ОЧЕРКИ ИЗЪ СТАРЫХЪ РОМАНОВЪ УЙДА
ОЧЕРКИ ИЗЪ СТАРЫХЪ РОМАНОВЪ УЙДА
Strathmore, by Ouida, 2 vols.
I.
II.
III.
‘Берти Эрролъ’.
IV.
Очерки из старых романов Уйда, Уйда, Год: 1865
Время на прочтение: 53 минут(ы)
Читателямъ журнала знакомы лучшіе изъ послднихъ романовъ Уйда, появлявшіеся въ семидесятыхъ годахъ, успхъ ихъ основанъ преимущественно на вншнемъ эффект. Но если Уйда займетъ со временемъ въ исторіи англійской литературы вашего періода видное и прочное мсто, то она этимъ будетъ обязана произведеніямъ перваго періода своей дятельности, 60-хъ годовъ — и во глав ихъ, безъ сомннія, поставятъ романъ ‘Стратморъ’. Вотъ почему мы и ршились въ дополненіе того, что было уже сдлано у насъ для характеристики позднйшей манеры Уйда, остановиться на лучшемъ изъ ея произведеній старой манеры, ‘гд, какъ справедливо замтилъ г. Реньяръ въ своихъ ‘Письмахъ изъ Англіи’ {‘Встн. Евр.’ 1876, іюль, стр. 226.}, талантъ Уйда высказался во всемъ блеск’.
Главный интересъ этого произведенія сосредоточивается на характер героя, имя котораго есть вмст и заглавіе самаго романа. Въ позднйшихъ своихъ сочиненіяхъ Уйда всегда впадаетъ въ крайность, идеализируетъ мужскіе характеры, превращаетъ ихъ въ какіе-то нескончаемые списки добродтелей и талантовъ. Ничего подобнаго не случилось съ Стратморомъ. Предъ нами постоянно является живая антитеза: добро и зло, сила и слабость вчно борются въ немъ, Стратморъ скоро поддается впечатлніямъ, дйствуетъ подъ вліяніемъ страсти, подобно дикарю, но съ необычайной стойкостью выноситъ послдствія своихъ поступковъ, какъ бы тяжелы они ни были. Роковая ошибка, лежащая въ основ всхъ его промаховъ, заключается въ убжденіи, что человкъ — властелинъ собственной жизни и судьбы, тогда какъ онъ ежеминутно подвергается тысяч постороннихъ вліяній.
Посл Стратмора наиболе выдающійся характеръ — леди Вавазуръ, это — одна изъ тхъ женщинъ-тигрицъ, которыхъ всегда съ неподражаемымъ мастерствомъ рисуетъ Уйда, впрочемъ, впечатлніе, производимое личностью этой красавицы, значительно ослабляется, благодаря ‘похвальнымъ’ чувствамъ, какія авторъ навязываетъ ей на послднихъ страницахъ романа. Такія женщина никогда ничего не забываютъ, никогда ничего не прощаютъ, раскаяніе, искупленіе — для нихъ книга о семи печатяхъ, читатель чувствуетъ натяжку, фальшивую ноту, и обаятельный обрагъ великосвтской сирены оставляетъ въ памяти его какое-то двойственное впечатлніе.
Къ этимъ двумъ личностямъ присоединимъ Люсиль: поэтическій образъ этой двушки-ребенка обрисованъ чрезвычайно живо и весьма отчетливо, ея чистая, глубокая натура просвчиваетъ въ каждомъ ея слов, въ каждомъ движеніи, она отъ начала до конца врна себ.
Все остальное въ роман, можно сказать, существуетъ и дйствуетъ для этихъ трехъ лицъ, вслдствіе того, этотъ романъ Уйды страдаетъ всего мене отъ избытка вводныхъ лицъ и излишнихъ подробностей, и нтъ того стремленія бить на эффектъ, какое обнаружилось въ послднихъ ея произведеніяхъ.
Предъ нами Уайтъ-Лэдисъ,— древнее, величавое аббатство, построенное въ чисто-готическомъ стил, оно расположено въ глубокой ложбин, на берегу моря, въ западной части Англіи, и окружено со всхъ сторонъ густымъ лсомъ. Стны стараго зданія поросли плющемъ, яркое лтнее солнце заглядываетъ въ окна большой столовой, озаряя тамъ-и-сямь фамильный гербъ Стратморовъ съ ихъ девизомъ: ‘Убивай, не щади!’. Въ столовой сидятъ молодые люди за обильнымъ завтракомъ, во глав стола, нсколько въ тни, хозяинъ. Это мужчина лтъ подъ тридцать, но на видъ ему больше. Онъ высокъ, худощавъ, одть въ утренній костюмъ изъ чернаго бархата. Наружность его особенно замчательна, но не столько по красот линій, сколько по выразительности физіономіи, такія лица очень часто попадаются на портретахъ старыхъ итальянскихъ мастеровъ. Волосы, усы и борода темно-каштановые, очертанія рта очень красивы, улыбка чрезвычайно пріятная, брови темныя, прямыя, глаза — срые. Въ этихъ главахъ, когда они загорались и сверкали чисто-стальнымъ блескомъ, или становились темне ночи подъ вліяніемъ мгновеннаго и безпощаднаго гнва, опытный физіономистъ прочелъ бы опасность, грозящую какъ самому Стратмору, такъ и другимъ. На этомъ лиц лежала печать несчастія, будущему предстояло ршить, оправдаются или нтъ подобныя мрачныя предчувствія. Въ настоящую минуту Стратморъ, этотъ человкъ съ глазами Катилины и лицомъ Страффорда, былъ счастливъ и спокоенъ, онъ разсяннымъ взглядомъ пробгалъ письма, лежавшія передъ нимъ цлой грудой, причемъ на нсколькихъ конвертахъ виднлись изящныя монограммы подъ различными коронами, а почерки ясно изобличали полъ его титулованныхъ корреспондентовъ, однимъ ухомъ онъ прислушивался въ болтовн своихъ пріятелей, составлявшихъ цвтъ великосвтской молодежи. Говорилось, какъ всегда, о лошадяхъ, скачкахъ, пари, о женщинахъ, принадлежащихъ въ самымъ разнообразнымъ слоямъ общества, бесда прерывалась шутками, остротами, подтруниваніемъ другъ надъ другомъ и надъ самими собой. Въ самый разгаръ ихъ споровъ дверь отворилась и новое лицо вошло въ комнату: то былъ атлетически сложенный красавецъ блондинъ, на видъ нсколькими годами старше Стратмора, прекрасные, чистые голубые глаза, длинные, блокурые волосы, милое выраженіе, веселая улыбка длали наружность Берти Эрролъ почти столь же привлекательной для мужчинъ, какъ и для женщинъ. На сторон послднихъ, конечно, былъ перевсъ, он буквально усяли путь его цвтами. У него любовныхъ похожденій было чуть-ли не столько, сколько звздъ на неб. Побда надъ нимъ доставалась легко, въ чемъ онъ самъ добродушно сознавался товарищамъ въ минуты откровенности.
— Хорошъ, нечего сказать,— весело обратился хозяинъ къ запоздавшему:— вчно проспитъ,— этакій лнтяй!
— И вовсе я не спалъ,— отозвался Эрроль,— а просто, лежа въ постел, дочитывалъ ‘Les amours d’une femme’,— и, прогоговоривъ эти слова, услся за столъ, положилъ себ на тарелку котлету la marchale, и усердно занялся ею.
Бесда возобновилась, Стратморъ принималъ въ ней живое участіе, и когда обращался въ Эрролю, то по тону его голоса, по улыбк, съ которой онъ посматривалъ на него, всякому, даже постороннему наблюдателю, становилось ясно, что эти два человка, столь непохожіе другъ на друга,— закадычные друзья.
— Представь, Эрроль,— закричалъ хозяинъ съ своего конца стола:— сегодня я получилъ письмо отъ Рошби,— совсмъ съ ума спятилъ человкъ, ни о чемъ путномъ не пишетъ: ни о пари, ни о скандалахъ,— заладилъ одно: ‘леди Вавазуръ’, это красавица, изъ-за которой онъ на стну лзетъ, что-то необыкновенное, по его словамъ,— креолка, кажется. Надоло даже, право, слушать, какъ ее воспваютъ. Знаетъ ее кто-нибудь изъ васъ? слыхали о ней?
— Какъ не слыхать!— раздалось со всхъ сторонъ.
— Да кто она такая? откуда взялась?— спросилъ Лангтонъ, уланъ, только-что возвратившійся изъ Бенгаліи.
