Объ Епитафіяхъ.
Съ Англ. изъ соч. Джонсона.
Встникъ Европы, No 9—10, 1813.
Об эпитафиях, Джонсон Сэмюэл, Год: 1813
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Хотя во вс просвщенныя времена люди, знаменитые ученостію и дарованіями, занимались критикою: хотя почти вс роды сочиненій подвергнуты были изслдованіямъ въ особливыхъ трактатахъ и произвели на свтъ множество опредленій, раздленій, наставленій и объясненій, однакожь я не знаю ни одного изъ числа извстнйшихъ критиковъ, которой бы занимался подробными розысканіями о надгробномъ надписяхъ, или съ надлежащею точностію означилъ бы красоты ихъ и недостатки.
Безполезно доискиваться до причинъ такого небреженія, и невозможно, кажется, найти ихъ. Скоре ожидать бы надобно было, что критика преимущественно обратитъ вниманіе свое на сей родъ сочиненій, и что самолюбіе заставитъ трудиться надъ нимъ тхъ авторовъ, которые загромоздили книжныя лавки длинными диссертаціями объ Гомер, ибо весьма немногимъ людямъ суждено быть героями епической поезіи, между тмъ какъ всякой иметъ право сохранить имя свое въ надгробной надписи, и слдственно всякому приятно позаботиться, чтобы память его не была оскорблена неискуснымъ панигиристомъ.
Ежели уваженіе наше къ древности основано на справедливыхъ причинахъ, то и епитафіи достойны быть включены въ порядокъ учебныхъ упражненій нашихъ, ибо по всей вроятности он современны искусству писанія. Пирамиды, древнйшія сооруженія въ мір, почитаются надгробными памятниками, воздвигнутыми тщеславіемъ, или благодарностію. Тже самыя побужденія, которыя заставляли людей прибгать къ столь многотруднымъ и разорительнымъ способамъ сохранить свою собственную или благодтелей своихъ память, безъ всякаго сомннія могли поселить въ нихъ желаніе меньшими средствами достигнуть одной и той же цли. Природа и разумъ удостоврили людей, что полезно и необходимо для человческаго рода предохранять добрыя дла отъ забвенія: по сей-то причинъ въ цломъ свт нтъ народа, которой, зная употребленіе письма, не старался бы украшать гробницъ героевъ своихъ и мудрецовъ похвальными надписями.
И такъ изслдованіе, въ чемъ состоитъ совершенство епитафіи, и какія правила наблюдать должно при сочиненіи оныхъ, не мене полезно всхъ другихъ изслдованій, и кажется нтъ надобности извиняться передъ читателемъ, что удляю нсколько часовъ на сіе упражненіе.
Епитафія, какъ самое слово сіе показываетъ, значитъ надпись на гробниц, и въ пространнйшемъ знаменованіи своемъ заключать въ себ можетъ и хвалу и порицаніе. Но какъ злость рдко сооружала памятники безславія, и поелику гробницы воздвигаются дружествомъ или усердіемъ, то обычай стснилъ первоначально пространство слова, такъ что оно вообще принимается теперь за надпись, начертанную на гробниц въ похвалу умершему человку.
Поелику хвала воздается умершему для того чтобы другихъ побудить къ подражанію его доблестямъ, то главное намреніе епитафій состоитъ въ сохраненіи примровъ добродтели, дабы гробница добраго человка замняла отсутствіе его между нами, и дабы уваженіе памяти его производило въ насъ дйствіе, равное созерцанію его жизни. Слдственно совершенство принадлежитъ тмъ епитафіямъ, которыя показываютъ добродтель въ лучезарномъ свт, возвышаютъ душу читателя и побуждаютъ его къ подражанію.
На сей конецъ не всегда нужно описывать подвиги героя, или исчислять сочиненія философа, почитать необходимо нужными такія извщенія значило бы тоже, что унижать достоинство безсмертныхъ покойниковъ, предполагая труды ихъ и подвиги подлежащими забвенію. Вмсто длинной надписи, для такихъ мужей довольно одного ихъ имени.
Если бы на гробниц Исаака Невтона, вмсто исчисленныхъ всхъ его открытій, о которыхъ простительно не знать неученому и которыя понятны только для философа, поставлено было одно имя сего безсмертнаго математика: то памятникъ боле сдлалъ бы чести какъ ему, такъ и тмъ особамъ, по распоряженію коихъ воздвигнутъ оный.
Для составленія такой похвалы нетребуется чрезвычайнаго разума, и она никогда несдлается презрительною, будучи употребляема съ надлежащею разборчивостію, ибо не каждой вкъ производитъ людей, превышающихъ достоинствомъ своихъ панигиристовъ. Но только первыя имена въ мір устоять могутъ противу времени, ибо, ежели гробницу человка, прославившагося случайно и на короткое время, украсите однимъ только его именемъ, то черезъ нсколько лтъ потребуется истолкователь для надписи. Весьма ошиблись въ своихъ ожиданіяхъ люди, почтившіе Пика Мирандолу слдующею пышною епитафіей:
Hic sitas est PICUS MIRANDOLA. Caetera nount
Et Tagus et Ganges, forsan et antipodes (*).
(*) То есть: ‘Здсь лежитъ Пикъ Мирандола, о прочемъ вдаютъ и Тагъ и Гангесъ, a можетъ быть и антиподы.’
Имя его, нкогда извстное въ отдаленныхъ краяхъ свта, нын почти забыто: его сочиненій, которымъ тогда удивлялись, теперь никто не читаетъ.
Ближайшею по важности своей къ упомянутой выше епитафіи, то есть состоящей изъ одного имени, надписью служить можетъ простое, короткое и чуждое всякихъ прикрасъ означеніе главнаго подвига. Такія надписи были въ употребленіи y Римлянъ, которые умли вс побды своихъ полководцевъ заключать въ одномъ прилагательномъ имени: Caesar Germanicus, Caesar Dacius, Illyricus. И для Невтона прилична была бы слдующая епитафія: Isaacus Newtonus, naturae legibus invcstigatis, hic quiescit {То есть: ‘Здсь почиваетъ Исаакъ Невтонъ, изслдовавшій законы природы.’}.
Но для всхъ прочихъ людей требуются нсколько пространнйшія надписи, дабы сдлать извстными ихъ добродтели и сохранить ихъ память. Для сихъ то надписей могутъ быть полезны правила искусства.
При сочиненіи эпитафіи должно имть въ виду одно обстоятельство, которое несовмстно съ сочиненіями другаго рода: мсто нын обыкновенно для нихъ назначаемое требуетъ, чтобы въ оныхъ соблюдаема была нкоторая торжественность, и запрещаетъ унижать ихъ неприличными украшеніями. По сей причин слогъ эпитафіи долженъ быть отличнымъ отъ слога елегіи. Обычай погребать умершихъ въ церкви, или близь церкви, сначала введенъ можетъ быть съ тмъ намреніемъ, что бы христіане, имя передъ глазами убдительнйшія доказательства непостоянства человческой жизни, обращали умъ свой въ благочестивымъ размышленіямъ, сей обычай недозволяетъ уже въ надгробныя надписи включать мыслей, противныхъ тому ученію, для распространенія коего созидаются храмы, и тому намренію, съ которымъ приходящій народъ разсматриваетъ памятники. И такъ ничего нтъ смшне, какъ подражанія Римскимъ надписямъ, вырзаннымъ на камняхъ при какой-нибудь большой дорог, и сочиненнымъ такими людьми, которые воспоминали о смерти единственно для того чтобы въ себ и въ другихъ возбудить охоту къ чувственнымъ удовольствіямъ и къ поспшному наслажденію роскошествомъ жизни, и которыхъ все усердіе къ покойнику простиралось не дале желанія, чтобы земля не тяготила его праха.
По той же причин вс приноровки къ языческой миологіи нелпы, и всякія угожденія безчувственному трупу неприличны и суеврны. Однимъ изъ первыхъ отличій древнйшихъ христіанъ было то, что они перестали украшать мертвеца цвточными вазами, и въ етомъ весьма бліагоразумно защищаетъ ихъ Минуцій Феликсъ: ‘Мы не расточаемъ’ говоритъ онъ ‘ни цвтовъ ни ароматъ для умершихъ, ибо они не имютъ ни чувства зрнія, ни обонянія.’ Мы оказываемъ уваженіе покойникамъ не для нихъ, но ради самихъ себя. Никогда немогу я читать безъ негодованія или презрнія слдующей надписи надъ Ковлеемъ, — человкомъ, коего ученость и талантъ стихотворства составляли послднее достоинство.
Aurea dum ]ate voыtant tua scripta per orbem,
Et fama aeternum vivus, divine poёta,
Hic placida jaceas requie, custodiat tirhani
Cana Fides vigilentque perenni Jampade Musae!
Sit sacer ille locus, nec quis temerarius auаit
Sacrilega turbave manu venerabile bustum.
Intacti maneant, maneant per saecula dulces.
Cowleji cineres, serventque immobile saxum.
Просить, чтобы прахъ друга лежалъ неповрежденнымъ, и чтобы божества, кои благоприятствовали ему въ жизни, всегда находились при немъ, и охраняли бы гробъ его отъ святотатцовъ, прилично былобы тому, кто думаетъ, что душа заботится объ оставшемся на земл своемъ тл, и что призываемыя силы могутъ защитить оное. Было бы слишкомъ строго порицать сіи выраженія въ томъ смыслъ, что он противны вр и заключаютъ въ себ нкоторой остатокъ языческаго суемудрія, но я не одобряю ихъ потому, что они не представляютъ полезнаго наставленія, слишкомъ игривы и неприличны Божію храму.
Не льзя оспорить и того, что вншнія украшенія памятниковъ равнымъ образомъ должны соотвтствовать торжественности мста. Правило всмъ извстное, что прикрасы хороши тамъ, гд онъ приличны. Нарядъ, возвышающій приятность въ юнош, унизилъ бы достоинство старика. Харонъ съ лодкою безобразитъ величественную картину всемірнаго суда, хотя самъ Анджело начерталъ его. Ничего нельзя выдумать безразсудне изображенія на стнахъ въ церкви Христіанской Марса, ведущаго героя на поле битвы, или порхающихъ Купидоновъ. По моему мннію, скорое можно оправдать Папу разрушившаго изваянія боговъ языческихъ надъ гробницею Саннацара, нежели того кто соорудилъ ихъ
По той же самой причинъ неприлично въ епитафіяхъ обращаться къ прохожимъ. Сей обычай, по безразсудному уваженію къ древности, возобновленный при возрожденіи наукъ, ввелъ, кром многихъ другихъ, въ заблужденіе и Пассерація при сочиненіи имъ епитафій сердцу Генриха III, Короля Французскаго, пораженнаго злодйскою рукою монаха Клемента. Предлагаемъ ее нашимъ читателямъ, которые увидятъ, что и неприличность можетъ представлена быть въ приятномъ видъ перомъ искуснаго писателя.
Adsta, viator, et dole regum vice,
Cor Regis isto conditur sub marmore,
Qui jura Gallis, jura Saimatis dedit.
Tectus cucullo liunc sufiulit sicarius
Abi viator, et dole reg uni vices (*).
(*) Остановись прохожій, и болзнуй о непостоянной судьб государей. Подъ мраморомъ симъ хранится сердце Короля, которой давалъ судъ Галламъ и Сарматамъ. Монахъ поразилъ его злодйскою рукою. Иди прохожій, и болзнуй о непостоянной судьб государей.
Въ средніе вки, во времена невжества и грубости, епитафій были сочиняемы гораздо приличнйшія, нежели какими хвалиться можетъ вкъ просвщенный. Orate pro anima miserrimi peccatoris, молитесь о душ несчастнйшаго грѣ,шника! вотъ взываніе торжественное и поразительное! оно изливалось изъ души преисполненной благочестіемъ, и возбуждало въ читател чувства доброхотства къ умершему и заботливости о собственномъ своемъ счастіи. Въ немъ ничего нтъ суетнаго, ничего игриваго, все клонится къ распространенію благочестія и набожности.
Можетъ быть покажется излишнимъ, если предложу я за первое правило при сочиненіи епитафій непремнно упоминать имя умершаго, я и самъ почелъ бы его за излишнее, когда бы не зналъ, что его нарушали даже славнйшіе писатели. Во многихъ стихотворныхъ епитафіяхъ имена людей, для которыхъ оныя написаны, совсмъ неупомянуты, какъ будто къ длу непринадлежащія, a только поставлены: особо въ заглавій на памятник. Чтобы показать нелпость сей странной небрежности, спрашивается: какимъ образомъ епитафія, долженствующая пережить камень, ее содержащій, сохранитъ для потомства свдніе о человкъ, котораго имя въ ней неупоминается?
Что принадлежитъ до начертанія характера покойникова, то правила о семъ т же, какія относятся къ другимъ сочиненіямъ. Похвала не должна быть общая, ибо разумъ теряется въ пространств идеи неопредленной, и не можетъ быть тронутъ тмъ, чего не понимаетъ. Когда говорятъ намъ о добромъ или великомъ человк, мы не знаемъ, къ какому разряду его причислить, не можемъ вывести заключенія объ его характер и отличить его отъ тысячи другихъ людей, примръ его недйствуетъ на наше повденіе, и мы не видимъ, чему подражать могли бы для своей пользы. Епитафія, сочиненная Енніемъ для собственной своей гробницы, заключаетъ въ себ упомянутые недостатки.
Nemo me decoret lacrumis, nec funera, fletu
Faxit Cur? volito vivu’per ora virn (*).
(*) Никто не долженъ оплакивать меня, ибо память моя безсмертна въ мір.
Ета епитафія не даетъ читателю никакого свдній, онъ не чувствуетъ уваженія къ умершему, надъ которымъ она поставлена, и ничего не знаетъ, какимъ образомъ умершій заслужилъ столь громкую славу.
Хотя надгробная надпись принадлежитъ къ роду панигириковъ, и слдственно неограничивается историческою точностію, однакожь истины пренебрегать въ ней не должно. Ненадобно хвалить человка за добродтели, которыхъ никогда онъ неимлъ, но кто захотлъ бы знать и о порокахъ его, тотъ долженъ освдомиться объ нихъ въ другомъ мст, ибо памятники надъ умершими предназначаются не для увковченія злодяній, но для показанія образцовъ добродтели. На гробниц Мецената хвалите его щедрость, но ничего неговорите объ его роскошеств, равнымъ образомъ не на памятник Августовомъ должно сохраниться преданіе о заточенныхъ имъ гражданахъ.
Наилучшимъ украшеніемъ надгробной надписи должны быть добродтели частной жизни, исполняемыя людьми всхъ состояній, — добродтели, для которыхъ многіе подражатели найтится могутъ. Кто освободилъ цлую страну отъ угнтенія кто разсялъ мракъ невжества и заблужденій, тотъ не можетъ имть, многихъ соревнователей своимъ подвигамъ. Но кто устоялъ противъ искушенія богатства, кто въ бдности пребылъ врнымъ добродтели, тотъ многихъ воспламенитъ своимъ примромъ, во многихъ возбудитъ ту же ршительную твердость.
Таковы дв Греческія надписи, о которыхъ я не могу неупомянуть при семъ случа, одна написана въ память лицу неизвстному, коего имя сохранилось только въ сей епитафіи, другая принадлежитъ мужу, коего сочиненія прославлены въ потомств:
μ, ,
Zosima, quae solo fuit olim corpore ferva,
Corpore nunc etiam libйra facta fuit.
‘Зосима, бывшая нкогда только по плоти рабою, нын и плоти своей приобрла свободу.’
Невозможно, читая сію надпись, не чувствовать въ себ мужественной бодрости къ перенесенію бдствій житейскихъ и къ сохраненію достоинства природы человческой при тягостныхъ несчастіяхъ, имя передъ глазами могилу рабы-героини и помышляя о томъ состояніи, въ которомъ бдный человкъ почіетъ отъ трудовъ своихъ,
Другая епитафія сочинена для Епиктета, стоическаго философа.
, .
, .
Servus Epictetus, mutilai us corpore vixi
Pauperieque Irus, curaque prima Doura.
‘Здсь лежитъ Епиктетъ, бывшій невольникъ и калека, бдный какъ Иръ, но любимый богами.’
Въ оныхъ двухъ стихахъ заключается благороднйшая похвала и самое важное наставленіе. Мы научаемся изъ нихъ, что добродтель возможна во всякомъ состояніи, ибо Епиктетъ, обремененный бдностію и невольничествомъ, называетъ себя любимцемъ неба: мы научаемся также уважать не вншнее состояніе человка, но внутреннія его достоинства, ибо Епиктетъ, нищій, калека и невольникъ, былъ любимецъ безсмертныхъ.