Земля, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Брюсов Валерий Яковлевич

Земля.

Сцены будущих времён.

Эти сцены будущих времён посвящаю ясной осени 1890 года, когда их образы предстали мне впервые.

Лица драмы:

Мужчины:

Тлакатль, избранный пожизненным консулом.

Теопикски, мудрец.

Неватль, из числа его бывших учеников.

Теотль, председатель Ордена Освободителей.

Катонтли

} ученики мудреца.

Тлацотли

Окнома

Матсеватли } члены Ордена Освободителей~.

Интланель

Канцлер Ордена Освободителей.

Куалли, приближенный консула.

Безумный.

Женщины:

Тлан.

Aтла.

Интла, из Ордена Освободителей.

Дух последней колдуньи.

Ликторы консула, ученики мудреца, члены Ордена Освободителей, участники празднества, женщины, прохожие, толпа.

Действие в городе будущих времён.

Действие первое.

Сцена I.

Зала синего бассейна.

Гигантская круговая зала. Стены строгими линями уходят ввысь. Вокруг залы ярусами расположены галереи. Геометрически правильные арки открывают бесконечные перспективы других покоев и проходов. Посреди залы синий бассейн. Нигде никаких украшений. Разлить мягкий ровный свет из невидимых источников.

Группа женщин в ожидании у бассейна. Безумный простерт у одного из портиков.

Одна (подходя). Нет воды?

Другая, из числа стоящих. Давно уже ждём. Дно сухое.

Третья. Вчера тоже долго ждали. Потом вода пошла легкой струей. До половины наполнился.

Четвертая. Пойдёт и сегодня.

Вторая. Говорю вам. Если вода начала выходить до конца, значить, бассейн пересыхает. Верный признак. Хорошие бассейны всегда полны. Черпай, сколько хочешь.

Пятая. Это так! Взять хотя бы бассейн в Треугольной. Я девчонкой, бывало, бегала туда. Сколько воды было! Бери—не надо! Потом начал высыхать. Ждём, ждём. Пойдёт понемногу. А теперь совсем высох. Знаете сами, дети на дне играют.

Вторая. И этот высохнет! Попомните!

Первая. Пойти разве к Высокому переходу? Далеко только…

Шестая. Была там. Тоже ждут. Больше народу, чем здесь.

Мудрец, окруженный учениками, входит.

Мудрец. Привет, дети!

Голоса. Привет, дедушка!

Мудрец. Что собрались здесь?

Третья. Да вот, воды ждём. Не идёт.

Вторая. Ещё бассейн высыхает. И так за двадцать зал ходить приходится. Нет ближе.

Мудрец. А дома, что ж, не идёт вода?

Вторая. Давным-давно не идёт!

Голоса. И у нас не идёт!—Пустые трубы!—И забыли, что дома вода бывает!

Вторая. На моей памяти, кажется, десятый бассейн пересыхает. Их всех-то в светлых залах немногим больше сотни. Скоро все мы перемрём без воды!

Мудрец. Не отчаивайтесь, дети! Предки наши, строители Города, были такие же люди, как мы. В этом Городе, в котором мы живём, в машинах, которые кормят, поят, освещают и греют нас,—нет чуда. Все это создано силой человеческой мысли. Будем учиться, будем искать, и мы будем такими же чудотворцами, как прадеды. Я знаю этот бассейн. Случалось, и прежде вода останавливалась в нём подолгу, а потом её опять было, сколько хочешь. Пообождите. Если же вода не пойдёт, верьте мне, старику, мы сумеем исправить дело.

Мудрец и ученики отходить в сторону. Женщины угрюмо молчать.

Катонли. Ах, учитель, замыкается круг жизни, данный человеку! Мы почти можем осязать последний день, когда последний человек умрёт от жажды и голода в тёмном и мёртвом своём Городе! Опускаются руки, нет сил работать, зная, что служишь делу Смерти!

Мудрец. Дети, нет! Мы служим не делу Смерти, а делу Красоты. Смерть может быть безобразной и может быть прекрасной. Нам, хранителям священного огня, завещанного более счастливыми поколениями, вверен единый долг: не допустить человечество до падения. Мы, поздние, охраняем его закат, как другие, пришедшие первыми, славили его лучезарный восход. Да будет последний день человечества гордой кончиной могучего героя, свершившего свой подвиг, а не яростной смертью затравленного зверя, потерявшего сознание и волю. Наше дело — почти дело погребающих, но умирающий, тело которого должны мы обратить во прах, величайший изо всех, кто испускал свой дух на Земле: всё человечество!

Катонтли. Что мы можем! Мы едва уберегаем крохи древних знаний, ускользающих из наших рук. Где же нам заботиться о людях, охранять гордость человечества! Да и где оно, человечество? Разве эти женщины — люди? Как залы одна за другой отходят к областям Мрака, так в умах людей гаснут одень за другим светлые огни мысли, воцаряется тьма. Учитель, нас ещё связывает твое присутствие, твой призыв, твой образ. Не будет тебя, мы тоже разбежимся, как звери. Мы одичаем вместе со всеми. И в последний день последние люди будут злобно грызться за последние капли воды, рыча бессвязно, утратив дар речи. Вот что будет!

Мудрец. Если я не даром был среди вас, вы исполните мой единственный завет: останетесь людьми, в великом значении этого слова. В этом—все моё учение! Человечество, чей факел долгие тысячелетия горел ярче других во вселенной, не должно утонуть в тусклой темноте варварства. Как я сейчас, — цепенеющими и слабеющими руками держите древний светоч над мглою обставшей и сгущающейся ночи. И пока останется хотя один среди людей, сознающий своё величие пред лицом Вечности. бесстрашно говорящий: ‘ Это—я’,—верьте мне! —до тех пор Земля жива!

Консул, окруженный ликторами, входит.

Консул. Что за сборище?

Один из ликторов. Женщины, чего вы ждёте?

Голос из толпы женщин. Воды! Если ты властен спрашивать, будь властен и дать,

Консул. Почему нет воды в бассейне Я приказал доносить немедленно, если вода остановится. (Завидев мудреца). Старик! Что же твоя мудрость? Бассейны высыхают, лампы гаснут.

Мудрец. Я, консул, только скромный ученый. Мое дело изучать, а обязанность повелевать ты взял на себя. Может быть, ты прикажешь идти воде?

Консул. Мне времени нет состязаться с тобой в остроумии. Но справедливо, чтобы твоя наука служила к чему-нибудь. Иначе она не лучше детской игрушки. Полно, старик, я вовсе не хочу с тобой ссориться. Но изволь выискать в книгах и чертежах, в чём дело в этом бассейне, и исправь его. Ты один можешь это сделать, потому и должен. (К женщинам). А вы — расходитесь. Что стоять у пустого бассейна! Ступайте в Западную Залу. там есть вода. Идите! (Хочет идти).

Безумный внезапно загораживает ему дорогу.

Безумный. Покайтесь! Ибо приблизилось царствие Божие!

Консул (вздрогнув). Я приказал, чтобы за этим человеком был присмотр! Он — болен.

Безумный с хохотом убегает. Консул, продолжая свой путь, удаляется. Женщины медленно расходятся.

Тлацотли (в негодовании). Для того ли человечество прожило миллионы лет, для того ли достигло свободы всех и равенства всех, чтобы в последние годы своей истории опять вернуться к рабству, к разделению на господ и рабов? И ни у кого из нас нет настолько острого кинжала…

Мудрец. У народов всех времён, всех языков, всех стран всегда был тот образ правления, какого они достойны. Цепи нельзя наложить, их только принимают добровольно. Если человечество утратило свободу, значит, оно недостойно её.

Тлацотли. Он тебе приказывал!

Мудрец. И я исполню его приказание.

Катонтли. Стоить ли заботиться об этом бассейне! Большее, что он может дать, это — продлить жизнь людей на одно поколение. И это ценой унизительной работы!

Мудрец. Не презирай работы. Работа — прекраснейшее, что есть на Земле. Человек, который трудится, являет всю красоту своего тела, который трудится для других,— и всю красоту души. Дети, помогите мне приподнять опускную дверь.

В отдалении гул голосов, переходящий в приветственные крики.

Голоса учеников.—Что это?—Кричат.—Имя Неватля. — Опять Неватль. — Ближе, ближе!

Мудрец всматривается. Некоторые из учеников бегут на крики. Из перехода показывается небольшая группа людей, восторженно несущая на руках Неватля.

Голоса несущих. Слава! Слава! Слава!

Неватль, завидя мудреца, соскакивает наземь, спешит к нему, становится перед ним на колени.

Мудрец. Сын мой, мы все боялись, не погиб ли ты?

Невлтль. Я жив! Я спасён! Вся Земля спасена! Я видел! Видел! И все будут видеть!

Мудрец. Успокойся, объясни, тебя не понимают.

Неватль. Я сам себя не понимаю. Мне кажется, я ещё вижу его, ослепительное, пламезарное, в огненном венце, Бога! И небо вокруг, бесконечное небо! Бесконечность, в которую падаешь, падаешь, не ожидая дна.

Тлацотли. Друг, приди в себя и расскажи нам просто о своём новом странствии. Куда ты исчезал так надолго, что ты видел?