— Этого, братецъ, теб никто сказать не съуметь,— отвчалъ Эрроль.— Явилась она, какъ Афродита, изъ пны морской. Эта креолка появилась сначала въ Петербург, гд произвела страшный фуроръ, потомъ въ Париж, на скачкахъ въ Longchamps,— съ тхъ поръ полъ-Европы у ея ногъ.
— Такъ, такъ,— поддержалъ его Донверсъ:— она божественна, вс по ней съ ума сходятъ! Кокетка ужаснйшая,— разбить сердце ей ни-почемъ.
— Сердце!— съ презрительнымъ оттнкомъ прервалъ его Стратморъ:— полно вамъ о глупостяхъ толковать.
— Ну, ты извстная льдина!
— И прекрасно: одни дураки налагаютъ на себя цпи, я не понимаю этого безумія,— лежать у ногъ женщины, словно собаченка. Отвратительно!
— И благодари небеса, что не понимаешь,— съ глубокимъ вздохомъ, полнымъ зависти, заключилъ Эрроль.— Только помни, дружище,— и еретики, подобные теб, нердко попадались,— да еще какъ!
Стратморъ пожалъ плечами и поднялся съ мста: время было отправляться всмъ обществомъ на охоту.
Уайтъ-Лэдисъ досталось Стратмору по наслдству отъ дда, отца его матери, старикъ, не имя сыновей, завщалъ свое родовое имнье внуку, съ условіемъ, что тотъ будетъ носить его имя: къ тому же, лицомъ и характеромъ молодой человкъ былъ совершенный Стратморъ, и нимало не походилъ на отца своего, лорда Бастленеръ, вообще, герой нашъ былъ странная личность: если предположить, что съ наружностью своихъ предковъ, съ материнской стороны, онъ унаслдовалъ и ихъ душевныя качества, то приходилось сознаться, что ему въ жизни должно было предстоять много крайне-тяжелаго, но, въ то же время, можно было утшаться мыслью, что старые, родовые, опасные инстинкты — не находя себ примненія — навсегда замерли въ душ его. Страстнымъ увлеченіямъ, которыми нкогда отличались Стратморы, изъ неумолимой мести,— не было и пищи въ жизни блестящаго молодого дипломата, изящнаго придворнаго, за которымъ бгали вс женщины его круга, равно какъ и дамы полу-свта, по служб онъ шелъ быстро, благодаря своимъ замчательнымъ способностямъ и врожденной страсти къ распутыванью самыхъ сложныхъ интригъ европейскихъ кабинетовъ, значитъ, и тутъ ничто не вызывало его на нещадную борьбу съ врагами, которые, если и были у него, то скрывались подъ видомъ добрыхъ друзей и преданныхъ товарищей, а не кидались на него въ открытомъ пол, съ оружіемъ въ рукахъ, какъ то длали дикіе враги его дикихъ предковъ. Любви Стратморъ не зналъ: у него, какъ у всхъ молодыхъ людей его круга, были любовныя интриги — и только, самое нжное, теплое, человчное чувство, проникшее досел въ его сердце, была его дружба къ Берти Эрролъ. Сошлись они, вроятно, въ силу рзкаго контраста, существовавшаго въ самой ихъ природ: пословица, гласящая будто крайности сходятся, равно примнима, какъ къ любви, такъ и къ дружб. Они никогда не говорили о своей привязанности, предоставляя увренія въ дружб женщинамъ, но безмолвно и крпко разсчитывали другъ на друга везд и всегда, точно такъ, какъ люди полагаются на собственную честь, теперь имъ предстояла разлука: Стратмора посылали съ дипломатическимъ порученіемъ въ придунайскія княжества.
Во время этого путешествія, Стратморъ попадаетъ въ Прагу и тамъ, наканун Иванова-дня, на площади, запруженной массой молящихся передъ различными часовнями, останавливаетъ несущихся на всемъ скаку лошадей, впряженныхъ въ изящную коляску,— и тмъ самымъ спасаетъ молодую красавицу, владлицу экипажа, отъ крайней опасности. Незнакомка горячо благодаритъ своего избавителя, но кучеръ ея, желающій поскорй ускользнуть отъ разъяренной толпы, кишащей вокругъ нихъ, ударяетъ возжами по смирившимся лошадямъ, и коляска скрывается изъ виду. Нсколько дней спустя, Стратморъ только-что усплъ взойти на одну изъ тхъ большихъ, тяжелыхъ лодокъ, которыхъ такъ много плаваетъ по Молдав, и уссться покомфортабельне, какъ слышитъ мелодичный, мягкій, женскій голось, обращающійся къ нему съ вопросомъ: ‘не о Праг ли вспоминаете?’ — и, оглянувшись, узнаетъ свою прекрасную незнакомку. Она лежитъ на подушкахъ, которими ея камеристка покрыла грубую скамью лодки, и въ поз ея видна нга и грація одалиски. Это — блондинка, съ черными, продолговатыми, блестящими глазами, осненными длинными рсницами, ослпительна блой кожей, нжнымъ румянцемъ на щекахъ, изящнымъ ротикомъ, нжныя губки коего показались бы слишкомъ полными лишь завистницамъ, тогда какъ Беранже наврное бы сказалъ про нихъ: ‘Pour ma levre qui les presse, c’est un dfaut bien attrayant’, улыбка довершаетъ очарованіе. Вся фигура красавицы, съ небрежно-наброшеннымъ на голову, въ вид испанской мантиліи, чернымъ кружевомъ, напоминаетъ одинъ изъ портретовъ Тиціана или Грза, а блыя ручки, упирающіяся въ перила старой лодки, эффектно выдляются на этомъ темномъ фон, причемъ драгоцнные камни ея колецъ переливаются всми цвтами радуги въ лучахъ заходящаго солнца.
Глава красавицы съ любопытствомъ и удовольствіемъ остановились на Стратмор, какъ только онъ вошелъ на лодку.
‘Сколько въ этомъ лиц спокойствія и сколько скрытой страсти’, размышляла она: ‘оно мн нравится’.
Стратморъ подходитъ къ ней, между ними завязывается разговоръ, она снова благодаритъ его и проситъ сказать ей: кому она обязана своимъ спасеніемъ?
— Меня зовутъ Сессиль Стратморъ.
— Стратморъ, Стратморъ,— задумчиво повторяетъ она,— звучное имя, хорошая фамилія. Такъ вы англичанинъ, и, конечно, въ силу этого обстоятельства строго осуждаете меня за мою вечернюю, одинокую прогулку. Англичане вс такіе чопорные.
— Да, они нердко замораживаютъ себя снаружи, чтобы скрыть то, что таится внутри. Но могу ли я, въ свою очередь, спроситъ?..
Она смется и качаетъ головой:
— Нтъ, я путешествую инкогнито, и тайны своей вамъ не открою, у меня бездна прихотей, фантазій, можетъ быть, черезъ это много и враговъ, но кто же, скажите, проживетъ безъ нихъ?
— Никто, а мене всхъ т, кто возбуждаетъ зависть.
— Конечно, да и что значатъ свистки враговъ, пока мы наслаждаемся молодостью, милой, невозвратной молодостью. Понятно, доживу я до старости и волосы мои поблютъ, а кожа пожелтетъ, но я не порчу настоящаго гаданіями о будущемъ. По-моему, глупцы вс т, кто трудится, хлопочетъ, живетъ безъ всякихъ радостей, и копитъ деньги на лекарство, на сидлокъ да на костыли. Нужно очень заботиться о томъ времени, когда вся прелесть жизни исчезнетъ и придется уступать мсто новому поколнію!
— Еще немного, и вы изъ меня сдлаете эпикурейца. Но, шутки въ сторону: я съ вами несогласенъ, съ годами лишь приходитъ то, изъ-за чего только жить стоитъ…
— Это хорошо для васъ, ваша молодость длится до могилы, но мы — женщины: съ красотой исчезаетъ и сила наша. Итакъ: вы жаждете власти, а любовь — ее вы ставите ни во что?
— Признаюсь, не придаю ей особой цны.
— Стыдитесь, если вы это думаете, то по крайней мр не говорили бы,— смясь замчаетъ Нереида Молдавы.
Во время шутливаго разговора нашихъ путниковъ лодка сла на мель, приходится выдти на берегъ и дождаться разсвта въ небольшой прибрежной гостинниц, утопающей въ вишневой рощ, и осненной тнью громадныхъ липъ въ полномъ цвт. Стратморъ и незнакомка располагаются ужинать подъ липами, причемъ она не перестаетъ, смясь, уврять его, что судьба видимо хочетъ ихъ сближенія.
А между тмъ наступаетъ тихая, звздная, знойная ночь.
