Об отношении Вл. С. Соловьева к еврейскому вопросу, Гец Файвель Меер Бенцелович, Год: 1901 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Ф. ГЕЦ

Об отношении Вл. С. Соловьева к еврейскому вопросу

Серия ‘Русский путь’

Вл. Соловьев: Pro et contra

Личность и творчество Владимира Соловьева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Т. 2.

Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2002

Когда дело идет не о теоретических идеях, а о вопросах жизненных, решение которых в том или другом смысле имеет прямые практические последствия для множества живых людей, когда торжество или поражение известного взгляда связано с благополучием или бедствием наших ближних, — тогда философское бесстрастие и невозмутимость были бы совершенно неуместны. Тут уже вступают в свои права и моральное негодование, и религиозная ревность, тут уже недостаточно одного изложения истины, а необходимо и беспощадное обличение неправды.

Вл. С. Соловьев

Отношение Владимира Сергеевича Соловьева к еврейскому вопросу в высшей степени характерно для него самого, и мы не будем иметь полного и верного представления об идеальной личности этого выдающегося мыслителя, этого вдохновенного публициста и этого нравственного подвижника, если упустим из виду его отношение к евреям и еврейству.

Отношение Вл. С. к еврейскому вопросу не было плодом мимолетного настроения, либо вспышки чувства жалости к униженным и оскорбленным, либо порыва великодушия к гонимым жестокою судьбой. В течение десятков лет Вл. С. следит с напряженным вниманием за всем тем, что происходит с евреями. Он искренне разделяет с ними горе и радость. И где бы он ни был, везде он живо интересуется судьбой еврейства. Прочитав в Загребе в ‘Московских ведомостях’ известие о происходивших в то время в России еврейских погромах, Вл. С. с выражением глубокой скорби пишет мне: ‘Очень огорчило меня известие о новых погромах… Что же нам делать с этой бедой?’

Узнав о циркуляре Министерства народного просвещения об ограничении приема евреев в учебные заведения, Вл. С. с сокрушенным сердцем мне пишет: ‘Этот циркуляр в особенности есть одна из причин, поддерживающих мои нервные боли. Вопрос, что же делать против этой… политики? Я в тесных пределах своих средств имею в виду следующее: я готовлю к печати на французском языке сочинение о главных задачах или, как я выражаюсь, обязанностях России. Дарование русским евреям полных гражданских прав есть одна из этих обязанностей, и я постараюсь выставить ее убедительнейшим образом’. Изложив свой дальнейший план действия, который он имел в виду, Вл. С. обращается ко мне с предложением: ‘Если вы найдете еще какой-нибудь практический шаг, который бы я мог предпринять в пользу этого дела, то, зная мои чувства к вашему народу, вы можете быть уверены, что я буду вам благодарен за всякое такое указание’. Когда один из его друзей, имевший намерение и надежду приобрести ‘Московские ведомости’, обратился к нему с настоятельною просьбою о сотрудничестве, Вл. С. обещал ему это, ‘лишь с условием, чтобы он не мешал мне писать в защиту еврейства’. Впоследствии, предвидя, что эта комбинация не состоится, Вл. С. с искренним сожалением пишет мне: ‘По-видимому, эта газета остается за прежнею редакциею, т. е. за сотрудниками Каткова, которые подражают ему только в дурном. Вероятно, они при случае примкнут к юдофобам’. Сообщая мне тут же, что он начал писать статью под заглавием ‘Грехи России’, он замечает: ‘Эти грехи, по-моему, суть положение еврейства… и отсутствие религиозной свободы. Говорить в печати о еврейском вопрос в связи с этими другими нашими неправдами я нахожу во всех отношениях удобнее… Вы видите, что мое перо всегда готово к защите бедствующего Израиля…’

Но заступничество Вл. С. за бедствующего Израиля далеко не исчерпывается одним пером его. Он старается также побудить выдающихся русских литературных деятелей заступиться за евреев. Радость Вл. С. не знала границ, когда он получил от гр. Л. Н. Толстого письмо, в котором знаменитый художник-мыслитель ему, между прочим, пишет: ‘Я вперед знаю, что если вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что вы думаете об этом предмете, то вы выразите и мои мысли и чувства, потому что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности одна и та же: сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и продолжают страдать от языческого невежества так называемых христиан’. Кого только Вл. С. из друзей и знакомых тогда не видал, он радостно показывал это письмо. То же самое было с подобными письмами Б. Н. Чичерина и г. В. Г. Короленко. Я в другом месте {Восход. 1900. No 63 и 79.} рассказал о его стараниях о составлении коллективного заявления против антисемитического движения и о других шагах литературного свойства, которые Вл. С. предпринимал в защиту еврейства. Да мало того, он не ограничивался одною литературного помощью в защиту евреев. Он не брезгает и практическим деятельным участием в облегчении тяжелой участи еврейства. Когда в начале девяностых годов русско-еврейская интеллигенция увлеклась эмиграционным движением, Вл. С. принял деятельное участие в организации и устройстве эмигрантов-евреев, о каковом своем участии он пишет мне: ‘Вы знаете, что единственным справедливым решением вопроса я считаю полную равноправность. Но так как справедливость осуществится, может быть, только завтра, считая дни по Божьему счету, т. е. через тысячу лет, то этим не устраняется необходимость хотя бы временного и паллиативного облегчения для наиболее страждущей части еврейства’. В качестве почетного члена общества для распространения просвещения между евреями в России Вл. С. участвует в его совещаниях и прениях. Издает это общество сборник в пользу народных училищ, Вл. С. оказывает ему поддержку своим трудом. Словом, не было за последние два десятка лет общееврейского дела, которому Вл. С. не оказал бы посильной поддержки или по крайней мере не уделил внимания в том или другом виде.

Такое необычайно гуманное и устойчивое отношение к еврейству со стороны христианина не имело и не имеет примера по крайней мере в России, и невольно возникает вопрос о побудительной причине такого исключительного отношения Вл. С. к евреям.

Ответ на этот вопрос мы находим в письме Вл. С. ко мне от 5 марта 1891 г. ‘Любезный друг! Вы желаете, чтобы я еще раз высказался о еврейском вопросе по поводу вашей книжки. Охотно это делаю не только для вас, но и для себя, — для очищения своей совести относительно наших проповедников антисемитизма. Ибо как сказано у пророка Иезекииля: ‘Если не возвестишь нечестивому, да обратится от пути своего и жив будет… взыщу кровь его от руки твоей. Если же возвестишь ему и не обратится от нечестия своего и от пути нечестивого своего, в беззаконии своем умрет он, ты же душу свою избавил’. В этих словах мы находим ключ к отношению Вл. С. к еврейскому вопросу. Мы узнаем, что собственно побудило заниматься злополучным еврейским вопросом этого коренного русского учено-литературного деятеля, родившегося в исконной православной семье, в которой нет и не было ни близких, ни дальних родственников евреев, воспитавшегося в старинной русской столице, где издревле евреям, за редкими исключениями, жительство строго запрещается, изучившего классическую филологию и философию, да естественные науки, ничего общего с еврейством не имеющие и впервые познакомившегося с евреем уже в зрелом возрасте, а именно: в 1879 г. с пишущим эти строки. Мы узнаем, что заступиться за евреев и выступить против антисемитизма Вл. С. считал своим личным делом, долгом своей совести.

Но нам интересно знать, на какой почве возросло такое возвышенно-нравственное отношение к еврейству, столь интенсивно и столь продолжительно занимавшему Вл. Сергеевича, откуда оно взялось, как оно развивалось, зрело, достигло такого пышного расцвета и дало такие прекрасные плоды?

Отношение Вл. С. к еврейскому вопросу, по моему мнению, обусловливалось всем его религиозно-философским миросозерцанием, всем его духовно-нравственным существом.

Крайне сложно и совершенно исключительно, как его светлая личность и как его возвышенное миросозерцание, было и его отношение к еврейству. Оно было прежде всего непосредственным последствием его глубокого понимания и всестороннего знания еврейства, которое он долго и усердно изучал.