Неватль (несколько успокоившись). Учитель, то, что я сделал, вдохновлено тобой. Если бы я не знал тебя, у меня не было бы ни знания, ни сил, ни воли. Я расскажу всё сначала. Слушайте. Я давно сознал, что жить дальше, как мы теперь живём, невозможно. Жизнь человечества—вымирание. Искусственные светы, зажжённые нашими прадедами, гаснут, и мы не умеем затеплить их вновь. Машины, приносящие нам воду, готовящие нам пищу, обновляющие воздух, и все другие — останавливаются, и мы не в силах исправить их. Надо найти новую жизнь, надо вывести людей на новые пути. Я искал. Долго искал. Я углублялся в тёмные залы, надеясь за ними найти свободную Землю или, может быть, другой осколок человечества, который полнее нас сохранил мудрость древности. Я проходил сотни зал, сколько раз, заблудившись, не знал пути назад, сколько раз спасался почти чудом, — но везде был мрак, везде были — безмолвие и смерть. Я, разбитый, теряющий надежду, возвращался в наш маленький оазис.

Мудрец. Мы все ценили твои подвиги.

Неватль. Было время, я дошёл до отчаянья. Я переставал верить. Но вдруг меня озарила мысль: нельзя ли найти выход не в сторону, а ввысь? Нельзя ли пробиться к свободе из нашего Города не через стены, а через крышу? Я решил сделать опыт. Я решил предпринять новое путешествие, — не в тёмные залы, а в верхние этажи Города. Мы живём в двух-трёх этажах. Для обезлюдевшего человечества этого довольно. С третьего этажа начинается пустыня. Люди не поднимаются выше. Мы даже почти утратили способность подыматься. О! Я должен был приучать себя к высоте: к бесконечному ряду убегающих ступеней, опьяняющему взор, к ужасу пропастей, над которыми кружится голова… Я добился того, что человек опять посмел глядеть и ввысь, и с высоты в глуби!

Тлацотли. Друг, не томи нас! Все это мы знаем. Говори о своём странствии.

Неватль. Когда я поверил в свои силы, я вышел в путь, с намерением или достичь до крыши Города или погибнуть. Это был путь страданий. Дороги там забыты. Подъёмники, конечно, не работают. Лестницы частью обветшали, частью поломаны. В иных местах приходилось карабкаться над бездной. Я шёл часы за часами. Несколько раз воля меня оставляла. Беспокойный сон в пустынных покоях почти не подкреплял сил. Наконец, у меня вышел запас воды и пищи. Мне грозила смерть от жажды. С непомерной высоты открывались мне пропасти Города. Я видел иногда толпы людей, как горсти зёрен. в верхних этажах надо было идти тёмными переходами. Меня вёл тайный голос, случай, рок. И вдруг, совсем неожиданно, я оказался у громадного окна, выходившего в бесконечность. Мои заветные мечты исполнились. Впервые после столетий взоры человека опять упали в пространство. Из-за стекла хлынул мне в душу чёрный простор, усеянный лучезарными сияниями, мириадами блистающих глаз. То были звёзды! Я упал на колени. У меня потекли слезы. Мне хотелось молиться, как нашим древним прародителям: молиться светилам. Так я стоял, коленопреклонённый, перед звёздным небом, не знаю, долго ли. И вдруг случилось чудо. Странное просветление наполнило темноту небес, огни звёзд стали крупнее, лучезарнее, ярче, и потом один за другим стаяли с небосклона. Я видел перед собой беспредельность крыш нашего Города, черную их поверхность, грани которой начинали загораться снопами светов. Край неба всё пламенел, краснел и белел заревом. И вдруг словно нож вонзился мне в глаза. Я пал ниц. Когда я осмелился взглянуть вновь, — Солнце! Солнце! Как кроваво-огненный шар, вкатывалось на круговой небесный свод! В этом победном шаре была последняя красота, о которой все наши легенды, все наши мечты, весь наш бред. В нём была вся жизнь, вся сила, все будущее. Я понял, что оно молодо и мощно, как в первый день, когда светило на кущи первоначального эдема. Я понял, что мы должны только смотрел на него, только повиноваться ему — и оно дарует нам жизнь. И я понял, что Солнце спасёт нас!

Катонтли. Солнце! Ты видел Солнце! О, ты теперь более, чем человек!

Неватль. Я видел Солнце, и вы все увидите его! Вам возвещаю это и клянусь в этом. Все мы будем видеть Солнце! Я вырву вас из этих мёртвых замкнутых галерей с их искусственным светом, с их приготовленным машинами Воздухом! Я поведу вас к Солнцу, к древнему и вечному Солнцу!

Все. К Солнцу! К Солнцу!

Действие второе.

Сцена II.

Собрание Ордена Освободителей.

Сводчатая низкая зала в подземном этаже, с одним входом в глубине. Символы Смерти на стене. Ослабленный свет.

Тринадцать участников Ордена, мужчин и женщин, разместились на скамьях вокруг стола.

Теотль. Пусть встанет новообращенный брат.

Интланель. Я здесь.

Теотль. Знакомь ли ты с капитулом Ордена?

Интланель. Я знаю.

Теотль. в чём цель Ордена?

Интланель. Освободить человечество от позора жизни.

Теотль. В чём обязанности братьев Ордена?

Интланель. Быть освободителями. Разрешать единый дух от условности множественных тел.

Теотль. В чём последняя надежда братьев?

Интланель. Когда наступит желанный день последнего освобождения, и не будет на Земле никого, кроме тринадцати братьев,’— принять и самому с ними освобождение и возвратиться в Великое Всё мира.

Теотль. Ты верно говоришь. Но чувствуешь ли в себе истинную жажду свободы, отрешился ли от всех других жажд, принёс ли в жертву все помыслы единому святому стремлению: разбить узы жизни?

Интланель. Чувствую. Отрешился. Принёс. Хочу одного: быть верным Ордену.

Теотль. Отказался ли ты от всех привязанностей вне Ордена, — от сыновней любви к отцу и матери, от страстной любви к женщине, от братской к другу? Признаешь ли ты единственными братьями и сестрами—сотоварищей по Ордену, единственным отцом— того, кто председательствует здесь? Клянешься ли только их любить, только ему повиноваться?

Интланель. Клянусь.

Теотль. Клянёшься ли сохранять в последней тайне всё, что увидишь и услышишь в Ордене, имена братьев и сестёр, наши постановления и решения и те обязанности, которые могут быть на тебя возложены? Клянёшься ли выполнять, отдавая делу самую жизнь свою, все, что ни повелит тебе Орден? И в случае неуспеха умереть, хотя бы в пытке, но сохраняя тайну святого Общества?

Интланель. Клянусь.

Теотль. Канцлер, исполнил ли он все другие постановления, требуемые уставом для новопосвящённого?

Канцлер Ордена. Исполнил.

Теотль. Встань, Интланель, новый брат наш, на колени. Властью, полученной мною от предшественника моего, принимаю тебя в наше братство, благословляю тебя, приветствую тебя. Да будет Владычица и Надежда наша, великая Освободительница, благосклонна к тебе.

Все. Да будет.

Теотль. Дайте новому брату поцеловать символ Владычицы.

Канцлер Ордена подаёт Интланелю знак Смерти.

Интланель (целуя знак Смерти). Клянусь служить этому символу, пока останутся во мне воля и сознание. Освободительница, Непобедимая, Вечносущая, Единая — покланяюсь тебе и славлю тебя.

Теотль. Отныне ты брат наш. (Целует Интланеля в губы). Собрание наше открыто.

Канцлер Ордена. Почтим память погибшего нашего брата, на мстя которого выбран тот, чьи речи мы сейчас слышали. Брат погиб, исполняя долг, возложенный на него Орденом. Одиннадцать раз выпадал ему счастливый жребий совершать освобождение—и деяния его оставались тайной для всех, кроме братьев. Но в двенадцатый раз слуги консула схватили его. Ничто на суде не могло вырвать у брата признаний. Мы все видели, как радостно шёл он на казнь. Он сам освобождён теперь, возрадуемся за него.

Теотль. Почтим память его нашим весёлым гимном.

Все поют:

Смерть, внемли славословью!

Ты — нетленно чиста!

Сжигают любовью Твои уста.

Всем однажды предстанешь

Обнаженною ты,

Не солжешь, не обманешь

Ничьей мечты.

Ты на каждое ложе

Припадешь, вся в огне.

Лик свой, пламенно-Божий,

Яви и мне!

С лаской строгой и нежной

Наложи поцелуй,

Уязви безнадежно

И уврачуй!

Счастлив тот, кто изведал

Лезвие твоих губ,

Кто свободен, кто предал

Огню свой труп!

Теотль. Пусть теперь дадут священному собранию отчеты все, исполнявшие свой долг. А затем да свершится обычный пир любви и свободы. Окнома, ты говори первым. Исполнил ли ты?

Окнома. Исполнил. Я подстерегал его долго, с прошлого нашего собрания почти до последнего времени. Он нигде не оставался один. Казалось, он догадывался. Один раз я нашёл случай с ним заговорить, — он задрожал. Он боялся меня. У него не было ни друзей, ни любовницы. Он всю жизнь проводил в толпе, а часы сна—в запертом покое. Но я постарался овладеть его сознанием. Я через его глаза вошёл в его душу. Медленно я приучал волю его повиноваться моему знаку. Я почти не выпускал его из вида, поджидая удобного мгновения. Когда он проходил по отдаленной Атлантовой зале, я вдруг приказал ему свернуть в Изогнутый Проход. Он опомнился, когда лишь был уже один. Он хотел бежать, но не знал пути. В безумии он бросился по Прозрачной Лестнице во второй этаж. Я гнался за ним. Я настиг его на площадке. Его лицо было бледно. Он сразу всё понял и хотел защищаться. Я накинул ему петлю на шею и сбросил вниз. Он упал по крутым ступеням и пытался ползти вверх. Но я опять столкнул его, и он уже хрипел, и только руки его корчились. Когда я убедился, что он освобождён, я снял шнурок и вернулся обходом, спустился по Звериному Винту. Эта смерть уже всем известна, и многие называют опять наш Орден. Но никаких следов не осталось, и никто не может понять, зачем погибший зашёл в те покои.