‘Какимъ холоднымъ смотритъ этотъ красавецъ Стратморъ’,— думаетъ незнакомка: — ‘неужели онъ осмлится не покориться мн?’
— Любите ли вы музыку?— спрашиваетъ она громко, и, не дожидаясь отвта, начинаетъ пть веселенькую канцонетту, голосомъ, которому позавидовали бы соловьи.
Она пла безъ остановки, безъ малйшаго усилія, соединяя самыя разнообразныя мелодіи въ одно странное, но прекрасное цлое, переходя отъ какой-нибудь молитвы къ бравурной Вердіевской аріи, отъ колыбельной псни Кюккена къ венеціанской баркаролл, или шаловливой французской шансонетк.
— Да, вы любите мувику, я это по лицу вашему вижу, у Англичанъ, несмотря на ихъ холодность, подчасъ очень краснорчивые глаза. Вы не находили мою фантазію очень странной? Въ самомъ дл, я задала вамъ, незнакомому человку, концертъ подъ липами въ десять часовъ вечера.
— Я слишкомъ благодаренъ за эту фантазію, чтобы судить васъ за нее. Самой Паста трудно было бы соперничать съ вами.
Она улыбнулась и замолчала. Ей было ясно, что Стратморъ еще никогда не любилъ, и ей казалось не безполезнымъ позволить ему безпрепятственно любоваться ею. Стратморъ тоже молчалъ и ломалъ себ голову надъ вопросомъ: кто бы могла быть эта женщина, эта одинокая путешественница, это очаровательное созданіе?
Раздумье ихъ было прервано появленіемъ молодой, черноволосой цыганки, приблизившейся въ спутниц Стратмора со словами:
— Не погадать ли, красавица?
Прекрасная блондинка вздрогнула, окинула удивленнымъ взглядомъ всю фигуру нежданной собесдницы и весело отвчала:
— Я гадать не стану. Я знаю свое прошедшее и свое настоящее, съ меня довольно. А вотъ кому погадай: хочется мн узнать судьбу человка, который жаждетъ старости и презираетъ любовь. Извольте повиноваться, дайте ей руку!
Стратморъ положилъ золотой въ руку цыганки, прислонился къ стволу дерева и сталъ ждать.
Цыганка не взглянула на его руку, но долго не спускала глазъ съ его лица, внимательно изучая его и, наконецъ, проговорила:
— Будетъ любовь, любовь породитъ грхъ, грхъ — преступленіе, преступленіе — проклятіе. Проклятіе будетъ преслдовать тебя, самое искупленіе превратится въ ничто. Собственными руками создашь свое несчастіе, вкусишь отъ плодовъ своего прошлаго. Невинные могутъ пострадать изъ-за тебя, черезъ тебя придетъ смерть. Редемита, дочь Форье, возвстила все!
Тихо и грустно звучали слова эти посреди ночного безмолвія, прерываемаго лишь плескомъ рчныхъ волнъ о скалы. Стратморъ вздрогнулъ, но тотчасъ подавилъ свое волненіе, и, бросая второй золотой гадальщиц, весело проговорилъ:
— Ты могла бы быть полюбезне. Если желаешь нажиться, предсказывай что-нибудь повеселе. А теперь отправляйся, ступай пугать мужиковъ.
— Редемита говоритъ то, что видитъ,— печально и гордо произнесла цыганка, медленно повернулась и исчезла во мрак.
Простившись вскор со Стратморомъ, незнакомка вторично выражаетъ намреніе остаться для него загадкой до конца, и скоро скрывается изъ виду, весело кивая ему головой изъ-подъ навса таратайки, увозящей ее вмст съ другими пассажирами.
Послднія ея слова были:
— Вы меня скорй не забудете, если я не удовлетворю вашему любопытству.
Оставшись одинъ, Стратморъ закурилъ сигару и растянулся на трав подъ липами.
— Кто она такая? чортъ ее возьми!— ворчалъ онъ сквозь зубы, онъ много жилъ за границей, зналъ всхъ замчательныхъ красавицъ, но этой женщины никогда не видалъ, а между тмъ она возбуждала его любопытство, и онъ думалъ о ней, о ней одной, лежа на берегу рки и вдыхая полной грудью чистый, пропитанный запахомъ сосны, воздухъ…
Нсколько мсяцевъ спустя, на громадномъ костюмированномъ бал, въ одномъ изъ самыхъ аристократическихъ домовъ Парижа, Стратмора интригуетъ, одно блое домино, усянное золотыми пчелами, голосъ у домино — будто знакомый, чудные глаза, смотрящіе на него сквозь разрзъ маски, сверкаютъ насмшливой веселостью, шутки, парадоксы сыплются дождемъ. Маска поражаетъ его своимъ знакомствомъ съ политическими тайнами, которыя онъ почиталъ недоступными для простыхъ смертныхъ, и въ заключеніе говоритъ:
— Я не только знаю ваши дипломатическія хитрости, но и васъ самихъ, лордъ Сесиль. Слушайте: вы честолюбивы, но честолюбіе ваше странное, хотя и возвышенное. Вы презираете золото — этого бога толпы, ищете одной власти. Вы холодны и гордитесь своей холодностью, вы цните дружбу и презираете любовь, почитая ее игрушкой для слабоумныхъ. Жизнь и люди въ вашихъ глазахъ — масса, изъ которой вы, художникъ, вылпите что вамъ вздумается. Вы любите хитрость, симпатіи вамъ не нужно, вполн и совершенно вы разсчитываете только на самого себя. У васъ глубокій, изворотливый умъ старыхъ итальянскихъ государственныхъ людей, можетъ быть, въ душ вашей живутъ и ихъ страсти, но покамстъ он дремлютъ, ну, что же: ясновидящая я или нтъ? а теперь прощайте, можетъ быть, сегодня вы и увидите меня во сн, въ моихъ рукахъ, знайте, нити политическихъ интригъ.
Стратморъ старается выслдить блое домино, и, наконецъ, указываетъ на него издали одному изъ своихъ многочисленныхъ пріятелей, спрашивая, не знаетъ ли онъ кто это?
— Это?— съ изумленіемъ переспрашиваетъ виконтъ Бедлюсъ: — это? да это — она.
— Она, кто она? чортъ тебя возьми съ твоими мстоименіями, зовутъ же ее какъ-нибудь?
— Леди Вавазуръ, наконецъ-то ты встртился съ ней!
Наступаетъ лто, Стратморъ со всхъ сторонъ получаетъ приглашенія въ замки своихъ безчисленныхъ знакомыхъ, и не знаетъ еще на что ршиться? Но вдругъ совершенно случайно узнаетъ, что въ числ постителей, имющихъ пополнить Вернонсе — замокъ, которымъ владетъ въ Лотарингіи прекрасная m-me де Бурсель, англичанка по рожденію и воспитанію, парижанка по замужству и характеру, будутъ и маркизъ Вавазурь съ женою, онъ ршается принять приглашеніе своей соотечественницы и детъ въ Вернонсе: воспоминаніе о бломъ домино, какъ видно, еще не изгладилось изъ его памяти.
Въ ту минуту какъ Стратморъ възжаетъ во дворъ замка, изъ другихъ воротъ показывается группа всадниковъ, словно сошедшая съ картины Кувермана, и въ центр ея амазонка съ замчательной посадкой, дразнящая свою, и безъ того горячую, лошадь хлыстомъ, и мгновенно осаживающая ее, какъ только та пытается подняться на дыбы.
‘Мастерски здитъ’,— думаетъ Стратморъ, и старается разглядть черты стройной всадницы, но его монокль недовольно силенъ, а разстояніе велико — ясно онъ ничего различить не можетъ.
Проходя по галере замка къ себ, онъ слышитъ какъ камеристка, высунувшись изъ дверей какой-то комнаты, кричитъ другой:
— Бги скорй въ оранжереи за пунцовыми камеліями, миледи требуетъ живыхъ цвтовъ. Боже! нтъ, кажется, на свт такой капризницы, какъ маркиза Вавазурь.
Это имя первое, что онъ слышитъ въ замк.