Первоначальным поводом к изучению еврейства следует считать его искреннее религиозное настроение, его естественное влечение к религиозным изысканиям. Глубоко верующий христианин, для которого божественное откровение было бесспорным историческим фактом, без которого он не мог бы мыслить и найтись и ориентироваться в мире и жизни, Вл. Сергеевич и как мыслитель был по преимуществу религиозный мыслитель. Исходною точкою его философии было божественное откровение, Св. Писание было для него той прочной, непоколебимой основой, на которой он строил свое этическое и духовное мировоззрение. Свою задачу как мыслитель Вл. С. видел не в бесплодном искании причины всех причин, которая ему дана была божественным откровением, а в углублении в сокровенный смысл откровения, во вникании в божественное содержание Св. Писания и в понимании связи между этим духовным миром и вселенной. Ведь руководящие начала главной сути мировоззрения Вл. С, если правильно понимать его, заключаются в следующих тезисах, которые передам по возможности в его подлинных выражениях: ‘Полная истина мира — в живом единстве, как одухотворенного и богоносного тела. То единство, которым держится и связывается вселенная, не может быть только отвлеченной идеей. Оно есть живая личная сила Божия. Бог же есть любовь. А полнота любви Божией, требующая полного и взаимного соединения с другим, открыла свою волю в слове и деле или действии, т. е. в Своем откровении, выражением коего является Св. Писание, и в видимом мире, а дело человека, в качестве свободного существа, созданного Богом для самостоятельного и самодеятельного отношения к божеству, — всемирно стараться постичь эту волю Божию, двояким образом выраженную, вникать во внутреннюю гармонию и согласие этих разновидных выражений Его святой воли, добровольно и самоопределительно подчиняться этой воле, жить по ней и тем сделать ее своей волей’. Частые ссылки Вл. С. на Св. Писание прямо указывают на то, что единственным источником своего мировоззрения он считал Св. Писание, причем он в этом отношении по крайней мере не делал различия между Ветхим и Новым Заветом. Вл. С. с особенною любовью и с необычайным рвением занимался изучением Св. Писания. Его благоговейное почитание Св. Писания поражало своей искренностью. Он был нравственно возмущен, узнав, что интеллигентный еврей с похвалою отзывался об истории Израиля Ренана¹ и пишет мне по этому поводу: ‘Новая книга Ренана мне известна, но я далеко не разделяю мнения вашего друга. Во-первых, эта история Израиля и не исторична и, если можно так выразиться, не израильца. Можно ли писать о Сауле и Давиде таким фельетонным тоном, точно о Баттенберге или Кобурге. Не понимаю также, как может настоящий еврей сочувствовать историку, для которого Авраам и Моисей — мифы, а Давид — счастливый проходимец? Еврей, который из вражды к христианству бросается в объятия Ренанов и Штраусов², напоминает мне тех японцев, которые чтобы отмстить хорошенько врагу распарывают себе живот’.

Искреннее почитание Св. Писания побудило Вл. С. не довольствоваться переводами последнего, а обратиться к его подлиннику. Уже в зрелом возрасте, в начале восьмидесятых годов, Вл. С. приступил к изучению подлинника Св. Писания, которому он посвятил немало времени. Бывало, придет Вл. С. ко мне часов в 10 вечера, чтобы читать со мною Ветхий Завет в подлиннике, и останется до двух часов ночи и позже. При этом Вл. С. не довольствовался одним этимологическим и грамматическим разбором текста, а главное, интересовался объяснениями и толкованиями талмудических и раввинских комментаторов, чтобы получить более полное понимание Св. Писания. Оставив Петербург, Вл. С. продолжает долгое время заниматься изучением еврейского подлинника Св. Писания. В его письмах из Загреба, Парижа, Киева, Москвы повторяются сообщения вроде следующих: ‘Продолжаю читать и перечитывать еврейскую библию и заглядывать даже иногда в грамматику’: или, ‘Еврейское чтение продолжаю. Кроме Торы и исторических книг прочел всех пророков и начал псалмы. Теперь, слава Богу, я могу хотя отчасти исполнять долг религиозной учтивости, присоединяя к своим еженедельным молитвам и еврейские фразы, например, ст. 15, 16 и 17, пс. 25’. Первым значительным результатом наших занятий Св. Писанием, которые Вл. С, со свойственною ему скромностью, называл ‘нашими еврейскими уроками’, был, по его же свидетельству, первый том его капитального труда ‘История и будущность теократии’, весьма характерно названный им ‘Исследование всемирно-исторического пути к истинной жизни’. Это сочинение служит наглядным доказательством его основательного знания подлинника Св. Писания, его глубокого понимания смысла библейской истории. Однако ж Вл. С. и этим не удовольствовался. Чем больше он изучал Св. Писание и особенно чем больше углублялся в Новый Завет, тем ему яснее становилось, что для полноты понимания Библии необходимо ближе познакомиться с идейным миром талмудических мудрецов, из среды которых вышли первые и главные основатели христианства, и Вл. С. взялся за изучение Талмуда. Он прошел у меня трактаты: ‘Абот’, ‘Абодазара’, ‘Иома’, ‘Сукку’ и неутомимо много читал о талмудической письменности по вторым, преимущественно, немецким источникам. Эти занятия дали блестящие результаты. Они открыли ему новые горизонты. Со свойственною ему чуткою восприимчивостью и быстрой проницательностью, Вл. С. правильно постиг главные руководящие мысли господствовавших в Иудее в последние века до христианской эры религиозных направлений и принципиальные различия партий саддукеев, фарисеев и ессеев³, он познал духовную связь этих последних с первоначальным христианством и, таким образом, идейное сродство между христианством и иудаизмом. Страницы, на которых Вл. С. излагал свой взгляд на вышеупомянутые религиозные партии и на отношения к ним христианства, принадлежат к самым поучительным, убедительным по содержанию и самым остроумным и прекрасным по форме, когда-либо по этому предмету написанным. Я, по крайней мере, в относящейся сюда литературе не знаю ничего подобного. Приведу наиболее интересное для нашего предмета его краткое резюме, разъясняющее связь христианства с названными религиозно-политическими партиями. ‘Эта последняя черта, т. е. ожидание царствия Божия, — говорит между прочим Вл. С, — делает ессеев несомненно предвестниками христианства. В других отношениях христианство имеет свои исторические корни не в ессействе, а в фарисейском раввинизме. Не подлежит никакому сомнению, что преобладающая форма евангельской проповеди (притчи) не имеет в себе ничего специфически-христианского, а есть обычная форма талмудических агад… Вообще, при создании новозаветного храма не было надобности изобретать новый материал. Христос и Его апостолы употребляли в дело те кирпичи, которые были у них под руками. Даже самый план здания был нов не в своих частях, а в их соединении, в целости религиозного идеала. Ближайшим образом евангельская идея соединяла в себе то, что было положительного и истинного в трех еврейских партиях. Принцип религиозной власти и житейской мудрости, которого держались и которым злоупотребляли саддукеи, не был отвергнут Христом, а получил от Него высшее освещение и утверждение. ‘Дана Мне всякая власть’, ‘будьте мудры как змии’ и т. п. Точно так же фарисейский принцип закона и оправдания делами был решительно утвержден в учении Христа, пришедшего не разрушить закон, а исполнить его, и требовавшего от Своих учеников деятельных плодов истинной веры. Таким образом, в пути евангельском сходилось то, что было истинного в путях саддукеев и фарисеев, а как цель пути возвещалось то самое, о чем мечтали ессеи — царство Божие и правда Его’ {<Соловьев В. С.> Талмуд и новейшая полемическая литература о нем // Русск<ая> мысль. 1886. No 8. С. 126.}.

Уже одни такие убеждения должны были приблизить Вл. С, как истинного христианина, к еврейству настолько, по крайней мере, чтобы заинтересоваться судьбою последнего, познакомиться с ним, как с родником первоначального христианства, изучить его в прошлом и настоящем. Это Вл. С. и сделал. С живейшим интересом он зачитывается еврейской историей и историей еврейской литературы, а одно время увлекается чтением сочинений о каббале. Таким образом. Вл. С, не будучи специалистом по еврейской науке, успел усвоить себе идейное содержание этой науки и приобресть солидные, разнородные познания, касающиеся учения и исторического быта еврейства. Это дало Вл. С. возможность прийти к заключению, что ‘между законничеством Талмуда и новозаветною нравственностью, основанной на вере и альтруизме, нет противоречия в принципе. Принципиальный спор между христианством и еврейством заключается не в нравственной, а в религиозно-метафизической области и вопросе о богочеловеческом значении и искупительной жертве Христа’ {Там же. С. 133.}.

Это заключение, основанное на сравнительном изучении еврейской и христианской этики, должно было убедить Вл. С. в полной несостоятельности антисемитических обвинений против религиозно-этических учений еврейства.

Но Вл. С. хотел проследить действие этих учений в практической жизни, обусловливаемое, с одной стороны, самобытным характером евреев, а с другой — их житейскою обстановкою. Вл. С. старается всячески изучить и то и другое, поскольку это ему позволяет его жительство в обеих столицах, во внутренних губерниях и отчасти за границей. Он не пропускает удобного случая, чтобы лично познакомиться с евреями разных классов и общественных положений: если возможно, поближе с ними сойтись и даже подружиться, у него впоследствии оказалось обширное личное знакомство с евреями. Вл. С. рад случаю вникнуть в круговорот жизни и деятельности современных евреев, познакомиться с их внутренним семейным и общественным бытом, в чем ему значительно содействовало чтение еврейских журналов и беллетристики, так что чрезвычайно редко можно было встретить христианина, даже интеллигентного еврея, который был бы так основательно и всесторонне знаком с житьем-бытьем русских, а отчасти и заграничных евреев, как Вл. С. Ему поэтому нетрудно было убедиться в совершенной неосновательности и лживости взводимых иудофобами разнородных обвинений на евреев. Мало того, присматриваясь поближе к еврейскому быту, не предубежденный никакими предвзятыми мнениями и предрассудками, такой вдумчивый наблюдатель, как Вл. С, должен был сознать и признать, что как бы отталкивающе ни были бросающиеся в глаза национальные еврейские грехи, как грязное ростовщичество, плутовское гешефтмахерство и факторское подобострастие, привитые еврейскому народу тысячелетним бесправием, деморализирующим гнетом и бесчеловечным унижением, — что все эти народные грехи в глазах серьезного критика должны стушеваться пред великими добродетелями, весьма выгодно отличающими и поныне еврейский быт, добродетелями, на которых зиждется общественное благоустройство, как семейная чистота, образцовая трезвость и умеренность, отвращение от жестокости и кровопролития и деятельное милосердие, — добродетелями, находящими свое красноречивое выражение, с одной стороны, в щедрой частной и общественной благотворительности, с другой — в сравнительно меньшей преступности при огромном количестве особых, только для одних евреев существующих исключительно политических и гражданских законов и предписаний, весьма чувствительно стесняющих всякое свободное движение, всякую экономическую деятельность, равно как и свободный выбор занятий и призваний. Эти мысли и наблюдения Вл. С. влагает в уста иудея, обращающегося к христианам, между прочим, со следующими словами:

‘Денежное жидовство есть продукт вашей цивилизации, когда мы были самостоятельны, мы славились религией, а не деньгами, храмом, а не биржей. То, что есть хорошего в нашей натуре, идет от праотца Авраама, то, что есть хорошего в нашем быту, идет от нашего законодателя Моисея, а все, что есть дурного в нашей натуре и в нашем быту, есть плод приспособления к тому обществу, среди которого мы жили и живем…’ ‘Несмотря, однако, на это вольное и невольное ‘применение к среде’, исказившее наш первоначальный тип, мы все-таки сохраняем наши главные особенности, возвышающие нас как над язычниками, так и над христианами, а именно: непоколебимую привязанность к своему религиозному закону, тесную солидарность между собой и добрые семейные нравы…’ {Там же. С. 144.}

От внимания такого тонкого наблюдателя и глубокого знатока еврейского быта, как Вл. С, не могла ускользнуть самоотверженная верность еврея своим религиозным учениям и предписаниям, налагающим на него массу добровольных лишений и требующим от него бесчисленных тяжелых жертв. Вл. С. не мог достаточно надивиться точному, до щепетильности строгому соблюдению святости субботнего и праздничного отдыха самыми беднейшими еврейскими тружениками по своей доброй воле, без всякого внешнего давления, несмотря на убийственную конкуренцию городской жизни. Он не мог достаточно нахвалиться всегдашней готовностью еврейского населения, несмотря на ужасающую бедность и нищету, к исполнению заветов своей религии, готовностью содержать на свои скудные средства, без всяких правительственных и иных пособий, свои училища: ‘хедера’ и ‘ешиботы’, (благодаря которым еврейство добилось того, что с незапамятных времен у него не оказывается безграмотных мужчин), равно как и многочисленные молельни и синагоги с целым штатом раввинов и проповедников, которые обязаны ежедневно утром и вечером обучать и просвещать народ, читая и объясняя разные богословские, этические и назидательные книги, наконец, поддерживать огромное количество благотворительных обществ и учреждений, о которых не еврей и понятия даже не имеет, — с единственною целью — всячески помочь обездоленным и беспомощным в нужде и несчастии. Вл. С, постоянно твердивший: ‘и логика, и исторический опыт, и слово Божие учат нас, что главное условие прочной силы есть правда, т. е. верность самому себе, отсутствие внутреннего противоречия и раздвоения’, сам всю жизнь, честно и неутомимо трудившийся, воплощая свои религиозно-этические убеждения в повседневную действительность, не мог не оценить по достоинству строгого исполнения своего религиозного закона со стороны евреев, для которых ‘религия есть закон жизни человеческой’ и которые ‘всем своим существом восстают против разделения между религиозной истиной и действительной жизнью, между религией и политикой…’

Сам вдохновенный пламенной верою и способный на мученический подвиг в служении высшим интересам религии, Вл. С. должен был проникнуться истинным уважением к народу-мученику, вся история которого составляет небывалый религиозный подвиг и сплошное мученичество за веру. Ведь одна принадлежность к еврейству, при всей врожденной практичности и при всем житейском материализме, привитом еврею его трагической историей, уже одна эта стойкая принадлежность к еврейству, несмотря ни на непрерывные жестокие гонения, ни на самые заманчивые искушения, с почти непреодолимою силою побуждающие еврея к измене религии своих отцов, не сулящей ему ровно никаких материальных выгод и никаких почестей и прерогатив, кроме разве прерогатив мученика, — составляет нравственное геройство и действительный религиозный подвиг, которые не могли не внушить Вл. С. искреннего уважения к еврейскому народу. ‘Евреи, — говорит Вл. С., — прежде всего отличаются глубокой религиозностью, преданностью Богу своему до полного самопожертвования. Это народ закона и пророков, мучеников апостолов, ‘иже верою победиша царства, содеяша правду, получиша обетования» {<Соловьев В. С.> Еврейство и христианский вопрос. М., 1884. С. 10.}.

Твердо верующий христианин, Вл. С. видел в еврействе Богом избранный народ {Там же. С. 13.}, о котором Сам Христос сказал: ‘Спасение от иудеев’ (Ин. 4, 22) и за которым апостол язычников Павел признал ‘великое преимущество во всех отношениях и наипаче в том, что им вверено слово Божие’ (Римл. 3, 1—2). В сознании, ‘что Христос по матери был иудеем, и христианство вышло из еврейства’, что ‘из среды еврейского народа пришла благодать на землю’, Вл. С, блаженный своей возвышенною христианскою верою, которую восприняла в идеальной чистоте первых христиан как религию универсальной любви и всепрощения, как царствие Божие на земле, не мог остаться равнодушным к судьбе народа, который в силу всех вышеизложенных соображений должен был иметь для него животрепещущий интерес. Это тем более, что ободренный одушевленным словом преосвященного Никанора, епископа Херсонского и Одесского ‘о теснейшем родстве между ветхозаветною и новозаветною религиею’, Вл. С. мечтал ‘об единении иудейства с христианством не на почве индифферентизма или каких-нибудь отвлеченных принципов, а на почве духовного и естественного родства и положительных религиозных интересов’ {Там же. С. 6.}.

К тому же истинный русский патриот, в самом возвышенном смысле этого слова, каким всегда был Вл. С., не мог не относиться с живейшим интересом к судьбе многомиллионного, богато одаренного еврейского населения России, которое при благоприятных политических условиях могло бы служить общему благу общего отечества и значительно содействовать его культурному развитию, экономическому обогащению и преуспеянию. И если гостеприимная Россия обнимает материнскою любовью всех своих верноподданных, не исключая малокультурных инородцев, вроде якутов, башкиров и калмыков и хотя бы потомков монголов, некогда столь жестоко угнетавших русский народ и еще сравнительно столь недавно причинивших России немало бедствий, то тем непонятнее и прискорбнее должно было казаться благомыслящему и в высшей степени гуманному русскому патриоту столь исключительное и недружелюбное отношение своего народа к евреям, никогда ничем против России не провинившимся и ничего худого никогда ей не сделавшим. Тем более Вл. С. должен был считать своим патриотическим долгом заступиться за евреев. Особенно еще потому, что он непоколебимо верил в великую, вселенскую миссию православной России, в которой, по его глубокому убеждению, ‘недаром Провидение водворило самую большую и самую крепкую (в религиозном отношении) часть еврейства’. — ‘Вселение Израиля в земле славянской, среди народов, еще не сказавших миру своего слова, — говорит Вл. С., — предсказывает будущие судьбы иудейства, окончательное восстановление его религиозного значения…’ Наряду с русским и польским народами, как будущими носителями теократии, Вл. С. уделяет весьма видную роль и еврейству, живущему в их среде: ‘В среде этих двух религиозных наций, имеющих свою особую теократическую идею, история выдвинула третий религиозный народ, также обладающий своеобразным теократическим представлением — народ израильский… И как некогда цвет еврейства послужил восприимчивой средой для воплощения божества, так грядущий Израиль послужит деятельным посредником для очеловечения материальной жизни и природы, для создания новой земли, где правда живет’. Эти возвышенные, хотя и мистические чаяния Вл. С., сделали ему еврейство вообще и отечественное русское в особенности весьма дорогим и близким.