Теотль. Благодарю тебя, брат. Ты поступил, как должно. Пусть говорить сестра Интла.

Интла. Мне жребий указал того, с кем я живу, как с мужем. Я избрала средством освобождения яд. в каждую чашу воды, в каждый приём пищи вливала я капли отравы. Он заметил скоро, что жизнь его разрушается, и первая его мысль была о яде. Он стал бояться всех, кроме меня. Он доверял только мне. Он спрашивал меня, слышала ли я об Ордене Освободителей. Я смеялась, говоря, что это — пустые россказни. Но он качал головой и во всех подозревал членов Ордена. Одно время уверился, что его отравляет моя сестра. Случилось, что она подала ему питье. Он с первого глотка закричал, что в сосуде яд, схватил сестру, грозил ей судом, звал меня, умоляя спасти. Я успокоила его и дала ему выпить воды с каплями отравы. Он приглашал к себе лекарей, но наши яды слишком тонки для их знаний. К тому же он отказывался пить лекарства, уверенный, что они отравлены. Близился час нашего собрания. Надо было спешить. Я удвоила приёмы. С ним стали делаться припадки. Он корчился от болей, кляня своих отравителей и благословляя меня, что я не покидаю его. Он целовал мне руки, чтобы я не отходила от него, чтобы все для него совершала сама. И вот только что, как яд закончил своё дело. Я уверилась, что мой долг исполнен, и поспешила в наше святое братство. Верно, что он не жив более, он — наш.

Теотль. Он освобождён. Благодарю тебя, сестра Интла. Теперь говори ты, Матсеватли. Исполнил ли ты долг брата?

Матсеватли. Нет.

Теотль. Ты не исполнил? Ты не успел? Тебе не удалось?

Матсеватли. Я не исполнил потому, что не пожелал.

Теотль. Брат! У всех нас только одно желание — свершить волю Ордена…

Матсеватли. Выслушайте меня, сестры, братья! Я по доброй воле пришёл к вам. Мне казалось, что нет другого пути, как путь Смерти. Мне верилось, что высшее благо — освободить до конца всемирную душу, заточенную в призрачности многих тел. Я творил волю Ордена со страстью. Я подчинялся этой воле с умилением. Я молился о приближении последнего часа. Но настало время, и мной овладело сомнение. Я почувствовал вдруг, что есть иные пути, может быть, ещё закрытые, но доступные. Я усомнился, что наша дорога — единственная. Усомнившись, не мог действовать. Я стал колебаться. Я стал искать. И вдруг грянула над нами речь Неватля. Сестры, братья, слышали ли вы его? Он, видевший солнце, говорил о возрождении, о новой жизни, о новом человечестве. Словно тяжкий металл, который плавится, растаяла моя душа от его слов. Я ужаснулся на себя. У меня разум помутился, когда я подумал, что мы, быть может, заблуждаемся. Я не бежал от вас, нет. Я не предал вас, вы видите. Но я принёс вам мои сомнения, — выслушайте меня, судите меня.

Теотль. Брат Матсеватли, ты виновен уже тем, что усомнился. Верный брат не должен колебаться. Но, чтобы укрепить тебя, я напомню тебе основные наши истины. Во дни, когда совершалась творческая работа Земли, когда она создавала новые виды существ, когда человек расширял области своих владений извне и области своего познания в себе, — долг человека был помогать работе Природы. Тогда человек был строитель, как сама Земля. Позднее, когда человечество достигло своей зрелости и воздвигло этот Город, населенный сотнями миллиардов живых, когда оно вырвало все тайны у Природы и у Души, — задачей человека стало удерживать свое положение на этой высшей из доступных ему ступеней. Человек был тогда охранителем. Но вот настало падение, разрушение созданного, утрата добытого, вымирание человечества и Земли. И, верные своей матери—Природе, мы ныне должны помогать её обратной работе. Во имя её законов мы должны стать разрушителями. Наш Орден — лишь воплощенная воля Природы, лишь рука Рока. Образумился ли ты, брат?

Матсеватли. А что, если мы были слепы? Что, если Природа молода и могуча, как и в дни, когда она рождала ихтиозавров и китов, когда земля дышала вулканами и омывала себе груди океаном? Что мы знаем о Природе, мы, похороненные в закрытом гробу, отрезанные от Солнца и от живого воздуха? Если же небо и свободные дали грозят нам смертью, то ведь и все упования наши — только смерть. Не лучше ли бросить свою жизнь на огненный костёр мировых пыланий, чем испепелить её на красных угольях нашего отчаянья? Братья! Почему не понести и нам свою душу в огненную печь Солнца?

Канцлер Ордена. Он говорит против Ордена. Пусть замолчит.

Голоса. Он хорошо говорит. Пусть продолжает.

Теотль Безумный! Понимаешь ли ты, на что восстаёшь? В час, когда уже близко освобождение, ты вместе с другими зовешь человечество на новый позор переживаний и перевоплощений! Братья! Сёстры! Почему вы онемели все?

Матсеватли. Зову человечество к радостям жизни, к возрождениям и перерождениям! Вот какая заря забрезжила мне в словах Неватля! Снова увидеть перед собой бесчисленные поколения, в которых может отозваться эхо наших времён! Снова знать, что женщины носят во чреве надежды мира! Снова чувствовать, что любовь не бесплодна! Это ли позор?

Канцлер Ордена. Он кощунствует!

Женский голос. Он — прав!

Теотль. Довольно! Властью председателя повелеваю насильственно лишить его жизни. Да не вкусить он освобождение по своей открытой воле! Он — враг Ордена.

Некоторые (нерешительно). Враг Ордена! Враг Ордена!

Другие голоса. Мы за него! — Он верно говорит! — Это — насилие!

Часть членов окружает Матсеватли и обнажает кинжалы. Сам он безоружен. Около Теотля остается только канцлер, Интла и Интланель.

Голоса из числа окружавших Матсеватли. Довольно с нас одного тирана! — Ты порабощал нас! — Я должен был убить родного брата! — Я — сестру! — Я — мать! —Довольно убийств! Довольно крови!

Канцлер Ордена. Это — мятеж? Вы хотите сокрушить Орден, стоящий восьмое поколение?

Голоса. Довольно! — Вы обманывали нас! — Мы не хотим смерти! — Жизнь! Жизнь! Да здравствует Жизнь! — Да здравствует Неватль! — К Солнцу! К Солнцу!

Канцлер ордена. Кто со мной за Великую Освободительницу? (Обнажает кинжал).

Теотль. Стой! Властью председателя повелеваю тебе остановиться. Так вот ваши истинные мысли, друзья! Зачем же вы таили их столько времени? Зачем же прикидывались верными? Вам нравятся зачатия и рождения, крик младенцев, и опять первые поцелуи, и опять первые объятия — вся сказка веков и миллионов поколений! Вам хочется паутины жизни, серой и липкой, которая вновь оплела бы землю и вновь заткала бы внутренний свет освобождения, которого вы не видите, которому предпочитаете грубые лучи солнца! За радостные миги, когда вы кричите от сладострастия, вы готовы заплатить всеми жизнями страданий, унижений и позоров — и себя самих и своих детей. Малодушные, подойдя к цели, вы не посмели сделать последнего шага, потому что вам страшны все последние шаги! Вас издали поманили приманкой, и вы, всё забыв, как звери, побежали за ней. И это вы кощунственными голосами только что пели священный гимн, не понимая его слов! Люди, люди, до каких пределов я вас презираю!

Матсеватли. Мы заблуждались и прозрели.

Теотль. Вы — слепы от рождения. У вас есть лишь внешние глаза, которые опьяняются красками и лучами. Тот свет, который зрим мне, свет, лучи которого черные, и который как вечная оправа для вашего малого солнечного сияния, — он недоступен вам. Живите ещё сотню или тысячу или сто тысяч поколении! Всё равно ваше Солнце погаснет, всё равно ваша жизнь прекратится, все равно цели нашего Ордена исполнятся, но уже не по вашей воле, а против вашей воли. Я звал вас к свободному выбору, к царскому венцу,—вы предпочли рабские цепи и удар секирой на плахе.

Голос. Теперь мы тебе кричим: довольно!

Теотль. Я кончил. Великой Освободительнице не надо слуг, подчиняющихся ей лицемерно. Она сама сильнее всех сил и не нуждается ни в чьём служении. Всё покорится ей. Властью председателя, принятой мною от моего предшественника, объявляю Орден Освободителей распущенным.

Интла. Что ты делаешь! Ты не имеешь права!

Теотль. Объявляю Орден Освободителей распущенным и разрешаю вас всех от клятвы. Идите каждый своим путём!

Матсеватли. Друзья! Всё прошлое да станет как сон! Нас давил страшный кошмар, — мы проснулись. Нам страшно посмотреть в лицо друг другу, но мы сейчас родились для новой жизни. Идём! (Поспешно уходит).

Все следуют за ним, одни торопливо, другие нерешительно. Теотль стоит неподвижно.

Канцлер Ордена. Так как Орден по точным правилам капитула упразднён, я считаю себя разрешённым от клятвы.

Теотль. Конечно, конечно, иди за другими.

Канцлер Ордена, не глядя ни на кого, удаляется.

Теотль (к Интле). Что же ты, сестра?

Интла. Я останусь с тобой!

Теотль (к Интланелю). А ты?

Интланель. Я презираю жизнь, я ненавижу свет. Хочу Мрака и Смерти, хочу исчезновения всего. Дозволь мне быть с тобой!

Теотль. Дайте мне руки, верные! Дайте мне руки, служители и жрецы Смерти! Она улыбается нам из своих вечных бездн.

Действие третье.

Сцена III.

В Ликее.

Просторный зал Ликея. Стены уставлены книгами, фонограммами, научными инструментами. Скамьи для слушателей.

Мудрец в глубоком кресле. Ученики столпились вокруг него.

Мудрец. Дети! Сегодняшний урок наш кончен, но каждый раз мне всё труднее расстаться с вами, не сказав вам напутственных слов. Я очень стар, дети. Я, может быть, старше всех на земле. Мне каждый час, какой я живу, кажется последним, каждое слово — моим завещанием. Храните мой завет, дети: будьте людьми! Мы — разумные обитатели Земли — поставлены на грани. После веков и лет исторической жизни мы, в сущности, те же, что в раннюю пору своего существования, когда учёные искали первых истин, когда, разделённые на государства, народы враждовали между собой и поднимали друга на друга братоубийственные руки из-за призрачных благ и прав. В своих душах, перегоревших в опыте канувших поколений, мы можем все узнать наследие тех времён, и даже проникнуть глубже, до смутных пожеланий пещерного дикаря. Сверхчеловек, о котором мечтали наши предки, не пришёл! Человек остался человеком. Как было прежде, как было всегда на Земле, мы телом — звери, мы духом — небожители. Мы слышим близко шаги бесплотных, но нам нет путей в их мир. Земля — планета среди планет, и человек — её лик, её голос. Пусть каждая планета являет свой лик во Вселенной, звучит отдельной струной в мироздании. Сохраним же в себе сознание, что во всём человечестве — единая земная душа, что смена поколений — только возрасты нашей жизни, что раздельность наших личностей — только органы великого тела. Нет ничего выше, как познать, разгадать самого себя, быть в полноте собой! Вознести человечество до высших ступеней, доступных ему, идти своей дорогой между звериным и божеским, — вот задача человека. Не поддаться соблазну — ни кинуться в бездну, ни вознестись в высь—вот его гордость. Не исступление провидца и не слепота трезвого ума, а сознательное прозрение — вот наша цель. В здешних символах мы должны постигать нездешнее. Вселенную мы должны видеть взором человека. Но — постигать! Но — видеть! Дети, будьте людьми!

Один из учеников. Стук в дверь.

Мудрец. Узнай, кто.

Один из учеников (отворяя дверь). Кто там?

Неватль. Я хотел бы говорить с учителем.

Голоса (почтительно). Неватль…

Неватль. Учитель, мне надо говорить с тобой.

Мудрец. Дети, прощайте.

Ученики расходятся.

Я давно ждал тебя. Говори.

Неватль. Я не стоял пред тобой с того часа, как ты видел меня — опьянённым видением: Солнцем. Но уже тогда я знал, что приду к тебе. Я медлил. Тебе я вручил все мои надежды, всю мою заветную веру, и мне было страшно сделать решительный шаг. Но откладывать дальше нельзя. Решай, — ибо только ты здесь властен, — судьбу всех нас, всего человечества.

Мудрец. Может быть, я угадываю твою мысль. Но скажи до конца.

Неватль. Учитель! Не рассказывать нам друг другу, к чему пришли люди. И ты, и я, — мы с ужасом измеряли те пропасти, в которые жалко сорвалось человечество, оба мы видели, что оно падает глубже, всё глубже, стремительно, как камень, и, с безнадёжностью отчаяния, мы пытались, — тщетно, — остановить падение. Где человеческое искусство? По тем скудным остаткам, которые хранятся в еще непогасших залах, мы знаем, чем было художество прошлого, его живопись, его ваянье! А не назовешь же ты творчеством скоморошеские изделия нынешних подражателей древним образцам или слагателей гимнов в честь консула! Что наша наука? У тебя десять или пятнадцать учеников. А одних отраслей знания, разработанных прошлыми поколениями, несколько сот! Один из твоих учеников займется одной наукой, второй — другой, третий — третьей, а кому ты поручишь остальные? Трое-четверо будут изучать три-четыре мёртвых языка и их литературу, а все другие языки, тоже великих эпох и народов, кто сохранит знание их? Мы не в силах даже удержать то малое, что передали нам отцы и деды, — их доспехи раздавливают нашу грудь. Этот Город покрывает всю Землю, в нём миллионы зал, а мы занимаем несколько сот. На Земле могли бы жить сотни миллиардов людей, — нас, по последнему подсчету, едва три миллиона! Число рождений сокращается с каждым поколением. Женщины выкидывают, не доносив. Если родятся живые младенцы, они хилы, и большая часть умирает в детстве. Среди нас почти нет детей, как, впрочем, почти нет и стариков. Мы — предпоследний род. С нашими сыновьями погибнет всё человечество.

Мудрец. Не продолжай обвинительной речи. Ты сам сказал, что всё это меня давит столь же, как тебя. От тебя скрывать не надо: мы обречены. Человечество вымрет, как вымерли на земле животные и птицы, — жалкий и безобразный конец! И я только мечтаю, что могу спасти людей от позора.

Неватль. Я тоже так думал, я тоже покорялся, с бешенством, как узник, грызущий цепи, но покорялся, — долго, до того самого дня, когда увидел глазами небо и солнце. Мои скитания были отчаяньем, у меня уже не было надежд, я шёл только потому, что когда-то решил пойти. Мое тело повиновалось какой-то прежней воле. Но когда звёздное пространство влилось в мою душу, когда взоры мои испили солнечного света, бывшего недоступным нашим отцам, я весь переродился. Я понял нашу смертную болезнь и понял, в чём наше исцеление. Мы — порождение Земли, мы — её дети, и можем жить и цвести, лишь прикасаясь к земле. Оторванные от неё, мы должны умереть, как сорванные

цветы. Мы покрыли землю плитами, — её нет для нас, мы загородили небо крышей, мы заменили Солнце нашими лампами, свободный воздух — искусственным. И вся наша жизнь стала чудовищной химерой, всё вывернулось, всё исказилось. Что было так просто, так явно нашим предкам, жившим на просторе полей, — в нашей полумгле стало сложным, стало неверным, стало безумным. В нас убито чувство жизни, и мы полюбили смерть! Мы отреклись от старой жизни, но не были в силах создать иную. Было время, когда вся земля весной одевалась ковром свежей травы, цветов, листьев. В этих мириадах зелёных порождений не было двух созданий тождественных, во всём одинаковых. Если бы нас, убивших жизнь земли, заставили сделать то же, мы работали бы тысячи часов, будь нас, как прежде, миллионы миллионов! А природа к осени, как расточитель, бросала все свои сокровища в грязь, топтала их, засыпала их могильными снегами. Наша мысль изнемогает в поисках, как спасти человечество,—но путь один: вернуться к природе. Выйдем из нашей добровольной тюрьмы, бросим свои груди в ветер, окунемся в солнечные лучи и в ночные тени, и Великая Мать возродить нас, воззовёт нас к новой весне, как, бывало, вызывала зелень трав и деревьев!

Мудрец. Я плачу, слушая тебя. Но зачем ты говоришь это мне? Чтобы ещё раз унизить меня, показать, как бессилен я с моими крохами знания, добытыми тяжким трудом, с бою. Я давно унижен самим собой, я давно чувствую себя во прахе, опозоренным своим бессилием, своим неумением. Бей ещё раз!

Неватль. Учитель! Я не более, как твой скромный ученик, запомнивший слова твоих уроков. Я был едва юношей, почти мальчиком, когда в этой самой зале Ликея читал ты нам об устройстве Города. Многое не осталось в моей памяти, но одно я запомнил точно и верно. И это то, что крыши над нашими залами и галереями — подъёмные. Я помню очень хорошо, ты показывал нам чертёж той крипты, где сосредоточены все машины, направляющие жизнь Города. И вот этой самой рукой, — она и тогда была такая же сухая, старческая и властная, — ты указал на одну точку и сказал нам: ‘Здесь рычаг, которым можно сдвинуть крыши с трёхсот комнат’. И ты долго говорил о мудрости тех, кто строил этот Город, чья мысль заставила чудовищные тяжести подчиняться движению небольшого рычага, скрытого в недрах земли.

Мудрец (встаёт с волнением). Ты хочешь… А ты знаешь?.. А ты понял, что будет следствием?

Неватль. Что? — Жизнь человечества вновь под небом, вновь под Солнцем! Рухнет завеса, отделяющая нас от Вселенной. Из нор мы вырвемся на простор. Ветер, блеск зари, быть может, благодатный дождь хлынут на нашу грудь, и мы оживём, как мёртвое зерно, чтобы расцвести новым цветом во вселенной.

Мудрец (в экстазе). Так вот к чему Судьба берегла мою дряхлую жизнь! Безумец, как я не понял раньше, что предстояло сделать! Как эта мысль давно не сожгла мне душу ослепительным пламенем или как не вползла в неё жалящей змеёй! Да, только одно и оставлено нам!

Неватль. Ты согласен! Ты понял! Ты можешь! Человечество спасено!

Мудрец. Человечество спасено! Оно будет спасено одним ударом. Нет! Не распадётся оно как брошенный труп, как гниющий прах! Зажжём погребальный костёр! Высший долг, который Судьба посылает человеку, это — быть палачом! Покорствуй Року, старик, и подыми жертвенный нож на брата! Прими человечество у новых огненных врать, пред новым эдемом, опять у древа жизни! Плачь, плачь, старик, ибо ныне насытишь ты свою неутоленную жажду Красоты, — до пресыщения.

Неватль. Я тебя не понимаю, учитель…

Мудрец. Я исполню твой замысел, сын мой.

Сцена ІV.

Погасшая зала. Полный мрак. На сцене Теотль.

Интланель (издалека). Теотль! О-о-о! Теотль! Отзовись!

Молчание.

О-о-о-о! Теотль! Если ты здесь, отзовись. Я—друг! О-о-о!

Теотль. Кто зовёт?

Интланель. Это ты, Теотль?

Теотль. У меня более нет имени.

Интланель. Где ты? Иду к тебе. Как я не догадался сразу, что ты должен быть здесь! В этой зале прежде свершались служения Освободительнице. Здесь её статуя и алтарь.

Теотль. Это ты, Интланель?

Интланель. Это — я. С самого дня, как ты исчез, я ищу тебя. Я обошёл все ближние залы. Я боялся, что ты ушёл далеко, прочь от светлых зал.

Теотль. Я уйду. Мне более нечего делать среди людей. Пусть празднуют своё возрождение. Есть гордость в том, чтобы пережить свое поражение. Но следующая ступень гордости не позволяет оставаться на потеху и на сожаление победителей. Интланель. Ещё нет никаких победителей.

Теотль. А что же происходит? Разве работы не начались?

Интланель. Неватль властвует всем. Его имя у всех на устах. Его мысль — поднять крышу — кажется всем откровением. Народ уверен, что тотчас наступит эра вселенского счастья. Встречаясь в залах и в проходах, люди обнимаются, плачут. Старик спрашивает десяток помощников и хвалится с их помощью поднять какими-то машинами крыши с трёхсот зал.

Теотль. И что же?

Интланель. Консул решительно противится. Спуск к подземным машинам в его руках, и он отказывается допустить к ним. Но я думаю, что консула свергнут. Мятеж растёт открыто. Когда консул идёт по залам, окруженный ликторами, ему грозят. его поносят бранными криками. Если он не сдастся, ему не устоять.

Теотль. О, будь уверен! Люди добьются своего, если только они почуяли, что дело идёт о их жизни! Я думал завершить работу тайных братьев, я думал ещё своими глазами увидеть великое освобождение земли. Нет! Начинается новый круг безумств и страстей, веселий и страданий, больше всего — страданий. Опять, словно стеклышки в детской игрушке, завертятся идеи и мысли, из которых каждая с каждой уже попадала во все возможные сочетания! На несколько поколений продолжится многоцветное раздробление единой земной души, смешная игра в жизненный театр мужчин и женщин, которые все воображают, что только в них-то, в них — в первый раз расцвела во вселенной любовь. Опять и опять будут гоняться люди за призрачными, выдуманными целями и, достигнув их, умирая в торжестве, хватать лишь ускользающую тень.

Интланель. Учитель! Я пришёл заклинать тебя не уступать. Именно теперь надо бороться, или будет поздно. Пока еще не совершилось это возрождение, надо внезапным ударом достичь своего! В тебе одном достаточно сил, чтобы объединить Новый Орден—и не в тринадцать, а в тридцать или в триста членов. И прежде, чем мечтания Неватля свершатся, наша цель будет достигнута: земная душа будет свободна.

Теотль. Поздно! Желанием жизни отравлены сейчас все сердца. Старый яд загорелся в крови людей с новой силой. Никто сейчас не поймёт, как прекрасна Смерть — её единство, её безмолвие, её умиротворяющий холод! Смерть и Мрак — два великих начала, пред которыми свет и жизнь, блестки красок и пляски атомов, —л ишь случайные мгновения. Кто заглянул в чёрный колодезь Смерти, не оторвёт уже глаз от его всё успокаивающей глуби. Мысль о Смерти овевает таким покоем мятежную волю, что уже нет возврата к другим страстям. Любовь к Смерти покоряет всю душу, этой любви отдаешься до конца! Смерть! Смерть! Владычица! Я посмотрел в твои очи, и все другие глаза слишком бледны с тех пор для меня, — твой взор проник в мое сердце как сталь. Прими меня на свою всеобъемлющую грудь!

Интланель. А дело наше погибнет?

Теотль. Возвращайся ты к людям, живи среди них, храни наши заветы. У меня нет более сил на борьбу и суету. Меня поддерживало сознание, что близко завершение, но я не могу всю жизнь только ждать. Моя душа изнемогла в узах! Жажду освобождения!

Интланель. Я останусь с тобой — здесь.

Теотль. Нет, ступай к людям, чтобы не умерло великое учение. Меня же предоставь этому победному мраку и близости свободы. Я свято служил Владычице. Я в праве прийти к ней с молитвой об успокоении. Дай руку. Прощай! Иди!

Интланель. Я не могу тебя оставить.

Теотль. Ты, верный Освободительнице, ты боишься верить мне? Я уединяюсь с ней! Стыдись! Твои слова недостойны брата!

Интланель. Ты приказываешь?

Теотль. Приказываю.

Интланель. Повинуюсь. Прощай! Будь свободен! (Уходит). ‘

Теотль

(некоторое время молчит, потом становится на колени и поёт гимн)

Смерть, внемли славословью!

Ты — нетленно чиста!

Сжигают любовью Твои уста.

Всем однажды предстанешь

Обнаженною ты,

Не солжешь, не обманешь

Ничьей мечты.

Ты на каждое ложе

Припадешь, вся в огне.

Лик свой, пламенно-Божий,

Яви и мне!

С лаской строгой и нежной

Наложи поцелуй,

Уязви безнадежно

И уврачуй!

Счастлив тот, кто изведал

Лезвие твоих губ,

Кто свободен, кто предал

Огню свой труп!

Синеватое сияние возникает от пола, колеблясь, возносится облаком и принимает образ красивой девушки с мечом в руке.

Дух последней колдуньи. Теотль! Внемли мне!

Теотль. Вот оно — мое безумие!

Дух. Более века назад я жила в этом покое. Я была последней колдуньей на земле. Знала я тайные слова заклятий, как вовлекать в наш земной круг демонов, духов и призраков. Последняя из людей, вырывалась я по воле из условий тела и блуждала еще при жизни в том мире, где я ныне. Но времена человечества уже были сочтены. Души умерших людей, очищенные в горниле испытаний, возносились в высшие сферы, и всё меньше духов оставалось близ этой планеты. И с ними вместе покидали её демоны. Гибли знания магов. Никто уже не умел читать вещих книг, написанных на языке атлантов. Я сама узнала от своей матери только обрывки откровений, которыми в полноте владели мои предшественницы. Мне же некому было передать и этих скудных тайн. Одинокая и всем чуждая, томилась я среди людей и, пройдя безрадостную жизнь, унесла свои знания с собой в погребальную урну. О, тяжело в этом образе, но — слушай!

Теотль. Дух, я спокойно впиваю каждое твое слово, но ответь мне: обрела ли ты освобождение?

Дух. Я изведала поцелуй Смерти. Но он не дал мне того освобождения, о котором мечтаешь ты, человек. Тело моё сгорело в огне, и около пепла поныне витает моя смертная тень, мой призрак теперь говорить с тобой, сохраняя всю память о прошлом, моя душа мучится искуплением грехов моей жизни, и лишь мой вечный дух вознесся к последним высотам, утратив своё ‘я’, чтобы слиться с Вечным началом. Но краток срок, должно мне торопиться, слушай. Дано мне возвестить Земле последнее прорицание. Не по твоей воле и не против воли твоих врагов, а по жребию Рока настали часы Смерти. Исполнились времена земли. Четырежды, по числу четырёх материков, сменялись земные расы. В каждой из них семь раз скипетр духовного державства переходил из рук одного племени в руки другого. У каждого из них было свое назначение: явить новый лик истины, доступной уму человека. Каждое было новой ступенью в самопознании земного духа. Все ступени пройдены, все лики явлены. Для человека нет более путей вперёд, нет более задач, и вот почему он должен исчезнуть. Что недовешено здесь, будет докончено иными существами в других мирах. Твоя темная жажда Смерти была лишь предчувствием. Оно не обмануло тебя. Встань, человек, иди к людям. Тайная твоя надежда воплотится. Ты узнаешь последние миги человеческого рода. Ты увидишь предсмертную судорогу земли. Ты, ликующий, примешь её последний стон. Вижу, вижу, близко — мгновение Конца. Ужас! Ужас! Ужас! Наваленные тела, сонм полуотрешившихся душ, кошмар предсмертных мыслей… Не хочу видеть! Отпусти меня! Прощай! (С тихим стоном исчезает).

Теотль (приходя в себя). Бред или откровение? Но — да будет так!

Действие четвёртое.

Сцена V.

Галерея третьего этажа.

Невысокая галерея. Через сводчатые арки видны, далеко внизу, пустые залы первого этажа.

Неватль идёт навстречу Тлан.

Тлан. Ты пришёл!

Неватль. Я не мог не прийти. Мне тоже надо было говорить с тобой.

Тлан. Ты прежде не встречал меня такими словами. Ты стал горд с тех пор, как твоё имя повторяет весь Город.

Неватль. Я всегда жил только собой, Тлан. Я думал, что ты меня лучше знаешь. Моя душа создана одинокой, и мне некуда выйти из этого одиночества. То, что я люблю и ценю,— во мне. Что же мне значат приветствия и хвалы людей! Нет, если я стал другим, то не потому, что теперь все от меня ждут чуда, а потому, что сам почувствовал в себе силу чудотворения.

Тлан. Вот как! Ты создан одиноким? Ты мне не говорил этого, когда, бывало, обнимая, клялся мне, что со мной первой узнал, что значит близость двух. Постой, постой, я помню точно твои слова. Ты говорил: ‘Мы — последнее люди, Тлан, мы при конце, как первая эдемская чета была при начале. В их поцелуях было предчувствие всех страстных ласк грядущих веков, в наших — слились все неисчислимые блаженства прошлого, все сладострастные вскрики и стоны, какие слышала Земля. Быть последними столь же прекрасно, как первыми. Наша любовь — цветок, завершающий стебель человечества’. Да, ты мне говорил это. И твои слова были для меня прозрачны, как кристалл, я видела сквозь них твою душу, твою одинокую душу, в которой была — я!

