сексби, прямой левелер!
Сексби. 6) Почему созывают лишь совещания офицеров? Как-будто мощь Англии не солдаты?
(В толпе какой-то делириум восторга.)
Сексби. Вот наши вопросы.
Мартин. Еще один, еще один, джентельмены, пиши, дружище: почему нам дают тухлую рыбу и гнилую капусту?
Голоса. Верно, верно, молодец Мартин. Пишите, пишите.
Сексби. Я напишу и это.
(Шуи. Солдаты расхватывают листки и прекрепляют их к своим шляпам. Вдруг, как лев, входит Кромвель, за ним Айртон и 3 или 4 офицера. Кромвель вскакивает на ящик, на котором стоял Сексби и смотрит ему прямо в глаза. Сексби не опускает глаз.)
Кромвель. Уйди, Сексби! Уйди, заклинаю тебя богом, ибо я не хочу твоей смерти! (Пауза.) Я не хочу твоей смерти, Сексби, за доблесть твою на полях битв. Ты не хочешь? — Айртон, схватить его и умчать за десять миль! Пусть проветрится!
(Прежде чем Сексби успел подвинуться, Айртон и другие офицеры хватают его и уводят.)
P. Хог. Что же вы молчите, бараны! Бабы! Кто здесь левелер, вперед за Сексби (указывая на Кромвеля). Это — гордец, изменник и насильник! (Быстрее молнии, Кромвель хватает пистолет и выстрелом укладывает Хога.)
Кромвель. Дураки! Вы хотите погибнуть! Что я без вас — единица, которую сломят паписты! Что вы без меня — нули! Вы забыли 16 моих побед с вами! Кто разлучит нас! Армия — супруга моя, а я муж ее. Нас венчал господь — человек да не разлучает. Кому поверили? Сумасброду. Эх вы, бедные парни! Не удерживай я вас, как железный обруч, — вы бы распались на части и вылили бы на землю вино дела божия. Кромвелю не верите? Я знаю всех смутьянов! Я составлю список десяти буйных голов, и вы сами приведете их ко мне. Слыхали? Я очистил парламент, очищу и 11 полк и всю армию! Если кто пикнет, — так уложу рядом с этим беднягой, а если вы не приведете десять каналий ко мне на двор, клянусь небом и адом, — я расстреляю вас из орудий до последней собаки! Может быть, я умру от горя после этого, потому что, видит бог, я страдаю вашими болями, но я сделаю это. (Глубокое молчание.) Как имя убитого?
Голоса. Это Роберт Хог.
Кромвель. Хог? Знаю. Добрый рубака! (подходит к нему.) Эх, ты друг, что же ты наделал? Хог… Хороший содат… (Закрывает лицо руками и плачет. Солдаты потрясены. Успоковшись.) Похоронить его с почестями. Но я не мог иначе.
Мафусаил. Генерал, ты плачешь, а потому выслушаешь меня.
Кромвель. Ты — Мафусаил, ты был рядом со мною, когда я снял шишак и бросился в атаку при Мортоне!
Мафусаил. Да. Мое настоящее имя Хог. Я отец того, которого ты убил.
(Пауза.)
Слушай, Оливер, я много старше тебя. Много ран у меня на теле. Я умру в сражении под твоим знаменем. Кромвель, ты дал урок армии. Но пусть это будет урок и для тебя… Кромвель, не надейся на князей мира! Остерегайся, Кромвель, не прими свою силу за право своевольничать. Кромвель — ты слуга!
Кромвель (помолчав). Ты не можешь сейчас дать мне руку, Мафусаил, ибо я убил твоего сына. Но у престола судии небесного ты дашь мне руку, честный соратник.
Мафусаил. Кромвель, народ могуч… Он растрепанный, пестрый, темный, но могуч. Он — правдолюбец, Кромвель, служи ему… Тут нет виноватых. А если бы и были, — нам надо прощать друг друга, (Протягивает ему руку.)
Кромвель (крепко пожав ее). Боже, воззри с небес на этих героев! Боже, дай мне силу служить им! Бейте в барабаны!.. Носилки сюда. Покройте павшего знаменем полка.
(Убитого поднимают на носилках и покрывают знаменем).
Айртон (возвращается, говорит тихо). Кончено? Надо расправиться с зачинщиками.
Кромвель (тихо). Айртон, Айртон. Мне тяжело… мне стыдно…
Айртон. Вы доблестный и великий полководец! Вы показали пример власти.
Кромвель. Мне больно и стыдно, Айртон. (Вьют барабаны.) Пойдем за ним.

Занавес.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

(Комната в доме Кромвеля в Лондоне. Прислуга, несколько солдат сидят на скамьях. Бригитта кончает проповедь. Джон Мильтон).

