![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/akad_uspenskiy-1.jpg)
B. П. Бузескул
Общий очерк научной деятельности Ф. И. Успенского
Общий очерк научной деятельности Ф. И. Успенского
Общий очерк научной деятельности Ф. И. Успенского, Бузескул Владислав Петрович, Год: 1929
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Мне предстоит дать общий обзор научной деятельности скончавшегося 10 сентября 1928 г. на 84 году жизни старейшего сочлена нашего Федора Ивановича Успенского, состоявшего с 1893 г. членом-корреспондентом, а с 1900 г. действительным членом Академии. Задача моя нелегкая. Деятельность Федора Ивановича была исключительной по своей продолжительности: длилась она, можно сказать, целых 60 лет, началась она с 1868 г., когда Федор Иванович был еще студентом и когда он принялся за сочинение на тему, предложенную для соискания премии Славянским комитетом, и продолжалась эта деятельность непрерывно вплоть до конца долгой 83-летней жизни покойного,—в последней книжке ‘Византийского временника’, вышедшей за три месяца до его смерти, есть его статья — поразительный пример энергии преданности науке, крепости физических и умственных сил. Прибавим к этому широкий охват этой деятельности, многочисленность трудов Федора Ивановича — их более 200, и они касаются обширного круга вопросов из области истории и археологии, Византии и славян (главным образом южных), отчасти Малой Азии и Сирии, примем во внимание их значение, важность добытых результатов, — и нам станет понятным, что дать на немногих страницах сколько-нибудь полный обзор научной деятельности Федора Ивановича нет возможности. Приходится ограничиться лишь главными моментами, наиболее характерными чертами ее. [Имеется речь М. Г. Попружкика. Сорокалетие ученой деятельности акад. Ф. И. Успенского (из Сборника в честь последнего — XXI т. Летописи Истор.-филолог. общества при Новороссийском университете, 1911),]
Прежде всего надо вспомнить, каково было положение византиноведения перед тем, как Федор Иванович выступил на научное поприще [H. Попов. Начало византиноведения в России. Сборник статей, посвященный В. О. Ключевскому, М. 1909, его же. Об изучении визант. истории. Бог. вести. 1893, сентябрь, Ф. И. Успенский. Из истории византиноведения в России, Анналы, I, 1922.]. Научное византиноведение в России, в виду связи русской и славянской истории с византийской, началось раньше, чем изучение западноевропейской истории. Но в обществе долго господствовало отрицательное отношение к Византии. Друг Пушкина, крайний западник, Чаадаев, у которого, однако, как показывают последние находки новых его ‘Философических писем’, с крайним западничеством уживались и славянофильские идеи, — Чаадаев, в своем знаменитом первом ‘Философическом письме’, в этом, по выражению Герцена, ‘безжалостном крике боли и упрека’, ‘мрачном обвинительном акте против России’, корень Зла видел в нашей связи с ‘растленной Византией’, в том, что ‘мы обратились к жалкой, презренной Византии за нравственным кодексом’. Правда, другой западник, его современник, Грановский, говорил, что ‘на нас лежит некоторого рода обязанность оценить явление’ (т. е. Византию), ‘которому мы так многим обязаны’. Но все же преобладало воззрение, что Византия — образец застоя и косности, что ее история представляет собой процесс 1000-летнего разложения, и заниматься ею скучно и бесполезно. Долгое время, до 70-х годов прошлого века, этою историек’ занимались преимущественно переселившиеся в Россию немцы, члены нашей Академии Наук, — Круг и Куник. Последнего иногда называют ‘патриархом византиноведения в России’. Куник, подобно Грановскому, придавал большое значение изучению Византии и призывал русских ученых к такому изучению [В этом отношении особенно характерен его доклад в Академии Наук (1853): ‘Почему Византия доныне остается загадкой во всеобщей истории?’. Уч. зап. Акад. Наук по I и III Отд., т. III, 1853, вып. 3.].
