ОБМАНЧИВАЯ НАРУЖНОСТЬ.
ОБМАНЧИВАЯ НАРУЖНОСТЬ.
Разсказъ Густава Дроза.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Дома Призр. Малол. Бдныхъ. Лиговская ул., 26.
1901.
Обманчивая наружность, Дроз Гюстав, Год: 1901
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Каждый разъ, когда я прізжаю въ Парижъ, къ моему несчастію, въ этотъ день непремнно идетъ проливной дождь. Напрасно я прибгаю къ разнымъ уловкамъ, то перемняю часы моего отъзда, то останавливаюсь въ дорог, то путешествую ночью, т. е. изобртаю разныя хитрости для того, чтобы обмануть барометръ, но напрасно!… Миль за десять отъ Парижа, тучи начинаютъ сгущаться, сгущаться — и, наконецъ, льется дождь, льется точно во время потопа.
Въ послднюю мою поздку, я, какъ обыкновенно, шелъ подъ самымъ проливнымъ дождемъ по улицамъ, сопровождаемый коммиссіонеромъ, несшимъ мой багажъ. Я длалъ самые отчаянные знаки всмъ фіакрамъ, которые рысью неслись мимо меня, но только минутъ черезъ десять какой-то кучеръ, будучи чувствительне другихъ, сжалился надо мною и остановилъ своихъ лошадей. Однимъ прыжкомъ очутился я у экипажа, отворилъ дверцы и съ какою-то яростію бросился въ карету.
Къ несчастію, въ то время, когда я съ такой поспшностію влеталъ въ фіакръ, другой какой-то господинъ, находясь въ подобномъ мн положеніи, отворилъ въ то-же время противоположную дверцу и съ точно такою-же поспшностію бросился въ карету. Легко понять, что отъ этихъ двухъ одновременныхъ вскакиваній произошло столкновеніе, за столкновеніемъ послдовало краткое объясненіе.
— Чтобъ чортъ васъ взялъ! сказалъ мн мой противникъ, длая движеніе съ цлью пролезть дальше въ фіакръ.
Я только что хотлъ ему отвтить молодцовато, съ энергіей, ибо, будучи жителемъ юга, я имлъ кровь горячую, какъ вдругъ наши глаза встрчаются. Мы съ минуту смотрли другъ на друга, подобно львамъ, стоящимъ передъ однимъ бараномъ, и затмъ оба разразились громкимъ хохотомъ… Взбшенный господинъ, былъ Оскаръ Дево, добрйшій, милый Оскаръ, котораго я не видалъ лтъ десять, съ которымъ я игралъ въ мячикъ, котораго я люблю до безотчетности.
Мы, разумется, принялись цловаться, а кучеръ, смотря на насъ черезъ дверцу, пожималъ только плечами, ничего непонимая. Два коммиссіонера съ чемоданами на плечахъ стояли подъ проливнымъ дождемъ, ожидая платы, мы приказали втащить нашъ багажъ на карету и похали къ луврскому отелю, куда Оскаръ хотлъ меня завезти.
— Ты тоже путешествуешь? спросилъ я своего стараго пріятеля, посл первыхъ изліяній… Разв ты живешь не въ Париж?
— Я живу въ Париж, но только очень мало, какъ можно, я и теперь прямо изъ Рошъ, изъ моего небольшаго имнія, которое мн досталось отъ отца, и гд я провожу почти все лто. Ты не думай, чтобъ это былъ какой нибудь замокъ!… Нтъ, все это просто, по-деревенски, но мн все тамъ нравится, все нравится до того, что я не хочу ничего ни измнять, ни передлывать. Наше жилище окружаетъ небольшая деревня, утопающая въ зелени, въ пятидесяти шагахъ отъ дому, течетъ прозрачная рка между густыхъ старыхъ деревъ, дальше мельница, долина, на горизонт блеститъ колокольня, подъ окнами дома цвты и въ дом полное счастіе… Могу-ли я, въ самомъ дл, на что нибудь пожаловаться?… Моя жена печетъ мн сладкіе торты, которые мн приходятся по вкусу, а ей блятъ еще боле ея прелестныя ручки… Кстати, я теб вдь еще не сказалъ, что я женатъ?… Я теб скажу, мой милый, что я встртилъ ангела… Если я его упущу, думалось мн, то другаго уже не встрчу! Я женился и сдлалъ отлично. Но я не буду распространяться, такъ какъ ты не откажешься познакомиться съ моей женой и съ моимъ маленькимъ уголкомъ… Ну, когда ты къ намъ прідешь?… спросилъ меня Оскаръ. Это всего на три часа зды отъ Парижа, не успешь выкурить даже двухъ ситаръ… уврялъ онъ меня, въ то-же время упрашивая. И такъ ршено! сказалъ онъ, взявъ меня за об руки. Я возвращаюсь домой завтра утромъ и приказываю приготовить для тебя комнату… Дай-ка мн твой портфель, я запишу въ немъ свой адресъ.
Я не думалъ противиться просьбамъ моего друга и общалъ навстить его въ самомъ скоромъ времени.
Спустя дня три или четыре, Парижъ какъ-то опустлъ, мысли о моемъ старомъ товарищ не давали мн покоя, мн пришла охота хать къ нему и, такъ сказать, вблизи понюхать этого семейнаго счастія, посмотрть собственными глазами на рку, на мельницу, на колокольню… посреди которыхъ, по увренію друга, можно быть такъ счастливу…
Я пріхалъ въ Рошъ около шести часовъ вечера, съ перваго-же взгляда на эту мстность, пришелъ въ полное восхищеніе. Жилище Оскара состояло изъ маленькаго замка временъ Людовика XV, почти совершенно скрытаго между большими деревьями, неправильной, причудливой, но восхитительно-живописной формы. Не смотря на цлое столтіе, въ замк все до мельчайшихъ подробностей сохраняло видъ древности, начиная съ почернвшихъ мансардъ до флюгеровъ-рококо — съ полуциркульныхъ окошекъ, обнесенныхъ ршетками, до гербовъ надъ дверями, все принадлежало тому вку. На черепичной, немного покатистой кровл, старые каштаны лниво протягивали свои втви. Дикій виноградъ и розовые кустарники вились около оконъ, образовывая прихотливыя рамки, вздымались и забирались въ слуховыя окна, цплялись и вились по жолобу и спускались самыми роскошными гирляндами цвтовъ и зелени. Посреди этой роскошной растительности, между старыхъ деревьевъ, густо разросшихся, чуть-чуть виднлось голубое небо, и то мстахъ въ двухъ-трехъ, самыми маленькими кусочками.
Перваго человка, котораго я встртилъ, былъ мой другъ Оскаръ. Онъ былъ съ головы до ногъ весь въ бломъ, съ соломенной шляпою на голов. Сидлъ онъ на огромной каменной скамь, которая, кажется, составляла одинъ корпусъ съ домомъ. Онъ очень былъ углубленъ въ разсматриваніе превосходной дыни, поданной ему садовникомъ. Едва только онъ меня замтилъ, какъ бросился ко мн на встрчу, обнималъ и жалъ мн руки такъ дружески и съ такимъ чистосердечнымъ удовольствіемъ, что я подумалъ про себя: ‘Да, правда, онъ мн не солгалъ, онъ въ самомъ дл счастливъ’. Я снова нашелъ его такимъ, какимъ зналъ въ дтств: веселымъ, правда, немного сумасброднымъ, но добрымъ и счастливымъ.
— Петръ, сказалъ онъ садовнику, отнеси чемоданъ въ комнату, которую я прошлаго дня приказалъ приготовить.
Садовникъ взялся за чемоданъ, но приподнималъ его съ видимымъ усиліемъ. Оскаръ бросился ему на помощь, сразу поднялъ чемоданъ и взвалилъ его на плечи бдняку, у котораго подогнулись ноги.
— Инвалидъ! замтилъ Оскаръ, съ веселымъ смхомъ. Ну, продолжалъ онъ, теперь пойдемъ, я тебя представлю маленькой цариц здшняго замка, моей жен. Онъ подбжалъ къ колокольчику и сильно позвонилъ. Въ ту-же минуту, изъ окна нижняго этажа, показалась толстая кухарка съ краснымъ лицомъ и съ засученными рукавами, а затмъ выбжалъ лакей съ тарелкой въ рукахъ.
Мн показалось, что они нарочно были подобраны, такъ физіономіи ихъ и вся наружность гармонировали съ этою чудною картиною. Я невольно улыбнулся.
— Гд барыня? спросилъ Оскаръ, и, не дожидаясь отвта, закричалъ:
— Мери! Мери! Вотъ Жоржъ, вотъ мой другъ!…
Изъ самаго узенькаго окошечка въ первомъ этаж, изъ окошечка, которое было боле всхъ другихъ заросши цлыми гирляндами цвтовъ, показалась молодая женщина, съ блыми, золотистыми какъ рожь, волосами. Она одною рукой придерживала разввающійся блый пеньюаръ, другою удерживала распущенную косу. Едва она увидла меня, какъ обратилась въ розу, устыдясь, конечно, что ее застали за туалетомъ, сконфуженно и неловко, но тмъ не мене такъ очаровательно поклонившись, она быстро исчезла. Это видніе положительно довершило мое очарованіе, мн показалось, что я вдругъ былъ перенесенъ въ царство самой роскошной фантазіи. Я думалъ, укладывая свой чемоданъ, что мой другъ Оскаръ живетъ въ одномъ изъ тхъ хорошенькихъ, но обыденныхъ домикахъ, съ наружи чистенькихъ, съ зелеными ставнями, съ позолоченнымъ громовымъ отводомъ, о которомъ такъ заботится деревенскій парижанинъ,— и вдругъ очутился посреди цлой груды идеально-прекрасныхъ старыхъ камней, источенныхъ червями и покрытыхъ мхомъ древности, посреди пестрющаго ковра цвтовъ и зелени, посреди столтнихъ зубчатыхъ стнъ и фантастическихъ ршетокъ, покраснвшихъ отъ ржавчины. Все это вмст взятое напомнило мн одну изъ самыхъ прелестныхъ картинокъ моего друга Морина, и я, пораженный и восхищенный, стоялъ нсколько минутъ съ устремленными глазами на то узенькое окошечко, въ прихотливой рамк, свитой природою изъ дикаго винограда, розъ и гіацинтовъ, откуда за мгновеніе выглянула такая очаровательная блокурая головка.
— Я ее зову маленькой царицей, сказалъ мн Оскаръ, взявши меня подъ руку,— это жена моя. Пусть она одвается, а мы пойдемъ по саду. Мы встртимъ кузена — онъ у меня охотникъ удить — и двухъ моихъ добрыхъ товарищей, которые гостятъ у меня… Бдняки, они не умютъ цнить деревню такъ, какъ я!… Вообрази, у нихъ на ногахъ шелковые розовые чулки и бальные башмаки. Послушай, сказалъ онъ мн вдругъ, ты не хочешь-ли переоблачиться, надть туфли, я дамъ теб соломенную шляпу… Надюсь, что у тебя есть съ собой полотняное лтнее платье? Я теб не предлагаю ни водки, ни закуски, такъ какъ мы сейчасъ будемъ обдать. Ты сегодня кстати пріхалъ, мы первый разъ пробуемъ дыню.
— Къ несчастію, я ихъ не мъ, но, все равно, я съ удовольствіемъ смотрю, какъ ее дятъ другіе, сказалъ я.
— Все равно, я тебя утшу… Я схожу въ погребъ, за бутылкой pomard. Скажу теб откровенно, я не подаю его всмъ… Это, братъ, превосходное вино, завщанное мн моимъ добрымъ отцомъ передъ смертью. Утромъ, въ тотъ день, въ который онъ умеръ, онъ позвалъ меня. Я подошелъ, онъ едва слышалъ, глаза его были закрыты, голова опрокинулась на изголовье… Я долго сидлъ молча около его постели, моя рука была въ его рук… я почувствовалъ слабое пожатіе, глаза его полуоткрылись, онъ улыбнулся.
— Pomard въ самомъ заду… на лво… ты знаешь… сказалъ онъ мн слабымъ угасающимъ голосомъ, медленно и едва внятно.— Для друзей… только для друзей, добавилъ онъ, и снова пожавъ мн руку, утомленный, онъ опять закрылъ глаза, но по движенію губъ я видлъ, что онъ еще внутренно улыбался… Пойдемъ-же со мной въ погребъ, продолжалъ Оскаръ, посл минутнаго молчанія, въ самомъ заду, на лво… ты мн подержишь фонарь.
Когда мы вышли изъ погреба, обденный колоколъ звонилъ такъ громко, что цлыя тучи птицъ съ испугомъ летли со старыхъ каштановыхъ деревъ. Вс гости собрались въ саду. Оскаръ перезнакомилъ меня со всми, со свойственнымъ только ему одному sans faon, я предложилъ мою руку хозяйк дома и повелъ ее въ столовую, гд ожидалъ насъ превкусный обдъ.
Разсматривая жену моего друга, я убдился, что мое первое впечатлніе не обмануло меня, это буквально былъ ангелъ, ангелъ, изображающій женщину. Она была стройна и гибка, ея голосокъ, звучный гармоническій голосокъ, напоминалъ пніе зяблика, у нея была особенная манера говорить, манера дтски-кокетливая, мягко, нжно кончавшая каждую фразу, кончая фразу, она обращала глаза на мужа, какъ-бы ожидая отъ него одобренія. Она безпрестанно краснла, но въ то же время по губкамъ ее пробгала какая-то тонкая улыбка, открывавшая ея бленькіе зубки и говорящая: я смюсь сама надъ собой, но смюсь вмст съ тмъ и надъ своимъ сосдомъ. Замчательная малютка-женщина! Прибавьте ко всему этому оригинальный, съ необыкновеннымъ вкусомъ сдланный нарядъ, можетъ быть, нсколько вольный, но который такъ шелъ къ этой маленькой цариц. Ея прекрасные блокурые волосы были схвачены и закручены небрежно, какъ ни попало, по крайней мр, такъ казалось, затмъ весь этотъ свитый пучекъ былъ прикрпленъ стальною гребенкой довольно высоко и какъ-то набокъ, ея блое кисейное платье, убранное широкимъ цвтнымъ плоскимъ рюшемъ съ четырехъ-угольнымъ вырзомъ на корсаж, короткая юбка, приподнятая съ боковъ… все это было очаровательно и напоминало ХVIII вкъ. Ангелъ былъ немножко кокетливъ, но кокетливъ особеннымъ манеромъ, манера-же ея была чрезвычайно изысканная.
Когда мы услись за столъ, то Оскаръ взглянулъ на свою царицу и въ этомъ быстромъ взгляд было столько любви, столько счастія… сознаюсь, я почувствовалъ какую-то дрожь, дрожь отъ зависти, удивленія, восхищенія, можетъ быть… Онъ вынулъ изъ вазы съ цвтами, стоявшей на стол, пунцовую розу и бросилъ ее своей жен, говоря съ улыбкой:
— Это для твоей головы, милая.
Блокурая красавица покраснла, взяла цвтокъ, съ быстротою и ловкостью приколола его на самомъ видномъ мст и, восхищенная, поворачивая передъ нами свою голову, она повторяла съ веселымъ смхомъ:
— Хорошо такъ?
Затмъ, приложивъ къ губамъ кончики пальцевъ, она послала своему мужу поцлуй, поцлуй двнадцати-лтняго ребенка… и потомъ весело взялась за ложку и принялась кушать супъ съ аппетитомъ проголодавшагося шалуна.
Гости Оскара не имли ничего въ себ особенно замчательнаго, они добродушно хохотали надъ всми ребячествами хозяйки, но тмъ не мене казалось, какъ будто-бы имъ всмъ было немножко не по себ среди этого очаровательнаго увлеченія. Въ особенности это замтно было въ кузен, который удилъ рыбу. Онъ былъ тщательно одтъ весь въ блое, голубой галстухъ охватывалъ шею… Затмъ — онъ обладалъ бородою, расположенною веромъ, и глазами, имвшими видъ продолговатой миндалинки… Онъ мн положительно не понравился!.. Съ какой-то вибраціей произносилъ онъ букву р, а букву е шиплъ, какъ провинціальный актеръ. Сидя за столомъ, онъ ломалъ свой хлбъ на маленькіе кусочки, и, между разговоромъ, собиралъ и лъ крошки, которыя падали на столъ при перелом ломтя. Я понялъ, что удовольствіе показать свой брилліантовый перстень заставляетъ его производить всю эту работу съ хлбомъ. Разъ или два я подмтилъ меланхолическій взглядъ, направленный имъ на хозяйку дома, но я не придалъ этому большаго значенія, увлекаясь, при этомъ, блестящею веселостью Оскара.
Случалось-ли вамъ замтить, добрый читатель и дорогая читательница, что, когда вы находились въ незнакомомъ для васъ мст, иногда ничтожныя мелочи, къ которымъ вс остальные были равнодушны, для васъ имли важное значеніе? Первое впечатлніе, какъ извстно, основано на тысяч самыхъ ничтожныхъ бездлушекъ, которыя прежде всего бросаются въ глаза. Напримръ, какое нибудь пятно на потолк, гвоздь въ стн, или какая нибудь особенность въ физіономіи вашего сосда — эти мелочи запечатлются въ вашей памяти, поселяются въ ней, принимаютъ особенно важное значеніе, и, противъ вашей воли, вс другія наблюденія, которые вы будете длать впослдствіи, вс они невольно будутъ группироваться около этого пятна, гвоздя или физіономіи. Замтьте это хорошенько и вы увидите, что каждое ваше мнніе о вещи или о человк чувствительно связано съ воспоминаніемъ той ничтожной бездлицы, которая прежде всего вамъ бросилась въ глаза. Сколько молодыхъ двушекъ были жертвами этого перваго впечатлнія, сколько изъ нихъ отказывали женихамъ за какую-нибудь широкую жилетку, за худо надтый галстухъ, за чиханье, за глупую улыбку или даже за очень острые кончики сапогъ.
Я помню одинъ случай: я имлъ честь быть въ первый разъ съ визитомъ у г-жи М., я замтилъ у ней зубъ съ правой стороны былъ совершенно черный, гадкій, испорченный зубъ. Я замтилъ это чудовище именно потому, что его старались скрыть. Госпожа М. ужасно гримасничала для этого сокрытія, она за столомъ ла не иначе, какъ чуть-чуть открывая ротъ и все это именно для того, чтобы не показать никому чудовища, скрывавшагося во рту. Этотъ зеленовато-черный зубъ такъ хорошо олицетворялъ графиню, что даже теперь, когда уже этотъ гадкій зубъ замненъ новымъ, прекраснымъ зубомъ, вдвое бле всякой фарфоровой тарелки,— госпожа М., все-таки, не можетъ открыть рта безъ того, чтобы у меня не явилось желаніе поискать этого приснопамятнаго чернаго зуба.
Но возвратимся къ нашему разсказу.
Посреди этого семейнаго счастія, вставленнаго въ такую восхитительную рамку, въ обществ моего честнаго, добраго, доврчиваго, влюбленнаго друга Оскара, въ обществ этого очаровательнаго маленькаго херувима, доведшаго свою грацію и наивность даже до странностей,— меня чрезвычайно шокировала слишкомъ причесанная и черезчуръ глупо-красивая голова кузена. Эта голова привлекла мое вниманіе, какъ пятно на потолк, какъ гвоздь, какъ черный зубъ графини, о которомъ я только что говорилъ и, совершенно противъ моей воли, я не могъ отвести глазъ отъ этого удильщика рыбы.
Посл обда, который былъ очень продолжителенъ, мы вышли въ садъ, гд былъ уже приготовленъ кофе, и подъ вковыми деревьями лниво разслись мы съ сигарами во рту. Вокругъ насъ было тихо и спокойно. Наскомыя прекратили свою музыку, и на прозрачномъ синемъ неб маленькія облака стояли неподвижно и казались спокойно спящими.
Оскаръ указывалъ мн на свою знаменитую мельницу, на зеленющія долины, на свою дорогую рчку, въ которую сквозь тростникъ, глядлось какъ въ зеркало золотое солнце, готовясь къ закату. Маленькая царица, легкая и проворная, вертлась на своихъ высокихъ каблучкахъ около чашекъ, какъ ребенокъ, который играетъ ‘въ обдъ’, и съ цлою тысячью комичныхъ, но все же очаровательныхъ предосторожностей, разливала горячій кофе.
Кончивъ разливаніе, она подошла и сла около своего мужа, сла такъ близко, что ея платье наполовину закрыло моего друга, безъ церемоніи вынувъ у него изо рта сигару и разгоняя дымъ съ гримасками, какъ бы желая сказать: ‘О! ужасъ’! она стряхнула своимъ маленькимъ пальчикомъ пепелъ на песокъ, потомъ захохотавъ, вложила сигару въ протянутый къ ней ротъ мужа.
Это было чрезвычайно прелестно. Оскаръ, очевидно привыкшій къ подобнымъ выходкамъ, ни мало не удивился, онъ положилъ свою руку на плечо жен, какъ будто бы это была не женщина а дитя, и поцловалъ ее въ лобъ.
— Оскаръ, ты мн подаришь утку, прошептала молодая женщина чуть слышно, склонивши свою головку на руку своего мулса.
Я не могъ удержаться отъ улыбки, столько было шаловливой ласки и ребячества въ этой коротенькой фраз, сказанной шопотомъ. Не знаю, почему въ это мгновеніе я повернулся въ ту сторону, гд находился кузенъ. Онъ сидлъ въ сторон отъ всхъ и курилъ молча сигару. Онъ мн показался нсколько блднымъ, не переставая затянулся онъ нсколько разъ дымомъ, потомъ быстро всталъ и, подъ вліяніемъ какого-то моральнаго недуга, удалился въ глубину аллеи.
— Что это съ кузеномъ? спросилъ съ участіемъ Оскаръ, какая его муха укусила?
— Не знаю, отвчала самымъ естественнымъ въ мір голосомъ маленькая царица, врно пришла какая-нибудь идея объ уженіи рыбы.
Разговоръ, смолкшій на минуту, снова начался.
Кузенъ воротился и опять занялъ свое прежнее мсто, но съ этой минуты въ наше общество закралась какая-то неловкость, какая-то холодность… Разговоръ, который до этой минуты былъ такой оживленный, мало-по-малу сталъ затихать и, не смотря на вс мои усилія оживить его, онъ очень плохо вязался. Мн самому сдлалось какъ-то неловко, меня стали преслдовать самыя нелпыя идеи, мн показалось, что въ этомъ быстромъ исчезновеніи кузена, въ его блдности, въ его неловкихъ двнясеніяхъ выражалось сильное чувство, которое онъ не въ состояніи былъ скрыть. Но какъ же эта женщина, съ такимъ умнымъ и проницательнымъ взглядомъ не понимала этого? Оскаръ, какъ бы онъ ни былъ доврчивъ, неужели онъ не могъ замтить, что исчезновеніе кузена, совпадало именно съ поцлуемъ, который онъ далъ жен? Или эти супруги слпы, или они притворяются, что ничего не видятъ, или я самъ есть ни что иное, какъ игралище глупаго воображенія?.. Однакожъ разговоръ прервался, хозяйка дома сдлалась молчалива и серьезна.— Симптомъ весьма замчательный. Самъ Оскаръ вертлся на своемъ кресл, какъ человкъ, который чмъ-то обезпокоенъ.
Что-то происходило въ душахъ всхъ присутствовавшихъ.
Вскор столовые часы пробили десять, Оскаръ вдругъ всталъ.
— Милые мои, сказалъ онъ намъ, вы знаете, что въ деревн царитъ полная свобода, я прошу у васъ позволенія удалиться: я усталъ сегодня.— Жоржъ, сказалъ онъ мн, теб покажутъ твою комнату — она внизу, я надюсь, что теб будетъ въ ней хорошо.
Вс поднялись молча и, пожелавъ другъ другу доброй ночи, съ замтной неловкостью отправились по своимъ комнатамъ. Я не привыкъ ложиться такъ рано, мн совсмъ еще не хотлось спать. Я сталъ осматривать свою комнату, которая была прелесть какъ хороша. Она была вся оклеена старинными обоями, на стнахъ помщалась длинная вереница деревянныхъ портретовъ, въ деревянныхъ прекрасной работы рамкахъ, изъ-за шелковыхъ занавсовъ глядла постель съ откинутымъ одяломъ и манила лечь на это душистое, блоснжное блье. На столик лежали четыре или пять книгъ, безъ сомннія положенныхъ Оскаромъ. Такое вниманіе глубоко тронуло меня, и очень натурально, я снова началъ думать объ этомъ честномъ маломъ, о странной вечерней сцен, о гор, о страданіяхъ, которые скрываются, можетъ быть, подъ этимъ наружнымъ счастіемъ. Я доходилъ до нелпостей, я уже начиналъ жалть моего бднаго друга, я расчувствовался и полный меланхолическаго настроенія, подошелъ къ открытому окну и облокотился на ршетку. Луна только-что выплыла, небо было чисто и прозрачно, на меня пахнуло упоительнымъ ароматомъ цвтовъ. Въ темныхъ мстахъ сада между травой мелькали свтящіеся червячки и между массой зелени, освщенной блдными лучами луны, мн представлялись фантастическія, странныя чудовища и безмолвно бродящія привиднія. Въ особенности, шагахъ въ пятидесяти отъ моего окна, сильно привлекла мое вниманіе маленькая, остроконечная крыша, почти вся скрытая въ густой зелени деревьевъ. Я въ потьмахъ не могъ разглядть ни дверей, ни оконъ въ этой странной башенк. Была-ли это старая голубятня, или памятникъ, или какой-нибудь заброшенный кіоскъ, я не могъ сказать наврно, но она была такъ граціозна, такъ изящна со своей остроконечной крышей и круглымъ слуховымъ окномъ. Былъ-ли то просто случай или художникъ, обладающій изящнымъ вкусомъ, съ особенною любовью занимался надъ этой башенкой, а потому, такъ граціозно съумлъ зарыть ее въ зелень, обвить всю вьющимися растеніями въ цвту, съ такимъ кокетствомъ, что она казалась какъ будто прячется отъ взоровъ и тмъ еще сильне привлекаетъ вниманіе?’ Я углубился въ созерцаніе этого зданія, напрягалъ мое зрніе и вдругъ услышалъ легкій шумъ въ рощ. Я взглянулъ въ ту сторону, откуда слышался шорохъ, и мною овладлъ мгновенный страхъ,— я замтилъ какое-то привидніе, все въ бломъ, которое шло быстрыми, безпокойными, таинственными шагами. При поворот, луна освтила это привидніе, вс сомннія разлетлись, я увидлъ жену моего друга. Въ ея походк не было уже той свободы, того кокетства, которыя я въ ней замтилъ прежде, теперь, напротивъ, ею владло сильное волненіе и безпокойство. Я желалъ отогнать отъ себя ужасное подозрніе, которое вдругъ промелькнуло въ моемъ ум: ‘Нтъ, думалъ я, такая непорочность и красота неспособны на обманъ,— она забыла или свой веръ, или свою работу, на какой нибудь скамейк?..
Я ожидалъ, что она направится въ аллею, возьметъ забытое и затмъ вернется назадъ, но молодая женщина повернула налво и вскор скрылась въ тни кустовъ, ведшихъ къ таинственной башн.
Сердце у меня сжалось. ‘Куда она пошла, несчастная?’ хотлъ я крикнуть ей въ слдъ, но остановился, ‘пусть же, по крайней мр, она не знаетъ, что кто нибудь наблюдаетъ за нею!’ Я поспшно задулъ свчу, хотлъ закрыть мое окно, лечь въ постель, чтобы ничего уже больше не видть, но непреодолимое любопытство приковало меня къ окну, и я остался неподвиженъ. Простоявъ нсколько минутъ, я снова ясно разслышалъ шаги, шаги неровные, робкіе… Я прежде никого не могъ разсмотрть, но сомннія въ томъ, что шаги были мужскіе, у меня не было. Скоро я убдился, что не ошибаюсь, потому что длинный силуэтъ кузена ясно показался изъ темноты лса и, освщенный луною, вырисовался на песчаной алле. Мн хотлось остановить этого презрннаго, ибо намренія его мн были ясны, какъ день, такъ какъ онъ направлялся къ тому мсту, куда исчезла маленькая царица. Мн хотлось закричать ему: ‘Безчестная, грязная гадина, стой, ты не пойдешь дальше!..’ Но имлъ ли я на это право, поручалъ ли мн кто-нибудь поступать такимъ образомъ? Но не смотря на эти вопросы, на которые я не могъ отвчать иначе, какъ отрицательно, я все-таки закашлялъ, закашлялъ довольно громко, чтобы онъ могъ услыхать меня.
Услышавъ кашель, онъ съ безпокойствомъ остановился, съ мучительнымъ страхомъ посмотрлъ во вс стороны, потомъ, точно обезумвъ, бросился къ павильону. Я былъ уничтоженъ… Что было длать!.. Предупредить моего друга, моего товарища дтства? Идти и бросить отчаяніе въ сердце этого чуднаго человка? Произвести скандалъ… ‘Если-бы онъ могъ только ничего не знать’, думалось мн. Но здсь въ мою голову закралась мысль, что вдь можетъ быть я и ошибаюсь, что, можетъ быть, самая пустая причина послужила для этого свиданія… Я искалъ обмануть себя чмъ нибудь, я отгонялъ отъ себя то, что было очевидно, что стояло передъ главами не какъ призракъ, а какъ фактъ,— фактъ несомннный, неопровержимый…
Вдругъ я слышу, что дверь въ дом съ шумомъ растворилась. Оскаръ, самъ Оскаръ, въ ночномъ туалет, со всклоченными волосами, блдный, въ халат, едва накинутомъ на плечи, скользнулъ мимо моихъ оконъ. Онъ шелъ быстро, сильная сердечная тоска ясно виднлась во всхъ его порывистыхъ движеніяхъ. Онъ зналъ все. Онъ чувствовалъ, что несчастіе его неизбжно…
‘Вотъ оно, это счастіе-то? Вотъ горькій ядъ, который лежалъ на дн этой очаровательной чаши’! Вс эти мысли подобно молніи скользнули въ моемъ ум. Я инстинктивно догадался, что надо было задержать этотъ взрывъ хоть на минуту, хоть на мгновеніе. Не помня себя, не имя время обдумать то, что я хочу длать, я закричалъ и повелительно и вмст съ тмъ кротко:
— Оскаръ, дорогой Оскаръ, мн нужно поговорить съ тобой, я этого требую!..
Онъ остановился, какъ пораженный. Я замтилъ, что онъ былъ чрезвычайно блденъ, какая-то двойственная улыбка было на его губахъ.
— Мн некогда, посл, крикнулъ онъ.
— Оскаръ, это необходимо, говорилъ я, заклинаю тебя… ты ошибаешься.
При этихъ словахъ лице, доброе лиде Оскара, исказилось…
— Я ошибаюсь? крикнулъ онъ вопросительно, я ошибаюсь! повторилъ онъ. О, животное!.. Я не могу ошибаться.
Онъ бросился къ павильону.
Я схватилъ его за халатъ.
— Не ходи туда, молилъ я его, не ходи, не ходи туда ради всего святаго.
Онъ страшно ударилъ меня кулакомъ по рук вмсто отвта.
— Что съ тобой, спросилъ онъ меня, чортъ овладлъ тобою, что-ли!
— Я теб говорю, повторялъ я, что ты не долженъ идти туда.
— Скажи мн сейчасъ, есть тамъ кто нибудь, или нтъ?.. Впрочемъ, я подожду, сказалъ онъ тихо и холодно.
И, накинувъ дрожащими руками на плечи халатъ, онъ сталъ ходить взадъ и впередъ большими шагами…