Бригитта. Пусть же никто не забывает этого. Я сама прежде заблуждалась и думала, что надо мыслить только о небесном. И как-то случилось, что я встретила на улице двух оборванцев, голодных детей. Я машинально дала им милостыню. И вдруг устыдилась и ярко поняла, что сердце мое стало черстветь. В самом деле, в эту минуту думала я о пророчествах Михея и готова была не заметить скорби рядом с собою. Когда я приласкала и устроила детей, внутренний голос напомнил мне: ‘таких детей много в Англии!’ О, братья и сестры, боритесь на земле с бедностью и несправедливостью. Об этом говорили пророки, и этого хочет бог. Зачем иначе послал он нас на землю, если нам нечего делать здесь?
Братья, как нечестив тот, кто собирает в житницы, и земное сокровище ставит выше небесного, так же нечестив тот, кто ради неба забывает землю. Тот не любит бога, кто не любит несчастного брата, тот не любит брата своего несчастного, кто не ненавидит гордых, причиняющих скорби земли. Господь не только источник любви, но и источник святой ненависти, иначе как бы он был судьею праведным? Судья, любящий правду, ненавидит преступление. Сказано: будь совершен, как отец небесный. Отец карает, будь и ты мечом его. Да пошлет нам господь силу очистить землю от скверны. Аминь.
Споем псалом ангельских ликов.
Все поют:
Ангельских ликов работу свершает
Церковь святых.
Богу в борьбе его с тьмой помогает
Каждое дело прекрасное их.
В поте лица твоего украшай ты
Землю, как сад.
Здесь на земле уготоваешь рай ты.
В бороздах нив бог скрывает свой клад.
Братской любовью сияй твоим братьям,
Слабым будь щит.
Грязь себялюбия над нами проклятьем
Тучею, солнце закрывшей, висит.
Битвы не бойся с неправды сынами,
Божий солдат!
Люди проходят летучими снами, —
Строится вечный взыскуемый град.
(Молящиеся расходятся, некоторые женщины подходят и целуют Бригитту. Остается Мильтон и она.)
Мильтон. Как прекрасно все, что вы говорите. Как вы мудры, мистрис Бригитта! Бы ангел. О, мистрис Бригитта, с тех пор, как вы больны, и ваша душа так и светится сквозь вашу хрупкость, я чувствую себя ежечасно у самого входа в светы господни. Вы — врата, приоткрытые в святая святых, Бригитта.
Бригитта (слабо улыбаясь). Мистер Джон, я предостерегаю вас, Муж Мери тоже пылок в своих выражениях. Милый мр. Джон, я становлюсь действительно прозорливой. На кого ни посмотрю, — мне кажется, что сердце его открыто для меня, что он словно стал духовно стеклянным.
Мильтон. Кассандра!
Бригитта. Не правда ли, в баснях Гомера говорится, что бог наказал Кассандру ясновидением?
Мильтон. Да, нечто подобное.
Бригитта. Кто видит ясно, — видит много дурного, мр. Джон. Даже в самых чистых местах. Не восхищайтесь мною, мр. Мильтон, вы несколько влюблены в меня. В вас говорит и плоть, как это ни странно.
Мильтон. Мы не паписты, не капуцины, любить женщину — не грех.
Бригитта. Не пожелай жены ближнего твоего. Не надо прелюбодействовать даже помышлением, мр. Джон. Но вы видите, я улыбаюсь. Все это ребячество, мр. Джон. Я так скоро умру.
Мильтон. Бригитта!
Бригитта. Что же вы испугались? Разве я не похожа на холодноватый и прозрачный осенний день? Даже мои рыжие косы делают меня октябрем. Мне хочется сочинить псалом об осени божьей. Вы мне поможете, Мильтон? Вы умеете так быстро и чудесно слагать псалмы.
Мильтон (подумав):
Небесный сад — он золотой,
Он кроткий, как осенний лес.
И осень я зову мечтой
О вечном тихом дне небес.
Бригитта (тоже помолчав):
Когда приходит жизни срок,
Не смерть нас ждет, а божий рай,
И осень, золотой пророк,
Нам шепчет сладко, — умирай.
Мильтон. Ах, м-с. Бригитта, мое сердце полно печальной неги.
Бригитта. Ах! Вот под’ехал отец. Он сумрачен сегодня. Боже, как он сумрачен. Идите, Мильтон. Я думаю, что отцу приятнее сейчас никого не видеть.
Мильтон. Прощайте, ангел осени! (Уходит, нежно пожав ей руку.)
(Входит Кромвель, сбрасывает плащ и шляпу. Садится в кресло, закрывает лицо рукой. Молчание.)
Кромвель. Гитта, я прогневал бога. Солдаты бунтуют. Пришлось усмирять.
Бригитта. Отец… Прости меня… быть может, они чуют, что ты ошибся дорогой.
Кромвель. Это очень может быть, Гитта… Что ты скажешь по этому поводу?
Бригитта. Я скажу, отец, что король погубит божье дело, если не погибнет сам. Я — женщина, и голос мой ничто в совете мужей господних, но я скажу: пока жив король, он будет сильнейшим врагом Англии. Зачем царь — народу божию? Не счастлив ли был Израиль при судьях и пророках?
Кромвель. Англия привыкла к королям.
Бригитта. Она отвыкает сейчас от многого.
Кромвель. Король… Это большое слово.
Бригитта. Разве правда божия не больше?
Кромвель. Надо быть мудрым, как змий, Бригитта. Нельзя итти прямо, когда путь усеян ямами.
Бригитта. Через иную яму надо решиться перепрыгнуть. Позволь еще одно слово. Мне очень подозрительна поездка Фокенберга в Фолькстон навстречу курьеру королевы.
Кромвель. Что ты? Мальчик мне предан всем сердцем и влюблен в Мери до безумия.
Бригитта. Его обманывают. Вместе с письмом явным он везет другое… Оно спрятано в чем-нибудь, я в этом уверена.
Кромвель. Я воспретил ему брать с собою что бы то ни было, даже малейший подарок, кроме тех, которые осмотрел Тюрло, а у Тюрло — зоркий глаз и цепкие пальцы.
Бригитта. У мальчика немного таинственный вид. Отец, я ясно чувствую, что он в чем-то обманывает нас. В пустяках, как кажется ему. Отец, пусть Мери расспросит его.
Кромвель. Гм… Конечно, это ничему не помешает. (Кричит громовым голосом: Мери! Мери!)
(Входит Елизавета старшая.)
Елизавета. Что вы кричите, словно господь поручил вам разбудить мертвых в день страшного суда, Оливер. Мери в саду со своим мужем. Они вечно воркуют. Почему бы нет? Не все пуритане — Айртоны.
Кромвель. Ах, матушка, тяжеленько приходится вашему сыну.
Елизавета. Благодарю бога, Оливер. На людях лежат большое бремя. Кто несет особенно много, облегчает других, он — избранник неба. Надо опасаться жить легко.
Кромвель. Дик живет легко… И по правде эта легкость действительно лишней тяжестью ложится на мои плечи.
Елизавета. Вы непростительно слабы с Диком… Оливер.
Кромвель. Я поговорю с ним, матушка… хотя вряд ли из этого щенка выйдет когда-нибудь человек.
Елизавета. Ну, вспомните свою молодость…
Кромвель. Вы правы, матушка, я был главою грешников, худших из ослушников всех заповедей божиих. Вы правы. Я немало огорчал вас. Но мне кажется, я был более послушен, чем Мери, которую я тщетно зову. Где она? Потонула в блаженстве? Мери! Мери!!
Мери (быстро входя). Боже, как вы кричите, отец. Я здесь, не случилось ли чего-нибудь?
Кромвель. Садись ко мне на колени. (Сажает ее на колени и смотрит на нее.) Ах, ты прельщение, искушение ты. Мало пристойно пуританину, как я, пускать по свету такую приманку! Кстати, Бригитта, где твой олух?
Бригитта. Я давно не вижу его.
Кромвель. Мне показалось, что он был среди солдат. Ну, Мери, постарайся сослужить службу богу твоим обольщением, будь Далилой Израиля… Дело идет о том, чтобы обольстить мужчину. Смотрите, как она испугалась и вспыхнула, чернобровая праведница.
Елизавета. Вы шутите весьма неуместно, Оливер.
Кромвель. Правда, матушка, на душе у меня серьезно, как на кладбище, но разве Мери не весна? А весною и на кладбище цветут цветы. Впрочем, мои шутки скорей репейник! Ну, Весна…
Бригитта. Как хорошо вы ее назвали, отец. (Грустно.) Мери — весна.
Кромвель (смотрит на нее). Как ты себя чувствуешь, Гитти? Плохо?
Бригитта. Нет, хорошо, отец.
Кромвель. Матушка, берегите Бригитту. (Задумчиво.) Да… Так вот, леди Фокенберг, извольте обольстить вашего мужа.
(Мери смеется.)
Кромвель. Это сделано? Никогда нельзя быть уверенной. Докажи, Мери, что он тебя любит. Дело в том, что он тайно везет что-то королеве. А от тебя у него может и не быть секретов. Ты поняла?
Мери. Поняла. Если он везет что-нибудь тайно в Фолькстон, то вы будете иметь эту вещь в ваших руках через час.
Кромвель. Уверенность в победе достойна дочери Кромвеля. Идем отсюда… Поле битвы остается за леди Фокенберг.
(Берет под руки мать и Бригитту и уходит.)
Мери (зовет в окно). Робби, иди сюда, у меня есть новость. (Голос Фокенберга за сценой.) Я уже скучаю по тебе. Ведь я скоро еду.
Мери. Прямо в окно, Робби.
Фокенберг (впрыгивает в окно). Я здесь. Вот тебе георгины… (Подает ей букет.) Они очень красивы, но не пахнут, это холодная красота осени.