Одваясь къ обду и разспрашивая слугу объ именахъ гостей, Стратморъ съ неудовольствіемъ замчаетъ, что, кром двухъ-трехъ прелатовъ и четы Вавазурь, вс ему знакомы, по его мннію, новые знакомые тмъ и хороши, что къ ихъ достоинствамъ не усплъ еще приглядться, ихъ недостатки не могъ еще изучить, а потому естественно видишь ихъ въ лучшемъ свт, ничто такъ не теряетъ подъ микроскопомъ, какъ человчество,— заключаетъ онъ, и подъ вліяніемъ этой мизантропической мысли сходитъ въ гостиную. Она пуста. Онъ садится на диванъ, спиной къ двери, ведущей на террассу, и задумывается такъ, что не слышитъ шума шаговъ, шелеста платья и приходитъ въ себя только отъ звука памятнаго ему мелодичнаго, насмшливаго голоса, привтствующаго его словами:
— Здравствуйте, лордъ Сессиль. О чемъ размышляете вы? О предсказаніи цыганки, или о бломъ домино? Впрочемъ, вроятно, то и другое заслонили въ вашей памяти всяческія политическія комбинаціи?
Стратморъ вскакиваетъ, оглядывается: передъ нимъ, облеченная въ шелкъ и кружево, съ пунцовыми камеліями въ золотыхъ волосахъ и блестящими, смющимися глазами, стойть она, его Нереида Молдавы, блое домино, лэди Вавазуръ.
Странно — но до этой минуты ему ни разу не приходило въ голову, что его таинственная спутница и эта, полъ-Европой воспваемая чародйка, одно и то же лицо.
Они встрчаются какъ старые друзья, она мило, ласково, задушевно обращается съ нимъ. За столомъ Стратморъ не спускаетъ глазъ съ ея мужа,— и этому уроду — думается ему,— досталась такая красота. Впрочемъ, Стратморъ, подъ вліяніемъ ревности, нсколько преувеличиваетъ: маркизъ не уродъ и не дуракъ, онъ просто: коротенькій, невзрачный, сдой человчекъ, съ небольшими, темными, насмшливыми глазами и чувственнымъ ртомъ. Судя по наружности, имъ должно быть легко управлять, стоитъ только узнать его слабыя стороны. Умъ его незначителенъ, и всецло поглощенъ изученіемъ Brillat-Savarin: какой-нибудь новый соусъ для него дло первой важности. Личность сама по себ незамчательная, но пользующаяся въ свт, благодаря своему громадному состоянію и значительнымъ связямъ, большимъ всомъ и значеніемъ. За маркизомъ и въ Вернонсе вс ухаживали, кром Стратмора, который, съ презрніемъ поглядывая на его тщедушную фигурку, говорилъ себ: Положительно, это Калибанъ, женатый на Миронд.
А между тмъ Миронда, она же марта Вавазуръ, пускаетъ въ ходъ вс хитрости опытной кокетки, чтобы завлечь въ своя сти человка, у кого въ жизни, по его собственному сознанію, любовь досел играла такую незначительную роль…
Стратморъ очень рдко вставалъ рано, обыкновенно онъ выпивалъ чашку шеколада, перелистывалъ новые романы, читалъ письма, выкуривалъ первую сигару лежа въ постели, и однимъ изъ послднихъ являлся къ раннему завтраку. Но въ первое же утро по прізд въ замокъ, когда человкъ его отворилъ окно, ароматный воздухъ, ворвавшійся въ комнату, соблазнилъ Стратмора: онъ всталъ, одлся и спустился по потаенной лсенк прямо въ цвточный садъ.
Въ свжести и тишин ранняго лтняго утра есть особенная прелесть, даже для тхъ изъ насъ, кто мене всего склоненъ поддаваться подобнымъ впечатлніямъ. Стратморъ былъ по преимуществу свтскій человкъ. Жизнь его проходила при двор, въ клубахъ и салонахъ, настольными книгами были сочиненія La Rochefoucauld и La Bruyè,re, а между тмъ и онъ невольно поддался очарованію. Кругомъ царила полнйшая тишина, изрдка прерываемая воркованіемъ голубей и шелестомъ втра въ кустахъ розъ, онъ былъ увренъ, что все въ дом спитъ, а потому невольно вздрогнулъ, когда откуда-то ему бросили вопросъ:
— Съ какихъ это поръ въ васъ развились идиллическіе вкусы?
Онъ поднялъ глаза…
Она стояла какъ разъ надъ его головой, облокотясь о каменную балюстраду, позади ея виднлся поросшій плющемъ фасадъ замка съ его остроконечными башенками и длиннымъ рядомъ готическихъ оконъ, у ногъ ея разстилалась террасса съ вьющимися по стнамъ ползучими растеніями и розами всхъ цвтовъ. Въ этой обстановк красота ея дйствовала на него такъ же сильно, какъ и наканун при огн. Вдали отъ нея онъ могъ критиковать ее, пожалуй,— даже осуждать, но въ ея присутствіи, когда, какъ въ настоящую минуту, ея глаза съ улыбкой смотрли на него, когда ея голосъ звучалъ въ воздух, онъ не въ силахъ былъ ей противиться. Онъ ненавидлъ ее за власть, которую она съ каждымъ часомъ пріобртала надъ нимъ,— и поддавался этой власти.
— Оставя въ сторон вопросъ объ идиллическихъ вкусахъ, каждый человкъ, начиная съ отчаяннаго лнтяя и кончая строгимъ анахоретомъ, обрадовался бы, видя какую награду сулитъ судьба тмъ, кто всталъ раньше другихъ,— проговорилъ Стратморъ, поднимаясь по ступенямъ террассы и подходя къ ней.
Она съ улыбкой протянула ему маленькую, бленькую, унизанную кольцами ручку.
— Не дале какъ вчера вечеромъ вы толковали про то, сколько зла сдлала на свт женщина,— я вдь слышала,— а теперь, розыскали меня въ саду, гд еще Ева надлала всяческихъ бдъ,— согласитесь, что это нелогично. Къ тому же, дипломатъ, вдыхающій свжесть утренней росы, грющійся на солнышк посреди цлаго моря розановъ, да это аномалія, другъ мой!
— Я также не подозрвалъ въ васъ поэтическихъ вкусовъ, лэди Вавазуръ,— отвчалъ онъ съ той холодной, небрежной улыбкой, которая всегда выводила ее изъ себя:— какую прелесть можетъ имть въ вашихъ глазахъ раннее утро? здсь вдь некого съ ума сводить, кругомъ только пчелы да птицы. Правда, я читалъ въ какой-то старой псн объ элексир вчной юности и красоты, добываемомъ изъ розъ. Въ такомъ случа остается пожалть о неродившихся еще поколніяхъ, они будутъ страдать подобно намъ.
— Не говорите, пожалуйста, въ первомъ лиц: вы никогда не страдаете. А привело меня сюда то, что руководитъ всми моими поступками: впечатлніе минуты. Иного закона я не признаю. Въ Париж никогда не встаю ране двухъ часовъ, въ деревн — другое дло. Я услыхала пнье птицъ, запахъ розъ ворвался ко мн въ окна и… Ахъ, лордъ Сессиль, хотя свтская жизнь заставляетъ насъ забывать объ этомъ, но — право, есть много вещей лучше удовольствій, есть воздухъ боле чистый, чмъ воздухъ гостиныхъ. Я молода, счастлива, царю надъ всмъ меня окружающимъ, но иной разъ охотно промняла бы свою долю на участь крестьянской двочки, играющей упавшими съ дерева каштанами, или ловящей бабочекъ на солнц.
При послднихъ словахъ личико ея приняло печальное выраженіе, и она стала еще очаровательне. Стратморъ это почувствовалъ и улыбнулся еще недоврчиве, еще насмшливе.
Она продолжала:
— Мн завидуютъ, а право… посмотрите на эту розу, озаренную солнцемъ, какъ прекрасна она. Царица цвтовъ, а между тмъ ее точитъ червякъ,— говоря это, она все время играла своимъ брилльянтовымъ обручальнымъ кольцомъ.
— Неужели ваша участь подобна ей?
Вопросъ вырвался помимо его воли, онъ склонился къ ней.
— Тише,— шепнула она, ударивъ его по рук вткой розановъ.— Вы не должны спрашивать. Я ношу знакъ рабства и молчанія.
Оба замолчали, въ его жилахъ начиналъ струиться ядъ.
Вдругъ она засмялась своимъ серебристымъ беззаботнымъ смхомъ, и весело проговорила:
— А все-таки люблю розы. Это — цвты любви, цвты поэтовъ, я не удивляюсь, что ложе Клеопатры было изъ розановъ, что эпикурейцы усыпали ихъ листьями полъ комнатъ, служившихъ имъ для пиршествъ, а теперь, до свиданія, забудьте нашъ печальный разговоръ, я бы желала сдлать изъ васъ эпикурейца, изъ человка, презирающаго розы жизни, и жаждущаго лишь поблеклыхъ лавровъ старости и власти. Продолжайте вашу одинокую прогулку, я иду пить свой шеколадъ!…
Леди Вавазуръ проводитъ очень много времени въ обществ Стратмора, обходится съ нимъ совершенно иначе, чмъ съ другими, какая-то невольная нжность звучитъ въ ея голос, отражается въ ея глазахъ, когда онъ подл нея. Она сама называется на приглашеніе въ Уайтъ-Лэдисъ, куда и прізжаетъ слдующей же осенью…
Стратморъ собралъ къ ея прізду избранное и многочисленное общество, въ числ его гостей и другъ его — Берти Эрролъ, съ первой минуты появленія знаменитой красавицы подъ гостепріимнымъ кровомъ его друга почуявшій что-то не доброе. Маркиза въ свою очередь съ недовріемъ относится къ нему, и даже слегка подтруниваетъ надъ горячей дружбой Стратмора, но, замтивъ, что ея шутки ему непріятны, быстро мняетъ тактику, и, задумчиво глядя на Эрроля, стоящаго неподалеку отъ нихъ, со вздохомъ замчаетъ:
— Вы совершенно правы, это должно быть премилая личность, да и наружность его самая счастливая: его чуднымъ глазамъ, его золотымъ кудрямъ могла бы позавидовать женщина!
Эти слова — смя, имющее дать обильный плодъ. Отнын Стратморъ уже не находитъ въ сердц своемъ прежняго чувства къ другу, къ довершенію, бдный Эрроль нсколько разъ предостерегаетъ его, умоляетъ не поддаваться такъ беззавтно вліянію этой женщины, которая, очевидно, только завлекаетъ его, нисколько не любя,— слова его оскорбляютъ Стратмора, роковая страсть у него растетъ не по днямъ, а по часамъ.
Наконецъ — настаетъ кризисъ, Стратморъ открыто говоритъ маркиз о своей любви, она отшучивается, тогда онъ ршается на отчаянное средство. Онъ только-что получилъ новое назначеніе — посланническій постъ, превосходящій все, о чемъ онъ могъ мечтать, но чтобы занять его — надо ухать. За завтракомъ только и рчи, что о его назначеніи, пріятели его поздравляютъ, Эрроль радуется, одна леди Вавазуръ принимаетъ это извстіе спокойно, будто рчь идетъ о брат, карьерой котораго она интересуется. Весь день онъ ни на минуту не можетъ остаться съ ней наедин, наконецъ, вечеромъ, во время блестящаго костюмированнаго бала, они вдвоемъ въ картинной галере. Она первая нарушаетъ молчаніе.
— Итакъ, Стратморъ, вы очень скоро покидаете Англію?
— Велите мн остаться, и я завтра же откажусь отъ этого мста.
— Какъ! Вы испортите свою карьеру, принесете въ жертву свое честолюбіе, откажетесь отъ власти, по одному слову женщины. Стыдитесь, лордъ Сессиль!
— Тише, ради Бога. Вы знаете всю мру моего безумія, играть имъ я вамъ больше не позволю. Прикажите мн остаться — и я всмъ для васъ пожертвую! Но вы должны любить меня, какъ я люблю. Если вы меня обманываете — берегитесь, вы за это расплатитесь тяжелой цной! Любите меня — и я всмъ для васъ пожертвую, честью, славой, жизнью, чмъ хотите…
Она принимаетъ его жертву, онъ отказывается отъ мста къ великому ужасу Эрроля, который не можетъ понять, что сталось съ его гордымъ другомъ, съ его честолюбивымъ Стратморомъ. ‘Неужели, думаетъ Берти, и ея власти надъ нимъ нтъ предловъ’, и чувство искренней ненависти къ прекрасной маркиз закрадывается въ честную душу веселаго малаго.
Прошло нсколько мсяцевъ, связь, соединяющая молодого дипломата съ знаменитой кокеткой, превратилась уже въ общеизвстный фактъ, въ старую новость, а между тмъ многочисленные поклонники лэди Вавазуръ съ досадой замчаютъ, что она и не думаетъ измнять Стратмору. Богъ всть, полюбила-ли она наконецъ, или только наслаждалась сознаніемъ своего вліянія надъ нимъ, но во всякомъ случа кокетство ея словно замерло, и ни малйшаго повода къ ревности она ему не подавала.
А онъ? еслибъ онъ могъ взглянуть на себя со стороны, то, конечно, не узналъ бы себя, онъ, нкогда воображавшій, что можетъ направлять свою жизнь, какъ ему вздумается, всецло отдался въ руки женщины, смотрлъ на все ея глазами, превратился въ ея полнаго раба. Ничто для него не существовало вн ея взора и улыбки, честолюбивые замыслы были забыты, сильная воля исчезла какъ дымъ — и немудрено: онъ любилъ первый разъ въ жизни. Поэты часто сравнивали страсть съ пожаромъ, это сравненіе врно: ни тому, ни другому предловъ положить невозможно. Посл шумной и веселой зимы въ Париж маркизъ съ женою переселяются въ свою виллу, лежащую между Отейлемъ и Пасси, и здсь-то разыгрывается драма, описанная Уйдой съ замчательнымъ мастерствомъ, эта драма составляетъ узелъ романа.
Лэди Вавазуръ не могла жить безъ общества, и теперь, поселившись въ своемъ ‘Bosquet de Diane’, безъ устали устраивала праздники, спектакли, ужины на нсколько человкъ. Эрролъ, гостившій у своего больного дяди въ окрестностяхъ Отейля, постоянно получалъ приглашенія на вс эти торжества, и почти постоянно отказывался отъ участія въ нихъ, все это раздражало маркизу и даже возбуждало ея негодованіе.
Однажды, оставшись съ нимъ наедин, она напрямикъ спросила его:
— Мистеръ Эрроль, скажите: отчего вы такъ упорно избгаете меня? сознайтесь, я вамъ антипатична?— говорите правду!
— Скажите лучше, лэди Вавазуръ, что я боюсь васъ, вашего вліянія, и можетъ быть, простите — но за сами требовали отъ меня откровенности — можетъ быть, съ грустью смотрю на то, какъ вы безпощадно злоупотребляете этимъ вліяніемъ.
Эти смлыя слова были первыми нелестными словами, обращенными къ лэди Вавазуръ, гнвъ захватилъ ей дыханіе, она отвчала ему любезно и уклончиво, но съ этой минуты его участь была ршена.
Никогда не бывала лэди Вавазуръ такъ очаровательна, какъ лежа на кушетк раннимъ утромъ, въ блоснжномъ пеньюар, съ распущенными по плечамъ волнами блокурыхъ волосъ, въ такія минуты Стратморъ всего беззавтне отдавался ей во власть.
Они были одни въ ея будуар, и онъ, лежа у ногъ ея, задумался надъ очень крупнымъ разговоромъ, который имлъ наканун съ Берти Эрроль, желавшимъ разочаровать его, и доказывавшемъ, что она,— его божество, совсмъ не такъ врна ему, какъ онъ воображаетъ.
— О чемъ думаешь, дорогой мой?— спросила она, слегка коснувшись его волосъ.
— О томъ, сколько есть на свт людей, желающихъ, чтобы ты измнила мн.
— Сотни. Что-жъ, еслибъ усилія ихъ увнчались успхомъ, я бы не признала за тобой права жаловаться.
— Полно, не шути этимъ.
— Отчего-жъ?— засмялась она.— Любовь, въ глазахъ людей мудрыхъ, не боле какъ шутка. Ты бы не имлъ права жаловаться, Сессиль. Можно царить надъ свтомъ и — не владть собой, наши сердца — это мыльные пузыри Бена-Джонсона, сегодня здсь, завтра въ другомъ мст, смотря по тому, куда подуетъ втеръ случая и минутнаго каприза. Я надюсь, что ты бы принялъ извстіе о твоей отставк съ изящнымъ самообладаніемъ. Ну, скажи: что бы ты сдлалъ, еслибъ я вдругъ объявила, что больше не люблю тебя?
Вопросъ былъ сдланъ въ насмшливо-шаловливомъ тон, это молодое существо любило мучить.
— Что бы я сдлалъ? Богъ всть, убилъ бы тебя, себя, обоихъ…
Въ этихъ словахъ не слышно было шутки. Въ душ ея впервые шевельнулся страхъ, ей смутно начало казаться, что въ этой слабости заключается сила, которая, кто знаетъ, когда-нибудь и ей самой можетъ угрожать опасностью.
— Что за ужасный отвтъ, Сессиль, можно право подумать, что мы живемъ въ XV вк. По природ ты гораздо скорй итальянецъ, чмъ англичанинъ. Теб бы слдовало называться не Стратморъ, а Колонна или Малатеста и носить кинжалъ въ рукав и ядъ въ кольц. Какъ! неужели любовь стала для тебя такой необходимостью, что безъ нея самая жизнь была бы невыносима? О, Луциферъ, сынъ утра, какъ велико твое паденіе!