Неватль. Я пришёл не спорить, Тлан. О чём можно спорить доводами рассудка, когда решает чувство? Ведь ты не потребуешь с меня, чтобы я говорил тебе слова, каких у меня более нет. Да, были дни, когда мне представлялось последней надеждой — всю душу утопить в нашей любви, сжечь жизнь на костре нашей страсти. Но вдруг для меня разверзлись такие необъятные дали, что я почувствовал себя потерянной песчинкой в просторе мироздания. Знаешь, с высоты сотого этажа нашего Города я взглянул вниз и в этом колодце увидел, как маленькое пятно, как кольцо с мизинца, всю громадную Залу Народов. Такой открылась мне с моей высоты наша любовь, казавшаяся прежде безмерно громадной, когда я стоял в ней. Может быть, я оборвусь опять вниз, упаду опять в страсть, в любовь, но этого клейма высоты уже ничто не выжжет из моей души!

Тлан. А! До чего безжизненны твои слова! И это ими-то ты увлекаешь за собой толпу! Ты проповедуешь жизнь! Врач, исцелись сам! Зовёшь к обновленной жизни, а сам только рассуждаешь. Да, ты поднялся высоко, так, что стал уже выше самой жизни! Шагнул слишком далеко, так, что вся ценность бытия осталась позади! Ты, спасающий человечество, во имя чего спасаешь? Что будут делать люди в твоём новом эдеме, если они изберут образцом тебя? Не надо нам жизни, если в ней не будет любви, ярости, отчаянья, а лишь одно величие! Пусть умирает Земля, — лучше, чем ей стать бесполым призраком во Вселенной!

Неватель. Тлан! Тлан! Ты язвишь меня больно, как огонь. Но ты не права. Ах, я не ставлю себя образцом для других! Я принял подвиг, который должен быть принять одним за всех. Да, сердце моё — кусок мрамора, мои чувства — пепел в погребальной урне! Я — одержимый. Я несусь, покорный чужой воле. Кто-то другой говорить из меня. Я должен прокричать свои слова, должен совершить свое дело. Быть может, я погибну,

но я брошу других, брошу все человечество именно в тот мир, к которому ты призываешь: в хаос страсти, всех безумий, проклятий и восторгов. Вижу обетованную страну, предчувствую, что не вступлю в неё сам, но веду к её пределам мой народ!

Тлан. Лицемер! Не лги предо мной! О, эти слова о любви к человечеству! Басни, которыми обманывают женщин, а слабые — самих себя. Сделай так, чтобы ты знал мир иначе, чем через свои глаза, чем своим слухом, чем своей мыслью. Сделай так, чтобы все вещи не располагались вокруг тебя, как своего средоточия. Тогда поверю, что ты не считаешь себя, и только себя, царём вселенной, что твое желание для тебя — не последний закон! Будь смел, чтобы говорить правду — хотя бы самому себе!

Неватль (подумав). Может быть, я опьяняю себя своими мыслями и словами, и был не прав, говоря о своей любви к человечеству. Но вот слушай мою последнюю истину. Нет у меня в душе никакого тщеславия, нет суетного желания заставить повторять свое имя в грядущих веках. Что мне в гуле молвы, которого я не услышу? Но воистину иная страсть затмила своим ослепительным сиянием мою любовь к тебе. Это — страсть к Земле. Что такое человечество, что его наука, его искусство, как не выражение духа Земли? Наши истины, наши волнения были бы непонятны существам иной Вселенной. И в глубине всего человеческого — всегда Земля, единая наша мать — Земля. Когда я понял это, не умом, а именно чувством, именно страстью, во мне зажглась такая любовь к Земле, на какую я не знал, что душа моя способна. Никогда с таким упоением не припадал я к тебе, Тлан, как прижимаю теперь к своей груди все века Земли, прошлые и будущие. Я почувствовал в своих жилах кровь не только всех бесчисленных поколений, дышавших до меня, но и первых обитателей этой планеты, чудовищ навсегда забытых эпох, — я почувствовал в себе душу людей, и зверей, и растений! Душа эта воззвала во мне: живи! И, чтобы сохранить эту жизнь, это вселенское бытие, я пожертвую всякой иной страстью, — всей личной любовью. Мне выбора нет. Это — воля судьбы. Прощай, Тлан! (Поспешно уходит).

Сцена VI.

Большая дворцовая зала.

Зала одиннадцати статуй. Роскошное убранство.

Празднество. Группа мужчин и женщин. Несмолкаемый говор. Куалли, скрывая торопливость, подходит к консулу.

Куалли. Я должен говорить с тобой.

Консул. Говори.

Куалли. Не здесь.

Консул. Я не люблю скрываться.

Куалли. Дело идёт о твоей жизни.

Консул. Я не очень дорожу ею. Говори.

Куалли. Я узнал, что мятежники переменили выбранный час.

Консул. Да, сейчас они уже держат речи к толпе.

Куалли. Ты знаешь?

Консул. Я жду, что они будут в этой зале с мига на миг.

Куалли. Если ты все знал, как же ты допустил до этого?

Консул. Я слежу за мятежом давно. Он собирает вокруг себя все новые и новые волны. Для него сумасшедший замысел сбросить крышу только предлог. Истинная причина — ненависть к моей власти. Толпа все равно, что зверь. Если я уступлю ей в одном, она потребует другого, и не успокоится, пока не растерзает меня. Моя единственная сила в том, чтобы не уступать ни в чём.

Куалли. Но позволь мне с верными загородить входы.

Консул. Их — полмиллиона, нас — сто человек. Когда прежде в распоряжении правителей были войска, выученные подчиняться слову, привыкшие к безвольному повиновению самому звуку приказа, — борьба с мятежом была возможна. Много веков нет армий. Наступил вселенский мир. С того времени сила правителей — в обаянии их личности, в мощной их воле. Если это обаяние ещё есть у меня, — мне оружие не нужно, если воля толпы сильнее моей, — мне не одолеть народа ударом кинжала.

Куалли. Что же ты хочешь делать?

Консул. Ждать. (Подаёт знак).

Звучит музыка. Пары начинают скользить в мерных движениях танца.

Консул смешивается с толпой. Несмолкаемый говор.

Долетающие отрывки разговоров. — Моё сердце более не может ждать, и если ты не ответишь теперь мне… — Но, говорят, они нарочно называют этот час, на самом деле же… — Всегда устаю от музыки, вот пережиток варварства…— Куалли шептался не случайно с мне…— Смотри, смотри, вот потеха, как запыхалась эта старуха…— Просто Неватлю воткнут за углом кинжал в спину и свалят на освободителей…— Не понимаешь ли ты это простое слово ‘люблю’?..

За сценой слышен сильный шум, топот шагов, угрожающие крики. Музыка смолкает. Все в недоумении останавливаются. В дверях показываются испуганные лица.

Голоса. Где консул? Где консул?

За стеной шум борьбы.

Консул (появляясь). В чём дело?

Ликтор (раненный, вбегает). Консул! Беги! Мы не можем более держаться. (Падает).

Консул. Кто позволил обнажить кинжалы? Куалли, прекрати тотчас схватку.

Куалли удаляется. Зала медленно пустеет.

Куалли (возвращается). С тобой хочет говорить Неватль.

Консул. Пусть войдёт.

Неватль появляется в дверях.

Консул. А, новый вождь народа, трибун, мой преемник! Здравствуй!

Неватль. Ошибаешься, консул. Я — не вождь народа, я — его уста, которыми он говорит тебе. Народ требует, чтобы ты исполнил известную его волю, требует, потому что начало всех прав в человеческой жизни никто другой, как человечество. Предоставь же ему распорядиться своей судьбой, как оно оставляет тебя распоряжаться твоей личной жизнью.

Консул. Я мог бы тебе кое-что возразить о том, где начало прав, и правда ли, что прихоть толпы есть истина. Но послушай, оставим напыщенные речи риторам. Ведь мы с тобой знали друг друга детьми, подростками. Помнишь то время, Неватль?..

Неватль. И мы оба тогда мечтали с тобой о благе человечества! Вспомни наши восторженные беседы!

Консул. Что ж, я не совсем изменил этим детским мечтам. Я взял в свои руки власть, чтобы вести людей по мягкой и тихой дороге. Я завязал им глаза и устилал цветами их путь к погребальному костру.

Неватль. Но теперь им открывается другой путь — к брачному ложу! Они сорвали твою повязку с глаз! Им не нужно твоего сладкого хмеля, — они предпочтут горькую и трезвую воду правды! Ты думал о наслаждениях людей, но забыл, что у них есть долг. Прозри теперь сам и подчинись этому долгу!

Консул. Видишь ли, друг. Выше всех истин всегда для меня стояла одна святыня — моё ‘я’. Ведь и истинность чего-либо я признаю лишь потому, что я в этом уверен. ‘Должен’ и ‘не должен’ — только условности, как правое и левое. Но и это ‘я’ распадается на без численность мигов, из которых каждый только что был призрачным будущим и вот уже стал несуществующим прошлым. Единственная непреложность — миг. Не говори же мне о долге и о истине. Их нет. Есть только вот этот миг, когда мы стоим друг против друга, мы, друзья детства, теперь. враги насмерть, стоим, и я вижу, как моё лицо повторяется в твоих зрачках.

Неватль. Мы теряем время. Теперь час не разговоров, а ответов. Скажи, подчиняешься ли ты воле народа?

Консул. Ты говоришь велеречиво, как истый трибун, и осанка у тебя, как у древней статуи.

