Объ ‘Императорской’ Академіи Наукъ.
Объ ‘Императорской’ Академіи Наукъ.
‘Русь’, 13-го февраля 1882 г.
Об ‘Императорской’ Академии Наук, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1882
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Помщенная ниже, въ этомъ же No, статья нашего извстнаго химика, профессора и академика Бутлерова поразитъ безъ сомннія многихъ странностью своего заглавія. Считаемъ нужнымъ предупредить читателей, что это заглавіе поставлено не авторомъ, а нами. Авторъ, приславъ въ редакцію свою рукопись, разоблачающую систематическій образъ дйствій Императорской Академіи наукъ въ С.-Петербург по отношенію къ русской наук и русскимъ ученымъ, предоставилъ намъ же озаглавить его трудъ по нашему усмотрнію. Во второй половин этого обличительнаго или обвинительнаго акта, которая, по недостатку мста, отложена до слдующаго No встртили мы приведенное г. Бутлеровымъ, мимоходомъ, въ русскомъ перевод, нижеслдующее выраженіе одного изъ академиковъ нерусскаго происхожденія, по поводу упрековъ, длаемыхъ Академіи въ предпочтеніи ею иностранныхъ ‘мужей науки’ русскимъ — равнымъ или даже превышающимъ ихъ заслугами: ‘да вдь Академія’ — такъ возразилъ этотъ иностранный членъ первенствующаго, по словамъ устава, въ Россіи ученаго сословія — ‘вовсе не Русская,— Императорская Академія!’ (die Akademiй ist doch keine Russische, sondern eine Kaiserliche Akademie!). Это изрченіе показалось намъ до такой степени ‘счастливымъ,’ или, говоря иначе, ‘конкретнымъ’, что мы позволили себ самую статью г. Бутлерова озаглавить вопросомъ: ‘Русская или же только Императорская — Академія наукъ въ С.-Петербург?’ Да, это изрченіе, точно молнія внезапно прорзавшая темное небо, разомъ освщаетъ и поясняетъ все положеніе, всю истую суть, сокровенный смыслъ всего дла, оно — le fin mot de la chose, какъ молвили бы Французы,— основной, тайный мотивъ бытія, направленія, дятельности нашей Академіи. Да и одной ли Академіи только?… Это нарченіе — цлое откровеніе. Изрченіе чудовищное и въ то же время естественное, искреннее, даже простодушное, подсказанное ученому Нмцу цлою вереницей преданій и явленій петербургскаго періода русской исторіи…
Нужно ли пояснять, что въ сознаніи и представленіи не только русскихъ народныхъ массъ, но и русскаго общества Русскій Царь или Императоръ не раздленъ съ представленіемъ о Россіи, какъ о народномъ политическомъ организм? Слова: Царское, Государево, или Императорское тождественны въ народномъ употребленіи съ понятіемъ о государственномъ и ставятся часто вмсто послдняго: говорится, напримръ, ‘царская служба’, ‘государево дло’, и это не потому только, что слово ‘государственный’ книжное, новйшей формаціи, но потому въ особенности, что первыми выраженіями въ понятіе о государств и государственномъ вносится и понятіе о существенномъ признак нашей государственности — единоличной верховной власти. Короче сказать: Русскій Государь — Царь или Императоръ — не мыслимъ вн Россіи, вн своего Русскаго народа, въ которомъ источникъ, вина и разумъ всего Его бытія и полновластія. Въ царскомъ бытіи и полновластіи олицетворяетъ себ народъ свое собственное государственное бытіе, и въ этомъ олицетвореніи, въ этой нераздльности народнаго государственнаго бытія съ лицомъ монарха — сила и крпость русской монархической власти, сила и крпость русской державы. Такъ оно было, такъ пребываетъ и доднесь. Однакоже нельзя отрицать, что со временъ Петра Великаго и произведеннаго имъ разрыва верхнихъ классовъ съ земщиной или съ народомъ (разрыва не наружнаго только, но и внутренняго, духовнаго), стали слагаться между иностранцами, какъ настоящими, подлинными, такъ и нашими доморощенными, нсколько иныя воззрнія на существо и свойство русскаго императорскаго достоинства. Если мудрость Русскаго народа (въ его большинств) и не смутилась тмъ новымъ названіемъ ‘Императора’, которое принялъ царь, предавшій въ то же время гоненію и русскую народную одежду, и русскій народный обликъ, и нравы, и языкъ, и обычаи, и преданія,— царь, подписывавшій указы своему народу по голландски, — тмъ не мене самое это новое названіе, заимствованное съ Запада, порождало въ умахъ нашихъ учителей-Европейцевъ цлый рядъ историческихъ представленій, отличныхъ отъ исконныхъ народныхъ представленій о русскомъ цар. Въ этомъ различіи представленій заключалось и различіе двухъ типовъ государства: полицейскаго, выработавшагося на Запад, и земскаго, намченнаго, но еще не довершеннаго до-Петровскою Русью и конечно только задержаннаго въ своемъ развитіи, отчасти искаженнаго преобразованіями Петра, но не искорененнаго ни изъ народнаго сознанія, ни изъ жизни. Произошло лишь боле или мене странное и неплодотворное смшеніе типовъ на практик, да непомрная путаница понятій — особенно въ новообразуемомъ и просвщаемомъ иностранцами обществ,— чему, независимо отъ титула (западный смыслъ котораго оставался большинству въ точности неизвстенъ), много содйствовали, разумется, самыя вншнія подробности Петровской реформы и та страстная крайность реакціи русской народной старин, которая выразилась въ Петр. Если эта крайность и можетъ быть оправдана и даже извинена съ исторической точки зрнія, то все же она, какъ крайность, сама въ себ носила свой приговоръ и въ силу внутренней логики осуждалась на краткосрочность,— между тмъ у насъ, во многихъ отношеніяхъ, вышло такъ, что куда дохлестнула Петрова страстная крайность, тамъ она и кристаллизовалась, застыла, закаменла, осталась въ этомъ вид и до сихъ поръ. Первый Императоръ перенесъ центръ управленія Имперіею на самый ея край, въ новопріобртенную, не Русскую, а Финскую землю, въ новосозданный городъ, который и окрестилъ иностраннымъ же именемъ: можетъ-быть его распоряженіе было сдлано только на время, но оно сохранилось и утвердилось, и такимъ образомъ средоточіе императорской власти, т. е. и управленіе к пребываніе Императора, было передвинуто съ исторической народной русской почвы далеко отъ русской народной жизни, туда, гд русская народная жизнь не чувствуется и не слышится, а только рапортуется. Естественнымъ, логическимъ послдствіемъ такого новосозданнаго порядка было возникновеніе и широкое развитіе бюрократіи съ полновластною, всесильною надъ Русской землей бюрократическою опричниною. Въ самомъ дл, все, что командовало Россіей именемъ ‘Императорскаго Величества’, боле или мене воспитывалось или непосредственно иностранцами, или въ дух ихъ политическихъ воззрній, все становилось чуждымъ народу — сначала по вншности, по быту, по названію своихъ чиновъ или должностей, по самому языку, исковерканному и испещренному иностранными словами, а вскор затмъ и по понятіямъ совсмъ чужеземнымъ: память историческихъ преданій отшибло у верхнихъ правящихъ классовъ до такой степени, что жизнь и строй Россіи до переворота обратились для нихъ въ нчто совсмъ безвстное,— въ terra incognita, которую приходилось потомъ ученымъ открывать какъ Америку. Представители, носители, орудія власти съ одной стороны, и народъ съ другой — стали подъ конецъ почти не разумть другъ друга… Не подлежитъ, конечно, никакому сомннію, что Петръ Великій, несмотря на вс свои увлеченія европейскою цивилизаціей, ни на одну минуту не переставалъ быть Русскимъ и въ своемъ сознаніи не отдлялъ идеи царя или императора отъ идеи Русской земли и ея народа, но то былъ Петръ: при немъ, разумется, не мыслимо было бы, напримръ, не только время Бироновщины, но и то позднйшее владычество бюрократіи, которое главнымъ -образомъ было формуловано въ Россіи при Император Александр І-мъ. Не подлежитъ также никакому сомннію, что Русскій народъ никогда, ни разу самъ, съ своей стороны, не являлся отступникомъ отъ своего историческаго понятія о царской власти: въ великія мгновенія русской исторіи, въ годины опасностей, грозившихъ нашему отечеству, эта неразрывность, это единство русскаго Царя (иначе Императора) съ своимъ народомъ являлось во очію, во всей своей мощи и величіи, къ изумленію заграничныхъ и русскихъ (не только по крови, но и по духу) иноплеменниковъ,— но тмъ не мене, конечно, бывали и долгіе годы тяжкихъ, мучительныхъ недоразумній.
Мы сказали: къ изумленію заграничныхъ и своихъ (не только по крови, но и по духу) иноплеменниковъ. Въ томъ-то именно и дло, что, благодаря выше упомянутому нами смшенію государственныхъ типовъ и всему строю государственной жизни, водворившемуся въ нашемъ отечеств посл Петра% въ Европ, какъ мы уже объясняли, сложилось особое воззрніе на сущность императорской русской власти. Хотя, казалось бы, многія фактическія внушительныя опроверженія исторіи должны бы его давно разсять, однакоже оно умышленно, ко вреду Россіи, упорно поддерживалось и поддерживается до сихъ поръ. Оно находило себ представителей, даже и у насъ, въ многочисленной сред иностранцевъ, занимавшихъ высокіе посты на государственной служб. Приверженцами и агентами этого воззрнія являлись также и Поляки (напримръ, Адамъ Чарторыйскій, завдывавшій при Император Александр I русскою вншнею политикою!!), и сановники нмецкаго происхожденія Изъ Прибалтійскаго края, какъ о томъ свидтельствуетъ Ю. . Самаринъ въ своихъ ‘Рижскихъ письмахъ’ и ‘Окраинахъ’. По теоріи, на этомъ воззрніи основанной, императорская власть въ Россіи представлялась чмъ-то вполн безпочвеннымъ, существующимъ само по себ и для себя, вполн отршенно отъ Русской земли и русской народности,— радющимъ по преимуществу объ интересахъ Европы, а не Россіи, однакоже помощью средствъ и силъ Русскаго народа: послдній при этомъ являтся лишь въ качеств матеріала. ‘Служить не имперіи, а императору’, ‘врноподданничество съ презрніемъ къ Русскому народу’ стало девизомъ весьма многихъ пришельцевъ, нашихъ собственныхъ мстныхъ иноплеменниковъ и даже… не по русски мыслящихъ Русскихъ. Надобно признаться, что исторія русской дипломатической дятельности въ XIX вк, особенно въ царствованіе Александра I и особенно въ эпоху Внскаго конгресса, можетъ дйствительно показаться какъ бы практическимъ подтвержденіемъ такой безобразной теоріи объ атрибутахъ и призваніи русской верховной власти. Великодушные умиротворители Европы, мы принесли ей въ жертву не мало кровныхъ интересовъ Россіи…. Въ высшей степени поучительно прочесть переписку главнаго помощника князя Меттерниха Генца съ Молдавскимъ господаремъ. Въ ней съ полною откровенностью, цинически, излагается система дйствій Австріи (можно сказать и всей Западной Европы) по отношенію къ русскому кабинету. Эта система, по словамъ Генца, въ томъ: ‘никогда не идти прямо наперекоръ національнымъ идеямъ и вожделніямъ, способнымъ возникнуть въ Русскомъ монарх, но постоянно льстить ему, какъ Европейцу, какъ единственному носителю европейской цивилизаціи въ своей стран, и постепенно отклонять особу Императора отъ воздйствія на нее національной русской атмосферы,— отъ людей съ національнымъ образомъ мыслей’. (Дло шло тогда объ огражденіи Императора Александра I отъ сочувствія къ возставшимъ за свою независимость Грекамъ, извстно, что эти австрійскія усилія увнчались при немъ полнымъ успхомъ.) Впрочемъ, разв и теперь не видимъ мы покушенія со стороны иностранныхъ кабинетовъ дйствовать въ томъ же дух и смысл? Разв и теперь не видимъ мы въ числ нашихъ дипломатическихъ и административныхъ чиновъ людей, которые въ понятіяхъ своихъ раздляютъ политику императорскую отъ политики національной, и несомннную свою врность монарху думаютъ сочетать съ пренебреженіемъ къ русской народности? Разв и въ журналистик нашей не печаталось еще недавно возгласовъ въ пользу Петербурга, какъ историческаго государственнаго принципа, и противъ народнаго направленія въ правительственной политик, внутренней и вншней?…
Но возвратимся къ Академіи наукъ и къ возбужденному въ ней вопросу: ‘Русская ли это или же только Императорская Академія?’ Созданіе ея было однимъ изъ послднихъ дяній Петра. Какъ ни страннымъ кажется такое учрежденіе въ стран, гд въ то время не было не только университета, даже ни одной порядочной школы,— но она объясняется предсмертною поспшностью Петра водрузить въ своемъ царств знамя науки. Къ тому же при этой Академіи предполагалось, по его мысли, не только ‘воздлываніе наукъ’, но и обученіе наукамъ студентовъ. Иностранные ученые приглашались Петромъ въ Россію не для того, разумется, чтобъ отъ имени Россіи и на русскій счетъ упражняться въ научныхъ трудахъ, безъ всякаго отношенія къ Россіи, я для того именно, чтобъ подготовить и образовать русскихъ ученыхъ, для того, чтобъ водворить самостоятельное русское служеніе общечеловческой наук. Ибо результаты науки и содержаніе ея по существу своему, конечно, составляютъ достояніе всего человчества,— но каждый историческій народъ призванъ внести въ эту общую сокровищницу человческаго духа свой вкладъ, послужить человчеству спеціальностью своихъ національныхъ дарованій. И въ отвтъ на призывъ Петра, какимъ яркимъ пламенемъ вспыхнулъ было огонь на русскомъ, вновь воздвигнутомъ алтар науки въ лиц перваго русскаго ученаго — крестьянина Ломоносова! Но увы! Жизнь того же Ломоносова была отравлена мучительнйшею непрестанною борьбою за русское достоинство, за право самостоятельнаго русскаго ученаго труда съ пришлыми Нмцами, овладвшими, посл Петра, симъ ‘насажденіемъ Петровымъ’. Они обратили русскую Академію въ сонмище иностранныхъ служителей науки, отстраняя, тсня, преслдуя русскихъ ученыхъ, именно тхъ, отъ которыхъ наука могла бы ожидать новаго, еще не знакомаго ей свта,— плодовъ самобытной, во вновь открытой области, дятельности духа… ‘Диво, что и студентовъ изъ-за моря не выписываютъ!’ воскликнулъ съ горькой ироніей Ломоносовъ, изнемогая въ неравной борьб съ Шумахеромъ, Таубертомъ и Ко. И въ самомъ дл, то-то было бы процвтаніе наукъ въ Россіи: съ Нмцами профессорами и Нмцами-студентами на русской почв, содержимыми на счетъ Русскаго народа! То-то была бы на славу Академія — конечно не русская, но, по понятіямъ Нмцевъ,— во истину ‘императорская’!..
Но не то удивительно, что въ XVIII вк могла возникнуть и грозить русскому ученому учрежденію подобная опасность,— значительно потомъ и ослабвшая въ царствованіе Екатерины II. Удивительно то, что въ наши дни стала вновь возможною эта ломоносовская борьба съ Шумахерами и Таубертами — заграничнаго и домашняго завала (даже русскими по фамиліи и происхожденію!), могутъ раздаваться рчи, подобныя той, которая поставлена нами въ заглавіи статьи г. Бутлерова,— вновь приходится считаться съ такою чудовищною политическою ересью!… Г. Бутлеровъ въ своемъ обвинительномъ акт иметъ главнымъ образомъ въ виду недавнее сопротивленіе Академіи принять въ число своихъ членовъ нашего знаменитаго, прославленнаго даже въ Европ химика Менделева,— вопреки прямымъ устава, гласящимъ, что ‘при равенств заслугъ предпочтеніе должно быть оказываемо ученымъ русскимъ предъ иностранными’, и что ‘Академіи предлежитъ обращать труды свои непосредственно на пользу’ Россіи’. Нашъ почтенный сотрудникъ только вскользь упоминаетъ о нкоторыхъ другихъ, тоже недавнихъ подвигахъ Академіи, полагая ихъ достаточно извстными русской публик,— но они такого рода, что заслуживаютъ непрестаннаго напоминанія, до тхъ поръ, пока окончательно не искоренится возможность возобновленія подобныхъ же подвиговъ. Въ самомъ дл, одна эта исторія ‘санскритско-ктмсгдедео словаря’, изданнаго въ Тюбинген академикомъ Бётлингомъ и профессоромъ Ротомъ на счетъ русской Академіи, которой обошелся онъ тысячъ около ста рублей, достаточно характеризуетъ направленіе и дятельность сего ‘первенствующаго въ Россіи ученаго сословія’, гордо красующагося титуломъ ‘Императорскаго’ и, вопреки Императорской вол, упорно отказывающагося обращать свои труды ‘непосредственно на пользу Россіи’! Несмотря на настоянія покойнаго Срезневскаго и другихъ русскихъ ученыхъ, Академія не допустила даже присоединенія къ этому издаваемому ею, санскритско-нмецкому въ Тюбинген словарю перевода санскритскихъ словъ на русскій языкъ. Къ довершенію всего, словарь оказался плохъ и жестоко раскритикованъ Максъ Мюллеромъ, Хаугомъ и другими знаменитыми филологами. Смиренно сознавъ недостатки своего, по истин дорогаго (для академической казны), лексикона, проживающій, за границею академикъ Бётдингъ, съ разршенія ‘Императорской’ Академіи и на ея счетъ, затваетъ теперь изданіе новаго санскритско-нмецкаго же словаря, съ препорученіемъ изданія нкоему г. Шредеру, извстному не столько учеными трудами, сколько своимъ родствомъ съ однимъ изъ академиковъ-Нмцевъ. Одновременно съ этимъ, академикъ Видеманъ издаетъ на счетъ той же ‘Императорской’ Академіи зырянско-нмецкій словарь, воспользовавшись для этого трудами рукописнаго русаго-зырянскаго словаря г. Попова, который Академія хоть и пріобрла, но издать однакоже не пожелала, и въ которомъ имется такая ощутительная практическая надобность и для Зырянъ, и для Русскихъ состоящихъ въ постоянныхъ сношеніяхъ съ Зырянскимъ населеніемъ! Вмст съ тмъ, Академія отказывается печатать и ‘грузино-русско-французскій лексиконъ’, составленный профессоромъ Чубиновымъ и рекомендованный Академіи еще покойнымъ извстнымъ оріенталистомъ Броссе… Въ этомъ ли поощреніе и содйствіе русской наук, ради котораго учреждена Академія? Неужели издавать труды на нмецкомъ язык Нмцевъ въ Германіи на русскія деньги значитъ ‘непосредственно обращать академическіе труды на пользу Россіи’?.. Но къ чему вс эти вопросы? отвтъ на нихъ данъ вышеприведеннымъ изрченіемъ, что Академія наукъ въ Санктпетербург не русская, а ‘Императорская’!
Читатели понимаютъ теперь, конечно, и сами, что это нарченіе не простая обмолвка, а цлая теорія и система, и что статья г. Бутлерова представляетъ интересъ высокой важности, не спеціальный только, а общерусскій. Академія въ настоящемъ своемъ вид — законнорожденное дтище того безнароднаго или точне антинаціональнаго направленія нашей не одной вншней, но и внутренней политики во всхъ сферахъ управленія, которымъ отличался петербургскій періодъ русской исторіи. Но, благодареніе Богу, теперь наступаютъ новыя времена, когда не только у насъ, но и за границей не замедлятъ убдиться, что понятія, выражаемыя словомъ ‘императорскій’ или царскій, и словомъ: ‘русскій’, ‘національный’, нераздльны въ Россіи ни въ смысл, ни въ жизни,— что императорская или царская власть у насъ не безпочвенна, существуетъ и державствуетъ не о себ и не ради себя, а о Русскомъ народ, виновник нашего государственнаго бытія, и ради Русскаго государства, что ‘императорская’ политика можетъ означать лишь политику національную, что ‘Императорская Академія наукъ’ — есть не боле не мене какъ Русская Академія наукъ — учрежденіе государственное, поставленное подъ личное покровительство Государя Императора,— и что наконецъ настоящій образъ дйствій Академіи по отношенію къ русской наук и русскимъ ученымъ, объясняемый нарченіемъ, красующимся въ заглавія статьи г. Бутлерова, есть (выражаясь вжливо-ученымъ языкомъ) такой вопіющій ‘абсурдъ’, который, срамя Россію и русскую власть, терпимъ доле быть не можетъ…