Мери. Батюшка только что назвал меня весной.
Фокенберг. Ты — весна. (Хочет поцеловать.)
Мери (уклоняясь). Нет, милорд. Вы скрыли от меня, что везете что-то по секрету королеве! Вы провинились, милорд, вы — дурной муж.
Фокенберг. Кто тебе сказал?
Мери. Мой мизинчик.
Фокенберг. Я везу вещи, которые ты видела.
Мери. И вещи, которых я не видела.
Фокенберг. Да нет же…
Мери. Покажи!
Фокенберг. Ах ты, любопытная шалунья. Ну ладно: вот этот медальончик. Открыть? Ну вот, видишь, тут портрет их дочери… А тут с другой стороны — волосы Карла. Он умолял меня, чтобы никто не знал про эту семейную сантиментальность. Но ведь Мери никому не скажет?
Мери (внимательно смотрит медальон и вертит его в руках). Мери никому не скажет, но она кому-то покажет.
Фокенберг. Что ты, что ты, Мери. Отдай.
Мери. Почему нет? Если это только безделушка, что за беда, если отец на нее взглянет, а если это что-нибудь важное, то ведь показать ее ему необходимо.
Фокенберг. Не мучь меня и не серди..
Мери. Ты станешь сердиться?
Фокенберг. Я дал королю слово рыцаря… Ни один Фокенберг не нарушал слова рыцаря.
Мери. Но ты уже нарушил его, показав медальон мне!
Фокенберг. Довольно шуток, отдай вещицу.
Мери. Я не шучу. Я хочу быть с тобою совершенно правдивой в глазах отца, то, что ты позволишь мне показать ему эту безделушку, — доказательство твоей любви ко мне.
Фокенберг. Генерал не ребенок,
Мери. Как? Из-за каких-то глупых предрассудков ты хочешь осрамить меня перед отцом. Хочешь, чтобы над Мери смеялись? Этого я не ожидала (садится на скамью и плачет).
Фокенберг. Ты плачешь? Девочка? Ты притворяешься? Ты плачешь? Но пойми же, это неблагородно… нельзя.
Мери (вскакивая с горящими глазами). Хорошо! Вот я кладу на стол ваше сокровище, лорд Фокенберг, но клянусь вам, если вы его коснетесь, то вы не прикоснетесь больше ко мне. Вы все еще думаете, что я шучу? Вы в самом деле воображаете, что я — весенняя фиалка, которой вы украсили петлицу? Я — дочь Кромвеля, милорд!
Фокенберг. Но должен же и я иметь свою волю…
Мери. О, конечно, милорд! Вам, наверное, очень легко получить ее полностью. Для этого надо только отказаться от меня! Один жест, лорд Фокенберг… (глаза ее наполняются слезами, и голос дрожит.) Робби, Робби, не губи нашего счастья. Уступи мне, Робби!
Фокенберг (пожимая плечами). В конце-концов… Это ведь только сантиментальная семейная тайна, совсем маленький секрет… Но, Мери, обещай мне две вещи. Ты обещаешь… заранее…
Мери. Робби, скажи… как же можно обещать, не зная…
Фокенберг. Во-первых, поклянись мне, что твой отец никому не скажет об этом моем маленьком предательстве, и, во-вторых, поклянись, что ты никогда больше не будешь насиловать такими средствами волю твоего супруга…
Мери (качает отрицательно головой). Нет, Робби. Как я могу тебе клясться за отца? Какой ты чудак, Робби! А что, если в медальоне есть какая-нибудь государственная тайна?
Фокенберг. Пустое.
Мери. А если? Разве может тогда промолчать отец?
(Пауза).
Фокенберг. А второе?
Мери. Тоже нет, Робби. Почем знать, может быть мне придется добиваться от тебя еще чего-нибудь необходимее этого.
Фокенберг. Но ты ни в чем не хочешь уступить мне! Это возмутительно!
Мери. Ни в чем, Робби. (Вдруг хохочет.) Уходя отец сказал, что здесь поле битвы между нами. Смотри. (Надевает шляпу Кромвеля на голову и драпируется в его плащ.) Мери Кромвель ведет бой! Она должна победить, как побеждают круглоголовые. Милорд-кавалер, сдавайтесь, я требую безусловной капитуляции.
Фокенберг (восхищенно). Боже! Как очаровательна, как восхитительна, хочу целовать тебя.
Мери. Сдавайтесь!
Фокенберг. Сдаюсь!
Мери. Хурра!
(Фокенберг бросается к ней и бурно целует ее, она быстро схватывает медальон и убегает. Фокенберг садится и блаженно улыбается, но постепенно лицо его становится серьезным и грустным. В открытое окно раздается: ст! ст! Фокенберг вздрагивает и прислушивается.)
Голос за сценой. Ст! Лорд Фокенберг!
Фокенберг (вставая). Кто меня зовет?
(В окно показывается голова и плечи лорда Сеймура).
Сеймур. Это я, Фокенберг. Меня послал сюда король. Он просит, чтобы вы тотчас же отдали ему медальон…
Фокенберг. Почему?
Сеймур (нетерпеливо). Вопросы здесь мало уместны, милорд. (Протягивает руку.) Медальон!
Фокенберг. Если королю угодно получить его назад, я его привезу сам.
Сеймур. Королю угодно получить его тотчас же. Я специально послан сюда для этого верхом, и его величество очень беспокоится. Его величество раскаивается, что доверил его вам.
Фокенберг. Вот как даже… Я лично поговорю с его величеством.
Сеймур. Отдайте медальон сию минуту, или вы изменник, Фокенберг! Фокенберг, вы отдали кому-то медальон? Если вы сделали это, вы — подлец!
(Фокенберг отпрянул от окна, словно его ударили. Айртон, появляясь в окне рядом с Сеймуром.)
Айртон. Сеймур, что вы делаете здесь?
Сеймур. Я разговариваю с моим другом Фокенбергом.
Айртон. Так… Позвольте попросить вас отдать мне ваше оружие.
Сеймур. Вы арестуете меня?
Айртон. Да, лорд Сеймур.
Сеймур. Вам это не удастся. (Исчезает.)
(Голос Айртона: ‘Держите его, стреляйте в него!’ Раздаются выстрелы.)
Фокенберг. Я предал короля. (Шатаясь подходит к стулу и садится.)
Мери (быстро вбегая). Робби, ужас! В медальоне было целое письмо, написанное мельчайшими буквами. Там король бесчестно предавал Англию. Письмо начинается словами: ‘Я продолжаю, насколько могу, дурачить Кромвеля’.
Фокенберг. Как бы ни был виновен король, я чувствую себя Иудой. (Хватается за голову.)
(В эту минуту в дверь входит Ричард Кромвель и прислушивается. Фокенберги не замечают его).
Мери. Дорогой мой! Неужели ты предпочел бы быть слепым орудием Карла и способствовать гибели всех нас? Подумай, как низко и коварно они хотели использовать тебя!
Фокенберг. Карл, Карл, ты погиб!
Ричард. А! Он погиб! Превосходно…
Мери (оглядываясь на него). Ты, Дик? Ты вернулся?
Ричард. Да, поесть телятины. Ведь не откажется же отец заколоть упитанного тельца ради моего прихода?
Мери. Пойдем, Робби, я все об’ясню тебе. Мужайся. Робби.
(Нежно обнимает его и уводит.)
Ричард. Прощайте же, ваше величество, король Карл I Британский. Мы ближе к цели. Здравствуйте, принц Ричард, король Ричард, который бишь? Сколько раз отец рекомендовал мне прочесть историю сэр Вальтер Раллея, никак не доберусь… Такой толстенный томище. (Кромвель входит и приближается к нему сзади.)
Ричард. Ричард IV, кажется. Да здравствует король Ричард IV!
Кромвель. Вернулся?
Ричард (сильно смутившись). Да… с вашего позволения.
Кромвель. Слушай, жалкий сын. Если бы сам архангел Гавриил предложил мне корону, я не взял бы ее, хотя бы из-за того, что у меня подобный сын.
(Пауза.)
О, если бы первенец мой был жив, а ты умер.
Ричард. Аминь… Но королю Карлу вы все-таки отрубите голову?
Кромвель (громовым голосом). Ступай в твою таверну. Не смей подымать глаз на сцену, где происходит мировая трагедия.
Ричард (дерзко). Чтобы итти в таверну, нужны деньги, а у меня нет ни пенса.
(Кромвель поворачивается и уходит согбенно и медленно.)
Ричард. Так. Нас презирают, дружище Дик. Ничего… У нас строгий папаша и добрая мамаша. Я ничего не требую от вас, почтенный родитель! Вы слишком честолюбивы, чтобы не проложить мне хорошую дорожку! Трагедия! В хороших трагедиях тоже бывают комические сцены. (Подходит к шкапу.) Что у них есть из с’естного? (Ищет.) Ничего! По крайней мере, в этом шкапу. А есть хочется… пить еще больше. Вчера пил, хоть и в долг, но здорово. Голова болит.
(Входит Елизавета младшая и служанка, несущая поднос.)
Елизавета. Сыночек мой, мой Дик.
Ричард. Матушка. (Об’ятия.)
Елизавета. Отец сам сказал, чтобы я покормила тебя.
Ричард. О, у меня добрый папаша!
Елизавета (суетясь с служанкой у стола). Вот тебе хлеб, сыр, яйца, жареная баранина, кексы, а вот и пара стаканов доброго вина.
Ричард. Эврика! Я, впрочем, не уверен, что в этих случаях греки кричали эврика. Прежде всего вино. (Наливает.) Мне хотелось бы налить и вам, матушка.
Елизавета. Я не пью.
Ричард. Я провозглашу особенный тост. (Служанке.) А как зовут тебя, служаночка, а, маленькая рабынечка? Агарь? Да? Агарь была прехорошенькой рабой Авраама. Но так как здесь только один стакан, то я лишь мысленно чокаюсь с вами. (Кривляясь, подходит к авансцене.) За здоровье короля Ричарда IV! Бум, бум! Это салюты из пушек. (Пьет.)
(Мать и служанка растерянно улыбаются.)

Занавес.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ.

(Декорация второй картины. Под вечер. Шерадам перебирает драгоценности в шкатулке, вытирает их и смотрит на игру около окна.. Монго тихо играет на гитаре перед пюпитром с нотами).

Шерадам. О! Как это было жалко, мистер Монго! Кардинал тихо околевал, совершенно как-будто умирает ребенок. Было раннее утро. Я не мог не разбудить государя. Мне казалось, что государь никогда не простит мне, если, проснувшись, найдет своего Кардинала уже бездыханным. Поэтому я тихонько подошел к постели его величества и стал будить его. Но государь так испугался, словно его разбудил призрак. Он дико закричал и долго не мог прийти в себя. Я и сам был ни жив, ни мертв от страха. Наконец все разленилось. Король накинул халатик и пошел к Кардиналу. Он смотрел минуты три-четыре на его агонию и потом сказал: ‘Не лучше ли было бы прикончить его?’ — А потом он прибавил: ‘Такая короткая смерть — самая лучшая’. Потом король изволил зевнуть и выразился так: ‘Здесь чертовски холодно. Вы не топите, а уже осень. Пойду в постель. Обезьяне не поможешь’. С этими словами король удалился. Опять я остался один с Кардиналом. Я много плакал, мистер Монго. Солнце взошло. Кардинал повернул голову к солнцу, всхлипнул в последний раз и… издох. (Плачет.)
Монго. Requiescat in расе!
Шерадам. Его величество встал хмурый…
Монго. Да, и чтобы развлечь его, я придумал пускать мыльные пузыри.
Шерадам. Это позабавило его.
Монго. Но после обеда король сильно обеспокоился из-за медальона.
Шерадам. Лорд Сеймур не возвращается из Лондона. Сегодня так все печально и беспокойно. Король ничего не ел. Решительно ничего. Он был в большом нетерпении. Я предложил ему посмотреть, как я уложил в гробоподобный ящик останки его маленького друга. Но он сказал: ‘Нет, противно смотреть на падаль’. Потом приказал подать шкатулку и рассматривал камни, которые он так любит. ‘Это не красивее мыльных пузырей, — сказал он, — и только немного долговечнее’. Теперь он, кажется, уснул.
Монго. Он приказал разбудить его, как только вернется лорд Сеймур.
(Молчание. Монго тихо играет.)
Голос короля. Шерадам! (Шерадам торопливо вскакивает и уходит.)
(Монго продолжает тихо играть свой аккомпанимент. Входит король в бархатном, шитом золотом, халате и Шерадам.)
Король. Опустите занавески, зажгите свечи… Подложите дров в камин.
(Шерадам исполняет, суетится. Король садится в кресло и берет зеркало. Долго и пристально смотрится в него.)
Король. Я не так уже постарел. Я мог бы еще долго жить.
Монго. Вы очень долговечны, государь.
Король. Почем ты знаешь?
Монго. У вас длинная линия жизни на руке.
Король (смотря на руку). Три основных линии сходятся. Это признак насильственной смерти. Когда мне было 26-27 лет, итальянец Морзини с тысячью поклонов и извинений сказал мне, что я паду в битве. Тогда я ответил ему: ‘Но это же самая счастливая смерть!’ Хуже всего умереть медленно, как околевал Кардинал. Бр! Я хочу жить. А конец должен быть молниеносным.
Монго. Еще много счастливых годов…
Король. Ты играешь ту итальянскую арию? (Напевает грустную мелодию.)
Монго. Да, ваше величество.
Король. Прелестный напев. (Напевая.) Шерадам, принеси флейту.
(Шерадам уходит.)
Король. Помнишь, как леди Вен плакала, когда я раз игрывал эту мелодию в первый раз.
Монго. Да, она выла так, что пришлось прогнать ее, ваше величество.
Король. Почему нет Сеймура. Который час?
Монго. Семь пополудни.
Король. С ним что-нибудь случилось. Фокенберг не был?
Монго. Нет, ваше величество.
(Шерадам приносит флейту.)
Король (беря флейту). Это Бекингем велел написать на моей флейте золотыми буквами глуповато-трогательное двустишие:
Миг радости и осень скорби влей ты
В дыхание божественное флейты.
Начнем. (Отбивает такт ногой. Монго играет. Вступает король и выводит на флейте печальную песню.)
(Шерадам в дверях не впускает кого-то, знаками давая ему понять, что короля невозможно тревожить. Гамонд слегка отталкивает его, громко кашляет.)
Король (морщит брови и гневно бросает флейту на стол). Кто мешает мне? Полковник? Разве вы не могли подождать несколько минут?
Гамонд. Мне кажется, что нет.
Король. В чем дело?
Гамонд. Прошу позволения говорить с вами наедине.
Король (вставая). Что-нибудь неприятное? Говорите! Это какая-нибудь беда? Обвинение?
Гамонд. Прошу вас… наедине.
Король. Уйдите!
(Шерадам и Монго уходят.)
Гамонд. С неделю назад я получил письмо от генерала. Я никогда не получал таких. Я прочту вам несколько строк, и вы все поймете. Вот, что он мне пишет:
‘Дорогой Робби, не выпало ли на нашу долю получить некоторое замечательное предостережение от бога? Думал ли ты о том, что мы оба недостойны служить столь великому делу? Ты знаешь, что парламент опять начинает переговоры с королем. Король совершенно забыл Salus populi. Разве армия — не законная власть, посланная богом спасти результаты войны в борьбе с королем, на прочных началах? Эту власть можно с успехом противопоставить другой. Все знамения неба согласны: только будь внимателен к ним. Разве ты не видишь, что сердца столь многих восстановлены против него господом? Допустим, что недавний протест армии против всякого согласия с королем был преждевременным, но теперь я решительно считаю правильным поддержать его. Дорогой Робби, не искушай господа гордостью, недоверием. Договор есть пагубное лицемерное соглашательство. Не жди добра от этого человека, против которого свидетельствует сам бог. Робби, люблю тебя и не хотел бы видеть тебя отступающим’.
(Пауза.)
Гамонд. Письмо не ясно для вас?
Король. Оно ясно самою темнотою своею.
Гамонд. Я ответил, что стою на прежней точке зрения: личность короля неприкосновенна. Я ответил, что вы лойяльны, государь, что вы желаете союза с Кромвелем, примирения с парламентом… Король Карл, за эти недели я привык вам верить!
Король. Благодарю вас.
Гамонд. Я — пуританин, солдат, сын мужика. Меня поставили здесь, как барбоса, чтобы стеречь вас. Я стерег вас и я привязался к вам, как барбос. Смотрите, как я груб!.. Но меня прельщает ваше изящество, ни одна женщина не нравилась мне так, как… все, что вас окружает. Эти ваши чашечки, эта ваша флейта… или ваши удивительные руки… Вы — прекрасный рыцарь! И как не поверить, что вы хотите блага народу и так искренне пошли на мир со своей Англией. В вас нет лукавства!
Король. Благодарю вас…
Гамонд. Мое отношение к вам не нравится генералу. При этом что-то неприятное произошло в Лондоне сегодня и ускорило его решение. Я отставлен. Час тому назад я получил приказ об этом с верховым. Мне предписано сию минуту выехать в Лондон. Сюда назначен полковник Юэр… человек холодный, как лед, сэр. Гонец сказал, что он уже в пути. Что я могу сказать вам? Мне кажется, что ветер не только переменился, он переходит в бурю. Что-то возбудило гнев генерала.
Король. Что же вы посоветуете?
Гамонд. Мне ли советовать вам? Вы — король. Вы — мудры. Я пришел только предупредить вас и попрощаться с вами.
Король. Позвольте, полковник, предложить вам на память несколько безделушек. (Берет из шкатулки горсть бриллиантов.) Заверните это в платок.
Гамонд. Ваше величество, это — целое состояние! Дайте мне одну вещь… дайте мне лучше всего что-нибудь совсем простое: перчатку с вашей удивительной руки.
Король (берет еще горсть). Еще, еще, Гамонд! Берите. Вам пригодится. Это на память… о короле Карле I. Неужели вы обидите меня отказом?
Гамонд. Но я не могу…
Король. Берите и слушайте… (Тихо.) Слушайте: если вы действительно полюбили меня… верите мне: спасите меня! Две хорошие верховые лошади — и мы могли бы домчаться до лагеря Гамильтона!
Гамонд (вскакивая). Король… не собираетесь ли вы купить меня?!
Король. Что вы, что вы! Но ведь вы же сказали, что любите меня. Поймите, Гамонд, письмо генерала ясно: это — моя смерть!
Гамонд. Прежде всего возьмите назад ваши сокровища Я не приму ничего. Это прежде всего. А во-вторых, я не могу изменить клятве солдата!
Король. Очень хорошо, полковник, вы чудесный человек. Вы превосходный человек. Вы только что об’яснились мне в любви и теперь сами убиваете меня во имя долга! Это мужественно и прекрасно, это по-римски. При вступлении на службу в мое войско, вы, правда, присягали и мне! Но той присяге вы изменили из принципа. Не правда ли? И вы не можете вернуться к ней из любви и ради вам приятной, но очевидно недостаточной для вас справедливости! Ваша римская стойкость вознаграждает вас за ту первую вашу измену, — измену мне! Убивая короля, вы заглаживаете укор в хрупкости вашей присяги ему лет десять назад.
Гамонд. Я… я… не могу решиться… Я… я страшно потрясен…
Король. Вы — моя надежда на спасение, дайте улететь королевской птице из клетки. Еще час — и я обречен! Гамонд, какие слова найти мне, чтобы уверить вас. Гамонд, вот — эти удивительные королевские руки складываются в жест мольбы! Гамонд, я сумею мужественно умереть, но сейчас это — моя агония. Я борюсь за жизнь этими словами. Гамонд, Гамонд, у меня есть дети, жена, королевство… Гамонд, не толкайте меня… на плаху!.. На плаху… на плаху. Гамонд!! В эту минуту решается судьба Англии… Ах, не думайте больше, бросьте колебания, едем, Гамонд.
Гамонд. Мои солдаты не пустят вас.
Король. Скажите им, что вам приказано доставить меня верхом в Лондон, возьмите одного солдата. Мы убьем его по дороге.
Гамонд. Столько коварства… Ваше величество, я просто… я не могу…
Король. Ну так пойми: это ты, это ты убил короля Карла Стюарта!
Гамонд (подавленный). Ваню величество, я спасу вас, (Заглядывает за занавески.) Уже темно. Надевайте мой плащ и мою шляпу. Мой конь, на котором я должен был скакать в Лондон, у ворот. Это добрая лошадь. С богом!
Король. А вы?
Гамонд. Это дело большое. Раз я беру на себя смелость менять ход истории, — пусть не скажут, что я сделал это ради корысти! Голова за голову. Роберт Гамонд за Карла Стюарта.
Король. О. Англия, каких сынов ты имеешь! (Целует Гамонда.) Господь на небе вознаградит тебя.
Гамонд (очень холодно). Весьма возможно, король, что я вдобавок угожу в ад.
Король (торопливо). Где же ваш плащ, ваша шляпа?
Гамонд (также холодно). Я принесу их. (Уходит.)
Король (один). О, слава Небу! Иисус, Мария! Только скорей, скорей! Мой римлянин может раздумать. Припадки героизма большею частью длятся недолго. (В нетерпении ударяет ногой в пол.)
Гамонд (возращается с вещами). Король, я не уверен, что хорошо поступаю. Сказать правду, я не уверен, что и вы поступаете хорошо. Но будь, что будет. Я обещал. Вот плащ и шляпа. Ни слова больше. Слышите: ни слова!.. Ни слова!
(Король торопливо одевается, надвигает шляпу на брови, запахивается в плащ, подходит к зеркалу и смотрится. Делает приветственный жест Гамонду и хочет уйти, В дверях он сталкивается с Юэром.)
Юэр. Кто это? Это вы. Гамонд? Ах нет, вот вы, Гамонд. А это что за офицер?
Гамонд. Это… это корнет Джойс…
Юэр. Стоп! Измена!.. Я чую измену. Долой шляпу! (Срывает с короля шляпу.) Король!
Гамонд. О, Кромвель, ты прав: сам Бог против него. Праведен суд твой!
Юэр (входящим солдатам). Схватить Гамонда! Он — изменник. Оставьте всю свиту короля здесь под караулом. (Королю.) А вас, сэр, приказано отвести в Герст, в тюрьму, сэр!

Занавес.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ.

(В доме Кромвеля, в Лондоне. Вечер. Обе Елизаветы, Бригитта, Бетси. Айртон — за работою. Мильтон пишет за столом. Входит Бирд.)

Бирд. Благословенье божье на всех вас.
Елизавета старшая. Что в суде?
Бирд. Кончено. Мы подписали приговор. Сегодня ночью Карла не станет.
Елизавета старшая. Как Оливер?
Бирд. Он был странно весел. Он подписал тотчас же вслед за президентом и за лордом Греем. Он все время смеялся и шутил. Когда Генрих Мэртин подписывал, он обмакнул бородку пера в чернильницу и с хохотом намазал ему лоб: ‘Ну, Мэртин, — сказал он, — вот печать цареубийства на твоем челе’.
Елизавета старшая. Я знаю эту веселость. Нерадостна она.
Елизавета младшая. Боже, какую тяжелую судьбу послал ты нам.
Елизавета старшая. Не вздыхай хоть ты… Наше дело облегчить ему жизнь. Бетси, приготовь хорошего испанского к ужину. Да, да… сегодня ему надо вина. Бригитта, ты будь всегда поблизости, ты понадобишься ему. Но никто не должен соваться ему на глаза… Мильтон, перейдите работать в другую комнату…
Мильтон. Я кончил. Глаза мои слабеют, вечером мне трудно работать. Я приготовил письма в Голландию к Фокенбергу.
Елизавета младшая. А что пишет он?
Мильтон. Дела… Но он торопит прислать ему Мэри.
Елизавета младшая. Быть-может, она сегодня же будет здесь, отдохнет с неделю и отправится дальше в Голландию.
Бирд. Кромвель! (Все притихают. Кромвель входит очень мрачный… По знаку бабушки все расходятся. Кромвель остается один.)
Кромвель (садясь в кресло). Что это они разбежались, как, мыши от кота? Или им страшно видеть цареубийцу? (Открывает библию.) Первая страница — моя судьба. (Читает громко.)
‘И говорил Ягве Моисею в тот же самый день и сказал: взойди на сию гору Аварим, на гору Небо, которая в земле Моавитской, против Иерихона, и посмотри на землю Ханаанскую, которую я даю во владение сынам Израилевым, и умри на горе, на которую ты взойдешь, и приложись к народу твоему, как умер Аарон, брат твой, на горе Ор, и приложился к народу своему за то, что вы согрешили против меня среди сынов Израилевых при водах Меривы в Кадесе, в пустыне Син, за то, что не явили святости моей среди сынов Израилевых, перед собою ты увидишь землю, а не войдешь туда, в землю, которую я даю сынам Израилевым’.
Так… Счастливое, счастливое предзнаменование, ибо это значит, что Я веду, куда надо. А что Ханаан еще далеко и до него не дойдут люди моего поколения, — это я знаю, господи.
(Бетси входит с вином.)
Кромвель. Что это такое? Вино?
Бетси. Вино для вас, отец.
Кромвель. Гм… Это кто же прислал? Не сама же ты догадалась.
Бетси. Бабушка.
Кромвель. Мамаша… родное сердце. Ну, налей… Как кровь… правда?
Бетси. Да, отец.
Кромвель. Тебе не страшно меня?
Бетси. Немножко, отец.
Кромвель. Почему?
Бетси. Ведь вы строгий, отец.
Кромвель. Ну, ну… Поди поцелуй меня. Тебе не страшно поцеловать меня?
Бетси. Да, отец.
Кромвель. Почему?
Бетси. У вас очень колючие усы, отец.
Кромвель. А тебе не страшно, что я убил очень много людей? Что я приказал сегодня ночью отрубить голову королю?
Бетси. Это не мое дело, отец. Все что вы делаете с Айртоном — очень хорошо.
Кромвель. Ах, ты моя милая булочка. Ты — в мать, но у тебя есть таки своеобразное мужество.
Бетси. Накануне битвы при Престоне Айртон услал меня. Он сказал: ‘Бабам и детям здесь не место’. Но мне не хотелось, чтобы он слишком плохо думал о мне. Я осталась тайком. Но когда началась канонада, и, потом стрелки стали обстреливать позиции, — я вдруг подошла к нему там, в роще, и сказала: ‘Айртон, я хотела еще раз поцеловать тебя и Сали тоже’. Я привела и мальца. Мой Айртон побледнел, он закричал: ‘Это что за шутки? Слышишь, какие шмели жужжат тут. Убирайтесь!’ А я сказала: ‘Мы с Сали хотели показать, что тоже не трусы’. Как он сердился!
Кромвель. Ха-ха-ха! А я и не знал этого анекдота. Воображаю, как он потом приласкал тебя.
Бетси. Да. отец. Он спросил потом Сали: ‘Почему ты не боялся пуль?’ А умный мальчишка ответил: ‘Потому что мама не боялась’.
Кромвель. Чудесно… Ну, поди, позови Гитти.
(Бетси уходит.)
Кромвель. У меня славная семья… Очень хорошая Семья… Мы — пуритяне — честные люди, благодарю бога за это. Мы в союзе с тобою, всевышний, ибо ты — бог честных людей.
(Входит Бригитта.)
Кромвель. Садись. Гитти. У тебя прескверный вид.
Бригитта. Я очень больна, отец. Последнее время у меня часто бывают судороги и невыносимая боль. Я не знаю, за что… не знаю… Но бог, вероятно, прав. Я стараюсь так думать.
Кромвель. Страдание — плата за что-нибудь хорошее впереди.
Бригитта. Вероятно, отец.
Кромвель. Гитти, надо еще пролить много крови. Гитти, парламент Вена так же плох, как парламент Пима. А Ирландия? Ее надо лечить огнем и железом. Я сделаю красным зеленый остров. Гитти, я — палач господень. Он дал мне жесткое сердце, очень жесткое и внутри полное любви. Он хочет даровать мне большую власть, Гитти. Корону я не возьму, но скипетр — да. И крест на плечи тоже, Гитти, крест на плечи. И, понесу. Мне жутко быть палачом господним. Но я слышу в себе голос его: ‘Это нужно!’ Ты часто говоришь — служи. И я люблю это твое слово. Оно успокаивает меня. Скоро некому будет приказывать мне на всей земле. Но из субординации я не выйду. Оливер Кромвель! — Здесь, господи. — Служи. — Рад стараться. Жду приказа свыше.
(Пауза.)
Бригитта. Как хорошо вы сделали, что помиловали Гамонда.
Кромвель. Еще бы. Он рассказал мне все. Он — молодчина. В виде наказания или награды одновременно — я возложил на него командование стражей у Стюарта на эту последнюю ночь.
(Мильтон входит.)
Мильтон. Генерал, есть срочные депеши.
Кромвель. Пойдем, пойдем, Джон. В эту ночь я почувствую, что управляю большим, большим куском времени и пространства.
(Уходят.)
Бригитта. Он так уверен, что моей поддержки ему больше не нужно. Да и могу ли я теперь поддерживать кого-нибудь? Да, он уверен. Боже, помоги моему неверию.
(Мистер Бирд входит.)
Бирд. Оливер ушел?
Бригитта. Ушел с Мильтоном.
(Бирд хочет уйти.)
Бригитта, Мистер Бирд… Посидите минуту со мною.
Бирд (садясь рядом с ней). Охотно, дитя мое. Как ваше здоровье?
Бригитта. Плохо, м-р Бирд. Я скоро умру.
Бирд. Для этой жизни. Она печальна.
Бригитта. О да! Она так печальна, м-р Бирд. Я начала с чистой преданности небу, я поняла потом, что наше назначение — борьба на земле. А теперь я спрашиваю себя — для чего земля, если есть небо? Или, как возможно небо, если есть земля? О, м-р Бирд, сначала мне казалось, что вокруг меня становится все светлее. Но нет — все темней вокруг меня. Слепнет не только Мильтон, а и я, Кассандра, слепну. Где правда? Где же правда?
Бирд. Ее взыскуем. За нее боремся.
Бригитта. Найдем ли? Победим ли?
Бирд. Найдем и победим с помощью божьею.
Бригитта. Зачем же он медлит, м-р Бирд?
Бирд. Неисповедимы пути провидения.
Бригитта. А может быть — мы одни? Мы люди? Может быть, потому нам так трудно?
Бирд. Бог да сохранит вас от таких мыслей, мистрис Клейполь. Вы действительно больны.
Бригитта. Может быть, мы одни? И все-таки победим? И создадим чертог любви? О! слава нам тогда. Или потонем во мраке? Но и тогда слава тем, кто искал правды и боролся за нее.
(Шум.)
Бригитта. Что это там?
(Входит Айртон, Мафусаил и два солдата. Мери, закутанная в плащи и шали. С нею Бетси и младшая Елизавета.)
Айртон. Садись, Мери. Раздевайся. Бригитта, Бетси, помогите сестре. Рассказывай, старик, как все это было.
Мафусаил. По приказу я выехал сюда с леди Фокенберг из замка. Нас было четверо. По дороге в лесу, милях в двух от замка на нас напали. По-моему это были люди Сеймура. Они кричали: ‘Король и Сеймур’. Их было много. Начали рубиться. Я заметил, что какой-то негодяй схватил за узду лошадь леди и погнал в лес. Я за ним. На выстрелы из Фокенберга выслали выручку, и похитители оказались между мною и ею. Мы порядочно потрепали его, и он сдался. Мы приволокли его сюда. Он сильно ранен. Ему разрубили лицо саблей, и у него пуля где-то в боку. Леди приказала его положить на лошадь и привезти сюда. Леди умно сделала. Вы можете распросить его, быть-может, что-нибудь узнаете.
Мери. Бригитта, Бригитта… О, я едва прихожу в себя от усталости… я так потрясена. Бригитта, подойди же ко мне… ближе, ближе. А вы отойдите. Бригитта, мне страшно догадаться, но мне кажется, что этот раненый — твой муж. Ты должна спасти его.
Айртон (не слышавший всего этого). Я пойду допросить его, если он еще может говорить.
Мери. Его оставили на дворе.
Бригитта. Там холодно. Несите его сюда, Здесь топится камин.
Айртон. Что за фантазия.
Бригитта. Айртон, я скажу тебе правду: Мери утверждает… Мери показалось, что это… что это — Клейполь.
(Молчание.)
Айртон. Это может быть… Мерзавец ушел к кавалерам! Это похоже на него. Так, так: он хотел похитить Мери. О, негодяй!
(Солдат вводит раненого, который едва держится на ногах. Усаживает его в кресло.)
Айртон (зажег свечу и подносит ее к его лицу). Негодяй! Твоя повязка не мешает мне узнать тебя. Негодяй!
Клейполь. Ох! Не ругайтесь, Айртон… Я околеваю… Я околеваю… А! вся семья. Бригитта. Вот она… Она предсказала мне скорую смерть летом… и я не дожил до зимы. Проклятая ворона. Она предсказала мне муки ада. О! Вот чего я боюсь! Ах, я боюсь, мистер Бирд, мук ада! Скажите, нельзя ли поскорей исповедаться? Скажите, что надо сделать, что надо сделать… м-р Бирд. Вы праведник божий… научите.
Бирд. Ты погиб. Изменник, разбойник, ты не найдешь прощения. О покаянии надо было думать раньше.
Клейполь. Видите, какие злые священники… А этот еще интепендент. Кто исповедует меня, кто? Бригитта, ты пророчица, ты святая, исповедуй меня поскорей. Я сейчас умру. Отпусти мне скорей мои грехи. Я уж вижу огонь преисподней… Дым, дым… Я боюсь… Слышишь… как я говорю… зубы стучат. Бригитта!
(Бригитта подходит к нему, склоняется над ним и говорит тихо.)
Бригитта. Клейполь, не бойся.
Клейполь. Как не бояться?.. Хорошо тебе, когда ты не умираешь… и потом ты святая… А я… Как мне не бояться? Говори молитву, делай что надо, спасай мою душу. Скорей, скорей.
Бригитта. Земля еси и в землю отыдеши.
Клейполь. Как? Как? А душа?
Бригитта. Клейполь — это конец наступает. Не бойся, Клейполь… Это совсем конец.
Клейполь. Совсем смерть? Совсем?.. Да что это? Как ты смеешь, еретица. Нет, нет!.. Уж лучше ад… Совсем? Я не хочу совсем… Еретица. (Кричит.) Мистер Бирд, мистер Бирд, она еретица, она говорит, что я совсем… не мучьте… говорит — совсем… (Страшный приступ кашля душит его.)
Бирд. Кровь душит его. Это — смерть.
Бригитта. Мне очень дурно. Мери, поддержи меня.
Клейполь (открывает глаза). Совсем… я не хочу. Мери… а это ты, прекрасная чертовка… Ты приколдовала… Все из-за тебя… Мери, Мери, ты никогда не целовала меня. Бригитта говорит, что я совсем… Мери, Мери, поцелуй меня… Мери… Я совсем уплываю, даже не в ад, совсем… Мери, Мери, красавица земли, прелесть жизни, — Мери, поцелуй меня!
Бригитта, Целуй, целуй его. Скорей, Мери. Торопись. Нет. не противно. Умоляю. Целуй его в губы, крепко. (Мери растерянно подходит, целует.) Так.
Клейполь. И прощайте… (Мери отходит от него испуганно и с отвращением. Клейполя вновь душит кашель.)
Бирд (поворачивая его к стене). Это смерть. Что с вами. Бригитта? Бригитте дурно, поддержите ее.
(Бригитта падает в обморок. Ее укладывают на ковре. Женщины суетятся около нее. Бирд молча стоит около Клейполя, внутренно молясь.)
(Входит Мильтон.)
Мильтон. Кто здесь умер? Что? Бригитта? (Подбегает к ней.)
Бирд. Умер ее муж?.
Мери. Гитта приходит в себя.
Мильтон. О, слава тебе Боже!
Бирд. Боюсь, она ненадолго возвращается к нам.

Занавес.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ.

(Кабинет лорда Протектора, Он сам за столом. Совершенно седой. За другим столом Мильтон в темных очках. На авансцене Айртон и лорд Фокенберг ждут.)

Фокенберг. Как он постарел, как осунулся.
Айртон. Это после смерти Бригитты. Он не стар, но не протянет долго.
Кромвель. Готово, Мильтон?
Мильтон. Готово, лорд Протектор.
Кромвель. Фокенберг, бери и уезжай сегодня же в Версаль. Людовик льстит на этот раз и нам. Мы же с Мильтоном отвечали… по-пуритански.
Мильтон. И на хорошей латыни.
Кромвель. Француз нам пишет: Grand monarche! Это доставляет мне удовольствие. Мы сделали Англию великой, как никогда! Ныне отпущаеши… Ну, с богом, Фокенберг.
Фокенберг (припадает к его руке). Вы отец мой, вождь мой, священник мой и король мой!
Кромвель. Что Мери?
Фокенберг. Хорошеет.
Кромвель (слабо улыбаясь). До каких же пор!
(Кивает головой Фокенбергу, который жмет руку Мильтону и Айртону и уходит.)
Айртон. Вы приказали призвать к вам вашего сына.
Кромвель. Да. Впустите его, Айртон. Я поговорю с ним наедине. (Мильтон собирает бумаги и хочет уйти.) Что ты, Джон? Брат, разве мы с тобой не одно? Разве есть тайны у меня от тебя?
(Входит Ричард. Останавливается.)
Кромвель. Ричард, я болен. Жить мне недолго. Слушай: когда умер твой старший брат, горе схватило меня клещами за сердце. Я так тосковал, что нельзя было жить, Я зарядил пистолет. Дик, и в последний раз открыл Евангелие, как имею привычку. И вот что прочел я: ‘Я могу совершить все помощью Христа, ибо он укрепляет меня’.
Это написано у апостола Павла в послании его к Филиппийцам, глава IV, стих. 13. Это — мои любимые слова, поэтому я произношу их редко. Христос помог мне тогда. Воистину эти слова спасли тогда меня, ибо смерть сына была кинжалом моему сердцу.
(Пауза.)
Теперь моя Бригитта умерла, моя дорогая, опора моя… умерла в тяжком страдании тела и странном для меня смятении духа, я все повторяю и повторяю эти слова: я могу совершить все, все, все помощью Христа… Я умер, как Оливер, но я должен жить, как Протектор. Человек рожден для общественного служения. Я делал много ошибок. И в молодости и позднее. Но вам нечего стыдиться отца, Дик. О, если бы ты понял, что время требует сознательности. Мне кажется, что я смею — поставить сыну в пример… Но можешь ли ты?
Ричард. Отец, я со слезами слушаю то, что вы говорите. Я смотрю на седую вашу голову… и мне стыдно… Я постараюсь исправиться, отец… Но смешно, смешно и грешно говорить, что я могу подражать вам. Я — негодный отпрыск. После вас некому продолжать дело. Я слаб.
Кромвель (ударяя кулаком по столу). Ты не смеешь быть слабым, не обесчестив нашей семьи! Ты постоянно ждал моей смерти, мечтал стать главой страны, чтобы осрамить ее развратным пиршеством похоти!
Ричард. Отец, не могу же я обещать вам быть великим?.. Я обещаю вам… быть пристойным.
Кромвель (помолчав). Уйди… (Дик кланяется и уходит.) Это — пустое место. Однако он по-своему честный парень. Он по-своему честный парень, Джон, и говорит то, что думает и чувствует. Может быть, Айртон возьмет на себя дело? Как ты думаешь, Джон?
Мильтон. Не может… Это — исполнитель.
Кромвель. Боже! Итти в крови, карать, казнить!.. Помнишь Ирландию? Ужасы Дрогеды и Уексфорда? Истребление населения вплоть до детей? Помнишь парламент, проклятие достопочтенного Вена? И сколько скорби… Смерть Бригитты… Помнишь? Эти конвульсии и стоны… И эти страшные последние слова. Помнишь? Да не прозвучат они мне в мой смертный час. Отец, — сказала она, — мы одни… Темна дорога. Когда отчаяние запоет псалом, — сказала она, — будь же верен правде твоего сердца… Но якорь бросить негде…’ Так сказала она?
(Мильтон кивает головой.)
Кромвель. Что же это? Грех? Безумие? Она была святая. За что муки ее? За что умерла она, отрицая господа? Как понять?..
(Пауза.)
Да… о чем я говорил, Мильтон?..
Мильтон. Вы говорили о тяжелом пути.
Кромвель. Да, я говорил о тяжелом пути. И вот есть вероятие, что все дела мои рухнут на мою же свежую могилу? Разве невозможно, что Карл II вернется и прикажет вынуть мое тело, отрубить мою голову и насадить ее на пику на посмешище народу?
(Сильный шум за окном.)
Что там?
Мильтон (подойдя к окну). Какая-то толпа и кажется знамена. (Поднимает очки на лоб.) Я вижу плохо в очках, а еще хуже без очков. Ночь наступает для меня, лорд Протектор, ночь без утра. Они кричат: Vivat.
Айртон (входит). Победа! Это матросы флота пришли почтить вас! Голландия поставлена на коней.
(Айртон открывает окно, раздается шум, веселый марш и крики.)
Vivat, vivat, лорд Протектор! Да здравствует великая Англия! Да живет свободная Великобритания! Да здравствует Республика и ее Протектор!
Кромвель. Слышите, Джон? Может быть, мы все-таки подвинули человечество вперед!
Мильтон. Оно никогда не забудет тебя! О, да, ты подвинул его вперед, великий, муж. Pulcherimina facti laus, atque gloria illibata atque integra tua erit!
Кромвель. Пышно… Клики… Хвала поэта на языке Цицерона. А я спрашиваю свое сердце с трепетом и сомнением… Прислушиваюсь, и сердце с трепетом и сомнением отвечает: мне кажется, ты все-таки был хороший человек.
(Марш и клики за окнам громче.)

Занавес.

Исходник здесь: http://lunacharsky.newgod.su/lib/dramaticheskie-proizvedenia/oliver-kromvel/

Приложение:
Неопубликованный вариант финала драмы ‘Оливер Кромвель’

Машинопись. Собрание В. Д. Зельдовича (из материалов, переданных А. А. Луначарской для печати).
Историческая драма ‘Оливер Кромвель’ была написана в 1919 г. Автор читал ее 27 октября 1919 г. труппе московского Государственного Показательного театра (см. ‘Вестник театра’, 1919, No 40), а 7 марта 1920 г. в московском Доме печати (см. ‘Вестник театра’, 1920, No 58). Драма была впервые опубликована отдельной книгой в 1920 г. (М., Театральный отдел Наркомпроса — Госиздат). Еще до постановки ее на сцене Малого театра (премьера — 7 ноября 1921 г.) пьеса вызвала оживленные споры.
Особенно резко выступил против нее и на публичных диспутах и в печати активный участник пролеткультовского движения П. Керженцев (П. М. Лебедев). В заметке ‘Драматургия тов. Луначарского’ он утверждал:
‘Автор восхваляет Дантона английской революции — Оливера Кромвеля и посрамляет ее Маратов-левеллеров &lt,…&gt, Это настоящий гимн политическому соглашательству и суровое порицание коммунистическим настроениям эпохи’
(‘Правда’, 1920, No 261, 20 ноября).
Луначарский отвечал своему критику:
‘Кромвель был кульминационным ‘героем’ революции XVII века, а левеллеры являлись для того времени утопистами и фактически играли роль, подобную нынешним анархистам &lt,…&gt, Назвать Кромвеля соглашателем может только человек, совершенно незнакомый с английской революцией. Это был реалист и вождь буржуазной революции в эпоху, когда только такая революция была своевременной’
(‘Письмо в редакцию’ — ‘Правда’, 1920, No 268, 28 ноября).
Несколько месяцев спустя Луначарский писал в статье ‘Мысли о коммунистической драматургии’:
‘Говорить, что во всякое время все симпатии коммуниста должны быть на стороне несвоевременных мечтателей-утопистов, более близких к нашему идеалу, но зато в корне по духу не марксистских, потому что уже по инстинкту своему они не способны чувствовать окружающей действительности, говорить, что у нас не должно быть никакой симпатии к людям, которые заранее учитывали потребности и возможности своего времени и революционно потрясали весь мир, двигали его вперед до возможного для их времени этапа, — значит, впадать в утопическую фразеологию, в утопическую романтику’
(‘Печать и революция’, 1921, No 2, стр. 36 — см. II, 237).
Публикуемый впервые новый вариант последней, 10-й, картины, в которой Кромвель говорит о суде будущего над его деятельностью и обращается к потомкам, был написан, по-видимому, под впечатлением споров и дискуссий о пьесе как своеобразный ответ автора на выступления некоторых критиков.
Публикация В. Д. Зельдовича.
Спальня лорда Протектора. Ночь. Горит несколько канделябров. На кресле, обложенном подушками, больной Протектор, совершенно седой, изнуренный. Вокруг сдвинуты кресла недавно закончившегося военного совета. Около Протектора Мильтон в темных очках сидит на табурете у низкого столика и разбирает бумаги. По другую сторону Бетси Айртон капает какую-то жидкость из круглой бутылочки в бокал с водой и смотрит через бокал на свет. За сценой сильный шум раздраженных голосов.
Елизавета. Вот вам, отец… Это прекрасно успокаивает.
Кромвель. Я предпочитаю полстакана хересу.
Елизавета. Вино вам вредно.
Кромвель. Мне ничего не вредно теперь. Джон! Как они смеют кричать там? Эти мерзавцы продолжают свою собачью грызню! Проклятье! Сейчас возьму по пистолету в каждый кулак и пойду гнать их пулями из моего дома!
Елизавета. Ради бога, не сердитесь, отец: вы губите себя.
Мильтон. Тише, тише, лорд Протектор. Я попрошу их уйти подальше.
Кромвель. Попрошу! Я приказываю тебе, Джон, указать им на дверь моего дома и сказать короткое слово: вон!
Мильтон встает и уходит.
Елизавета (приближаясь к Кромвелю с лекарством). Примите же лекарство.
Кромвель (отталкивает так, что все почти выплескивается из бокала). Долой это пойло. Мне и без него горько. (Пауза.) Погаси свечи. Оставь одну.
Елизавета делает это. Мильтон возвращается.
Мильтон. Вам нельзя так раздражаться. Вы слишком много говорили сегодня во время Совета. Честное слово, лорд Протектор, вы сегодня держали речь, как в былое время в парламенте.
Кромвель. Сядь подле меня, Джон… Джон, от этого я и умру. Положение безнадежно. Ты слышал их? Это называется военный совет! Мои сподвижники! Ни один из них не признаёт другого… Скорей каждый продаст мое дело поросенку Карлу. Я умираю, потому что это грызет меня и потому что я не нахожу выхода. Разве я один в Англии? Неужели нет больше мужа в Англии? Неужели нет человека, который был бы предан делу и у которого была бы голована плечах и сердце на месте? Господи! Страшно быть одному и держать в руках дело веков, когда могила разверзается под ногами. (Пауза.) Джон, позови мне сюда Ричарда. Он здесь? Он ждет?
Мильтон. Он ждет, лорд Протектор, но вы положительно губите себя таким переутомлением. Уже очень поздно. Полночь пробило. Постарайтесь задремать, вам необходимее всего сон.
Кромвель. Джон, мне очень худо. Я не уверен, что переживу эту ночь. Я стискиваю зубы, чтобы не кричать. Так схватывает меня за сердце костлявая рука. Зови Ричарда. Я знаю, что это будет бесполезный разговор. Еще один совершенно бесполезный разговор… Но моя мысль кружится около него… около сына! Ведь он все-таки — Кромвель.
Мильтон. Вы хотите переговорить с ним наедине?
Кромвель. Уйди, Бетси. А ты останься, брат. Разве мы с тобой не одно? Разве есть тайна у меня от тебя? Бетси, ты позови брата. Не дуйся, дочь. Я люблю тебя. Поцелуй меня, родная. (Она быстро подходит и целует его.) Вы знаете, Джон, сколько сил черпал я всю жизнь в доброй моей семье. Но зачем умер мой первенец?
Входит Ричард. Останавливается.
Кромвель. Ричард, я болен. Жить мне недолго. Слушай: когда умер твой старший брат, горе схватило меня клещами за сердце. Я так тосковал, что нельзя было жить. Я зарядил пистолет, Дик, и в последний раз открыл Евангелие, как имею привычку. И вот что прочел я: ‘Я могу совершить все помощью Христа, ибо он укрепляет меня’. Это написано у апостола Павла в послании его к филиппийцам, глава IV, стих 13. Это мои любимые слова, поэтому я произношу их редко. Христос помог мне тогда. Воистину эти слова спасли тогда меня, ибо смерть сына была кинжалом моему сердцу. (Пауза.) Теперь моя Бригитта умерла, моя дорогая, опора моя… умерла в тяжелом страдании тела и странном для меня смятении духа, я все повторяю и повторяю эти слова: я могу совершить все, все, все помощью Христа… Я умер как Оливер, но я должен жить как Протектор. Человек рожден для общественного служения. Я делал много ошибок. И в молодости и позднее. Но вам нечего стыдиться отца, Дик. О, если бы ты понял, что время требует сознательности. Мне кажется, что я смею — поставить себя сыну в пример… Но можешь ли ты?
Ричард. Отец, я со слезами слушаю то, что вы говорите. Я смотрю на седую вашу голову… и мне стыдно… Я постараюсь исправиться, отец… Но смешно, смешно и грешно говорить, что я могу подражать вам. Я — негодный отпрыск. После вас некому продолжать дело. Я слаб.
Кромвель (ударяя кулаком по столу). Ты не смеешь быть слабым, не обеспечив нашей семьи! Ты постоянно ждал моей смерти, мечтал стать главой страны, чтобы осрамить ее развратным пиршеством похоти!
Ричард. Отец, не могу же я обещать вам быть великим?.. Я обещаю вам… быть пристойным.
Кромвель (помолчав). Уйди… (Дик кланяется и уходит.) Это пустое место. Однако он по-своему честный парень. Он по-своему честный парень, Джон, и говорит то, что думает и чувствует. Может быть, Айртон возьмет на себя дело? Как думаешь, Джон?
Мильтон. Не может… Это исполнитель.
Кромвель. Боже! Идти в крови, карать, казнить!.. Помнишь Ирландию? Ужасы Дрогеды и Уэксфорда? [Дрогеда и Уэксфорд — города в Ирландии, сопротивление которых было беспощадно подавлено Кромвелем в 1649 г.] Истребление населения вплоть до детей? Помнишь парламент, проклятие достопочтенного Вена? [Вен — персонаж пьесы — член парламента, пресвитерианец, республиканец] И сколько скорби… Смерть Бригитты… Помнишь? Эти конвульсии и стоны… И эти страшные последние слова. Помнишь? Да не прозвучат они мне в мой смертный час. Отец, — сказала она, — мы одни… Темна дорога. Когда отчаяние запоет псалом, — сказала она, — будь все же верен Правде твоего сердца… Но якорь бросить негде… Так? Так сказала она?
Мильтон кивает головой.
Кромвель. Что же это? Грех? Безумие? Она была святая. За что муки ее? За что умерла она, отрицая господа? Как понять?.. (Пауза.) Да… о чем я говорил, Мильтон?
Мильтон. Вы говорили о тяжелом пути.
Кромвель. Да, я говорил о тяжелом пути. И вот есть вероятие, что все дела мои рухнут на мою же свежую могилу. Разве невозможно, что Карл II вернется и прикажет вынуть мое тело, отрубить мою голову и насадит ее на пику на посмешище народу?
Мильтон. И все же ты потряс мир, Оливер, и человечество никогда не забудет тебя! Pulcherrima facti laus, atque gloria illibata atque integra tua erit! [Прекраснейшая похвала деяния, и твоя слава будет немеркнущей и нерушимой! (лат.)].
Кромвель (помолчав). Хвала поэта на языке Цицерона. А я спрашиваю свое сердце с трепетом и сомнением… Прислушиваюсь, и сердце с трепетом и сомнением отвечает: мне кажется — ты все-таки был хороший человек.
Мильтон. Я слепну, мой великий друг, но духом я вижу далеко. Ты — судья по чину Гедеонову [По библейской легенде, Гедеон — один из так называемых судей (т. е. вождей) древнеизраильского народа, защитник его против врагов — мадианитян и амаликитян (‘Книга судей’, гл. 6-8)]. Но может быть и я пророк по чину Амосову [Амос — один из так называемых библейских пророков, проповедников в древнем Израильском царстве, обличавших ‘греховную’ жизнь рабовладельческой знати, предсказывавших гибель Израильского царства и последующее наступление счастливого будущего. ‘Книга пророка Амоса’ вошла в состав Библии]. Истинно говорю тебе: имя твое велико в веках!
Кромвель протягивает дрожащую руку, чтобы пожать руку Мильтона. Мильтон наклоняется и целует его руку.
Кромвель (дрогнувшим голосом). Джон, поди спать теперь. Береги остаток зрения.
Мильтон. Я хотел бы остаться с вами. Беречь мне нечего, лорд Протектор. Мне нечего беречь, старый друг Оливер: ночь наступает для меня, ночь без утра.
Кромвель. Для меня еще более густая и тихая ночь, Джон. Ну, иди, Джон. Скажи, чтобы кто-нибудь был в соседней комнате, я ударю в колокольчик, если мне будет худо или нужно что-нибудь. Может быть я засну. Ты знаешь, для этого нужно мне остаться одному.
Мильтон кланяется и уходит. Кромвель откидывается на подушки, закрывает глаза и как будто дремлет. Луна падает в окно. Свеча догорает и гаснет. Белая фигура Бригитты вырисовывается у окна.
Кромвель (открывает глаза). Бетси?.. Гитти! это ты?.. Сон? (Пауза.) Ты пришла ко мне, Гитти? Верно, я умираю? У тебя милое и доброе лицо, Гитти. Мне не страшны мертвецы: я сам буду им через несколько часов. (Пауза.) Слушай, Гитти, пока я не был болен, я все-таки недостаточно думал. А теперь… Слушай, Гитти, как все же это вышло? Ты знаешь мое сердце — разве нужны мне были личные выгоды? Разве я был честолюбив? Я взял власть — но ведь я же видел, что я один только упрочу республику! Левеллеры хотели всей справедливости. Но я видел, что время не пришло, их химеры погубили бы все дело. Я все рассчитал. Я так хорошо все рассчитал, мои расчеты так оправдались. Я так полно победил. Ты знаешь, Гитти, я победил тяжелой ценою… Ну? Когда отчаяние запоет псалом, — сказала ты, — будь все же верен Правде твоего сердца. Это были почти последние слова твои, Гитти. Отчаяние поет свой псалом. Но я был верен Правде своего сердца. И вот теперь все рушится… Гитти, существует ли суд? Я не хочу награды, я не боюсь кары, но я хочу, чтобы высшая мудрость сказала мне, что в моей хитрости и смелости, в моих трудах, в моей любви и жестокости, где я видел столько смысла — этот смысл действительно был. Существует ли такой суд, Гитти?
Бригитта медленно кивает головой.
Кромвель. Да… Так… Это утешительно. Это суд господа, Гитти?
Бригитта медленно кивает головой отрицательно.
Кромвель. Нет? Что же? Кто же будет судить Кромвеля?
Бригитта так же медленно отходит от окна, подходит к авансцене и величественным жестом указывает в зрительную залу.
Кромвель (склоняется с своего кресла вперед, зорко всматривается в залу). Кто там? Эти люди? Кто они? (Пауза.) Да, я понимаю… Потомки… Да, Гитти, я вижу их сердца… Вот эти там — осуждают за то, что я убил монарха… Но их сердца бледны, сморщены, дряблы. А вот те… недовольны, что я не пошел впереди левеллеров. Но сердца их, полные горячей кровью, бьются, как у подростков. А вот эти… Вот эти понимают… Вот эти мужи. Да, вы совершите великое. О, вы далеко впереди! Далеко впереди! Вы счастливы, вы ближе к концу битвы за равенство. Но вы понимаете: я делал то, что муж твердый должен был сделать в мой век. Да, да, мы с вами одно, и самые ошибки мои вам в поучение и пользу. (Встает, слегка пошатываясь, с кресла.) Гитти, я вижу поток человеческой воли… Как он бурлит в противоборениях… И как он един… (В изнеможении падает в кресло.)
Луна скрывается за тучу, и становится совсем темно. Призрак Бригитты исчезает. Медленно открывается дверь, и входит Мильтон со свечой, которую закрывает рукою. Он осторожно подходит к Кромвелю.
Кромвель (с за крытыми глазами). Вы поняли меня… Вы мои дети… Вы не осудите вашего предтечу…
Мильтон (наклоняется, слушает, потом выпрямляется). Все тот же бред! (Ставит свечу на стол и обтирает лоб Кромвеля платком. Кромвель шепчет все время что-то.) Все бредит… Все подводит итоги… Вот замолчал… Кажется, успокоился, бедный великан. (Всматривается.) Что это? (тревожно). Дыхание… Оливер! Оливер! лорд Протектор, проснитесь! (Выпрямляется, подходит к колокольчику на столе и резко ударяет по нему молоточком. Слуга в черном входит в дверь с канделябрами в руках.)
Мильтон. Скажите всем во дворце, что Оливер Кромвель, лорд Протектор Великобритании, скончался!
Слуга низко кланяется и уходит.
Мильтон (смотрит на тело Оливера). Как спокоен.
За сценой раздается бой траурного барабана.

Занавес опускается.

&lt,1920-1921&gt,
Исходник приложения здесь: http://lunacharsky.newgod.su/lib/neizdannye-materialy/neopublikovannyj-variant-finala-dramy-oliver-kromvel/#fnref:1
Луначарский Анатолий Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Лжец, Неизвестные Авторы, Год: 1786
  2. Предание о Гаркуше, Квитка-Основьяненко Григорий Федорович, Год: 1842
  3. Вся беда от стыда, Лажечников Иван Иванович, Год: 1858
  4. Прометей и Сизиф, Конопницкая Мария, Год: 1892
  5. Земля, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1904
  6. Венецианский купец, Шекспир Вильям, Год: 1596
  7. Особа дурного тона, Фалеев Николай Иванович, Год: 1912
  8. Ион, Еврипид, Год: 1906
Электронная библиотека