Время на прочтение: 53 минут(ы)
Обращенный мизантроп, или Лебедянская ярмонка
Русская комедия и комическая опера XVIII в.
Редакция текста, вступительная статья и комментарии П. Н. Беркова.
М.-Л., Государственное издательство ‘Искусство’, 1950
OCR Бычков М. Н.
Гур Филатач, помещик Лебедянского * уезда
Фекла Тарасовна, жена его
Mикеша, сын Гура
Любовь, падчерица Гура, воспитанная в монастыре
Князь, приезжий знатной дворянин
Княжна, сестра его
Граф Достойнов, полковник с полком в Лебедянском уезде стоящим
Правдин, предводитель дворянства
Надоедалов, Гуров сосед
Затейкин
сержанты гвардии, женихи Любовины
Еремевна, сваха
Машинька, мещанка, воспитанная в монастыре *
Дурак Гуров
Дмитрий, управитель князя
Театр представляет деревенскую горницу Гура с лежанкой и скамейками, на стенах расставлены картины с Спасского мосту, как то: Бова королевич, Мамаево побоище и проч.
Дмитрий. Экой дом пропасной!.. хожу, хожу с час, а ни души християнской не вижу!.. Правдин умен, а такие глупые дела делает, что ни на что не похоже, влюбись, влюбись в таком омуте, где ни в барине ни в людях толку нет, благо своя воля, чорт ли ей велит в эдаком адове дне жить. Дорого бы я дал за то, чтобы мне его не любить, а Машиньке бы быть с горбом или с бельмом, чтоб она меня своею рожицею не сводила с ума. (Слышит, что дверь скрипит.) Кто-то идет, авось добьюся толку.
Дмитрий (обошедши кругом его и оглядев, склал обе руки, и глядит на дурака, а дурак на него, подождав, наконец, говорит). Говоришь ли ты, чудо морское?..
Дурак. Как-ста не говорить.
Дмитрий. Так скажи мне, где Машинька?
Дурак. Ась? где Машинька? она вон тама. (Размахнув руками врозь.)
Дмитрий. Да где у тебя тама-та, урод!
Дурак. Ась? где у те тама-та, урод?
Дмитрий. Слушай!.. или ты позови сюда Машиньку, или я тебя прибью.
Дурак. Ась?.. или я тебя прибью?
Дмитрий (толкает его в шею). Чтобы чорт побрал этот ад, где ни одной души нет, которая бы знала по-человечески говорить.
Дмитрий, Машинька (хохочет).
Maшинька. Здорово, бедной Дмитрий! что ты с этим уродом поговорил?
Дмитрий. Хорошо тебе, что ты колдунья и из этих чудовищ умеешь делать, что ты захочешь, а я вышел из терпения и минуту позже бежал бы отсюда, да и не оглядывался. Что это у вас за чучела?
Машинька. Это у нас баринова забава, и нас здесь три: Марья старуха, Машинька, я, да есть еще Машка простоволосая босиком и в телогрее, да дело состоит не в том, ты бы должен подойти, да поцаловать у меня ручку за мои к тебе милости, ты знаешь, что я воспитана в монастыре, и что эдакому неучу, каков мой любезной Митинька, должно меня почитать.
Дмитрий. Вот, что правда, то правда! (Берет ее за обе руки и цалует ее, обманув, в губы.)
Машинька (вырвавшись и ударив его в щеку). Рано голубчик, вот тебе за твою скорость: а женишься на мне, так еще лутче будет.
Дмитрий. Это все хорошо, только ежели бы ты не видала и не учила дурных русских комедий, так бы ты за поцалуй пощечинами не платила, однако от миленькой ручки я все снесу. Поговорим-ка о деле, что твоя барышня?
Машинька. Моя барышня, ты знаешь, воспитана так чувствительною, что обо всех глупостях своего батюшки и матушки плачет, а у кого достанет слез, чтоб их все глупости оплакать?
Дмитрий. Правду сказать, глядя на них, есть о чем и заплакать, да скажи ты мне, зачем она из доброй воли у этих Сахаров * мучится?
Машинька. Затем, что ты дурак и что ты не знаешь, что воспитание требует от благородной девицы, чтоб она без воли тех, от кого она зависит, ничего не делала.
Дмитрий. Ну! да ежели их воля будет, чтоб и из нее сделалась такая же чучела, как они сами?
Машинька. Она ею не сделается, а по чувствительности ее, не плакать нельзя, вышед из монастыря в такой свет, где первые люди, от которых она зависит, Гур да Фекла. Однако я с тобою заболталась, а барин скоро придет. Поди и зови Правдина сюда обедать, хоть наши старики-та и будут на него коситься, да моя барышня его любит и ни за кем, кроме его, не будет, а пуще всего ежели за него вступится этот приезжий князь, так барин наш, чтоб подтруситься ему, все на свете сделает.
Дмитрий. Что он за него вступится, в этом сумнения нет, да боюсь, что князю-та нашему не до того, у него теперь сестрица оплакивает жениха, которой уж два года умер, и утешиться не может, вот как нашего-та полковника она увидит, так авось опять развеселится, и тогда уж примемся за вас.
Машинька. Долго же вас дожидаться, коли ей еще надобно с одним разлюбиться да в другого влюбиться, вить этого по моим мыслям в две недели не сделаешь.
Дмитрий. Нет, милая моя Машинька! об княжне так не думай. Она у нас ангел, весь дом глядя на нее с ума сходит, как она милостива! как она ласкова ко всем! покуда она не утешится, весь дом у нас тужить не перестанет.
Машинька. Хорошо, ну дай бог ей утешиться, ступай же, да скажи мой ответ Правдину, чтоб он приехал сюда.
Дмитрий. Ну! барину этот ответ хорош, а слуге-та что?
Машинька. А слуге-та приказ, быть впредь поучтивее, и коли он обожать меня не умеет, так, по крайней мере, бояться, как огня.
Дмитрий. Он тебя и обожает, моя жись, дай только срок до свадьбы-та, а то и я буду огонь!.. лишь не такой, которого бы бояться.
Машинька. Митинька, прощай, барин идет.
Дмитрий. Прощай!.. божество мое! огонь мой! Машинька моя! верь, что твои прелести столько долго останутся в моем сердце, сколько твоя пощечина в моей щеке. (Уходит.)
Машинька, Гур и Надоедалов.
Машинька садится шить за пяльцы и поет песню. Гур садится на лежанку, Надоедалов с арапником ходит по горнице.
Гур. Что, брат Федул, губу-та ты надул? аль Вихра выдала? так на осину, дай бог мне столько рублей, сколько я их окаянных в одне Петровки перевешал, ну их к ляду, об том бы нам и тужить.
Надоедалов. Нет, батюшка, Гур Филатач, не Вихра окаянная у меня на уме, беда на беде да беда сверху, ведашь ты: хлеб не родился, скот повалился, сам не женился, а годы бола пришли, ды на ту пору сделалась притчина,* вот те бог порукой, притчина.
Гур. И!.. не замай их, старой хрен! чему не быть, тому не бывать, а чему быть, того не миновать, будь его свята воля, будто на нас-таки и напущено!.. послушка, девка-та живо мило поет. (Мурнычит за нею.)
Hадоедалов. Да то она поет!.. поет, да не про нас, то-то и дело, то, как я те что порасскажу, так животики надорвешь…
Гур. И!.. брат Федул, брось!.. ну их к ляду, вить ты вить уж как примешься порассказать-та, так тебя только и слушай, брось, брат! так и быть!.. его свята воля!..
Надоедалов. Да оно так!— его свята воля,— да смотри-ка ты, что наши соседи-те набедокурили,— я,— нагдышнева-ту русака в торака,— ды был таков от вас в отъежже поле, с Сидоркой-ту, Простофилиным да с этим — как его забыл и — ох, граф-ат, провал его возьми — наш-ту полковник — ну!.. так ему и быть, мы завернули к Сидору-та — говорим — здорова, брат,— здорова, мал! — вот как здорова — он говорит: Сенюха! — чего дискать изволите? — псарь у него вершков десяти, хват такой — Семеном зовут — кровь с молоком! — Сенюха!— вели, брат, чайник согреть! — ну! — согрели чайник — выпили по чашке чаю — посидели — ну — знашь деревенско дело, не прикажешь ли вишневки, не прикажешь ли того-сего, другого, прочего. Давай, мал *,— что есть в печи, все на стол мечи (смеется) — забавник собака — малой жирной! — малой простой! — а угостишь! — ево подавай,— двор, как полна чаша — отец-ат, сам знашь, был мужик зажиточный — вот эдак — слово за слово — посидели — побалагурили — незнамо неведано откуда — Затейкин в двери — вот — как Затейкин в двери, взямши, глядь я на Сидора — Сидор наш сам не в себе — ну, наше дело сторона, мы ему поклон — здорова, Николай! — здорова, мал,— вот эдак путем чередом — я взямши говорю, Сидор!— чего дискать, мал,— что ди ты так принасупился? — ничего, мал,— вот как ничего — ан глядь поглядь, Затейкин зовет его на поговорку,— знашь, при полковнике-та он не смел — пойдем говорить — тот — пойдем! — ну, вот как пойдем — ды пошли! — (Между тем Гур дремлет и засыпает.) Я графу-та, хашь * он молчаливой знашь, такой с нашим-то братом — он и не так чтобы — тавовона — однако я ему: ваше сиятельство! — что-то они не даром, не пойти ли нам туды? ну, слышь ты, не успел я молвить — бежит мой Сидор — слезы градом, ай, ай, ай! — ай, ай, ай! — вот как ай, ай, ай! — глядо * и Затейкин ды к нему! — ды в ухо — ды в другое! — ды в третье! — я чтобы к Сидору — где! — и мри малой расхорохорился — тот к нему — ан он и дверь на замок — ды бранить сквозь двери Затейкина-та смертно, я ему:— Сидор! — не балуй, брат! — брось! — ну, мал! — так и быть! — брось, брат! — ну, насилу рознял. Полковник мой — откуда взялись ноги — плюнул нам в рожу, ды домой,— смешно, чорт их возьми — ну! — кое-как помирились. В чем жа дело-то стало?.. и тот и другой вить ты — сватают в одном месте невесту — ну так у Сидора-та не тому чета — богатель-та * есть — 200 душ — да дом-ат, дом-ат — а тот только что прыток на слово, а ни в гумне кладушечки, ни в мошне полушечки,— а на ярманке ли — в Лебедяни ли,— на кулашном ли бою,— всех нас загоняет — что за гусары? что за прическа! — франт собака! — он жа видишь от строки, так Сидор-ат и струсил, теперь нада нам приготовиться, как бы еще при полковнике-та да при гостях-та не острамиться (приметив, что Гур спит), да что ж ты, Гур Филатач, здремал, кажется, я не долго толковал, эй, проснись, судырь!..
Гур (сквозь сна). Просну… усь!..
Надоедалов. Проснись, говорят, эка притчина, нельзя дела поговорить, как раз заснет!— проснись!..
Гур. Проснусь, проснусь…
Фекла, Любовь, Микеша и прежние.
Надоедалов. Проснись, слышь, хозяюшка ваша пришла (Кланяется всем.)
Гур. Тьфу, беда какая, ну, вот и проснулся, вить ты вить уж как начнешь (зевает), так как-та и дремлется, а дремать-та не дают. Здорова, жена!.. здорова, ребята! (Микеше протягивает руку, он цалует, а Любовь приседает.) Эх, Любушка! что прибыли по-немецки-та кланяться, этому-та, матка, немка тебя в Питере-та и научила, я так не учу сваво, ничему не учу, вон у дяди-та у Простакова Митрофан-ат чему не учился? а дурак дураком, кучеру-та плуту * переплатили денег нивись что, ан, на них жа камедь * пишут. Смотри-ка у нас Микешка, то-та малой! (Микеше.) Что снопов вчера привезли?
Mикеша. Без дву шестьдесят.
Гур. Хорошо, хорошо, брат, ну-ка, Любушка! что талек-ту * матка у тебя?
Любовь. Ай, fi donc *! батюшка, что за тальки-с?
Гур. Как, дура, что за тальки, да то-то бы те и знать-та, а то что ты думашь, клевикортами * да жеманством-та взять здесь? нет, голубушка, здесь этого не нада: вот у меня Фекла Тарасовна куда ни поверни, за работой ли посмотреть, бывало с молоду, песенку ли спеть, что нам? что какой-та пропасной на нас на виршах стихи сочинил, я-таки и сам пою:
Нас с тобою, в свет натура
Создала без мыслей так,
Ты не винна, что ты дура,
Я не винен, что дурак.
Да таки пусть по их-та дурак, пусть умн-ат чахнет (гладит себя по брюху), вот у нас, на домашних хлебах вскормлено, так ли, жена?
Фекла (тонким голосом). Так, батюшка.
Гур. Не милей я тебе затейников-та?
Фекла. Так, батюшка.
Гур. Не замай же, и дети у нас также ж будут.
Фекла. Так, батюшка.
Гур. Эка ты, промолви что-нибудь, так да так, не даром ты по батюшке-та Потакальщикова, чорт ли в таке? дай то, аль другое, так ли, жена?
Фекла. Так, батюшка.
Гур. Ну ин так коль так, смотри-ка, глупа половина, какой-то слуга в галунах, чей-та эта. А… княжой управитель.
Дмитрий (с узлом в руках). Князь и княжна приказали, сударь, вам кланяться и спросить, угодно ли вам, чтоб они к вам сегодни были!
Гур. Добро пожаловать, как не угодно, что ты, мой свет! мы рады гостям, да что это у тебя?
Дмитрий. Князь прислал вам из своей ранжереи артишоков и дыню.
Гур. Благодари, благодари жена, возьми, матка, да прикажи что-нибудь к княжне-та от себя.
Фекла. А что мне приказать-та, батюшка? я не знаю.
Гур. Любушка! вступись хоть ты, да возьми у него узел-та.
Любовь. Извольте-с,— пожалуй, скажи княжне, что я ей велела кланяться, и maman тож, да нет, нет, я лутче к ней напишу.
Гур. Вот то-та, девка, пиши, пиши, грамотница! по-вашему-та по-французскому-та я вить не знаю, как у вас там водится (Любовь садится писать), что, брат, Андреич, не хошь ли водки?
Дмитрий. Вы, сударь, знаете, что я водки никогда не пью.
Гур. Ну ин ренскова, не чванься, брат, мы вить здешние жильцы, ты меня, а я тебя знам.
Дмитрий. Знаю, сударь, и слишком знаю, только ренскова вашего не нада, покорнейше благодарю.
Гур. Ну что Любушка, чем порадуешь?
Любовь. Написала-с.
Гур. Прочти же нам!
Любовь. Ma princesse*! жись моя! я вам очень рада, пожальте к нам сегодни кушать, мой papa и моя maman вам очень будут рады и приказали вас просить. Adieu, je vous embrasse *, прощайте-с.
Гур. Кто те знат, что ты напутала. Хорошо, братец, отвези княжне, хошь я и не понимаю, кланяйся, милости дискать просим.
Гур. Ну-ка, Микеша! вели бурого-та в дрожки, да съездим, а брат Федул, покуда на гумно, а ты, жена, смотри поопрятнее, да поучливее, так дело-то и в шляпе. Вот к тебе гостья, толкуй с ней.
Фекла, Еремевна, Любовь, Машинька.
Фекла. Вытте на час, нам нада поговорить. (Машинька выходит, Любовь становится за дверьми и подслушивает.) Здорова, Еремевна! добро пожаловать, давно уж ты у нас не гостила, садись-ка по добру по здорову.
Еремевна (садится возле Феклы на скамейке). Давно, моя матушка! давно я те не видала, все за хлопотами, о том поговоришь, про другого сведаешь, третьего просватаешь, да за тем, да за другим, за тем да за другим, время-та идет да идет.
Фекла. Что новенького об ярмонке слышно?
Еремевна. Мало ли, родная моя! вот вить и я к вам не пир пировать, не ржи торговать, а так сказать, думу думати.
Фекла. Что б такое, мой свет?
Еремевна. Нет ли кого, моя мать! чтоб не подслушали. (Тихо.) Ну вот-таки у вас есть товар, а у нас есть купец, коли то святой час, так бы и по рукам.
Фекла (в слезах). То оно так, моя мать! да вить каково расставаться с робенком-ту, она вить у меня одна одинешинька, как порох в глазе, вить ты, матка, не знаешь, каково с робенком-та расставаться.
Еремевна. Так, моя родная! да вить век не пережить с ними, лишь бы чилыек-ат попался, девка взрослая, здоровая на руках, чего ее дома держать!
Фекла. Будь его свята воля, я и сама, матка, замуж шла не по любви, пришли да сказали, за первого-та мужа, я бола отнекиваться, как покойница-та, не тем будь помянута, безменом меня отворочала, так и чорт (плюет), прости господи, ангелом показался.
Еремевна. Ну да то о чем говорить, матушка! было бы слажено у родителей, где робенку толковать об муже. В старину-то и все было лутче.
Фекла. Кто ж, матушка, по-твоему купец-ат?
Еремевна. Мала ли, родная моя, нонче ярмонка, молодцов, как соколов, один другого лутче, где в прежни годы, статошно ль дело, толи бывало, как наместничество открылось-та *, вот таки у вас из Питера-та подъехало соседей, чину большого, сам молодец, а дом-ат, дом-ат.
Фекла. Кто ж, моя родная?
Еремевна. Ну да вот таки Николай-та Назарьич Затейкин, чем не молодец? умен! то уж неча сказать, умен! он жа, матушка, всему обучен, видишь, он как-та в Питере-та, по францускому-та, что ли, научился, да что нам наизусть-та выучить, ан суды приедет, да сочиняет перед нами, ну! мы люди темные, нам где понимать, а дивуесся, дивуесся, как чего не понимаешь-та, он же, матушка! в Приображенском-та полку уж сержантом служит.
Фекла. Правда, мать моя, то что умен-то умен.
Еремевна. Вот другой-та, об том я и не говорю, Простофилин-та, тот прост человек! то уж прост! что говорить, — ну да за то дом, как полна чаша, а в нонешнем быту, так права, у кого деньги, у того и ум, только видишь, одна на них беда.
Фекла. Что, моя мать, за беда?
Еремевна. Видишь, мать моя, про Любовь-ту Ивановну наш-та предводитель как-то проговаривал, ан оне его и боятся.
Фекла. Ах, он окаянной, ах, он бестия, ах, он каналья, да я вить думала Николай-та Назарьич, провал его возьми, моя мать, уж Правдин, не хочу и слышать, да он, матушка, дурак дураком, выдам ли я за него Любушку, не видеть ему ее, как ушей своих.
Еремевна. Ах, моя мать, вить ища * по рукам-та не ударено, ваша дочь, ваша и воля.
Фекла. Так-таки, моя мать, не видать ему Любушки, где пить слыхано *, у девки 500 душ, да у ней будут женихи и не едакие, гол, как сокол, да где ему перед Николаем-та Назарьичем, да этот троих, как Правдин, продаст и выкупит, видали мы, матушка, правдивых-та судей этих, он, пожалуй, задумает, что он и Гура-та Филатача умнее, а я этих умниц-та не люблю, моя мать! таки не бывать, не бывать этой свадьбе, с честностью-та не много нонче возьмешь, что и честь, коли нечего есть, пословица-та нас поумнее.
Еремевна. Да я, матушка, не по нем и говорю, а видишь, мне хотелось, алиба Затейкина-та, алиба хоть уж Простофилина-та сосватать на Любови-ту Ивановне, он, правда, меня-таки и наградил по своей милости, однако суженого конем не объедешь, коли чему быть, того не миновать, а Правдина-та, мать моя! я-таки сама терпеть не могу, он, сказывают, умирает, да бог с ним, я ему зла не желаю, не замай его, умрет.
Фекла. Так-таки, моя мать! я об нем не хочу и слышать, а постарайся-ка ты мне об Николае-та Назарьиче, уж куды смешон! забавник злодей! животики с ним надорвешь, да и девкам-та его как не любить! нагдысь * он с ними как-та затеял фанты, уморил меня на старости со смеху.
Еремевна. То уж забавник! что говорить. Вот нонче об ярмонке-та много молодцов, да что-то худо женются, я, права, стоптала, стоптала башмаков попустому, ища у покойного дядюшки-та *, как я ходила в ключах *, да была мамою Митрофана-та Терентьича, так тогда труда-та было и больше, Да силы-та, мать моя, были не те, теперь и он женился, вот! вить говорили жа, плох да плох, а вить невеста пошла, деньги чего не делают, мать моя! уж я рада, рада была, как его, мое красно солнышко-та, сосватала. Барыня у него, дай бог здравствовать! такая дородная, такая плотная, а такая ж, как он, живут себе да денежки копят.
Фекла. То-то и дело-то, мать моя, что нонче ум-ат не умен, как бы все растормошить, а кто собрать-та захочет, так и в дураках, вить говорено мало ли и про нас с Гуром-та Филатачем, да пускай нам худо, мы живем да живем. Однако прощай, мать моя! поди к Любушке-та, да поговори ей, она у нас такая плаксивая, не знаю в кого, ища вдруг возмешься, так и не сладишь, а богатая девка невеста на руках, так убережешь ли ее, я пойду поприбраться, к нам будут гости, суседи-та вон.
Еремевна. Ин будь по-вашему, прощенья прошу, матушка, Фекла Тарасовна. (Цалуется с ней и уходит.)
Любовь. Подумай, Машинька! эта фатальная Еремевна пришла меня сватать за этого Затейкйна, которого, я терпеть не могу, которой так скушен!.. ай, да как он скушен!.. а Правдину хотят отказать дом, и матушка так сердита! — так сердита!
Машинька. Ах, сударыня! чего вы боитесь? у кого есть ум, 18 лет и 500 душ, кто того может принудить? такие ли бывали невозможности? вы Любовь сами, а любовь все на свете переделывает, о чем вам думать? Простофилин — дурак пошлой, а Затейкин дурак жа, да только умничает, что еще глупее: есть ли что несноснее, как полудурак над целым дураком расшутится? а мы это видим всякой день, вы приласкайте его при тетушке*, а я видела слугу настоящего жениха вашего и все будет сделано, он князю знаком, сюда будет с ним, а вы знаете, что батюшка и матушка готовы всячески князю подтрушивать из своего дела.
Любовь. Делай, что хочешь, Машинька, у меня ума не стало.
Театр представляет дом князя близ ярмонки. Князь у камина читает книгу, Дмитрий входит.
Князь. Ну! что, братец, твой Гур будет ли дома?
Дмитрий. Будет, ваше сиятельство! и вот от падчерицы его записка к княжне, фрукты я им отдал, а что они из них сделают, того не знаю.
Князь (прочетши). Братец! это что-то ни по-русски, ни по-французски, однако отдай ужо сестре, как она встанет, да скажи пожалуй, что это за люди?
Дмитрий. Это, ваше сиятельство, Лебедянской дворянин, больше ничего, как Гур Филатач во всей силе этого слова, так как и жена его Фекла Тарасовна, а письмо это писала приехавшая недавно из Питербурга падчерица его, недурна собою, воспитанная в монастыре и выпущенная пред отъездом сюда.
Князь. Все это хорошо, только лутче еще будет, ежели он мне те 5000 десятин уступит без хлопот, которые и без того мне принадлежат, ежели не хочется ему заплатить иску, я прощаю охотно, ежели при этом мудреном воеводе Надоедалове он мог их себе несправедливо отмежевать: однако сколько уж лет наместничество открылось, пора бы уж и забыть, что делалось при старых-та воеводах, я думаю, что в совестном суде * все это скоро кончится.
Дмитрий. Это правда, что нонче не то: однако Гур все тот же Гур, ваше сиятельство, а вам известно, что дураки всегда упрямее всяких недураков, то надобно взяться иначе. Здесь стоит с полком полковник, человек разумной, которого все наши соседи и боятся и почитают, ежели бы он взялся ему поговорить, то, я думаю, его слово подействует над ним больше, нежели неприятности тяжебных хлопот, к которым эдакой Гур и привык и не боится.
Князь. ю кто такой этот полковник:
Дмитрий. Молодой разумной человек, только так всегда задумчив и грустен, что его никогда веселого и не видывал: зовут его граф Достойнов.
Князь. Достойнов!.. я б желал с ним познакомиться, пошли к нему сказать о моем приезде, и что я желаю его видеть. Это верно брат нашего Достойнова.
Дмитрий. Полк его верстах в трех отсюда, и он верно будет скоро сам, он ездит иногда с собаками здесь, и хотя во всю зиму стояла здесь рота его полку, однако мы не только ни малейшей обиды от него не видали, а еще многие помощи по приказанию его имели по делам вашим, он много про ваше сиятельство и про сестрицу говаривал, и разговоры мои о вас его трогали.
Князь. Хорошо, пошли к нему или поезжай сам и проси его быть сюда или дать мне знать, когда я могу быть у него.
Князь. Граф Достойнов!.. что б могло его трогать по смерти его брата, говоря обо мне!.. при всем том я желаю его видеть, хотя это огорчит сестру еще больше, …сколько этот граф Достойнов стоил слез бедной моей сестре! вот она. Боже мой! как грусть ее меня трогает…
Князь и княжна (с работой, в шляпе).
Князь (цалует ее). Здравствуй, сестрица! вчерась только приехала ты сюда, а уж выучилась вставать в 7 часов, когда это бывало с тобою?
Княжна. Я обходила всю деревню, утро прекрасное, и мне так весело было смотреть на наших крестьянских девочек, что я велела принести свои ленты и все им раздала, а у меня осталось только то, что ты на мне видишь, ты не можешь представить, как мне деревня полюбилась, какое сравнение с тем принужденным обхождением, с которым мы обращаемся между собою, я узнала здесь новой род людей, которые мне понравились, и точно знаю, что они искренно меня полюбили.
Князь. Жаль, душенька, что я не из твоих искательниц, я бы тебе на твои романические мысли сделал какие-нибудь нежные стихи, а так, как брат, которой очень тебя любит, скажу тебе в прозе, что эти мысли продолжатся в тебе до тех пор, покуда и деревня и эта искренность тебе надоедят до смерти, а там так же захочется опять в Петербург, как теперь в деревню.
Княжна. Нет! я не думаю, чтоб мысли мои зачали теперь вдруг переменяться, ежели они никогда переменчивы не были, не для того мне нравится деревня, чтоб я со многими другими согласилась, что при дворе или в городе нет людей честных и чистосердечных, я имею друзей и, знав их цену, предпочитаю деревню, не по досаде на городскую жизнь, а по склонности моей к уединению, которое и в городе в моих обстоятельствах было для меня приятно. Ты знаешь, отчего я еще до кончины батюшки переменилась, и с тех пор как перестала я думать о благополучии, то все места для меня равны, а уединенные приятнее.
Князь. На что ж было тебе переставать думать о благополучии, когда ты имеешь все, что к благополучной жизни подает надежду. Имея ум, воспитание, приятности наружные и богатство, что б могло тебе недоставать? ежели б только ты перестала думать о том, о чем батюшка думать тебе запрещал. Потеря твоя невозвратна, два года уж прошло, как графа нет на свете, а этого времени довольно, чтоб забыть его, ты плачешь!.. (Берет ее руку.) Прости мне, ежели я неосторожно напомнил тебе такое время, в которое ты довольно слез уж пролила, и вспомни, что вместо строгого отца, от которого ты зависела, с тобою брат твой и друг, которой жизни своей для тебя не пощадит.
Княжна. Конешно, братец! много утешает меня то, что я в любви твоей уверена, однако ежели дружба может услаждать наши горести, то как она слаба, чтоб их истребить!
Князь. Верь, что моя дружба не есть дружба обыкновенная, желаю, чтоб она могла твои горести и вовсе истребить: однако мне нужна для того совершенная твоя доверенность, успокойся, сядь и расскажи мне, что происходило у вас до возвращения моего из чужих краев, в три года много могло сделаться нового.
Княжна (садится). Ты знаешь, братец, до твоего отъезда, как граф Достойнов, искавши моего согласия, слишком год всякой день был у нас в доме, что батюшка отличал его от всех молодых людей ему известных, не много труда ему стоило увидеть, что он мною еще больше был любим, нежели меня любил, достоинствы ввели его во все лутчие обществы *, и когда батюшке хотелось отдалить его от меня, то уж было невозможно, потому что граф везде со мной встречался, при всей любви моей к нему трудно бы ему было получить мое согласие прежде согласия батюшки, ежели бы не нашел он способу уверить меня, что батюшка противиться не станет, тем получил он признание столько трудное для воспитанной девицы, на другой день, я не могу описать тебе, что сделалось со мною, как батюшка, призвав меня в кабинет, объявил мне однажды навсегда, чтоб знакомство мое с графом кончилось и что я его в доме нашем больше не увижу.
Князь. Я от часу больше нахожу причин жалеть о скором моем отъезде, этого бы многого не было.
Княжна. Этого не довольно: сколько могли сыскать дурных красок, то ими мне его описывали: даже находили в нем такие пороки, которые бывают в самых грубых и невоспитанных только людях, которых и имян знать я не умела, всему ж причина то, что он не богат, а при всех этих описаниях, ежели бы ты знал, братец! сколько одно воображение о нем все лжи на него выдуманные опровергало, он был в отчаянии и кроме чрезмерной учтивости искания ничем на сплетни моих родственников не отвечал, а мне оставалось только уходить из комнаты, когда начнут мне говорить, что он бог знает кто, что он упал с неба, что он ищет жениться из денежных расчетов, что он чужой ум выдает за свой, и тому подобные дурачествы, наконец, батюшка, видя, что я всем женихам моим отказываю, сказал ему (чего я по великодушию его от него никогда не знала), что ежели он не хочет видеть меня против воли выданную за другого, то чтоб он Петербург оставил, граф ни слова не сказал ему, сыскал меня в тот день в аглинском магазейне, я испугалась, увидя его вид, со мной была одна моя агличанка, без которой я никуда не выезжала, он от отчаяния был смелее й обыкновенного, поцаловал у меня руку и, сказав только, что вечная разлука его со мной извинит его смелость, пропал, я окаменела и опомнилась уж тогда, когда его не было, на другой день услышала, что он поехал в армию против турок.
Князь. Я видел его в Киеве, отъезжая в чужие края, в том точно положении, как он тебя оставил и там, познакомившись с ним короче, многое от него слышал.
Княжна. Граф поехал, батюшка все силы употреблял, чтоб выдать меня за известного тебе его приятеля, однако я нашла способ избавиться, скоро по отъезде графа в армию вошел ко мне батюшка, и с жестокою холодностью объявил мне, что он в сражении убит. (Слезы мешают ей продолжать.) Теперь третий год, как нет его на свете, а сердце мое и мысли все остались те же, я ищу уединения, потому что не нахожу себя способной быть приятною в больших собраниях, которые и мне перестали уж быть приятны, только сделай милость, не напоминай мне больше о таких случаях моей жизни, которые эту жизнь делают несчастливой, ни богатство, ни красота, ежели во мне ее находят, меня уж не утешат о потере того, на ком все мысли мои о благополучии соединялись.
Князь. Приятно для меня, сестрица, видеть в тебе столько редкое в женщинах постоянство, и жалею, что ты забыть его не умеешь. Здесь недалеко с полком стоит двоюродной брат его, граф Достойнов: хотя свидание с ним тебя и огорчит, однако я послал его звать к себе, мне хочется с ним познакомиться, и ежели он таков, как покойной брат его, то я очень буду рад.
Княжна. Брат его! здесь, недалеко с полком? ах, братец! сколько ни умножилась от того моя грусть, позови его сюда.
Князь. Теперь только узнал я о нем от моего управителя и послал его к нему.
Княжна. Не знаю для чего, только мне хочется чрезвычайно его видеть.
Дмитрий. Графа не нашел я в лагере, он уехал верхом, и он, конечно, приезду вашего сиятельства обрадуется, только думаю, что очень нужные полковые дела его задержат, у него сегодни полковой смотр, однако тотчас после смотру он к вам будет сюда или сыщет вас на ярмонке, к вам приехал здешний предводитель господин Правдин.
Князь. Правдин здесь! ах, как я рад! проси его сюды. Сестрица! ты идешь одеваться, пожаласта, грусти меньше и приходи скорее к нам, что ты Правдина так давно знаешь, что и он тебе и ты ему обрадуешься.
Княжна. Скажи ему, братец, что я тотчас оденусь и приду, как я рада, что он здесь. (Уходит.)
Князь, Правдин и Дмитрий.
Князь. Ба!.. здравствуй, братец! я не ожидал тебя здесь наехать, скажи ты мне, как это ты из Турина попал в Лебедян? как же ты переменился! вот каково давно не видаться.
Правдин. Покровительством батюшки вашего я был послан от иностранной коллегии к министру * в Турин, где и видел вас, исправив наложенную на меня должность * я занемог и долго в Спа лечился, наконец, возвратясь в Петербург, по обстоятельствам своим принужден был взять отставку и приехал сюда, а со времени открытия наместничества дворянством выбран в предводители.
Князь. Так служба наша равная, и я здесь теперь, потеряв батюшку, приехал посмотреть деревни, за хлопотами здешний славной Гур с каким-та бывшим воеводою Надоедаловым завоевали у меня 5000 десятин, за которыми я еду к нему сегодни, и надобно, чтоб ты обедал с нами же у Гура.
Правдин. Я поеду, ежели угодно вашему сиятельству, только так, как прежнего благодетеля моего сыну, должен вам сказать, что этот Гур не очень мне будет рад.
Князь. А што ж такое? скажи мне и верь, что жалеть о том не будешь.
Правдин. Лестно для меня, ваше сиятельство! чтоб вы обстоятельствы мои узнали, а еще лестнее то участие, которое вы принимать в них изволите. Вам известно, что расстроенное здоровье и состояние, также многие частные неприятности принудили меня Петербург и службу оставить, растроганная чувствительность, огорченное честолюбие и крайний недостаток, часто горестное следствие службы и жизни, на честных правилах основанной, переменили нрав мой и сделали для меня все почести света нелестными. Я взял отставку и хотел лутче жить в уединении, нежели подвергать себя беспрестанно горестям, которые по состоянию дел моих и образа жизни были столько же несносны, сколько неизбежны, я выбрал здешнюю деревню своим жилищем, и даже до невежества соседей моих все мне в деревне нравилось, наконец, встретил я здесь девушку молодую, прекрасную и воспитанную в монастыре, со всею тою невинностью, которую имеют только те, кто лукавством света научиться еще не успели.
Князь. Конешно, падчерица этого Гурова? я смеялся письму ее к сестре, а признаюсь, внутренне хвалил в ней то незнание света, которое принуждает ее не знать много такого без чего она право обойтиться может. Дмитрий! подай ее письмо!
Правдин (прочетши). Как приятно для человека столько разогорченного вероломством и обманами света, видеть, что есть еще сердце, до 18 лет сохранившее детскую невинность! так, ваше сиятельство! это письмо смешно для тех, кому нужны притворные ласкательствы в штиле, и кто красноречивые уверении чувствам сердечным предпочитает, а для того, кто в науке знания света признает одно совершенное безнравие * людей свет знающих, тому не могут уж быть лестны пышные и чувствительные выражения бесчувственной души.
Князь. Жалею, что твои горести сделали из тебя такого мизантропа, продолжай мне о твоих обстоятельствах, а ты, Дмитрий! отнеси письмо к сестре.
Правдин. Узнав ее, долго испытывал я, не от природного ли недостатка в уме происходили странности, которые я в обращении ее находил, увидел, наконец, к беспримерному удовольствию моему, что ежели она худо говорила по-русски, то от редкого обращения с теми, кто хорошо по-русски говорят, а не от ненависти к своему языку, чем заражены по большей части такие, кто русской язык знают хорошо, ежели она не умеет скрыть ни радости ни печали, это происходило от того, что она скрывать чувств своих не училась, все это привязало меня к ней навек, тем больше, чем я узнал ее ко мне привязанность, не от слепой страсти происходящую, а от того высокого мнения, по которому она привыкла видеть во мне истинного себе друга, узнав ее привязанность от нее самой, нашел я ее родителей против меня чрезвычайно восстановленных, и для того теперь, зная, до чего довести может невежество людей, без притчины меня возненавидевших, положил ожидать решения судьбы моей от времени.
Князь. Я не нахожу, чтоб это дело совсем было расстроено, этого Гура, я думаю, уломать можно: поедем с нами, а между тем признаюсь тебе, что мне деревня от часу больше нравится. Что нужды, что эти люди невоспитаны, ежели б только не было в них того закоренелого самолюбия, которое невежество их кажет в глазах их достоинством.
Правдин. Самой лутчий плод, ваше сиятельство, нового учреждения губерний * есть истребление этого невежества, недавно открылось наместничество, а мало уж таких невеж, которые бы незнанием грамоты хвалились, надобно, чтобы попечение государыни о воспитании детей этих невеж больше занимало ее, нежели странных их родителей, с тех пор, как народные училищи открылись *, нескольких бедных дворян уговаривал я отдать туда детей, большая часть отдали, а иные, подлинно похоже на эзопову обезьяну *, до тех пор лелеют их дома, что удушат возле себя, а не отпустят в училище, все же это происходит от того странного самолюбия, что большая часть уездных дворян, не видав иногда в глаза ни столиц, ни порядочных обществ, думает быть в праве, сидя на своей лежанке, их пересуждать, называть спесью то обращение воспитанных людей, по которому они очень справедливо невеже убегают, и следственно составит себе особливой род жизни, в котором состареется и умрет в невежестве, с этой стороны извиняю я заблуждение многих знатных людей, судящих иногда о всех уездных дворянах по одному странному образчику.
Князь. Хорошо, что нонишнее учреждение губерний сколько-нибудь их унимает. Вот вить и мой Гур по судам и пересудам идет, куда хочешь, а совестного суда боится.
Правдин. Трудно унимать и совестному суду бессовестных людей, есть и из уездных дворян очень хорошие люди, да когда пять или шесть домов на 500 верстах расположены, то каким у них быть обществам, когда они встречаются только в отъезжих полях с собаками, да в губернии через три года на выборах, на этих днях здешние франты зазвали нас с охоты к себе, где один Затейкин одного Простофилина прибил, и я с графом Достойновым насилу вырвались, оставив грызться собак и людей.
Князь. Это мы сего дни, думаю, у Гура увидим, вот и сестра.
Правдин (княжне). Как я не ожидал, княжна, вас увидеть в Лебедяни! поздравляю с приездом, которому, признаюсь, я удивился.
Княжна. Мне давно уж в деревню хотелось, только я сама не ожидала вас здесь видеть. Братец! я получила письмо от этой девушки, воспитанной в монастыре, скажите, едем ли мы к ним?
Князь. Я думаю, это будет нужно для старого друга нашего дома, и для того сестрица, пожалуй, познакомься с ней и приласкай ее, она же сказывают прелюбезная, несмотря на ее штиль.
Княжна. Братец! я никогда по наружностям ни о чем не сужу, а как ее зовут?
Князь. Ее имя к ней очень идет, зовут ее Любовь! после этого как не чувствовать к ней любви, тому, кто так хорошо ее знает, как мой любезной друг, да скажи ж, пожалуй, кто здесь еще дворяне?
Правдин. Здесь в уезде, ваше сиятельство, очень мало таких, которые бы могли составить общество, а во время ярмонки приезжают много из других уездов и губерний, и для тех, кто ярмонок еще не видывали, довольно весело.
Князь. Полк здешний этому много способствует.
Правдин. Это правда, что мы полковником нашим очень счастливы, строгость и порядок его полку, удовольствии, которые он дает, и собственные его достоинствы всех здешних дворян к нему привязали, присутствие его тем приятнее для меня, что он один здесь, с которым разделяю я время, офицеры его от ярмонки без ума, здешнего уезда красавицы разряжены в прах, показывают себя женихам, провинциальные щеголи в это время года отличаются сколько сил есть, и так как ярмонка вне города, то они, чрез то вышед из-под указа, летают на пребогатых цугах *, компании игроков отправляют сюда комиссионеров обыгрывать провинциальных, за комиссионерами дядек, надсматривающих за ними, а за дядьками еще дядек архимастеров смотреть за мастерами, всякую ярмонку здесь много свадеб, ремесло свах здесь также нужно, как портных и сапожников, и вид на ярмонку прекрасной, ежели бы вам угодно было сегодни это увидеть, то одна только верста расстояния отсюда, мы бы могли съездить после обеда.
Княжна. Мы, я думаю, и поедем.
Князь. Хорошо, да надобно уговорить Гура, а без него, я думаю, это не будет забавно, я еще не дописал мою почту, сестрица! для тебя он не новой знакомой, следовательно, ты можешь его угащивать без меня, а я тотчас отделаюсь, мне одно только письмо написать. (Уходит.)
Правдин. Я думаю, княжна, что в первых днях приезда вашего деревня и даже самая дорога должны были по новости вам понравиться.
Княжна. Признаюсь, что по сию пору об отъезде из Петербурга еще не жалею, мы пробыли часть весны довольно весело в Москве, которую также я видела в первой раз, а здесь еще другой только день, то некогда было соскучиться.
Правдин. Я видел этому примеры, что многие петербургские приезжие находят разность в образе жизни Москвы с Петербургом, да и должна быть разность между двух городов, одного, наполненного людьми, ко двору или службе привязанными, а другого — людьми, из собственной воли своей поселившимися жить в свое удовольствие, отчего и происходит, что многие из них, не почитая себя обязанными следовать общему образу жизни, живут, всякой, как кто хочет, знакомится, с кем хочет, и упражняется, в чем хочет, сколько хороша и приятна эта воля в тех, кто жить умеют, столько она вредна и смешна в тех, кто жить не только не учились, да и учиться не намерены, я вижу все обществы так, как человек, которой от них уж отстал, а вам верно давали в Москве балы и праздники, так что некогда было узнать скуку.
Княжна. Правда, что окроме меня для всех там было весело: я ничего огромнее Московского благородного собрания не знаю, где мы видели вдруг около двух тысяч человек дворянства, при нас были гуляньи, ваксалы *, и это правда, что там занимаются всего больше своим удовольствием. Счастлив тот, кто может его найти.
Правдин. Конечно, так, однако в иных, а особливо в молодых людях этот образ жизни рождает привычку к праздности и часто делает очень способного человека ни к чему не способным, я отстал от всякой жизни в больших городах и по моим мыслям свою деревню предпочитаю всем городам, а одного здешнего друга, каков граф Достойнов, многим людям, по сию пору мне известным.
Княжна. Вы знаете графа Достойнова? давно ли он здесь?
Правдин. Он здесь с полком недавно. Претерпевши великие несчастии, и тем достойнее в глазах человека, испытавшего собою перемены счастия, ему после двоюродного брата его, убитого в армии против турок, досталось здесь имение, по которому он здешний дворянин и нам сосед.
Княжна (стараясь скрыть слезы). Он был здешнему полковнику двоюродный брат и он убит уж третий год?
Правдин. Это уж так давно, что я думал для вас и не новое. (В сторону.) Боже мой! что я сказал? отчего эти слезы?..
Князь. Я почту отправил и теперь готов. (Приметив, что княжна плачет.) Сестрица! что ты так грустна опять?
Княжна. Мы говорили теперь об убитом в армии графе Достойнове, а ты знаешь, что я равнодушно о нем говорить не умею.
Князь. Мы о нем давно знаем, я сам потерял в нем друга, который мне почти также был дорог, как тебе жених. Когда привыкнешь переносить какое огорчение, то привыкнешь и вспоминать о нем, сделай милость, сестрица, старайся забыть то, что уж невозвратимо.
Княжна. Мне очень хочется видеть брата его, которой здесь, не будет ли он с нами обедать?
Правдин. Я не думаю, чтоб ему можно было, сегодни ему много дела, у него смотр полковой, а после обеда он хотел быть на ярмонке.
Князь. Мы там его увидим. Двенадцать часов, и Гур, я чай, уж скоро обедает, поедем, пора.
Театр представляет дом Гура.
Любовь. Что, жись моя, Машинька, ты видела?
Машинька. Видела, сударыня, и слугу и барина. Немудрено, что он в отчаянии от того, что вы не можете решиться быть благополучною, скажите однажды вашему батюшке, что дураки вам надоели, а так как Затейкин больше всех дурак, так он больше всех вам и надоел, и что вы, не любя его, идете замуж за того человека, которой любви вашей достоин.
Любовь. Ах, Машинька! ежели б ты знала, моя жись, каково это сказать! ай, да каково думать-та, что все дураки в уезде мои женихи.
Машинька. Ну, так плачьте, сударыня! да не пеняйте на меня, чтобы я вам не советовала, что должно. Вот письмо Правдина, делайте, что вам угодно.
Любовь (читает). ‘Ежели вы позволите чувствительному сердцу вашему разобрать мое положение, то, конечно, простите смелость мою к вам писать, я знаю, что батюшке и матушке я не надобен, однако приеду к вам с князем в последний раз, и ежели еще не заслужил я согласия вашего, то не хочу быть больше в тягость той семье, которой все несправедливости по свойству ее с вами прощаю, и лутче буду век несчастлив, потеряв то, что мне всего дороже на свете, нежели подвергну вас малейшему неудовольствию’. Машинька! что мне делать?
Машинька. То, что я вам сказала, однако оботрите слезы, вот здешняя сваха к вам идет, и старайтесь скрыть свои мысли хоть однажды в жизни…