Неватль. Мне надо только одно слово: да или нет?

Консул. Мне так нравилось стоять выше всех, что я теперь не сумею примириться с низшей долей. Я иду по такой узкой тропе, что каждый шаг не вперёд — для меня падение в пропасть. Нельзя соединить в одно: и властвовать и повиноваться.

Неватль. Ты произносишь свой смертный приговор. Я сам буду не в силах спасти тебя.

Консул. Не бойся. Я — свободен. Вот на этом пальце перстень, самая древняя вещь, которая сохранилась на Земле, и та капля, которая скрыта под этим блестящим камнем, делает меня неуязвимым для толпы. Я говорю на её требования: нет.

Неватль. Подумай ещё.

Консул. Тогда я сам буду говорить с толпой. (Идёт к дверям и раскрывает их).

Крики удивления.

Люди! Повелеваю вам разойтись. Мне лучше вас известны ваши нужды. Оставьте свои безумные замыслы. Делайте свое дело, работайте и веселитесь, А судьбу человечества предоставьте тем, кто выше вас. Зачинщики мятежа будут строго наказаны, другим же обещаю моё прощение.

Яростные крики народа. Люди врываются в залу, угрожая оружием.

Неватль. Друзья, не надо убийства, остановитесь!

Консул. Ты победил, Неватль, но я был последним властелином на Земле! Предрекаю: тебе не быть моим преемником. (Быстро проглатывает яд и падает мёртвым).

Действие пятое.

Сцена VII.

Зала первых двигателей.

Гигантский купол в недрах земли. Слабый свет. Едва различимы части мощных машин, многообразные цилиндры, многообхватные трубы, сцепления колёс и винтов.

Голоса приближающихся. — Сюда ли? — Темно. — Сил больше нет! — Тише, здесь пропасть! — Проклятая лестница! — Ты завёл нас! — Не выбраться отсюда. — Нет, вот свет, глядите, глядите!

Голос мудреца. Дети, уже теперь совсем близко. Я помню эту дорогу, хотя прошло много, о, много времени — с тех пор, как я спускался в эти глубины. Прошла вся моя жизнь, ибо я сходил к этим таинственным машинам с моим учителем, мудрым Нельтилицтли. Там, наверху, рождались и умирали люди, боролись и падали побеждённым, смешались поколения, но здесь, в вечной тиши, все так же стучали первые двигатели, покорные мощным волям, приведшим их в движение. Узнаю их ровный голос. Сюда, сюда.

Показываются, сходя по крутой лестнице: мудрец, Неватль и около десяти их спутников.

Мудрец. Смотрите! Смотрите! Вот они, эти первые двигатели. Человек поработил силу, скрытую в самых недрах его планеты, наложил ярмо на центральный жар Земли. Целые века назад приведены в движение эти дивные машины, но и поныне продолжают свой мерный предустановленный ход. А там, в верхних залах, их незримая работа даёт нам свет, льёт воду в наши бассейны, переменяет воздух в наших галереях. О, мудрость наших предков, великих строителей Города, властителей стихийных сил! Вы совершили свой долг прядь Вселенной, люди! Вы овладели Землей, данной вам во обладание, вы познали её тайны, вы слили её в одно целое, вы утвердили связь человека с его планетой! Да, человечество исполнило своё назначение — и может отойти с миром.

Неватль. Учитель, мы здесь не для слов смерти, а для дела жизни. Укажи нам, что делать.

Мудрец. Да, да, да! Правда. Мы здесь для дела жизни. Мы пришли спасать человечество. Дети, видите вы это зубчатое колесо? Много веков оно оставалось недвижимым. Вы должны повернуть его ровно в пол-оборота. Но это не слишком тяжело, вы не бойтесь. Приступайте к работе. Вот так. Вот так.

Пришедшие начинают с усилием поворачивать колесо.

Мудрец (молитвенно). О, мудрый Нельтилицтли, учитель мой! Я исполнил переданный тобой завет. Я приял покорно твой жезл руководительства. Я вёл людей по пути, намеченному судьбой, пока не открылось мне мое последнее назначение. Почему я, малый и ничтожный, избран был для величайшего дела Тяжесть подвига

давит мне рамена, но моя седая голова поднята высоко!

Неватль. Учитель, я задыхаюсь от счастья. Я не знал, что есть мгновения такого блаженства. Здесь, в этой подземной тьме, я словно чувствую, как струи свободного воздуха вливаются в мою грудь. Все мое тело исполнено трепетаниями новой жизни. Чувствую безмерную жажду бытия, которую, кажется, не насытят и тысячи жизней!

Один из работающих. Колесо движется!

Другой. Колесо движется!

Все. Оно движется, вертится, вертится!

Мудрец. Ещё, ещё, ещё. Стойте. Довольно. Стойте. Свершилось!

Неватль. Повтори еще раз. Я брежу. Я не понимаю слов. Теперь люди видят небо?

Мудрец (задыхающимся голосом). Они увидят его скоро. Увидят навсегда, чтобы никогда не возвратиться в темницы. Земля, — твой круг замкнулся!

Неватль. Что ты говоришь? Что с тобой? Ты шатаешься!

Мудрец. Ныне отпущен я. (Падает мёртвым).

Один из работавших. Упал!

Другой. Он не дышит. Он умер.

Третий. Но мы не найдём дорог без него из этого лабиринта. Мы все погибнем в этих подземельях.

Неватль. Друзья мои! Что значит, если мы и погибнем? Мы пережили величайший миг, какой знали люди на Земле. Мы вернули жизнь человечеству! Как новые праотцы, мы начали новый род на Земле. Мы вдохнули дыхание бытия в окоченевшую Землю. Замиравшее сердце бьется снова! Пусть умерли мы! Но мы живы в бытии нашей планеты, в её мечтах, в её сознании. Нет, не пустая гробница полетит дальше своим путём вокруг Солнца, А опять юная, воскресшая, исполненная страсти Земля! Свершилось чудо воскресения. Радуйтесь, люди!

Сцена VIII.

У Катонтли.

Небольшая, комната. Книги, планы, карты.

Атла подходит к Катонтли, погруженному в работу.

Атла. Довольно ты работал. Отдохни.

Катонтли (поднимая голову). Да, довольно. Я все кончил. Вот пишу последнее слово. Пусть лежит здесь эта рукопись. Если когда-либо житель иных миров посетит нашу Землю и войдёт в этот покой, вот эти листы расскажут ему все о последних днях Земли.

Атла. Ты говоришь странно. Пугаешь меня!

Катонтли. Не обращай внимания. Я говорю сам с собой. Я, в самом деле, слишком устал.

Атла. Ты не пойдешь в большие залы? Там, говорят, такая толпа, что нельзя двигаться.

Катонтли. Нет, я хочу провести эти часы с тобой. Дай мне посмотреть на тебя. Не забыла ты, как — уже давно теперь— мы встретились в первый раз? Помнишь, на праздник в Зале Народов? Как рассказывается в старых книгах, я тоже почувствовал сразу, что вся моя жизнь с этого мига — в тебе. Сердце мое сжалось какой-то прямо телесной болью. И, против моей воли, во весь тот праздник, куда бы ты ни шла, мои глаза следили за тобой. Я ловил себя на этом и смялся.

Атла. А я тебя боялась. Мне сказали, что ты — ученый, и мне все казалось, что я говорю с тобой не так. А потом мы гуляли вдвоём по галереям третьего этажа. А потом ты меня поцеловал в первый раз, я помню хорошо, у статуи Свободы. А еще потом…

Катонтли. И знаешь, в те наши дни, при всем моём блаженстве, что ты — моя, я не любил тебя так, как теперь. Тогда я любил тебя именно за это блаженство, за счастье страсти, которое ты давала мне… Ах, тогда я ужаснулся бы твоей смерти! Я отдал бы все, все, только, чтобы ты жила. Теперь я люблю тебя чище, совершенней. Теперь я люблю тебя за тебя. Теперь моему чувству все равно, жива ты или нет. Теперь моя любовь выше смерти.

Атла. Что ты все говоришь о смерти?

Катонтли. Прости, это виноваты книги, какие я только что читал.

Стук в дверь.

Атла. К тебе кто-то пришёл.

Катонтли. Я не буду говорить ни с кем. Поцелуй меня и иди к себе. Теперь уже время уснуть. Ложись, и я тотчас приду к тебе. Я хочу ласкать тебя теми нашими первыми ласками. Ступай.

Снова стук в дверь. Атла уходит. Катонтли отворяет дверь.

Теотль. Это — я, Теотль. Ты не узнал меня?

Катонтли. Теотль? Ты жив? Зачем ты здесь?

Т Е о т л ь. Я тебе страшен?

Катонтли. Нам не о чем говорить с тобой.

Теотль (почти насильно входя в комнату). Я должен спросить тебя.

Во мне вещее подозрение. Ты должен знать. Ты — любимый ученик старика. Он не скрыл от тебя. Скажи мне, к чему приведёт этот безумный опыт с поднятием крыши?

Катонтли. Знаешь, мне хочется—не знаю почему—ответить тебе правду. Итак, слушай: к смерти.

Теотль. О, моё предчувствие! Ты было правдиво, видение! К смерти! К смерти! Я так и знал. Но говори же.

Катонтли. Я не хочу тратить время на объяснения. Времени слишком мало. Слушай. За пределами крыши—атмосферы нет!

Теотль. Ты говоришь!

Катонтли. За пределами нашего Города нет атмосферы. Она рассеялась в мировом эфире. Воздух замкнут только в пределах, отмеренных крышей Города. Когда поднимутся эти непроницаемые для воздуха створы, — тот небольшой его столб, который силой знания еще удержан близ земли, сразу разрядится в несколько десятков раз, и все люди, и мы с тобой в том числе, через мгновение упадём мёртвыми, ибо нам нечем будет дышать. Так будет. Ты не дрожишь?