А. И. Маркевич. Двадцатипятилетие Новороссийского унив., Одесса, 1890, Акад. Наук, 1889—1914, III. Материалы для Биограф, словаря действ, членов Акад., Ленингр., 1917, II, 104 сл., Энциклоп. словарь Брокгауз-Ефрона, ст. Ф. И. Успенского, Notes sur l’histoire des tudes byzantines en Russie. Byzantion, II, 1925, A. A. Васильев. Byzantine Studies in Russia, Past and Present. The American Histor. Review, v. XXXII, 1927, No 3.
Их собственные исследования касались главным образом хронологии, варяжского вопроса и т. и., — необходимые предварительные работы, кирпичи для будущего здания византиноведения, — но узкоспециальные, сухие, детальные. Какого-либо большого, общего, систематического труда по истории Византии они не дали. Куник, по выражению И. В. Ягича [История слав, филологии, СПб. 1910, Слав, энциклоп., изд. Академии Наук, вып. I.], в исследовании мелких вопросов и деталей ‘блистал критическою щепетильностью’ и ‘любил разменивать свою ученость на мелкую монету ‘.
С 70-х годов прошлого столетия начинается новый период в истории нашего византиноведения. Он неразрывно связан с двумя именами—В. Г. Васильевского и Ф. И. Успенского. Оба они почти одновременно выступили на поприще изучения истории Византии, В. Г. Васильевский, несколькими годами старше Федора Ивановича и гораздо раньше его сошедший в могилу (в 1899 г.), в 1872 г. на страницах ЖМНП печатает знаменитую свою статью: ‘Византия и Печенеги’. ‘Никогда не забыть’, говорит по поводу ее Ф. И. Успенский [В некрологе В. Г. Васильевского, ЖМНП, 1889, октябрь, стр. 294], ‘того сильного впечатления, какое произвело в среде интересовавшихся русским историческим движением появление первой по времени статьи Васильевского о Византии, с которой и начинается его научная известность’. В том же 1872 г. выходит книга Ф. И. Успенского, правда, касающаяся славянского мира, — о первых славянских монархиях на северо-западе, но уже через два года (1874) появляется его исследование о византийском писателе Никите Акоминате.
Мы не будем подробно останавливаться на биографии Федора Ивановича. Но в ней есть характерные черты, ярко рисующие личность покойного, и их нельзя не отметить.
Федор Иванович был родом костромич, родился в 1845 году в погосте Горки, Галичского уезда, и происходил из среды, которая дала не мало людей труда терпеливого, упорного. Его родители принадлежали к причту местной церкви, имели большую семью, сами обрабатывали землю. Федор Иванович сначала учился в доме отца, потом в Галичском духовном училище, затем в Костромской семинарии. Но он мечтал об университете. Чтобы осуществить Эту мечту и иметь хотя на первое время необходимые средства, он поступает учителем в уездное училище в г. Галиче и через год, в 1867 г., с 30 руб. в кармане отправляется в Москву, для поступления в университет на историко-филологический факультет [См. его ‘Петербургский университет в 1867—71 гг. (по воспоминаниям студента)’. Дела и дни, I, 1920]. Дорогой на пароходе он знакомится с одним пассажиром, от которого узнает, что в Петербурге открыт Историко-филологический институт, куда, по выдержании экзамена, принимаются студенты на казенный счет. И он едет в Петербург, там, по совету земляков, вместо института, поступает в университет, поселяется на Охте, где имел урок, и оттуда пешком ходит в университет. Под чьим влиянием зародился интерес Ф. И. к Византии? В. Г. Васильевского, в то время начинающего доцента, он слушал лишь некоторое время на последнем курсе. В своем некрологе В. Г. Васильевского он называет его своим учителем, ‘звездою первой величины’ (ЖМНП, 1889, октябрь, стр. 294), и мы уже знаем, какое сильное впечатление произвела на него первая статья В. Г. Васильевского, касающаяся Византии,— ‘Византия и Печенеги’, появившаяся через год по окончании Федором Ивановичем университетского курса. Но все же не В. Г. Васильевского считал Ф. И. своим руководителем, не его влиянию придавал он решающее значение [Сам Ф. И. говорил, что интересно было бы сравнить метод ого и метод В. Г, Васильевского (Byzntion, 11,11 сл.). Впоследствии между ними иногда происходила оживленная полемика, напр., по вопросу о построении крепости Саркел (В. Г. Васильевский в ЖМНП, 1889, октябрь, Ф. И. Успенский, там же, декабрь, и ответ В. Г. Васильевского, там же)], а влиянию профессора русской истории К. Н. Бестужева-Рюмина и слависта В. И. Ламанского, им он считал себя наиболее обязанным развитием интереса в сторону славянства и Византии [См. его ‘Воспоминания ‘. Дела и дни, I, 1920, и ст. в Byzantion, II, 11].
Первый по времени труд Ф. И. — студенческое сочинение о трех первых попытках государственного объединения западных славян,— на тему, предложенную Славянским комитетом для соискания Кирилло-Мефодиевской премии, удостоенное этой премии (1871) на основании отзыва К. Н. Бестужева-Рюмина и В. И. Ламанского и напечатанное в 1872 г. под заглавием ‘Первые славянские монархии на северо-западе’. Но это студенческое сочинение представляет собой целую книгу в 266 стр., серьезный научный труд, написанный не только на основании литературы вопроса, но и источников—летописей, хроник, даже грамот, обнаруживающий критическое отношение автора к свидетельствам и к авторитетам, прекрасно изложенный, местами ярко, красочно. Ф. И. говорит об Аварах и державе Само, о Великой Моравии до появления угров и разложения Моравской державы, об объединении западных славян ‘под чешскими князьями’, о Польше и Болеславе Храбром. В общем сочинение охватывает период жизни славян от VII до XI в., при чем центр тяжести падает на IX и X стол. По мнению В. Г. Васильевского [ЖМНП, 1879, июль, стр. 144], это ‘лучшее историческое обозрение судеб Польского и Чешского государств’. ‘Если бы мы’, говорит он, ‘имели десяток один-другой таких книг по славянской истории, то и образованная публика не могла бы жаловаться на недостаток доступных для нее общих сочинений по этому предмету, и публицистика не имела бы основания упрекать русских ученых в невнимании к потребностям общества’.
Эта первая работа Ф. И. стоит как бы особняком, вне связи с Византией, вне того круга, в который входит остальная масса его трудов. Труды эти, при всей их многочисленности и видимом разнообразии, имеют более или менее внутреннюю связь между собою, представляют до некоторой степени как бы единое целое’. В центре их—Ближний Восток, изучение греко-славянского мира в средние века. Главные вопросы, на которых останавливает свое внимание Ф. И. [Об этом см. его же слова в Byzantion, II, 11 сл.], — землевладение и положение сельского населения, проблемы истории внутренней, экономической, административной и военной, отношения между социальными классами в Византии, затем — вопросы церковно-религиозные и философские, умственное движение в Византии, далее славянские древности и, наконец, труды по истории Византийской империи обобщающего характера.
Серия трудов Ф. И. по византийской истории начинается с исследования из области источниковедения и вместе с тем входящего в область истории византийской образованности. Это магистерская диссертация: ‘Византийский писатель Никита Акоминат из Хон’, СПб., 1874. О Никите Акоминате, историке и современнике Четвертого крестового похода и основания Латинской империи в Константинополе, до тех пор ни в одной исторической литературе не было отдельной монографии. Между тем Никита, говорит Ф. И., ‘уже по тому одному заслуживает изучения, что в своей истории занимается важнейшей эпохой средних веков, когда враждебные отношения Запада к Востоку достигли самой высокой степени напряжения, разразившись крестовым походом и основанием Латинской империи в Цареграде’. ‘Его воззрения на западных крестоносцев и на взаимные отношения Востока к Западу’, по мнению автора, отличаются глубокой правдой и тонким историческим смыслом, какого не представляют и лучшие памятники западной средневековой литературы. Несмотря на это, ‘Никита издавна лишен был учеными (западными) по справедливости принадлежащего ему главнейшего места в ряду исторических писателей XII в.’. Что касается русских ученых, то им ‘отнестись внимательнее и любовнее’ к истории Византии и ее литературным памятникам, по словам Ф. И., ‘препятствовала подражательность западным учителям, которая заставляла их держаться в тесном кругу иностранной исторической науки. И у нас’, попутно упрекает он русских ученых, ‘охотнее берутся за обработку тех отделов истории, которые представляют уже значительно зрелую литературу на Западе, проходя без внимания те периоды и отделы, которые, мало возбуждая любопытство западных ученых, имеют между тем важнейший интерес для нас — русских. К таким отделам первостепенной важности принадлежит византийская история’. Цель автора главным образом ‘показать значение известий Никиты, разъяснить метод его истории и наметить путь, которым должно идти в дальнейших исследованиях и критике его известий’ (Предисловие). ‘Выбрать тайные и явные черты из произведений Никиты, в которых бы отпечатлевались его воззрения, рассмотреть их и дать им надлежащую оценку будет нашей задачей’, говорит далее Ф. И. (стр. 41). Он рассматривает и мелкие сочинения Никиты,—похвальные слова и речи. А по поводу его воспитания говорит о состоянии образованности в Византии, о школах того времени. В конце 70-х годов В. Г. Васильевский писал [В статье о докторской диссертации Ф. И. Успенского (ЖМНП, 1879, июль, стр. 145)], что магистерская диссертация Ф. И. Успенского, каковы бы ни были ее недостатки, ‘остается единственным во всех литературах исследованием, посвященным писателю, несомненно заслуживающему и требовавшему подробной и всесторонней критической оценки’.
В 1874 г. Ф. И. Успенский избирается доцентом незадолго перед тем основанного в Одессе университета. Для византиниста Одесса представлялась подходящим полем для деятельности в виду ее близости к Константинополю, местных условий, состава населения. Еще в 1860 г. известный славист В. И. Григорович, в то время профессор в Казани, составил записку о необходимости учреждения в Одессе кафедры славянской филологии ‘с византийским фоном’: в Одессе он думал найти благоприятную почву для византийских занятий. Ф. И. свою вступительную лекцию (1875) посвящает ‘значению византийских занятий в изучении средневековой истории’ [Зап. Новоросс. унив., XVI, 1875]. Ее основная мысль та, что Византия не должна долее оставаться загадкой во всемирной истории, что ч( восточно-европейский или греко-славянский мир… заслуживает по меньшей мере столь же усердного изучения, как и романо-германский мир, без тщательного изучения этого мира событиям средневековой истории по необходимости придается ложный свет л неверное толкование’. Мало того, Ф. И. даже утверждает, что ‘Восток или собственно Византийская империя несравненно более имеет заслуги в деле распространения цивилизации, духовного и нравственного воспитания народов, чем Запад’. Византийская империя до сих пор больше слышала себе упреков и порицаний, чем вызывала беспристрастных исследований. И Ф. И. останавливается, ‘во-первых, на заслугах Византийской империи в пользу европейского человечества, во-вторых, на некоторых явлениях средневековой истории, которые могут быть понятны и правильно объяснены только при посредстве византийских занятий, — обстоятельства, несомненно требующие от исторической науки большей внимательности к Византии, чем какая оказывается ей до сих пор ‘. ‘Историческая наука не должна забывать и тех великих пожертвований, которые Византия принесла на пользу всей Европы, представляя в себе оплот цивилизации… Византия сделала для восточно-европейского мира с большим самоотвержением то же самое, что Рим для западного’. По мнению Ф. И., ‘для беспристрастной и правильной оценки многих событий и явлений средневековой истории византийские занятия имеют еще мало оцененное Значение’. ‘Должно ли и в России относиться к Византии, как к второстепенному отделу всеобщей истории, знакомство с которым не важно и не любопытно, притом же обременительно?’.
Ровно через 20 лет, в 1895 г. Ф. И. в речи при открытии Русского археологического института в Константинополе [Известия института, т. I] будет настаивать на том же: вопрос о Византии — основная задача русской науки. Византийские занятия представляют двоякий интерес: теоретический — общенаучный, и практический — национально русский. ‘В общенаучном отношении восточная половина Римской империи осталась неразрешенной загадкой’. Виною — ‘историческая фикция’, будто эта империя не имеет самостоятельного интереса и значения, будто вся история Византии представляет лишь упадок и разрушение. Западные ученые пренебрегли особенностями, развившимися в Византии, и проглядели явления, которых нельзя объяснить римским правом и римской государственностью. Почему, напр., в V веке Рим пал под ударами варваров, а Византия устояла? Почему там развивается феодализм, а здесь держится свободная сельская община? там крупное землевладение, здесь — мелкое? Почему романизация, всесильная на Западе, оказывается слабой на Востоке? Оказался неоцененным такой фактор, как византинизм… ‘Для нас Византия не археологическая или отвлеченная проблема знания, а реальный предмет, важный для познания своей собственной истории’.
Для Ф. И. это — ceterum censeo… В промежуток между вступительною своею лекцией и речью при открытии Русского археологического института в статье. ‘К истории крестьянского землевладения в Византии’ (1883) [ЖМНП, 1883, январь, стр. 31], касаясь ‘Материалов для внутренней истории Византийского государства’ В. Г. Васильевского [Там же, 1879], он говорит: ‘Нельзя уже более приписывать византийской истории не принадлежащих ей качеств и придумывать для нее особенные формулы векового застоя или неудержимого стремления к падению. Обнаруживаются мало-помалу принципиальные элементы, обусловливавшие живучесть и развитие государства. Выступают на видный план борьба экономическая и сословная, интересы провинций и центра, состязание между греко-римскими понятиями и учреждениями и варварскими, выделяются периоды с преобладающим влиянием того или другого принципа, словом, усматривается смена направлений и становится очевидным основной закон развития человеческих обществ. С этой точки зрения своеобразие средневековой греческой истории не исключает аналогий и сближений с соответствующими периодами средневековой европейской истории’.
B Одессе Ф. И. много содействовал пробуждению и развитию интереса к византиноведению. Вокруг него группировался кружок лиц, интересовавшихся византийскими занятиями, к нему принадлежали А. И. Кирпичников, -. П. Кондаков, Ф. Е. Корш, А. А. Кочубинский, И. Ф. Красносельцев и другие. Был даже проект учредить особое Византийское общество и при нем издавать специальный орган. Но эта мысль встретила препятствия и не осуществилась [Подробности в ст. Ф. II. Успенского ‘Из истории византиноведения в России’, Анналы, I, 1922, стр. 119 сл.]. Пришлось ограничиться тем, что при Историко-филологическом обществе, учреждению которого при Новороссийском университете Ф. И. немало содействовал и председателем которого он был, образована была Византийская секция. Под редакцией Ф. И. вышли первые два тома летописи Византийского отделения общества. Не говорим уже о деятельном участии его в археологических съездах.
Во второй половине 70-х годов, во время заграничных командировок, Ф. И. посещает библиотеки, в особенности Парижа, Лондона и Оксфорда, Рима и Флоренции, знакомится там с рукописями, содержащими неизданные сочинения византийцев, делает из них извлечения, публикует отчеты и статьи, из которых особенно интересна —о неизданных речах и письмах Афинского митрополита Михаила Акомината [ЖМНП, 1879, январь — февраль, см. еще: Отчет в Зап. Новорос. универс., XXII, 1877, о рукописях истории Никиты Акомината в Парижск. нац. библ., ЖМНП, 1877, ноябрь, о некоторых слав, и по-славянски писанных рукописях, хранящихся в Лондоне и Оксфорде, ЖМНП, 1878, сентябрь, ноябрь], брата Никиты, с большими извлечениями из Флорентийского и Бодлеянского собрания, и о которых В. Г. Васильевский говорил [В рец. на ‘Образование Второго Болгарского царства ‘Ф. И. Успенского, ЖМНП, 1879, июль, 146], что они были, ‘конечно, прочтены со вниманием и великим наслаждением всеми интересующимися византийской историей… Если бы эти статьи появились на немецком или французском языке, то, конечно, по поводу их было бы немало толков среди ученых и любителей древности’.
В 1879 г. вышло ‘Образование Второго болгарского царства ‘Ф. И. Успенского — докторская диссертация, имеющая отношение и к истории Византии. Состоит она из двух глав неравной величины: 1. ‘Состояние Болгарии под византийским господством’ (стр. 1 — 73) и II. ‘Борьба за независимость’ (стр. 74— 256). Первая глава непосредственного отношения к главной теме не имеет. Сам автор сознавал, что можно было бы пройти молчанием период византийского господства над Болгарией, но период этот оставался мало известным, и такому материалу, как письма Феофилакта, архиепископа Болгарского, не дано было подобающего места между источниками болгарской истории, за исключением В. Г. Васильевского, не было даже попытки ввести мелкие сочинения Феофилакта в круг исторического изучения. Это и побудило автора сделать извлечения из его переписки и познакомить ‘как с новым материалом, ускользнувшим от внимания славистов и византинистов’, тем более, что он имел случай сличить большую половину писем и убедиться в неисправности изданного текста, и во многих местах предлагает свои поправки. Кроме того, Ф. И. привлекает свидетельства Евстафия Солунского, для внутренней истории Византии представлявшего собой ‘неисчерпанный еще источник’. Рядом с ними третий источник — Михаил Акоминат.
Но ‘ближайшая цель’ исследования Ф. И. состояла, разумеется, ‘в разъяснении обстоятельств образования Второго болгарского царства’, причем автор уделяет значительное место отношению Запада, в особенности папского правительства, к такому небезразличному для них событию, как образование нового независимого болгарского государства. Касается и вопроса об участии богомилов в борьбе болгар за независимость и приходит к отрицательному выводу. Долгое время по истории периода, служившего предметом рассматриваемого исследования Ф. И., приходилось пользоваться старыми трудами Раича и Энгеля. Лишь в 60-х годах прошлого века появились труды Гопфа и Иркчка, у нас Макушева и Голубинского и проч., но их внимание обращено было на уже сложившееся Второе болгарское царство, а не на историю его образования. Ф. И. дал эту историю [Подробную оценку труда Ф. II. Успенского см. у В. Г. Васильевского, ЖМНП, 1879, июль, и у М. С. Дринова в Отчете о 23 присуждении наград гр. Уварова, СПб. 1881. Ср. Критич. обозр., 1879, No 10]. Он внес новый материал, частью неизданный, частью хотя и изданный, но как следует не использованный, не исследованный, на который не обращали до тех пор должного внимания. Он имел возможность раньше других воспользоваться документами, приготовленными Миллером для II т. греческих историков крестовых походов, но тогда еще не опубликованных. Он выдвинул важный источник для истории внутреннего состояния Византии и Болгарии XI в., попытался критически изучить его, внес поправки к изданному тексту переписки Феофилакта. Новый материал дал автору возможность представить многие вопросы в новом освещении, сообщить новые данные. Собирание, перевод, изучение и обработка собранного материала требовали много труда, и естественно, что в книге Ф. И. есть и свои недостатки — пробелы и промахи, неудачные страницы, материал не всегда достаточно обработан, нет в книге и цельности. Недостатки в свое время были отмечены критикой. Критическому разбору этого исследования В. Г. Васильевский посвятил обширную статью, в которой считал своею задачей ‘самую тщательную проверку главных результатов исследования г. Успенского и того пути, которым они добыты’. Это в сущности целое самостоятельное, параллельное исследование вопросов, затронутых автором ‘Образования Второго болгарского царства’. Со многим В. Г. Васильевский не соглашается, многое подвергает строгой критике, но и он признает большие достоинства исследования Ф. И., и он признает, что этот труд ‘является важным вкладом в нашу ученую литературу по византийской и славянской истории’. С такою оценкой согласен и М. С. Дринов, известный славист, дававший отзыв о книге Ф. И. Успенского по поручению Академии Наук.
С конца 70-х годов прошлого столетия русские историки проявляют особый интерес к изучению социально-экономической стороны, вопросов о землевладении, о крестьянах, крестьянской общине. В виде примера ограничусь указанием на прекрасную книгу Н. И. Кареева о крестьянах и крестьянском вопросе во Франции в последнюю четверть їVTTT в., вышедшую в 1879 г., и на исследования по социальной истории Англии в средние века П. Г. Виноградова, доставившие ему мировую известность в ученом мире. П. Г. Виноградов в предисловии к английской обработке своих исследований (Villainage in England, 1892) дает и объяснение этой черте русских историков: для них такие вопросы представляют особый интерес, то, что на Западе имело интерес антикварный, то для нас имеет интерес современный, ‘актуальный ‘. Не говорим уже о последующих работах, напр., И. В. Лучицкого и R. М. Ковалевского о крестьянском землевладении во Франции до и во время революции. Интерес к социально-экономической стороне — отличительная черта той ‘русской школы ‘в изучении старого порядка и революции во Франции, о которой говорят французы. Подобный же интерес мы видим и у русских византинистов. В 1879 г. В. Г. Васильевский в своих ‘Материалах для внутренней истории Византийского государства’ (ЖМНП) Заговорил о крестьянском землевладении в Византии, о мерах, которые принимались в защиту его, а Ф. И. в 1883 г. в том же журнале (январь — февраль) печатает обширную статью, специально посвященную истории крестьянского землевладения в Византии.
Уже один из эпиграфов к этой статье весьма характерен: ‘Гибель же славянских общин равняется пагубе всего Афинского округа’, взят он из докладной записки Михаила Акомината 1198 г. императору Алексею Комнину (или Комнину). Исследование Ф. И., по его же словам, ‘направлено частью к разрешению тех же задач, которые поставлены В. Г. Васильевским’. Прежде всего он желал дополнить его ‘Материалы’ данными, заимствованными у Михаила Акомината. И I главу статьи составляют: ‘Материалы о внутреннем состоянии Византии в сочинениях Михаила Акомината’. Еще 5 лет до того Ф. И. в первый раз знакомился по рукописным сборникам с этими сочинениями. В 1879 — 80 г. они появились в издании Ламброса. Ф. И. цитирует письма Михаила Акомината почти на 50 страницах (стр. 33 — 82) в русском переводе и комментирует их. Особенно важна докладная записка Михаила царю Алексею Комнину 1198 г., из которой взят приведенный выше эпиграф. Она давно уже известна. Ф. И. дает толкование встречающимся в ней терминам [Уже тогда, в начале 80-х гг., Ф. II. заговаривал о необходимости ‘пересмотра’ словаря Дюканжа (был слух, что в Афинах хотят предпринять новое его издание)], причем слово понимает в смысле ‘община’. Подводя итог, Ф. И. видит ‘существенный интерес сообщенных материалов в том, что они по преимуществу касаются положения свободного крестьянства в конце XII в.’. Михаил Акоминат является в них ‘печальником земли ‘, заступником крестьянского населения. Другие материалы говорят преимущественно о церковном и монастырском землевладении, сообщения же Михаила освещают иные формы землевладения. Но мнению Ф. И., ‘по всей справедливости им принадлежит первое место после знаменитых новелл Х в., излагающих борьбу законодательства с крупною собственностью и насильственным захватом властелями мелких земельных участков. Михаил Акоминат раскрывает перед нами историю этой борьбы в XII в. и дает ключ к уразумению смысла той же борьбы в последующее время’. И он позволяет ‘поставить вопрос о связи социальных реформ и социальных движений в Византии с вопросом о значении славянского элемента в империи’ (стр. 82—83).
Ф. И. вкратце резюмирует данные, заключающиеся в письмах Михаила Акомината, так: ‘Царствование Андроника Комнина сопровождалось каким-то странным, дотоле небывалым движением среди крестьянского сословия. Поднят был вопрос о размежевании земель, о реформах в податной системе’. Крестьяне избирают представителей, посылают их в Константинополь ‘хлопотать по своим делам’. Движение осталось неудовлетворенным. Но брожение не утихало, и в 1198 г. его берет под свою защиту Афинский митрополит Михаил Акоминат и составляет знаменитый доклад, который и посылает со своим ‘грамматиком’, снабдив его множеством писем к влиятельным лицам. ‘В этом документе на первом плане стоит вопрос о тяжкой податной системе и о крестьянском малоземелье, виновниками которого выставляются живущие в замках властели’. ‘Но что всего замечательнее’, говорит Ф. И., ‘одним оброненным словечком доклад выдает величайшую тайну о национальности крестьян, ищущих землицы и облегчения от податей’. По мнению Ф. И., это были славяне. ‘Оказывается, что около Афин жили славянские друнги’. Из других источников известно, что Эллада и Пелопоннес действительно были заселены славянами [Доказывая существование славянских поселений в Греции, Ф. И. примыкает к В. И. Ламанскому ‘О славянах в Малой Азии, Африке и Испании’, СПб. 1859, мнение которого он и приводит. Известна теория Фальмерайера о славянизации Греции], и социальное движение конца XII в., но словам Ф. И., ‘должно быть названо славянским’. И II глава статьи озаглавлена: ‘Славянская община в восточных и западных провинциях империи’.
Господствовавшее до тех пор воззрение на крестьянские и поземельные отношения зиждилось на авторитете Цахариэ фон Лингенталя. Но отдел о крестьянском землевладении у него нуждался, в глазах Ф. И., уже тогда не в дополнении, а в переработке. Он считает неверной его основную мысль, будто за изданием Крестьянского закона (при Исаврийской династии) ослабело и мало-по-малу совсем уничтожилось свободное землевладение. Большею полнотой, глубиною и широтою взгляда, по мнению Ф. И., отличались статьи В. Г. Васильевского в ЖМНП за 1878—79 г. о законодательстве иконоборцев и ‘Материалы для внутренней истории Византийского государства’. Ф. И. взялся за те же материалы, вдумался в их содержание и нашел в них, как он и сам говорит, нечто такое, что не было замечено и В. Г. Васильевским (стр. 306). ‘И немецкий, и русский византинисты согласны в том, что крупное землевладение поглотило сельскую общину и что свободный класс землевладельцев пал в XI в.’. Ф. И., напротив, доказывает, что свободное крестьянское землевладение существовало и после XI в. Земледельческое население Византии он делит на два класса: крестьян свободных () и крестьян зависимых (). В слове ‘эпик’ () он усматривает термин для ‘свободного поселянина’, в применении к славянским поселенцам. Он полагает, что свободные крестьяне назывались поселянами (), что почти везде, где упоминаются поселяне, можно отыскать следы общины, что наконец свободное землевладение и славянская община пережили империю (стр. 308—313). Он допускает тот вывод, ‘что славянская община до X в. могла раздробиться, что в некоторых частях она ослабела’. Но все же ‘славянская община и свободное крестьянское землевладение, обеспеченное законодательством X в., продолжает жить в Византии в XII, XIII и XIV вв.’ (стр. 334), ‘что совершенно изменяет точку зрения на византийскую и славянскую историю’. Община и свободное крестьянское землевладение перешли и в XV ст., не пали окончательно и в эпоху турецкого завоевания. Но ‘можно заключить, что чем ближе к XV в., тем труднее было крестьянской общине, тем энергичнее действовали враждебные ей начала. Крестьянская община, спасшая Византию от арабов, болгар, норманнов, от крестоносцев и турок-сельджуков, оказалась бессильной для борьбы в XIV и XV вв.’ (стр. 352—353). Ф. И. придает громадное значение политической роли славянского элемента в Византии во все времена и в особенности в важные эпохи жизни империи [Какое значение Ф. И. придавал славянской иммиграции, видно из его слов в речи при открытии Русского археологического института в Константинополе: ‘Обширная славянская иммиграция сопровождалась громадными переменами в строе империи, вызвав этнографический переворот, дав новое население Балканскому полуострову и части М. Азии и сделав необходимым коренные реформы в социальном и экономическом строе