Об школы
или
Свтъ и уединеніе.
Повсть
Софія Линарова.’
‘Встникъ Европы’, NoNo 2—4, 1814
Обе школы или Свет и уединение, Измайлов Владимир Васильевич, Год: 1814
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Нравъ женщины есть дло природы, нравы ея дло воспитанія, общества и моды, которой все подвластно отъ мннія до вкуса, отъ природы до науки и отъ раболпства невждъ до гордости мудрыхъ. Мы жалуемся на втренность женщинъ, было бы справедливе жаловаться на легкомысліе мущинъ, на безуміе вка, на ослпленіе отцовъ семейства. Естьли немногіе мудрецы имютъ столько твердости духа, чтобы смло возвысить голосъ предъ законодателями свта и условные предразсудки оспорить языкомъ вчной истины, то можемъ ли осуждать молодыхъ красавицъ за то, что не противорчатъ общему мннію и не укрываются отъ общаго зла? Слабыя твари, обольщенныя свтомъ, уступаютъ сил примровъ, подобно человку, котораго уноситъ быстрота потока, и который наконецъ тонетъ на дн обманчивой стихіи. Не столько злонамренныхъ преступниковъ, сколько жертвъ безвинныхъ, — и слдующая повсть подтвердитъ можетъ быть наше мнніе.
Пальмира, единственная дочь Г. Нолина, нсколько уже лтъ овдоввшаго, выросла въ Москв, въ Столиц искусств, забавъ и просвщенія. Ея воспитаніе было самое блестящее: въ пеленахъ и въ колыбели учили ее говорить на языкахъ иностранныхъ на рукахъ выносила ее Англичанка, младенческія игры длили съ нею сверстницы разныхъ націй, и наконецъ знатная эмигрантка, родомъ изъ Парижа, образовала умъ и сердце молодой Россіянки. Первые артисты въ город настроивали ея голосъ и руку къ пріятнымъ искусствамъ Орфеевъ, ноги и станъ въ гибкости Вестрисовъ. Дамами прославленные молодый пасторъ вводилъ ее въ таинства Богословія по Шатобріановымъ сочиненіямъ. Недоставало только морали. Но конечно бы родитель пригласилъ и для того молодаго ученаго студента, естьли бы свтскіе обычай позволяли, или справедливе, терпли такого рода науку. Однимъ словомъ, сей отецъ не жаллъ ничего для успховъ дочерняго воспитанія, кром собственныхъ трудовъ своихъ, которыхъ не могъ посвятить ей по причин ежедневныхъ выздовъ. Но просимъ читателей не выводить еще заключеній изъ первыхъ подробностей сего воспитанія. Два обстоятельства рдкія, но щастливыя, спасли Пальмиру. Любя искусства и науки, она имла позволеніе заниматься ими въ уединеніи, и до пятнадцати лтъ не видала еще ни одного изъ шумныхъ собраній въ город. Съ другой стороны, по тайному предчувствію женскаго достоинства и по врожденной благородной гордости, она избгала всякаго вольнаго обхожденія съ учителями и нанятыми украшать ея дарованія. Умная, добродтельная, чувствительная, скромная и застнчивая Пальмира плняла тми достоинствами, которымъ не врятъ уже въ свт, но которыя такъ много общаютъ сердцу добродтельнаго мущины.
Съ прекрасной душей Пальмира имла и наружность очаровательную: стройность Граціи, величавость богини, и ту красоту, которая, при всемъ совершенствъ лица, показываетъ ангела любви и кротости. Не льзя было слышать ея голоса безъ сердечнаго движенія, какъ не льзя слышать безъ умиленія сладкой мелодіи и слово, которое изъ устъ ея вылетало, казалося ласковымъ и краснорчивымъ отъ выраженія остроумныхъ глазъ и отъ цвтущей всегда улыбки на прекраснйшихъ губахъ въ свт. Что могло не пристать къ лицу ея? Лента ли перевязывала голову? прикалывался ли цвтокъ къ волосамъ? небреженіе ея было украшеніемъ природы, a простота образцемъ искусства. Сего не довольно: красавица, какъ будто бы смятенная блескомъ своихъ прелестей, невольно опускала на нихъ таинственной покровъ робкихъ и стыдливыхъ взоровъ, которые представляли нчто превосходне красоты ея — представляли скромность и невинность: словомъ, ей надлежало только явиться въ свт, гд многія блестящія красавицы напрасно стараются привлекать сердца и плнять взоры, чтобы успть въ томъ самымъ невиннымъ образомъ безъ искусства и умысла.
Ей минуло пятнадцать лтъ, и толпа молодыхъ втренниковъ, свдавъ о юной роз для нихъ цвтущей, ожидала ея явленія, какъ младенецъ ожидаетъ игрушки, какъ стрлокъ нетерпливый стережетъ новую добычу. Но всхъ нетерпливе вызывала и требовала ее не молодая уже, но еще пріятная, вдова госпожа Модолюбская, знатнйшая дама въ город, законадательница вкуса, идолъ своего времени, Модолюбская, которой домъ, подобно освященному храму, съ роскошнымъ великолпіемъ отворялся каждый вечеръ для верховныхъ жрецовъ моды, для избранныхъ любимцевъ богини и для всхъ тхъ, которые имли требованіе на умъ, на любезность и на ласку свта, Модолюбская, которая изъ многочисленныхъ любовниковъ своихъ удержала послдняго Нолина, не столько влеченіемъ слабой уже красоты, сколько узами благодарности и свычки. Она доставляла ему, отягченному долгами, способы на воспитаніе дочери и на забавы роскоши, и она взялась ввести Пальмиру въ общество, непремнно требуя, чтобы она перехала въ домъ къ ней жить и вызжать съ ея дочерю. A дочь ея, Ириса, была двадцатилтняя двушка, извстная по успхамъ достойнымъ славы Модалюбскихъ. Нолинъ не смлъ никогда противорчить своей богин, чтобы не лишиться послднихъ способовъ жизни, и тотчасъ исполнилъ ея волю. Бдная Пальмира, которая посщала знатную даму только два, или три раза въ год по утрамъ и до създа гостей, увидла себя не безъ замщательства вдругъ перенесенною въ домъ подобный волшебнымъ чертогамъ Армиды, въ ежедневное общество рдкихъ по уму и любезности хозяекъ, о которыхъ натвердилъ ей отецъ до страха и, естьли можно такъ сказать, до набожности.
Первое дло Модолюбской было переодть Пальмиру. На другой день приводятъ ее къ мраморному туалету, поддержанному Граціями и Амурами безъ покрова, приносящей на выборъ костюмы самые близкіе къ симъ моделямъ, призываютъ Ирису убирать ее. Уже черные длинные волосы, не смя разсыпаться по вол, искусно завиваются кольцами и прикалываются золотымъ гребнемъ, прекраснйшія формы тла на зло любовнымъ таинствамъ означаются на кисе, тонкой какъ паръ, прозрачной какъ хрусталь, и красавица выходитъ изъ храма вкуса, какъ нкогда богиня любви изъ серебряныхъ волнъ океана, во всемъ блеск чувственной роскоши. Вижу въ облакахъ рой Амуровъ и слышу плескъ ихъ крыльевъ въ знакъ восторга и радости!
Сама Модолюбская, гордясь твореніемъ рукъ своихъ, радовалась и торжествовала, но Пальмира, неблагодарная Пальмира, глядя себя въ зеркало, едва не плакала. ‘Маминька!’ сказала она (такъ отецъ веллъ ей называть свою наставницу и благодтельницу) ‘маминьна, мн стыдно.’ ‘Стыдно! — повторила Модолюбская съ такимъ грознымъ видомъ, что невинная красавица оробла и замолчала. Къ щастію обезоруженная симъ молчаніемъ гнвная богиня смягчила голосъ и произнесла краснорчивую рчь, внесенную во вс альбомы моднаго свта и мною оттуда выписанную: ‘Послушай, милая! отецъ твой, человкъ слабый, уступалъ конечно твоей вол a я имю твердой характеръ и требую покорности безпредльной. Невинность, стыдливость, скромность, все это прекрасно выражается въ романахъ, поэмахъ и, естьли угодно, въ простот домашней жизни, но рдко произносится въ хорошихъ обществахъ, и никогда людьми благовоспитанными. Ты начиталась новыхъ книгъ противъ философіи, и я угадываю источникъ стыда твоего. Жанлисъ, хорошая сочинительница романовъ, но дурная проповдница нравоученія, Жанлисъ осмиваетъ ныншній уборъ Греческой. Говорятъ еще, что одинъ изъ нашихъ Писателй, извстный Mab только по имени (ибо я не читаю Руссихъ) коснулся неосторожно костюмовъ нашего времени. Но знай, что нетолько Руской Писатель не только, госпожа Жанлисъ, но и первой красавецъ въ свт, хотя бы онъ былъ другимъ Адонисомъ или Эндиміономъ, но убдить насъ возвратиться къ обычаямъ полупросвщенныхъ вковъ. Такъ полупросвщенныхъ конечно: — кто можетъ безъ крайней нечувствительности предпочесть т вки нашему? Для сравненія одежды и нравовъ поставимъ наряду какую нибудь готическую красавицу и съ нею совершенную, на примръ безсмертную Реуамье. Первая подъ турами, шнуровками, фижмами есть бездушная масса, послдняя подъ легкимъ покрываломъ есть живописная Нимфа. Одна скрываетъ, кажется, полъ свой другая стоитъ на піедестал и говоритъ: смотрите! Та, какъ бы отталкивая мущинъ вчною преградою, осуждаетъ ихъ на скуку и мученіе, а эта по цвтамъ ведетъ ихъ за собою, навстрчу любви, игры и забавы.’ …Модолюбская хотла еще продолжать новаго рода Филиппику,— но явился отецъ Пальмиры. Ему принесли жалобу не для удовольствія, но для этикета. Онъ осудилъ странность дочери, одобрилъ наставленіе маминьки, и спшилъ на утреннюю репетицію Русаки. За нимъ отправилась и Модолюбская, отдавъ Пальмиру на руки своей дочери.
Когда он остались одн, послдняя громко захохотала. ‘Чему ты смешься?’ спросила Пальмира. — Давишнему Волтеріанскому краснорчію маминьки и твоей невинности, достойной Агнесы. Ты, кажется, такъ нова въ главномъ дл женскаго пола. Но это мило…. невинность идетъ къ лицу твоему. — ‘Ты забавляешься на мой счетъ?’ — ‘Нтъ, милая, нтъ. О! какъ ты щастлива, что сердце твое покойно! а я люблю и страдаю (въ это время похаживаясь по комнат, Ириса затверживала па д’екорсезъ), люблю Поляка, недавно женатаго, — Пальмира на могла надивиться такимъ страннымъ связямъ и чуднымъ рчамъ. Но Ириса черезъ полчаса размышленія продолжала: — Завтра Благородное Собраніе, въ первый разъ вывезутъ тебя въ свтъ. Вокругъ прекрасной розы слетятся влюбчивые зефиры, дани любви осыплютъ цвтъ красоты, и тогда берегись, щастливая смертная, берегись, чтобы слава побдъ не стоила теб сердечнаго спокойствія. Ахъ, Пальміра! тамъ встртишь Графа Изумрудова, сына богатаго вельможи, перваго красавца въ мір и совершеннаго героя романа. Щастлива и прещастлива та, которая побдитъ гордаго и проведетъ его плнникомъ за торжественной своей колесницей, — Ириса общала указать ей въ Собраніи сего завиднаго жениха, за которымъ бгаютъ толпы отчаянныхъ невстъ, и не переставала твердить о семъ рдкомъ геро, выхваляя пріятность его ума, ловкость ухватокъ, знатность имени, другія важныя достоинства, все до прекрасныхъ меблей его дома, до красоты Англійскаго цука, даже до вкуса его въ фракахъ, жилетахъ и проч. — Возвращеніе Нодина и Модолюбской не позволило Ирис дописать портретъ Графа.
Сей разговоръ былъ заведенъ не безъ намренія. Давно Ириса искала случая отмстить одной изъ своихъ соперницъ, Софіи Линаровой, которая перебила у ней сердце Графа Изумрудова, и которая имла съ нимъ тайную связь, немногимъ еще извстную. Неопытность Пальмиры, рдкая красота ея, удовольствіе новой побды для молодаго человка, подали ей мысль и надежду совершить наконецъ свое мщеніе. Характеръ славнаго втренника отвчалъ ея тайнымъ видамъ. Сей мастеръ любовнаго искусства и всхъ его хитростей, наизусть читая Тибулла и Петрарку, Боккація и Парни, Фобласа и Кребильоновы сказки, умлъ говорить съ женщинами, смотря по характеру и случаю, языкомъ наглаго сластолюбца, или нжнаго любовника. Никогда острота не украшала такого развратнаго ума и никогда щастіе свта не ласкало другаго недостойнйшаго человка. ‘Таковъ былъ тотъ, которому Ириса задумала принести невинную жертву въ утшеніе своего оскорбленнаго самолюбія. Въ тотъ же день написала она къ одной повренной любовныхъ длъ ея: ‘Наше дло можетъ имть успхъ и успхъ самый блестящій. Ты увидишь сего дня Графа Изумрудова: упреди его, что завтра на бал явится новая красавица робкая, стыдливая, невинная, словомъ фениксъ нашего пола. Ты понимаешь меня. Прибавлю только, что ты можешь, сколько теб угодно, разгорячить романическое воображеніе героя’. — Зa симъ письмомъ были разосланы другія къ нсколькимъ пріятельницамъ, чтобы пригласить ихъ къ участію въ семъ великомъ длъ.
Скоро пронеслась по городу всть о молодой Пальмир. Старики и старухи хали въ собраніе, для того чтобы ее видть. Въ тотъ день первыя мастерицы въ искусств одваться и нравиться не врили своему вкусу, и нсколько разъ переодвались съ явною досадою. Матери, которыя никогда не заглядывали въ уборную комнату дочерей своихъ, отбирали тамъ лучшія кружева, жемчуги, бриліанты, не для нихъ, a для самихъ себя. Гд встрчалось только нсколько женщинъ извстныхъ по красот ихъ, тамъ спрашивали друг друга: правда ли, что Пальмира иметъ наружность очень обыкновенную, и что нтъ въ ея лиц души и жизни? успокойтесь ревнивыя соперницы, еще Парисъ не вручилъ яблока, еще не объявилъ имени прекраснйщей.
Ударило девять часовъ, когда Пальмира, подавъ руку Ирис и слдуя за Модолюбской и Нолиномъ, явилась въ залъ Собранія. Едва показалась, и толпы двинулись къ ней навстрчу, бгутъ, тснятся, окружаютъ прелестную, и говорятъ друг другу: это не человкъ! это Ангелъ! это существо небесное! Пальмира слышитъ и краснетъ. — Стыдливость, смятеніе, скромность, возвышаютъ блескъ ея прелестей, и проливаютъ зависть въ сердца ея совмстницъ. Нолинъ и Модолюбская, довольныя симъ торжествомъ, садится за карты, a дочерей отпускаютъ наслаждаться громкою славою и любезною вольностію.