Теотль. Я? Мне? Дрожать перед смертью! Но ты! Но старик! Как решились вы?

Катонтли. Учитель хотел, чтобы человечество вместо позорной дряхлости узнало гордую смерть. Он хотел, чтобы конец его был красив. Он хотел, чтобы не вырождение совершило свою казнь над людьми, а что бы они сами были своими добровольными палачами.

Теотль. Он! Он — хотел этого? Хилый старик, зарытый в книгах? Проповедник приторных поучений? Живое хранилище старых слов о благости и свете! Как эти тайны могли войти в его иссушенную душу? Как его оскопленная мысль вмещала всё величие моей истины?

Катонтли. Теотль, нам осталось жить очень недолго. Я никогда не любил тебя, но чтил в тебе сильного человека. Как бы ты не принял мою весть, но оставь же меня провести мои последние миги так, как я хочу. В этот роковой час исполни мою просьбу, как я исполнил твою.

Теотль. Осталось жить очень недолго? Значит, уже измениться ничего не может?

Катонтли. Разве иначе я сказал бы тебе всё? Но слышишь глухой гул: это опускаются противовесы, которыми поднимутся крыши. Ещё немного—и над Городом будет открыто небо. Прощай.

Теотль. О, вот час, когда можно бы нарушить все обычаи людской вежливости! Но ты мне нравишься, юноша, как и твой старик. Вот, где я не ждал найти верных мне. Прощай пред дверью во Мрак! (Уходит поспешно).

Катонтли сначала смотрит ему вслед, потом с тихой улыбкой идёт к той двери, куда ушла Атла.

Катонтли (вполголоса). Атла, иду к тебе.

Сцена IX.

Зала синего бассейна.

Толпа людей в праздничных одеждах. Напряженное ожидание. Непрерывный говор, сливающийся в общий гул.

В одной группе голоса женщин. Сколько осталось ждать-то? — Теперь уж немного.—Я устала, спать захотелось, не уйти ли? — Подожди, ведь очень занятно.

В другой группе голоса мужчин. — Ты слышал, трибуны издали приказ, чтобы всех учились владеть оружием. — Пойдут теперь всякие приказы! — Хотят весь народ переделать по своему образцу.— При консуле легче было.

В третьей группе голоса мужчин и женщин. Как увидеть солнце глазами? Ослепнешь! — Говорят, оно красное, как кровь. — На старых картинах оно жёлтое. — Картины выцвели. У одного древнего поэта есть стих: ‘Солнце, красное, как кровь’.

Все три группы говорят вместе.

Безумный, появляясь внезапно. Покайтесь, ибо приблизилось царствие Небесное! (Стоит неподвижно, простирая руки).

Голоса. — Что это? — Ах, это тот сумасшедшей, разве ты не знаешь? — Что такое он всегда кричит? — Так, бессмысленные слова.

В первой группе. — Присесть, что ли? — Где тут! Повернуться негде. — Пожалуй, весь Город здесь. — Ну, вот! А в Зале Народов сколько? А под Двойным Куполом? А в Красном Проходе? — Да везде в открытых залах! — Кажется, у себя никто не остался.

Во второй группе. — Попомните моё слово, немного времени пройдёт, Неватль провозгласит себя консулом. — Он и теперь распоряжается, как властелин.— Затем и всю эту историю с крышами выдумали. — И ничего из неё не выйдет, объявят, что опыт не удался, и конец.— А ловко сделано!

В третьей Группе.—Говорят, есть замечательное собрание картин за Треугольной залой, если идти по Длинному Переходу. — Как же, есть, но эта зала погасшая.—Ах, я боюсь тёмных зал. никогда не вхожу в них!—Мне бы очень хотелось победить твой страх, и если бы ты мне доверилась…

Безумный. Покайтесь, ибо приблизилось Царствие небесное! (Убегает).

Голоса. — Пора запереть его! — Чего смотрят трибуны?

Ещё голоса.—А это кто бежит? — Где, где? — Вот расталкивает людей. — Это—Тлацотли, из учеников старика.—Он хочет говорить. Тише! Тише!

Тлацотли (стоя на парапете синего бассейна). Братья, Люди! Выслушайте меня. Не знаю, должен ли я говорить. Но у меня молчать нет сил. Слова разрывают мне грудь. Вопрос идёт о всех нас, о всех вас, о всём человечестве.

Голоса. К делу! Короче!

Тлацотли. Не знаю, ошибся ли наша учитель, или такова его воля. Но для меня нет сомнения, что опыт, на который мы решились, грозит нам смертельной опасностью. И я думаю, надо остановить его немедленно.

Голоса. Что он пугает? Долой!

Голос старика. Дайте говорить! Юноша, говори.

Тлацотли (задыхаясь от волнения). Я не стал бы пугать, если бы не был уверен. Для меня это несомненно. Слушайте, люди! Нам обещают, что, когда откроются крыши, мы будем дышать не искусственным, а естественным воздухом, что в наши галереи вольётся свободный воздух! Это не так. За пределами нашей крыши воздуха нет. Поймите, там, вне нашего Города, воздуха нет! Если мы раскроем крыши, — наша воздух рассеется в пространств, и мы задохнемся, потому что дышать будет нечем. Час, когда раскроются крыши, будет часом нашей смерти, слышите, смерти!

Голоса. Вздор! Долой его! Изменник! Из шайки консула.

Другие (нерешительно). Доказательств! —Тогда остановить дело! — Послать вдогонку!—Народ не желает!

Тлацотли. Я допускаю, братья, что учитель ошибся. Я предлагаю тотчас послать за сошедшими в залу первых двигателей. Пусть им объявят, что народ отменяет своё решение. Нет воли выше народной! Мы не отказываемся. Мы только откладываем. Пусть вопрос исследуют подробно!

Голоса (заглушая другие). Отменить! Отложить! Послать! Послать!..

Теотль (внезапно появляясь рядом с Тлацотли). Люди, поздно!

Голоса. Теотль! Убийца! Долой!

Теотль. Молчите, люди! Через миг я отдам себя в вашу власть, если вы захотите. Но вам недолго придется упиваться местью. Что сказал этот юноша, — истина. Нам, людям, осталось жить всего насколько мгновений. Уже первые двигатели приведены в движение. Слышите возрастающий гул противовесов? Через насколько мигов этот чёрный купол разверзнется, и открытое небо поразит всех вас! Осталось вздохнуть насколько раз, и все мы обратимся в груду почернелых трупов!

Движение ужаса.

На колени, люди! Молитесь! Молитесь! Молитесь грядущей Смерти! В единый миг совершится освобождение всей Земли! Не будет ни скорбей, ни желаний, ни ужасов, ни призрачных блаженств. Вы достойны своих предков, люди! Одним ударом вы уничтожаете и себя, и все прошлые поколения. Скоро, о скоро, не останется ничего здесь! Ни великих мыслей, ни творческих созданий, ни яростных страстей! Ничего! Ничего! Ничего!

Голоса. А что, если правда? — Слышите гул?—Консул предупреждал нас. — Этот проклятый старик! — Жили до сох пор, не открывая крыш!

Смятение в толпе увеличивается. Шум и крики. Одна часть толпы окружила, с угрозами, Теотля. Другая, в панике, давя друг друга, бросилась к выходам.

Люди около Теотля. — Что же ты молчал? — Он — враг народа! — Полно, это бредни! —Невероятно, всё останется по-старому. — Доказательств! Доказательств!

Один среди бегущих (стараясь перекричать их шум). Бегите в нижние этажи, закройте все опускные двери! Это — спасение! В нижние этажи! В нижние этажи!

Юноша (в экстазе, восторженным голосом, на который многие оборачиваются).

Ты ошибся, Теотль! Мы — не последние люди! Есть еще другие залы! Там живёт истинное человечество. Ему вверена жизнь Земли! Оно предстоит за Землю пред Творцом. А мы — лишь несчастная толпа, заблудившаяся в тёмных залах, отрезанная от своего ствола ветвь. Пусть погибнем мы, Земля — жива!

С потрясающим грохотом купол разверзается. Сноп солнечного света врывается в залу. Мгновенно наступает полная тишина. Многие падают на колени. Женщины рыдают.

Один. Слепну!

Другой. Это — огненный ангел, трубящий в золотую трубу!

Некто. Господи! Отец отцов наших! Научи меня молиться! Почти всех. Научи нас молиться, Господи!

Теотль (молитвенно). Вижу твой исполински лик, о, Смерть! Он смотрит на меня пристально. О, блаженство, что вижу твое торжество! Вот ты возносишь на нас всё мощную руку. Рази! Искуплен грех разъединения. Ликует душа, предчувствуя последний миг. Солнце, солнце! Твои лучи не прожгут того мрака, в который ринусь я! (Шатается, хватаясь за грудь).

У многих вырывается стон. Затем в диком исступлении все поднимаются с колен. Глаза людей расширены, руки простерты. Хотят кричать, но не достаёт голоса. Иные безумно хохочут. Обнимаясь, судорожно сдавливают объятьями друг друга. Теотль ещё продолжает благословлять толпу. Потом и он падает. И медленно, медленно вся стихнувшая зала обращается в кладбище неподвижных, скорченных тел, над которыми из разверстого купола сияет глубина небес и, словно ангел с золотой трубой, ослепительное солнце.

1904 г.

Источник текста:

В. Я. Брюсов, ‘Огненный ангел’, СПб.: Северо-Запад, 1993 г.

Брюсов Валерий Яковлевич

Земля.

Читайте также: