Общественныя задачи ученыхъ обществъ *).
Общественныя задачи ученыхъ обществъ *).
I.
II.
III.
К. Тимирязевъ.
‘Русская Мысль’, No 4, 1884
Общественные задачи ученых обществ, Тимирязев Климент Аркадьевич, Год: 1883
Время на прочтение: 24 минут(ы)
*) Рчь, читанная въ Императорскомъ обществ любителей естествознанія по случаю открытія ботаническаго отдла.
Первый шагъ, начало всякаго замышляемаго дла, представляется всегда удобнымъ моментомъ для того, чтобы на время отршиться отъ ежедневныхъ, ближайшихъ, спеціальныхъ задачъ и попытаться окинуть взглядомъ боле широкій горизонтъ, посмотрть, какую связь эти частныя задачи, разршаемыя единичными усиліями въ избранной сфер дятельности, имютъ съ цлымъ, къ которому они относятся, какъ отдльныя звнья. Какую роль призваны играть ученыя общества въ ряду другихъ факторовъ, служащихъ развитію знаній, какую особую пользу могутъ они приносить, противъ какого зла бороться,— вотъ вопросы, на которые я желалъ бы дать посильные отвты, сначала спеціально въ примненіи къ ботаническому отдлу, а затмъ и по отношенію ко всему обществу, котораго мы составляемъ только часть.
Различныя отрасли нашей науки — ботаники стоятъ на весьма различныхъ степеняхъ развитія, находятся въ совершенно различныхъ условіяхъ: одн имютъ боле мстный, другія общій, такъ сказать, космополитическій характеръ, отсюда и потребности ихъ, ихъ недостатки, злоба дня у нихъ иногда совершенно иныя.
Изученіе ботаники, очевидно, должно начинаться со знакомства съ возможно большимъ числомъ представителей растительнаго міра, это — область систематики растеній. Только на этой почв, на этомъ фактическомъ фундамент является возможность обобщенія,— будетъ ли это обобщеніе имть въ виду растеніе какъ форму и называться морфологіей, или разсматривать растеніе какъ явленіе и называться физіологіей. Между тмъ какъ задачи морфологіи и физіологіи по самой своей общности длаются совершенно независимыми отъ всякихъ мстныхъ условій, задачи систематики остаются и мстными, и общими. Изученіе всего растительнаго міра, очевидно, должно начинаться со знакомства съ тми его представителями, которые насъ окружаютъ. Эта самая начальная стадія ботаническаго знанія везд, и въ Западной Европ, и въ Америк, опередившая вс остальныя его отрасли, наоборотъ, у насъ представляетъ едва ли не самое слабое, больное мсто. Ограничусь однимъ фактомъ, коротко знакомымъ каждому преподавателю. Вашъ ученикъ, узжая на лто домой, обращается къ вамъ съ самымъ естественнымъ вопросомъ: ‘какое мн взять съ собою сочиненіе для опредленія растеній?’ — и если только онъ отъзжаетъ отъ Москвы на нсколько сотъ верстъ, вашъ неизбжный лаконическій отвтъ будетъ: ‘никакого’, потому что его дйствительно не существуетъ. А, между тмъ, едва ли найдется такой уголокъ Германіи, гд бы любой школьникъ не могъ разобраться въ окружающемъ его растительномъ мір при помощи превосходныхъ опредлителей, приспособленныхъ къ общей германской или спеціальной мстной Флор. Кром московской флоры покойнаго профессора Кауфмана, на которой вотъ уже четверть вка воспитываются русскіе ботаники, кром этого превосходнаго сочиненія, конечно, боле всякой другой русской книги способствовавшаго распространенію основательныхъ ботаническихъ свдній, не существуетъ ни одной вполн пригодной книги, которую можно было бы дать въ руки желающему ознакомиться съ окружающей его флорой. Почему же не существуетъ? Потому, что мстныя флоры такъ еще неудовлетворительно обработаны, что подобныя сочиненія невозможны за недостаткомъ матеріала. Почему же не обработаны? Потому, что усилія отдльныхъ ученыхъ недостаточны для осуществленія подобной задачи, необходимо, чтобы само общество, вс интересующіеся этими знаніями пришли имъ на помощь. Но, быть можетъ, ни въ одной отрасли знаній наше общество не отстало такъ отъ западнаго, какъ именно въ знакомств съ окружающей природой. Тогда какъ въ Англіи люди, занятые самыми разнообразными отраслями практической дятельности, въ досужее время находятъ разумное развлеченіе въ изученіи природы, образуя разные field clubs, предпринимая общественныя экскурсіи, устроивая состязанія, въ которыхъ нашедшій и точне опредлившій наибольшее число растеній получаетъ призъ, организуя спеціальныя выставки, какъ, напр., выставки грибовъ и т. д.,— у насъ эти знанія, за крайне рдкими исключеніями, являются почти исключительно удломъ получающихъ высшее спеціальное образованіе. Чмъ объяснить это? Очевидно, мы, прежде всего, вертимся въ какомъ-то ложномъ круг: съ одной стороны, знанія эти не будутъ широко распространены, пока не (станутъ боле доступными, а, съ другой стороны, какъ мы видли, самыя существенныя пособія не могутъ быть выработаны единичными усиліями ученыхъ. Выйти изъ этого круга, очевидно, возможно только одновременными дружными усиліями.
Но, мн кажется, причина этого неудовлетворительнаго знакомства съ ближайшими произведеніями природы, характеризующаго наше общество, а отчасти и науку — лежитъ глубже, въ какой-то національной или только временной особенности нашего, умственнаго склада, не ускользнувшей отъ такого зоркаго наблюдателя, какъ Пироговъ. Мы мало цнимъ простое обладаніе фактомъ. А, между тмъ, существуютъ области знаній, въ которыхъ все именно сводится на обладаніе обширнымъ запасомъ фактовъ, интересъ которыхъ растетъ вмст съ ихъ числомъ,— такова именно систематика. Это малое расположеніе къ чисто фактическимъ знаніямъ, не выражается ли оно и въ томъ замчательномъ явленіи, что, несмотря на кажущееся расположеніе нашего общества къ естествознанію, ни одинъ естественно-историческій журналъ не могъ выдержать борьбу съ его дйствительнымъ равнодушіемъ. На страницахъ нашихъ толстыхъ журналовъ естествознанію также не отводится того мста, какое оно занимаетъ въ журналахъ Запада, если оно и проникаетъ на эти страницы, то чаще всего въ качеств полемическаго оружія, какъ ancilla философіи, соціологіи, чего угодно, но не какъ предметъ самостоятельнаго изученія. Не обнаруживается ли въ этомъ только одно изъ проявленій сравнительно молодой культуры? Мы все боимся отъ кого-то отстать, куда-то опоздать, боимся задержаться на мелочахъ и требуемъ поскоре самаго главнаго, самаго общаго, послдняго вывода. Только въ странахъ съ боле старой культурой, которыя никуда не торопятся, никого не догоняютъ, встрчаемся мы съ такими явленіями: членъ парламента, сегодня говорящій на митинг рчь въ пользу реформы, завтра будетъ сообщать въ ученомъ обществ о нравахъ пчелъ и муравьевъ или издастъ сочиненіе о строеніи цвтка, или, наоборотъ, спеціалистъ зоологъ, вчера раздлявшій славу Дарвина, сегодня пишетъ трактатъ о націонализаціи земли. Въ такой сред всякое знаніе находитъ себ цну, а, вмст съ тмъ, является и досугъ, и желаніе его пріобртать.
И такъ, мн кажется, намъ, прежде всего, приходится въ значительной степени освободиться отъ этого кореннаго, подмченнаго Пироговымъ недостатка, а затмъ при дружныхъ усиліяхъ и ученыхъ, и общества дло изученія ближайшей, окружающей насъ природы должно пойти впередъ. Что общество не совсмъ безучастно относится къ этому вопросу, доказываетъ довольно значительное число лицъ, откликнувшихся на призывъ профессора Цингера, обширнымъ познаніямъ въ области отечественной флоры и неутомимой энергіи котораго мы обязаны, что дло изученія средне-русской флоры сдлало въ послднее время успхи и общаетъ еще большія въ недалекомъ будущемъ. Но на какой же почв всего лучше можетъ достигаться эта цль, какъ не на почв ученыхъ обществъ, гд и спеціалистъ ученый, и начинающій любитель могутъ оказать взаимную услугу? Въ привлеченіи къ этому длу всхъ способныхъ силъ, въ облегченіи сношеній, въ развитіи вообще охоты къ изученію ближайшей, окружающей насъ природы, словомъ, въ увеличеніи всми средствами недостаточнаго фактическаго матеріала должна заключаться одна изъ первыхъ задачъ нашего общества.
Если отъ этихъ, чисто мстныхъ, своихъ задачъ мы перейдемъ къ другимъ областямъ ботаническаго знанія съ ихъ общими, такъ сказать, космополитическими задачами, картина въ значительной степени измняется. Конечно, и здсь главную роль играетъ привлеченіе новыхъ силъ, увеличеніе фактическаго матеріала, но рядомъ съ этой основной задачей является и другая, съ каждымъ годомъ все боле и боле выясняющаяся забота,— забота — какъ справиться съ двумя угрожающими вредными послдствіями быстраго роста науки съ колоссальнымъ накопленіемъ фактическаго матеріала и постоянно возрастающей спеціализаціи научнаго труда. Съ одной стороны, научная литература достигаетъ такихъ размровъ, что отдльному лицу становится уже не по силамъ совладать со всмъ ея объемомъ, по сколько-нибудь обширному отдлу, съ другой стороны, каждый ученый уходитъ все глубже и глубже въ свою спеціальную область, невольно отршаясь отъ того, что творится кругомъ,— вотъ два обстоятельства, надъ которыми, я полагаю, не разъ задумывался современный! ученый. Разсмотримъ ихъ послдовательно.
Безпримрный количественный ростъ современной научной литературы носитъ очевидные слды качественнаго упадка. Въ былое время научная мысль зрла въ тиши кабинета годами, десятками лтъ, за то и выступала она на свтъ во всеоружіи, поражая своей силой, цлостностью и законченностью. Что этотъ процвтавшій въ доброе старое время способъ обработки мысли могъ бы найти примненіе и въ настоящее время, доказываетъ примръ Дарвина, двадцать лтъ обдумывавшаго основную мысль своего ученія. Теперь же нердко наоборотъ: едва схваченная, недозрвшая мысль спшно набрасывается на бумагу, незасохшій листокъ летитъ въ типографію, не успли еще его оттиснуть, какъ въ слдъ ему летитъ добавленіе — какой-нибудь! Nachtrag или Berichtigung. Журналъ убилъ книгу, газеты убиваютъ журналъ, каждая лабораторія, каждый институтъ стремится создать свой органъ, который необходимо чмъ-нибудь! наполнить. Еще одинъ шагъ и мы дойдемъ до ежедневныхъ бюллетеней о т,онъ, что такой-то ученый сдлалъ сегодня, что онъ предполагаетъ сдлать завтра, и, быть можетъ, эти бюллетени будутъ извщать о дятельности не тхъ именно ученыхъ, которыми наиболе интересуется наука. Можно подумать, что эта лихорадочная поспшность объясняется естественнымъ желаніемъ обезпечить за собой право на открытіе, на новую мысль, но и въ этомъ отношеніи средство убиваетъ цль. Мысли затериваются, вновь открываются, нердко черезъ десять лтъ пріобртаютъ всю прелесть новизны. Невозможность разобраться въ вопросахъ такъ называемаго пріоритета доводитъ людей миролюбивыхъ до того, что они прямо впередъ отрекаются отъ правъ на свои мысли, такъ поступаетъ, напр., Де-Бари, иронически заявляющій въ предисловіи къ своей книг, что онъ во избжаніе всякихъ пререканій впередъ соглашается, что каждая высказанная имъ на ея страницахъ мысль имла уже своего автора, издателя и типографщика.
Спшность работы влечетъ за собой неизбжное послдствіе — многорчивость. Я полагаю, каждому ученому нердко приходилось прочитывать десятки, иной разъ, и сотни страницъ для того, чтобы вынести утшительное убжденіе, что ихъ можно было вовсе не читать.
Но если отъ этого зла ‘многоглаголанія’ легко было бы освободиться, лишь бы явилось убжденіе, что не въ немъ спасеніе, то другое зло — зло крайней спеціализаціи является почти неизбжнымъ, съ нимъ во всякомъ случа приходится считаться, боле того, съ нимъ нужно помириться, едва ли его можно даже зазывать зломъ, потому что если въ немъ заключается слабость, то въ немъ же и сила современной науки. Въ настоящемъ період ея развитія, каждый ученый,— геніальныя исключенія, конечно, не идутъ въ счетъ,— желающій двигать, обогащать науку, неизбжно вынужденъ сосредоточиться на спеціальности, пожалуй, даже на узкой спеціальности, онъ долженъ чувствовать себя хозяиномъ въ избранной области, иначе его. трудъ не будетъ плодотворенъ, его слово не будетъ авторитетно. Интензивность современнаго научнаго труда исключаетъ его экстензивность.
Но какъ же согласить это съ требованіемъ единства науки? Какъ бороться противъ этого неизбжнаго хода ея развитія, порою вызывающаго въ воображеніи тревожный призракъ какого-то вавилонскаго смшенія языковъ, когда одинъ ученый перестанетъ понимать другаго, или, по меньшей мр, перестанетъ интересоваться его дятельностью? Конечно, не стовать объ этомъ роковомъ безповоротномъ ход развитія, а направить его не ко вреду, а къ польз,— вотъ въ чемъ одна изъ насущныхъ потребностей науки. Для этого ей стоитъ только подражать природ. Раздленіе труда между отдльными органами тла клонится не ко вреду, а къ польз, къ совершенству, потому что вредъ не въ самомъ раздленіи труда, а лишь въ несовершенств обмна плодами этого раздленнаго труда. Обезпечьте въ такомъ же совершенств, какъ это, длаетъ природа, обмнъ, и это начало раздленія труда и въ человческихъ длахъ явится такимъ же плодотворнымъ, какъ и въ произведеніяхъ природы.
Слдовательно, не отказаться отъ спеціализаціи научнаго труда, что невозможно, а сдлать безвредными ея послдствія, обезпечивъ возможно совершенный обмнъ продуктовъ этого раздленнаго труда,— вотъ въ чемъ задача. И здсь на первый планъ, мн кажется, выступаетъ дятельность ученыхъ обществъ.
Но позвольте, быть можетъ, возразятъ: а литература, дли чего же она служитъ, какъ не для обмна знаній и, наконецъ, что же тутъ новаго? Конечно, люди собираются въ ученыя общества для обмна знаній. Разберемъ оба эти возраженія. Я только что постарался показать, быть можетъ, въ преувеличенно-мрачной, но, конечно, все же въ недалекой отъ дйствительности картин состояніе научной литературы, она-то и представляетъ т) крпость, которую приходится штурмовать общими силами, раздлившись для боле удобнаго дйствія на отряды. Справляться съ литературнымъ матеріаломъ удается спеціалисту только въ своей области, за ея предлами передъ нимъ нердко мелькаютъ только ряды именъ, фактовъ, цифръ, нердко противорчащихъ и согласить которыя онъ самъ не въ силахъ. Различные Iahres-Bericht’ы облегчаютъ только механическую сторону дла, даютъ возможность узнать, что было и что не было предметомъ изслдованія, по необходимости ограничиваясь только боле или мене полнымъ перечнемъ содержанія.
Что же касается возраженія, что ученыя общества и теперь служатъ для обмна знанія, то мн кажется, что и обычная ихъ практика, да и самыя воззрнія на ихъ задачу должны бы существенно измниться, чтобы они могли успшне служить указанной выше цли. Главную цну, гордость ученыхъ обществъ принято видть въ оригинальныхъ сообщеніяхъ о вновь добытыхъ референтомъ фактахъ, обыкновенно крайне спеціальныхъ,— не каждый же день длаются крупныя открытія,— нердко случайныхъ, въ томъ смысл, что они лишь временно, лишь мимоходомъ обратили на себя его вниманіе. Спеціальный и чисто фактическій характеръ такихъ сообщеній, по большей части, длаетъ возможнымъ единственное къ нимъ отношеніе: только, выражаясь оффиціальнымъ слогомъ, принятіе ихъ къ свднію. Потому-то засданія обыкновенно превращаются въ рядъ монологовъ, почти не вызывая дятельнаго участія остальныхъ присутствующихъ. Разумется, я ни мало не возражаю противъ значенія и такихъ сообщеній, но мн кажется, что не въ нихъ именно, какъ принято считать, заключается или должна заключаться характеристическая особенность общественной дятельности, какъ дятельности коллективной, какъ чего-то отличнаго отъ индивидуальныхъ усилій отдльнаго лица. Подобныя спеціальныя изслдованія появляются потомъ въ печати, они обыкновенно и читаются въ собраніи съ этой цлью и могутъ быть съ большимъ удобствомъ изучены при чтеніи, общество своимъ присутствіемъ ничего не привноситъ отъ себя, ничего не прибавляетъ къ ихъ цн. Повторяю, я возражаю не противъ подобныхъ сообщеній, а противъ очень распространеннаго и, какъ мн кажется, неврнаго мннія, что въ нихъ именно и заключается вся сила общества и что, обратно, рефераты о чужихъ изслдованіяхъ только свидтельствуютъ о бдности его наличныхъ силъ. Едва ли гд, кром самыхъ крупныхъ центровъ научной дятельности, найдется общество, которое на каждомъ засданіи могло бы предъявлять выдающіяся изслдованія, а сообщенія частныхъ, мелкихъ, случайныхъ фактовъ, только потому что они новы, необходимо будетъ оставлять общество безучастнымъ. Мн представляется, что еслибъ вмсто этихъ сообщеній или рядомъ съ ними, на засданіяхъ обществъ, създовъ, конгрессовъ предлагались критическіе своды, обзоры, обнимающіе боле или мене широкую область фактовъ, взвшивающіе, оцнивающіе относительную убдительность противуположныхъ свидтельствъ, соглашая ихъ или подводя имъ итогъ,— то такіе доклады, уже потому одному, что они захватывали бы боле широкую область интересовъ, не оставляли бы слушателей безучастными, вызывали бы всестороннія обсужденія и въ результат освщали бы цлыя области науки, остающіяся въ тни или представляющія хаотическій сборъ матеріаловъ. Подобные критическіе обзоры, всесторонне обсуждаемые, представляли бы драгоцнное пріобртеніе, ихъ почти полное отсутствіе представляетъ характеристическую особенность современнаго состоянія ботанической литературы, одинъ изъ коренныхъ ея недостатковъ. Какъ будто установилось такое представленіе, что писать можно только по поводу какихъ-нибудь манипуляцій. Эмпирическому факту придается несоразмрная цна, критической же мысли отводится все боле и боле скромное мсто. Я не съумлъ бы указать за послдніе годы ни одной выдающейся критической статьи, если не называть критикой чисто-личную полемику. Въ учебникахъ нердко самые противорчащіе факты мирно укладываются на соотвтствующихъ страницахъ книги, если только составитель не прибгаетъ къ новому пріему, провозглашенному недавно Саксомъ. Глава современной физіологической школы въ предисловіи къ своему недавно появившемуся курсу физіологіи высказываетъ такое общее положеніе: ‘Слушатели (а, слдовательно, и читатели его книги) желаютъ и должны знать, какъ складывается наука въ ум ихъ профессора, для нихъ совсмъ не существенно знать — такъ или иначе думаютъ другіе‘. Понятно, что передъ такимъ героическимъ пріемомъ сглаживаются вс противорчія, но насколько выигрываетъ истина и во что превратится наука, если этотъ пріемъ сдлается всеобщимъ,— вотъ въ чемъ вопросъ. Этому-то существенному упадку научной критики должно оказать отпоръ возбужденіе боле общихъ вопросовъ и ихъ всестороннее обсужденіе въ ученыхъ обществахъ, на създахъ и конгрессахъ, въ этомъ и будетъ выражаться преимущество коллективной мысли передъ одинокими усиліями или произволомъ отдльнаго лица.
Высказывалась иногда мысль, что эта коллективная дятельность могла бы съ пользою быть распространена и на область научнаго изслдованія. На послднемъ създ естествоиспытателей въ Петербург профессоръ Вагнеръ развивалъ именно эту мысль о необходимости, въ виду крайней спеціализаціи, организовать самый научный трудъ, подчинить дятельность отдльныхъ преподавателей общему плану, подъ руководствомъ научной іерархіи. Эта мысль была встрчена, повидимому, сочувственно, не столько, впрочемъ, въ сред ученыхъ, сколько за ея предлами. Помнится мн даже, въ одномъ журнал она была провозглашена единственной живой мыслью, высказанной въ теченіе всего създа, и потому, будто бы, отвергнутой учеными-бюрократами. Но едва ли можно согласиться, чтобы подобная организація научнаго изслдованія, еслибъ она и оказалась возможной, была желательна. Никакая подобная искусственная организація, напоминающая бюрократичный пріемъ ‘полученія свдній’, не подвинетъ науки. Артельное, даже подчиненное строго-іерархичному контролю производство науки представляется мн такимъ же невозможнымъ, какъ и подобное производство поэзіи. Въ компаніи пишутся водевили, оперетты, смхотворныя стихотворенія, но едва ли какое литературное товарищество подаритъ міру ‘Фауста’ или ‘Гамлета’. Разсказываютъ анекдотъ, будто Гей Люссакъ однажды приглашалъ Тенара предпринять общую работу. ‘Хорошо,— согласился Тенаръ,— но какъ же мы раздлимся?’ — ‘Очень просто: toi — tu travaillera et moi — je blaguerai’,— отвтилъ Гей Люссакъ. Въ этой шутк, очевидно, проглядываетъ основная мысль, что во всякой подобной ассоціаціи идея будетъ на одной сторон, а на другой лишь только исполненіе. То объединяющее вліяніе, о которомъ заботится профессоръ Вагнеръ,— вліяніе, которое даетъ въ извстный моментъ направленіе научнымъ изслдованіямъ,— дло генія, только геній въ наук даетъ право на руководство, только онъ и внушаетъ подчиненіе. Является Лавуазье, является Дарвинъ,— и вс, волей-неволей, охотно или упираясь, протестуя или соглашаясь, идутъ по указанному пути. Потому-то едва ли можно согласиться съ другимъ ученымъ, съ Полемъ Беромъ, который въ неостывшей еще злоб къ тому ‘homme providentiel’, который-чуть не погубилъ Францію, высказываетъ мысль, что ихъ пора, быть можетъ, миновала и въ наук, что современная наука можетъ съ успхомъ двигаться усиліями толпы боле скромныхъ тружениковъ. Онъ не сказалъ бы этого, конечно, если бы занимался не физіологіей животныхъ, а физіологіей растеній. Онъ увидалъ бы, какъ различны результаты научной школы, во глав которой стояли геніальные умы, отъ той, во глав которой стоятъ лишь заурядные ученые. Сравненіе двухъ нмецкихъ школъ физіологіи животныхъ и физіологіи растеній крайне поучительно, какъ доказательство, съ одной стороны, ‘провиденціальнаго’ значенія геніевъ въ наук, отрицаемаго Беромъ, и, съ другой, безплодности искусственной организаціи, желаемой Вагнеромъ, если она не основана на естественномъ преобладаніи таланта. Между тмъ какъ современная физіологія животныхъ обязана своимъ началомъ свтлому, всестороннему уму оганеса Мюллера и цлому ряду научныхъ свтилъ — его учениковъ — Гельмгольцу, Дюбуа Реймону, Брюкке, Лудвигу — физіологія растеній ставитъ во глав имя Юліуса Сакса и въ списк его учениковъ Крауза, Пфеффера, Де-Фризе, Детмера и др. Я полагаю, нужно дойти до значительной степени ослпленія, чтобъ не сознаться, что въ сравненіи съ первыми эти послдніе — только Dii minorum gentium. Этому различію соотвтствуетъ и различіе въ успхахъ обихъ наукъ. А, между тмъ, нельзя сказать, чтобы этой школ Сакса не доставало организаціи, подчиненія общей дятельности руководящей вол одного. Организація есть, самая строгая, подчиненіе, самое безусловное. Едва ли въ темные вка схоластики слово Аристотеля имло боле обязательную силу, чмъ слово Сакса для его послдователей, мы это видли въ его афоризм, что ученикъ хочетъ и долженъ знать только мысли своего учителя. Организація есть, и самая деспотическая, нтъ только того, что одно можетъ вдохнуть живую душу въ этотъ организмъ — генія Лавуазье или Мюллера, а потому-то она приноситъ не пользу, а несомннный вредъ. Если безплодны споры о томъ, французская ли наука химія, нмецкая ли наука физіологія, если въ тхъ слояхъ научной атмосферы, въ которыхъ вращаются Лавуазье, Гельмгольцы, Дарвины, уже слабо ощущается вліяніе почвы, то не подлежитъ сомннію, что на уровняхъ мене высокихъ національныя особенности, а, слдовательно, и недостатки вліяютъ очень замтно. Эти-то національныя особенности выразились въ физіологіи растеній, съ одной стороны, въ метафизической трансцендентальности, въ оторванности отъ фактической почвы, которыми страдаетъ большинство ея теорій, и, съ другой стороны, въ томъ недостатк, навки заклейменномъ величайшимъ представителемъ германскаго генія въ его мефистофелевскомъ сарказм:
. . . . . . . . . . . . . . wo Begriffe fehlen
Da stellt ein Wort zur rechten Zeit sich ein.
Mit Worten last sich trefflich streiten,
Mit Worten ein System bereiten,
An Worte last sich trefflich glauben
Von einem Wort last sich kein Jota rauben.
Этотъ культъ слова, переживающаго мысль, слова, скрывающаго ея отсутствіе,— одна изъ особенностей современныхъ физіологическихъ ученій. Нельзя безъ улыбки читать выраженія безпомощности, вырвавшіяся недавно у одного англійскаго ботаника (Мастерза) по поводу града терминовъ новйшаго производства, сыплящихся на ботаника-систематика, который попытался бы изъ своей спеціальной области перешагнуть въ смежную область анатоміи и физіологіи. И дйствительно, для одной протоплазмы мы уже имемъ чуть ли не десять терминовъ, худо опредленныхъ, покрывающихся то вполн, то лишь отчасти, такъ что порой дйствительно представляется мысль о необходимости, въ недалекомъ будущемъ, составить для терминологіи такіе словари синонимовъ въ систематик, какіе существуютъ для названій.
Эти два недостатка приносятъ особый вредъ вслдствіе замтнаго отсутствія въ ботаникахъ-физіологахъ того именно знанія, которое составляло силу школы оганеса Мюллера, славу его учениковъ,— знанія физики. Неудовлетворительность этихъ знаній нердко доходитъ до глухой враждебности, прорывающейся наружу въ форм заявленій, что у физіологіи есть свои законы, свои методы изслдованія, свои кратчайшіе пути, но чаще всего она ограничивается только вншнимъ, поверхностнымъ увлеченіемъ ея завоеваніями и неумлыми попытками имъ подражать. Въ результат этихъ трехъ недостатковъ является порою полное затемнніе самаго понятія о научномъ объясненіи. Ослпленные блестящими завываніями науки въ невидимомъ мір атомовъ и ихъ движеній, ботаники-физіологи нердко полагаютъ, что достаточно повторять въ различныхъ сочетаніяхъ эти магическія слова: атомъ, полярность, молекулярное движеніе, забывая, что когда химикъ говоритъ о частицахъ и физикъ о движеніяхъ, то они ихъ измряютъ — или точно, или хотя приблизительно. Но что, кром словъ, даетъ намъ, напр., теорія броженія Нэгели, завоевавшая себ многихъ поклонниковъ и поясняющая, что броженіе есть своеобразное и многообразное движеніе молекулъ протоплазмы? Движеніе, конечно,— всякое явленіе есть движеніе,— но какое? Что, кром туманныхъ словъ, даетъ Саксъ въ своей теоріи свойствъ стебля и корня,— теоріи, допускающей, что въ этихъ органахъ извстныя химику вещества: блки, крахмалъ, клтчатка одарены неуловимыми для химическаго анализа противуположными свойствами, заставляющими ихъ стремиться то къ небу, то къ земл? А его послдователь, Детмеръ, глубокомысленно добавляющій, что для полноты теоріи стоитъ только допустить, что т же вещества въ стебл и въ корн одарены различною полярностью, заставляющею ихъ различно оріентироваться по отношенію къ той же вншней сил,— что онъ даетъ, кром словъ и словъ? Порою, когда встрчаешься съ подобными теоріями, въ памяти невольно воскресаетъ воспоминаніе о Мольеровскомъ доктор, который ея вопросъ, почему опіумъ усыпляетъ, самодовольно отвчаетъ:
Quia est іо eo
Virlus dormitiva
Cujus est natura
Sensus assoupire.
И подобныя-то теоріи распространяются учебниками въ сопровожденіи обычныхъ въ такихъ случаяхъ эпитетовъ bahnbrechend, epochenmachend.
Рядомъ съ этой оторванностью теорій отъ фактической почвы является и другая крайность — какое-то преклоненіе передъ эмпирическимъ фактомъ. Теорія, строго научная, опирающаяся на множество фактовъ, дающая удовлетворительное, простое ихъ объясненіе,— безъ сожалнія отбрасывается при первой встрч съ противорчащимъ фактомъ, не длается даже попытки примиренія, не длается даже усилія критически отнестись къ факту, нердко проглядываетъ даже невольно сквозящая радость, что вотъ, вдь, физическое объясненіе оказалось безсильнымъ.
Но, я полагаю, это разсмотрніе больныхъ мстъ нашей науки будетъ боле умстнымъ въ спеціальныхъ засданіяхъ нашего отдла. Я хотлъ только указать, что, кром открытія новыхъ и по необходимости чаще мелкихъ, чмъ крупныхъ фактовъ, для научной дятельности въ настоящее время представляется и другое, не мене полезное поприще,— въ широкомъ примненіи научной критики, отсутствіемъ которой, за недосугомъ, въ погон за пріобртеніемъ эмпирическихъ фактовъ, такъ страдаетъ наша наука. Этой-то сторон дла и долженъ быть, по моему мннію, открытъ наибольшій просторъ въ дятельности ученыхъ обществъ. Еслибъ она боле процвтала до сихъ поръ, то мы не встрчались бы, напр., съ фактомъ господства въ теченіе десятковъ лтъ ученія, логическая и фактическая несостоятельность котораго была уже очевидна, какъ это случилось съ потерпвшей недавно такое полное крушеніе теоріей Нэгели о рост,— теоріей, которую еще не такъ давно Саксъ, въ своей исторіи ботаники, провозглашалъ однимъ изъ важнйшихъ научныхъ пріобртеній нашего вка, ставя ее на ряду съ теоріей Дарвина.
Возвращаясь къ вопросу о предлахъ примненія начала ассоціаціи въ сфер научной дятельности, попытаюсь резюмировать свою мысль сравненіемъ. Мн кажется, что въ области науки возможны не производительныя, а только лишь потребительныя ассоціаціи* не накоплять сообща новые факты, а лишь разбираться общими усиліями въ обильномъ существующемъ и постоянно наростающемъ матеріал, способствовать наиболе совершенному обмну знаній,— вотъ, мн кажется, все, что можно сдлать въ наук путемъ общественной дятельности.
Но, могутъ еще возразить, къ этой критической дятельности, очевидно, будутъ способны только спеціалисты, каждый въ своей соотвтствующей области* они явятся докладчиками, остальные же останутся попрежнему безучастными слушателями. Мн кажется, это не врно* безучастность исчезнетъ, какъ только предметъ доклада утратить свое случайное, узко-фактическое содержаніе. Наконецъ, кто не испытывалъ, какъ мтко, какъ удачно бываетъ иногда замчаніе именно свжаго человка,— человка, знакомаго съ предметомъ вообще, но не утратившаго свободу сужденія вслдствіе долгой привычки идти по однажды наторенной коле, смотрть подъ однимъ и тмъ же угломъ зрнія. Это невольно наводитъ мысль на еще одну существенно полезную сторону дятельности ученыхъ обществъ. Только на ихъ почв ученый иметъ случай встрчаться съ представителями практическаго, прикладнаго знанія, ботаникъ, напр., съ сельскимъ хозяиномъ и садоводомъ. Излишне, кажется, говорить, что эта встрча полезна для обихъ сторонъ, ученые уже давно отвыкли отъ прежняго надмннаго отношенія къ тмъ запасамъ знанія, которые пріобртаетъ практикъ путемъ своихъ долголтнихъ наблюденій. Примра Дарвина достаточно для убжденія тхъ, кто и теперь продолжалъ бы съ высокомріемъ относиться къ этому источнику знанія. Еслибъ потребовалось еще новое доказательство, его доставляетъ намъ скромный, всми забытый садоводъ прошлаго столтія Дюшенъ, въ сочиненіи котораго О разведеніи земляники Альфонсъ Декандоль нашелъ зачатки ученія о превращеніи видовъ, основанное на прочныхъ фактическихъ наблюденіяхъ и дающее ему несомннное право называться однимъ изъ предвозвстниковъ Дарвина. Наконецъ, стоитъ напомнить и тотъ общеизвстный случай, что практики, всего дале стоящіе отъ области науки, простые замледльцы, въ томъ числ и наши московскіе крестьяне, какъ свидтельствуютъ судебныя хроники, въ одномъ сложномъ вопрос опередили науку. Непосредственнымъ наблюденіемъ они самостоятельно и за долго до науки открыли фактъ перехода ржавчины съ барбариса на злаки,— фактъ, вмст съ другими, подобными ему, положившій основаніе ученію о полиморфизм микроскопическихъ грибовъ, которымъ такъ справедливо гордилась наука пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ.
Если къ указаннымъ задачамъ присоединить еще демонстрацію новыхъ приборовъ и пріемовъ изслдованія, микроскопическихъ препаратовъ, новыхъ или интересныхъ растеній,— однимъ словомъ, такихъ предметовъ, описаніе которыхъ не можетъ замнить непосредственнаго съ ними знакомства, если организовать что-нибудь врод тхъ выставокъ, которыми сопровождается такъ называемое Conversatione или рауты англійскихъ ученыхъ обществъ, или врод тхъ рестроспективныхъ выставокъ изобртеній за истекшій годъ, какія устраиваетъ парижское физическое общество на своихъ годичныхъ засданіяхъ, то этимъ, я полагаю, исчерпывались бы самыя существенныя услуги, которыя ученое общество, какъ общество, можетъ оказать наук.
И такъ, оборонительный союзъ въ борьб противъ двухъ неизбжныхъ золъ — крайней спеціализаціи знаній и разрастающейся до угрожающихъ размровъ періодической литературы, и общаго ихъ результата, упадка критической мысли,— вотъ, на мой взглядъ, едва ли не главная задача общества, подобнаго нашему, насколько оно касается дятельности нашего будущаго отдла.
Но общество наше не ограничивается однми только чисто научными цлями. Какъ на то указываетъ самое названіе, оно старается идти навстрчу потребностямъ не только спеціалиста ученаго, но и всякаго образованнаго, или только стремящагося къ образованію человка, и въ этомъ лишь отражается одна изъ особенностей современной науки — науки XIX вка.
Если въ XVIII вк она завоевала уже салонъ, проникла, пожалуй, и въ будуаръ, если за веселымъ ужиномъ между философской тирадой и куплетомъ можно было блеснуть разсказомъ объ открытіи Франклина или опыт Лавуазье, если между пудрой и румянами на столик иной маркизы можно было наткуться на ботанику Руссо, то въ настоящемъ только вк наука стала достояніемъ всхъ и каждаго, заговорила вполн доступнымъ языкомъ, а, вмст съ тмъ, утратила послдніе слды той чопорности, той исключительности, въ которой прежде замыкалась, ревниво охраняя себя отъ прикосновенія съ толпой. Многіе и теперь еще не могутъ примириться съ этимъ фактомъ, видя въ немъ какое-то паденіе, какое то униженіе науки. Достойно, впрочемъ, замчанія, что подобныя стованія несутся не съ той именно стороны, которой наука обязана своимъ наибольшимъ успхомъ. Славнйшіе двигатели науки XIX вка — Гельмгольцы, Майеры, Клодъ-Бернары, Дарвины, Максуели — являются въ той или иной форм и ея проводниками въ общество. Если это только временное увлеченіе, то оно во всякомъ случа всеобщее.
Но едва ли можно защищать мысль, что это только модное увлеченіе, мн кажется, не трудно убдиться, что это стремленіе къ широкому разливу знаній является дломъ необходимости и даже требованіемъ справедливости.
Если въ предлахъ отдльныхъ областей знанія, отдльныхъ наукъ, развитая до крайности спеціализація требуетъ мръ противодйствія, то въ общей сфер умственнаго развитія, въ жизни, вредъ спеціализаціи знаній и занятій едва ли не боле ощутителенъ.
Homo sum, humani nihil me allienum pulo,— учитъ школа. А жизнь говоритъ совсмъ иное: не homo ты, а ботаникъ, и не ботаникъ, а ботаникъ-физіологъ, пожалуй, даже и не ботаникъ-физіологъ, а спеціалистъ по какой-нибудь одной глав физіологіи. И ты долженъ имъ быть и оставаться, иначе въ общей скачк останешься за флагамъ. Какъ согласить эти противуположеыя и, однако, одинаково настоятельныя требованія? Мн кажется, что и здсь сама жйнь нангла исходъ: если спеціализація научнаго труда можетъ быть сдлана безвредной путемъ его ассоціаціи, то противъ еще боле широкаго раздленія труда, вызываемаго требованіями жизни, приходится бороться путемъ популяризаціи знаній.
Какъ только произносится это слово, уже слышится старый аргументъ о $ред полузнанія, но, вдь, и отвтъ на это возраженіе также старъ: полузнаніе вредно, когда оно является удломъ лишь немногихъ, но не тогда, когда оно является достояніемъ всхъ, тогда оно только подниметъ общій уровень развитія. Конечно, популяризація можетъ быть различная и популяризатору нельзя довольно часто повторять слова Поля Бера: ‘vulgarisez la science sans la vulgairiser’. За то, при соблюденіи этого условія, едва ли можно сомнваться, что только путемъ разумной популяризаціи знаній, понимаемой въ самомъ широкомъ смысл, возможно сохраненіе общаго средняго уровня развитія, что только при ея содйствіи возможно установить обмнъ между представителями различныхъ отраслей знанія, общеніе между представителями науки и другихъ отраслей труда. Но какой же изъ общихъ факторовъ, способствующихъ успхамъ знанія, можетъ удобне всего содйствовать этой цли, поддерживать возможно высокій уровень общаго развитія? Профессоръ Вагнеръ въ стать, встртившей, повидимому, общее сочувствіе, высказываетъ мысль, что эта роль въ значительной степени должна выпадать на долю университетовъ, по крайней мр, въ первые годы университетскаго преподаванія. Мн кажется, однако, что едва ли можно согласиться и съ этимъ положеніемъ уважаемаго ученаго. Значеніе университетовъ ясно: ихъ задача, прежде всего, двигать науку и подготовлять новыхъ двигателей науки, а то и другое достижимо только подъ условіемъ интензивнаго труда и привычки къ интензивному труду, прямо исключающихъ его экстензивность. И, наконецъ, много ли достигается тмъ, что въ теченіе какихъ нибудь двухъ лтъ умъ будетъ витать въ самыхъ разнообразныхъ сферахъ для того, чтобы потомъ въ жизни идти своей обычной колеей? Не важне ли въ теченіе цлой жизни оградить себя отъ неизбжнаго съуживанія своего умственнаго кругозора, и въ этомъ отношеніи, мн кажется, единственнымъ пособіемъ является популярная литература и соотвтственная дятельность ученыхъ обществъ. Примромъ и едва досягаемымъ образцомъ такой дятельности можетъ служить извстное ‘Royal Institution’. По разнообразію предметовъ своихъ чтеній, обнимающихъ вс отрасли науки, литературы и искусства, по роскоши экспериментальной обстановки, а, главное, по блеску тхъ именъ, которыя ему удается привлекать въ свои аудиторіи, это учрежденіе служитъ предметомъ удивленія даже въ Германіи. Превосходно выработавшійся общій уровень изложенія, вполн научный и, въ то же время, доступный, равно далекій и сухости научной монографіи, и безотвтственной развязности газетныхъ ‘разныхъ извстій’,— все это длаетъ возможнымъ для каждаго образованнаго человка, посщая эти курсы, поддерживать и расширять кругъ своихъ свдній въ тхъ областяхъ знанія, которыя выходятъ изъ круга его обычной дятельности.
Но дло популяризаціи науки, должнымъ образомъ понимаемое и руководимое людьми науки, представляетъ значеніе не только какъ средство для развитія личности’, оно иметъ и другое общественное значеніе, одинаково важное для дальнйшихъ успховъ какъ науки, такъ и самого общества. Привлекая все общество къ живому участію въ успхахъ знанія, прививая ему эти умственныя аппетиты, отъ которыхъ, разъ ихъ усвоилъ, такъ же трудно отвыкнуть, какъ и отъ аппетитовъ матеріальныхъ, длая все общество участникомъ своихъ интересовъ, призывая его длить съ нею радости и горе,— наука пріобртаетъ въ немъ союзника, надежную опору дальнйшаго развитія. Недавно въ этой зал мы слышали краснорчивое описаніе тхъ роскошныхъ зданій, тхъ богатыхъ средствъ, которыя въ Германіи щедрою рукой разсыпаются на пользу науки. Эти явленія вдвойн утшительны, вдвойн завидны, потому что они обязаны происхожденіемъ не случайной какой-нибудь, преходящей прихоти. Эти зданія стоятъ на прочной почв,— на почв всеообщаго сознательнаго сочувствія, эти средства текутъ изъ врнаго источника — изъ всеобщаго разумнаго пониманія, что въ нихъ залогъ величія, гордость цлой націи. Безнадежно положеніе науки, когда она находится въ положеніи искусственно насажденнаго оазиса — среди безграничной степи всеобщаго равнодушія. Безнадежно положеніе ученаго, сознающаго, что окружающая среда его терпитъ, и только. Отрадно, напротивъ, положеніе такого научнаго дятеля, какъ Пастеръ, общественныя заслуги котораго свидтельствуются всей націей,— еще боле отрадно, потому что т практическіе результаты его открытій, которымъ не видно еще и конца, не были съ его стороны предметами погони- они являлись сами собой лишь результатомъ самыхъ отдаленныхъ отъ практической жизни вопросовъ. Вотъ еще сторона дла, на которой нельзя достаточно часто останавливаться при разумной популяризаціи науки. Нельзя достаточно отстаивать во всхъ слояхъ нашего общества правъ чистаго знанія, нельзя достаточно бороться противъ того узко-матеріальнаго, прикладнаго направленія, которымъ съ самыхъ противуположныхъ сторонъ желали бы съузить свободное теченіе научной мысли. Въ одной изъ своихъ блестящихъ рчей, Дюбуа-Реймонъ указываетъ на это направленіе, какъ на одно изъ существенныхъ золъ, онъ видитъ въ немъ даже зародышъ гибели всей современной цивилизаціи и называетъ его американизмомъ. И дйствительно, едва ли кто отзывается о немъ съ такой накипвшей горечью, какъ сами американцы. Прочтите рчь профессора Роланда на послднемъ създ американской научной ассоціаціи и вы увидите, въ какихъ мрачныхъ краскахъ описываетъ онъ положеніе науки и ученыхъ среди общества, которое, несмотря на свои успхи въ другихъ отношеніяхъ, несмотря на громадное благосостояніе, уметъ цнить только одно прикладное знаніе, только т жизненныя удобства, которыя доставляетъ это знаніе,— общества, которое въ погон за интересами минуты не имло досуга додуматься до перваго источника этихъ прикладныхъ знаній. ‘На каждомъ шагу мн задаютъ вопросъ,— говоритъ бальтиморскій профессоръ,— что важне: чистая или прикладная наука? Но, вдь, для того, чтобы явились приложенія, наука уже должна существовать. Если въ погон за приложеніями мы задержимъ ея развитіе, мы выродимся въ народъ, подобный китайцамъ, не сдлавшимъ въ теченіе поколній никакихъ успховъ потому только, что они довольствовались одними приложеніями, не заботясь о раскрытіи ихъ причинъ. Только изслдованіе причинъ составляетъ науку. Китайцы знали въ теченіе вковъ примненіе пороха, изслдованіе причинъ его дйствія, должнымъ образомъ направленное, привело бы къ созданію химіи и физики со всми ихъ примненіями. Но китайцы довольствовались фактомъ, что порохъ взрываетъ — и отстали въ общемъ человческомъ развитіи, и вотъ мы ихъ теперь величаемъ варварами. А мы,— продолжаетъ Роландъ,— разв мы сами, не въ такомъ же находимся положеніи? Мы поступили еще лучше. Мы взяли науку у стараго свта и примнили ее къ своимъ цлямъ. Мы получили ее какъ дождь небесный, не спрашивая, откуда онъ берется. Мы даже не сознаемъ, что должны быть благодарны тмъ безкорыстнымъ труженикамъ, которые намъ дали эту науку. И вотъ, подобно дождю небесному, эта чистая наука ниспала на нашу страну и сдлала ее великой, богатой и могущественной. Для всякаго цивилизованнаго народа въ настоящее время приложенія науки являются необходимостью, но если наша страна успвала до сихъ поръ въ этомъ направленіи, то потому только, что гд-то на свт существуютъ другія, страны, гд чистая наука воздлывалась и воздлывается, и гд изученіе природы считается благороднымъ, высокимъ занятіемъ’. Посл этихъ горячихъ, безпристрастныхъ словъ становится понятенъ страхъ, испытываемый Дюбуа-Реймономъ по поводу судьбы, которая постигнетъ всю нашу цивилизацію, если и въ тхъ странахъ, на которыя возлагаетъ надежды американскій профессоръ, изсякнетъ источникъ чистаго знанія, если и он заразятся американизмомъ. Но если въ Америк, несмотря на ея широко pacпространенное элементарное и среднее образованіе, ученый теряетъ надежду объяснить обществу необходимость чистой науки, если въ Германіи, этомъ оплот чистаго знанія, западаетъ страхъ за его далекую будущность, то тмъ боле у насъ. Не слышны ли и у насъ голоса, поощрительно относящіеся къ прикладному знанію и совсмъ въ иномъ тон относящіеся къ чистой наук? Не говорятъ ли наук: подавайте намъ листеровскія повязки, это очень полезно’ тмъ боле полезно, что все количество жизни, которое спасетъ открытіе Листера, быть можетъ, потребуется для новаго изобртенія Круппа, подавайте намъ зеленый горошекъ среди зимы,— это очень пріятно, но оставьте только въ поко эти никому не нужные, безтактные вопросы о происхожденіи и начал жизни, т.-е. т именно вопросы, ради которыхъ поколнія ученыхъ только и посвящали свой трудъ и время, и талантъ изслдованіямъ, въ конц которыхъ явилась и листеровская повязка въ нашихъ госпиталяхъ, и консервы горошка на нашихъ столахъ. Но кто же будетъ разъяснять это значеніе и права чистой науки, кто будетъ упорно изо дня въ день повторять эту мысль на вс лады, пока она не сдлается ходячею монетой, если сами ученые отъ этого устранятся, и гд удобне можно этого достигнуть, какъ ни на почв ученыхъ обществъ, какъ ни путемъ популяризаціи науки?
Но, можетъ быть, я заслужилъ укоръ, что въ гостепріимныхъ стнахъ этого зданія, посвященнаго прикладнымъ знаніямъ, какъ будто враждебно отношусь къ нему, не сказавъ ни слова о громадномъ его значеніи. Мн кажется, едва ли это когда-нибудь бываетъ нужно. Въ рукахъ прикладнаго знанія такія чудеса, которыя способны убдить любаго скептика, въ его распоряженіи осязательные аргументы, которые доступны всякому пониманію, ему стоитъ придти, чтобъ побдить. Опасность, которою оно грозитъ, и заключается въ его могуществ.
Подвожу итогъ: популяризація науки, какъ средство боле широкаго развитія личности, популяризація, какъ средство привлечь на сторону науки сочувствіе и сознательную поддержку общества, популяризація, наконецъ, какъ орудіе борьбы противъ узко-матеріальнаго направленія части этого общества въ погон а приложеніями науки, забывающей о первомъ ихъ источник,— однимъ словомъ, ученое общество, какъ посредникъ между ученымъ и обществомъ,— вотъ вторая изъ самыхъ существенныхъ нашихъ задачъ.
Сдлаемъ еще шагъ и мы очутимся передъ самой широкой, передъ самой современной задачей популяризація науки. Наука, проникающая до самыхъ низшихъ ступеней общественной лстницы, научныя истины, сдланныя доступными пониманію простаго рабочаго,— это уже исключительное явленіе новйшаго времени и, быть можетъ, одно изъ могущественныхъ орудій борьбы противъ тхъ вредныхъ послдствій крайняго раздленія труда, того одичанія среди цвтущей цивилизаціи, призракомъ котораго не напрасно пугаютъ насъ Экономисты. И въ этой борьб, очевидно, только стоитъ подражать природ. Вредъ не въ начал раздленія, а въ несовершенномъ пользованіи плодами раздленнаго труда. Если бы часть плодовъ этого раздленнаго труда — въ форм досуга — трудящійся могъ употребить на свое развитіе, то и въ сфер человческой дятельности это начало, конечно, являлось бы такимъ же началомъ развитія и совершенства, какимъ оно является въ произведеніяхъ природы. Англійскій рабочій, отвоевавшій себ часъ или два досуга и проводящій его на лекціи Гксли или Тиндаля, которые его знакомятъ съ трудами цлыхъ поколній тружениковъ мысли,— не одинъ ли это изъ первыхъ шаговъ въ борьб съ этимъ грозящимъ зломъ?
Не лежитъ ли и на обязанности всякаго образованнаго человка, а тмъ боле представителей науки, оказать свою долю содйствія осуществленію этой задачи, или мы только будемъ съ завистью слдить за успхами этого дла у другихъ? Не говорю уже объ исключительной, лихорадочной, вызванной народнымъ бдствіемъ дятельности въ этомъ направленіи, которую теперь проявляетъ Франція. Есть и другія страны, въ которыхъ это дло распространенія знанія въ массахъ организовано давно, остановлюсь на одномъ старомъ, къ тому же, кажется, у насъ мало извстномъ примр, на голландскомъ обществ ‘Tot Nut van Algemeen’. Возникшее подъ вліяніемъ просвтительныхъ идей конца прошлаго вка, оно уже давно цлою стью покрыло всю Голландію. Въ 1876 году оно имло 336 отдленій въ провинціяхъ, содержало 235 народнымъ читаленъ, въ 75 городахъ и мстечкахъ организовало лекціи для народа,— и все это, не за будемъ, на пространств, едва превышающемъ одну Московскую губернію {Не касаюсь здсь народныхъ школъ, учрежденныхъ и содержимыхъ этимъ обществомъ, такъ какъ это выходитъ изъ предловъ моей темы. Съ шестидесятыхъ годовъ оно сосредоточило свое вниманіе на вопросахъ экономическихъ, устройств народныхъ банковъ и пр. и, кажется, достигло еще боле блестящихъ результатовъ.}. За то же и каждый голландецъ знаетъ свой Nut и гордится имъ. ‘Гд двое или трое образованныхъ людей,— говорилъ мн въ 1877 г. его почтенный секретарь,— тамъ и мы’.
Но не этой ли именно цли широкаго распространенія знаній въ сред народа служитъ самый существенный предметъ заботъ нашего общества, самое наглядное выраженіе его дятельности — этотъ музей? Не знаю, многимъ ли изъ васъ, м. г., случалось бывать въ этой зал въ воскресенье утромъ, но я позволю себ утверждать, что ни въ лондонскомъ Кенсингтон, ни въ парижскомъ Conservatoire не встрчалъ я картины, боле утшительной. Вы встртите здсь толпу, самую пеструю, какую, по старой привычк, могли бы себ представить гд угодно, но ужь никакъ не въ аудиторіи. А, между тмъ, это фактъ, эта толпа въ аудиторіи, она составляетъ аудиторію, внимательно, жадно ловящую слова не сказки, не потшнаго разсказа, а ставшаго доступнымъ ея пониманію научнаго вопроса. И фактъ этотъ невольно озадачиваетъ васъ при каждомъ столкновеніи, до того мало возможенъ онъ казался еще двадцать, еще десять лтъ тому назадъ. Быть можетъ, я увлекаюсь, преувеличиваю значеніе этого явленія, но при каждой новой встрч съ нимъ мн представляется, что здсь, въ зачаточной форм, въ микроскопическихъ размрахъ, но все же проявляется начало осуществленія колоссальной задачи будущихъ вковъ, что это только начало расплаты того вками скопившагося долга, который наука, цивилизація, рано или поздно, должны же вернуть тмъ темнымъ массамъ, на плечахъ которыхъ он совершали и совершаютъ свое торжественное шествіе. Что бы ни говорили, а въ основ тхъ страстныхъ обвиненій, которыми Руссо осыпалъ цивилизацію, лежитъ гнетущая, неотразимая мысль, отъ которой не отмахнешься однимъ словомъ,— парадоксъ. Та мысль, что вся цивилизація возникла на почв неравенства, что въ своемъ теченіи она еще закрпляла это неравенство, увеличивая пропасть между двумя половинами человчества, между представителями умственнаго и физическаго труда. Конечно, если такъ было, то видно не могло быть иначе, то фактъ историческій, естественно-историческій, одинъ отъ актовъ міровой драмы, названіе которой ‘Борьба за существованіе’. Но не былъ ли то ея послдній актъ? Не чудится ли пороою, что человчество стоитъ гд-то на перевал между двухъ теченій? Если, уходящая во мракъ прошлаго, исторія повствуетъ своей о задач — о созданіи цивилизаціи цной неравенства, то не даетъ ли угадывать, уходящую въ туманную даль будущаго, свою задачу — уничтоженіе неравенства усиліями цивилизаціи? Конечно, не на почв общаго невжества совершится это примиреніе, а путемъ справедливаго раздла плодовъ этой цивилизаціи, добытыхъ общими усиліями. Не научившись ползать на четверенькахъ, какъ острилъ Вольтеръ, разршилъ цивилизованный человкъ эту задачу, но и не продолжая безмятежно свой путь впередъ и впередъ, гордо поднявъ голову, въ сіяніи электрическаго свта, между тмъ какъ гд-то далеко позади милліоны плетутся, спотыкаясь, въ непроглядномъ мрак.
Я ужь слышу насмшливо-скептическія возраженія: народъ, прежде всего, проситъ хлба, а вы предлагаете ему лекцію и книгу, то-есть камень. Но у всякаго своя задача, своя сфера дятельности. Сфера ученаго общества — лекція и книга. Скажутъ также, не слишкомъ ли несообразенъ, не слишкомъ ли комиченъ тотъ скачекъ отъ боле чмъ скромной дятельности ученаго общества къ задачамъ будущаго, къ искупленію исторической неправды. Вмсто защиты, прибгну къ сравненію. Толстой въ своихъ ‘Козакахъ’ описываетъ впечатлнія человка, завидвшаго на далекомъ горизонт первыя очертанія снговыхъ вершинъ. Сначала это впечатлніе всецло поглощаетъ его, вытсняя вс остальныя, но мало-по-малу мысли принимаютъ свое обычное теченіе и лишь отъ времени до времени ихъ нить прерывается восклицаніемъ: а горы? — и взоръ невольно обращается туда, въ ту сторону, гд показались эти неуловимыя то свтлыя, то грозныя очертанія, пытаясь уловить, растутъ ли они, выдвигаются ли навстрчу, или убгаютъ въ даль. Не то ли испытываетъ и современный человкъ, предъ умственными взорами котораго хоть разъ мелькнули то свтлые, то грозные образы будущаго,— а передъ кмъ они не мелькали? Ежедневная жизнь, привычная дятельность текутъ своимъ обычнымъ чередомъ, и лишь отъ времени до времени, непроизвольно, самъ собой всплываетъ этотъ вопросъ — а горы?— а эти отдаленные идеалы будущаго? Иметъ ли эта ежедневная, всепоглощающая дйствительность какое-нибудь отношеніе къ нимъ, приближаемся ли хоть сколько-нибудь, или только удаляемся отъ нихъ, растутъ ли, надвигаются ли они, или безнадежно уплываютъ въ даль?
Съ первыхъ же словъ я сдлалъ оговорку, что намреніе воспользоваться обыкновеніемъ, допускающимъ въ начал всякаго дла нкоторое отступленіе отъ обычной дловой программы. Черезъ нсколько минутъ наша дловая научная жизнь вступитъ въ свои законныя права, ея спеціальныя задачи все цло овладютъ вашимъ вниманіемъ, я позволилъ себ воспользоваться имъ на нсколько минутъ для того, чтобы выяснить, въ какомъ свт представляются мн самыя общія, самыя широкія, а, слдовательно, и самыя отдаленныя цли общества, поставившаго себ задачей не столько способствовать накопленію и сколько возможно широкому распространенію научныхъ знаній. Какъ ни различны, съ перваго взгляда, представляются эти три сферы нашей дятельности, которыя я послдовательно разсмотрлъ, засданія отдловъ, публичныя засданія, народныя бесды, опредляющія наши отношенія къ наук, къ обществу къ народу, мн кажется, что он весьма близки по ихъ внутреннему, боле глубокому содержанію. Во всхъ проявляется одна, по преимуществу, общественная мысль,— мысль о противодйствіи общими силами вреднымъ послдствіямъ крайняго раздленія труда, ощущаемымъ какъ въ наук, такъ и въ жизни. Если въ стремленіи къ установленію дятельнаго обмна между представителями одной области, между представителями различныхъ областей знанія, нами руководятъ внушенія пользы, то при распространеніи знаній далеко за предлы научныхъ сферъ, въ установленіи общенія между представителями умственнаго труда и труда физическаго, нами должны руководить требованія справедливости, а въ цломъ вся дятельность общества должна выражаться въ стремленіи къ гармоническому сліянію задачъ науки и жизни, въ служеніи научной истин и этической правд.