Ириса, обойдя залу, приводитъ Пaльмиру къ тому мст, гд ожидалъ ихъ Графъ Изумрудовъ по знаку тайнаго заговора, и она говоритъ ей въ полголоса, вотъ онъ! вотъ нашъ красавецъ! Въ самомъ дл молодой человкъ стоялъ, какъ Царь красоты и величества передъ раболпною толпою, которая въ лиц его покланялась титламъ знатности и сокровищамъ богатства. Въ первый разъ увидла Пальмира такого смлаго юношу въ кругу сдыхъ стариковъ, предпочтительно предъ ними осыпаннаго знаками уваженія, и не умя еще цнитъ людей по всу золота и силы ихъ при Двор, она заключила по наружности, что конечно умъ и достоинства приносили ему столько чести. Такое мнніе, подкрпленное рчами Ирисы и всмъ тмъ, что наговорилъ ей отецъ о людяхъ свтскихъ, упредило ее въ пользу молодаго человка, которому скоро ее представили. Ему довольно было получаса времени:, чтобы присвоить себ права короткаго знакомства, и объявить Пальмиру своею дамою на вс контрдансы бала. Бдная не смла ни согласиться, ни отказаться. Но проворной Графъ воспользовался ея молчаніемъ, какъ знакомъ согласія, и подалъ ей руку для открытія бала.
Тамъ въ рзвости щастливаго вальса Графъ открываетъ ей любовь свою, признаетъ себя плнникомъ красоты ея, говоритъ какъ любовникъ и рзвится какъ младенецъ. Такой человкъ и такой языкъ могли бы за нсколько дней передъ тмъ обратить Пальмиру въ бгство. Но видя теперь ласковую улыбку сверстницъ своихъ, которымъ молодые люди нашептывали безъ сомннія любовную науку Овидія, она принудила себя выслушать Графа съ пріятнымъ видомъ, чтобы не показаться перед другими ни дикою, ни смшною: дв странности, которыхъ, какъ извстно, не прощаютъ въ свт. Однакожъ обрадованная концемъ бала, она бжитъ укрыться отъ ласки Графа и взоровъ нескромныхъ свидтелей, Ириса ловитъ ее на пути, и въ полголоса поздравляя съ первымъ щастливымъ успхомъ въ свт, лукавымъ образомъ спшитъ съ нею къ отцу обрадовать его симъ извстіемъ.
На ту минуту Нолинъ и Модолюбская отъигравъ въ карты, сидли въ углу залы, томились отъ скуки и на досуг злословили свтъ, въ которомъ проводили жизнь свою, и мимоходящихъ, которымъ они ласково кланялись. Представьте себ радость, удивленіе, восторгъ родителя, когда пересказали ему съ тонкостію нечаянную встрчу съ Графомъ Изумрудовыъ, изъявленное имъ уваженіе къ Пальмир и усиліе, достойное похвалы, съ которымъ послдняя побдила свою застнчивость. Вы угадываете, что не жалли ни словъ, ни ласки, чтобы хвалить ученицу и благодарить наставницу. Какъ не гордиться посл того щастливою переимчивостію! какъ не стараться подражать общему и хорошему тону! Передъ выздомъ изъ Собранія является Графъ Изумрудовъ. Онъ насказалъ множество привтствій отцу въ похвалу дочери, и видя Нолина выводящаго свою даму изъ Собранія, подалъ руку Ирис, другую Пальмир и проводилъ ихъ до кареты. На лстниц он усплъ сочинить одной нсколько мадригаловъ на счетъ рдкой красоты ея и перешепнуться съ другою о завтрашнемъ дн.
Съ какимъ движеніемъ сердца и ума проснулась на другой день Пальмира! сколько новыхъ случаевъ, которые перемняли ея понятія о вещахъ и совершенно протворчили ея добродтельнымъ склонностямъ! какъ желала она говорить и совтоваться съ человкомъ, достойнымъ ея откровенности! Въ чрезвычайныхъ произшествіяхъ жизни сердце ищетъ, зоветъ друга и рвется за преграду, которая передъ людьми чуждыми любви и довренности мшаетъ ему изливаться. Но съ нмъ могла говорить Пальмира? Отецъ бгалъ отъ ея откровенности и отводилъ ее отъ своихъ совтовъ. Новая маминька принимала на себя видъ повелительницы грозной и неприступной, a Ириса казалась ей не безъ основанія насмшливой до колкости. Надлежало заключиться во глубин души своей, надлежало совтоваться: съ однимъ умомъ своимъ незрлымъ, неопытнымъ. Но имла ли Пальмира время совтоваться и съ самой собою? Нтъ, она провела утро зa туалетомъ съ Ирисою, съ нею неразлучной, посл обда слушала чтеніе романа, которымъ новая подруга спшила изострить ея чувствительность, a вечеромъ, сидя съ хозяйками дома въ тни будуара, едва освщенная одною лампою, какъ блдною луною, ожидала вечернихъ гостей и вечернихъ таинствъ.
Собралось вечернее общество, звзда его Графъ Изумрудовъ явился послдній съ перваго шагу началъ говорить, и въ нсколько минутъ перемнилъ нсколько разъ предметъ разговора, былъ веселъ до безумія. Остроуменъ до скуки, любезенъ до того, что приводилъ въ нетерпніе женщинъ самыхъ пристрастныхъ къ его уму и любезности. Но дамы, украдкой звая подъ блыми платками, говорили въ слухъ: ‘Какая пріятность ума!’ Черезъ полчаса времени молодые люди скрылись въ другую отдаленную залу. Иной сказалъ бы, что самъ богъ любовныхъ хитростей роздалъ мста и забавы, сославъ отцевъ съ матерями за карточные столы и отведя дтямъ уголокъ своего райскаго Эдема. Тамъ, въ ндрахъ щастливйшей свободы, начался концертъ, не безъ намренія составленный. Графъ игралъ на піано, Ириса пла, уговорили Пальмиру пристать къ нимъ. Тотчасъ Ириса перекинула ей черезъ плечо голубую ленту, на которой висла ея гитара, задала двумъ виртуозамъ страстную арію, всячески старалась настроить инструменты ихъ по тону сердца, сердце по тону инструментовъ, отъ слова до слова передавала одной, чего иногда и не говорилъ другой, но когда притворно, или истинно влюбленный Графъ, перервавъ игру свою, громко воскликнулъ: ахъ! я побжденъ! Ириса схватила, поднесла руку красавицы къ губамъ дерзкаго юноши, который осыпалъ наглыми поцлуями ея руку, какъ сердце чистое. Невинная Пальмира сгорла отъ стыда и смятенія, гитара выпала изъ другой руки ея, она едва не плакала. Но прекрасное движеніе добродтели тронетъ ли мертвыя души, развращенныя пороками? Графъ, столько же изумленный присутствіемъ невинности въ кругу свта, сколько бы онъ удивился явленію солнца въ часы ночи. Графъ отбжалъ въ сторону отъ досады и негодованія за нимъ удалились и другіе, a Ириса, обнявъ Пальмиру съ ласкою и смхомъ, достойнымъ Мильтонова сатаны, увлекла ее въ толпу развратныхъ.
Пальмира, видя себя осмянною, почитала себя странною. Она измнялась въ лиц, мшалась въ словахъ и не смла пристать ни къ тому, ни къ другому, тайно страдала въ душ, и въ первый разъ чувствовала движеніе суетнаго тщеславія. Сколько достойныхъ женщинъ погибаетъ въ свт отъ того, что ни одна не иметъ твердости стоять смло передъ лицемъ порока и громко произнесть имя осмянной добродтели! Пальмира въ недоумніи и прискорбіи пригла къ помощи другихъ. Того ожидали, того и хотли. Вызвались посредники, послдовало примиреніе, и Графъ возвратился къ Пальмир. Онъ говорилъ къ ее успокоенію все, что можетъ говорить въ семъ случай человкъ свтской, она ему врила, ласкалъ ее смле прежняго: она не отдергивала уже руки своей, наконецъ, передъ концемъ вечера, сказалъ ей: ‘Прекрасная Пальмира! вы достойны любви, уваженія и поклоненія земнаго, и, ради Бога, не будьте впредь недоврчивы и сомнительны, не унижайте до того себя и другихъ. И разсудите, какъ жестоко для человка, благороднаго душею, быть предметомъ несправедливаго подозрнія.’ Клянусь вамъ, — отвчала Пальмира съ любезною откровенностію, которой цны не могъ довольно чувствовать хитрый ея обольститель, — клянусь, что никого и ни въ чемъ не подозрвала, одна робость была моею виною: я чужда свта, людей и всхъ обыкновеній общества. — Графъ, восхищенный такимъ признаніемъ, для него новымъ, не отходилъ отъ нее до ужина, передъ столомъ подалъ ей руку, и благодарная Ириса, сидя съ нимъ за ужиномъ старалась всми силами заслужить его хорошее мнніе. О! какая прекрасная душа погибала жертвою нечувствительнаго втренника и злодйскаго заговора!
Нсколько такихъ дней были для Пальмиры не самые веселые въ году. Но самые памятные въ ея жизни, ибо она проходила, какъ Богдановичева Душенька, сквозь огонь и воду. Наконецъ въ одинъ день она сказала самой себ: ‘Теперь знаю тайну свта и мою ролю. Еще нсколько опытовъ — гордыя мои соперницы на стезе побдъ и славы, еще нсколько опытовъ, и берусь похитить лавры вамъ поднесенные, права вами присвоенныя!’ Такъ говорило раздраженное самолюбіе! Но доброе и безпорочное сердце ея не участвовало еще въ намреніяхъ гордаго ума, оскробленнаго неудачами и невольнымъ образомъ доведеннаго до слабости. Можетъ быть здсь должно намъ просить извиненія у нкоторыхъ читателей и читательницъ, что мы назвали слабостію столь обыкновенное въ свт требованіе спорить съ другими въ превосходств моды и вкуса.
Въ самомъ дл успхи новой ученицы были уже примтны, и обрадованная Ириса вбгаетъ поутру къ Пальмир. ‘Признайся’ говоритъ ‘что наши вечера очень пріятны, очень веселы?’ — Не льзя веселе. — ‘Согласись и въ томъ, что эти товарищи (указывая на книги, лежащія передъ Пальмирою) не такъ занимательны? какъ мущины?’… О! книги!… вижу, что наученному ими надобно еще переучиваться въ школ людей, ихъ нравоученіе такъ далеко отъ нравовъ и мннія свта, какъ чудотвореніе отъ закона и порядка натуры’. — ‘Ахъ, Пальмира! естьли мы оставили, между нами будь сказано, вс женскія добродтели, то не въ угожденіе ли вкусу мущинъ, еще недовольныхъ, еще неблагодарныхъ? Поврь мн, иная съ прекрасными добродтелями своими, какъ баснословная Нимфа, высохнетъ наконецъ отъ скуки и отчаянія’. — Ты меня пугаешь,— сказала Пальмира съ лукавою усмшкою, которой Ириса не умла, или не хотла замтить. — ‘Теб не чего пугаться, тебя ожидаетъ судьба, самая блестящая!’ — Какая же? — ‘Тф нравишься Графу, этаго довольно, и ты можешь имть съ нимъ сердечную связь.’ — Сердечную связь безъ сердечной склонности? — ‘Сколько такихъ связй въ свт! Но не уже ли ты не чувствуешь любви къ Графу?’ — Ни къ нему, ни къ кому другому. — ‘Можешь ли по крайней мр не гордишься его къ теб любовію?’ — Можетъ быть и нтъ. Но что дале? — ‘Польза самолюбія повелваетъ теб имъ заняться. Думаю, что ты можешь отдать ему руку, но удержать за собою сердце, чтобы располагать имъ въ пользу другаго, для тебя пріятйшаго человка, при всхъ выгодахъ супружескаго состоянія. И какія выгоды! фортуна Креза достоинства титловъ, забавы роскоши, вс способы имть у себя блестящіе ужины, балы, спектакли: и угощать не только первыхъ вельможъ въ городъ, но и знатныхъ артистовъ, виртуозовъ, литтераторовъ! Это стоитъ, право, того, чтобы не разбирать очень строго основаній такого рода жизни!’ — Согласна, но хочешь ли ты, чтобы я сама вызвалась ему въ невсты? Не мн первой предлагать ему свою руку? — Надобно по крайней мр подать ему надежду имть твою руку и смлость ее требовать.’ — — Он об замолчали. Нтъ ничего хитре женщинъ, когда одна проводитъ другую. Эта узнала, чего ей хотлось — узнала, что обреченная невста готова или по любви, или по разсчету, принести себя на жертву идолу, а, та, имя чрезвычайную гордость, отклонила совты, которымъ надлежало унизить ея самолюбіе, и двусмысленными отвтами отыгралась отъ нкоторыхъ нескромныхъ вопросовъ.
Графъ, увдомленный о семъ разговоръ, не перемнилъ однакожъ своего обращенія, и упорно хранилъ молчаніе, на которое нкоторымъ образомъ жаловалась Пальмира. Напрасно Ириса приступала къ нему, Графъ требовалъ времени, ибо не могъ измнить такъ скоро Софіи Линаровой. Но чтобы Пальмира не могла до времени свдать о любовной связи его съ Ливаровой, для того мры были еще приняты всми участниками заговора.
Между тмъ Пальмира, видаясь каждый день съ Графомъ, находила его часъ отъ часу любезне и достойне, ибо никто не смлъ явно спорить съ нимъ въ ум и любезности. Но къ великому ея удивленію былъ изъ числа ежедневныхъ гостей ихъ одинъ человкъ, несогласной, казалось, съ общимъ мнніемъ, и не очень хорошо къ Графу разположеннымъ: Ипполитъ Милокдаровъ, недавно отцемъ ея введенный въ домъ Модолюбской, двадцатипятилтній молодой человкъ, пріятной лицемъ, скромный въ поступкахъ. Вс права на ласку и вжливость свта были ему дозволены не за умъ его, обогащенный наукою, не за сердце, можетъ быть достойное только золотаго вка, но за нсколько сотъ тысячь душъ, полученныхъ посл отца въ наслдство, a сей благоразумный отецъ оставилъ ему другое гораздо важнйшее наслдство, котораго и не замчали въ свт: твердыя и врныя правила, основанныя на опыт и познаніи сердца человческаго. До нкоторыхъ лтъ онъ воспитывалъ сына въ отдаленіи Столицы, и когда ввелъ его въ службу, самъ руководствовалъ имъ на скользскомъ пути свта, остерегая отъ порока и указывая на добродтель, какъ на единственную цль, достойную мудраго. Молодой человкъ оплакавъ отца и ментора, выслужилъ одну кампанію, получилъ самую жестокую раму, и ршился наконецъ оставить службу, сколько для себя, столько и для спокойствія матери и двухъ сестеръ, которыя въ тишин сельскаго уединенія не переставали плакать объ отц семейства.
Ипполитъ Милодаровъ былъ въ Москв проздомъ, когда любовь къ памяти родителя привела его къ Господину Нолину, бывшему нкогда покровителемъ покойнаго, a тотъ спшилъ уврить его, что безъ великаго преступленія не льзя ему не быть представленнымъ знаменитой дамъ, которая первенствовала въ суду общества и раздавала патенты достоинства. Сколько изъ любопытства, столько и по снисхожденію, предложеніе было принято, но дорого стоило для молодаго человка. Тайная склонность къ Пальмир, равно достойной и прекрасной, и какая-то темная надежда, неразлучная съ любовію, удерживали его въ Москв отъ одного дня до другаго, и невольнымъ образомъ приводили каждый вечоръ въ общество Модалюбской. Тамъ являлся, онъ безъ всякихъ требованій, столь обыкновенныхъ въ свт, не щеголяя ни умомъ, ни разговорами, не переская ни кому дороги, не оскорбляя ни чьего самолюбія. Тмъ скоре замтили, что съ такою великою скромностію онъ гордился однакожъ въ присутствіи Графа нкоторыми личными достоинствами, показывалъ къ нему удаленіе, и въ тхъ случаяхъ, гд не льзя было не принять участія въ общемъ разговор опровергалъ его дерзскія мннія, но тотъ часъ перерывалъ споръ и хранилъ выразительное молчаніе.
Не одинъ разъ глаза и мысли Пальмиры сравнивали Графа Изумрудова съ Ипполитомъ Милодаровымъ изъ любопытства къ ихъ противорчіямъ, и по нкоторому участію сердца въ качествахъ и судьб обоихъ. О томъ и другомъ говорили въ свт, одного величали именемъ остроумца, другаго называли только хорошимъ человкомъ, первый плнялъ прекраснымъ лицемъ и блестящею наружностію, послдній привлекалъ къ себ кроткимъ взоромъ и величавою скромностію, тому не льзя было не удивляться при первой встрч, этаго не льзя было не полюбить съ перваго взгляда. Съ однимъ Пальмира была уже знакома, коротка, ласкова, но осторожна, какъ будто бы не довряя сердцу и уму его, a съ другимъ не говорила никогда ни слова, но чувствовала къ нему довренность, какъ будто бы ея сердце было знакомо съ его сердцемъ. Сверхъ того она читала въ глазахъ молодаго человка нкоторое сердечное участіе въ судьб ея, нкоторое нжное вниманіе къ словамъ ея и поступкамъ, нкоторое безмолвное изъявленіе удовольствія быть въ ея присутствіи. Чего не перескажетъ сердце влюбленнаго черезъ нмый языкъ взоровъ? И какое тайное движеніе души укроется отъ взора чувствительной женщины? Къ тому же, всякое вниманіе, лестное для нашего самолюбія, боле или мене располагаетъ насъ въ пользу того человка, который его показываетъ, но это чувство не могло усилиться въ душ Пальмиры. Разсянная жизнь, всегдашнее развлеченіе мыслей, другіе виды и надежды не позволяли ей ни одного раза вывсить мнній и опредлить достоинства Ипполита Милодарова, a все, что окружало ее, соглашалось въ томъ, что молодый человкъ скученъ въ разговор, холоденъ сердцемъ, страненъ въ образъ мыслей и жизни. И могла ли она, не смотря на голосъ своего сердца, не поврить наконецъ такимъ знатокамъ, каковы были Модолюбская и любезный Графъ ея, которые согласно называли Ипполита смшнымъ мудрецомъ.
Милодаровъ видлъ отчасти, какъ Ириса окружала стями Пальмиру, и какъ Пальмира вврялась обманамъ Графа, но такова любовь, такова сила страсти, что онъ ршился объявить свое желаніе отцу Пальмиры,, надясь на его согласіе и помощь. Человкъ, коротко знакомый г. Нолину, пріхалъ съ предложеніемъ отъ Милодарова, и тотъ ослпленный богатствомъ жениха, изъявилъ свое согласіе и едва не далъ врнаго слова выдать дочь свою. Но посланный упредилъ его, что Ипполитъ Милодаровъ проситъ чрезъ него позволенія объясниться самому о семъ важномъ длъ. Нолинъ назначилъ свиданіе на другой день у себя въ домъ, не сомнваясь ни мало въ согласіи Пальмиры и ея покровительницы, и отблагодаривъ за честь, оказанную дочери, прискакалъ съ веселымъ лицемъ, въ кабинетъ Модолюбской объявить ей радостное извстіе. ‘Удивляюсь вамъ и ему!’. возкликнула Модолюбская съ такимъ жаромъ и лицемъ, которые противорчили ожиданію г. Нолина. ‘Не къ вамъ, но ко мн должно было ему отнестися, и вамъ не льзя было не отослать ко мн этаго дла, когда вы мн вврили дочь вашу. Надюсь, что вы загладите вину по крайней мр тмъ, что перемните мсто свиданія, назначивъ его не у васъ, но у меня въ дом.’ — Согласенъ, мой другъ, когда теб такъ угодно, но дозволь мн, или хочешь ты сама приготовить Пальмиру къ перемн судьбы ея? — ‘Ни того, ни другяго, a посмотримъ прежде, что скажетъ намъ, и на кого изъ насъ положится боле въ успх своего дла этотъ гордый женихъ и важный мудрецъ.’ Видно было, что сердце Модолюбской кипло досадою на Милодарова. Какъ стерпть въ самомъ дл, чтобъ молодой человкъ, неизвстный въ мір, присвоивалъ себ дерзское самовластіе на театр славы и любовной тактики, когда ни одно любовное дло, ни одно свадебное условіе въ город не миновало никогда ея скрпы и печати!—
На другой день по новому приглашнію пріхалъ Ипполитъ къ Модолюбской и былъ введенъ въ кабинетъ Г. Нолиномъ. Она приняла его вжливо, но холодно съ явнымъ намреніемъ показать ему свое неудовольствіе, но человкъ въ страсти есть самый худый наблюдатель, и Милодаровъ, увлеченный другимъ сильнымъ чувствомъ, забывалъ вс другія движенія, столь слабыя для человка, который ожидаетъ жизни, или смерти.
Черезъ нсколько минутъ молчанія Нолинъ началъ говорить первый по знаку Модолюбской: ‘Вы оказываете великую честь моей дочери,’ сказалъ онъ, ‘и вы желали по сему случаю объясниться съ нами?’ — Такъ — отвчалъ съ жаромъ влюбленный Ипполитъ — я почелъ бы себя щастливйшимъ изъ смертныхъ, получивъ руку Пальмиры, но сею рукою хочу быть обязанъ не принужденію родителя, но согласію ея сердца, или по крайней мр разсудка. Естьли и не любовь ршитъ на первый разъ ея выборъ, то можетъ быть свычка обратится наконецъ въ склонность сердца. Надюсь, что всегдашнее стараніе угождать вол, упреждать желанія, предвидть мысли любимаго человка, что ежедневные опыты любви кроткой, великодушной могутъ наконецъ привязать чувствительную душу, и ея ангельскую душу скоре, нежели другую. Ахъ! для чего не могу уже щастливый взаимною любовію видть прекрасную на ея мст, въ убжищ ея достоинствъ, и далеко, далеко отъ стей коварнаго свта. — Послднія слова невольно вырвались изъ устъ откровеннаго юноши. Но благородное негодованіе добродтели явнымъ образомъ излитое передъ лицемъ царствующаго порока, могло ли не раздражить Модолюбской, и она вступилась за свои права, обратясь тотчасъ къ Милодарову. ‘Не льзя отзываться вжливе о тхъ людяхъ, которыхъ отецъ вашей, a можетъ быть и не вашей еще, невсты считаетъ своими пріятелями, и нельзя сомнваться благородне въ чистот ихъ поступковъ, нравовъ и намреній! Но позвольте сказать, что это достойно вашей философіи.’ — Я не касался личностей, и говорилъ только вообще — продолжалъ молодой человкъ съ твердостію, — но смю утверждать, что достойная Пальмира сотворена не для тхъ обществъ, въ которыхъ она проводитъ жизнь свою. Передъ нами ея родитель, щастіе дочери для него конечно дорого, говорю по внутреннему убжденію, что добродтельная красавица погибнетъ, естьли никто не остережетъ ее отъ заблужденія. — …’Вы предназначены безъ сомннія’ перервала Модолюбская съ явною досадою ‘совершить такое важное и прекрасное дло, но въ гордомъ ожиданіи вашихъ собственныхъ правъ не позволите ли намъ смиренно пользоваться нашими, безъ совтовъ чужаго посредника?’ — Чмъ споръ кончится! — воскликнулъ г. Нолинъ, звая отъ скуки и нетерпнія — и ршится ли наконецъ наше дло? — Вы отецъ, повторилъ Ипполитъ Милодаровъ. — Конечно сказалъ Нолинъ, будемъ теперь просить у хозяйки позволенія видть Пальмиру, чтобы узнать ея расположеніе…— ‘Нтъ!’ сказала Модолюбская ‘у меня жестокой мигрень, это остается до завтрашняго дня.’
Молодой человкъ удалился съ отчаяніемъ въ сердц, предвидя слдствія своей откровенности, но имя столько силы, чтобы не отступать отъ истины. — ‘Пальмира! — говорилъ он самъ себ — ‘Пальмира! нтъ для меня въ свтъ ничего тебя дороже. Но честь и достоинство человка не свыше ли всхъ благъ любви и жизни? Имю только въ виду возвысить жизнь мою передъ тобою. Знаю, что покорная уступчивость перед гордой Мессалиной могла бы возвратить мн надежду щастія, но тому ли владть тобою, кто униженъ душею и сердцемъ? и можетъ ли тотъ достойно любить тебя, кто не иметъ въ душ чувства истинныя добродтели?’ —
Какъ скоро Ипполитъ ухалъ, Модолюбская подъ видомъ болзни, удалила Нолина изъ дома и съ дочерью своею заперлась въ кабинет. Разсказавъ ей дло, ‘Ириса! помоги мн’, продолжала она, ‘будь мн другомъ, отговори Пальмир идти за безумца’. — Маминька! — съ улыбкою отвчала Ириса — вы можете на меня надяться, ибо въ семъ дл польза наша общая. Но только за снисхожденіе заплатите снисхожденіемъ, и за услугу услугою.— И тотчасъ догадливая Ириса, прыгнувъ на шею матери, съ ласкою открыла ей тайну другаго заговора противъ Софіи Линаровой, прося въ свою очередь опоры и помоги. Мать подумала и отвчала: ‘Хорошо, подписываю условіе.’ —
Отъ договора приступили къ исполненію. Ириса бжитъ, летитъ къ Пальмир и съ видомъ отчаянія бросаясь въ ея объятія, говоритъ: ‘Ахъ! ты ничего не знаешь — Юоже мой! ты сидишь покойно, когда, теб грозитъ нещастіе!‘ — Ириса! что такое? скажи ради Бога!..— ‘Варваръ, тиран, врагъ нашего пола, словомъ Ипполитъ Милодаровъ хочетъ на теб жениться, и отецъ твои согласенъ, и день свадьбы, едва ли не назначенъ, и суровый человкъ, изъявляя намреніе соединиться съ тобою безъ твоей воли, сметъ уже, ручаться, что обреченная его супруга скоро передъ нимъ смирится, но конечно, такъ, какъ агница смиряется подъ когтями тигра!’ Чего еще не насказала Ириса! — Бдная Пальмира! она испугалась, всему поврила, и не знала, къ чему прибгнуть, со слезами требовала руки помощи и совта дружбы. Совтъ былъ тотъ, чтобы всми силами противиться вол жестокаго и несправедливаго родителя. Но какъ противиться власти отеческой? это приводило ученицу въ сомнніе. Къ щастію наставница имла въ запас все, что можетъ въ подобныхъ случаяхъ успокоить боязливую совсть. И такъ ршено было Ирисою говоритъ противъ отца съ твердостію, на всякой случай грозить ему побгомъ изъ родительскаго дома (ибо домъ Модолюбской могъ отчасти почитаться родительскимъ) и въ крайности исполнить угрозу, ввривъ честь и жизнь свою достойному герою Графу Изумрудову. Какъ ни ршительны были такія мры, однакожъ Пальмира проплакала во весь тотъ вечеръ и всю ночь отъ сомннія и отъ совсти, которая непозволяла ей ожесточить противъ себя родителя, какъ ни старались погасить въ ней послднюю искру добродтели.
На другой день, когда Ириса вооружала свою подругу всми правилами независимости для смлаго приступа и мужественнаго боя противъ отца, приходятъ сказать, что сей отецъ зоветъ ее въ кабинетъ Модолюбской. Она не сметъ идти, услужливая Ириса, ей подаетъ руку, съ нравоученіемъ провожаетъ твердитъ: будь смле, и подкрпленная Пальмира является на аудіенцію. Но передъ отцемъ, который объявилъ ей волю свою, на сей разъ не очень слабую, твердость ея изчезла: молчаніе было ея отвтомъ. Для человка, не холоднаго душею къ связямъ крови и свычкамъ младенчества, родительской голосъ, родительское лице, родительское слово представляетъ образъ Божества, напечатлннаго въ душ кроткою любовію и священнымъ ужасомъ. Пальмира безмолвствовала, но ободренная вызовомъ маминьки, объявила, что иметъ непобдимое отвращеніе къ Ипполиту, чего не было совсмъ въ душ ея, и на колняхъ просила отца не погубитъ ее симъ замужствомъ. Едва выговорила признаніе, какъ Модолюбская воскликнула: ‘Будь покойна, беру, тебя подъ мою защиту, ты не будешь никогда за Милодаровымъ!’ — Напрасно изумленный Нолинъ хотлъ противорчить, ему отвчали, что дло ршено, и что не позволятъ ему переступить за границы отеческой власти.
Когда Милодаровъ пріхалъ, ему отказали отъ дому, онъ понялъ отвтъ, и приготовился къ отъзду изъ Москвы, но черезъ нсколько дней по какому-то невольному влеченію, или пожеланію удостовриться въ томъ, чему не хотло врить сердце, онъ пріхалъ проститься съ Нолиномъ въ собственный домъ его, и неосторожно введенный слугою, засталъ у него дочь съ утреннимъ посщеніемъ. Хозяин смшался, Пальмира хотла удалиться, но молодый человкъ, приближасъ къ ней съ почтеніемъ: ‘Ради Бога» сказалъ ей ‘не бгите отъ меня, прекрасная Пальмира, на минуту огорчаю васъ моимъ присутствіемъ, сего дня я навсегда разстаюсь съ Москвою и съ надеждою быть щастливымъ.’ — Сказавъ, онъ обратился къ отцу ея, изъявилъ ему благодарность за его ласки, за любовь къ покойному отцу его, за первый лестный отзывъ на его предложеніе, простился съ нимъ, и когда наконецъ надлежало откланяться дочери, онъ измнился въ лиц страшнымъ образомъ, но имлъ силу сказать ей изъ глубины сердца: ‘Будьте щастливы, Пальмира! будьте щастливы, сколько вы того достойны! Гд бы ни проводилъ дни мои, какая бы участь меня ни ожидала, никогда не перестану брать участи въ судьб и жизни вашей.’ Слезы лились изъ глазъ чувствительнаго юноши, когда онъ удалился изъ дому. Черезъ нсколько часовъ его уже, не было въ Москв.
Вс были довольны и радовались его отъздомъ, кром Пальмиры, которая противъ воли сожалла о молодомъ человк. Можетъ быть истинно чувствительная женщина не можетъ безъ сердечнаго участія видть человка, искренно въ нее влюбленнаго, и чмъ терпливе любовь его, а поступки скромне, чмъ дале отъ него надежда, тмъ уступаетъ скоре сердце ея сил воображенія, любопытства, самолюбія, сожалнія, которыя вс въ одинъ голосъ говорятъ за безвиннаго страдальца. A самолюбіе, особливо самолюбіи, такъ близко граничитъ съ любовію! ‘Бдный человкъ!’ разсуждала Пальмира сама съ собою ‘онъ любитъ меня такъ искренно, цнитъ мои достоинства такъ дорого, терпитъ, можетъ быть, такъ много отъ любви и чувствительности!…. Но странно, что при такой сердечной нжности онъ иметъ нравъ суровый и хочетъ быть деспотомъ въ любви и брак!… Можетъ быть одно заблужденіе ума и ничего боле!’.. Пальмира! ты оплакиваешь его заблужденія, нкогда оплачешь свои!
Со времени Милодаровой исторіи, о которой трубила городская молва отъ размренныхъ перешептовъ Ирисы съ друзьями ея. Графъ Изумрудовъ не имя боле способа скрывать отъ Линаравой свое новое волокитство, и чтобы доказать себя передъ другими: щастливымъ побдителемъ соперника, будто бы для него изгнаннаго, слдовалъ за Пальмирою на балы, въ спектакли, на катанье и въ другія собранія… Онъ часто говорилъ ей на ухо: ‘Любезная моя Пальмира! скоро тайное подозрніе публики обратится въ торжественное для насъ поздравленіе, ожидаю только писемъ изъ Петербурга…. Вы чувствуете, что мн должно было для этикета увдомишь о томъ отца моего. Но можетъ ли власть его разполагать моей къ теб любовію?’— Пальмира также извстила отца о скоромъ ея замужств, и обрадованный отецъ обнялъ ее, такъ какъ бы он обнялъ фортуну, перед нимъ стоящую, ибо дочерняя свадьба, представляла ему только щастливый приливъ богатства, сама Пальмира была вн себя отъ радости, видя удовольствіе отца, принимая тайныя поздравленія другихъ и встрчая множество двушекъ, завидующихъ ея щастію.
При сей общей радости Пальмира встртилась въ одномъ дом съ Линаровой, и ничего не зная о ея связи съ Графомъ Изумрудовымъ, такъ ласково обошлась съ ней, говорила такъ искренно, что рдкое добродушіе, видное на лиц и въ словахъ ее, подало мысль нещастной соперниц прибгнуть къ ея великодушію. Она ожидала способной для того минуты, какъ вдругъ прозорливая Ириса, которая ничего не упускала изъ виду, увела ее отъ новой знакомки, и перешепнувшись съ матерью, увезла совсмъ изъ дому.
На другой день посл сей встрчи служанка тайно вручила Пальмир письмо слдующаго содержанія:
— ‘Не знаю васъ коротко, но знаю право нещастныхъ на сожалніе благородныхъ душъ, и пользуюсь имъ со всею довренностію, васъ конечно достойною. ‘Троньтесь судьбою отчаянной любовницы, которая иметъ въ васъ опасную, но можетъ быть великодушную соперницу, воспользуйтесь побдою красоты для исполненія, святйшихъ обязанностей добродтели, усовстите Графа Изумрудова, который передъ заключеніемъ вчнаго со мною союза вроломнымъ образомъ измняетъ своему слову, возвратите мн жизнь, возвратя его къ долгу, къ чести, къ любви той, которая еще дорожитъ взоромъ неблагодарнаго измнника. Судьба моя въ рукахъ вашихъ! Вашъ отвтъ спасетъ, или погубитъ слабую женщину, доведенную до послдней крайности, до стыда признаваться въ ея слабости. Но въ томъ, или въ другомъ случа сохраните ввренную вамъ тайну.
Первыя движенія чувствительныхъ бываютъ всегда порывами высокой добродтели. Едва прочитала Пальмира письмо, и схватила перо, чтобы начертить отвтъ прекрасной души своей. Надъ перомъ она задумалась, сомннія поколебали ея руку и душу. Какъ отказаться добровольно отъ такого щастія, которое другія оплакиваютъ! И вдругъ отъ самаго блестящаго жребія обратиться къ дол простой и незавидной! Какъ огорчатся домашніе! что скажетъ свтъ? Какое печальное молчаніе посл такихъ громкихъ поздравленій и не подвергнется ли этотъ поступокъ многимъ обиднымъ толкамъ, и, что всего тяжеле, насмшкамъ подругъ, а особливо Ирисы? Наконецъ, не безразсудно ли эта жертва и нтъ ли въ ней того излишества, черезъ которое добросердіе обращается въ слабость, a мудрость въ упрямство? Однимъ словомъ, ей представились вс т возраженія, которыми низкая личность оспориваетъ благородное безкорыстіе и противъ которыхъ такъ трудно идти самолюбію, какъ человку противъ теченія втра.— Нсколько минутъ Пальмира не ршалась, рвала письмо, снова писать начинала, скорыми шагами ходила по комнат отъ внутренняго безпокойства, но побдивъ наконецъ самую себя, твердою, недрожащею рукою написала сіи строки: ‘Обязвываюсь передъ самимъ Небомъ исполнить священную волю вашу. Будьте щастливы любвію, a я буду щастлива совстію.’— Какъ въ сію минуту оживлялась кровь и пылали глаза нашей героини отъ умиленія и радости сердца! Когда мы ршимся принесть великую жертву изъ чистой любви къ добродтели, какая-то струна, тронутая, кажется, у сердца производитъ въ немъ гораздо скорйшее біеніе, которое отъ него сообщается во вс жилы съ чувствительною сладостію.’ Кто изъ добрыхъ не испыталъ въ жизни сего движенія, восхищающаго человка до небесъ? Пальмира чувствовала его, запечатывая письмо, размышляя о своемъ дл и готовясь, можетъ быть, изумить людей ея великодушіемъ, ибо самая кроткая добродтель иметъ свое самолюбіе. Впрочемъ, могъ ли бы сей поступокъ стоить такихъ великихъ усилій, естьлибы ослпленіе ума, до котораго довели неопытную, не мшало ей видть всю черноту того человка, который перемнялъ предметы любви и переносилъ клятвы сердца, какъ мняются знакомствами и дарятся привтствіями.
Въ ту минуту, когда Пальмира надписывала письмо, вошла Ириса, и видя ее съ перомъ въ рук, подкралась на ципочкахъ. Та оглянулась, но поздно: любопытная прочитала адрессъ. ‘Извини, что теб помшада’ сказала Ириса.— Извини меня — отвчала Пальмира — Что скрою отъ тебя бумагу, это чужая тайна, мн за словомъ ввренная. — Ириса съ досадою удалилась, но вы угадываете, что она искала и нашла способъ узнать, кому поручено отнести отвтъ къ Софіи Линаровой. Человкъ подкупленъ, прочитанное письмо изорвано, a на мсто его отправлено другое съ ршительнымъ отказомъ отъ Пальмиры и съ колкими насмшками отъ имени Графа, которому передали о томъ извстіе.
Нсколько дней сряду Графъ не показывался у Модолюбской, такъ что напрасно Пальмира сочиняла въ голов своей краснорчивое нравоученіе для обращенія сего преступника врности, и вдругъ разнесся слухъ о бывшемъ поединк. Иные угадывали имена соперниковъ, но молчали, когда праздные люди, какихъ довольно въ свт, нарочно прискакали въ Модолюбской съ извстіемъ: ‘вчера стрялись на пистолетахъ Графъ Изумрудовъ и братъ Софіи Линаровой…. Первый легко раненъ въ руку, a послдній убитъ!’— При семъ послднемъ слов Пальмира поблднла. Первое ея движеніе было схватить за руку сидящую подл нее Ирису, какъ будто сообщая ей внутреннее свое безпокойство, но та бжала отъ нее развдать о подробностяхъ сего произшествія.
Черезъ полчаса времени Пальмира вывела ее въ другую комнату и спросила съ робостію, ‘Скажи ради Бога! какимъ образомъ это случилось?’ — Самымъ обыкновеннымъ,— отвчала хладнокровно Ириса. Братъ Софіи Линаровой молодый, горячій человк, безъ дла поссорившійся, съ Графомъ за сестру свою, вызвалъ его на поединокъ и погибъ жертвою предразсудка, или великодушія, естьли теб угодно. — ‘И такъ я была виновницею смерти одного человка! ахъ! Ириса!’ — Ты смшна мн! Естьли намъ винить себя въ поступкахъ мущинъ, которые за насъ ссорятся, или дерутся, то не достанетъ совсти всхъ женщинъ въ мір на число жертвъ и раскаянія! — ‘Но Софія? бдная Софія! она лишается въ одно время жениха и брата!…. И я не могу простить Графу, что онъ сдлался убійцею человка, столь близкаго къ Софіи, и можетъ быть убійцею женщины, имъ нкогда любимой!’ Ириса неотвчала, ибо посл того случая, который увнчалъ ея злодйское мщеніе и полагалъ вчную преграду къ союзу Линаровой съ Графомъ Изумрудовымъ, она не очень заботилась о дальнйшихъ слдствіяхъ заговора. Но гд успокоилась дочь отъ геройскихъ подвиговъ своихъ, тамъ принялась за трудъ достойная мать ея, какъ мы тотчасъ увидимъ.
Въ вечеру, посл сего произшествія, составили совтъ, Пальмира изъявила сомнніе, идти ли ей за Графа, и спрашивала, можетъ ли его поступокъ съ Линаровымъ не почесться безчестнымъ? Но Модолюбская, чтобы не уронить дочерней славы и при том вознаградить своего друга за потерянную имъ фортуну отъ разрыва съ Милодаровымъ, предложила мнніе совсмъ противное. Къ голосу Модолюбской пристал Нолинъ. Ириса молчала, почитая уже себя постороннею въ семъ дл, a Пальмира, не убжденная, но замученная привязчивыми приступами благодтельницы отца своего, согласилась съ нею. И какъ было не согласиться? Ей представили ея нисченское состояніе, долги отцовскіе, единственное убжище, которымъ она была обязана великодушію Модолюбской, но котораго могла лишиться вмст съ ея жизнію, гласность дла, въ которомъ была замшана, наконецъ носить имя Графини Изумрудовой и въ собственности имть можетъ быть полмилліона душъ! Однакожъ нкоторые знаки сомннія на лиц Пальмиры подали Модолюбской щастливую мысль разорвать, или справедливе затянуть Гордіевъ узелъ вдвое сильне. Но въ неизвстности успха, она не открывала никому сего тайнаго намренія.
Черезъ нсколько дней явился герой съ перевязанною рукою, симъ знакомъ любви, храбрости и славы, которая въ глазахъ нкоторыхъ женщинъ стоитъ лавровъ всхъ побдителей въ мір. Кто же могъ боле имть права на побды, любви и ласки красоты? Глаза его искали Пальмиры, и требовали тайной награды, но его ожидала награда самая торжественная и нечаянная. Хозяйка дома, подведя къ нему Пальмиру въ присутствіи многихъ гостей, сказала громко: ‘Примите руку ея съ общаго согласія отца и ближнихъ, тайна любви вашей открылась: вы достойны другъ друга.’ Изумленный такою скорою развязкою, не совсмъ согласною съ его тайными намреніями, Графъ умлъ однакожъ принять руку невсты ловко, непринужденно, безъ всякаго замшательства: искусство свтскихъ людей, которое ни съ чмъ не равняется! Но естьли сожаллъ Графъ Изумрудовъ о томъ, что не удалось ему испытать женской слабости въ таинственной любовной связи, то онъ и радовался въ то же время, что имлъ по крайней мр новую красавицу, которая освободила его отъ другой, для него обыкновенной. A Пальмира не очень радуясь и не очень огорчаясь ршеніемъ своего жребія, какъ человкъ, которому указанъ одинъ путь и не позволяется другаго, съ благодарностію принимала ласки жениха и поздравленія гостей.
Уже невста съ женихомъ являлись передъ взорами публики, толпы встрчали и провожали ихъ, любезные втренники, еще любезнйшія втренницы едва не лежали у ногъ ихъ: ибо прекрасная чета сидла на торжественной колесниц подъ трофеями и пальмами моды. Суетное тщеславіе, несправедливо смшанное съ истиннымъ самолюбіемъ, заводитъ далеко мущинъ и женщинъ. Сперва хотлось нашей красавиц показать себя достойною и общаго вниманія, но скоро стало для нее весело удивлять другихъ смлостію поступковъ и пренебреженіемъ своихъ обязанностей, скоро съ откровенностію, достойною школы Модолюбскхъ, она признавалась домашнимъ и чужимъ, что выходитъ за Графа не по любви, по по разсчету. Такое признаніе сдлало мущинъ смле, она сама сдлалась съ ними свободне, и нечувствительнымъ образомъ позволяла себя окружать рою молодыхъ ласкателей, которые передъ нею летали Сильфами и по слдамъ ея курили фиміамъ, достойный только жриц Венериныхъ. Но была ли довольна и щастлива Пальмира? Нтъ, истощая забавы и побды, она не внушала ни одного сердечнаго удовольствія, ли одной сердечной нжности, отъ разсянія бжала къ разсянію, отъ одного удовольствія обращалась къ другому, переносясь нкоторымъ образомъ вн бытія своего, и только къ концу дня возвращаясь въ самую себя въ пустын сердцемъ, съ празднымъ умомъ, утомленная шумомъ и вихремъ, словомъ, была невольницей свта, страдалицей мннія, въ то время, когда другіе искренно называли ее чудомъ щастія и завистію людей. Сама Пальмира, вопреки душевной пустоты своей, думала наконецъ, что нтъ другаго дла въ свт кром романа и туалета, другихъ удовольствій кром забавъ многолюднаго общества, другаго порядка вещей кром того, который ежедневно видла, и къ которому нечувствительнымъ образомъ привыкла. Такова была наша героиня черезъ нсколько мсяцовъ ея знакомства съ лучшими обществами въ город.
Естьли бы Пальмира произнесла уже тотъ торжественный обтъ, который обязываетъ по церкви, но отъ всего увольняетъ по мннію свта, то мы положили бы перо свое, ибо всякой можетъ тогда дописать ея исторію, справясь только съ тайною хроникою городскихъ браковъ. Но Пальмира не была еще за мужемъ, еще заблужденіи ума не довели сердца до преступленія, добродтели ея не угасли, но безъ порыва, безъ пищи слабли и томились въ мст для нихъ чуждомъ, какъ зароненная на землю искра гаснетъ въ отсутствіи теплоты, и только ожидаетъ усилій втра, чтобы возгорться огнемъ яркимъ и чистымъ.
Среди торжества и веселости прискакалъ въ Графу курьеръ съ Имяннымъ повелніемъ выхать изъ Москвы въ 24 часа. Извстіе о поединк дошло до правительства и, не смотря на просьбу отца, сильнаго у Двора, ему опредлили мсто ссылки въ самыхъ отдаленныхъ помстьяхъ, не назначая и сроку для исправленія, но отецъ обнадеживалъ своего сына, что заточеніе долга не продолжится. И такъ женихъ простился съ невстою. Въ часъ разлуки тотъ жаловался въ элегіяхъ и плакалъ въ стихахъ, a эта роптала на Небо, что сердце ея не терзается какъ Дидонино, и что слезы не хотятъ повиноваться и блому платку, которымъ она отирала сухія глаза свои.
Первая почта привезла отъ Графа къ Пальмиръ груду эротическихъ посланій въ стихахъ и проз. Въ одномъ краснорчивомъ и любопытномъ письм влюбленный Графъ говорилъ ей, — ‘Не скучай, прекрасная Пальмира, но веселись и наслаждайся! Не такъ пріятны для меня твои слезы, какъ лестны твои успхи и побды въ свт. Любезность ума, ловкость поступковъ, превосходное искусство заманивать гордыхъ Нарциссовъ: эт достоинства въ женъ проливаютъ на мужа блескъ у подобный солнечному. Поврь красавица, любовь, безъ всякаго принужденія украситъ дни союза нашего. Уже горю нетерпніемъ принять даръ цвтущей красоты твоей. Наступаетъ прекраснйшее время года, весна, сама весна зоветъ, человка въ таинственныя ея убжища къ утхамъ, достойнымъ ангеловъ. Скоро подъ вліяніемъ звзды вечерней вкусимъ и мы первые восторги любви, первыя наслажденія брака, но въ сихъ, райскихъ наслажденіяхъ не истощится ли наконецъ любовь и ея восторги? не завянутъ ли удовольствія, какъ нжный цвтъ, не вспрыснутый чистйшею росою? Такъ, мой другъ! чувство щастливой любви не можетъ быть всегда равно, и по заключеніи брака мы возвратимъ другъ другу несомнительное право обновлять жизнь новою остротою любви и вкуса: пусть кричатъ моралисты, мы будемъ молчать и наслаждаться. Скажи, Пальмира, естьли ключевая вода, давно налитая въ сосудъ, не льститъ моему вкусу, то не могу ли безъ всякаго преступленія зачерпнуть свжей у самаго ея источника, чтобы утолить жажду и, насытить мое чувство? Любовь есть тотъ же источникъ, чувства, для нее сотворенныя, имютъ свою жажду, свои прихоти, свои потребностію, и кто очищаетъ капли нектара, не виновне того, кто пьетъ свжую a не стоячую воду.’ — Пальмира читала письма съ любопытствомъ. Такая философія казалась для нее новою, не всегда понятною, и до того сомнительною, что не смя отвчать ни да, ни нтъ, она молчала отъ замшательства, и чтобы ршиться, ожидала опыта.
Но съ наступающею весною госпожа Модолюбская принесла мод послднюю дань, заплатя жизнію за прогулку на бульвар въ легкомъ ллать. Эта поздняя слава не утшала ни ее, ни Пальмиру, ни отца Пальмиры. Еще при жизни Модолюбской домъ Нолина былъ описанъ и проданъ. Преждевременная смерть не позволилa богатой дам ничего сдлать въ пользу ея любимца. Онъ оставался почти безъ пропитанія, безъ крова: ибо Ириса черезъ нсколько дней посл кончины матери продала ея дом и ухала въ Петербургъ съ любовникомъ. Новый хозяинъ дому позволилъ Нолину прожить y себя только недлю. Между тмъ Пальмира летла къ друзьямъ своимъ, надясь на врное убжище и на пріятельское приглашеніе. Вс приняли ее очень хорошо, никто не предложилъ ей своего дому. Къ сему опыту, для нее чувствительному, присоединилися нсколько другихъ, гораздо важнйшихъ: т, которые наканун гордились знакомствомъ Модолюбской, теперь злословили ея память не только подлинными ея пороками и слабостями, но и вымышленными злодйствами, стоязычная клевета не щадила ни мертаваго человка, ни отсутствующей Ирисы, ни безвинной Пальмиры, изъ устъ въ уста передаваемые тайные анекдоты довели до общаго свднія и до свднія самой Пальмиры, какимъ образомъ Ириса обратила ее въ орудіе своего мщенія и какъ подмнила письмо ея къ Линаровой. Она хотла видть Софію, чтобы по крайней мр оправдаться передъ нею, но узнала, къ сожалнію, что смерть брата и слпая любовь къ его убійц стоили ей жизни. Обманутая недостойнымъ образомъ, оскорбленная въ чувств справедливой гордости, тронутая до сердца клеветою свта, измною дружбы, Пальмира просила отца хать въ маленькую дальнюю деревеньку, еще у нихъ неописанную заимодавцами, чтобы дать умолкнуть молв ея безславія, и чтобы тамъ дожидаться возвращенія жениха, сего единственнаго человка, котораго имя и знатность могли защитить ее отъ стрл злословія. Отецъ не видя ни повода къ жалоб, ни причинъ хать на скуку въ деревню, убждалъ ее только написать къ Графу объ ихъ разстроенномъ состояніи и просить о дом и помощи, но гордая Пальмира, нсколько просвщенная опытомъ, не хотла о томъ и слышать. ‘Скоре’ говорила она ‘скоре буду жить въ Москв подъ соломенною кровлею, нежели просить милости у жениха, у будущаго мужа, который, въ случа ссоры, можетъ мн припомнить его благодянія, чтобы имть удовольствіе унизить или поработить меня своей вол.’ — Наконецъ ршено было хать. Нсколько строкъ, написанныхъ къ жениху, увдомляли его о смерти Модолюбской, и объ отъзд въ деревню, — и въ нсколько часовъ все было готово къ отъзду, такъ спшила Пальмира. У заставы она оглянулась на Москву, но безъ всякаго, сожалнія, ибо не оставляла въ ней ничего пріятнаго.
За городомъ встрчали ихъ первые цвты луговъ. Начало весны украшало поля и рощи. Часто Пальмира задумываяась, смотря на цвтущіе холмы и должны на веселыя стада, на мирныя селы, черезъ которыя прозжала. Эти чувства для нее были новы. Давно не посщала она сельскаго уединенія такъ свободно, такъ непринужденно, такъ безпечно. Ей случалось только проводитъ на поляхъ, окружающихъ Москву, нсколько часовъ лтняго вечера за богатымъ пикникомъ, со всею свитою городской пышности, чтобы возвратишься въ полночь съ отягощеннымъ желудкомъ, и на другой день проснуться въ часъ обда, съ больною головою. Какай разница! Теперь во время дальней дороги она просыпается на зар вмст съ утренними пвцами, вмст съ ними засыпаетъ подъ открытымъ небомъ у подошвы простыхъ, но мирныхъ хижинъ, на солом принесенной для нее услужливой крестьянкой, и отъ восхода до заката солнца встрчаетъ на дорог людей прямо веселыхъ, всегда трудолюбивыхъ, довольныхъ безъ излишества, щастливыхъ безъ усилія. И какія быстрыя движенія пробуждались одн за другими, въ ея нжныхъ чувствахъ, ласкаемыхъ весною и природою! какъ она любила прислушиваться къ журчанію рчки, къ шуму втерка, къ громкимъ голосамъ птичекъ въ молчаніи обширныхъ полей, въ спокойствіи своего сердца, въ какомъ-то стройномъ теченіи всхъ мыслей къ темной и отдаленной, но восхитительной надежд. Весна и сельская природа имютъ неизъяснимую для человка прелесть, и естьли къ сему прекрасному времени года присоединятся мечты пылкаго воображенія, глубокой чувствительности и щастливой молодости, то дйствія ихъ на душу бываютъ тмъ сильне и разительне. Пальмира здбывъ городскія общества, вс неудовольствія, радовалась только весною и деревнею, и разговаривая съ крестьянами, спрашивала ихъ въ восторг радости: не скоре ли бьется сердце съ начала весны? и не плачутъ ли пастухи ея отъ умиленія, наигрывая псни на свирляхъ и пася стада свои на берегу свтлыхъ рчекъ? — Добрые крестьяне отъ сердца смялись и не покидали ея Идиллій.
Путешественники наши, отъхавъ около трехъсотъ верстъ отъ Москвы, увидли за собою человка, скачущаго верхомъ. Онъ догонялъ ихъ, они остановились. Человкъ вручилъ имъ письмо изъ Москвы, повреннымъ длъ увдомлялъ г. Нолина, что вс заимодавцы его удовлетворены и сто тысячь долгу заплачено, но кмъ, не извстно: благодтель скрылъ свое имя. ‘Кто сей великодушный незнакомецъ!’ воскликнулъ Нолинъ: кто другой кром Графа Изумрудова? — ‘Безъ сомннія, отвчала Пальмира, — но эта черта удивляетъ меня. Признаюсь, я не такъ хорошо думала о его характер. Но, папинька, не уже ли мы возвратимся въ Москву?… — ‘Не хать ли намъ’ сказалъ Нолинъ ‘къ благодтелю нашему? — и прибавилъ въ полголоса: только не будетъ ли противъ политики прожить нсколько дней у такого человка, который въ ссылк и подъ гнвомъ Государя? Какъ ты думаешь, Пальмира?’ — Естьли повиноваться долгу благодарности, то не льзя и задуматься, но какъ согласить политику, или осторожность, людей съ чувствительностію благодарнаго сердца? — Такъ лучше подемъ въ Москву.’ — Нтъ, ради Бога проживемъ въ деревн до возвращенія Графа’! — — Такъ отпустили довреннаго, и отправились дале.
Въ вечеру, пробираясь проселками, они сбились съ дороги, въ незнакомомъ лсу, застала ихъ темная ночь и жестокая гроза, но скоро буря утихла, небо очистилось и за лсомъ сквозь легкій туманъ, сверкнулъ огонь въ селеніи. Отъ сего ли живописнаго смшенія ночной темноты съ разсыпанными вдали искрами огня, отъ простаго ли ожиданія укрыться на скоромъ ночлег отъ бури и ночи, отъ тайнаго ли наконецъ разположенія сердца, когда безъ причины тоскующаго, или веселящагося, только Пальмира говорила отцу, — чему онъ не хотлъ врить, — что въ душ ея происходитъ необыкновенныя движенія радости. Свтлая луна восходила на безоблачное небо, когда они приближились къ селенію въ нкоторомъ разстояніи отъ дороги, на берегу обширной рки, стояло село, отсвчиваясь съ луною въ ея чистомъ стекл, неподвижномъ отъ общей тишины воздуха, и къ новому украшенію сего живописнаго мста представился господской домикъ, не великолпный, но красивый, внутри освященный огнемъ и опрятно убранный. Самыя чистыя стекла въ окнахъ позволяли видть, семейство хозяевъ, расположенныхъ вокругъ стола за рукодльемъ и чтеніемъ. ‘Ахъ!’ воскликнула Пальмира, восхищенная прекраснымъ явленіемъ ‘не скажетъ ли всякой, что подъ нею смиренною кровлею обитаетъ семейство благословенное людьми и Небомъ, и что въ семъ уголку свта укрываются добродтели, неизвстныя въ другихъ предлахъ міра?’ — Мечта! — возразилъ отецъ — мечта совершенно романическая! — ‘Не знаю’ повторила Пальмира, ‘не знаю почему, но я расположена вритъ всмъ прелестнымъ мечтамъ воображенія и всмъ щастливымъ предчувствіямъ сердца.’ — На сей разъ предчувствіе не обманывало ее. Они въхали въ селеніе. Крестьянинъ, y котораго хотли остановиться, указалъ имъ другой ночлег и привелъ ихъ къ зданію. построенному въ вид сельской хижины съ зажженными у крыльца фонарями, такъ что при свт ихъ можно было читать надпись: Покровъ странниковъ и храмъ гостепріимства. На крыльц встртилъ ихъ втхій старецъ въ сдинахъ съ пріятною улыбкою ласки и ввелъ въ угольный кабинет, украшенный диванами и библіотекою. Изъ кабинета видна была обширная зала, гд пылалъ огонь въ камин и гд передъ огнемъ осушались богомольцы. ‘Извольте требовать чего вамъ угодно’ сказалъ старецъ путешественникамъ, ‘нашъ добрый баринъ — такъ, и мой баринъ, конечно, ибо я считаю себя въ числ его подданныхъ (тутъ онъ поднялъ на небо слезящее око) — приказываетъ мн ничего не жалть для угощенія прохожихъ и прозжихъ.’ — Но кто этотъ добродтельный господинъ? — спросила Пальмира, замтивъ слезы старца. ‘Не вспомню его фамиліи, память моя слабетъ, и я жв інздавнр принялся къ нему въ услугу.’ — По крайней мръ его имя? — ‘Ипполитъ.’ — Ипполитъ? Не Милодаровъ ли? — ‘Такъ, сударыня. Но важность не въ имени, a въ длахъ, и пока готовятъ ужинъ разскажу вамъ — мы старики словоохотливы, — какъ попалъ я отъ одного господина къ другому. На старости лтъ оставленный безъ пропитанія и крова за одно неугодное слово, сказанное моему Господину отъ усердія къ нему, погибалъ и отъ стыда и голода, но лучше погибнуть, нежели питаться Христовымъ подаяніемъ тому, кто 20 лтъ выполнялъ съ честію должность барскаго дядьки! Благодтельный хозяинъ сей деревни везд отъискивая бдныхъ, нашелъ и меня въ одномъ селеніи. Онъ хотлъ помочь мн съ тмъ, чтобы связалъ имя господина и вину мою. Какъ обезславить своего собственнаго барина? Нтъ, я не оглашался. Но жалостливый мой покровитель прослезился и взялъ меня къ себ. Насилу выпросилъ я у него и эту должность: такъ бережетъ онъ всхъ насъ бдныхъ стариковъ, которыхъ множество живетъ его человколюбіемъ.’— Старецъ вышелъ, но чрезъ минуту возвратился, и упавъ къ ногамъ Пальмиры, возкликнулъ, со слезами: ‘добрая барышня! ты помолвлена, какъ сказываютъ ваши люди, за моего господина Графа Изумрудова. Ради Бога выпроси мн у него прощеніе…. Пальмира подняла старика. — Вдругъ отворяются двери и входитъ Милодаровъ, — ‘Сію минуту узнали мы,’ говоритъ Ипполитъ ‘что у насъ въ деревн стоитъ благодтель моего родителя. Матушка приказала мн просить васъ къ ней. Надюсь, что вы не откажете принять въ дом ночлега и утшить вашимъ посщеніемъ меня и мое семейство, которое васъ съ нетерпніемъ ожидаетъ.’ — Нолинъ взглядываетъ на дочь. Она приподнимается уже съ мста по сердечному побужденію. Хозяинъ ведетъ ихъ въ дому, къ тому самому дому, который недавно очаровалъ Пальмиру.
Въ передней комнат встрчаютъ гостей Флора и Роза, дв младшія сестры Ипполитовы, дале, почтенная старушка, мать ихъ, и за нею молодая красавица Елена, которую Госпожа Милодарова представляетъ подъ именемъ сыновниной невсты. При слов невсты Пальмира взглядываетъ на Елену проницательными глазами, съ тмъ любопытствомъ, съ которымъ женщина смотритъ на другую, заступившую мсто ея въ сердц мущины, и можетъ быть съ тайнымъ желаніемъ выиграть при сравненіи въ глазахъ сего мущины. Но это привело ее въ нкоторую робость. Ей казалось, что присутствіе Елены есть для нее укоризна, для Ипполита торжество, и что то и другое входило въ намреніе хозяевъ. Между тмъ хозяйки знакомятся съ Пальмирою, одна наперерывъ передъ другой предлагаютъ услуги, ласкаются, вводятъ ее въ участіе семейственной жизни, домашнихъ забавъ, вечернихъ трудовъ, сихъ трудовъ украшенныхъ цною искусствъ, разнообразіемъ талантовъ, прелестью женскихъ рукодлій. Занимаются по склонности, разговариваютъ или молчатъ, по вол сердца. Нтъ ни принужденія, ни притворства, ни колкаго остроумія. Важность нкоторыхъ разсужденій или ученость матери, какъ будто бы скрывается подъ естественнымъ и безискуственнымъ намреніемъ сообщаться другъ съ другомъ мыслями, чтобы принесть нкоторымъ образомъ въ обращеніи собственность каждаго и нчто прибавить къ общему богатству мыслей. Опыты жизни, наблюденіе людей и природы, воспитанія и надежды, радости и сожалнія, все, что такъ близко къ сердцу человка, все это было отчасти перебрано въ нсколько часовъ разговора, и все показывало людей, между которымъ дло, польза, мысли одного, составляютъ для всхъ предметъ сердечнаго участія.
Но душа, жизнь, украшеніе сего добраго семейства былъ Ипполитъ, всми уважаемый и всми любимый на всегдашнюю его готовность оказывать услуги, ни одного дла и слова не оставлялъ безъ вниманія и совта, и свои личныя расположенія приносить въ жертву общаго удовольствія такъ охотно, такъ просто, какъ будтобъ оно не стоило ему усилія и не имло особенной цны. Какъ было не уважать всмъ такого рода ума, который обогатился опытами добраго сердца и въ источник любви почерпалъ таинства великой мудрости? Какъ не любить человка, который, уничтожа, или справедливе, укротя самолюбіе, всегда возвышалъ цну другихъ, скрывалъ себя и свои достоинства, и естьли иногда измнялъ скромности, то невольнымъ образомъ измнялъ ей только въ чертахъ превосходной добродтели и въ движеніяхъ прекрасной души? Пальмира видитъ, слышитъ и не вритъ чувствамъ своимъ, не вритъ, чтобы передъ нею былъ тотъ человкъ, котораго описали ей, котораго она почитала столь суровымъ, своенравнымъ и взыскательнымъ. ‘Какая кротость въ обращеніи’ думаетъ Пальмира сама въ себ, удивляясь новому Ипполиту, ‘какая почтительная любовь къ матери! какая ласка въ сестрамъ! какое вниманіе къ невст! и… притомъ какая любезная осторожность въ его поступкахъ со мною! Онъ не позволяетъ себ и того невиннаго мщенія, которое другой позволилъ-бы конечно на его мст — выхвалять передо мною свой новый выборъ, a сей выборъ, щастливый выборъ, не оставляетъ ему причины къ сожалнію!» Такъ въ невольной и частной, задумчивости разсуждала Пальмира. Въ самомъ дл Елена могла спорить съ нею въ красот, въ ум, въ ловкости и, какъ казалось Пальмир, имла передъ ней превосходство. Тмъ благодарне была она Ипполиту за то, что онъ не выставлялъ одну передъ другою, чего она ожидала, и отъ чего нсколько разъ мшалась, заключая о поступкахъ Ипполита по видимымъ ею примрамъ въ свтъ, гд въ подобныхъ случаяхъ не оставили бы женскаго самолюбія безъ привязокъ и оскорбленія.
Сли за ужин. Нечаяннымъ образомъ Пальмира заняла мсто подл Елены, это привело ее въ замшательство, въ краску и въ досаду. Ей тотчасъ представилась мысль, что рядомъ сидящихъ невстъ сравниваютъ глаза и сердце Ипполита. Скоро Пальмиринъ отецъ, безъ всякихъ догадокъ и соображеній, заговорилъ не кстати о достоинств Графа Изумрудова, и его любезности, о послднемъ его благодяніи. Красавица наша краснла и блднла. Ипполитъ видя ее смятеніе, нечувствительнымъ образомъ перервалъ разговоръ и обратилъ его на другой предметъ. Намреніе его не могло укрыться отъ вниманія Пальмиры, которая въ движеніи сердца, тронутая симъ великодушіемъ, взглянула на Ипполита съ выраженіемъ сердечной благодарности, но вдругъ испугаясь сего движенія и взора, который сказалъ такъ много, опустила глаза на тарелку съ лицемъ пламеннымъ отъ стыда и страха. Ей казалось, что свидтели отнесли чувствительность ея взора не къ одной благодарности: дйствіе встревоженной совсти, которая другимъ приписывала свои собственныя сомннія! Но кром Ипполита и Розы никто не замтилъ сего движенія.
Есть тайныя отношенія между склонностями людей, которыя въ молодости опредляютъ неразрывныя связи дружбы. Роза полюбила Пальмиру, Пальмира боле другихъ полюбила Розу. Он были уже не разлучны до ужина и за ужиномъ, говорили другъ съ другомъ, какъ два давнишнія друга, и когда приближилось время разставанія, Роза, съ глазами полными слезъ, просила Нолина остаться у нихъ на недлю. Вс присоединились къ Роз, Госпожа Милорадова представляла свои права на снисходительность стариннаго пріятеля ея мужа, Ипполитъ свой долгъ удержать у себя отцовскаго благодтеля и доказать ему свою признательность, Флора и Елена, необходимость отдохнуть отъ дальней дороги на нкоторое время, a Роза, убдительная Роза, рдкую и святую дружбу свою, которую не льзя было не уважить, однимъ словомъ, вс благороднйшія примры предложены, вс возраженія опровергнуты, такъ что безъ крайней грубости не льзя было не уступить общей вол. Преклоня, Г. Нолина къ согласію, Роза прыгала отъ радости, но Пальмира, съ благодарностію обнимая ее нсколько разъ, удерживала порывы своего сердца, кипящаго тою же радостію, и несмла излить ее со всею полнотою чувства. Она не знала сама точной причины сей осторожности и боязни.
Гостямъ отвели ночлегъ въ особенномъ флигел. Но Пальмира провела ночь въ задумчивости и размышленія. ‘И такъ есть другой родъ жизни’, думала она ‘другой порядокъ вещей, кром того, который я почитала непремннымъ въ общежитіи и необходимымъ въ жизни. Есть чистые нравы, кроткія добродтели, мирныя удовольствія, неизвстныя вамъ, о гордые невольники фортуны, преданные обманомъ порока и бурямъ свта!…. ‘Ахъ! естьли бы знала?… Но предлъ мой положенъ Небомъ!… Мн не позволено и завидовать сему щастію, ибо оно сотворено не для меня!’…— Она заснула отъ душевнаго утомленія.
На утренней зар, когда Пальмира проснулась, вошла къ ней служанка, бывшая съ ней въ дорог. ‘Вставайте скоре, сударыня, сказала она съ усмшкою, здсь утро начинается съ ночи и люди опереживаютъ солнце.’ — Не смйся,— отвчала Пальмира съ досадою,— не смйся пожалуста: эти люди умютъ пользоваться и временемъ и жизнію. — Она вскочила съ постели и одлась такъ скоро, какъ никогда не одвалась. Служанка заговорила о домашнихъ обстоятельствахъ хозяевъ, пересказанныхъ ей людьми, и Госпожа ея была очень рада вызову говорить и разспрашивать о томъ, что было для нее всего любопытне. Она узнала, что Ипполитъ за недлю передъ ними помолвленъ, что невста его очень благодтельна, что, по разсказамъ домашнимъ, женихъ безъ ума отъ невсты, и невста отъ жениха. Пальмира спросила: ‘Знаютъ ли въ дом, что Ипполитъ хотлъ на ней жениться?’ Какъ вдругъ вбжала Роза, обняла ее, и какъ знакомую уже подругу увела съ собою въ садъ.
‘Ознакомъся съ нашими прогулками,’ говорила Роза, ведя ее къ саду ‘полюби мста наши, какъ хозяева тебя полюбили, не забудь особливо твоего новаго друга.’ — Но другъ былъ задумчивъ, Пальмира едва отвчала. Ей хотлось предложить Роз множество вопросовъ. Наконецъ собравшись съ силами, она спросила: ‘Кто братцева невста?’ — Ближняя наша сосдка, ныншній годъ овдоввшая черезъ нсколько мсяцевъ посл своего замужства…’ — При семъ послднемъ слов приходитъ Елена съ Флорою, разговоръ перерывается, Пальмира не можетъ ни возобновить вопросовъ своихъ, ни удовлетворить своему любопытству.
Между тмъ гостья и хозяйки гуляютъ по саду, послднія указываютъ на мста ихъ любимыхъ прогулокъ, на т пріятныя убжища, которыя приводятъ на память щастливйшіе часы, проведенные въ ндрахъ сельскаго уединенія. ‘Здсь’ говоритъ Флора ‘на этомъ прекрасномъ лугу, собираемся мы поутру для завтрака съ какимъ сердечнымъ движеніемъ летимъ къ радостному утреннему свиданію! какъ быстро текутъ часы за кипящимъ самоваромъ подъ яснымъ небомъ, и передъ восходомъ солнца!’ — A здсь, говорила Флора,— здсь въ бесдк, начали мы въ первый разъ чтеніе романовъ. Маминька сама выбрала ихъ, позволила намъ читать только въ присутствіи ее, или въ присутствіи братца…— ‘Помню, помню’ подхватила Роза, ‘мы летли скоре къ развязк романовъ, a заботливая материнская любовь останавливала насъ на каждой странниц, заставляя замчать возвышеніе чувствъ, благородство любви, нравоученія писателя. Въ самомъ длъ съ того времени начали мы смотрть другими совсмъ глазами на жениховъ въ нашемъ сосдств. Этотъ дерзкой мальчишка, перешептывались мы съ сестрицею, не будетъ никогда благоразумнымъ Грандиссономъ! a этотъ гордый Нарциссъ не общаетъ ли другого Ловеласа? нескромныхъ, болтливыхъ, смлыхъ молодыхъ людей оставляли мы безъ всякаго замчанія. Напротивъ того, съ великимъ вниманіемъ — между нами будь сказано — смотрли на робкихъ, стыдливыхъ, осторожныхъ юношей, какими плняютъ насъ Ричардсоны, Фильдинги, Жанъ Жаки.’— Пальмира слушала съ любопытствомъ. Въ эту минуту он приближились къ уединенной рощ, гд стоялъ храмъ, съ надписью: Богин скромности. ‘Вотъ памятникъ’ воскликнула Флора съ усмшкою, ‘поставленный въ честь сестриц!’ — Да — сказала Роза съ откровенностію — въ память урока, который никогда изъ моей памяти не истребится. Увидя одну изъ сосдокъ нашихъ, по мод одтую, или справедливе, совсмъ неодтую, вздумала и я на другой день также нарядиться. Братецъ встртилъ меня первый, взялъ за руку и привелъ на это мсто, гд не было еще храма. Отъ брата и друга, сказалъ мн Ипполитъ съ ласкою, можетъ ты выслушать, чего не льзя теб слышать отъ чужаго мущины. Не оскорбитъ, но защитить хочу твою стыдливость. Конечно ты не воображаешь, что по наружности заключаютъ о характер, и что смлостъ твоего убора показываетъ отсутствіе всякой стыдливости. Этого не довольно: знаешь ли, что двушка, которая себ позволяетъ явиться передъ взорами мущины безъ покрывала скромности, ему позволяетъ нкоторымъ образомъ говорить съ собою безъ уваженія къ ея полу, и тмъ дерзскимъ языкомъ, который есть для женщины верх стыда и отчаянія. Наконецъ, ты, которая такъ плняешься Руссовою нжностію въ любви, ты представь себя на мст Юліи, a друга, или творца ея, перед собою, что сказалъ бы онъ въ теперешнемъ случа? — Не жаль ли теб, зная горячность любви моей, не жаль ли теб расточать передъ глазами равнодушныхъ т тайныя прелести, которыя другъ твой считаетъ безцннымъ сокровищемъ, своею щастливою собственностію? Любовь дорожитъ своими правами ревнуетъ къ своему щастію, гордится преимуществами боготворимаго человка, ею всему предпочтеннаго, a ты крадешь мою собственность, чтобы сдлать ее общею, ты вводишь другихъ въ участіе правъ моихъ, ты мн измняешь и, что гораздо боле, ты помрачаешь въ себ тотъ чистый образъ невинности, передъ которымъ я преклонялъ колна! — Но что сказалъ бы Руссо, то подумаетъ всякой истинно чувствительной человкъ, и ни одинъ, поврь мн, не приметъ руки женщины, когда предложатъ ее съ условіемъ этаго убора. Роза! естьли твоя стыдливость страдала отъ моей рчи, то вини себя за то, и помни, что самая одежда твоя оскорбляетъ скромность. — Вы представляете себ, что я бжала скоре переодться, но встртила, маминьку, которая меня привела въ новую краску. A черезъ нсколько дней братецъ посвятилъ храмъ богин, передъ которой всегда благоговть буду, ибо слова братцевы врзались въ мое сердце. — Пальмира не могла слышать сего случая, не приведя себ на память наставленій другаго рода, въ одномъ подобномъ случа, и едва не приходила въ отчаяніе отъ сравненія однихъ нравовъ съ другими.
Такъ прогулка кончилась. Вс собрались къ чаю. Посл чаю Ипполитъ разсуждалъ съ Еленою о пріятности уединенія и о щастіи домашнихъ добродтелей. Нсколько разъ Пальмира тайно вздыхала, слушая Ипполита, и думая: Ахъ! для чего не имю права сказать этому достойному человку, какъ затверживаю въ памяти каждое его слово, и какъ закаиваюсь врить впередъ сіянію солнца на неб, естьли не изъ устъ его услышу эту истину!… О ты, нкогда развратитель моего ума, теперь предметъ моего презрнiя! томули ты училъ меня, чему учить должно молодую двушку и свою невсту? Такимъ ли языкомъ говоритъ добродтельный Ипполитъ съ прещастливою Еленою?… Нтъ! Но поздно, поздно! —
Въ вечеру гуляло все семейство у подошвы дома по скату горы, усаженной уступами и уставленной горшками рдкихъ растній. Пальмира спросила объ имени одного цвтка, никто не умлъ отвчать ей кром Ипполита, который не далеко отъ нее стоялъ съ невстою. Онъ оставилъ руку Елены, чтобы подойти съ съ отвтомъ. Непримтнымъ образомъ разпространился y нихъ разговоръ о цвтахъ. Ипполитъ говорилъ охотно, Пальмира слушала еще охотне, удивляясь его краснорчію и въ бездлицахъ, и ничего не помня отъ великаго къ нему вниманія. Такъ разсуждая съ жаромъ и слдуя за излучинами набережной тропинки, они удалялися нечувствительно отъ перваго мста, гд остались другіе, и вдругъ, не видя никого вокругъ себя, оба оглянулись въ одно время, они были уже въ нсколькихъ саженяхъ отъ дому. Ипполитъ вспомнилъ, что невста держала его за руку, и что онъ бросилъ ее. Пальмира испугалась того, что видла себя наедин съ Ипполитом, и того, что могла забыться до такой степени. Какъ будто по тайному условію, они остановились оба и оба замолчали. Никто не смлъ произнести слова возвращенія. Пылая въ лицъ отъ робости, Пальмира воротилась первая, Ипполитъ слдовалъ за нею. Молчаніе ихъ не прерывалося, они ускоряли шаги свои, но едва переводили духъ. Казалось, что изъ устъ ихъ вылетло признаніе любви. Чмъ ближе они подходили къ дому, тмъ боле замирало у Палъыиры сердце отъ одной мысли, что прогулка ихъ возбудитъ подозрніе въ однихъ, въ другихъ негодованіе, можетъ быть во всхъ неудовольствіе. Въ нсколько минутъ и нсколькихъ шагахъ перебрала Пальмира въ голов вс противъ себя обвиненія, и ни одного оправданія въ свою пользу, ибо начинала видть любовь свою къ Ипполиту. Но по возвращеніи ихъ никто не показалъ виду неудовольствія. Одинъ отецъ ея съ обыкновеннымъ своимъ простосердечіемъ спросилъ, гд они гуляли и для чего не пригласили съ собою никого изъ общества. Ни Пальмира, ни Ипполитъ не имли силы отвчать, такъ что Гжа. Милорадова, до того времени покойная, взглянула на нихъ проницательными глазами и съ нкоторымъ подозрніемъ, a добрая Роза, видя пламенное лице своего друга, подбжала скоре говорить съ нею, чтобы закрыть ее отъ другихъ и вывесть изъ смятенія, котораго не знала причины.
Этотъ случай принесъ Пальмиръ новую недоврчивость къ самой себ. Остатокъ дня провела она въ безпокойств мыслей и сердца. Каждое слово, близкое или относительное къ страсти, приводило ее въ краску, a каждый шагъ. Ипполита въ содроганіе, отъ одного страха, чтобъ онъ не приближился къ ней и не заговорилъ съ нею передъ столькими свидтелями. Взоры ея не смли встртиться съ его взорами, какъ будто бы сему взору надлежало обличить совстъ и подписать приговоръ ея. Взглядъ Елены казался ей поперемнно упрекомъ, насмшкою, презрніемъ. Она остерегалась и отъ разговора и отъ ласки Розы, чтобъ не вырвалось у нее чего нибудь въ минуту откровенности и чтобы не вывдали изъ нее, чего хотли и чего требовали глаза Елены, какъ она подозрвала, но любовь раждаетъ надежды и страхи, какъ воображеніе творитъ привиднія.
Посл этаго дня Пальмира просыпалась поутру и засыпала къ вечеру съ твердымъ намреніемъ удалиться, каждый день приготовлялась говоритъ отцу объ отъзд, и отлагала отъ одного дня до другаго. Сладкое очарованіе овладвъ сердцемъ, приковывало ее къ мстамъ, украшеннымъ присутствіемъ милаго человка. ‘Нтъ преступленія’ думала Пальмира ‘видть, любить, боготворить человка, когда люблю его невинно, когда не могу разстроить его спокойствія., когда и я не хочу мшать его щастію! Самъ Ипполитъ, сей ангелъ добродтели, не осудилъ бы любви моей, зная мое тайное расположеніе!’ — Въ самомъ дл Пальмира убгала Ипполита, не показывала ему любви своей и сама не позволяла себ питаться надеждою, столь прелестной для сердца, но запрещенной разсудкомъ и добродтелью.
Между тмъ, возрастала любовь, и ея горести. Ей были уже извстны т часы, въ которые тайный предметъ ея трудился, читалъ, или говорилъ съ подругою. Напередъ, знала Пальмира и то время, когда невста, съ ласкою взявъ жениха за руку, одна удалится съ нимъ отъ всего семейства, чтобы гулять или передъ домомъ, или по саду, всегда передъ захожденіемъ солнца и всегда около часа времени. Елена любила порядокъ и съ точностію наблюдала его, какъ почти вс люди съ характеромъ холоднымъ. Никогда, минутою не опаздывала и не ускоряла она въ уединенной прогулк вечера, и всякой разъ передъ сею минутою замирало сердце Пальмиры. Въ одинъ вечеръ, когда он скрылись отъ общества, встревоженная Пальмира сла съ Флорою и Розою далеко отъ дому на крутомъ берегу рки и молчала. Передъ ея воображеніемъ стояли два щастливые любовника, въ ея глазахъ они провожали солнц на запад и встрчали луну на восход въ сладкихъ изліяніяхъ сердца, въ ея глазахъ они клялись передъ Небомъ, свидтелемъ ихъ восторговъ, любить другъ друга до послдняго предла любви человческой… что блаженство было бы ея блаженствомъ! и достойнйшій изъ смертныхъ былъ бы ея другомъ, покровителемъ въ жизни, наставникомъ въ добродтеляхъ, естьли бы не сама отказалась отъ щастія небесъ и отъ любви добродтельнаго. Безъ разсудная! нещастная! — такъ терзалась Пальмира и смотрла на спокойную природу. Тихое теченіе рки, едва чувствительный приливъ волнъ у береговъ ея, чистый небесный сводъ усянный звздами, всеобщее безмолвіе на земл и на неб, ясность и теплота въ воздух, все раздражало ея меланхолію. ‘Во всхъ стихіяхъ мира царствуетъ тишина’ говорила Пальмира сама себ, ‘въ сердц человческомъ свирпствуютъ бури.’ — Такія сердечныя дйствія не разлучны съ откровенностію. Не видя вокругъ себя двухъ главныхъ лицъ, которыхъ присутствіе могло мшать ей откровенности, Пальмира въ минуту жестокаго стсненія души обратилась къ своимъ подругамъ: ‘Сколько, можетъ быть, страждущихъ на земл, сколько стующихъ тварей подъ симъ обманчивымъ видомъ спокойствія!’ — Эт послднія слова произнесены были съ отчаяніемъ. Хозяйки, не подозрвая тайны меланхоліи, хотли развеселить ее и шутками и смхомъ, но печальная просила, вставъ съ своего мста, не трогать ее и отъ нее удаляться. Есть минуты въ жизни, въ которыя чувствительность ненавидитъ вс человческія осторожности и отражаетъ ихъ съ презрніемъ. Пальмира не хотла ихъ помнить, но Флора и Роза съ нкоторымъ страхомъ и сомнніемъ исполнили ея волю.
Едва скрылась онъ отъ глазъ Пальмиры, и на зеркальной поверхности воды отъ сіянія луны мелькнула тнь человіжа, который по другую сторону рки приближался къ берегу медленными шагами. Луна освщала блый платокъ въ рукахъ его. Он остановился y дерева, и возведя взоры къ блдному свтилу ночи, стоялъ пасмурно и величаво, какъ бог меланхоліи. Гд не явственъ образъ и нечувствителенъ слдъ милаго человка? ‘Укроешься ли,’ воскликнула Пальмира ‘укроешься ли, существо прелестное, отъ взоровъ любви и откровенія сердца? Ни ночь, ни отдаленность не обманутъ нжной страсти. ‘Это ты,’ твердила Пальмира ‘это ты!’ — и трепетала въ душ своей. Мгновенно овладли ею тысячи различныхъ мыслей. ‘За чмъ Ипполитъ среди уединеннаго поля безъ подруги, избранной его сердцемъ, безъ семейства, утшеннаго его любовію? Идетъ ли щастливецъ облегчить свою душу отъ тягости любви и блаженства? или… не несетъ ли и онъ въ свою очередь человческаго бремени и не бжитъ ли отъ скорби душевной? Боже мой! естьли… Нтъ, нтъ! Лучше питать вчную горесть, нежели имть надежду злодевъ! Мн похитить права на его сердце y другой достойной женщины! мн отравить жизнь его сожалніемъ и раскаяніемъ!… Никогда, никогда!…’ — Пальмира не сводила глазъ съ Ипполита, и увидла его упадающаго на колни. Поднятыя на небо руки и нчто похожее на рыданіе, доносимое къ Пальмиръ эхомъ воды и воздуха, показывали ей, что молодый человкъ молился со слезами. Не очень далекій мостъ, соединяя два берега рки, одинъ отдлялъ Пальмиру отъ Ипполита, онъ приводилъ ее въ искушеніе перейти на другую сторону. ‘Узнать его тайну, открыть ему любовь мою, можетъ быть услышать изъ устъ ангельскихъ слово утшенія и ласки, и потомъ умереть y ногъ его! — ничего боле не желаю!’…. Нсколько разъ Пальмира подходила къ мосту, наконецъ разсудокъ, при всей слабости своей, побдилъ кипящее сердце: она осталась. Скоро Ипполитъ, какъ будто бы опомнясь, удалился быстрыми шагами. Скрывшись за дерево, Пальмира провожала его глазами, но когда потеряла совсмъ изъ виду за ведущею къ дому горою, перешла черезъ мостъ, и на томъ мст, гд молился Ипполитъ, произнесла на колняхъ сей обтъ: ‘Отецъ любви и правосудія! прійми и запечатлй моею кровію клятву, передъ образомъ Ипполита мною произносимую, священную клятву, любить его до гроба! Никто въ міръ не будетъ владть сею рукою и сердцемъ, которое навки посвящаю ему именемъ Божества твоего!’ — Возвращаясь къ дому, Пальмира сняла съ пальца обручальное кольцо свое, и бросивъ его въ рку, сказала: ‘Недостойный человкъ, котораго имени не хочу мшать съ именемъ мн любезнымъ, ты не женихъ мой, я не твоя невста: между нами Богъ и клятва моя!’ —
Пальмира возвратясь домой, застала за картами отца и Гжу. Милодарову. Скоро прибжали Флора и Роза изъ внутреннихъ комнатъ. Съ другой стороны изъ саду возвратилась Елена. ‘Гд твой женихъ?’ спросила Гжа. Милодарова. — Въ саду. — ‘Нахожу его нсколько задумчивымъ и мрачнымъ’ повторила мать. — Да — отвчала Елена, потупивъ глаза въ землю. — ‘Побжимъ къ нему скоре,’ закричалъ объ сестр, меланхолія его не устроитъ про отъ нашей ласки и дружбы.’ — Отъ чего сестры возвратились уже не бгомъ, но тихими шагами. Не было съ ними Ипполита, ихъ молчаніе, ихъ блдность, ихъ смятеніе показывали, что не одна дружба могла на сей разъ утшить меланхолика. Но добрая мать семейства, занятая картами, не примчала ихъ возвращенія.
Между тмъ нсколько разъ уходили сестры Ипполитовы, нсколько разъ вызывали Елену, возвращались и молчали. Вечеръ протекалъ. Гжа. Милодарова увидла наконецъ долговременное отсутствіе сына, безпокойство дтей, молчаніе Пальмиры, и вышла въ другую комнату. За нею слдовали поспшно Елена и Флора. Одна Роза и отецъ остались съ Пальмирою, которая сидла не очень покойно. Она не смла взглянуть прямо на своего новаго друга, ожидая отъ нее холодности, или укоризны, но сама Роза подошла къ ней, пожала ея руку и взоромъ изъявила участіе. Ахъ! какъ чувствовала Пальмира сердце свое облегченнымъ! По крайней мр былъ человкъ, который читалъ въ душ ея и сострадалъ объ ея участи! Еще Роза ничего не знала, но видла, что другъ ея иметъ тайну и врила безвинности ея сердца. Довренность прекрасныхъ душъ есть чистйшій источникъ дружбы. Чрезъ полчаса времени Гжа. Милодарова возвратилась, но съ прискорбнымъ видомъ, и перервала игру.
За ужинъ сли ране обыкновеннаго безъ Ипполита и Елены, которая пришла передъ концемъ стола. Она была молчалива, но весела, другія, не смотря на ихъ усиліе, не могли поддерживать разговора. Вс переглядывались съ безпокойствомъ и сомнніемъ. Тотчасъ посл ужина хозяйки разкланялись съ Пальмирою холодно, принужденно, вс, кром Розы, которая сквозь слезы взглянула на нее и едва не сказала: ‘не виню, a жалю тебя!’ —
Пальмира, удалясь въ свою комнату, одна безъ свидтелей дала наконецъ волю горести. Когда человкъ настрадается въ молчаніи и посл того иметъ волю вздохнуть свободно, тайно скопившіяся стенанія, какъ черезъ отпертую преграду быстрыми ручьями слез изливаются изъ глубины стсненнаго сердца. Пальмира проливая ихъ, мучиласъ страстію и неизвстностію. Возобновилась ли въ ней любовь молодаго человка и произвела домашнее смятеніе? Иметъ ли Елена подозрнія и ревность, которыя перервали спокойствіе всего семейства? Тревожатъ ли Ипполита другія обстоятельства?... То или другое мыслила Пальмира, но святые законы добродтели, которымъ научилась въ семъ домъ, повелваютъ мн наконецъ удалиться!… Ипполитъ! тебя обязываетъ строгая честь вести къ олтарю обрученную теб невсту, a меня осуждаетъ жестокій долгъ на молчаніе и на вчность страданія!… удалимся скоре, удалимся отъ мста, страшнаго для сердца, отъ искушенія непобдимыхъ, можетъ быть, для Ангеловъ!…. — Съ блднымъ лицемъ идетъ Пальмира къ отцу своему и безъ труда склоняетъ его къ отъзду на другой день. Она возвращается въ свою комнату.
Часы медленной ночи, утренней зари и приближающагося солнца просидла Пальмира неподвижно, облокотясь на окно и склоня голову на руку слабую и томную. Но солнц возсіяло и лучи его тронули ее съ мста: казалось, что съ нимъ ударилъ послдній часъ ея жизни. Какихъ жестокихъ мукъ ада не согласилась бы она тогда вытерпть, чтобы отдалить только жесточайшую муку отъзда? Скорость и нечаянность сего отъзда, холодное прощаніе хозяевъ, можетъ быть послднее прощаніе съ хозяиномъ и смертельная вчная разлука не съ однимъ, съ нсколькими ангелами, на землю принесшаго добродтели небесныя, вотъ что представила себ Пальмира передъ наступающимъ часомъ неизбжнаго рока. Но когда вошелъ къ ней отецъ въ дорожномъ плать, она оперлась на плечо его, и не могла уже стоять на ногахъ.
Едва она имла время отдохнутъ, какъ вошла Гжа. Милодарова. Видя ее положеніе, послдняя дала ей вздохнуть нсколько минутъ, но спшила говорить. ‘Въ ныншнюю ночь’, сказала она Пальмир ‘у сына моего разкрылась рана, насилу остановили кровь и онъ чувствуетъ еще слабость. Не умолчу передъ вами, что болзнь произошла отъ жестокой укоризны, съ которою вчерась припомнила ему, какъ мать, долгъ честнаго человка и замыслъ недостойной измны. Узнавъ сего дня объ отъзд вашемъ, несчастный заклиналъ меня именемъ Неба позволить ему передъ вами и предъ всмъ семействомъ объяснить нкоторую тайну. Онъ говоритъ, что общее спокойствіе потребуетъ сего объясненія, и что отказъ можетъ стоить ему жизни. Сынъ мой страждетъ, все забываю, кром его чести. Пожалуйте со мною, но вспомните долгъ честности и права гостепріимства, не смю сказать нарушенныя, по крайней мр потерянныя вами изъ виду.’—
За Госпожей Милодаровой слдовала Пальмира, опираясь на руку отца своего, въ молчаніи и уныніи. Дале, примтя слезы на глазахъ чувствительной матери, тронутая Пальмира схватила ея руку, омочила слезами и сказала съ умиленіемъ: ‘Призываю Небо въ свидтели моей невинности и въ поруки того обязательства, которое на себя принимаю, въ всемъ исполнить волю, матери.’ — Это движеніе возвратило къ жизни ея мертвое сердце. Но войдя къ Ипполиту, когда увидла его блднаго, покоющагося въ креслахъ на подушкахъ, окруженнаго невстою и сестрами, она затрепетала какъ преступница, но Ипполитъ обратился къ ней съ видомъ глубокаго состраданія: ‘успокойтесь, Пальмира, успокойтесь ради Бога, вы безвинны и встревожены.’ — Сей голосъ, сладкій и утшительный, былъ для нее голосомъ небеснымъ, съ нимъ возвратилась твердость, изчезли ужасы сердца. Она приняла на себя видъ ненарушимаго спокойствія и благородной смлостм, какъ будто бы по слову Ипполита невинность и чистота ея совсти восторжествовали, передъ цлымъ свтомъ.
Черезъ полчаса времени видя ее покойне, и собравшись съ силами, Ипполитъ началъ такъ говорить, обращаясь къ матери: ‘Скромность и собственное мое спокойствіе требовали молчанія. На когда страждетъ честь и невинность, молчаніе есть преступленіе для того, кто можетъ возстановить одну и оправдать другую. Я имлъ случай видть и узнать Пальмиру до ныншняго знакомства ея съ моимъ семействомъ. A видя ее, могъ ли не чувствовать рдкихъ достоинствъ? Не позволю себ говорить о склонности, освященной чистйшею любовію. Довольно, что любовь подала мн надежду, но судьба отказала въ щастіи. По возвращеніи моемъ въ ндра семейства, изъ уваженія къ спокойствію матери и сестеръ, умолчалъ я о сердечной тайн, о смломъ моемъ предложеніи вступить въ бракъ съ Пальмирою, и о чувствительномъ для сердца отказ. Съ тхъ поръ носилъ я въ сердц трауръ, но имлъ передъ вами лице ясное и спокойное.
‘Вспомните, какъ вы плакали о судьб дтей у лишенныхъ отца и покровителя, какъ изъявляли мн желаніе видть меня скоре отцемъ семейства и по сему важному имени достойнымъ покровителемъ сестеръ на случай другой жестокой потери, и какъ наконецъ трогался я священнымъ голосомъ, умоляющимъ меня исполнить послднюю надежду старости. Чего не побдитъ чувствительность матери и благодарная любовь сына! Вы избрали мн невсту, я принялъ ее отъ руки вашей, но прежде объяснился съ нею: ‘Не хочу пользоваться несправедливымъ образомъ довренностію благородной души’ сказалъ я достойной Елен ‘не хочу вамъ льстить обманчивою надеждою щастія. Приступаю къ союзу вчному по самымъ благороднымъ побужденіямъ, и съ честными намреніями, но безъ сердечной склонностіи. Ласки любви и врности, искренняго почтенія, строгаго исполненія всхъ обязанностей товарища и покровителя женщины, какъ слабой твари, прибжной къ покрову мущины, всего вы можете требовать и ожидать отъ меня, кром того чувства, которое есть нкоторымъ образомъ боготвореніе.’ — Елена отвчала мн, что идетъ за меня для обезпеченія вдовьей жизни, a что, родясь не съ пылкимъ сердцемъ, довольствуется общанными мною чувствами. Ахъ! Богъ видлъ, какъ берегъ я съ того времени ея спокойствіе, и самолюбіе! какъ забывалъ и самаго себя и слабости сердца, чтобы помнить только требованія строгой добродтели! Но есть предлы твердости человческой. И мудраго сражаютъ страсти, могъ ли я устоять противъ нихъ безъ опоры мудрости съ одною человческою слабостію? Небу угодно было подвергнуть меня жестокимъ искушеніямъ въ тотъ вечеръ, въ тотъ самой вечеръ, въ которой боле, нежели когда нибудь, болла рана моего сердца, объявляютъ намъ о прізд знакомаго человка, произносятъ имя, опасное для моего сердца. Вы, столь почтительныя къ памяти супруга, вы приказываете мн звать къ себ его пріятеля и благодтеля. Предчувствуя опасность, отговариваю подъ разными предлогами, вы настоите и требуете. Не смя прогнвить васъ и боясь измнить, себ, уступаю необходимости и грозному року. Съ того часу не переставалъ я сражаться и побждать. Въ теченіе нсколькихъ дней, вчныхъ, кажется, по страданію, не вытерплъ ли я всего, что можетъ только вытерпть душа человческая? Но вчерашній день увидлъ я себя безоружнымъ противъ страсти, она истощила послдніе мои силы. Напрасно ласковыя сестры приступали ко мн съ любовію: я удалялъ ихъ съ упорствомъ и ожесточеніемъ. И къ кому прибгнулъ наконецъ въ отчаяніи? Къ великодушной Елен. Я просилъ у нее оружія противъ страсти, защиты отъ самаго себя, она смялась моему отчаянію, но утшала меня, такою надеждою, которой врить не смю. Наконецъ, когда увидлъ нжнйшую мать семейства, встревоженную несправедливыми подозрніями и тайною досадою на ту, которую желалъ бы видть предметомъ общей хвалы, ее только достойной, когда услышалъ объ отъзд ея, ускоренномъ безъ сомннія самыми благородными причинами, я спшилъ открыть мою тайну, и тмъ возвратить невинности ея права, добродтели ея торжество. Но могу ли не признаться въ тайномъ побужденіи сего усердія? Я хотлъ, и для чего не позволить себ такого невиннаго утшенія, хотлъ сдлать Пальмиру свидтельницею ея торжества, чтобы имть передъ нею слабое достоинство и лестное имя ея защитника. Увы! кто ныншнимъ еще утромъ заплатилъ частію крови своей за молчаніе долго тяготившее, тотъ пріобрлъ можетъ быть, право говорить безъ таинства о томъ, что можно усладить его душу!’—
Ипполитъ пересталъ говорить, но рчь его перемнила, казалось, душу и состояніе Пальмиры, у ней было только одно чувство и одна мысль: онъ меня еще любитъ! Она встала тотчасъ съ мста, и приближаясь къ Гж. Милодаровой, сказала слабымъ голосомъ: ‘Передъ вами и съ вашего только согласія изъявляю признательность моему великодушному защитнику.’ — Въ тоже время взоръ ея обратился на Елену, требуя и ея позволенія. Гжа. Милодарова съ ласкою улыбнулась на Пальмиру. Елена обняла ее, и выведя за руку впередъ, сказала: ‘Она оправдана. Я могу засвидтельствовать ея скромность и невинность, a мн можно поврить: это я имла причины замчать. Но къ признанію Ипполита прибавлю другое, и мое собственное. Я испытывала себя во время сильнйшихъ движеній Ипполитовой страсти, сердце мое было покойно и даже весело: ни ревность, ни сожалніе его не тревожили можетъ бытъ отъ того, что тайна любви его мн давно извстна по переписк съ одною Московскою пріятельницею, можетъ быть и отъ того, что мы не сотворены другъ для друга. Тайныя сердечныя отношенія опредляютъ склонность любви. Недавно еще спрашивала самое себя, ршительный голос отвчалъ мн, что съ радостію уступила бы руку Ипполиту, естьли бы вызвалась достойнйшая для него подруга.’ — Въ сію минуту рука Пальмиры сильно задрожала въ рукъ Елены, a Ипполитъ воскликнулъ: — что вы говорите? — ‘Говорю,’повторила Елена ‘говорю вамъ, что вы имете свободу и надежду владть обожаемою Пальмирою.’ Но Пальмира, опустивъ голову на плечо ея, лежала почти безъ памяти. Ее привели въ чувство. Черезъ полчаса молчанья, ‘видищь’ сказала Елена ‘что я умла угадать тайну Пальмиры, какъ ни велика ея скромность. Знаю препятствіе, но одно слово отца и…’ — Какъ! — воскликнулъ Г. Нолинъ, смотря на дочь свою съ удивленіемъ, — какъ, будучи столько обязаны Графу? — ‘Вы ничмъ ему не обязаны’ перервала Елена, указавъ на Ипполита, ‘вотъ вашъ благодтель: онъ заплатилъ долги ваши.’ — О небо! — невольно воскликнула Пальмира — о мой родитель! — и обратила взоръ на Ипполита, залитаго слезами, услышала изъ устъ матери ласковое слово дочери, и бросилась на колни передъ Гжею. Милодаровой, которая приняла ее въ свои объятія.
Отецъ и мать съ позволенія добродтельной Елены соединили руки любовниковъ, благодарныхъ ей за щастіе. Ипполитъ говорилъ Пальмир: ‘Чувствую, что есть радости свыше человческой силы и свыше языка смертнаго!’ — Они были готовы упасть къ ногамъ ихъ благотворительницы, и нсколько раз изъявляли ихъ признательность и удивленіе, но Елена, веселясь ихъ общею благодарностію, которая всегда пріятна для сердецъ благородныхъ, смялась ихъ удивленію чистосердечно безъ всякаго жеманства. Когда Флора, Роза, Гжа. Милодарова и самъ Нолинъ, свидтели щастія любовниковъ, плакали отъ умиленія и въ то же время отъ удивленія къ прекрасному поступку Елены. Она сохранила твердое спокойствіе духа и съ великою разсудительностію говорила: ‘Доставлять благополучіе есть прекраснйшее преимущество человка и первое дло благоразумныхъ!’ — A Роза, не понимая сего хладнокровія, нсколько разъ наклонялась цловать Пальмиру, и говорила ей въ полголоса: ‘Какъ я рада, что ты будешь женою братцевой!’
По истощеніи первыхъ восторговъ приступили къ объясненію произшествій, темныхъ для нкоторыхъ лицъ. Ипполитъ разсказалъ Пальмир, какъ чистосердечіе его досадило свтской дам, какъ узналъ отъ врнаго друга o трудныхъ обстоятельствахъ отца ея по смерти Гжи. Модолюбской, и какъ заплатилъ долги его тайно отъ своего семейства. Пальмира разсказала ему и матери, какъ обманули ее въ семъ дл и перетолковали намренія Ипполита. Елена разсказала, какъ она свдала о тайн заплаченныхъ долговъ по бумаг, забытой Ипполитомъ и ею нечаянно прочитанной, какъ видла въ Пальмир борніе любви съ должностію передъ послдними днями развязки, и какъ наконецъ занималась пріятною мыслію увнчать ихъ желанія, какъ скоро настанетъ час говорить откровенно.
Черезъ нсколько минутъ посл сего объясненія Пальмира принесла свитокъ Графекихъ писемъ, отдала отцу и надписала на одномъ изъ нихъ: ‘Пальмира, благодаря примрамъ добродтели, научилась гнушаться языкомъ разврата. Ищите другой невсты, васъ достойной.’ — Она не просила о возвращеніи ея писемъ, ибо ихъ не было почти у Графа, кром нсколькихъ строчекъ, ею написанныхъ передъ отъздомъ изъ Москвы холодно и сухо.
Наконецъ въ одинъ день, ознаменованный прекраснйшимъ солнцемъ въ небесахъ и щастливйшими восторгами въ сердцахъ супруговъ, Богъ и родители благословили союзъ ихъ и довершили жребій достойный зависти. Черезъ мсяцъ посл брака, имя уже надежду бытъ отцемъ, Ипполитъ принесъ супруг въ подарокъ Локка, Руссо и другихъ сочинителей о воспитаніи, и сказалъ: ‘Научись, безцнный другъ мой, твоимъ новымъ обязанностямъ и удовольствіямъ, приготовься быть матерью, какъ ты умешь быть супругою любимою и любви достойною.’ — Наконецъ, имя другомъ Елену, для которой они искали и нашли жениха, насладаясь щастіемъ рдкимъ, проводя жизнь въ уединеніи, они не хотли заглядывать въ городъ, ибо Пальмира твердила съ радостію: ‘Москва! Столица просвщенія и разврата! мы далеко отъ тебя!’ —
Графъ Изумрудовъ почти черезъ годъ женился на Ирис, Ириса почти въ тотъ же день вышла за другаго мужа, запретя первому жалобу и угрожая ему какимъ-то заточеніемъ новаго рода. Но спасенный Графъ восклицалъ, сказываютъ, съ завистію: ‘О верхъ искусства Модолюбскихъ!’ —