— Но мое паденіе раскрыло передо мной ворота рая, а не изгнало меня изъ нихъ,— улыбнулся Стратморъ ей въ отвтъ.— Да и чему-жъ ты удивляешься? съ тхъ поръ какъ міръ стоитъ, поруганная любовь всегда хваталась за преступленіе.
— Можетъ быть, но не въ нашемъ кругу. Сессиль! неужели ты въ состояніи убить меня?
— Да, скорй, чмъ дозволить другому любоваться тобой.
— Ты сумасшедшій!— шепнула она, но въ словахъ ея звучала ласка,— право, сумасшедшій, Сессиль, одного я не понимаю, почему люди, которые любятъ такъ, какъ ты меня любишь, ревнивой, деспотической страстью, ежеминутно готовой превратиться въ ненависть, всегда дороги женщинамъ? Почему? это очень глупо.
— Почему? Потому что вы прекрасно понимаете, что любовь, достойная этого имени, не выноситъ и тни соперничества, женщин пріятно сознавать, что она — властительница жизни человка, можетъ по вол своей надлять его восторгами или страданіемъ.
— О, мой холодный, гордый Стратморъ, какая лава таилась подо льдомъ — тихо, съ улыбкой, проговорила она.— Ты самого себя не зналъ, покуда я тебя не полюбила.
Она склонилась къ нему, губы ея коснулись его лба, при этомъ движеніи записка, лежавшая у нея на колняхъ, соскользнула съ нихъ и упала къ ногамъ Стратмора.
Онъ поднялъ ее и хотлъ бросить на близъ-стоявшій столь, но леди Вававуръ быстро протянула за ней руку. Стратморъ, подавая ей письмо, взглянулъ на конвертъ, почеркъ былъ ему хорошо знакомъ.
— Ты переписываешься съ Эрроль?— быстро спросилъ онъ, не выпуская письма изъ рукъ.
— Я приглашаю его обдать, а онъ отвчаетъ мн,— небрежно, съ полу подавленнымъ звкомъ, отвтила она.— У насъ части переписка, вдь онъ — твой самый близкій другъ.
— Что-жъ, на сей разъ онъ принимаетъ приглашеніе?
— Нтъ, это отказъ. Помнится, кто-то говорилъ, что онъ узжаетъ въ Англію.
При этихъ словахъ она сдлала движеніе рукой, какъ-бы желая взять записку, но воздержалась и продолжала лежать въ прежней исполненной лнивой граціи поз, съ полузакрытыми глазами. Стратморъ пристально смотрлъ на нее. Легкій румянецъ вспыхнулъ на ея щекахъ, онъ это замтилъ.
Стратмору страстно хотлось разорвать конвертъ. Чувства чести и приличія заставляли его сдерживать себя, но записки онъ не отдавалъ.
— Позволите прочитать? я имю свои причины желать этого.
— Нтъ!
— Нтъ? почему-же? я, кажется, имю право на ваше довріе?
— Довріе!— повторила она съ презрительной улыбкой и гнвно блествшими глазами,— что за довріе въ подобныхъ пустякахъ. Если ты осмливаешься не врить мн, то я, конечно, не позволю оскорблять себя провркой моихъ показаній. Ты, кажется, лишился разсудка.
— Не я лишился разсудка, а вы — памяти,— рзко проговорилъ Стратморъ, въ душ коего, въ эту минуту, неудержимо вспыхнула ревность.— Одно изъ двухъ: мн приходится или не доврять вашему слову, или усомниться въ вашей памяти. Письмо это не простая записочка, оно въ четыре страницы, и вдобавокъ писано мелкимъ почеркомъ.
Она вспыхнула, потомъ вдругъ поблднла, опустила глаза въ землю и молчала. Ужасное подозрніе закралось въ сердце Стратмора. Онъ поднялся на ноги, все еще сжимая въ рук злополучное письмо.
— Такъ какъ вы, кажется, заблуждаетесь насчетъ значенія этого письма, лэди Вавазуръ, то не позволите-ли мн теперь прочесть его?
— Нтъ.
Какъ только это слово сорвалось съ ея губъ, она быстрымъ движеніемъ приподнялась со своихъ подушекъ, высвободила записку изъ его руки и поднесла ее къ пламени спиртовой лампы, стоявшей вмст съ кофейнымъ приборомъ на столик возл нея.
Тонкая бумага мигомъ вспыхнула, и черезъ секунду записка превратилась въ небольшую кучку сроватаго пепла.
Тайна была спасена.
— Другъ мой,— съ веселымъ смхомъ замтила она,— никогда не противорчь женщин, она всегда перехитритъ тебя. У васъ одно оружіе — угроза, у насъ ихъ тысячи!
Все это произошло во мгновеніе ока, въ первую минуту Стратморъ стоялъ передъ ней какъ потерянный, не произнося ни слова. Потомъ — яркій румянецъ залилъ все лицо его, онъ крпко стиснулъ зубы и медленно произнесъ:
— Тайна, заключавшаяся въ этомъ письм, должна быть очень дорога вамъ, если вы ршились его уничтожить. Что-жъ! я вырву ее у вашего сообщника!
Онъ повернулся, чтобъ идти, она вскочила и положила руку ему на плечо.
— Сесиль! подожди и выслушай меня!
— Выслушать? къ чему,— храни свою тайну, онъ отвтитъ мн.— О, Боже!— прервалъ онъ самого себя, бросаясь къ ея ногамъ,— сжалься надо мною! Я никогда ни передъ кмъ не унижался до мольбы, и я умоляю тебя, именемъ Неба, сказать: что ты отъ меня скрываешь?
Лэди Вавазуръ хорошо знала того, съ кмъ имла дло, только теперь склонилась она къ нему съ нжной улыбкой, полной состраданія, я ласково шепнула:
— Ахъ, Сесиль, ты несправедливъ и жестокъ. Я сожгла это письмо — чтобы избавить тебя отъ лишняго страданія.
— Избавитъ меня! Скорй, говори все, все!
— Къ чему? ты вдь знаешь, что я люблю тебя, только тебя. Оставь это все, дорогой мой!
— Никогда. Скажи мн все, сейчасъ, или я бгу къ нему!
Она наклонилась еще ближе. Дыханіе ея касалось его щеки, губы прильнули къ самому его уху:
— Ну, такъ твой другъ — предатель, въ письм говорилось о любви, крайне для меня оскорбительной. Въ этомъ — вся правда. Прости, что скрывала ее отъ тебя, я бы такъ охотно избавила тебя отъ всякаго страданія!
Часъ спустя Стратморъ вышелъ изъ дому. Онъ шелъ своей обычной ровной походкой, держалъ въ рукахъ сигару и на видъ казался совершенно спокоенъ: но глаза его блестли какимъ-то страннымъ блескомъ подъ полуспущенными вками, въ рук онъ держалъ хлыстъ.
Теперь все ему было ясно, Эрролъ давно любилъ ее! При этой мысли вся кровь Стратморовъ загоралась въ немъ, онъ понималъ значеніе своего фамильнаго девива.
‘Убивай безъ пощады’,— звучало въ душ его…
Быстрыми шагами дошелъ онъ до виллы, занимаемой Эрролемъ, толкнулъ калитку и вошелъ на террассу, на которой хозяинъ весело бесдовалъ съ нсколькими молодыми людьми. Завидвъ его, Стратморъ невольно сжалъ въ рук хлыстъ. Лицо его по прежнему оставалось безстрастнымъ, только на губахъ играла злобная улыбка, да срые глаза стали черными.
Замтивъ приближавшагося друга, Эрроль съ веселымъ видомъ пошелъ ему на встрчу.
— Господа,— произнесъ Стратморъ, обращаясь ко всему маленькому обществу,— какой отвтъ, кром одного, можно датъ лгуну?
— Стратморъ, ты грубо ошибаешься, поди сюда,— я долженъ сказать теб два слова,— возразилъ ему Эрроль.
— Не словами отвчу я вамъ,— прозвучало въ отвть, и… рукоятка золотого хлыста сверкнула на солнц: на лбу Эррола обозначился широкій шрамъ.
— Гд?— воскликнулъ Эрроль.
— Въ Булонскомъ лсу, у пруда, если вамъ угодно.
— Часъ?
— Сегодня, на закат солнца, до тхъ поръ я не свободенъ.
— Я васъ буду ждать.
— Прекрасно!
Стратморъ поклонился и вышелъ. Онъ былъ доволенъ, месть его началась.
День былъ ясный, на неб ни облачка, горячіе лучи лтняго солнца заливали всю окрестность, Стратморъ поднялъ глаая кверху, и, Богъ знаегь почему, припомнилъ давно, казалось, забытыя, съ самаго дтства не читанныя слова:
Солнце да не зайдетъ во гнв вашемъ:— ‘и откуда приходятъ подобныя мысли!’ пожимая плечани, подумалъ онъ.
Солнце садилось, озаряя послднимъ яркимъ свтомъ зеленющую землю, извилистыя рчки, отдаленныя голубыя горы, безчисленныя купы деревъ и весь прекрасный громадный Булонскій лсъ. Лучи его не проникали лишь къ тому мсту, гд находился прудъ. Здсь все было мрачно, вся поверхность воды поросла ядовитыми растеніями и кишмя кишла всяческими гадами. Темныя втви густо насаженныхъ деревъ пригнулись къ земл, словно подъ тяжестью безжизненныхъ тлъ — многочисленныхъ самоубійцъ. Въ самомъ воздух будто, носилась смерть. Трава, казалось, нашептывала втру ужасныя тайны прошедшаго, и только сквозь голыя втви одного опаленнаго молніей дерева виднлся западъ и солнце, медленно склонявшееся къ этой сторон горизонта, готовое скрыться за тучи. Тишина царила кругомъ полнйшая, и посреди этой тишины молча стояли другъ противъ друга два человка, нкогда бывшіе братьями, а теперь ставшіе врагами. Молча встртились они, молча и разстанутся. Свтъ съ запада падалъ на Эрроля, касаясь блокурыхъ кудрей его, отражаясь въ голубыхъ глазахъ, внимательно слдившихъ за полетомъ птички, весело кружившейся надъ землей. Лицо Стратмора было въ тни, оно казалось отлитымъ изъ бронзы, каждая черта дышала непоколебимой твердостью, подъ улыбкой дуэлиста замчалась ршимость убійцы.
Стрляться должны были черезъ барьеръ. Секунданты бросили жребій. Право перваго выстрла досталось Стратмору.
— Разъ,— два,— три!
Раздался выстрлъ, Эрролъ съ минуту простоялъ неподвижно съ широко раскрытыми глазами, потомъ — слегка откинулся назадъ всмъ корпусомъ, поднялъ правую руку и — выстрлилъ на воздухъ. Пуля пролетла далеко сквозь втви деревъ, пистолетъ выскользнулъ изъ его руки, и онъ упалъ на траву, причемъ голова его глухо ударилась объ землю. Пуля прошла сквозь легкіе.
Глаза Стратмора радостно сверкали: онъ отмстилъ за себя и за нее.
Умирающій открылъ глаза, его поблвшія губы прошептали: Я прощаю, прощаю, онъ не зналъ, Люсиль, Люсиль!— затмъ онъ судорожно, глубоко, всмъ существомъ своимъ вздохнулъ и — умеръ.
А убійца его преспокойно подошелъ къ своей лошади, отвивалъ ее, вскочилъ въ сдло и пустился въ путь: солнце зашло во гнв его!
Онъ халъ къ ней, торопился объявить, что она отомщена, жаждалъ насладиться ея улыбкой, упиться ея ласками. Никогда не любилъ онъ ее такъ, какъ въ эти минуты.
На разсвт слдующаго дня Стратморъ подучаетъ изъ рукъ секунданта Эрроля письмо, которое убитый передъ дуэлью вручиль ему, съ просьбой доставить по адресу, если ему суждено погибнуть.
Недоброе предчувствіе овладваетъ Стратморомъ, оставшись одинъ, онъ разрываетъ конвертъ и читаетъ:
— ‘Твой собственный поступокъ сдлалъ всякія объясненія между нами невозможными, на ударъ — одинъ отвтъ. Строки эти я пишу на случай, если черезъ нсколько часовъ перестану жить. Ради нашей прошлой дружбы я не хочу, чтобы ты всю жизнь считалъ меня лгуномъ и предателемъ. Я очень хорошо вижу что ты думаешь, догадываюсь и какимъ путемъ тебя довели до этого заблужденія. Тмъ не мене: она измнила теб, а не я. Правда, я любилъ ее той гнусной страстью, которая приравниваетъ насъ къ скотамъ, но передъ Богомъ клянусь теб, Стратморъ, я не поддался этой любви. Въ этомъ, вроятно, и кроется корень ея ненависти ко мн,— ненависти, заставившей ее усиленно возбуждать твою ревность. Не дале, какъ вчера вечеромъ, оставшись со мною вдвоемъ, въ столовой, посл ужина, она все длала чтобы увлечь меня. Трудно было устоять, ты вдь знаешь, что она такое, была одна минута… но я устоялъ.
‘Выходя отъ нея, я встртилъ тебя, старался предостеречь, ты самъ знаешь что изъ этого вышло. На слдующее утро мн принесли записку отъ лэди Вавазуръ. Посылаю ее теб. Я ей отвтилъ, и этого отвта она мн никогда не проститъ. Вотъ теб вся правда, рано или поздно ты все равно узналъ бы, что страсть этой женщины въ теб миновала, а осталось одно желаніе властвовать надъ тобой, а теб легче будетъ узнать это теперь, чмъ позже.
‘Еще: исполни мою просьбу, и узнай мою тайну: я женатъ, на дочери одного сосланнаго венгерскаго магната m-elle де-Воксаль, познакомился я съ нею во время пребыванія у тебя въ Уайтъ-Лэдисъ, она жила въ окрестностяхъ твоего имнія. Это былъ прелестный невинный ребенокъ, я полюбилъ ее, она меня, обвнчались мы тайно: я боялся, чтобы слухъ о моей женитьб не дошелъ до ушей дяди, который наврное лишилъ бы меня наслдства. Посл моей смерти любимая жена и ребенокъ останутся безъ покровителя и безъ всякихъ средствъ. Поручаю ихъ теб, Стратморъ, пусть он найдутъ въ теб врнаго друга.
‘Если дочь моя выростетъ, говори ей иногда объ отц, но пусть она никогда не узнаетъ, что я палъ отъ твоей руки.
‘Я не говорю теб: не знай раскаянія, это невозможно — ты человкъ, а не дьяволъ, но въ эти, можетъ быть — предсмертныя минуты, прощаю теб все, что было, а равно и то, что еще иметъ совершиться. Если мн суждено умереть — я умру въ мир съ тобою.
Стратморъ читалъ это письмо при свт занимавшагося дня, читалъ не останавливаясь, дочиталъ до послдней строки — и съ страшнымъ, раздирающимъ воплемъ, безъ чувствъ, повалился на землю.
Маріонъ Вавазуръ стояла на балкон своей виллы. Опершись блыми руками о золоченыя перила, она съ веселой беззаботной улыбкой любовалась своими розанами, тогда какъ съ того же балкона виднлась крыша дома, гд лежало тло человка, убитаго по ея наущенію, изъ одной лишь подлой мести, мысль о немъ не возбуждала въ сердц маркизы иного чувства кром удовольствія, его гибель свидтельствовала о могуществ ея красоты.
Между ней и солнцемъ легла тнь, падавшая отъ приближавшейся фигуры: то былъ Стратморъ. Съ своей обычной веселой улыбкой обратилась она къ нему, но вдругъ она поблднла какъ полотно. Въ одинъ мигъ ей все стало ясно — этотъ человкъ, наконецъ, разгадалъ ее, рабъ возмутился и готовъ растерзать свою властительницу, въ одинъ прыжокъ очутился Стратморъ подл нея, схватилъ на руки и сжалъ словно въ желзныхъ тискахъ. Онъ былъ неузнаваемъ, лицо все исказилось, глаза налились кровью, самое платье было въ безпорядк и въ грязи.
— Предательница, убійца,— шепталъ онъ нечеловческимъ голосомъ, знай: жизнь за жизнь, — это древне-еврейскій законъ, Божье велніе!
Его горячее дыханіе обжигало ей лицо, его руки вцпились жъ разсыпавшіяся волны ея блокурыхъ волосъ, а она — блдная какъ смерть — билась въ этихъ сильныхъ рукахъ, крича:
— Стратморъ! о, Боже, помилуй, помилуй меня!
— Я тебя помилую, какъ ты другихъ миловала!— съ безумнымъ смхомъ отвчалъ онъ.
Ужасъ овладлъ ею, глаза подернулись туканомъ, въ ушахъ стучала кровь, она умирала и уже молча, съ мольбой, смотря на него.
Этотъ взглядъ — онъ узналъ его, также глядлъ на него Берти,— это самое выраженіе застыло въ глазахъ мертвеца.
Дрожъ пробжала по всмъ членамъ Стратмора, онъ швырнулъ ее въ уголъ комнаты со словами:
— Смерти для тебя мало. Ты будешь жить, чтобы страдать! и вышелъ, шатаясь, словно пьяный.
На душ его лежало проклятіе Каина.
А Маріонъ Вавазуръ на другой же день, лежа на кушетк въ своей уборной, вся въ кружевахъ, блдная, съ темными кругами подъ глазами, но прелестная какъ всегда, слегка пожимаясь, словно отъ холода, говорила кардиналу Виллафлори и герцогу д’Этоаль, явившимся навстить ее:
— Вы слышали? Сесиль Стратморъ убилъ своего друга, это ужасно, у меня нервы совершенно разстроены, бдный Сесиль! Мужъ всегда утверждалъ, что рано или поздно онъ совершитъ преступленіе. Говорятъ, они поссорились изъ-за меня. Что-жь? можетъ бытъ. Но во всякомъ случа это очень глупо! бдный Берти Эрролъ, онъ была такъ хорошъ собой!
Маркваа вздохнула и… заговорила о послдней комедіи Скриба, о новомъ роман Жоржъ-Занда.
О страшной сцен, происшедшей между нею и Стратморомъ, она никому не сказала ни слова, это не входило въ ея соображенія…
День близился въ вечеру, Человкъ, дремавшій у дверей комнаты, въ которой стояло тло Берти Эррола, проснулся отъ прикосновенія къ плечу его чьей-то руки.
— Пропусти меня.
— Куда?
— Туда.
— Зачмъ? Кто вы такой?
— Убійца его. Пусти,— оттолкнувъ его Стратморъ вошелъ въ комнату и заперся въ ней на ключъ.
Молча стоялъ онъ и смотрлъ на это блдное спокойное лицо, смотрлъ въ безсильномъ оцпенніи раскаянія.
Этотъ человкъ любилъ его какъ брата, а онъ застрлилъ его какъ дикаго щвря.
Стоя надъ тломъ друга, Стратморъ извдалъ тотъ страхъ, который овладваетъ иногда человкомъ въ часъ смертный, когда вс старые, забытые грхи возстаютъ передъ нимъ.
Сломило гордую силу, никогда не знавшую раскаянія. Палъ на колни человкъ, осмлившійся самовластно раздавать и смерть,— словно онъ былъ не созданіе, а Создатель.
Теперь только понялъ Стратморъ, что онъ сдлалъ…
Безъ словъ, безъ движенія лежалъ онъ передъ гробомъ, опустивъ голову на вытянутыя впередъ руки, весь облитый холоднымъ потомъ.
Вдругъ, посреди ужаснаго молчанія, раздалось веселое чириканье и щебетанье птичекъ, порхавшихъ за окномъ.
Этотъ звукъ вывелъ Стратмора изъ оцпеннія и спасъ отъ сумасшествія.
Грудь его заколыхалась, желзная натура не выдержала, въ темной комнат раздались глухія рыданія…
Спустя нсколько часовъ слуги Эрроля, выломавшіе дверь, нашли Стратмора лежащимъ на полу безъ чувствъ.
Въ теченіи двухъ мсяцевъ доктора собирались вокругъ постели больного, качали головой, прописывали всяческія снадобья, и когда богатырская природа взяла свое и онъ всталъ — ршили, что они вылечили его.
Въ бреду Стратморъ все время видлъ передъ собой ее, чародйку, во всей сил ея замчательной красоты, поцлуй ея, казалось, обжигалъ его губы, серебристый смхъ звучалъ въ ушахъ. За ней всегда являлся Берти, съ широко-раскрытыми глазами и выраженіемъ мольбы на мертвомъ лиц. Эти два образа преслдовали Стратмора день и ночь. Когда онъ поднялся съ постели и снова появился въ обществ, они повсюду слдовали за нимъ. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ мученія его усиливались, но наружно онъ былъ спокоенъ.
Природа человческая безконечно разнообразна, иные люди въ тяжелыя минуты ждутъ сочувствія, подобно тому какъ раненый олень бжитъ въ стадо, другіе бгутъ отъ него, подобно тому какъ раненый на смерть орелъ летитъ умирать подальше, хотя кровь уже каплетъ изъ-подъ надломленныхъ крыльевъ. Упрямый, гордый по природ, Стратморъ принадлежалъ въ числу послднихъ. Свтъ удивлялся его безсердечію, никто не замчалъ въ немъ ни малйшей перемны.
А между тмъ вс дурные инстинкты пробудились въ душ его, она переполнилась однимъ чувствомъ — жаждой мести.
Стратморъ принадлежалъ въ числу людей, въ которыхъ страданіе порождаетъ жестокость.
Месть породила проклятіе, тяготвшее надъ нимъ, а между тмъ онъ снова жаждалъ мести.
Этотъ человкъ, презрительно относившійся къ чужимъ радостямъ и страданіямъ, испытывалъ теперь такія муки, какихъ не дано извдать боле мягкимъ натурамъ.
Онъ боготворилъ женщину, измнившую ему,— понятно, но теперь онъ возненавидлъ ее боле, чмъ нкогда любилъ.
Первымъ дломъ Стратмора, какъ только сознаніе пробудилось въ немъ и силы его окрпли, было отыскать жену и ребенка Эрроля, но и тутъ его ожидалъ новый ударъ: молодую женщину онъ не засталъ въ живыхъ.
Извстіе о смерти мужа сразило ее, и, прострадавъ нсколько мсяцевъ, она тихо угасла.
Трехлтнюю двочку Стратморъ беретъ на свое попеченіе, и помщаетъ въ дом своей матери, лэди Бастльмеръ.
— Ты позналъ горечь раскаянія, узнай же сладость мести!
Слова эти прозвучали надъ самымъ ухомъ Стратмора, когда онъ однажды, осеннимъ, луннымъ вечеромъ, бродилъ въ тяжеломъ раздумьи по аллеямъ своего парка въ Уайтъ-Лэдисъ.
Онъ поднялъ голову, передъ нимъ стояла цыганка Редемита.
— Что-жъ: сбылось мое предсказаніе: породила любовь грхъ, грхъ — преступленіе, преступленіе — проклятіе. Не обманула тебя тогда Редемита, не обманетъ и теперь. Слушай, милордъ, я помогу теб, я — нищая, бездомная, бродяга, но я дамъ теб то, чего ты не купишь за вс твои сокровища, я дамъ теб месть, и въ награду попрошу одного: права видть, собственными глазами видть, какъ она страдаетъ.
— Ты-то отчего ее ненавидишь?— презрительно спросилъ Стратморъ.
— Отчего? отчего?— задумчиво, повторила цыганка:— отчего женщины радуются, печалятся, тоскуютъ? оттого, что любятъ.— И я, простая цыганка, я любила, а она — знатная дама, знаменитая красавица, отняла его у меня.— Слушай,— я все разскажу теб: встртились мы съ нимъ въ Галиціи, онъ былъ австрійскій офицеръ, арктократъ какъ ты. Онъ находилъ меня красивой, а я, я полюбила его, полюбила такъ, какъ холодныя, избалованныя женщины его круга любить не умютъ. Я была его игрушкой, онъ — моимъ божествомъ. То, что другіе называли моимъ стыдомъ, стало моей славой. Когда Леннартсонъ покинулъ Галицію и переселился въ Вну, я послдовала за нимъ. Онъ все еще любилъ меня, но прежде мы проводили вмст цлые дни, теперь дни превратились въ часы. Мы пріхали на югъ Франціи, часы превратились въ минуты, и тутъ онъ ее встртилъ. Она очаровала его, какъ очаровала тебя, онъ полюбилъ ее и навки погибъ для меня. Тутъ я ничего не помню, говорятъ, я сходила съ ума… Поправившись, я бросилась къ нему, у дверей его дома стояла молчащія толпа, вс кругомъ перешептывались, я протолкалась впередъ и…— тутъ голосъ ея оборвался, она остановилась, но овладвъ собой, быстро продолжала:— увидла его мертваго, онъ застрлился, она убила его, а я надъ его обезображеннымъ трупомъ поклялась не знать покою, пока не отомщу за него, долго искала я чмъ бы погубить ее, наконецъ нашла, одна я лично сдлать не могу, но ты — ты все можешь. Я бродяга, ты знатный лордъ, но мы оба ненавидимъ ее, прими-жъ изъ моихъ рукъ ключъ къ твоему мщенію.