ОКОЛЬНЫМЪ ПУТЕМЪ
ОКОЛЬНЫМЪ ПУТЕМЪ
ПОВСТЬ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
Окольным путем, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1873
Время на прочтение: 92 минут(ы)
Изъ оконъ деревяннаго дома, отличавшагося какъ и большая часть губернскихъ построекъ, отсутствіемъ всякой архитектуры, открывался видъ на занесенную снгомъ площадку, темно-желтую стну сосдняго каменнаго зданія и фонарный столбъ, уединенно и безъ всякой симметріи возвышавшійся на углу. Дальше взоръ упирался въ заборъ, надъ которымъ чернли узловатые сучья липъ, и выглядывало узкое полукруглое окно мезонина, въ сторон рисовался зеленый куполъ церкви, и крестъ надъ нимъ тускло свтился въ лучахъ холоднаго зимняго солнца. Мельчайшая снжаая пыль пересылалась въ воздух, осдая пушкомъ на ветхомъ переплет оконъ, было шестнадцать градусовъ морозу, и стекла чуть-чуть тускнли, какъ будто кто-то дышалъ на нихъ. У крыльца ждали широкія розвальни, запряженныя тройкой, лошадки пожимались отъ холода и нетерпнія, побрякивали мдными бляхами и всхрапывали, напуская изъ ноздрей цлые клубы пара.
Въ дом просходили сборы. Человкъ лтъ тридцати, довольно крупнаго сложенія, съ лицомъ очень пріятнымъ, хотя безхарактернымъ, прошелъ черезъ среднюю залу, остановился предъ затворенною дверью въ другую комнату и потянулъ за ручку замка.
— Скоро, Настя? проговорилъ онъ, а пріотворивъ дверь, переступилъ черезъ порогъ небольшой уборной.
Комната эта могла назваться уборною разв потому только что въ углу противъ двери стояло огромное старинное трюмо, въ неуклюжей рам краснаго дерева, да въ простнк между окнами помщался ломберный столикъ, уставленный небольшимъ зеркальцемъ и кое-какими до крайности не многосложными принадлежностями туалета. Затмъ ршительно ничего что повсемстно составляетъ необходимую обстановку женскаго уголка не замчалось въ этой комнат: ясно было что домъ былъ нанятъ на время, съ хозяйскою мебелью, и что жильцы находили излишнимъ приложить съ своей стороны какія-либо старанія чтобъ устроиться поудобне и покрасиве.
Обитательница этой комнаты была налицо. Въ ту минуту какъ пріотворилась дверь изъ залы, она стояла предъ трюмо, поправляя на голов мховую тапочку съ ваточными наушниками и какъ-то странно придавленнымъ дномъ. Она подвинула шляпку на лобъ, завязала подъ подбородкомъ ленты и обернулась къ вошедшему. Въ ея лиц, несмотря на очень молодые годы отливавшемъ желтизной, въ ея движеніяхъ и даже въ самомъ костюм отражалась какая то вялость и распущенность, что-то кисленькое и обиженное.
— Я готова, Николай, сказала она, и не то застнчиво, не то недружелюбно остановила на вошедшемъ маленькіе глаза, не производившіе никакого впечатлнія.
Они были братъ и сестра, но какъ это нердко случается, между ними не было никакого сходства. Братъ былъ годами десятью старше, но выглядлъ гораздо свже сестры, желтизна не проступала на его лиц, и около губъ не было преждевременно сморщенныхъ линій, придававшихъ наружности двушки какое-то надодающее взгляду выраженіе.
Онъ оглянулъ сестру, и на лиц его отразилась легкая тнь неудовольствія.
— Ты это платье надла? проговорилъ онъ, и взглядъ его остановился на розовомъ бант, скудно украшавшемъ талію двушки.
— Да…. А что? спросила та, нершительно огладывая свой гужлетъ.
— Такихъ платьевъ что-то не видно больше, какъ-то иначе охъ теперь носятъ…. пояснилъ братъ.
— Вотъ еще! Какъ же еще носятъ! возразила съ неудовольствіемъ двушка, она не любила когда брать длалъ ей замчанія насчетъ ея туалета, и едва ли это не было главною причиной глухаго раздраженія, прорывавшагося въ ея отношеніяхъ къ нему. Женщины которымъ разъ дали понять что имъ недостаетъ вкуса и умнья одться часто на всю жизнь сохраняютъ уязвленное чувство.
— Право, вотъ этого уже давно не носятъ… продолжалъ братъ, съ сомнніемъ проводя пальцемъ по краямъ коротенькаго тюника,— и этотъ бантъ… сзади какъ-то гораздо пышне длаютъ.
У двушки углы рта непріятно раздвинулись, и что-то напряженное и кислое, предшествовавшее готовности заплакать, проступило въ каждой черт лица. Она оперлась кончиками пальцевъ на туалетный столикъ и въ половину отвернулась къ окну.
— Я вовсе не желаю наряжаться какъ…., проговорила она, и желтизна рзче оттнила ея обращенное къ свту лицо.
Въ этомъ намек на другихъ заключалось нчто по всмъ признакамъ ядовитое, имвшее въ отношеніяхъ брата и сестры особенное и щекотливое значеніе. У Николая брови слегка сдвинулись, и на низенькомъ лбу выпукло проступали дв-три морщины. Онъ поправилъ въ рукахъ свою мховую шапку и пошелъ къ дверямъ, но на средин комнаты остановился и повернулся къ сестр.
— Настя, теб можетъ-бытъ не хочется хать на пикникъ? проговорилъ онъ.
— Зачмъ ты это спрашиваешь? возразила сестра.
— Стало-быть не хочется?
— Ты видишь, я ду, чего жъ теб еще?
— Но ты этимъ приносишь мн жертву? теб это непріятно?
Двушка не глядла на него и покачала носкомъ ботинка, ей нравилось что ея поступокъ называли жертвой.
— Можетъ-быть, сказала она.
— Но отчего, Настя?
— Оттого что не предвижу для себя никакого удовольствія.
Что-то темное опять пробжало по лицу Николая и остановилось въ складк между сдвинутыми бровями. Онъ подошелъ къ зеркалу, натянулъ на голову шапку и съ ршительнымъ видомъ повернулся къ сестр.
— Настя, отчего ты не любишь Ельницкую? проговорилъ онъ, строго взглянувъ изъ-подъ надвинутаго на брови мха.
Двушка неопредленно пошевелила плечами.
— Теб вдъ это вроятно все равно… отвтила она съ кислымъ раздраженіевъ, опуская углы губъ.— И ужь конечно это ничего не перемтитъ въ твоихъ намреніяхъ.
Николаю вдругъ сдлалось гадко, и горько, и какое-то ненавистное чувство мгновенно подавило его. ‘Еще бы твоя закисшая злость на мои намренія дйствовала!’ мысленно возразилъ онъ, сжимая свои крупные, крпкіе пальцы. Онъ повернулся къ окну и заглянулъ на площадку: тамъ кучеръ шаговъ прозжалъ застоявшуюся тройку.
— Лошади готовы, сказалъ Николай, глядя куда-то мимо сестры въ глубину комнаты.
— И я давно готова, отвтила та.
Оба, натянувъ шубы, сошли къ санямъ по узенькимъ доскамъ, посыпаннымъ пескомъ и скрипвшимъ подъ ногами. Николай подсадивъ сестру, запахнулся и крикнулъ:
— Къ Ельницкимъ!
Лошади рзво подхватили по незазженному снгу.
Ельницкіе принадлежали къ чиновной аристократіи губернскаго города. Старикъ Петръ Казиміровичъ предсдательствовалъ въ казенной палат, заводилъ только очень хорошія знакомства и жилъ открыто. Онъ былъ польскаго происхожденія, но православный, на родномъ язык не говорилъ никогда даже съ Поляками, а по-русски изъяснялся отчетливо и правильно, ударяя особенно на шипящія согласныя, что придавало его рчи непріятную выразительность. Въ сужденіяхъ онъ отличался логичностью и предпочиталъ видть во всемъ дурную сторону, но больше всего любилъ заявлять въ разговор свои права на принадлежность къ мстному дворянству. Эти права основывались исключительно на женитьб, доставившей ему родство съ нсколькими помщичьими домами и недурное подгородное имнье, которое онъ потомъ еще отдлалъ и устроилъ на собственныя благопріобртенныя средства. На жену онъ взиралъ какъ на что то постороннее, исчерпавшее упомянутою услугой все свое назначеніе, дочь, красивую двушку лтъ двадцати, любилъ и по-своему баловалъ, то-есть позволялъ жен тратить на ея туалетъ значительныя суммы, бралъ ее иногда съ собою длать визиты, и во всемъ остальномъ предоставлялъ ей полную свободу.
Въ это утро у нихъ собралось немногочисленное общество чтобъ хать пикникомъ въ ихъ подгородную усадьбу. Приглашенные состояли все изъ ближайшихъ знакомыхъ: хозяйки дома, Клеопатры Ивановны, женщины еще не старой, ловкой и, какъ выражались въ город, въ свое время видавшей виды. Самъ Петръ Казиміровичъ удалился въ палату, находя затваемое удовольствіе себ не по лтамъ. Въ гостиной, несмотря на небольшое число собравшихся, господствовала та нсколько распущенная веселость, которую можно встртить только въ провинціальномъ обществ, гд вс знаютъ другъ друга чуть не съ дтства. Какъ-то весело толкались, что-то безъ нужды выкрикивали.
Ждали только Веребьевыхъ. Съ пріздомъ ихъ вс высылали на крыльцо, и началось разсаживане по санямъ. Николай Васильевичъ предложилъ свою тройку M-lle Ельницкой, предложеніе было принято, причемъ мать и дочь обмнялись взглядомъ, почему-то смутившимъ Веребьева. Настю взяла съ собой сама Клеопатра Ивановна въ свои большія четверомстныя розвальни. Визави помстился съ ними маленькій, розовенькій, вчно-улыбавшійся и раскланивавшійся докторъ, о которомъ злые языки въ город говорили будто Mme Ельницкая несоразмрно дорого платитъ ему за визитъ.
Настя старалась улыбаться, усаживаясь въ спокойныхъ розвальняхъ подл хозяйки. Она знала что никто боле не возьметъ ее съ собою, и сквозь напряженную улыбку что-то дрожало въ ея лиц — какіе-то неулыбавшіеся мускулы.
Тройки неслись гуськомъ по первопутью. Кучера, привставъ за передками, только пошевеливали локтями, бубенчики заливались, блая пыль съ втромъ летла въ лицо, осдая на бобрахъ и соболяхъ, даже лошади кажется чувствовали какъ хороша была дорога и вытягиваясь, уносились впередъ и впередъ. У Веребьева лицо покраснло отъ удовольствія и холода, отвернувъ воротникъ, онъ то засматривалъ черезъ плечо кучера, любуясь широкимъ бгомъ кореннаго, то вглядывался въ морозный профиль сидвшей подл него двушки. У нея щеки тоже горли и глаза щурились подъ поблвшими отъ снжной пыли рсницами.
— Хотите, обгонимъ всхъ? предложилъ Веребьевъ.
— Хорошо, отвтила Ельницкая, не поворачивая головы.
— Гаврило, обгоняй! крикнулъ Веребьевъ кучеру.
Тотъ пошевелилъ кнутовищемъ, обмоталъ руководи возжами и присвистнулъ. Пристяжныя вытянулись, топотъ зачастилъ, сливаясь въ морозный гулъ, комки снгу, разбиваясь о щитки, сыпали въ лицо жесткою пылью, втеръ свистлъ въ ушахъ. Одна, другая тройка остались позади, вотъ и послдняя, вся дымившаяся въ какомъ-то бломъ облак, минуты дв выскакивала рядомъ, и понемногу начала отставать, точно проваливаясь куда-то.
— Предводительскихъ-то затоптали, проговорилъ Гаврило, вдругъ показавъ изъ-за плеча кончикъ краснаго носа и блый усъ.
Клубъ пара на мгновенье скрылъ его и задымившихся пристяжныхъ. Подъ шубой тепло, а на ногахъ уже не чувствуешь пальцевъ, и при каждомъ порыв втра точно иголки вонзаются въ лицо. Верстовой столбъ, чуть ли уже не десятый по счету, сверкнулъ въ глаза изъ-подъ накопившейся на немъ снжной шапки.
— Спущу маленько, объявляетъ Гаврило, и подается всмъ тломъ назадъ, чуть не на колни господамъ. Пристяжныя перестаютъ скакать и всхрапываютъ.
Веребьеву вдругъ досадно стало что они такъ много прохали.
— Шагомъ! скомандовалъ онъ кучеру.
Онъ обернулся къ Ельницкой и съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ разсматривалъ ея головку, нырнувшую въ пушистый мхъ и не шевелившуюся отъ холода.
— Вы очень озябли? спросилъ онъ, чувствуя что хотлъ сказать что-то совсмъ другое, давно уже наполнявшее вою его мысль и стоявшее предъ нимъ сквозь морозъ и снгъ.
— Холодно…. отвтила Ельницкая и постучала сапожками о деревянное дно саней.
Веребьевъ разсянно поддерживалъ разговоръ. Странно, сидя подл Ельницкой и собираясь что-то очень нужное и важное сказать ей, онъ думалъ о другомъ. Ему приходили на мысль его деревенскій домъ, мать, которая должна была сегодня пріхать въ городъ, и еще что-то общее, неопредленное, что однакожь страннымъ и близкимъ образомъ вертлось около Ельницкой и не отдлялось отъ нея. Онъ думалъ какъ его не любили его родные, и старался объяснитъ себ: отчего? Но какъ онъ ни усиливался стать на какую-то другую точку зрнія, на которой стояла напримръ его мать, или Настя, онъ ничего не умлъ сообразить, кром того что все это ‘глупости’. И онъ начиналъ думать о Ельницкой и еще о чемъ-то, самомъ главномъ и важномъ, что присутствовало въ немъ въ вид упрямаго и нетерпливаго ршенія — а мысль перескакивала на одного изъ самыхъ частыхъ постителей Ельницкихъ, губернскаго льва, по фамиліи Ухолова, и припоминались какіе-то разговоры, слова, какое-то непріятное и смутное впечатлніе…. Онъ не усплъ опомниться, какъ занесенная снгомъ усадьба выглянула на поворот. Mme Ельницкая, на послдней верст обогнавшая Веребьева, чтобы пріхать раньше всхъ и встртить гостей, уже высаживалась изъ саней, поддерживаемая подъ локоть докторомъ.
Остальные подъзжали одни за другими. Въ переднюю валилъ паръ изъ поминутно отворяемыхъ дверей, слышалось топанье прозябшихъ ногъ и охрипшіе на мороз голоса. Въ каминахъ весело трещалъ огонь, продрогнувшій докторъ, пользуясь суматохой, забжалъ въ буфетъ, проглотилъ дв рюмки кюммеля и возвратился въ гостиную, невинно потирая руки и рдя розовыми щеками. Настю увели отогрвать куда-то во внутреннія комнаты.
— Чудесная у васъ эта тройка, обратился къ Веребьеву круглолицый и нсколько глуповатый на видъ помщикъ.— Я дорогой все слдилъ за аллюромъ. Коренникъ-то мятлевскій?
— Мятлевскій.
— Ну, то-то же! заключилъ помщикъ, подкинувъ головой съ такимъ видомъ какъ будто посл этого не о чемъ было и толковать больше.
Въ столовой прозябшіе гости съ веселымъ нетерпніемъ толклись около закуски, гремли стульями, стучали ножами и вилками. Докторъ лукаво отказался отъ водки, но за то нагребъ себ изъ жестянки чего-то очень хорошаго, и самую жестянку отодвинулъ въ сторону и прикрылъ салфеткой. Настю заставили выпить нсколько капель водки и посадили къ печк: она все еще не могла опомниться отъ холода. Горячій паръ носился надъ столомъ, рюмки звенли, буфетчикъ, еще наканун прибывшій изъ города для распоряженій, хлопалъ въ углу пробками, веселый, нсколько безпорядочный и шумный говоръ наполнялъ комнату.
Въ зал кто-то наигрывалъ ритурнель, повторенные звуки раздавались все громче и громче и торопили засидвшихся въ столовой. Веребьевъ никогда не танцовалъ, ‘но почему?’ пришло ему въ голову. Онъ повернулся къ Людмид Петровн и ангажировалъ ее на кадриль.
— Вы будете танцовать? съ недоумніемъ спросила двушка, вскинувъ на него глазами.
— Да, кадриль, если вы не откажете мн….
— Но первую я уже танцую.
— Такъ вторую…. просилъ Веребьевъ.
Ельницкая какъ-то нершительно кивнула головой.
— Не понимаю съ чего это вамъ вздумалось…. проговорила она, вставая.
Веребьевъ пошелъ вслдъ за нею въ залу. Ему очень досадно сдлалось что она уже общала первый контръ-дансъ. И кому? Онъ все время быль подл нея, онъ не слышалъ чтобы кто-нибудь просилъ ее. Онъ остановился предъ роялемъ, за который уже услась одна изъ двицъ, исполнявшая при всхъ подобныхъ случаяхъ обязанность тапера, и поглядывалъ какъ ставили стулья и размщались пары.
Ельницкая въ эту минуту быстро подошла къ Ухолову, разговаривавшему съ ея матерью.
— Съ кмъ вы сейчасъ танцуете? спросила она его.
— Сейчасъ? Я еще никого не ангажировалъ….
— Такъ пойдемте, сказала Ельницкая.
Ухоловъ подалъ ей руку.
— Place, place! скомандовалъ онъ, пробираясь съ Людмилой Петровной между нетанцующими.
Веребьевъ машинально посторонился и сталъ за стуломъ Ельницкой. Его непріятно удивило что она танцуетъ съ Ухоловымъ. ‘Когда это она могла общать ему?’ подумалъ онъ опять. У него вдругъ пропала всякая веселость, плохонькіе звуки кадрили какъ-то угрюмо раздражали его. Онъ смотрлъ въ спину Ухолову, на его отлично-скроенное платье, на узкій проборъ раздлявшій на затылк его густые, слегка курчавившіеся волосы, и опять имъ овладло безпокойное, ненавидящее чувство… Онъ дождался новаго контръ-данса и усадилъ Людмилу Петровну между танцующими.
Кадриль показалась ему какою-то безтолковою, онъ нсколько разъ сбивался, и при каждой путаниц встрчался со снисходительнымъ и какъ будто ободряющимъ взглядомъ Ухолова, танцевавшаго vie—vie. Этотъ взглядъ раздражалъ и тяготилъ его, онъ чувствовалъ что танцуетъ плохо, ужасно плохо, и что на него смотрятъ, нсколько разъ Ельницкая долива была даже потянуть его за руку, чтобы показать что надо длать. А Ухоловъ, какъ нарочно, скомандовалъ grand-rond, и съ какимъ-то веселымъ бшенствомъ принялся крутить и гонятъ танцующихъ. Ельницкая впрочемъ тотчасъ вышла изъ круга.
— Я устала, merci, поблагодарила она Веребьева, и прошла въ уборную.
Веребьевъ опять остался одинъ, съ раздраженнымъ чувствомъ стыда и досады. Танцовальный залъ уже не представлялъ для него никакого интереса, напротивъ, никогда не было ему такъ противно смотрть на эти вертящіяся пары и слушать пошловатую музыку какъ сегодня. Людмила Петровна не переставала танцовать, ее ангажировали на перебой. Даже Настя была приглашена на дв кадрили, и оба раза докторомъ, которому было поручено заняться ею. Веребьевъ чувствовалъ себя совершенно чужимъ среди этого веселья, и съ тоской переходилъ изъ залы въ гостиную и изъ гостиной въ залу, ожидая отъзда. Во время одного изъ такихъ скитаній къ нему съ озабоченнымъ видомъ подошелъ Ухоловъ.
— Вы имете визави? торопливо обратился онъ къ нему.
— Я не танцую, сухо отвтилъ Веребьевъ.
— Какая досада! У меня нтъ визави. Да танцуйте пожалуста, добавилъ Ухоловъ совершенно наивно.
Веребьеву давно хотлось сорвать на комъ-нибудь свое раздраженіе.
— Я не сдлалъ изъ танцевъ своей спеціальности! рзко и громко отвтилъ онъ.
Ухоловъ сначала удивился, потомъ разсмялся.
— Это и замтно было, воскликнулъ онъ, вдругъ вспомнивъ смнную фигуру танцующаго Веребьева. Тотъ весь вспыхнулъ.
— Я никому не позволяю надо мною смяться, а вамъ мене всхъ! проговорилъ онъ громко, взмахнувъ на Ухолова загорвшимися глазами.
Губы Ухолова насмшливо улыбнулись, а въ узкихъ глазахъ съ желтоватыми блками сверкнуло что-то злое.
— Вы желаете имть со мной ссору? спросилъ онъ довольно спокойно.
‘Да’, хотлъ было бросить ему Веребьевъ, но вдругъ глаза его встртились съ удивленнымъ, строгимъ взглядомъ Людмилы Петровны, приблизившейся къ порогу комнаты и оттуда слдившей за вспышкой. Веребьеву вдругъ ужасно совстно стало….
— Нтъ, даже и ссоры не желаю имть съ вами! проговорилъ онъ рзко, и отвернулся отъ Ухолова.
Пройдя нсколько шаговъ, озъ обернулся: онъ ожидалъ что Ухоловъ бросится за нимъ, но въ комнат уже никого не было.
Посл мазурки общество тотчасъ собралось въ обратный путь. Ршено было всмъ размститься въ прежнемъ порядк. Надъ полями начинало уже смеркаться, по дорог чуть искрились плывшія въ воздух снжинки, и вдали какъ будто что-то дымилось въ таломъ полусвт зимнихъ сумерекъ. На душ у Веребьева было неспокойно, онъ все поворачивался въ своихъ широкихъ енотахъ, точно пробуя уссться поудобне. Милый профиль женскаго лица уже не такъ ясно какъ утромъ рисовался подл него, полутни трепетали около этого лица, и въ морозномъ воздух какъ будто стыли красивыя, мягкія очертанія.
Уже нсколько верстъ они прохали, а Веребьевъ все собирался заговорить, и не умлъ.
— Людмила Петровна, пойдете ли вы за меня замужъ? вдругъ брякнулъ онъ со внезапною ршимостью.
Лошади неслись, частый и гулкій топотъ отдавался въ морозномъ воздух, со свистомъ летвшемъ имъ навстрчу, бубенчики густо позвякивали точно надъ самымъ ухомъ, а Веребьеву казалось будто странная, неестественная тишина настала за послднимъ звукомъ его словъ: онъ не движется, и все кругомъ стоитъ и ждетъ….
Ельницкая медленно повернула къ нему край щеки и посмотрла на него уголкомъ глаза.
— Вы длаете мн предложеніе? спокойно спросила она. Веребьеву жуткимъ показалось это спокойствіе.
— Да прошепталъ онъ.
Двушка совсмъ повернула къ нему лицо.
— Вамъ надо обратиться къ отцу…. сказала она.
Въ голов у Веребьева вдругъ зашумло и завихрилось, морозъ съ пріятною дрожью прохватилъ его и сжалъ разгорвшееся лицо.
— А вы…. вы позволяете? вы согласны? проговорилъ онъ наклоняясь и заглядывая ей въ глаза, щурившіеся отъ холоднаго втра.
— Да…. негромко отвтила Ельницкая. Она опятъ глядла куда то все прямо и поеживалась въ шубк, прижимаясь къ воротнику разгорвшимся кончикомъ уха.
— Вы ожидали что я…. буду свататься? съ какимъ-то любопытствомъ спросилъ Веребьевъ.
Ельницкая быстро повернула къ нему лицо, медленно щуря и раскрывая глаза и улыбаясь уголками губъ.
— Ожидала, отвтила она.
Веребьеву опять жутко стало отъ этого коротенькаго отвта и спокойно улыбавшагося лица…. Какимъ-то пугающимъ и щекочущимъ холодомъ вдругъ пахнуло на него.
Сзади слышался храпъ нагонявшихъ лошадей, четверомстныя розвальни тяжело продвинулись мимо, Mme Ельницкая что-то кричала оттуда, докторъ, помщавшійся визави, приподнялъ свою дорогую соболью шапку и для чего-то раскланивался. Веребьевъ замтилъ только свою сестру, закутанную поверхъ шубы въ вязаный платокъ и жалостливо глядвшую оттуда сквозь выжатыя морозомъ слезы. На минуту эта встрча непріятно подйствовала на него. ‘Ахъ, ла какое мн дло!’ ршилъ онъ впрочемъ тутъ же, и обернулся къ Ельницкой.
— Вы догадывались что я люблю васъ? спросилъ онъ, понижая голосъ, и вдругъ почувствовалъ страстное желаніе говорить а выспрашивать все объ одномъ и томъ же.
— Это и не я, а вс замтили, отвтила двушка, и чему-то улыбнулась, какъ будто мысль объ этомъ наводила на какое-то забавное воспоминаніе.
— И вы не сердитесь? не оскорбляетесь? вы себ сказали: а Богъ съ нимъ! пусть себ! что-то въ этомъ род шепталъ какимъ-то балованнымъ голосомъ Веребьевъ, поглядывая на двушку свтившимися и немножко сумашедшими глазами.
Онъ вытянулъ изъ муфты ея руку — рука была въ перчатк, онъ повернулъ ее къ себ внутреннею стороной и припалъ застывшими на мороз губами къ маленькому кружку, гд блла сжатая перчаткой ладонь. Потомъ, внутренно чему-то смясь, поцловалъ обтянутые лайкой пальцы и сжалъ ихъ въ рук.
Веребьевъ проводилъ сестру домой, гд ихъ ждала уже мать, незадолго предъ тмъ пріхавшая изъ деревни.
Лизавета Андреевна Веребьева вдовла уже дть пятнадцать, и хотя на видъ была старообразна и любила жаловаться на возрастъ и недуги, но принадлежала къ числу самыхъ долговчныхъ женщинъ. Характера она была тихаго, но мнительнаго, привыкла подобно многимъ вдовамъ думать что только и было ея времячко пока мужъ былъ живъ — хотя на самомъ дл покойникъ былъ нрава крутаго и вздорнаго и держалъ ее въ сильнйшей зависимости. Но для женщинъ подобныхъ Лизавет Андреевн зависимость не только пріятна, но и необходима: на свобод он какъ-то не умютъ ни ступить, ни сказать, и быстро опускаются. Лизавета Андреевна тоже сильно опустилась къ тому времени въ которое застаетъ ее нашъ разказъ: разучилась хозяйничать, полюбила изображать изъ себя жертву обстоятельствъ и людской неблагодарности, и никакъ не умла поставить себя къ сыну въ такія отношенія которыя указывалась его тридцати лтнимъ возрастомъ. Въ результат она всегда и во всемъ подчинялась ему, но только посл упорнаго и унылаго сопротивленія, сопровождаемаго капризами и стованіями.
Братъ и сестра пришли прямо къ матери.
— Ну, что у насъ дома? спросилъ Николай, цлуя ее въ руку.
— Да все одно — съ людьми ничего не могу подлать, отвтила Лизавета Андреевна.— Дунька сбжала — не хочетъ оставаться, хоть ты что! Терентій поваръ тоже ушелъ — Дергачевы сманили. Совсмъ безъ прислуги осталась, хоть ложись да умирай. Я потому собственно и въ городъ поспшила, принанять кого-нибудь. А дома теперь ни дровъ нарубить, ни щей сварить.
Лизавета Андреевна протяжно и озабоченно вздохнула.
— И отчего они вс мутятся, понять не могу, продолжала она.— ужъ у насъ ли не житье? съ жиру бсятся, прости Господи.— Терентій-то, оказывается, былъ воръ, добавила она съ убжденіемъ.
Николай на подобныя рчи обыкновенно отмалчивался.
— Ну а у тебя тутъ какъ? что у тхъ длается? перемнила разговоръ Лизавета Андреевна, подразумвая подъ тми Ельницкихъ, которыхъ почему-то не любила называть по имени.
По тову голоса какимъ была произнесены эти слова и по сопровождавшему ихъ легкому вздоху Веребьевъ могъ догадаться что отношенія матери къ Ельницкимъ нисколько не улучшились, онъ впрочемъ и не раачитывалъ на это.
— Я получилъ согласіе Людмилы Петровны, сказалъ онъ довольно спокойно, хотя въ груди у него сильно дрогнуло.
Мать и дочь переглянулись.
— Вотъ уже какъ? стадо-бытъ я и кстати пріхала — прямо къ свадьб? сказала Лизавета Андреевна.
— Не знаю когда будетъ свадьба, отвтилъ сухо Веребьевъ. Ему больше всего досадно было что Настя присутствовала при этомъ разговор.
— Не затянутъ, не бойся, торопиться будутъ, неравно какъ бы женихъ не отвертлся, проговорила Лизавета Андреевна.
— Кажется имъ нтъ причины недоврять мн, возразилъ Веребьевъ. Онъ чувствовалъ какъ накипало въ немъ раздраженіе.
— Правда: такихъ жениховъ какъ ты не всмъ Богъ посылаетъ, согласилась съ ироніей мать.— Не отвертишься, не таковскій.
Веребьевъ прошелъ неспокойными шагами по комнат и быстро повернулся къ матери.
— Маменька, я давно хотлъ васъ спросить: что именно вы имете противъ моей женитьбы на Ельницкой? обратился онъ къ ней, ршившись не замчать присутствія сестры.
Лизавета Андреевна на такой вопросъ не сразу отвтила. Она довязала нсколько петлей въ чулк, обмотала нитку кругомъ спицы, положила все это на колни и тогда уже высказалась:
— Не пара она теб, Николай Васильевичъ, вотъ и весь мой сказъ.
Веребьевъ не разъ уже слыхалъ это.
— Почему же не пара? ршился онъ спросить.
— А потому что проведетъ она тебя, не успешь ты и оглянуться, пояснила Лизавета Андреевна.— Скрытна она очень, и себ на ум, и около матери на всякія дла насмотрлась. Да и не полюбитъ она тебя никогда, не таковскій ты, добавила она съ откровенностью. Веребьева это укололо.
— Что жъ ее заставляетъ въ такомъ случа идти за меня? возразилъ онъ.
— А за кого жъ ей идти? Другіе-то что хвостомъ за ней бгаютъ небось не сватаются….
Веребьевъ не въ силахъ былъ продолжать этотъ разговоръ. Все что онъ слышалъ только оскорбляло его и раздражало: онъ уже освоился съ мыслью что мать не можетъ ни понять, ни полюбить его невсту. И во всякомъ случа посл того какъ онъ получилъ согласіе Людмилы Петровны, могло ли что-нибудь измнить его намренія? Онъ вышелъ въ переднюю, надлъ шубу и отправился пшкомъ къ Ельницкимъ.
Ему показалось что лакей отворявшій дверь съ какою-то особенною предупредительностью улыбнулся ему и сказалъ: пожалуйте въ гостиную-съ, тамъ вс. ‘Должно-быть уже знаютъ что я женихъ’, подумалъ Веребьевъ, не безъ примси удовольствія.
Въ гостиной дйствительно присутствовали вс члены семейства. Петръ Казиміровичъ по случаю сообщенной ему новости не спалъ посл обда, и хотя чувствовалъ оттого нкоторую тяжесть въ голов, но въ виду необыкновеннаго событія старался превозмочь себя и встртилъ Веребьева съ весьма знаменательною любезностью.
— Не хотите ли ко мн въ кабинетъ, сигарочку выкурить? тотчасъ предложилъ онъ. Веребьевъ долженъ былъ заключить изъ того что его разговоръ съ Людмилой Петровной не составляетъ тайны для главы семейства
Въ кабинет Петръ Казиміровичъ предупредительно подвинулъ ему кресло, самъ слъ рядомъ и даже наклонилъ къ нему ухо, какъ бы давая знать что совершенно готовъ тотчасъ его выслушать…. Веребьевъ однако ничего не говорилъ: онъ медленно раскуривалъ сигару, которая слегка дрожада въ его рук, и не умлъ прибрать словъ чтобы начать. Петръ Казиміровичъ съ неудовольствіемъ измнилъ свое наклонное положеніе, затянулся сигарой и бросилъ на жениха довольно холодный взглядъ, какъ бы выражавшій: ‘дуракъ ты, не умешь къ длу приступить’.
— Дочь передала мн сейчасъ что вамъ угодно было сдлать ей предложеніе…. заговорилъ Петръ Казиміровичъ самъ.— Мн очень пріятно сообщить вамъ что Людмила Петровна располагаетъ совершенною свободой выбора, отъ ея ршенія все зависитъ.
Веребьевъ отъ внутренняго волненія блднлъ и краснлъ во время этой рчи.
— Людмила Петровна выразила мн свое согласіе, проговорилъ онъ. Петръ Казиміровичъ съ нкоторою торжественностью поднялся съ кресла.
— Въ такомъ случа, сказалъ онъ,— мн остается только поздравить васъ отъ души и просить позволенія назвать своимъ зятемъ.
И онъ деликатно дотронулся рукой до плеча Веребьева а приблизилъ къ нему свое нсколько морщинистое, но еще благообразное лицо. Будущіе тесть и зять поцловались.
— Молю Бога чтобъ вы оба были счастливы и чтобы миръ и согласіе царствовали между вами всми, заключалъ Петръ Казимірояичъ, поднявъ глаза къ потолку и обмахнувъ ихъ вслдъ затмъ носовымъ платкомъ.— Ну, пойдемте же теперь къ дамамъ, добавилъ онъ, пріостановившись у дверей чтобы пропустить гостя.
Веребьевъ съ недокуренною сигарой вошелъ въ гостиную: онъ позволилъ себ сдлать это въ качеств жениха.
— Молочка, Богъ да благословитъ тебя! поздравилъ Петръ Казиміровичъ дочь, которая торопливо подошла къ нему и прислонилась лицомъ къ его груди.
— Николай Васильевичъ сдлалъ намъ честь, просилъ ея руки, объяснилъ онъ жен, и тоже поцловался съ нею.
Клеопатра Ивановна поспшно приблизилась къ дочери и приняла ее въ объятія.
— Мы только молимся чтобъ она была счастлива, а въ судьбу ея не мшаемся, проговорила она, обращаясь больше къ жениху.— А маменька не пріхала еще къ вамъ? добавила она съ любопытствомъ.
— Пріхала, отвтилъ съ невольною запинкой Веребьевъ.
— Породнимся, такъ ближе сойдемся съ нею, продолжала Клеопатра Ивановна, переглянувшись съ дочерью, — а то до сихъ поръ какъ-то мало мы съ нею видлись, да она кажется и не охотница съ чужими людьми сближаться?
— Она все больше дома сидитъ, отвтилъ Веребьевъ: ему этотъ неизбжный разговоръ о матери былъ въ тягость.
— Все-таки она сдлаетъ честь, задетъ? спросила съ удареніемъ Клеопатра Ивановна.
— Ахъ, разумется задетъ, поспшилъ успокоить ее Веребьевъ, и отошелъ къ Людмил Петровн.
Петръ Казиміровичъ скоро удалился къ себ въ кабинетъ, Клеопатру Ивановну вызвали распорядиться чаемъ.
— Придете въ столовую или вамъ сюда прислать? опросила она уходя.
— Пришлите сюда, маменька, отвтила за обоихъ Людмила Петровна.
Женихъ и невста осталась вдвоемъ. Веребьевъ, прежде чмъ что-нибудъ придумать, взялъ обими руками бленькую ручку Людмилы Петровны и припалъ къ ней губами, потомъ передвинулъ губы повыше браслета, гд нжная кожа руки блла подъ желтымъ кружевомъ рукавчика. Ему это позвони.
— Вы говорили уже вашей maman?.. спросила его Ельницкая.
— Говорилъ…. отвтилъ Веребьевъ, потупляясь.— Ея согласіе, конечно, только формальность, но она очень рада…. ршился онъ прилгнуть.
— Очень рада? переспросила съ удареніемъ Ельницкая: — А мн почему-то всегда казалось что Лизавета Андреевна недолюбливаетъ меня, и Настасья Васильевна тоже.
— Ахъ, это несправедливо, храбро держался Веребьевъ.— У нихъ у обихъ несообщительный характеръ, это правда, но я убжденъ что сблизившись съ вами короче, он полюбятъ васъ отъ души…
— Мн будетъ очень пріятно въ этомъ убдиться, сказала довольно холодно Ельницкая.— Впрочемъ, прибавила она, блеснувъ своими срыми глазами,— вдь вы совершеннолтній?
Веребьева смутилъ этотъ вопросъ, въ которомъ чувствовалось что-то ироническое, если не враждебное. Онъ нершительно поднялъ глаза на Ельницкую, и ему показалось что онъ поймалъ ея мысль.
— Во всякомъ случа вы будете хозяйкой въ дом, сказалъ онъ.
— Конечно…. спокойно отвтила Ельницкая.— Простите что я заговорила объ этомъ, добавила она, нсколько ласкове взглянувъ за Веребьева,— но я вдь никогда не носила маски, вы должны были видть что я не умю подчиняться.
— Равенство правъ — вотъ основа истиннаго счастья, отвтилъ нсколько книжно Веребьевъ.
— Разумется, подтвердила Ельницкая.
Человкъ подалъ имъ на серебряномъ поднос чай. Веребьевъ, машинально помшивая ложечкой въ стакан, думалъ о томъ какъ трудно выразить въ разговор все то что мечтательно толпилось и роилось въ его ум, въ чувств, вс т неопредленныя какъ дымъ и какъ дымъ колеблющіяся ожиданія, съ которыми онъ стоялъ у порога своего счастья.
— Что у васъ такое вышло съ Ухоловымъ? вдругъ вывела его изъ этой мечтательности Ельницкая.
— Я былъ не совсмъ правъ предъ нимъ…. отвтилъ, заливаясь, Веребьевъ.— Все дло въ томъ что онъ мн не нравится, и я не люблю встрчать его подл васъ…
Ельницкая усмхнулась одними глазами.— Вы однакожь сознаете что ваше поведеніе съ нимъ было почти неприлично? оказала она.
— Я былъ неправъ, повторилъ Веребьевъ.
— А мн это было очень непріятно, продолжала Ельницкая.— Я терпть не могу всякой шероховатости, всякихъ порывовъ: въ обществ это всегда очень смшно. Мало ли кого мы не любимъ?
Веребьевъ ничего не возразилъ. Онъ ожидалъ что Ельницкая будетъ защищать Ухолова, но она говорила о немъ совершенно спокойно.
— Такъ что при будущей встрч вы обойдетесь съ нимъ дружелюбне? прибавила она, и приблизила свою руку къ рук Веребьева, который тотчасъ взялъ и крпко ложадъ ее.
— Я лучше бы желалъ сдлать такъ чтобы больше не встрчаться съ нимъ…. сказалъ онъ. Ельницкая равнодушно пожала плечами.
— Къ чему? возразила она.— Да и какъ это сдлать? онъ принятъ во всхъ домахъ. Не запереться же намъ съ вами отъ всего свта….
— Въ город, конечно, это трудно, согласился Веребьевъ,— но въ деревн….
Ельницкая на это совсмъ промолчала.
Дло, впрочемъ, разршилось весьма просто: Ухоловъ на другой день захалъ къ Веребьеву и поздравилъ его, съ такою развязностью и свободой, какъ будто между ними никогда ничего не было. Веребьевъ, какъ ни подозрительно относился къ своему врагу, въ эту минуту чуть ли не упрекалъ себя за нетерпимость.
Рядомъ съ домомъ Ельницкихъ стоялъ на той же улиц небольшой одноэтажный домикъ, состоявшій всего изъ шести комнатъ, весьма неудобно расположенныхъ и порядкомъ запущенныхъ. Несмотря на зимнее время, въ этомъ домик стучали топоры, скрипла пила, визжадъ рубанокъ, маляры съ кистями и ведерками то-и-дло шмыгали въ парадную дверь, за которой перепачканный въ краскахъ и крахмал мальчишка выгребалъ прямо на улицу кучи етружекъ и обойныхъ обрзковъ. Изъ трубъ цлые дни валилъ густой дымъ: домикъ усердно протапливали, чтобы краска и клей могли сколько-нибудь просохнуть.
Вс эти работы и приготовленія совершались подъ личнымъ наблюденіемъ Петра Казиміровича, обязательно вызвавшагося позаботиться о будущемъ жилищ новобрачныхъ, проводившихъ теперь свой медовый мсяцъ въ деревн.
Выборъ дома послдовалъ такъ же внезапно какъ внезапно было ршеніе молодыхъ перехать въ городъ. До свадьбы объ этомъ не было и рчи, хотя Людмила Петровна общала пріхать на праздникахъ погостить у родныхъ. Но не прошло и десяти дней со времени отъзда молодыхъ въ деревню, какъ Петръ Казиміровичъ получилъ отъ зятя коротенькое письмо слдующаго содержанія:
‘Многоуважаемый Петръ Казиміровичъ. Сколько я ни стараюсь развлекать Милочку тми скромными средствами какія находятся здсь въ моемъ распоряженіи, но деревенская жизнь оказывается для нея совершенно невыносимою, по крайней мр на первыхъ порахъ. Поэтому я покорнйше прошу васъ принять на себя трудъ отыскать намъ въ город сколько-нибудь удобную квартиру, и если она будетъ слишкомъ грязна, то наскоро ее отдлать. Деньги какія понадобятся на то я возвращу вамъ тотчасъ по прізд въ городъ. Милочка поручаетъ ма приписать что она совершенно разчитываетъ на ваше обязательное содйствіе въ этомъ весьма важномъ для нея дл. Н. B.’
Клеопатра Ивановна вслдъ за тмъ подучила письмо отъ дочери:
‘Милая маменька,— писала ей Людмила Петровна — вотъ уже вторая недля какъ я разсталась съ вами и со всмъ тмъ къ чему я такъ привыкла и что такъ дорого для меня въ город. Мы застряли въ деревн, занесенные со всхъ сторонъ сугробами. Изъ оконъ ‘усадьбы’, какъ ее здсь называютъ, я вижу только снгъ, снгъ и снгъ, да черные сучья деревьевъ. По этому снгу мы иногда катаемся на тройк — и не скажу чтобъ это напоминало мн наши городскіе пикники. Вчно — замороженную Настю сажаютъ рядомъ со мной, Николай Васильевичъ помщается визави, и заставляетъ меня любоваться пристяжными. Я разъ отвтила ему что пріятно имть хорошихъ лошадей, когда есть кому показать ихъ, но что безъ этого послдняго условія никакая роскошь не иметъ для меня значенія. Онъ называетъ это пустотой и тщеславіемъ — вы знаете, онъ всегда былъ вждивъ въ этомъ род. И при этомъ ужасно любитъ меня, что впрочемъ ни для кого изъ насъ не новость. Мамаша его изволятъ дуться, а достойнйшая сестрица совсмъ позеленла въ это короткое время отъ злости. Я доставляю себ иногда развлеченіе — подразнить ихъ обихъ, высказывая съ полнйшимъ хладнокровіемъ чудовищныя вещи, думаю что он скоро будутъ отъ меня открещиваться. Скучно только что Николай посл каждой подобной сцены впадаетъ въ чувствительность и пристаетъ ко мн за разъясненіями моей души. А что тутъ разъяснять, когда все очень просто? Впрочемъ, теперь можете уже все это списать со счетовъ: супругу моему пришла благая мысль — произвесть надо-мною экспериментъ, то-есть перехать въ городъ и посмотрть какая я буду ‘въ свойственной мн обстановк’ — это его собственное выраженіе. Можете себ представить до чего я обрадовалась! (правда что и сама я не мало потрудилась чтобы внушить ему такое ршеніе). Онъ уже писалъ объ этомъ папа, пожалуста, душечка маменька, похлопочите съ своей стороны для вашей хорошенькой Милочки. Пусть папа выберетъ хоть маленькую квартирку, но непремнно на улицу, и чтобы парадная дверь была не со двора, и отъ васъ какъ можно поближе. Да на отдлку пусть не поскупится — мужъ все принимаетъ на свой счетъ. Въ гостиной я бы хотла обои подъ блдно-желтый мраморъ съ темно-лиловыми квадратами, и мебель тоже темно-лиловая, можно нсколько золоченыхъ стульевъ, только немного. Моя комната голубая, мебель безъ дерева, для столовой поищите imitation подъ кожу, а если нтъ, то подъ дубъ. Ну, да я знаю что вы все это отлично сдлаете, если захотите — а меня этимъ просто возвратите къ жизни. Знакомымъ пожалуста кланяйтесь и всмъ скажите что я перезжаю въ городъ. Любящая васъ дочь Миля.’
Письмо это было прочитано вслухъ и послужило темой для небольшого разговора между Петромъ Казиміровичемъ и Клеопатрой Ивановной.
— Нельзя сказать чтобы любезный зять нашъ много усплъ у своей жены, замтилъ Петръ Казиміровичъ, безъ всякаго впрочемъ огорченія.
— Въ чемъ ему успвать-то? возразила Клеопатра Ивановна.— Не любоваться же на него выходила замужъ Милочка! Изъ-подъ внца да прямо въ трущобу завезъ…. Ну, да съ Милочкой-то не скоро ему справиться — уметъ постоять за себя.
— Не изъ безгласныхъ! подтвердилъ съ замтнымъ удовольствіемъ Петръ Казиміровичъ.— Разумется, это не такая партія чтобы вдвоемъ романсы распвать. Онъ долженъ былъ понять это.
— Партія какъ партія, возразила Клеопатра Ивановна.— Человкъ онъ смирный, съ состояніемъ, любитъ жену — вотъ и все что нужно отъ мужа. А вздумаетъ отъ нея нжностей добиваться, самъ виноватъ будетъ. Ну, да пусть только поскорй прізжаютъ, подл матери-то всегда лучше.
Съ того же дня отецъ и мать, не мшкая, занялись приготовленіями къ прізду дочери. Квартира, какъ мы знаемъ, нашлась въ двухъ шагахъ, бокъ-о-бокъ съ домомъ Ельницкихъ. Клеопатра Ивановна, высмотрвъ выгоды мстоположенія, приказала даже продлать въ забор, раздлявшемъ оба двора, калитку, такъ чтобъ изъ одного дома въ другой можно было сообщаться, не выходя на улицу. Затмъ пріисканы были мастера для отдлки страшно-запущенныхъ комнатъ, и работа закипла. Клеопатра Ивановна сама выбрала мебель и обои, стараясь во всемъ удовлетворить вкусу дочерй, а Петръ Казимировичъ ежедневно, предъ тмъ какъ хать въ палату, заходилъ въ обновляемыя комнаты и лично отдавалъ приказанія и наставленія рабочимъ. Издержки, нсколько округляемыя для упрощенія счетовъ, заносились имъ собственноручно въ особый списокъ, который и долженъ былъ быть предъявленъ зятю къ уплат.
Работы подвигались быстро, и гораздо раньше конца медоваго мсяца молодые были извщены эстафетой что въ город все готово къ ихъ прізду. Они, съ своей стороны, не заставили ждать себя. Въ сумерки ближайшаго воскресенья, старинный возокъ Николая Васильевича, запряженный тройкой усталыхъ почтовыхъ, скрипя полозьями подъхалъ къ дому Ельницкихъ, изъ окошечка нетерпливо выглядывала хорошенькая головка Людмилы Петровны. Черезъ минуту прізжіе уже были введены въ комнату Клеопатры Ивановны, гд къ услугамъ ихъ тотчасъ явился кипящій самоваръ.
— Ахъ, я горю нетерпніемъ посмотрть свою квартиру, порывалась Людмила Петровна, и едва первая чашка чаю была выпита, пошла въ сопровожденіи матери и мужа черезъ дворъ.
Убранство комнатъ ей очень понравилось, но всего боле оцнила она удобство непосредственнаго сосдства съ ‘своими’, и въ восторг нсколько разъ бросалась цловать мать, вообще ее рдко можно было видть въ той степени оживленія въ какой находилась она сегодня. Веребьевъ, напротивъ, осматривалъ все очень равнодушно, а при вид золоченыхъ стульевъ даже поморщился и сказалъ что этой мщанской роскоши терпть не можетъ.
— Николай Васильевичъ, ты тутъ распорядись всмъ пожалуста, а я вернусь къ maman…. обратилась къ нему Людмила Петровна, и получивъ въ отвтъ короткое ‘хорошо’, исчезла вмст съ Клеопатрой Ивановной изъ комнатъ.
Петръ Казиміровичъ, разбуженный поднявшеюся въ дом суматохой, вышелъ къ дочери, сказалъ ей нсколько незначительныхъ комплиментовъ, и возвратился въ кабинетъ. Мать и дочь остались вдвоемъ.
— Ну?… только сказала Клеопатра Ивановна, усаживаясь на диван и сгарая непреодолимымъ любопытствомъ. Этого перваго свиданья съ дочерью посл ея замужества она ждала съ какимъ-то почти хищнымъ нетерпніемъ.
— Да все, какъ предполагать надо было, такъ и пошло…. отвтила Людмила Петровна, усмхнувшись не то кисленькою, не то наивною улыбкой.— Любить онъ меня ужасно…
— Съ нжностями поди все лзетъ? подсказала мать.
— Разумется…. отвтила съ нкоторою запинкой Людмила Петровна.
Но Клеопатра Ивановна не удовлетворилась этимъ отвтомъ.— Пристаетъ очень? спросила она, нсколько понижая голосъ.
Молодая женщина вскользь взглянула на нее, потупилась и слегка покраснла.
— Лизавета Андреевна да Настя точно совы по угламъ сидятъ, сказала она, пропуская вопросъ матери безъ отвта.— А я на нихъ ршительно никакого вниманія не обращаю, точно ихъ и нтъ въ дом….
— И отлично, одобрила мать.— А что жъ онъ-то? принимаетъ твою сторону?
— Мужъ старается нейтральнымъ держаться, объяснила Людмила Петровна.— Да вдь онъ, вы знаете, очень сдержанный человкъ….
— Ну, иногда и расшевелить его надо будетъ, перебила Клеопатра Ивановна.— Какъ теща съ золовкой пристанутъ, не позволить же ему въ углу глазами хлопать. Онъ обязанъ жену выше всхъ въ дом поставить.
‘Это-то мы и безъ него сдлаемъ’, подумала Людмила Петровна, но ничего не сказала.
— А у васъ, maman, попрежнему по четвергамъ собираются? спросила она посл минутаго молчанія.
— Да, по четвергамъ….
— Я думаю у себя понедльники открыть, продолжала дочь.— Ни у кого нтъ понедльниковъ, вс знакомые свободны въ этотъ день.
— И безъ того къ такой хозяйк вс пойдутъ, улыбнулась мать, не безъ гордости оглядывая свою красивую дочь.— Да ты похорошла, Милочка! добавила она, и нагнувшись къ самому уху дочери, что-то спросила ее шепотомъ.
— Ахъ нтъ, отвтила она, на этотъ разъ уже безъ краски въ лиц.
— Ну, умница, похвалила матъ, и успокоившись по безмрно интересовавшему ее вопросу, съ чувствомъ поцловала дочь въ щеку.
Слуга вторично подалъ чай, его послали къ Николаю Васильичу узналъ не прикажетъ ли снести и ему ‘отъ генеральши’, но лакей Веребьева даже не сталъ докладывать объ этомъ барину, объявилъ что у него свой самоваръ наставленъ.
— Домъ-то каковъ у тебя въ деревн? чай въ комнатахъ по-старинному все? продолжала разспрашивать Клеопатра Ивановна.
— Ахъ, и не напоминайте лучше! воскликнула съ гримаской Людмила Петровна.— Зеркала одни чего стоятъ! въ гостиной кресла краснаго дерева, съ деревянными спинками. Лизавета Андреевна хотла меня утшить, говоритъ — обивку обновить собираемся, но я ей такъ и отрзала: обновляйте если хотите для себя, а я на этихъ креслахъ и сидть не умю.
— Не отъ бдности у нихъ вдь это, а отъ неумнья, замтила Клеопатра Ивановна.— Теб это все по-своему поставить надо.
— Ахъ, мамаша, но какъ я вамъ благодарна что вы мн квартиру такую приготовили! воскликнула вмсто отвта Людмила Петровна, и нсколько разъ звучно и горячо поцловала мать въ ея пухлыя и уже сильно пожелтвшія щеки.
— Не малаго и стоитъ…. онъ-то, поди, поморщатся, какъ платить придется? закинула Клеопатра Ивановна.— Да на первыхъ порахъ не очень-то ему поддаваться слдуетъ, добавила тотчасъ же, зная что подобная сентенція не встртитъ противорчія со стороны дочери.
— Еще бы! подтвердила Людмила Петровна, слегка сблизивъ свои темныя брови и закинувъ хорошенькую головку. Въ этомъ движеніи выразилось столько самоувренной, привычной отваги что Клеопатра Ивановна съ нкоторымъ даже недоумніемъ посмотрла на дочь.
Пока въ гостиной большаго ‘генеральскаго’ дома мать и дочь предавались наслажденію интимной бесды посл первой въ ихъ жизни разлуки, въ маленькомъ домик о-бокъ весьма скоро улеглась суетня, поднятая пріздомъ господъ, и въ комнатахъ водворилась тишина, нарушаемая только позвякиваньемъ посуды, которую разбиралъ въ сняхъ за перегородкой лакей, да негромкими шагами самого Веребьева, боле часу уже ходившаго взадъ и впередъ по слабо освщенному кабинету. Кабинета этотъ былъ довольно просторенъ, но какъ-то не приспособленъ и не удобенъ. Единственное окно торчало почти, въ самомъ углу, мшая уставитъ какъ слдуетъ письменный столъ, и распространяя по комнат неровное освщеніе. Теперь впрочемъ, при спущенной плотной стор и при свт лампы, это неудобство скрадывалось. Веребьевъ былъ доволенъ по крайней мр тмъ что въ комнат было много свободнаго мста, такъ какъ Петръ Казиміровичъ въ убранств ея обнаружилъ экономію и не загородилъ ее мебелью. Можно было безпрепятственно мрить ее шагами изъ конца въ конецъ, что въ нкоторые часы было для Веребьева настоятельною потребностью.
Такой именно часъ выдался сегодня. Веребьеву до сихъ поръ какъ-то еще не было времени осмотрться въ своемъ новомъ положеніи. А надо было многое понять, многое призвать доказаннымъ…. Первое что представилось ему и требовало разршенія заключалось въ такомъ простомъ вопрос: ‘счастливъ ли онъ?’ И однакожь онъ ужъ давно мрными и скорыми шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнат, безпрестанно подставляя и опрокидывая этотъ вопросъ, и еще не нашелъ никакого ршенія. Минутами ему хотлось совсмъ устранить его, уйти отъ него — во вн этого вопроса чувствовалась какая-то пустота. Прежде недавно, когда онъ еще искалъ и мечталъ, ему казалось такъ легко ступить на ту или другую колею, уложить жизнь по тому или другому масшитабу. Но теперь колея была найдена, масштабъ выбранъ, а вотъ онъ не знаетъ куда ведетъ его эта колея….
Его идеалъ былъ не за горами. Онъ былъ тутъ, подъ рукою, среди готовой дйствительности. Устроиться такъ чтобы ни люди, ни предразсудки не мшали спокойно и дятельно прожить вкъ — больше онъ ничего не хотлъ. Онъ эту цль преслдовалъ еще съ тхъ поръ какъ пріхалъ домой по окончаніи курса въ университет, и какое-то глубоко и скрытно работавшее въ немъ чувство заставило его нравственно покоробиться и поморщиться при первомъ близкомъ столкновеніи съ семьей, съ ‘домомъ’. Распущенность, въ которую такъ легко втягиваешься, если не остеречься на первомъ шагу, въ немъ, въ свжемъ человк, разбудила брезгливость. Онъ, осмотрвшись, тотчасъ ршилъ обособиться, найти себ занятіе и зажить въ семь стороною. Имніе принадлежало ему, онъ принялся хозяйничать, сначала робко, присматриваясь, ничего не измняя въ заведенныхъ порядкахъ и только наблюдая чтобы больше длали и меньше крали. Потомъ сталъ заводить и нкоторыя новости: хотлось испробовать свои силы, да кстати и не датъ залежаться деньгамъ. Тутъ подоспло земство, Веребьевъ былъ выбранъ въ гласные, принялся работать горячо, съ нкоторымъ даже самопожертвованіемъ, съ иллюзіями. Это продолжалось, конечно, не долго, самопожертвованіе оказалось не достигающимъ дли, иллюзіи получили два, три памятныхъ щелчка, задоръ русскаго земца поулегся, но Веребьевъ не бросалъ дла, не махнулъ рукою, а только ощутилъ въ самомъ себ довольно значительный нравственный убытокъ. Характеръ и выдержка спасли его отъ апатіи и отъ озлобленія. Ему не удалось повести дло тою дорогой какой хотлось, онъ согласился продолжать его такъ какъ требовали обстоятельства — безъ прежней любви и увлеченія, но съ выработанною жизнью дльностью. Нкоторая доза сомннія и нерасположенія къ людямъ осла на немъ, вмст съ жаждой возмстить на сторон испытанное разочарованіе. Чувство одиночества сильне стало сказываться въ душ. Съ матерью онъ не находилъ общихъ точекъ соприкосновенія, сестра не любила его, и онъ долженъ былъ сознаться что платилъ ей тмъ же. Маленькія ежедневныя уязвленія, подымавшія на дыбы оскорбленное самолюбіе, дальше и дальше раздвигали рубежъ отдлявшій его отъ семьи. Тутъ первые подступы страсти вдругъ подняли его высоко, высоко надъ окружавшею дйствительностью, надъ обиходомъ однихъ и тхъ же интересовъ, разговоровъ и лицъ. Сренькая обстановка семьи, ‘дома’, показалась ему еще невзрачне и пошле, когда среди ея нарисовался изящный образъ Людмилы Петровны. Ему разомъ стало ясно чего надо искать, и въ какія двери выйти изъ крошечнаго круга въ который замкнулась его жизнь. Онъ женился.
И вотъ, въ послдній день своего медоваго мсяца, онъ одиноко шагалъ взадъ и впередъ по своему новому и не нравившемуся ему кабинету, и ворочалъ въ ум вопросъ который еще недавно казался такъ утвердительно предршеннымъ: счастливъ ли онъ? нашелъ ли то чего искалъ?
Чувство уступчивости было развито въ Веребьев въ весьма сильной степени. Онъ такъ дорожилъ немногими выпавшими ему на долю благами что готовъ былъ насильно закрыть глаза на все то что представляло цнность этихъ благъ въ нсколько сомнительномъ свт. Только такое капризное чувство какъ любовь могло упорно сопротивляться примиряющей и оправдывающей дятельности разсудка….
Было уже не далеко до полночи, когда Людмила Петровна вернулась отъ матери. Маленькими торопливыми шажками прошла она въ кабинетъ, и подойдя къ мужу, положила руку ему на плечо.
— Что ты тутъ подлывалъ, мой другъ? спросила она. Ея взгляду тотчасъ предстали пустой письменный столъ и ворохъ чемодановъ и ящиковъ, сброшенныхъ въ уголъ и еще не опорожненныхъ.— Не разбирался еще?
— Успю, что жъ ночью начинать? отвтилъ Веребьевъ.
Людмила Петровна быстро и внимательно заглянула ему въ глаза: ей подозрительнымъ показался сухой тонъ этого отвта.
— Какъ у тебя темно…. проговорила она, и подойдя къ столу, прибавила огня въ ламп и зажгла стоявшія подл свчи. Въ комнат какъ будто веселе сдлалось.
— Этотъ кабинетъ не очень удобный? да? продолжала она, опустившись на диванъ и потянувъ за рукавъ мужа.— Не нравится теб? я ужь по глазамъ вижу….
— Мн право все равно… отвтилъ Веребьевъ, садясь подл жены и положивъ руку кругомъ ея таліи.