Не могу обойти молчанием одной черты в характере еврейского народа, которая, быть может, вследствие того, что та же самая черта была в высшей степени свойственна самому Вл. С., приковывала к себе его внимание и представляла собою предмет его благоговейного удивления. Это необычайная смелость, самостоятельность мысли, которая, начиная с Авраама, всегда отличала еврейский народ. Вл. С., который еще юношей имел удивительное мужество выступить с самостоятельным идеальным религиозно-философским миросозерцанием, в эпоху расцвета позитивизма и даже крайнего материализма, и во всеуслышание проповедовать начала христианской политики, когда в образованном русском обществе господствовали как раз противоположные политические течения, — умел особенно ценить в еврействе его редкое мужество иметь свое мнение, шедшее почти всегда в разрез с мнениями окружающих, большею частью весьма враждебно к ним относившихся, несмотря на то, что в течение тысячи лет еврейство составляло ничтожное, беспомощное и беззащитное меньшинство, и мало того, что еврейство смело иметь свое мнение, оно неустрашимо несло это исключительное мнение напоказ, жило согласно с ним, воплощало и олицетворяло его в жизни и все это в такие времена, когда было весьма опасно мыслить не так, как все мыслят, молиться не так, как все молятся, говорить не так, как все говорят, одеваться иначе, чем все одеваются, когда такая упорная самостоятельность считалась непростительною дерзостью и грозила самыми печальными последствиями. Вл. С., который, по всему своему душевному укладу, дорожил выше всего на свете свободою совести и свободой слова, видел в еврействе бестрепетного борца за эти величайшие и идеальные блага, пред которыми он преклонялся. Когда Вл. С., бывало, заговорит со мною об этой характерной черте иудейства, он почти всегда прибавлял: ‘И этот народ еще упрекают в трусости!’ ‘Первые христианские мученики, да еврейский народ — вот классические образцы бойцов за свободу совести, вот у кого нам следует учиться, как отстаивать свои убеждения. Жаль только, что современные интеллигентные евреи не всегда достойны своих предков и нередко обнаруживают совершенное равнодушие к истине и этим вредят обаянию своего народа’. Словом, указанная еврейская черта, которая столь характерна была для самого Вл. С., известным образом роднила его с еврейством.

Прибавьте ко всему вышеизложенному в высшей степени развитое чувство справедливости, необычайно чуткую совесть, беспредельную доброту и любвеобильное сердце, — и вы получите ту почву, на которой росло и развивалось отношение Вл. С. к еврейскому вопросу.

Сам Вл. С. высказался о своем отношении к еврейскому вопросу приблизительно в следующих словах: ‘Меня одни величают иудофилом, другие укоряют в слепом пристрастии к еврейству. Благо, что не подозревают меня в подкупности еврейским золотом. Но в чем, хотел бы я знать, высказывается мое иудофильство или мое пристрастие к евреям? Разве я не признаю слабых сторон иудейства или разве я оправдываю последние? Обнаружил ли я когда-либо хоть малейшую склонность идеализировать еврейство? В действительности я настолько же далек от иудофильства, как и от иудофобства. Но я не могу в угоду дурному вкусу и плохой нравственности закрывать глаза, чтобы не видеть очевидных фактов, не хочу и не могу кривить душою и сделать, по примеру антисемитов, одних евреев ответственными за все грехи и несчастия, постигшие нас. Я не скрываю, что живо интересуюсь судьбою еврейского народа, но это потому, что она сама по себе в высшей степени интересна и поучительна во многих отношениях. Но иногда я заступаюсь за евреев? Да, только, к сожалению не так часто, как я бы хотел и должен был это делать в качестве христианина и славянина. (Как христианин я сознаю, что обязан иудейству величайшей благодарностью, ибо мой Спаситель был иудеем по плоти, иудеями же были пророки и апостолы, и краеугольный камень вселенской Церкви взят был в доме израилевом, а как славянин, я чувствую великую вину против еврейства и хотел бы искупить ее чем только могу.) Еврейский вопрос — в сущности вопрос правды и справедливости. В лице еврея попирается справедливость, потому что преследования, коим подвергают евреев, не имеют ни малейшего оправдания, ибо обвинения, возводимые антисемитами на них, не выдерживают самой снисходительной критики: они большею частью злоумышленная ложь’.

II

О еврейском вопросе Вл. С. писал, собственно говоря, немного {Исключительно еврейскому вопросу посвящены были только: брошюра ‘Еврейство — христианский вопрос’ (М., 1884), переработанная из лекции о всемирно-историческом значении иудейства, читанной им в Петербургском университете и на Высших женских курсах, статья ‘Талмуд и новейшая полемическая литература о нем в Австрии и Германии’ (Русск<ая> мысль. 1886. No 8), рецензия книжки С. Я. Диминского ‘Евреи, их вероучение и нравоучение’ (Северн<ый> вестн<ик>. 1891. No

и, наконец, обстоятельное предисловие к моей книжке по еврейскому вопросу, которая по не зависящим от меня причинам, не могла появиться в свете. Мимоходом Вл. С. касался еврейского вопроса в своем сочинении ‘Национальный вопрос’.}. Но как во всем, к чему прикоснулся его мощный, самостоятельный и оригинальный ум, Вл. Сив литературе по еврейскому вопросу оставил неизгладимые следы. Он не только глубоко и всесторонне охватил еврейский вопрос, но и почти исчерпал его. Даже более: он упразднил его как таковой, т. е. как вопрос еврейский, ибо с неумолимой логической последовательностью, неопровержимо доказал, что лишение евреев многих неотъемлемых прав человека и гражданина равно как враждебное и презрительное отношение к ним со стороны общества не имеют никакого оправдания в самом еврействе, не вызывались и не вызываются и поныне особыми условиями, в еврействе лежащими, а коренятся вне его, поэтому Вл. С. совершенно основательно признал ненормальное положение еврейства в обществе и государстве не еврейским, а христианским вопросом. ‘Прошло уже десять лет, — пишет мне Вл. С. в письме от 5 марта 1891 г., — с тех пор, как ‘отец лжи’ возбудил в нашем обществе антисемитическое движение. За это время мне приходилось несколько раз указывать (сначала с кафедры, а потом в духовной и светской печати) на ту несомненную истину, что еврейский вопрос есть прежде всего вопрос христианский, именно вопрос о том, насколько христианские общества, во всех своих отношениях к евреям, способны руководствоваться на деле началами евангельского учения, исповедуемого ими на словах. Я не стану повторять здесь моих рассуждений, которые не могут иметь никакого значения для антисемитов: кто проповедует огульную вражду к целому народу, тот тем самым показывает, что христианская точка зрения потеряла для него свою обязательность…’ Эта мысль, которая в брошюре ‘Еврейство — христианский вопрос’ повторяется и разъясняется более обстоятельно, есть то оригинальное, совершенно новое, что Вл. С. внес в литературу этого вопроса. Вл. С. и не попытался решить так или иначе ‘еврейский вопрос’, как обыкновенно делали и делают друзья евреев и их заступники. Он предпочел с аргументами здравой логики и научными данными в руках доказать, что тут никакого вопроса нет или по крайней мере не там, где принято искать его. Чтобы доказать отсутствие каких-либо оснований, оправдывающих настоящее положение еврейства, он шаг за шагом рассматривает и разбивает все господствующие против евреев и их учений обвинения настолько убедительно, что их полная несостоятельность становится ясной каждому непредубежденному. В его аргументации рядом с философским бесстрастием и невозмутимостью выступают подчас моральное негодование, религиозная ревность и пламенный патриотизм и наряду с классически ясным изложением истины — беспощадное облечение неправды. Но всем этим далеко не исчерпывается неотразимая сила и чарующий блеск его полемики по еврейскому вопросу. В ней столько благородства мысли и сердечной теплоты, столько трогательной любви к человеку и столько задушевной жалости к обиженным судьбою, что пока еврейство будет гонимо своими исконными врагами-клеветниками, апология Вл. С. будет не только самой могучей и обаятельной защитою против гонителей еврейства, но и самым душу возвышающим утешением гонимых евреев. Неудивительно поэтому, что хотя Вл. С. и мало писал в защиту еврейства, он давно уже слыл столько же авторитетным, сколько и доблестным заступником за евреев, среди которых он уже давно пользовался самой широкой популярностью и искренней любовью.

Другое не менее отличительное и драгоценное преимущество еврейской апологии Вл. С. состоит в том, что хотя вся эта апология вместе взятая обнимает всего несколько десятков страниц, она тем не менее успела высказаться по всем обвинениям, возводимым на евреев, и по всем пунктам запутанного и многосложного еврейского вопроса настолько полно, ясно и определенно, что стоит лишь разложить этот вопрос на его составные элементы, распределить все юдофобские обвинения на известные категории и противопоставить каждой из них главнейшие моменты апологии Вл. С. в его подлинных выражениях, чтобы иметь вполне удовлетворительное представление об обаятельной мощи и убедительной силе его полемики по еврейскому вопросу. Такой прием я в данном случае считаю наиболее уместным уже потому, что он устраняет всякое подозрение в пристрастии и односторонности.

Этим приемом я воспользуюсь при изложении главной сути полемики Вл. С. по еврейскому вопросу.

Все обвинения против евреев и еврейства, пущенные в ход современными антисемитами, можно распределить на следующие категории:

а) Обвинения религиозные, а именно: евреи повинны в отвержении и распятии Христа, они поныне отвергают христианство, подкапываются под его основы и посему христианство с своей стороны не может терпеть еврейства, оно должно по возможности искоренить его и мстить евреям за распятие.

б) Обвинения этические, состоящие в том, что Талмуд, которого придерживается еврейство, содержит в себе зловредные в общественном отношении этические учения.

в) Обвинения этнические: евреи, мол, представляют собою низшую и порочную расу, недостойную быть уравненной в правах с остальным населением в стране.

г) Обвинения экономические: признается, что евреи, благодаря историческим причинам, выработавшим из них эксплуататоров, отличаются тлетворной экономической деятельностью.

д) Обвинения политические, заключающиеся в том, что евреи будто составляют чуждый, нерастворимый и нежелательный элемент в государстве, по утверждению одних — вследствие своей национальной обособленности, а по уверению других — как раз наоборот, вследствие своего прирожденного космополитизма и либерализма. И наконец.

е) Обвинения или, вернее, соображения национально-патриотические, — о которых речь еще впереди, — будто требующие правового ограничения евреев на всех поприщах борьбы за существование.

Против всех этих обвинений и соображений выступает Вл. С.

Начнем по порядку:

Религиозные обвинения против еврейства, по мнению Вл. С., не выдерживают с точки зрения христианства самой снисходительной критики. Развивая вышеупомянутый взгляд епископа Никанора о тесной связи между христианством и еврейством и о развитии религиозной идеи в человечестве, Вл. С. указывает на внутреннюю органическую связь между Ветхим и Новым Заветом и приходит к тому заключению, что ‘эти два завета не суть две различные религии, а только две ступени одной и той же Богочеловеческой религии. Религия эта начинается личным отношением между Богом и человеком в древнем завете Авраама и Моисея и утверждается теснейшим личным соединением Бога и человека в Новом Завете Иисуса Христа… Христианство таким образом никогда не отвергало иудейства и никак не может и не должно враждебно относиться к тому, дальнейшее развитие которого оно само составляет. ‘Но евреи отвергли Христа и предали Его суду римлян, которые распяли Его’. Против этого обвинения возражает Вл. С.: ‘И наверно, крик человеческой злобы не довольно силен, чтобы заглушить слово Божественного прощения: ‘Отче, отпусти им, не ведают бо что творят’. Кровожадная толпа, собравшаяся у Голгофы, состояла из иудеев, но иудеи же были и те три тысячи, а потом и пять тысяч человек, которые по проповеди апостола Петра крестились и составляли первоначальную христианскую Церковь. Иудеи были Анна и Каиафа, иудеи же Иосиф и Никодим. К одному и тому же народу принадлежали и Иуда, предавший Христа на распятие, и Петр, и Андрей, сами распятые за Христа. Иудей был Савл, жесточайший гонитель христиан, и иудеем из иудеев был Павел, гонимый за христианство и ‘паче всех потрудившийся’ для него. И что больше и важнее всего, Он Сам, Богочеловек Христос по плоти и душе человеческой был чистейшим иудеем. Ввиду этого разительного факта не странно ли нам во имя Христа осуждать все иудейство, к которому неотъемлемо принадлежит и Сам Христос, не странно ли это особенно со стороны тех из нас, которые если и не отреклись прямо от Христа, то, во всяком случае, ничем не обнаруживают своей связи с Ним?

Если Христос не Бог, то иудеи не более виновны, чем эллины, убившие Сократа. Если же мы признаем Христа Богом, то и в иудеях должно признать народ Богорождающий. В смерти Иисуса вместе с иудеями повинны и римляне, но рождество Его принадлежит лишь Богу и Израилю. Евреи, говорят, всегдашние враги христианства, однако во главе антихристианского движения последних веков стоят не евреи, не семиты, а прирожденные христиане арийского племени. Отрицание же христианства и борьба против него со стороны некоторых мыслителей иудейского происхождения имеет и более честный, и более религиозный характер, чем со стороны писателей, вышедших из христианской среды. Лучше Спиноза, чем Вольтер, лучше Иосиф Сальвадор, чем Эрнест Ренан. Пренебрегать иудейством — безумно, браниться с иудеями — бесполезно, лучше понять иудейство, хотя это труднее’ {<Соловьев В. С.> Еврейство и христианский вопрос. М., 1884. С. 7—8.}. Прибавить что-либо к этим доводам вряд ли приходится, да и едва ли возможно.

Не менее убедительно и неоспоримо верно опровержение Вл. С. этических обвинений против иудейства. ‘Не раз, — говорит Вл. С., — приходилось нам читать и слышать такое мнение: ‘Еврейский вопрос мог бы быть легко разрешен, можно было бы совершенно примириться с евреями и дать им гражданскую и общественную полноправность, если бы только они отказались от Талмуда, питающего их фанатизм и обособленность и вернулись к чистой религии Моисеева закона, как ее исповедуют, например, караимы’.

Представьте себе, что в какой-нибудь стране, где Православная Церковь не пользуется расположением правительства и большинства населения, положим, хоть в Австрии, раздались бы в обществе и печати такие речи: ‘Мы охотно примиримся с православными и не будем ограничивать их прав, пусть только они решительно откажутся от своих церковных правил и обычаев, от старого схоластического хлама, называемого ‘учением отцов Церкви’, наконец, от таких памятников суеверия и фанатизма, как ‘жития святых’, пусть вернутся они к чистому евангелическому учению, как его исповедуют, например, геренгутеры или молокане». Указав на те моменты, которые противники Православной Церкви могли бы найти в ее преданиях для оправдания подобного требования, Вл. С. замечает: ‘Впрочем, гораздо легче отделаться от устарелых преданий и законов, нежели от старой дурной привычки мерить все двумя разными мерами и находить для себя смягчающие, а для других одни отягчающие обстоятельства’. Обещав затем держаться ‘высшего правила иудейско-христианской морали: относись к другому так, как желал бы, чтобы он к тебе относился, — Вл. С. переходит к оценке Талмуда и талмудического еврейства, оценке, которая по основательному знанию предмета, по строго объективному к нему отношению и по сжатости и наглядности изложения решительно не имеет себе равного в относящейся сюда литературе. Изложив вкратце сущность и содержание Талмуда и ход его развития, на преобладающую роль фарисеев в составлении Талмуда и на их родственные отношения к христианству Вл. С. утверждает что ‘Евангелие не подвергает безусловному осуждению самый принцип фарисейства вообще, а напротив, вполне признает его положительное содержание. В этом легко убедиться, если только вспомнить, какими словами начинается самая сильная проповедь Христова против фарисеев: ‘На Моисееве седалищи седоша книжницы и Фарисеи. Вся убо елика аще рекут вам блюсти, соблюдайте и творите, по делом же их не творите: глаголют бо и не творят’. Таким образом, Евангелие, упрекая фарисеев прежде всего в том, что они не осуществляют своего учения на деле, тем самым оправдывает принцип фарисейства, состоявший именно в требовании дел закона. Христос не говорит: не нужно дел, напротив Он говорит: дела нужны, но вы их не делаете’ {Русск<ая> мысль. 1886. No 8. С. 127.}. Впрочем, сам Талмуд предостерегает против подобных ложных фарисеев, коих насчитывается семь категорий (Сота 226). Приведя затем изрядное количество талмудических изречений и притчей, чтобы ‘дать некоторое реальное представление о нравственном духе этого памятника’ и разобрав основные принципы Талмуда, Вл. С. приходит к вышеприведенному заключению, ‘что между законничеством Талмуда и новозаветною нравственностью, основанною на вере и альтруизме, нет противоречия в принципе’ {Там же. С. 133.}.

Переходя затем к антисемитической полемике против Талмуда, Вл. С. говорит: ‘Возобновились старинные жалобы на то, что религиозный закон евреев, содержащийся в Талмуде, предписывает избранному народу ненавидеть всех иноверцев, в особенности христиан, и наносить им всякий вред. Не было бы поистине ничего удивительного, если бы в действительности в религиозных книгах евреев были такие предписания. Нужно ли припоминать все, что евреи претерпели от христианских народов в Средние века. Помимо безотчетных антипатий и предрассудков против еврейства, существуют еще до сих пор в некоторых, по крайней мере, христианских странах законы, налагающие заклятие на еврейскую религию, отделяющие евреев от остального населения непроницаемою стеною, как каких-то зачумленных.

Ввиду этого, если бы в еврейских религиозно-юридических кодексах содержались постановления соответственного духа по отношению к христианам, то это было бы только справедливо. Но находятся ли действительно у евреев подобные постановления? Благодаря новейшему антисемитическому движению, этот вопрос достаточно выяснился’. Рассмотрев относящиеся сюда антисемитические обвинения по пунктам и указав на все ‘подложное, неверное и несообразное’ в них, Вл. С. останавливается поближе на объяснении сути известных трех принципов, которыми, по его мнению, может гордиться еврейская этика, а именно: I) принцип ‘киддуш га-шем’ — священия имени (Божия), (‘ad majorem dei gloriam’⁴), предписывающий делать добрые дела больше, чем обязывает формальный закон, 2) принцип ‘хилул га-шем’ — хуление имени (Божия), запрещающий для славы Бога Израилева, делать что-либо такое, хотя бы законом дозволенное, что при данных обстоятельствах является зазорным и может вызвать хулу на Израиля и на Бога его {Кстати об одном факте, иллюстрирующем действие этого принципа в жизни, Вл. С. мне сообщает в письме от 6 июля 1886 г. из Загреба: ‘Чтобы написать вам хоть что-нибудь приятное, сообщу, что на австрийской границе я имел случай убедиться собственным опытом в действии принципа ‘Хилул га-шем’ у евреев. А именно: один старик-еврей, разменивая мне русские деньги на австрийские через окно вагона, когда поезд вдруг тронулся, а он не доплатил мне несколько гульденов, прибежал пешком до следующей остановки поезда и принес остальные деньги, говоря, что не желал, чтобы я мог упрекать еврея в обмане’.}, и наконец, 3) принцип ‘мипнэ даркэ-шалом’ — ради путей мира, — требующий, ‘чтобы известные действия, по закону необязательные, исполнялись евреями для сохранения и установления мирных отношений со всеми, потому что мир, по Талмуду, есть третий (после истины и справедливости) столп, на котором держится вселенная, а дружелюбие есть величайшая из добродетелей’. Указав, затем, на практическое значение применения этих трех принципов, Вл. С. констатирует: ‘Итак, в Талмуде нет тех дурных законов, которые хотят отыскать в нем антисемиты. Немногие отдельные узаконения, которые с точки зрения современной этики, освободившейся до известной степени от национализма, могут казаться несправедливыми, теряют всю свою практическую силу, благодаря принципам киддуш га-шем, хилул га-шем и мипнэ даркэ-шалом’.

Раз ни в религии, ни в этике евреев ничего вредного для христианства и для христианского общества не заключается, то если евреи, по уверению антисемитов, тем не менее оказываются зловредными для общества и государства, причина тому, должно быть, лежит или в самом этническом характере еврея, в том, что он по природе плох и порочен, или в характере его экономической и культурной деятельности, которая, в силу сложившихся обстоятельств, имеет будто тлетворное влияние на окружающее евреев население. Антисемиты, конечно, не стесняются утверждать и то и другое, т. е. еврей и сам по себе плох и порочен, плоха и порочна его культурно-экономическая деятельность. Вл. С. подвергает строгой критике как этнические, так и экономические обвинения.

Судить о достоинстве какого бы то ни было народа на основании личного опыта никак нельзя. Сколько представителей данного народа мы бы ни знали и как бы основательно мы их ни изучили, личный опыт в этом отношении отнюдь не достаточен. Судить о целом народе как таковом, мы можем только, насколько он проявился в истории. Только история народа может доставить возможность судить о нем более или менее правильно. В этом отношении еврейство составляет особенно благодарный материал. ‘Проходя через всю историю человечества,— замечает Вл. С.,— от самого ее начала и до наших дней (чего нельзя сказать ни об одной другой нации), еврейство представляет как бы ось всемирной истории. Вследствие такого центрального значения еврейства в историческом человечестве, все положительные, а также и все отрицательные силы человеческой природы проявляются в этом народе с особенною яркостью. Поэтому обвинения евреев во всевозможных пороках находят свое основание в действительных фактах из жизни еврейства. Но когда на основании этих частностей хотят засудить целиком все еврейство, тогда можно только удивляться смелости обвинителей’. О таком народе следует судить не на основании отдельных, разрозненных и случайных фактов, а на основании характерных черт, насколько они проявляются в истории. Открыть такие черты в истории еврейской и, руководствуясь ими, изобразить характер еврейского народа — эту задачу Вл. С., между прочим, поставил себе в своем замечательном трактате ‘Еврейство — христианский вопрос’. Его характеристика еврейского народа, при всей поразительной реальности и беспощадной правдивости, не скрывая его ‘крайний материализм’,— дышит искренним уважением к еврейству. Передать эту мастерскую характеристику в извлечении невозможно, и мы должны отсылать интересующихся ею к вышеназванной брошюре. Для нашей же настоящей задачи вполне достаточно будет привести следующие общие выводы его.

Вл. С. распознал в еврейском характере следующие главные качества: ‘крепкую веру в живого Бога, затем сильнейшее чувство своей человеческой и народной личности, наконец неудержимое стремление до крайних пределов реализовать и материализовать свою веру и свое чувство, дать им скорее плоть и кровь’. ‘Для всякой идеи и всякого идеала еврей требует видимого осязательного воплощения и явно полезных и благотворных результатов, еврей не хочет признавать такого идеала, который не в силах покорить себе действительность и в ней воплотиться, еврей способен и готов признать самую высочайшую духовную истину, но только с тем, чтобы видеть и ощущать ее реальное действие, он верит в дух, но только в такой, который проникает все материальное, который пользуется материей как своей оболочкой и своим орудием…’ ‘Не отделяя дух от его материального выражения, еврейская мысль тем самым не отделяла и материи от ее духовного и божественного начала, она не признавала материю саму по себе, не придавала значения вещественному бытию как таковому… Идея святой телесности и заботы об осуществлении этой идеи занимают в жизни Израиля несравненно более важное место, нежели у какого-либо другого народа. Сюда принадлежит значительная часть законодательства Моисеева и различения чистого и нечистого и о правилах очищения…’ ‘В национальном характере евреев должны заключаться условия для их избрания. Этот характер в течение четырех тысяч лет успел достаточно определиться и нетрудно найти и указать его отдельные черты. Но это недостаточно. Нужно еще понять их совокупность и взаимную связь. Никто не станет отрицать, что национальный характер евреев обладает цельностью и внутренним единством’. Говорить после этого о низшей, порочной еврейской расе при некоторой добросовестности, кажется, вряд ли возможно.

Опровержениям экономических обвинений против евреев Вл. С. посвятил обширное письмо ко мне, которое было назначено для печати, но по независящим от меня причинам не могло появиться. Это письмо было направлено против известных всей читающей русской публике антисемитических органов печати, которые как раз в то время выступали с целым рядом разъяренных обвинений экономического свойства. Обвинения в эксплуатации коренного населения и высасывании его путем спаивания и ростовщичества на разные лады повторялись изо дня в день и не сходили со столбцов означенных газет и, разумеется, все это голословно, без малейшей даже попытки подтвердить свои обвинения какими-либо заслуживающими доверия фактическими данными. Ссылаясь на известные статьи Каткова по еврейскому вопросу, Вл. С. цитирует, между прочим, следующий отзыв знаменитого московского публициста: ‘Пьянство в западном крае не только не более, но гораздо менее развито, чем в остальной России, и крестьянин там относительно живет не хуже, а лучше, в западном крае действительно господствует страшная нищета, но это нищета не крестьянская, а еврейская’. Приведя этот отзыв, Вл. С. в вышеупомянутом письме замечает от себя: ‘К словам Каткова наши антисемиты не могут относиться так, как они относились бы, например, к моим собственным рассуждениям, от корифея русской ‘национальной политики’ нельзя отделаться общими местами о либерализме, доктринерстве, идеализме и т. д. Катков столь решительно утверждает, что благосостояние крестьян в черте еврейской оседлости вообще выше нежели в ее, что здесь важно только знать, правду ли он говорил или нет, существует ли указанный им факт или нет. Если фактическое утверждение Каткова неверно, то наши антисемиты имеют все удобства, чтобы его опровергнуть. Черта еврейской оседлости (нет худа без добра) делает возможным точное сравнительно статистическое исследование: сравнивая в различных социально-экономических отношениях область давнего и постоянного жительства евреев с теми местами, куда их не пускают, и принимая в соображение все сколько-нибудь значительные побочные условия, можно с достаточною строгостью определить, что именно вносится евреями в окружающее население, каковы результаты их воздействия на жизнь народа. Статистикою еврейства в последнее время занимались довольно усердно, существуют, например, объемистые тома, изданные центральным статистическим комитетом при Министерстве внутренних дел. В этих томах можно найти все, что угодно, кроме единого же на потребу, т. е. кроме сравнительно-статистической параллели между западным краем и коренными губерниями. Такое исследование, упущенное из виду этим полуофициальным изданием, составляет, казалось бы, прямую задачу наших антисемитов, но они тщательно избегают всякого серьезного опыта сравнительной статистики, — единственного средства перенести их проповедь из области свиста и крика на серьезную почву фактов. Уже не чувствуют ли они в глубине души, что научное исследование обличило бы их неправду и что Катков знал, что говорил’ {Кстати, замечу мимоходом, что Вл. С. верно угадал настоящую причину избежания нашими антисемитами научного исследования в указанной области. По собранному маститым статистиком, экономистом и прославленным в Европе общественным деятелем г. Блиохом весьма богатому, крайне разнообразному сравнительно-статистическому материалу, который обратил на себя всеобщее внимание на последней Парижской всемирной выставке, — оказывается, что Катков в действительности знал, что говорил. Мои личные изыскания по этому вопросу, почерпнутые из официальных источников, также подтверждающие вышеприведенный отзыв Каткова, я опубликовал в ‘Недельн<ой> хронике Восхода’ в No 38, 39 и 40 за 1897 г., под заглавием ‘К вопросу об экономическом положении евреев’.}.

Цитируя далее из письма знаменитого ученого и публициста Б. Н. Чичерина следующие строки: ‘В практическом отношении могу сказать по собственному опыту, что, управляя в течение двадцати лет двумя имениями, одним в Тамбовской губ<ернии>, где нет ни одного еврея, другим в Полтавской, где все ими полно, я вижу, что в последней крестьяне денежнее и состоятельнее, да и условия лучше’,— Вл. С. замечает: ‘Это не мнение публициста, побуждаемого текущими событиями, впечатлениями минуты, а продуманное и окончательное убеждение человека, знающего дело со всех сторон, много и хорошо потрудившегося на разных поприщах, притом человека вполне самостоятельного и по характеру, и по положению, стоящего близко к народной жизни и далеко от искусственных агитаций и интриг, человека, заинтересованного только правдою’.

Говоря об обвинении евреев в эксплуатации сельского населения, Вл. С. замечает: ‘Разве своекорыстное угнетение одного класса другим не есть общее правило социальной жизни во всей Европе? Нуждающийся крестьянин идет к евреям, потому что свои ему не помогают. И если евреи, помогая крестьянину, эксплуатируют его, то они это делают не потому, что они евреи, а потому, что они — мастера денежного дела, которое все основано на эксплуатации одних другими.

Беда не в евреях и не в деньгах, а в господстве, всевластии денег, а это всевластие денег создано не евреями. Не евреи поставили целью всей экономической деятельности наживу и обогащение, не евреи отделили экономическую область от религиозно-нравственной. Просвещенная Европа установила в остальной экономии безбожные и бесчеловечные принципы, а потом пеняет на евреев за то, что они следуют этим принципам. Дела евреев не хуже наших дел и не нам обвинять их. Разве только в том они виноваты, что остаются евреями, сохраняют свое обособление. Но покажите же им видимое и осязательное христианство, чтобы им было к чему пристать. Они народ дела, — покажите им христианское дело…’

Политические обвинения евреев в одно и то же время то в космополитизме, то в узком национализме, противоречащие друг другу и взаимно друг друга упраздняющие, также обратили на себя внимание Вл. С., который с замечательною меткостью указывает на их внутреннюю противоречивость и несостоятельность.

‘Замечательно, впрочем, что евреев обыкновенно обвиняют зараз и в узком национализме и в космополитизме. Дело в том, что самая национальная идея у евреев имеет известное универсальное значение, которое возвышено еще библейскому Аврааму… и если евреи не хотят признать в христианстве осуществление этой всемирной миссии Израиля, то ведь и мы по совести не можем утверждать, чтобы она уже была осуществлена у нас… Где же сила христианского универсализма, который обыкновенно противопоставляют узкому народному эгоизму евреев?’ <...>

‘Не забавны ли упреки в космополитизме, обращенные к той единственной нации, которая от незапамятной древности сквозь жесточайшие испытания сохранила всю свою национальную самобытность, — сохранила до такой степени, что те, кто упрекает эту нацию в космополитизме, вынуждены бывают соединять этот упрек с прямо противоположным и, как было уже замечено, обвинять космополитов в узком национальном обособлении. И этот последний упрек столь же странен, как и первый. Ибо где был народ более восприимчивый и открытый чужим влияниям, чем евреи, которые изучивши внутреннюю духовную сущность своей народности, никогда не дорожили ее внешними признаками и даже язык свой неоднократно меняли: возвратившись из Вавилона, они говорили по-халдейски, в Александрии стали говорить по-гречески, в Багдаде и Кордове — по-арабски, а ныне повсюду говорят на полунемецком жаргоне и притом всегда и везде принимали личные имена и фамильные прозвища от чужих и иноверных народов’. <...>

‘Консерваторы разных стран и исповеданий единодушно упрекают евреев в особенной склонности к либерализму и признают их даже родоначальниками и главными двигателями современного либерального движения в Европе. Если так, то нам, с своей стороны, остается только пожалеть, что евреи до сих пор так плохо исполняли свое дело в той стране, где истинно либеральные принципы и порядки были бы особенно нужны для самих ‘сынов израилевых’ и для ‘народа земли’. Замечательно, впрочем, что свои идеи свободы и социальной правды евреи выводят, и не без основания, из самой Моисеевой Торы. При такой почтенной древности прогрессивные идеи евреев можно с одинаковым правом считать консервативными и даже ретроградными, так что любая из партий, на которые распадается цивилизованное человечество, может найти себе сочувственные элементы в еврействе, которое, однако, свободно от непримиримого противоречия между всеми этими элементами, но подчиняет их всех своему религиозно-национальному единству’.

Разобрав, между прочим, обвинения Талмуда в поддержании узконациональной замкнутости евреев, Вл. С. замечает в заключение:

‘Сохраненное, благодаря Талмуду, в своем религиозно-национальном обособлении, еврейство еще не утратило смысла своего существования. Оно стоит доселе живым укором христианскому миру. Оно не спорит с нами об отвлеченных истинах, а обращается к нам с требованием правды и верности: или отказаться от христианства, или приняться решительно за его осуществление в жизни. Беда для нас не в излишнем действии Талмуда, а в недостаточном действии Евангелия. От нас самих, а не от евреев, зависит желанное решение еврейского вопроса. Заставить евреев отказаться от законов Талмуда мы не можем, но применить к самому еврейству евангельские заповеди всегда в нашей власти’ {Русск<ая> мысль. 1886. No 8. С. 146.}.

Националисты-патриоты новейшей формации, как это ни странно и даже курьезно, ставят евреям в вину их умственные дарования и какое-то культурное преобладание, которое они приписывают еврейству. Эти патриоты своего отечества утверждают: евреи-де выделяются природными умственными способностями и обусловленной их историческою судьбою изощренною изворотливостью, которые, мол, при равных внешних условиях соперничества на культурно-экономической арене, были бы опасными конкурентами для сравнительно еще отсталого коренного населения. Поэтому salus publica, или, вернее, национальный эгоизм последнего, требует, по крайней мере до поры до времени, чувствительным правовым ограничением стеснять конкуренцию евреев и всеми средствами задерживать их прогрессивное движение. Увлекаясь подобными соображениями, патриоты известного пошиба не останавливаются и перед бойкотированием евреев во всех областях человеческой деятельности, совершенно забывая не только о заветах гуманности и человеколюбия, но игнорируя даже и самые основные начала права и справедливости. Они знать не желают, что помимо того, что воображаемое культурное преобладание еврейства далеко еще не составляет доказанного факта, оно во всяком случае никак не может служить своего рода ‘corpus delicti для лишения неотъемлемых прав человека и гражданина многомиллионной народности, обремененной всеми государственными повинностями наравне с остальным населением страны и за которой не числится никаких иных преступлений, кроме разве естественного и вполне законного стремления развить свои силы и способности и пользоваться ими в дозволенных всем пределах, они в расчет не берут и того, что данная народность, принося пользу себе самой, тем самым умножая внутреннее богатство страны и увеличивая ее славу, оказывается, помимо своей воли, благотворной всему отечеству. Ослепленные псевдопатриотизмом самого узкого национального свойства, они не принимают в соображение, что правовое ограничение целой народности, входящей в состав государства, искусственно атрофируя ее способность, уродуя, калеча ее, делает ее чужеядным паразитным членом государственного организма, долженствующим отозваться вредно на развитии и преуспеянии сего последнего. Против такого вырождения национальной идеи, долженствующей служить высшим культурным интересам всего человечества, против такого злоупотребления патриотизмом, который по своей идее вовсе не идет в разрез с вселенскими стремлениями верно понятого космополитизма, а наоборот, должен идти с ним рука об руку против подобного извращения истины и опозорения высших идеалов, лелеемых лучшими представителями культурных народов, начиная с древних еврейских пророков, восстал Вл. С. всем своим духовно-нравственным существом. Когда Вл. С. говорит о вожделениях национального эгоизма и ложно понятого патриотизма, его моральное негодование, возвышенная религиозная ревность и возмущение его истинного пламенного патриотизма не знают пределов. Со всей непреодолимой силой своего могучего и блестящего ума, во всеоружии своих огромных и разносторонних научных познаний Вл. С. обрушивается на все доводы столько же ложного, сколько зловредного, противохристианского направления национализма, которое, впрочем, касается далеко не одних только евреев в государстве, а охватывает жизненные интересы всех инородцев и иноверцев и грозит серьезнейшими осложнениями международным отношениям России, а главное — весьма опасно для существования и будущности самого русского народа, в качестве культурного народа с неоспоримыми крупными задатками великой исторической миссии. Не имея возможности и надобности передавать хотя бы в сжатом извлечении все то, что Вл. С. высказал по этому поводу в своем известном сочинении ‘Национальный вопрос в России’ и в более кристаллизованном виде в своем капитальном труде ‘Оправдание добра’, — я считаю, однако же, не лишним указать на нижеследующие относящиеся сюда основные тезисы.

