БАЛЪ ВЪ ПОСОЛЬСТВ.
ГД НЕ ГОВОРИТСЯ НИ О БАЛ, НИ О ПОСОЛЬСТВ.
Разсказъ Густава Дроза.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Дома Призр. Малол. Бдныхъ. Лиговская ул., 26.
1901.
I.
——
II.
III.
Бал в посольстве, где не говорится ни о бале, ни о посольстве, Дроз Гюстав, Год: 1901
Время на прочтение: 6 минут(ы)
— Я вовсе и не говорю теб, чтобы это было не хорошо, продолжала моя тетушка, дотрогиваясь до каминной ршетки кончикомъ своего маленькаго башмачка. Правда, это оживляетъ глаза, придаетъ имъ особенную прелесть, я откровенно сознаюсь въ этомъ. Немножко напудриться, положить крошечку румянъ, провести, даже, эти голубоватые оттнки, которые женщины, не знаю какъ-то, длаютъ — около глазъ… Ахъ, какія есть женщины — кокетки! Замтилъ ты прошедшій четвергъ, на бал у m-me Сьеракъ, глаза графини Анны? Откровенно говоря, вдь это непозволительно.
— Ахъ, тетушка, эти глазки мн очень нравились, они были такіе бархатные, съ поволокой…
— Я и не говорю, чтобы они были не хороши.
— Какой удивительный блескъ, какое восхитительное выраженіе томности!
— Да, все это правда, но все-таки вдь это безстыдно, хотя иногда и очень красиво. Я встрчала на гуляньяхъ въ лсу этихъ, какъ вы называете, прелестныхъ женщинъ съ румянами, сурмилами и синькой… Вдь он употребляютъ, кажется, синьку?
— Да, тетушка, польскую…— Это для жилокъ.
— Какъ, такъ он выводятъ и жилки? спросила меня тетушка съ любопытствомъ. Да вдь это позоръ, честное слово! Ну что-же и ты свдущъ въ этомъ дл?
— Я очень часто игралъ на благородныхъ спектакляхъ! У меня, даже, есть цлая коллекція этихъ баночекъ, терочекъ, растушовочекъ и проч. и проч.
— У тебя все это есть? Ахъ ты негодный!… Скажи, пожалуйста, ты дешь завтра на балъ въ посольство?
— Да, тетушка, а вы? Вы, конечно, будете и костюмироваться?
— Къ сожалнію, надо будетъ длать тоже, что и другія. Говорятъ, впрочемъ, тамъ будетъ великолпно!… Какъ ты думаешь, мн нужно будетъ пудриться? спросила меня тетушка помолчавъ, пойдетъ мн это?
— Лучше, чмъ къ кому-бы то ни было! Вы будете восхитительны, я въ этомъ увренъ.
— Мы это увидимъ, льстецъ.
Она встала, протянула мн ручку съ самодовольнымъ видомъ и направилась къ двери, потомъ какъ будто одумавшись, сказала:
— Кстати, Эрнестъ, такъ какъ ты тоже дешь завтра на балъ въ посольство, то зазжай за мной, въ моей карет для тебя будетъ мсто. Къ тому-же ты скажешь мн свое мнніе о моемъ костюм, и… она вдругъ разразилась громкимъ, неудержимымъ смхомъ, и затмъ, наклонясь къ самому моему уху, прошептала:
— Захвати съ собой всю твою коллекцію баночекъ и прізжай пораньше. Смотри, это между нами?… она положила свой пальчикъ на губы въ знакъ скромности.— До завтра.
Тетушка моя еще не распрощалась со своей молодостью. Ей больше двадцати пяти лтъ, по моему счету, но я очень плохо считаю, такъ что при самомъ моемъ искреннемъ желаніи, я-бы вамъ не могъ наврное сказать о ея годахъ. Да впрочемъ къ чему это? Шопотъ удивленія и восторга встрчаетъ ее всегда, когда она входитъ въ бальное зало, дловые прохожіе заглядываются на нее, когда она изъ своей кареты отдаетъ приказанія своему кучеру! Въ ея голос еще слышатся серебристые звуки молодости, а въ манерахъ проглядываетъ восхитительная грація двадцати-лтней женщины… Она всю жизнь провела въ свт, въ томъ восхитительномъ бомонд, который посвящаетъ себя на изученіе сохраненія граціи и кажущейся молодости. Она еще хорошо сохранилась.
На другой день, вечеромъ, комната моей тетушки была въ самомъ ужасномъ безпорядк. Изо всхъ полуоткрытыхъ ящиковъ торчали ленты, кружева, кисея, вышивки. Всюду разбросаны были футляры изъ подъ драгоцнныхъ вещей, на ковр валялись обрзки лентъ, нитокъ, кусочки атласу, остатки цвтовъ и весь онъ былъ засыпанъ пудрой. Множество свчъ и три лампы безъ абажуровъ распространяли ослпительный свтъ на этотъ безпорядокъ. Посреди этого хаоса, передъ трюмо, стояла моя тетушка, нарядная, причесанная, напудренная, и разсматривала опытнымъ взглядомъ свой великолпный нарядъ, относящійся къ царствованію Людовика XIV.
Горничная и дв портнихи, вс три на колняхъ, съ утомленными и опухшими глазами (он не спали около трехъ ночей) копошились между атласомъ и прикалывали банты.
— Мари, немножко лве ту ленту, которую вы держите. M-me Савенъ вашъ корсажъ широкъ на цлую ладонь. Посмотрите я точно какъ въ мшк.
— Вроятно, сударыня, вашъ корсетъ стянутъ боле обыкновеннаго?
— Разумется боле обыкновеннаго. Разв вы не знаете, что при Людовик XIV, дамы имли таліи чрезвычайно тонкія. Надо или уважать археологію или не вмшиваться въ нее. Передъ недуренъ. Это совершенно въ томъ дух.
Тетушка посмотрлась въ зеркало въ профиль.
— Я боялась, что эта вырзка у лифа не будетъ-ли ужъ слишкомъ открывать ваши плечи, сударыня, но я сдлала врно по присланнымъ образцамъ.
— М-me Савенъ, разв вы не знаете, что при Людовик XIV знатныя дамы носили очень и очень открытыя платья. Нтъ, нтъ, тутъ нтъ ничего преувеличеннаго, это въ характер того времени…
И расправляя своими розовыми и полными пальчиками излишнія выпуклости невообразимо нескромнаго газа, она, улыбаясь, прибавила:
— Нтъ, нтъ, положительно ничего нтъ преувеличеннаго. Мари, дайте мн коробочку съ мушками, сказала она горничной.
Тетушка помочила свой палецъ аристократической слюнкой, опустила его въ коробочку съ разсяннымъ видомъ, потомъ держа на воздух палецъ, вооруженный чернымъ пятнышкомъ, она внимательно посмотрлась въ зеркало, съ минуту была въ нершимости и вдругъ ршительнымъ движеніемъ и съ удивительной ловкостью, пафъ!… Посадила мушку именно на то мсто, гд корсажъ былъ вырзанъ по мод временъ Людовика XIV.
— Это ее скроетъ, шептала она. Это отвлечетъ вниманіе.
Она добродушно улыбнулась.
Черненькая мушка, какъ Божія коровка между двухъ розъ, была налплена съ чрезвычайнымъ тактомъ: ни очень низко, ни очень высоко. Она пряталась, хотя и была замтно видима, въ полутни, въ углубленіи…
Критика, склонная къ злословію, сказала-бы впрочемъ, ‘въ самомъ дл здсь нтъ ничего преувеличеннаго’.
Въ сущности-же преувеличеніе существовало, и я полагаю, оно произошло оттого, что тетушка моя и не подозрвала объ этомъ.
А можетъ быть это произошло и оттого, что подъ вліяніемъ археологическаго предубжденія и вполн повинуясь мод нашихъ прабабушекъ, стягивающихъ себ грудь, тетушка и не подумала, что это стягиваніе преувеличиваетъ нсколько полноту этой груди.
Во всякомъ случа, мушка спасла все!…
— Какъ ты поздно являешься, однако, сказала она мн. Теперь уже одиннадцать часовъ, а у насъ еще, прибавила она, показывая свои блые зубки, у насъ еще много дла. Лошади заложены уже съ часъ. Я пари держу, что они взбсятся на такомъ мороз.
Говоря это, она вытянула свою ножку, обутую въ туфельку съ краснымъ каблучкомъ и всю залитую золотымъ шитьемъ. Ея полненькая ножка пышно вздымалась въ этой обуви и сквозь ршетчатый шелковый чулокъ блистала нжная розовая кожица.
— Ну, какъ ты меня находишь? спросила она.
— О! я ослпленъ вами, какъ бываютъ ослплены іюльскимъ солнцемъ, самымъ горячимъ въ году… Я васъ нахожу восхитительной….. восхи….. а куафюра!
— Не правда-ли, я хорошо причесана? И это все мой Сальвони придумалъ, право нтъ парикмахера ему подобнаго. Брилліанты въ пудр имютъ видъ великолпный, а приподнятая прическа придаетъ величіе ше. Ну, что-же, съ тобой твои баночки? спросила она, помолчавъ.
— Да, отвчалъ я, весь приборъ при мн, и если вамъ будетъ угодно ссть…
— Я ужасно блдна — въ самомъ дл, нужно одну крошечку!… Не правда-ли, Эрнестъ? Ты, конечно, знаешь, о чемъ я говорю?
И она повернула голову, подставивъ мн правый глазъ.
Я его еще и теперь вижу, этотъ глазъ! Она откинулась назадъ, чтобы быть противъ самаго свта, а я, по причин столь деликатной работы, совсмъ близко нагнулся къ этому полуоткрывавшемуся глазу. Проклятая мушка, виднвшаяся и смущавшая меня, какъ отдаленная лодочка, носилась въ волнахъ, подымавшихся и опускавшихся по прихоти дыханія.
Какое-то благоуханіе одуряло меня, глаза-же не могли оторваться отъ мушки.
— Ты понимаешь, мой другъ, что только необходимость историческаго костюма заставила меня ршиться употребить…
Тетушка недосказала.
— Милая тетушка, замтилъ я, если вы будете шевелиться, моя рука будетъ дрожать.
На самомъ-же дл рука моя дрожала отъ прикосновенія къ ея длиннымъ, длиннымъ рсницамъ.
— Ты правъ, замтила она, эта крошка точка въ этомъ уголк глаза, придаетъ ему какой-то особенный блескъ, какую-то особенную томность. Тетушка вдругъ опять залилась хохотомъ. Я посмотрлъ на нее.
— Ахъ какъ смшна, эта баночка съ голубой краской!.. Боже мой, фу!.. какъ это должно быть гадко! говорила она спустя минуту. Однако, ты замчаешь, какое странное сцпленіе обстоятельствъ. Напудришься, ну, и нельзя оставаться привидніемъ… положи крошечку румянъ!.. но только, какъ это ужасно!
Я исполнилъ желаніе, ужасное желаніе!..
— Теперь… видишь какъ демонъ золъ! Если ко-всему этому не увеличишь глазъ, то они будутъ казаться точно проткнутые буравчикомъ? Ахъ, сказала вдругъ тетушка, глубоко вздохнувъ, такъ-то, дай другъ, мало по-малу доходятъ и до эшафота.
Затмъ она снова залилась самымъ веселымъ смхомъ, маленькая мушка исчезла и вскор опять всплыла на поверхность.
— А вдь вся эта подрисовка чрезвычайно натуральна. Какъ это все оживляетъ взглядъ!.. Однако какія, должны быть плутовки эти, какъ вы называете, падшія созданія, какъ он хорошо знаютъ, что имъ къ лицу! Но это позорно!.. У нихъ вдь это все хитрость, продажность и ничего боле… Прибавь чуть-чуть синьки, это въ самомъ дл недурно…
— Ты, говорила она черезъ пять минутъ, небоишься, что брови мои будутъ слишкомъ черны? Ты, конечно, знаешь, я не хотла-бы имть видъ… Но твоя правда, это очень хорошо… Гд ты, шалунъ, научился только всему этому? Ты могъ-бы, не шутя, нажить состояніе, еслибъ захотлъ заниматься этимъ подкрашиваніемъ.
— Ну, тетушка, довольны-ли вы?
Тетушка взяла маленькое зеркальце, посмотрлась вблизи, издали, прищурила глаза, улыбнулась и откинувшись на спинку креселъ сказала:
— Надо сознаться, мой другъ, что это обворожительно… но скажи пожалуста, употребляется-ли ими что-нибудь для губъ?
— Какъ-же-съ, непремнно…
— Какъ, это?.. Вотъ, что въ пузыречк? это жидкое?.. говорила она съ содраганіемъ.
— Это родъ уксуса… ну, тетушка не шевелитесь, держите ваши губки впередъ, какъ будто вы хотите меня поцловать. Да, въ самомъ дл тетушка, прибавилъ я, не хотите-ли вы поцловать меня?
— Охотно, ты это заслужилъ. Ну, а скажи мн, ты научишь меня этому искусству?
— Съ большимъ удовольствіемъ!…
— Этотъ уксусъ длаетъ чудеса,., посмотри, какъ выглядятъ блы и блестящи мои зубы!…
— Ну, кажется, все кончено, благодарю тебя!… Она улыбнулась мн жеманно, но я понялъ, что это произошло оттого, что уксусъ щипалъ ея губы.
Взявши еще мушку, она съ обворожительнымъ кокетствомъ посадила ее подъ глазомъ, затмъ еще одну около рта и сіяющая обратилась ко мн, ‘Убери поскорй эти баночки, я слышу, твой дядя идетъ за мной. Застегни мои браслеты!… Ай, ай, уже бьетъ полночь, бдныя мои лошади!
Въ эту минуту вошелъ мой дядя.
— Я не сдлалъ-ли нескромности, сказалъ онъ весело, замчая меня?
— Надюсь, что вы шутите, отвчала она, поворачиваясь къ нему лицомъ, я предложила Эрнесту мсто въ нашей карет, такъ какъ онъ тоже детъ на балъ въ посольство.
— Вы восхитительны сегодня, моя милая! сказалъ онъ въ самомъ дл удивленный. У васъ цвтъ лица очень оживленъ, ваши глаза такъ блестятъ, замтилъ онъ какъ-то коварно.
— Это отъ камина, онъ все время топился, я просто задохлась отъ жара. А вы, мой другъ, вы просто великолпны! Я никогда не видала у васъ такой черной бороды, замтила она въ свою очередь.
— Это потому, что я совсмъ замерзъ. Жанъ позабылъ о камин, а онъ и погасъ.
Тетушка, коварно улыбнувшись въ свою очередь, взяла веръ и подала дяд руку.