‘Здравая политика, — говорит Вл. С., — есть лишь искусство наилучшим образом осуществлять нравственные цели в делах народных и международных. Поэтому руководящим мотивом политики должны быть не корысть и не самолюбие национальное, а долг и обязанность. Нравственный долг требует от народа прежде всего, чтобы он отрекся от этого национального эгоизма, преодолел свою природную ограниченность, вышел из своего обособления. Народ должен признать себя тем, что он есть поистине, т. е. лишь частью вселенского целого, он должен признать свою солидарность со всеми другими живыми частями этого целого, — солидарность в высших всечеловеческих интересах, и служить не себе, а этим интересам в меру своих национальных сил и сообразно своим национальным качествам. Этому исполнению нашего нравственного долга препятствует лишь неразумный псевдопатриотизм, который под предлогом любви к народу желает удержать его на пути национального эгоизма, т. е. желает ему зла и гибели. Истинная любовь к народу желает ему действительного блага, которое достигается только исполнением нравственного закона путем самоотречения… Судьба людей и нации, пока они живы, в их доброй воле. Одно только мы знаем наверное: если Россия не исполнит своего нравственного долга, если она не отречется от национального эгоизма, если она не откажется от права силы и не поверит силе права, если она не возжелает искренне и крепко духовной свободы и истины, она никогда не может иметь прочного успеха ни в каких делах своих, ни внешних, ни внутренних’. ‘Доведенный до крайнего напряжения национализм губит впавший в него народ, делая его врагом человечества, которое всегда окажется сильнее отдельного народа. Христианство, упраздняя национализм, спасает народы, ибо сверхнародное не есть безнародное. И здесь имеет силу слово Божие: только тот, кто положит душу свою, сохранит ее, а кто бережет душу свою, тот потеряет ее… Отвергаясь исключительного национализма, он (народ) не только не теряет своей самостоятельной жизни, но тут только и получает свою настоящую жизненную задачу. Возведенный на эту ступень, патриотизм является не противоречием, а полнотою личной нравственности. Лучшие стремления человеческой души, высшие веления христианской совести прилагаются тогда к вопросам и делам политическим, а не противополагаются им. Не должно себя обманывать: бесчеловечие в международных и общественных отношениях, политика людоедства погубит в конце концов и личную, и семейную нравственность, что отчасти уже и видно во всем христианском мире. Человек все-таки есть существо логичное и не может долго выносить чудовищного раздвоения между правилами личной и политической деятельности’.

Эти тезисы, составляющие основы политических убеждений Вл. С., развитые и обоснованные им в его вышеупомянутых сочинениях, выступают с особенною силою в его отрывке из статьи ‘Грехи России’, имеющемся у меня в рукописи, в котором встречаются следующие слова: ‘Великая нация не может спокойно жить и преуспевать, нарушая нравственные требования. И пока в России из фальшивых политических соображений… миллионы русских подданных будут насильственно обособляемы от прочего народа и подвергаемы новому виду крепостного права, пока система уголовных кар будет тяготеть над религиозным убеждением… до тех пор Россия во всех своих делах останется нравственно связанною, духовно парализованною…’

Но Вл. С. твердо верил в великую будущность русского народа, в его вселенскую миссию и поэтому он твердо надеялся на мирное и удовлетворительное решение еврейского вопроса в нашем отечестве и на лучшую светлую будущность евреев в России. Вот что он мне писал по этому поводу: ‘Я вполне понимаю и разделяю вашу жалость к частным страданиям ваших единоверцев в настоящем, но я уверен, любезный друг, что к этому чувству вы не присоединяете никакого опасения за будущие судьбы вашего народа. Вы знаете, кто против него и кто за него, вы знаете также его историю. И неужели возможно хоть на мгновение вообразить, что после всей этой славы и чудес, после стольких подвигов духа и пережитых страданий, после всей этой удивительной сорокавековой жизни Израиля ему следует бояться каких-то антисемитов? Если бы эта злобная и нечистая агитация возбуждала во мне какой-нибудь страх, то, конечно, не за евреев, а за Россию. Но, признаюсь, и такого страха я не чувствую. Увлечение мнимым ‘общественным мнением’ есть явление скоропреходящее, и в конце концов русский народ — себе не враг, он достаточно умен, чтобы не прать против рожна и не спорить с Божьими судьбами. И недаром Провидение водворило в нашем отечестве самую большую и самую крепкую часть еврейства’ (Москва, 5 марта 1891 г.). Этим выражением твердого упования на великую будущность русского народа и в связи с ней на лучшую будущность еврейства в России, каковое упование, хотя он подчас и впадал в уныние, никогда ни окончательно, ни даже надолго не оставляло нашего гениального мыслителя и вдохновенного, дальновидного публициста, — я заканчиваю настоящий очерк.

В заключение считаю нужным присовокупить, что еврейство не только в России, но и на всем земном шаре умело и умеет ценить по достоинству беспримерно гуманное и душу возвышающее заступничество и горячую любовь к нему незабвенного, идеального человека и христианина, Вл. С. Соловьева. Еще при жизни, в знак, благоговейной признательности и глубочайшего почитания, Вл. С. был избран в почетные члены ‘Общества для распространения просвещения между евреями в России’. Скорбная весть о его кончине с быстротою молнии облетела весь еврейский мир. Все еврейские издания во всех странах, населенных евреями, принесли более или менее обстоятельные очерки о характере жизни и деятельности великого усопшего защитника и друга еврейства. Во многих синагогах, при огромном стечении публики, были отслужены панихиды по безвременно скончавшемся, в многочисленных собраниях, в главных еврейских центрах, читались рефераты о его светлой личности и его славных деяниях. Между прочим комитет ‘Общества для распространения просвещения между евреями в России’ созвал 12 ноября минувшего года общее собрание, привлекшее многочисленную публику, и по отслужении панихиды по почетном члене общества Вл. С., во время которой раввином д-ром Драбкиным произнесено было прочувствованное слово, памяти и заслугам почившего были посвящены речи его друга доцента Н. И. Бакста и публициста М. И. Кулишера, а председатель общества, барон Г. О. Гинцбург, сообщил о состоявшемся постановлении комитета учредить в память Вл. С. Соловьева 4 стипендии в С.-Петербургских училищах общества и поместить портрет покойного в состоящей при обществе библиотеке, каковое постановление встречено было собравшимися с живейшим сочувствием. Подобное же увековечение имени Вл. С., как слышно, предпринимается еще и другими еврейскими обществами. Вообще можно безошибочно утверждать, что со смерти Лессинга не было христианского ученого и литературного деятеля, который пользовался бы таким почетным обаянием, такой широкой популярностью и такой искренней любовью среди еврейства, как Вл. С. Соловьев, и можно предсказать, что и в будущем среди благороднейших христианских защитников еврейства рядом с именами Лессинга, Абе Грегоара, Мирабо и Маколея будет благоговейно с любовью и признательностью упоминаться благодарным еврейским народом славное имя Вл. С. Соловьева.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по: Гец Ф. Об отношении Вл. С. Соловьева к еврейскому вопросу // Вопросы философии и психологии. 1901. Кн. 56(1). С. 159—198.

Файвель Меер Бенцелович Гец (1853/1850—1932) — писатель. Родился в Ковенской губернии, слушал лекции в Киевском и Петербургском университетах, окончил факультет восточных языков, занимался журналистикой. В 1891 г. была издана его книга о еврейском вопросе (‘Слово подсудимому’), конфискованная цензурным комитетом. С 1909 г. преподавал еврейскую историю в Виленском еврейском учительском институте. Гец находился в дружеских отношениях с Вл. Соловьевым, обучал его еврейскому языку. В 1909 г. в собрании писем философа, изданных С. Лукьяновым и Э. Радловым, была опубликована переписка между Гецем и Соловьевым.

¹ Ренан Жозеф Эрнест (1823—1892) — французский философ, историк религии, семитолог, член Французской академии. Учился в духовных семинариях, познакомившись в процессе богословских занятий с критикой Библии представителями тюбингенской школы истории религии, Ренан в 1845 г. покинул семинарию, отказался от духовной карьеры и задумал создать критическую историю раннего христианства. В книге ‘Жизнь Иисуса’ Ренан изобразил Иисуса Христа только как человека-проповедника, что принесло ему огромную известность во всей Европе и вызвало резкую критику со стороны церковных кругов.

² Штраус Давид Фридрих (1808—1874) — немецкий философ-младогегельянец. Его книга ‘Жизнь Иисуса, критически переработанная’ положила начало процессу разложения гегелевской системы и оказала большое влияние на развитие религиозной мысли. Проповедуя пантеизм, Штраус критиковал ортодоксальную версию происхождения христианства, отрицая историческую достоверность евангельских преданий, считая Новый Завет лишь литературным памятником своей эпохи. Христа Штраус рассматривает как обычную историческую личность, а евангелистов — как писателей, живших в более позднее время и создавших свои предания на основе веры в божественного мессию. В евангельских чудесах Штраус видел мифы, отражавшие мессианские идеи своего времени, и считал эти мифы не сознательными измышлениями отдельных лиц, а продуктом духовной ‘субстанции’ эпохи. Этими идеями Штраус положил начало тюбингенской школе протестантской истории религии.

³ Саддукеи, фарисеи и ессеи — религиозно-общественные партии в древнем Иерусалиме. Саддукеи отвергали значение предания и признавали связующей религиозной силой лишь писанный закон, фарисеи утверждали, что все заранее предопределено свыше, ессеи, в противоположность фарисеям и саддукеям, стремились вернуться к древнему учению Моисея и пророков, не изменяя учению фарисеев и допуская вместе с тем проникновение персидских и греческих учений в еврейскую культуру.

⁴ ‘ad majorent dei gloriam’ (лат.) — ‘к вящей Славе Божией’.

Ф. ГЕЦ

Об отношении Вл. С. Соловьева к еврейскому вопросу

II

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: